Величья нашего заря. Том 1. Мы чужды ложного стыда!

Василий Звягинцев, 2014

«Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить», – сказано в одной детской песенке. Так случилось и с операцией «Мальтийский Крест», которая была разработана «Андреевским братством», чтобы объединить и подготовить к противостоянию с любым врагом две России – в двух параллельных реальностях. Но ни Ляхов, ни его соратники пока не чувствуют «особенностей процесса» и не предугадывают возможных ловушек в будущем. В отличие от Дмитрия Воронцова, одного из основателей «Братства», который до последнего времени предпочитал оставаться «над схваткой», обеспечивая надежные тылы своим «коллегам». Однако, видимо, пришло время ему выдвинуться на первый план и взять руководство операцией в свои руки. Неспешно, но расчетливо и непреклонно.

Глава третья

— И каким же образом мы приступим? — спросил Лихарев Дмитрия, когда они, завершив обед, перешли в библиотеку, или, точнее, как это было принято называть ещё в конце позапрошлого века, когда появились первые по-настоящему комфортабельные трансатлантические лайнеры, — курительный салон. Размером он был примерно как спортзал обычной средней школы, с куполообразным световым люком на пятиметровой высоте. В глубоких кожаных креслах и диванах за резными, ручной работы столами ценных пород дерева могли одновременно разместиться свыше полусотни человек, причём на достаточном расстоянии, чтобы не мешать друг другу своими разговорами и табачным дымом «не того сорта».

Впрочем, мощные бесшумные вентиляторы мгновенно всасывали весь дым, а специальные дезодораторы ликвидировали даже намёки на запахи, свойственные прокуренным помещениям.

Джентльмены, позволявшие себе путешествовать первым и вторым классами, предпочитали проводить время не в своих каютах, а в таких салонах за разговорами на политические и финансовые темы, выкуривая при этом массу хороших сигар или благородных данхилловских и петерсеновских трубок. Тогда к этому занятию относились со всей серьёзностью, и никому из членов всяческих парламентов не приходило в голову тратить своё время на принятие законов, ограничивающих священные права личности на собственное здоровье.

Читать там тоже читали, в основном книги или ежемесячные журналы, поскольку свежая пресса по известной причине на пароходы не доставлялась, а первые специальные судовые газеты с новостями, принимаемыми по радио, появились ближе к началу Мировой войны.

Вот и на «Валгалле», где едва ли больше десятка человек одновременно проводило свои «отпуска», имелось всё то, что на прототипе парохода — «Мавритании» предназначалось для обслуживания и комфортного существования более чем двух тысяч пассажиров.

Вдоль переборок от пола до потолка высились застеклённые шкафы и открытые полки, где количество книг составило бы гордость любой районной библиотеки. И это только необходимый минимум — словари, энциклопедии, справочники, научно-популярная литература и художественные альбомы — в основном для того, чтобы вступившие в серьёзную дискуссию джентльмены (не всё же о погоде и статях спутниц по путешествию говорить) могли немедленно найти необходимые доводы «за» и «против» высказываемых собеседником сентенций.

По полу (назвать палубой это паркетное великолепие не поворачивался язык) простирался сотканный где-то в Джайпуре специально для этого парохода и этого салона ковёр в двести квадратных метров, по углам и на продольных стенах зала размещались целых шесть каминов, опять же, чтобы пассажиры не стояли в очереди за право посидеть возле живого огня, в других помещениях судна категорически запрещённого.

Само собой, на «Валгалле» все эти прелести, рассчитанные на множество людей совсем другого времени и культуры, были излишни, но Воронцов, проектируя переделку и модернизацию «Мавритании»^[29], кое-какие помещения сохранил в первозданном виде. Вроде как элементы действующего музея истории пассажирского судостроения.

— Да каким угодно, — безмятежно ответил Воронцов, устраиваясь у камина и срезая кончик сигары. Самое то, что нужно, когда за бортом продолжает свежеть ветер и температура уже скатилась ниже плюс десяти по Цельсию. В такую погоду сто раз не позавидуешь морякам былого парусного флота. Трудно даже представить, каково приходилось экипажам экспедиции Беллинсгаузена и Лазарева, к примеру. А ведь жили люди, и плавали вполне добровольно чёрт знает куда исключительно из любознательности и любви к приключениям.

— Но ведь, если я правильно себе представляю картину, тебе придётся как бы изменять и собственным убеждениям и, прости за откровенность, — вашему общему делу. Я достаточно в курсе — подруги моей жены выбалтывают на своих «девичниках» гораздо больше, чем я узнал бы, продолжая следить за вами по всем правилам.

Здесь Валентин говорил правду — в обществе Эвелин Майя, Татьяна, время от времени появляющаяся на Кавминводах Лариса, она же «вдова Эймонт», общались совершенно свободно и наговорили очень много интересного насчёт дел своих мужей по прямой специальности и в качестве «послушников» «Братства». А Эвелин всё услышанное прилежно Лихареву пересказывала, и для того, чтобы самой с его помощью получше разобраться в окружающем мире, и потому, что он просил держать его в курсе «дамской болтовни».

Француженка настолько дотошно выполняла поручение мужа, что и обо всех коллизиях «личной жизни» прелестных дам Валентин знал более чем достаточно. Сам же он, держа, как учили, данное офицерское слово, никаких методик, имевших отношение к своей прошлой профессии, в этой реальности не применял. Единственное исключение делал для игорных домов и казино, да и там в большинстве случаев всего лишь не позволял крупье жульничать, то есть препятствовать тому, чтобы карты ложились и шарик бегал так, как Лихареву надо.

— Ты ведь позволил обоим Ляховым действовать по собственному усмотрению, разрешил им «попрактиковаться», попробовать себя в роли настоящих Игроков. И даже всемерно им способствовал.

— И в чём ты видишь противоречие? — спокойно спросил Воронцов, крутя в пальцах незажжённую сигару. — Тем более — при чём здесь убеждения?

— Но ведь ты только что заявил, что собираешься начать новую партию, получается, что против своих же учеников. Поскольку они «не способны» и тэдэ. Правильнее было бы им просто на ошибки вовремя указать и на верную стезю направить. Да и не только учеников — старых друзей тоже. Ведь ваша «Служба охраны реальности» имела определённые принципы и правила. А теперь…

Лихареву показалось, что Дмитрий посмотрел на него как бы с некоторым сожалением. Вроде хотел сказать нечто типа: «Умён ты братец, но совершенно не в этом вопросе…»

Воронцов неторопливо завершил все положенные манипуляции и наконец поджёг свою сигару, выпустил пару «пристрелочных» клубов дыма.

— Как это ты с товарищем Сталиным работал, прямо удивляюсь, — сказал он не то, что вообразилось Лихареву, но очень близкое по смыслу. — Где полёт фантазии, где, наконец, стратегическое мышление? Тебя ж там не за тем держали, чтобы беглых наркомов ловить, хотя и то занятие по-своему творческое… Давай попробуем вместе порассуждать, раз уж такой случай и повод выдался. Вот мы, так называемое «Братство», люди изначально совсем ни к чему такому не готовые, кое-как сумели выжить в столкновении с двумя, если не больше, галактическими империями, если языком «космических опер» изъясняться. На самом деле тут, на мой взгляд, всё совсем иначе обстоит, но не в том суть. Из «предложенных обстоятельств» мы каким-то образом выкрутились. При этом не заморачиваясь какого-либо рода «убеждениями». Не до того было. Вот ты — специалист, ты мне и скажи — почему и как? Сильвия, Дайяна, ты, Антон и его коллеги по общему делу, как ни крути, на Земле свою кампанию проиграли. Я не говорю о стратегических последствиях, глобальных, так сказать, результатах всей этой эпопеи, но до настоящего момента все вышеперечисленные персонажи, включая не до конца разъяснённых дуггуров, свои пусть даже тактические, местного значения бои — проиграли. Нам проиграли. И вынуждены заниматься теперь делами, вытекающими из наших, а не их интересов.

Валентин задумался. Вопрос поставлен интересно. В лоб, но весьма корректно. Понятное дело, что Воронцов софистикой занимается, чересчур демонстративно называет себя и своих друзей «простыми людьми», хотя как раз простыми они и не являются. Исходно, по определению. Однако это ничего не меняет. Ни аггры, ни форзейли за свою многовековую деятельность так и не научились гарантированно находить и квалифицированно использовать в своих целях людей с подобными, выходящими за пределы нормы характеристиками. Выращивать из тщательно отобранных эмбрионов и нужным образом воспитывать таких, как он сам, Ирина, Сильвия, девчонки-валькирии — умеют, а таких, как Новиков, Шульгин, этот же Воронцов — нет.

Наверное, по той же самой причине, по какой полным крахом кончилась затея Горького организовать единственный в мире Литературный институт и выращивать там пролетарских гениев пера ротами и батальонами. Институт есть, восемьдесят лет уже функционирует, а настоящих писателей и поэтов вышло из него меньше, чем хотя бы и из медицинских институтов, где сроду не изучали теорию стихосложения или «остранение как приём»^[30]. И в том и в другом случае всё упиралось в такую неподвластную рационализации субстанцию, как «талант», или «врожденные способности», «дар Божий», в конце концов. Самое интересное, что ни преподаватели названного Литинститута, ни ведущие специалисты по взаимодействию с человечеством так и не научились распознавать наличие столь эфемерного качества. Точнее — распознавали, но только постфактум, не случайно же из сотен принимаемых на первый курс «гениев» прозы и поэзии девяносто процентов, получив дипломы, не ваяют шедевры в промышленных количествах, а продолжают функционировать всего лишь в качестве редакторов, критиков и литературоведов.

Ответил он чистую правду, так, как только что об этом подумал.

— Вот именно, друг мой, вот именно, — согласился Воронцов, выражая неприкрытую радость, словно в прежние времена — сообразительностью матроса, без подсказок выполнившего сложное задание. — Так какие мы основания имеем предполагать, что на этот раз все участники постановки изменят своему амплуа?

Вот этого умозаключения Валентин откровенно не понял.

–? — приподнял он бровь.

— Ладно, разъясняю на пальцах — никто из фигурантов, включая присутствующих, умнее за истекший период времени очевидным образом не стал и на основании всего предыдущего опыта продолжит играть по тому же «тексту пьесы». Опытный зритель это заведомо знает и никаких неожиданностей со сцены не ждёт, не «Женитьбу» же в постановке Мейерхольда он пришёл смотреть, а классический вариант, допустим…

— И что?

— Да то, что пусть все и делают, что от них ждут. Даже учитывая способность «актёров» к импровизации в некоторых, строго отмеренных пределах. Вот, например, сейчас Сильвия решила тряхнуть стариной, реванш взять, если угодно, очутившись в Замке в отсутствие настоящего хозяина. Это ожидаемо? Вполне. Тот, кто наблюдал за ней последние полторы сотни лет, иного решения от неё просто не ждёт. Как и того, что она без форс-мажорных обстоятельств способна отказать себе в удовольствии пополнить коллекцию своих любовников даже и Императором… Тут она у нас Клеопатра и Екатерина Великая в одном лице. Точнее — в одном, весьма соблазнительном теле… — при этих словах Воронцов усмехнулся, словно бы намекающе.

— Ну, скажем, так… — осторожно ответил Валентин, всё ещё не улавливая воронцовский «заход из-за угла».

— Далее, — сказал Воронцов, словно и не замечая некоторой заторможенности собеседника. — Образ мыслей и стиль поведения новой генерации наших друзей, от Ляховых до Императора и Президента РФ, тоже известен, ясен и понятен всем, кого эта тема вообще интересует. Для простоты будем называть их по-прежнему — Игроками. Если их действия никого не волнуют — они так и будут делать то, что начали. Если иначе — будут предприняты какие-то контрмеры. Какие — нам до того, как противодействие начнётся, не угадать. Но к этому нам тоже не привыкать.

То, что Андрей с ребятами сейчас очень и очень не здесь — все, кому нужно, тоже знают. И что в итоге?

— А куда Антон, кстати, делся? — спросил Лихарев, вспомнив слова Дмитрия о том, что Сильвия сейчас резвится в Замке в отсутствие настоящего хозяина.

— По моим сведениям — вместе с ребятами новую Землю исследует, а теоретически может находиться где угодно… Способности у него весьма разносторонние, правда — в галактическом розыске парень находится, что, по моему мнению, его прыть слегка смиряет.

— Может, и будет от того какая-нибудь польза, — достаточно безразлично сказал Лихарев. Ему в своей предыдущей жизни с форзейлем встречаться не приходилось, имелись для этого уровня другие люди, а когда тот тоже стал изгнанником «из рода и клана», взаимного интереса тем более не возникло. Хотя знал о том, что возможностей вмешиваться в человеческую жизнь и влиять на неё у Антона сохранилось гораздо больше, чем у него, Сильвии и даже Дайяны. Опять же — благодаря Замку. Ну и что из этого?

— Значит, если я тебя правильно понял, ты решил теперь не в шахматы, а в подкидного дурака сыграть? — спросил Лихарев, выстроив, наконец, собственную версию замысла Воронцова.

— Примерно так, — кивнул тот. — Я здесь, в двадцать пятом году, пока что никаких следов появления дуггуров или кого-то ещё не замечал. Да и кому я могу быть интересен — за исключением не слишком частых приёмов гостей на пароходе или в Форте ни в чём предосудительном не замечен. Твои следы, по всему выходит, затёрты надёжно. Мало что ты из тридцать восьмого года, где совсем случайно с дуггурами пересёкся, благополучно выскочил совсем не нашей методикой в очень далёкую параллель, так потом ещё и на Валгалле благополучно погиб.

Насколько я понимаю, крушение вашего с девицами флигера выглядело вполне убедительно, и ход боя с «медузы» наверняка записывали, и момент падения со взрывом — тоже. Ещё и орденок кому-то отломился… Следовательно…

— Следовательно, ты хочешь, чтобы я снова начал самостоятельную партию? Никак себя не проявляя, подстраховывал «молодёжь», а при возможности взял ситуацию полностью под свой контроль…

— Именно. Я не зря упоминал про схему «криптократии». Вполне плодотворная дебютная идея. Всегда можно замаскировать собственную деятельность чужой или вообще постараться, чтобы никакой деятельности как бы и не было. Чем, собственно, вы с Сильвией на Земле и занимались. Никакие исторические события не ассоциировались с весьма рядовыми личностями. Ни в одном учебнике, к примеру, не написано, что идею направить сербам пресловутый ультиматум некая элегантная дамочка через третьи руки австро-венграм подкинула и сама же проект набросала… Всё на бедного маразматика Франца-Иосифа грешат, вместе с Бертхольдом и Конрадом фон Гетцендорфом^[31].

Хотя сам Лихарев по молодости лет в этой интриге не участвовал, но о роли Сильвии знал. Она в четырнадцатом году, считая крайне полезной полноценную мировую войну, грубо подталкивала Германию и Австро-Венгрию к агрессии, всячески маскируя готовность Англии вмешаться в войну на стороне Антанты. Что, собственно, и подвигло кайзера Вильгельма на эту авантюру. С Россией и Францией, при нейтралитете Британии с её гигантским флотом, он рассчитывался справиться за месяц-полтора.

Валентин просто кивнул в ответ на слова Воронцова и потянулся к графинчику. Раз пошёл уже совершенно конкретный разговор, можно и поднять бокал «за успех нашего безнадёжного предприятия», как любили выражаться его кремлёвские сослуживцы.

— Ну, давай… — коньяк у Воронцова был очень неплох. Точнее — лучший из возможных, другое дело, что французский, а Валентин со старых времён предпочитал армянский (тогда он назывался попросту — шустовский).

— То есть ты поручаешь (или разрешаешь?) мне вплотную заняться нынешними российскими делами? Призываешь на службу из отставки? А сам, значит, будешь из-за кулис руководить, как бы в роли тогдашней Сильвии?

— Можно и так сказать. А можно и иначе. У тебя достаточно опыта, способностей и возможностей, чтобы постараться сохранить реальность, в которой обосновался, в максимально приемлемом и удобном виде. Ты ведь хочешь жить в приличном мире? Сравнительно с тридцать восьмым годом.

— Безусловно, — вежливо улыбнулся Валентин.

— Против объединения той России и этой что-нибудь имеешь?

— Впрямую — нет, хотя и вижу достаточно сложностей. Но также и способы эти сложности смягчить, поскольку неплохо помню, как в старой России «на самом деле» всё было устроено.

— Совсем хорошо. А как ты думаешь, Дайяна согласится тебе помочь по старой памяти?

Вопрос Воронцова Валентина даже слегка ошеломил. Уж его-то он ни в коем случае не ожидал. В его представлении «Братство» и Дайяна оставались непримиримыми врагами.

— Помочь?

— Именно. Просто помочь. По-соседски. Наши ведь её здорово поддержали при защите вашей учебки от дуггуров и прочих инсектоидов. Тем более, куда ей особенно деваться? Весь век на Таорэре без смысла сидеть? И что она со своими курсантками делать будет? Не пора ли их начать к делу пристраивать? Она об этом с тобой в последнее время разговаривала.

— Ты-то откуда знаешь? — не скрыл удивления Валентин.

— Не знал, но догадывался. Логика самая примитивная. А ты только что подтвердил. Чеховское ружьё в первом акте, не более того. Что делать с полутора сотнями девиц на выданье в глухом горном посёлке? Картошку выращивать и вязаньем заниматься? Так рынки сбыта далековато. И ей, тётке в самом соку, не скучновато ли? Это у Брюсова, кажется? «Одиссей многомудрый бездарно…» — или как-то ещё — «стареет в ничтожной Итаке». Впрочем, не помню.

Воронцов увидел, что его цитата не произвела на Валентина совершенно никакого впечатления, тому эта греческая древность надоела ещё на младших курсах Корпуса. Он автоматически пропустил ссылку на Гомера (да и Брюсова тоже) мимо ушей. Тогда Дмитрий счёл нужным слегка уточнить:

— Вообще, когда Новиков вздумал использовать в самом начале нашей эпопеи кодовое обозначение — «Одиссей покидает Итаку», кое-кто сразу указал ему на несообразность. Говорят же — «Как корабль назовешь, так он и поплывёт». Вот мы имеем то, что есть. Уходящую в бесконечность череду вполне никчёмных приключений. Упаси бог, если и завершение будет такое, как я процитировал.

Опять не сработало. Да и откуда бы этому, совсем «потустороннему» человеку верно воспринимать намёки людей совсем другого круга на малоизвестные ему обстоятельства..

— В принципе дальнейшая участь Дайяны и её питомиц — абсолютно не моё дело. Если найдут себе занятие более интересное или предпочтут век на базе коротать — их выбор. Но я бы на твоём месте сообщил им, как твои подопечные устроились, и…

Поначалу предложение Воронцова показалось Лихареву не то чтобы диким, но совершенно не ложащимся в алгоритм его обычного поведения. А потом понял — да ведь Дмитрию тоже хочется какого-нибудь серьёзного дела. И так удивительно, что на столько лет хватило ему интереса с корабликом и фортом забавляться, в то время как друзья всяческие головоломные приключения переживали, не так уж важно — оправданными они были или нет. В девятнадцатом веке, вообще до Мировой войны большинство свободных людей самостоятельно себе занятия искали, не считая, конечно, тех, кто на государственной службе состоял или на частной, в какой-нибудь Ост-Индской компании. Все остальные за свой счёт и на свой страх и риск дела делали или просто по планете скитались, иногда маскируя тягу к риску и поискам неведомого общечеловеческими интересами, а иногда и нет. Начиная, условно говоря, с Магеллана и заканчивая нашим Николаем Гумилёвым с его африканскими экспедициями. Благо тогда «белых пятен» в географии, биологии, да и политике тоже на всех, кроме «желающих возделывать свой садик», с избытком хватало.

Так он и ответил, давая понять, что вполне понимает мотивы адмирала:

— Я — с нашим полным удовольствием, Дмитрий Сергеевич. Я ведь тоже засиделся. Только идею как следует обмозговать надо… Дайяна, если ей привлекательные перспективы обрисовать и обращаться «по-человечески», вполне, по-моему, на все наши условия пойдёт… — Сделал совсем чуть-чуть скабрезную мину и добавил: — Ей ведь, кроме всего прочего, настоящего мужчину для себя найти хочется. Вроде как Екатерине — Потёмкина.

Теперь Воронцов пропустил мимо ушей сказанное собеседником, но явно для себя зарубку, где нужно, сделал. Ответил по сути:

— Наполеон считал, что всякое дело непременно увенчается успехом, если хорошо соображено не меньше чем на тридцать процентов. Остальное вполне можно оставить на волю случая и имеющих возникнуть обстоятельств…

— Ну вот и давайте вместе посоображаем…

Более или менее серьёзной проработки заслуживали всего два частных вопроса, после того, естественно, как «заговорщики» решили, что работать будут по аггрианской схеме, то есть исключительно опосредствованно, никому даже из своих не демонстрируя интереса к происходящему. Лучше всего вообще было бы, как и раньше, вне горизонтов событий оставаться. Только не получится, какую-то причастность демонстрировать по-любому придётся. Вот и нужно её, эту причастность, неким вполне очевидным, не внушающим подозрений образом замотивировать.

И ещё требовалось наметить контуры своего участия в назревающей англо-русской войне в Империи и конфликте, хотя пока и «холодном», между Российской Федерацией и Соединёнными Штатами.

— Я, понятное дело, по-прежнему остаюсь глубоко аполитичной и совершенно частной персоной, как и раньше было, — сказал Лихарев, — разве только Ляхов или Тарханов что-нибудь конкретное предложат, раз про меня всё-таки вспомнили.

— Не они вспомнили, а я, — возразил Воронцов, — и мотивация у меня на этот случай неубиваемая… Но об этом позже. Ты говоришь, что технически можно и тот и другой конфликт пресечь в зародыше, самым примитивным и действенным способом…

— Совершенно верно. Прямо сегодня не составит никакого труда организовать в Лондоне приличный несчастный случай вроде взрыва бытового газа в районе Даунинг-стрит… Тонны на полторы тротила. И с «хантерами» по-быстрому разобраться…

— Кто же спорит. Кое-какие проблемы действительно снимутся, а что с другими, вновь возникшими делать будем? Сколько их появиться может, я как бы не лучше тебя знаю…

Дмитрий вспомнил, как, попав в самом начале их эпопеи в Замок, а из него — в сорок первый год, он вдруг вообразил, что, покидая ту реальность, наилучшим решением будет застрелить Сталина в машине на лесной дороге^[32]. Чтобы изменить будущее категорически и безвозвратно. Мол, в любом случае без этого персонажа в истории лучше станет. Однозначно. Тиран ведь кровавый, несмотря на новиковские попытки его реморализаторства.

Молодой он тогда был, наивный, в политическом, естественно, смысле, вроде Иванушки из сказки, что сжёг лягушачью шкурку своей жены. И вот как раз тогда, пребывая в достаточно растерянном и дезориентированном состоянии, ещё надеясь, что Антон сумеет их отправить обратно и всё станет почти как было, они вдруг начали постигать кое-какие, тогда совсем ещё не очевидные вещи.

Оказывается, и в «обычных» условиях количество окружающих любое событие причинно-следственных связей так велико, что их невозможно просчитать ни на одном компьютере сколь угодно большой мощности. А в их случае естественный (что тоже весьма условно) ход событий нарушался слишком уж грубо, и никто не в состоянии достоверно определить, что из случившегося и в какой мере является артефактом. То есть вполне возможно, что первый поход Берестина в 1966 год создал условия для знакомства Новикова с Ириной шестью годами спустя, деятельность самого Воронцова на Земле в сорок первом году и его общение с Замком спровоцировало её же появление на Земле в виде координатора, и исчезновение Лихарева из тридцать восьмого года тоже. Проникновение Левашова с друзьями на Валгаллу предопределило полёт в тот район Вселенной звездолёта «Кальмар» в двадцать третьем веке и так далее…

— Поэтому, если мы хотим существовать в данных реальностях, лучше бы поостеречься, — сказал Воронцов как-то очень обыденно. — И ещё — в сложившихся обстоятельствах нам с тобой нужно действовать как можно медленнее. Был такой римский полководец, по прозвищу Кунктатор^[33]. С него пример берём — совсем никуда не спешим. Всё пять раз обдумываем, потом делаем и смотрим, что получится. Ну, как сапёры по минному полю движутся. Это тоже тактика. Посмотрим, как предполагаемый противник на неё отреагирует, привыкнув, что мы всегда стремились опережать события на несколько темпов…

— Хорошо, поостережёмся, — послушно кивнул Валентин. — А для этого не вижу иного способа, как немедленно переправиться на Таорэру. Лучше всего — вместе с моими женщинами — собственной и подопечными. Демонстративно так. Заметят наш маневр, действия какие-то предпримут — хорошо, нам этого и надо. Нет — прогуляются наши дамочки на природе и домой вернутся, вместе с подкреплением… Дайяна наверняка захочет часть своих подопечных на Землю переправить. А андроидов оставим на виллах, чтобы всеми силами изображали присутствие хозяев на месте. Три моих да двое тех, что в Кисловодске. Вот пусть, как в старом водевиле, создают впечатление… У всех сразу.

— Быть по сему… — Воронцов плеснул в бокалы совсем понемногу, в виде «закурганной», и сказал совершенно как бы между прочим: — В общем, так Дайяне и скажи. Я готов весь её персонал на пароход и в форт принять, «курс молодого бойца» всем организовать, а потом расписать по принадлежности. Сдаётся мне, и в той и в другой России подготовленные и стопроцентно надёжные кадры понадобятся. Вечная ведь у нас проблема, с петровских времён — «нет людей». Саму тоже не обделим. Есть кое-какие соображения.

— Как всегда? — широко и без всякого подтекста улыбнулся Лихарев. Давно ему не было так легко на сердце. Он снова в команде и снова сможет заниматься делами, для которых создан и воспитан.

Продолжая конспирироваться неизвестно от кого, то ли от дуггуров, то ли от самих Держателей, Лихарев вернулся прежним, почти мгновенным и «бесшумным» образом в лес, где его ждал робот с машиной.

Эту тему — о возможности маскировать свои действия от «высших сил» — задолго до Лихарева, в самом начале эпопеи, обсуждали Новиков, Шульгин, Берестин, Воронцов. С одной стороны, казалось бы, куда и как ты от них укроешься, если они вправду «высшие», всемогущие и всеведущие. А с другой, если подумать — не бывает такого «всемогущества и всеведения» и быть не может, ибо в противном случае Вселенная вообще прекратила бы своё существование, схлопнулась в первые же минуты по причине мгновенного исчерпания всех степеней свободы своего развития.

На самом деле — если допустить существование «субъекта» (пусть даже и Богом его назвать) или нескольких аналогичных субъектов, знающих и могущих действительно ВСЁ, так какие могут быть варианты? Одномоментно «история» и начнётся, и кончится. Прямо в момент «Большого взрыва» или рождения «высшего существа». Поскольку в долю секунды оно, это существо, убедится, что при абсолютной предопределённости всего бесконечного бытия смысла в его существовании нет ни малейшего. Целей и необходимости — тоже.

Потому и изощряются богословы, изобретая то дьявола, с которым всемогущий Бог справиться не может, то «свободу воли» человека, от чего утверждение «ни волос с головы человека не упадёт без воли Господа» мгновенно обессмысливается. Но так потому и «кредо», что «абсурдум эст».

И так называемая «Большая Игра». Что в ней толку, если партнёры могут предвидеть ходы друг друга? То же самое, что с самим собой в «очко» играть. Да хотя бы и в шахматы. Но вот если ты мыслей противника не знаешь, да ещё каждая фигурка на доске обладает свободой воли, хитроумием Одиссея и весёлой наглостью Остапа Бендера — вот тут смысл-то и появляется!

Эрго — они, Держатели и Игроки, знают и могут как бы и не меньше нашего, поскольку, расширяя круг своих познаний и возможностей, любой Мыслящий прежде всего расширяет протяжённость границ с неизвестным и недостижимым. (Если брать за постулат, что абсолютной истины, как и конечного знания не существует nomine et re^[34].) Это как если бы бесконечно увеличивать ширину обороняемого стрелковым взводом участка фронта. Очень скоро от бойца до бойца станет, как «от Москвы до Бреста». И много ли этот взвод навоюет? Вот вам очередной парадокс.

Поэтому хоть аггры, хоть форзейли, хоть Игроки с Держателями на самом деле по соотношению желаний и возможностей ничем не лучше нас. И исчезающе мал шанс на то, что именно сейчас «они» наблюдают именно за твоими перемещениями в пространстве, вообще любыми действиями. Может же кто-то в пивную в это время направиться, в гости к тому, что там считается женщиной, или вообще, пардон, в туалет. Если кто читал малоизвестные книги Марка Твена, вроде «Путешествия капитана Стромфилда в рай», то, наверное, запомнил, что у тамошних ангелов то, что у людей называется оргазм, длится годами. Ну и какая же в этом состоянии слежка за даже очень важными персонажами?

Все эти то ли богословские, то ли агностические построения промелькнули в голове у Валентина, пока он, очутившись на поляне, осматривался и садился в машину.

…Майя с Татьяной отнеслись к его предложению отправиться с ним в неизведанные межзвёздные дали положительно, но слегка по-разному. Ляхова — с чистым и неприкрытым восторгом, сразу увидев в этом предложении ещё один шаг на пути к полноценному членству в «Братстве» и, значит, исполнению главной её мечты — вечной (ну, пусть для начала — сотня-другая лет) молодости и водоворота бесконечных приключений. Да и прошлое посещение парохода со всеми его чудесами очень хорошо запомнилось. И, как ни странно в её положении серьёзной замужней дамы, танцы и лёгкий флирт с офицерами «Изумруда» — тоже.

Татьяна была не столь романтически-прагматична, хотя воспоминания у неё были те же, и оставаться вечно молодой ей хотелось никак не меньше, чем подруге. И в этом мире её особенно ничего не держало, семейная жизнь с Сергеем совсем не задалась, хотя она поначалу думала, что «стерпится — слюбится». Не получилось. Значит, тогда, ещё в студенчестве, она про перспективы их отношений всё поняла правильно. Но расходиться теперь тоже смысла не было — положение в обществе, титул, фамилия, финансовое положение Татьяну вполне устраивали. В постели (не так уж часто) Тарханов был ничуть не хуже других, а о том, чем его жена занимается большую часть года, он предпочитал не задумываться, хотя при желании мог бы взять её под плотный колпак. А зачем? Чувство биологической ревности было ему чуждо, а психологически… Кто-то когда-то определил суть брака такими словами: «Ради того, чтобы иметь возможность обладать этой женщиной, когда захочется, ты вынужден терпеть её присутствие всё остальное время». Вот Сергей с Татьяной молча договорились разделить две эти сущности.

Сейчас она просто по свойству характера опасалась неожиданных и резких перемен. Тем более у неё как раз на днях снова наметился этакий лёгкий и безопасный, но увлекательный романчик. Партнёр оказался «на высоте», и терять его пока что не хотелось. Вообще, в этом смысле у Татьяны был характер скорее мужской — она предпочитала затевать ни к чему не обязывающие интрижки с мужчинами женатыми и по преимуществу из своих старых приятелей. Эти не проболтаются даже в кругу знакомых, не станут приставать с глупыми предложениями уйти из семьи и «начать новую жизнь». Встречаться время от времени, раз в месяц провести вдвоём уик-энд в приятном и безопасном месте, и — до другого раза. Никто не в обиде, и почти никакого риска. Всегда можно сказать: «Да, было в молодости между нами кое-что, но было и прошло, а сейчас так, случайно встретились, поговорили, по бокалу вина выпили…»

Она пребывала в неуверенности и сомнениях почти до обеда, но Майя её убедила, приводя те же самые доводы, что грели душу ей самой. О новых впечатлениях, новых знакомствах, возможной поездке в настоящую Югороссию (прошлый раз они ведь ничего, кроме форта на берегу фьорда и помещений парохода, там не видели, ни в Севастополь, ни в Царьград не попали). А главное, Майя прямо здесь, не сходя с места, потребовала от Лихарева гарантий, что сразу по прибытии на корабль и куда там ещё они немедленно начнут проходить курс инопланетных омолаживающих процедур. Нынешние их с Татьяной двадцать девять, конечно, возмутительно много, но уж не тридцать, по крайней мере, и если данный возраст им гарантируют на неограниченное время — согласиться можно. Как это Ирина, Сильвия и Наталья Андреевна Воронцова комфортно себя чувствуют, приближаясь к сорока, Майе было решительно непонятно.

Нет уж, они так и будут балансировать на рубеже тридцатилетия (самый обольстительный для понимающей в жизни девушки возраст).

Об Эвелин и речи не было — та за мужем куда угодно пойдёт, словно и не француженка самого либерального воспитания, среди прежних подруг которой лесбиянок было две трети, а остальные тоже не чурались всяческих изысков. А она, видишь ли, влюбилась в откровенного русского сексиста и ни о каких свободах больше слышать не желает. Впрочем, можно и по-другому посмотреть — представительница самой прагматичной (куда там немцам) и «жлобской», неполиткорректно выражаясь, нации Европы сделала быстрый и правильный выбор. Что такое скудные доходы и тяжёлая работа университетской преподавательницы в сравнении с ролью жены «ле бояр рюсс», безмерно богатого и абсолютно свободного в своих поступках, желаниях и капризах. А также красивого, сексуального и великодушного.

Конечно, молодых дам не то чтобы приводила в ужас, но всерьёз ошеломляла мысль, что уже сегодня к вечеру они могут оказаться не на другом краю света даже, а в непредставимых безднах космоса, дальше, чем почти любая из видимых ночами на небе звёзд. Перемещения в соседнее время — хоть прошлое, хоть будущее — это как-то спокойнее воспринимается. Почти то же самое, что фильм исторический посмотреть. Со спецэффектами.

Но именно несопоставимость земных и межзвёздных масштабов как раз и смягчала шок — странно бояться того, что не в силах вообразить.

Однако приличия, и не только они, требовали, чтобы вопрос об отъезде был согласован с мужьями — иначе это уже чёрт знает что будет, а не семейная жизнь. Ведь не на день-другой они собрались выбраться в Приэльбрусье, к примеру, или на абхазское побережье.

Ляхов поначалу удивился столь странному предложению Лихарева. Да, обстановка в мире осложнилась до крайности, но — где Британия и где Кавказ? Всё ж таки усиление охраны и повышение бдительности — это одно, а поспешное бегство, как его ни назови из деликатности, совсем другое. Да и с какой радости ему звать с собой девушек аж на Таорэру, где самому Ляхову довелось разок побывать, и впечатления у него сохранились не самые радужные.

Но потом, наконец, Майя закончила выдавать сто слов в минуту и передала трубку самому Лихареву. Валентин спокойно и отчётливо объяснил, что данный экспромт — считай, что прямое указание Воронцова, а по его собственному мнению — очередной ход в игре, смысл которого ведом лишь самому вельтмейстеру, а зрители оценят его необходимость и вдобавок изящество лишь много позже. Если, впрочем, доживут. С этого момента Вадим возражать и удивляться перестал, только попросил Майю, как водится, быть поострожнее и не лезть, куда голова не лезет. И на автомате, как в «Братстве» обучился, выдал подходящую к случаю цитату: «С агрономом не гуляй — ноги выдерну. Можешь пару раз пройтись с председателем»^[35].

Тарханов же, похоже, был только доволен, что его взбалмошную Татьяну берут под присмотр серьёзные люди. Он хоть и не был медиком, как Ляхов, но в жизни разбирался, да и разговоры соответствующие между ними велись. И Сергей вполне понимал, что психическое состояние жены колеблется на очень тонкой грани между так называемым мнимым благополучием и необходимостью срочной госпитализации. Так что смена обстановки пойдёт ей только на пользу. Да и постоянное присутствие рядом таких понимающих людей, как Воронцов и Наталья Андреевна, несомненно окажет терапевтический эффект. Может быть, настолько одумается, что и ребёнка наконец согласится завести. Впрочем, что-что, а представить себе жену беременной Тарханов совсем не мог. С младенцем на руках — это пожалуйста, а с большим животом и всеми сопутствующими явлениями — никак.

За три часа дамы собрали достаточно скромный, что называется — чисто личный багаж, по предыдущему опыту зная, что на пароходе в любую секунду может быть найдено или изготовлено абсолютно всё, что взбредёт самой больной на голову моднице. Отданы последние инструкции остающимся на хозяйстве андроидам — и вперёд. На машине вернулись на ту же полянку, куда настроена была аппаратура перехода. Миг — и дамы удивлённо озираются, увидев вокруг вместо напоенного запахами и наполненного пеньем птиц букового леса незнакомых людей и антураж глухого корабельного отсека. А потом поднимаются по трапам вверх, на широкую, добела выдраенную тиковую палубу и испуганно ахают, когда косая волна врезается в борт и брызги долетают на пятнадцатиметровую высоту.

— Ах, здорово как! — перевела дух Майя, вцепившись в планширь красного дерева, когда пароход вдруг провалился в ложбину между вполне уже солидными, густо-бутылочного цвета валами. Ещё не совсем как у Айвазовского в «Девятом вале», но около того.

Пока Лихарев возвращался с «Валгаллы» в Железноводск и Кисловодск, собирал своих женщин, прошло часов шесть «локально-земных», сколько здешних — никто не уточнял, но свежий ветер и крупная зыбь успели вплотную приблизиться к тому, что называется штормом. Не так чтобы очень сильным, но баллов на пять-шесть, никак не меньше.

Татьяна, стоя с ней рядом, смотрела на пересечённое пенными гребнями, закипающее море со странным выражением лица. В своём предыдущем, первом в жизни переходе через три моря на катере «Сердитый»^[36] девушки в шторма не попадали, повезло, а то с таким капитаном, как Ляхов, едва ли куда-нибудь дошли бы. Но всё равно — открытое море, судно — что-то такое у неё в душе шевельнулось, забытое. У Татьяны ведь многое в подсознании было несколько раз перетасовано, по разным методикам и с самыми разными целями. И в любой момент это могло проявиться самым неожиданным образом, чего, каждый по-своему, опасались и Ляхов, и Шульгин, в разные моменты оказывавшие ей первую врачебную помощь…

О чём она сейчас думала? Да пожалуй что и ни о чём. Просто в душе как-то непонятно всё поплыло, смещаясь, путаясь. А возможно, как раз становясь на свои места. Она неожиданно почувствовала, что именно этого ей последнее время не хватало. Не надоевших светских развлечений и коротких, бессмысленных на самом деле увлечений, а чего-то в этом роде — подавляющего своей грандиозностью буйства стихий, безразличных к мелочным человеческим суетам.

— Ну, с прибытием, друзья, — сказал Воронцов, приблизительно догадываясь о мыслях и чувствах своих гостей. — Пойдёмте, Наталья ждёт. А на море через окна даже лучше будет любоваться. Надеюсь, морской болезнью никто не страдает?

При этом посмотрел почему-то на Эвелин, показавшуюся ему «слабым звеном».

Она и ответила:

— В Бискайском заливе на яхте не укачивало, надеюсь, здесь тем более…

— Вот и хорошо, значит, будем считать, вечер пройдёт без осложнений.

Спешить было некуда, поэтому и вечер, и весь следующий день провели на «Валгалле» в долгих застольных разговорах, безмятежном отдыхе в изумительных по комфорту и изяществу интерьеров каютах, вновь восхитивших даже Майю с Татьяной, хотя они в прошлый раз вроде бы попривыкли. Но времени с тех пор сколько прошло? Это как вернуться через два года из скромной квартирки какой-нибудь Кинешмы в парижский отель «Риц». Что же говорить об Эвелин, впервые столкнувшейся со стилистикой плохо ей знакомого девятнадцатого века, помноженной на достижения чужого двадцатого с кое-какими заимствованиями из совсем уже нездешней, инопланетной культуры.

Лихарев в своё время не счёл нужным рассказывать ей о скрытой, как обратная сторона Луны, составляющей своей прежней жизни, решив, что и того, что есть, вполне достаточно, чтобы девушка не жалела о решении покинуть «бель Франс» и превратиться в русскую аристократку.

Теперь, когда они лежали на огромной, «королевской» постели в спальне гостевой (собственной они пока не удостоились), то есть достаточно стандартной четырёхкомнатной каюты люкс, освещённой только светом бра, горящих в гостиной, ему всё же пришлось кое о чём рассказать, на ходу конструируя не слишком расходящуюся с действительностью, но и далеко не полную версию обстоятельств собственной жизни.

Звуки снаружи — свист ветра, удары волн о борта (гул машин многими палубами ниже сюда совсем не доносился, звукоизоляция переборок была почти идеальной) — только добавляли настроения и уюта. Покачивало, да, но совсем не сильно, и очень длинными, плавными килевыми размахами. «Валгалла» шла точно вразрез волне. Собственную тишину каюты нарушала только негромкая музыка из встроенных за декоративной обшивкой переборок динамиков системы, называвшейся в то время, когда Воронцов «строил» этот пароход, квадрофонической. На самом деле она была абсолютно полифоничной и создавала стопроцентно объёмный звук. Исполнялись мелодии из фонотеки «тех» шестидесятых и семидесятых годов, сильно отличавшихся от привычной Эвелин музыкальной культуры и настроением, и манерой исполнения. В её мире после Мировой войны эстетика свернула немного не туда. И не только в музыке. Здешняя ей нравилась гораздо больше.

Теорию множественности миров француженка благодаря своему образованию приняла вполне спокойно, обратив внимание только на последствия, из означенной теории вытекающие. В частности — существование «тайного ордена» (так Валентин для простоты назвал и «Братство», и аггрианско-форзелианский компонент), постигшего высшую суть данного феномена и на протяжении многих веков (!) занимавшегося поддержанием статус-кво. Проще говоря — предотвращением искажений и нарушений пресловутой Главной исторической последовательности злонамеренными или просто недостаточно цивилизованными для этого силами.

В принципе, и эта позиция была Эвелин понятна, она достаточно много знала о всевозможных жреческих сообществах, просветлённых личностях разных религий и культов, монашеских орденах вроде иезуитов, организациях типа известной в обоих мирах «Опус деи»^[37] и тому подобных. И то, что она оказалась причастной к отряду ведущих, а не ведомых, её только обрадовало. И Дмитрий Воронцов с супругой произвели на неё крайне благоприятное впечатление.

Вообще жизнь для неё словно бы сразу наполнилась неким новым смыслом, которого прежде не хватало. Эвелин лишь осторожно высказала Валентину своё беспокойство по поводу дальнейшего: не приведут ли назревающие события к волне бедствий, способных смыть в океан неизвестности хрупкий островок давно уже балансирующей на грани европейской цивилизации. Изложенный с персидской образностью пассаж, явно навеянный тем, что сейчас творилось за бортом.

Лихарев постарался её успокоить, заверив, что, как любят выражаться русские, «всё под контролем».

Она решила, что этого достаточно, и больше забивать себе голову эсхатологическими проблемами не стала. У неё были собственные, посерьёзнее. Дело в том, что они с Валентином не совпадали темпераментами. Если Эвелин с удовольствием занималась бы личной жизнью и по два-три раза за ночь, а то ещё и днём, то Лихарева это мероприятие интересовало скорее эстетически, чем физиологически. Он вполне мог обходиться без этих радостей и неделю, и две, пока вдруг настроение не появлялось. Другая женщина не вынесла бы такого дисбаланса, но, как сказано выше, француженка была девушка практичная и считала, что достигнутое благополучие не стоит ставить под угрозу из-за подобной мелочи. Стремиться к желанной цели, конечно, нужно, но — без малейшего нажима. А то ведь эти русские совершенно непредсказуемы…

Она откинула лёгкое одеяло, опустила ноги на ковёр. Словно бы не обращая на присутствие рядом мужа никакого внимания, подошла к большому квадратному окну, несмотря на размеры способному выдержать даже прямые удары волн двенадцатибалльного шторма. Отдёрнула плотную, расшитую почему-то древнеегипетскими узорами и иероглифами штору. Снаружи не было видно почти ничего, только изредка в разрывах быстро летящих туч на минуту-другую проглядывала почти полная луна, освещая картину, способную наполнить ужасом сердца чуждых этой стихии людей, доведись им оказаться среди этих волн на чём-то не столь монументальном и надёжном, как «Валгалла».

Но не буйство стихий за бортом её сейчас интересовало. Она хотела, чтобы Валентин смотрел на неё в красивом, как раз так, как нужно, подсвеченном интерьере и возбуждался от желания, дорисовывая то, что скрывает полумрак и сиреневый шёлк пеньюара (а там, честно говоря, было чем полюбоваться почти каждому мужчине, кроме тех, что ошиблись с ориентацией). Раз уж она из одной сказки вдруг попала в другую, ещё более волшебную (а сколько их ещё? Минимум семь, как в русских матрёшках?), так надо, чтобы всё и шло по-сказочному.

Нужно признать, галльские женщины всё же кое в чём превосходят русских, пусть только в умении подать себя ненавязчиво и максимально эффектно (эффективно — тоже), независимо от качества «имеющегося товара». Эвелин не собиралась ждать милостей от природы и не считала зазорным брать их у неё силой, не думая о всяких феминистских глупостях. Мужчину нужно зажечь, и не так уж важно, каким именно топливом. А если будешь терпеливо ждать, когда он сам дозреет до того, чтобы упасть на одно колено и, прижав к груди (или — лбу) руки, умолять об… этом самом, так прождать можно слишком долго. До завтрашней ночи минимум.

Она повернулась и направилась поперёк спальни к двери в гостиную отработанной походкой, примерно такой, о которой говорила умная, циничная и отвязанная героиня Ремарка, Рене де ля Тур, кажется: «У вас должно быть такое чувство, что вы зажали между ягодицами монету в пять марок — а потом об этом забыли»^[38].

Вернулась она совсем скоро, катя перед собой столик с серебряным подносом. Две чашки кофе со всеми полагающимися атрибутами, пепельница, пачка здешних сигарет из имевшегося в каюте совсем не «мини»-бара, и ликёр тоже местный, какого она раньше не пробовала, — «Вана Таллин», судя по этикетке — из разряда крепких, а раз содержался в здешнем баре, то и хороших.

Процессор, стихийно выбирающий из миллионов звукозаписей судовой коллекции подходящие к заказанной теме мелодии, как раз попал на с давних, очень давних лет любимое Лихаревым танго «Дым»^[39].

И Эвелин мелодия сразу зацепила, хотя она-то в дополнительной стимуляции не нуждалась. Казалось, будто причудливые пассажи золотого саксофона выговаривают слова, очень точно передающие её теперешнее настроение.

А за этой мелодией пошла следующая, «Ночной Гарлем», так назвал её Валентин, и она тоже была совсем к месту, когда очень аккуратно, незаметным со стороны движением Эвелин помогла своему пеньюару соскользнуть с плеч. И сделала это с явным удовольствием — ей последнее время особо нравился вид собственного обнажённого тела. По причине климата, наверное, в России вся её галльская худоба, для приличия именуемая «стройностью», исчезла, фигура стала, как выражался Лихарев, «обтекаемой», при этом грудь увеличилась на два размера, сохраняя форму и изящество очертаний…

Ночью Воронцов резко сменил курс и на почти предельной скорости увёл пароход на норд-вест, за пределы штормовой полосы. Ближе к Соломоновым островам, под колпаком антициклона погода снова стала вполне курортной, с океаном сине́е неба и редкими кучевыми облаками, своей белоснежной вычурностью оживлявшими бывший бы слишком уж монотонным без них пейзаж. Даже с высоты «Солнечной» палубы и с помощью очень хорошего бинокля ни по какому румбу не видно было самомалейшего творения человеческих рук — ни джонок китайских или малайских пиратов, ни парусников белых торговцев, ни уж тем более посудин посолиднее. Всё ж таки двадцатые годы двадцатого века за бортом, и маршрут адмирал проложил в стороне от сколько-нибудь накатанных морских путей.

— Какая прелесть! — воскликнула Эвелин, глядя за корму, на пенный кильватерный след. Ветерок был совсем слабый, у него едва хватало сил, чтобы вздувать невесомые женские юбки, а уже шестиметровой площади флаг из тонкой шерсти свисал с гафеля совсем неподвижно. Сейчас француженка была в самом лучшем из возможных расположении духа, ибо «ночь любви» у неё сегодня удалась сверх всяких ожиданий, а начинающийся день сулил исключительно новые радости и открытия.

Бывают такие дни, когда с самого начала знаешь, что не один год потом будешь с благодарностью и лёгкой печалью вспоминать «это», и ведь не ошибаешься…

— Скажите, а вам не становится скучно вот так всё плавать и плавать по морям? — вдруг спросила у Натальи Татьяна, когда они расселись за столом для достаточно уже позднего завтрака. — Сколько уже лет? Как Летучие Голландцы…

Воронцов только слегка хмыкнул, услышав вопрос, а Наталья Андреевна начала отвечать благожелательно и распространённо. На то и застольная беседа.

— Ты, Таня, немного заблуждаешься. Не такие уж мы «Голландцы». Тот, насколько я знаю, сходил на берег раз в несколько лет, на один вечер, и если не находил девушку, искренне согласную разделить с ним тяжесть наложенного на него наказания, снова уходил на новый виток кругосветки. По крайней мере, такова одна из легенд об этом недостаточно изученном персонаже. У нас всё с точностью до наоборот. Мы сходим на берег очень часто, и желающих походить по морям вместе с нами предостаточно. Не только из своих, есть достаточно очень достойных и интересных людей в этом Мире. Не так давно Николай Степанович Гумилёв с нами вокруг Африки обошёл, высшие чины Югороссии тоже не прочь нервы подправить в морской прогулке. Врангель был, Кутепов… Ты ведь не забывай, Дмитрий Сергеевич не только вице-адмирал Российского флота, а ещё и начальник службы тыла всего нашего «Братства» и отвечает за такое количество вопросов, что тебе и не представить. Он всегда на связи, всегда готов помочь каждому, где бы тот ни находился. Так что скучать не приходится. Кроме того, на нас содержание новозеландского Форта, освоение прилегающих территорий и постоянный подбор нужного персонала. Знала бы ты, какая у нас текучесть кадров…

— У вас? — искренне поразилась Татьяна. Она была уверена, что человек, которому повезло попасть в Форт или на «Валгаллу», по доброй воле никогда не откажется от такого счастья.

— А ты как думаешь? У меня есть хорошие вакансии. Найди мне несколько человек. На всём готовом и жалованье золотом… В разумных пределах, но больше, чем может заработать хороший человек честным квалифицированным трудом в любом другом месте.

Наталья вдруг стала похожа на себя саму, когда, до встречи с Дмитрием, работала несколько лет прорабом на московских стройках, в том числе и Олимпийских. Приходилось ей решать кадровые вопросы, с рабочими разговаривать на доступном им языке. Правда, в таком качестве никто из здесь присутствующих её не видел. По этой же причине, встретившись с «бывшим женихом», она с огромным облегчением согласилась быть только женой и ни разу за столько лет не пожалела об утраченной свободе и «женском равноправии». Здесь они, при некоторой общности судеб в молодости, с Татьяной расходились диаметрально.

— Беда в том, что мы приглашаем на вольнонаёмную работу в Форт в основном уроженцев или нашей реальности, романтиков-шестидесятников «последнего призыва», или аборигенов из Югороссии. Так вот, первым через некоторое время прискучивает уж слишком комфортная и благоустроенная жизнь, начинает тянуть на подвиги, причём в большинстве случаев именно в Югороссии же, или даже в здешней, троцкистской РСФСР. Ну, это из тех, кто всё ещё мечтает о «социализме с человеческим лицом». Мы не только не препятствуем, а всемерно помогаем, сами понимаете, почему… А «местные» адаптируются хорошо и работают как следует, только все через несколько лет, поднакопив деньжонок, возвращаются в «большой мир». И это тоже полезно, расширяется круг людей, культурно и психологически превзошедших уровень пресловутого «тринадцатого года».

Шутка, увы, пропала впустую, никто, кроме неё и самого Воронцова, да и Лихарева, конечно, не понял, при чём тут именно «тринадцатый» год^[40].

— А в остальное время мы много где бываем. Этот мир весь изъездили, в некоторых местах по месяцу и больше жили. Надоест — тогда дальше. Другие реальности тоже посещаем. Вплоть до того, чтобы на громкую премьеру в театр хоть у вас, хоть у нас сходить не затрудняемся. В «цивилизованных мирах» это просто — морем, а то и на самолётике до ближайшего аэропорта — и пожалуйста, Вахтанговский, Ла Скала, БДТ, Бродвей — на выбор. С паспортами и визами, сами понимаете, у нас проблем не возникает, особенно в реальностях, где не было Второй мировой…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

29

Прототип, настоящая «Мавритания», построена по заказу фирмы «Кунард Лайн» в 1907 г. Размеры: 240,95×26,84×18,45, водоизмещение 32 тыс. т. Мощность двигателей 68 тыс. л.с., скорость 26 уз. «Валгалла» отличается слегка осовремененным дизайном корпуса и надстроек, компактной двигательной установкой, позволявшей развивать скорость свыше 40 уз., наличием мощного артиллерийско-ракетного вооружения и исполненного по новейшим форзелианским технологиям композитного бронирования. А также практически неограниченной по времени и пространству автономностью за счёт наличия на борту «дубликатора».

30

См. труды В. Шкловского и других «опоязовцев». «Опояз» — существовавшее в 20-е годы Общество по изучению языка.

31

Имеется в виду ультиматум, предъявленный Австро-Венгрией Сербии после убийства в Сараево в июне 1914 г. эрцгерцога Фердинанда. Ультиматум был заведомо неприемлем для любого независимого государства и был использован как повод к объявлению войны, вскоре ставшей Мировой. Бертхольд — министр иностранных дел Австро-Венгрии, считающийся инициатором ультиматума. Фон Гетцендорф — начальник австрийского Генерального штаба.

32

См. «ОПИ».

33

Квинт Фабий Максим, римский полководец времён Второй Пунической войны (II век до н.э.) с Карфагеном. Пятикратный консул Рима. Прозван Кунктатором — Медлителем, за избранную им тактику, неизменно приносившую успех. Обычно он давал неприятелю совершить все возможные ошибки, после чего наносил решающий удар.

34

По имени и по существу (лат.).

35

В. Высоцкий.

36

См. «Бремя живых».

37

Opus Dei (лат. «Божье дело»), полное название — Прелатура Святого Креста и Opus Dei, католическая организация, насчитывающая (официально) около 100 тысяч членов в 68 странах мира. Открыто не декларируемая цель — взять на себя ответственность за церковь и все значимые дела этого мира. Практика — формирование международных и национальных элит, через которые и осуществляется «достижение идеала».

38

См. «Чёрный обелиск».

39

В аранжировке Ф. Папетти 70-х годов называется «Smoke Gets in your Eyes». В русском варианте в конце 50-х годов имелся очень неплохой, грустно-трогательный текст на эту мелодию.

40

«Уровень тринадцатого года» — на протяжении всего периода Советской власти (73 года и 11 месяцев) от этой планки вполне официально измерялись все достижения и успехи. «По сравнению с тринадцатым годом уровень урожайности зерновых возрос на… или в…» «Продолжительность жизни в сравнении… выросла на…» И т.п. Практически в любом докладе или научной монографии такие пассажи встречались. Только числа подставляй. Одной темы никто и никогда не касался — соотношения уровня свобод в последний мирный год «военно-феодального самодержавия» и «тюрьмы народов» с любым советским.