Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917

Василий Гурко

Василий Иосифович Гурко – блестящий русский боевой офицер, генерал от кавалерии, сын прославленного генерал-фельдмаршала, героя войны 1877–1878 г. В своих мемуарах Василий Иосифович правдиво и обстоятельно рассказывает о военных буднях русской армии, о действиях подчиненных ему частей, о тактике и стратегии воюющих сторон, а также о происходящих в России политических переменах.

Глава 6 РЕЙД ЧЕРЕЗ ГЕРМАНСКИЕ ПЕРЕДОВЫЕ ЛИНИИ

Без сомнения, наиболее характерным примером действия войск, которыми мне довелось командовать в первые месяцы войны, является прорыв через германские боевые порядки на участке Ангербург — Линденхоф к городу Алленштейн. Эта операция проводилась на основании приказа, полученного генералом Ренненкампфом от главнокомандующего Жилинского. Директивы, присланные мне генералом Ренненкампфом, сводились к следующему. Кавалерийским дивизиям предписывалось, проникнув в расположение противника на участке фронта, занимаемого армией Ренненкампфа, по сходящимся маршрутам стараться продвинуться к городу Алленштейн для получения ясных и достоверных сведений о местонахождении и состоянии армии Самсонова, от которой уже в течение двух суток штаб генерала Жилинского не имел никаких известий.

Копия этого приказа была доставлена мне штабс-капитаном Малевановым, приехавшим на автомобиле в три часа пополудни (29 августа), когда я с чинами своего штаба только что уселся обедать, предварительно приказав войскам отдыхать до конца дня.

Внимательно изучив полученные указания, я передал их своему начальнику штаба, который с удивлением поинтересовался, что я намерен предпринять и каким образом предполагаю выполнить такой приказ. Днем раньше мои части имели довольно продолжительное столкновение с германской кавалерией, пользовавшейся поддержкой пехоты; на следующий день разведка установила, что вся населенная местность в направлении позиций противника занята германскими войсками. Это означало, что для того, чтобы добраться до Алленштейна, необходимо будет проложить себе путь через территорию, находящуюся в руках неприятеля.

Отвечая начальнику штаба, я уверенно сказал, что наша дивизия в составе трех кавалерийских полков и одной конноартиллерийской батареи должна сняться с лагеря в полночь. Маршрут следования ей сообщат, когда дивизия соберется и будет готова к выступлению.

Пока начальник штаба занимался необходимой подготовкой, я воспользовался случаем и расспросил прибывшего из штаба армии штабс-капитана Малеванова. Меня интересовало, не сможет ли он разъяснить, в чем заключается главная мысль этого достаточно странного приказа и что стало причиной его издания. Удовлетворительного ответа мне получить не удалось. Штабс-капитан мог только сообщить, что вот уже несколько суток штаб Ренненкампфа не получал из армии Самсонова никаких вестей. В соответствии с последней имеющейся в штабе информацией, Самсонов двинулся вперед с намерением обогнуть фронт Мазурских озер. Первые сообщения о начале этого маневра свидетельствовали скорее об успешном развитии операции, однако вслед за получением этих сведений всякая связь со штабом генерала Самсонова прервалась. Как видно, главнокомандующий фронтом захотел употребить имевшуюся у Ренненкампфа многочисленную кавалерию для восстановления контакта с Самсоновым и для налаживания связи предпочел не пользоваться маршрутом, по которому уже прошла 2-я армия, но направить нас по занятой врагом территории.

После внимательного изучения карт стало совершенно ясно, что для проникновения в район Алленштейна, где предположительно находилась армия Самсонова, необходимо, при использовании кратчайшего маршрута, преодолеть не менее пятидесяти километров вражеской территории и пересечь en route несколько железнодорожных линий. Поскольку германцы всегда достаточно тщательно охраняли свои железные дороги, это означало, что мы не можем рассчитывать на незаметное для противника перемещение кавалерийской колонны численностью в несколько тысяч сабель. Единственная надежда на успех этого рискованного предприятия заключалась во внезапности проникновения в глубь вражеских позиций, использовании темноты (на наше счастье, ночи тогда были безлунные) и в скорости передвижения. Немедленно для выяснения вопроса о том, какой маршрут сулит нам большие шансы остаться незамеченными под покровом темноты, были отправлены небольшие разъезды. Около полуночи дивизия, имея в авангарде полк петроградских улан, двинулась вперед через германские передовые линии и пересекла их, не вызвав, к счастью, ни единого выстрела со стороны неприятеля. Успех объяснялся главным образом тем, что кавалеристы воспользовались незаметной лесной дорогой, которую неприятель по каким-то причинам оставил без охраны.

К рассвету дивизия уже миновала район расположения германских войск и около шести часов утра имела первое столкновение с неприятельской пехотой, несшей охрану железной дороги.

Я уже упоминал, что в авангарде у нас двигались петроградские уланы. В то время мне еще ничего не было известно о существовавшем в дивизии суеверии, которое состояло в том, что всякий раз, когда в передовое охранение назначают улан, непременно случаются тяжелые бои с противником. Предрассудок подкреплялся тем фактом, что уланы по сравнению с другими полками несли самые тяжелые потери, в первую очередь — среди офицерского состава, причем более всего — в авангардных боях. Как будет видно из дальнейшего, в тот день упомянутое суеверие только окрепло. На протяжении всей войны этот уланский полк всегда проявлял себя наилучшим образом, а его доблесть была известна всей армии.

Каждый раз, когда дивизия шла в наступление, полки неизменно назначались в авангард по очереди. Я чрезвычайно благодарен фортуне за то, что в тот раз эта обязанность выпала петроградским уланам, поскольку я с полной уверенностью мог поручать им выполнение самых трудных и ответственных операций.

Для скорейшего пересечения железнодорожной линии было необходимо сковать германскую охрану дороги силами примерно полудюжины эскадронов. У меня не было уверенности, что наше движение через неприятельские позиции осталось незамеченным и противник не предпримет у меня в тылу каких-либо угрожающих маневров — в особенности после того, как винтовочный огонь близ железной дороги даст ему знать о происходящем. Дивизии потребовалось около часа, чтобы пересечь пути, после чего она ускоренным ходом двинулась прямо к Алленштейну. У меня не имелось ни малейшего представления о неприятельских силах в этом районе, находившемся на большом удалении от нашей операционной базы. Переход второй железнодорожной ветки вызвал примерно такое же сопротивление, что и в первом случае. Около полудня к нам подъехал разъезд с офицером, высланный вперед для связи с нами кавалерийской дивизией, двигавшейся к Алленштейну с севера. Командир разъезда сообщил мне, что, по всем расчетам, их дивизия вскоре сможет выйти к цели. Это известие укрепило наши надежды. Мы начали наступать в направлении последней отделявшей нас от Алленштейна железнодорожной линии, проходившей неподалеку от самого города, в котором находилась узловая станция. En route мои люди обнаружили полностью исправный пулемет — как выяснилось, русского производства, что ясно указывало на то, что наши войска вели в этом районе бои.

Приблизившись к железной дороге, мы, чтобы воспрепятствовать подвозу германских подкреплений, выслали партии под командой офицеров для подрыва полотна дороги. Эта своевременно предпринятая мера оказалась для нас неоценимо полезной несмотря на то, что взрывы всполошили неприятеля; в любом случае кавалерийская колонна, занимавшая по фронту около двух верст, не могла не привлечь его внимания.

Причина, по которой нам удалось пересечь этот район незамеченными, состояла в том, что германцы ранее эвакуировали отсюда все население. Вскоре после полудня наш авангард обменялся выстрелами с противником, и стрельба стала постепенно усиливаться. Двигаясь в голове своей колонны, я мог видеть атаку спешенных улан и отступающие перед ними довольно редкие, вернее всего — пехотные германские цепи. На таком расстоянии дома и казармы Алленштейна были уже видны невооруженным глазом. Подвезли нашу батарею, и она немедленно открыла огонь по германским резервам и по их отступающим цепям. Мне доложили, что обнаружено несколько убитых германских солдат и по их снаряжению установлено, что мы столкнулись именно с пехотой. Открыла огонь германская батарея, по всей видимости — гаубичная; вскоре к ней присоединилась еще одна, и обе стали уделять особое внимание нашим конным артиллеристам. Фронт боя постепенно расширялся, и я счел необходимым ввести в дело гусарский полк и несколько пулеметов. Казаков я отрядил на фланги. От разведчиков поступило донесение, что поезд, полный, должно быть, неприятельскими солдатами, остановился перед разрушенным участком железнодорожного полотна и пытается отъехать назад. Это тем не менее не помешало германцам выгрузиться в каком-то другом пункте и двинуться на наши фланги с одновременным охватом тыла. Тем временем отступавшие перед нашими уланами германские цепи получили подкрепление, и мы в любую минуту ожидали начала их контратаки. Во всяком случае, было ясно, что методичные германцы дожидаются результатов обходного маневра своих частей, прибывших на поезде, и, возможно, других войск, до сих пор нами не обнаруженных. В этот момент мимо меня провезли на санитарной двуколке тело одного из наших уланских полковников — Панкратьева, а вскоре после этого был еще убит командир первого эскадрона улан.

По развитию боя стало ясно, что со своими довольно слабыми силам — я располагал немногим более чем полутора тысячами штыков из спешенных кавалеристов, принадлежавших к различным конным частям, — мне не удастся пробиться к Алленштейну.

Когда в начале боя послышалась ответная канонада, мне пришло в голову, что это, возможно, ведет огонь наша кавалерийская дивизия, наступающая с севера, и я даже велел на время прекратить стрельбу, чтобы в том удостовериться. Однако мои артиллеристы очень скоро по звуку разрывов определили, что пальба ведется именно из германских орудий.

Ни таким образом, ни рассылкой множества разведчиков мне так и не удалось раздобыть никаких сведений о приближении русской кавалерии, которая, по нашим расчетам, должна была уже находиться где-то поблизости.

Прежде чем начать отступление, я испытал сильное искушение выпустить несколько снарядов по Алленштейну. Однако, поскольку у меня не было уверенности, что в городе действительно находятся какие-нибудь германские штабы или войска, я от этой затеи отказался, и в первую очередь потому, что вспомнил о мирных жителях, которые все еще могли оставаться в домах.

Приблизительно к трем часам пополудни мы успели покрыть, если верить карте, более пятидесяти километров, участвовали в нескольких небольших стычках при пересечении железных дорог и в одном более серьезном бою перед самим городом Алленштейном, а также определили принадлежность некоторых германских частей, защищавших Алленштейн. За все время движения мы не обнаружили никаких признаков присутствия русских войск, поэтому я чувствовал, что сделал все возможное с имевшимися в моем распоряжении силами. При данных обстоятельствах я посчитал своим долгом вывести войска из боя и найти способ соединиться с главными силами нашей армии, что теперь являлось для нас самой сложной проблемой. Кроме того, я должен был каким-то образом оторваться от противника, чтобы дать возможность отдохнуть людям и лошадям и накормить тех и других, так как мои кавалеристы не сходили с седла и ничего не ели уже целый день. К сожалению, часть обратного пути должна была проходить по тому же маршруту, что и наступление, поскольку это была кратчайшая и самая удобная дорога.

Позднее я решил, что мне удастся, может быть, под покровом темноты изменить направление и таким путем обвести германцев вокруг пальца, так как они, несомненно, уже приняли меры для перехвата дивизии при ее возвращении к нашим главным силам. Конечно, оставалась еще возможность двинуться вперед для соединения с армией Самсонова, которая должна была находиться в окрестностях Алленштейна. Однако поскольку установить, в каком направлении он двигался, не представлялось возможным, результат такого наступления оказался бы гадательным.

К счастью, германские части, приехавшие по железной дороге и задержанные разрушением дорожного полотна и огнем наших разведчиков, вместо того чтобы высадиться из поезда, возвратились в свой исходный пункт. Это давало мне шанс вывести из боя все полки и начать отступление, оставив в арьергарде только несколько гусарских эскадронов с пулеметами.

Наши кони так хорошо отдохнули, что первые несколько километров мы проехали крупной рысью. Я поставил во главе колонны генерала Нилова^[36] — брата известного адмирала, который повсюду сопровождал покойного императора, а сам остался в арьергарде.

К шести часам вечера мы проделали значительную часть пути. Так как уже почти наступили сумерки, я решил дать людям отдохнуть и задать корм лошадям. Увидев в стороне от дороги отдельно стоящую крестьянскую усадьбу, я приказал колонне свернуть в этом направлении, разослать по округе маленькие сторожевые заставы и накормить лошадей, не расседлывая их и не отпрягая от орудий. Усадьба оказалась совершенно покинута; амбары ломились от фуража. В жилых помещениях имелись следы недавнего пребывания людей; на кухне еще готовилась еда. Меньше чем через четверть часа после нашего появления мне доложили, что солдаты, бравшие на сеновале сено, обнаружили там двух немок — хозяек усадьбы, которые глубоко зарылись в сено. Вначале женщины только плакали, но, когда им было сказано, что за все, взятое офицерами, им будет заплачено, а за реквизированный фураж выдадут расписку, они даже взялись готовить для нас еду. Мы ничего не ели уже целые сутки, и незнакомое нам, но очень вкусное германское кушанье оказалось очень кстати. Приблизительно в восемь часов вечера в наступающей темноте обе женщины были задержаны при попытке перелезть через изгородь с очевидным намерением бежать из усадьбы. Мы не отнеслись к их действиям с должной серьезностью. Я, впрочем, все же приказал за ними приглядывать. Узнав от своих командиров о крайней усталости их частей, я решил дать лошадям более продолжительный отдых, так как нам оставалось проехать еще от тридцати до сорока километров. Для отступления мне пришлось выбрать окольную дорогу, чтобы до установления прямого контакта с главными силами нашей армии избежать пересечения районов, в которых можно было столкнуться с сопротивлением на железнодорожных переездах и тому подобных пунктах.

Мы распорядились о разбивке лагеря, и, вероятно, большинство людей уже заснуло, когда меня разбудили и донесли, что обе женщины, воспользовавшись темнотой, скрылись, причем все поиски оказались напрасны. Единственный вывод, который я мог сделать, заключался в том, что их побег до получения денег и расписок за реквизированный фураж мог быть предпринят только с целью поднять тревогу среди местного начальства. Оно же, получив сведения о нашем появлении, должно было немедленно по телефону обратиться за помощью к германским войскам. Добавлю между прочим, что мы были не в состоянии перерезать все телефонные и телеграфные провода. Все командиры частей, а в особенности начальник артиллерии, просили меня сняться с лагеря не позднее одиннадцати часов вечера, невзирая на крайнее утомление кавалеристов и артиллеристов. Взвесив все за и против быстрого отступления, необходимость которого обусловливалась побегом хозяек усадьбы, я решил согласиться с предложением своих офицеров. Женщины ввели нас в заблуждение, разговаривая по-польски (по правде говоря, не слишком свободно) и изображая доброе отношение к русским. Во всяком случае, мне казалось, что обстоятельства делают наш уход неизбежным.

В одиннадцать часов вечера колонна двинулась той же дорогой, по которой шла до остановки; в авангарде я снова приказал быть уланскому полку. Из-за темноты уланы сбились с пути, причем эта незадача была обнаружена штабс-ротмистром Новиковым из штаба дивизии, который ехал во главе первого эскадрона вместе с командиром бригады генералом Львовым и с эскадронным командиром, только когда они при свете электрических фонариков прочитали установленный на перекрестке дорожный указатель. Свернув в нужном направлении, они не сообразили, что в результате остались без передового охранения. Беда случилась в селении, которое казалось совершенно вымершим. Вокруг не было слышно ни звука; в окнах не мерцало ни огонька. Доехав до центра поселка, передовые ряды конников были в упор расстреляны залпом десятка винтовок. Стреляли с такого близкого расстояния, что штабс-ротмистр Шевцов был убит наповал. Он стал третьим по счету погибшим командиром 3-го уланского эскадрона и приступил к исполнению этих обязанностей только в полдень того дня. Прежде он был моим адъютантом. Штабс-ротмистр прибыл из Москвы по собственному почину и оказался в дивизии достаточно необычным путем. Получив приказ о переводе в юнкерское училище, он, чтобы уехать из Москвы, был вынужден оставить новое место службы в надежде позднее официально оформить перевод в свой прежний уланский полк. Он погиб раньше, чем в дивизии была получена необходимая бумага. Другая пуля попала в полевой бинокль, висевший на груди у ехавшего рядом с ним офицера; счастливая случайность спасла кавалеристу жизнь. Генерала Львова сбросила с седла лошадь, которой пуля угодила в одну из латунных блях, украшавших уздечку. Конь умчался в темноту, а генерал Львов, очнувшись, счел за благо отползти в сторону и подождать дальнейшего развития событий.

Услышав как будто совсем рядом от себя винтовочные выстрелы — по ночам звуки разносятся очень далеко, — я немедленно приказал кавалеристам спешиться и цепью прочесать селение, если возможно, не поднимая стрельбы. Цепочка солдат двинулась вперед, и скоро я уже мог подъехать к месту, где прогремел залп. Посреди дороги лежало тело эскадронного командира Шевцова. В нескольких шагах от него стояла загораживающая проезд большая крестьянская телега, от которой тянулись через улицу проволоки, которыми она была прикручена к стоявшим по обочинам дороги деревьям. Было ясно, что баррикада, подготовленная маленьким кавалерийским отрядом неприятеля, предназначалась для нашей встречи. Солдаты, ехавшие вслед за офицерами попавшего в засаду эскадрона, рассказали, что сразу же после залпа они слышали стук копыт идущих галопом лошадей.

В этот момент мне доложили, что найден конь генерала Львова, но самого генерала никто не видел. Вначале я подумал, что во время неразберихи, последовавшей за залпом, его захватили в плен, возможно — раненым, либо сидевшие в засаде германцы, либо местные жители, которые могли запереть его где-нибудь в поселке. Поэтому я решил обыскать селение, как бы трудно ни было выполнить это в темноте и невзирая на неизбежную в таком случае задержку. Однако раньше, чем казаки и уланы успели прочесать все дома, передо мной собственной персоной явился генерал Львов. Он объяснил, что, свалившись с коня, предпочел спрятаться. В конце концов, услышав голоса и стук колес артиллерии, он решил выбраться из своего укрытия.

Я приказал дивизии продолжать движение. Дальше мы приблизительно до полудня ехали без особых происшествий, не встретив в окрестностях и следа германских частей. Я решил, что мы находимся уже вне пределов досягаемости неприятеля. Понимая, что люди за последние тридцать шесть часов проделали более ста километров — не говоря уже о столкновениях с неприятелем, — я приказал всей дивизии стать на бивак, чтобы солдаты могли поесть и отдохнуть, и даже разрешил расседлать коней. Фортуна еще раз стала на нашу сторону, поскольку раньше, чем этот приказ был исполнен, ко мне сначала подъехал с донесением унтер-офицер, а затем корнет Тютчев лично доложил мне, что с расположенного неподалеку небольшого холма видна спешно приближающаяся цепь германской пехоты численностью до полка. Неприятель подошел уже так близко, что его отчетливо видно невооруженным глазом. Цепь приближалась, двигалась в направлении с юга на север, из чего можно было заключить, что германцы ожидали моего возвращения на том самом маршруте, по которому я проник в их расположение. Теперь они совершали фланговый маневр с намерением либо отрезать мне путь к отступлению, либо атаковать во фланг.

Крайнее утомление моих полков, а главное — конского состава артиллерии делало невозможным принять бой. Если бы нам пришлось выбрать артиллерийскую позицию на вспаханном поле, орудийным упряжкам не достало бы сил вытягивать пушки. Даже при движении по дороге с твердым покрытием ездовым приходилось впрягать запасных лошадей, давая отдых самым утомленным. Солдаты сходили с коней и гнали их перед собой, как стадо скота — настолько они были измучены.

Я приказал колонне двигаться в северо-восточном направлении, чтобы избежать столкновения с неприятелем, намного более сильным, чем в тот момент были мы, и стараться вступить в непосредственный контакт с нашими войсками. Несмотря на это, гусарский полк, составлявший наш арьергард, подвергся сильному ружейному и артиллерийскому обстрелу. Я был вынужден оставить голову колонны на одного из бригадных командиров и поехал в арьергард, которым руководил командир гусар полковник Гротен^[37].

Впоследствии мы узнали, что наши главные силы 31 августа отошли в восточном направлении; именно поэтому мы встретили в этом районе германцев. После того как я занял место в арьергарде колонны, мои передовые части обнаружили еще одну неприятельскую цепь, состоявшую из пехоты и кавалерии. Я как раз собирался отдать приказ готовиться к бою, чтобы победа далась врагу дорогой ценой, когда начался проливной дождь, совершенно скрывший нас от противника. К тому времени, когда дождь перестал, мы уже миновали небольшой лесок, который заслонил нас от наблюдения и обстрела неприятеля. Полтора или два часа спустя мы вышли к передовым заставам наших главных сил и только тогда по-настоящему осознали, что нам удалось выбраться с вражеской территории, сделав все возможное для выполнения данного нам приказа.

Несколько дней спустя я узнал, что на рассвете 17-го (30-го) числа в деревню, откуда мы начали свой рейд к Алленштейну и где оставалась часть наших повозок с боеприпасами, прибыл приказ генерала Жилинского, отменяющий полученные нами предписания. Этот приказ отправили мне вдогонку, но, разумеется, при свете дня небольшой разъезд, который вез пакет, не смог пробраться через германскую передовую линию. Другая кавалерийская дивизия успела получить этот приказ и не двинулась с места. Получается, что нам удалось совершить этот «прорыв» и вернуться целыми только благодаря исключительной удаче.

Было бы интересно выяснить, и, возможно, будущее даст ответ на этот вопрос, каким образом германцы объяснили для себя присутствие в своем глубоком тылу крупного вражеского соединения с артиллерией.

Позднее стало известно, что во время нашего рейда в Алленштейне находился штаб одной из германских армий. Должен признать, что сожалею о своем отказе разрешить нашей батарее выпустить по городу несколько снарядов. Это стало бы первым за войну случаем, когда штаб-квартира одной из германских армий подверглась прямому обстрелу полевой артиллерии.

Примечания

36

Нилов Иван Дмитриевич (1859–1933) — в чине генерал-майора командовал 2-й бригадой 1-й кавалерийской дивизии. Награжден Георгиевским оружием (ВП 22.09.1914). Генерал-лейтенант (1917), участник Белого движения. (Брат — Нилов Константин Дмитриевич — генерал-адъютант, адмирал и флаг-капитан Е. И. В. (фактически начальник личного морского оперативного отдела императора).)

37

Вероятно, Гротен Павел Павлович (1870—?) — генерал-майор свиты Е. И. В., в 1912–1915 гг. командовал 1-м Сумским гусарским полком; с октября 1915 г. — командир лейб-гвардии Конно-гренадерского полка.