«Приехать в Рим и не сделаться артистом так же трудно молодому русскому путешественнику, как, бывало, в старые годы трудно французу, приехавшему в Москву, не сделаться учителем или по крайней мере виконтом. По прибытии в Рим русский путешественник приобретает краски, палитру, кисти, белую войлочную шляпу с широкими полями и на дверях своей квартиры наклеивает бумажку с лаконическою надписью: «Pittore Russo». На другой же день преобразования, часу в девятом утра, у двери его непременно раздается звонок, и на вопрос артиста-самозванца: «Кто там?» – женский голос ответит: «Una modela, signor», и артист с улыбкою отопрет дверь, и чрез пять минут копия модели начнет принимать на холсте вид бог знает чего. Заметьте притом, что русские путешественники, поступая на артистическое поприще и не имея ни малейшего понятия о рисовании, предпочитают преимущественно исторический род, то есть самый трудный из всех родов живописи…»
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Турист предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Приехать в Рим и не сделаться артистом так же трудно молодому русскому путешественнику, как, бывало, в старые годы трудно французу, приехавшему в Москву, не сделаться учителем или по крайней мере виконтом. По прибытии в Рим русский путешественник приобретает краски, палитру, кисти, белую войлочную шляпу с широкими полями и на дверях своей квартиры наклеивает бумажку с лаконическою надписью: «Pittore Russo».[1] На другой же день преобразования, часу в девятом утра, у двери его непременно раздается звонок, и на вопрос артиста-самозванца: «Кто там?» — женский голос ответит: «Una modela, signor»,[2] и артист[3] с улыбкою отопрет дверь, и чрез пять минут копия модели начнет принимать на холсте вид бог знает чего. Заметьте притом, что русские путешественники, поступая на артистическое поприще и не имея ни малейшего понятия о рисовании, предпочитают преимущественно исторический род, то есть самый трудный из всех родов живописи.
Находясь в Риме, я, правда, был не совсем молодым человеком, но все-таки в качестве русского путешественника не отстал от соотечественников и, на третий день по прибытии своем в вечный город, возвращался уже на квартиру свою с большим запасом гипсовых голов, рук, ног, и пр. и пр., добытых мною за весьма сходную цену в какой-то лавочке, но вдруг… о несчастие! на углу Корсо и Лаурино огромная черная собака попала с разбега под ноги итальянцам, несшим гипсовый запас мой, и все собрание форм разбилось вдребезги! Я был в отчаянии. Хозяин собаки, человек средних лет с белокурою бородкою и одетый очень пестро, извинился передо мною на чистом французском наречии, попросил снабдить его моим адресом и обещался доставить точно такое же количество вещей, какого лишила меня собака.
Я взглянул на пестрого господина, призвал на помощь свои воспоминания, которые удостоверяли меня, что лицо его когда-то и где-то мне встречалось; моя наружность, по-видимому, произвела на него то же действие, и почти в одно время мы назвали друг друга по имени.
— Какими судьбами вы здесь? — воскликнул он, — и как я рад…
— Очень просто, cher monsieur David.[4]
— Не David, a Crosel к услугам вашим, — заметил француз.
— Давно ли?
— С тех пор, как соотечественник ваш, у которого я, помните, учил детей латыни, вследствие небольшого недоразумения сказал мне: «Monsieur David, faites graisser lesroues de vorte voiture et filez…»[5]
— А в чем состояло маленькое недоразумение?
— В том, что латынь, мною преподаваемая, показалась более похожа на марсельский patois,[6] чем на настоящую латынь! Я и сам постичь не могу, как мог я так ошибиться; но как бы то ни было, имя Давида потеряло весь кредит в губернии; а имея в запасе другое имя, я предпочел называться им.
— И прекрасно сделали.
— Как же не хорошо, сами посудите! Mr. Crosel значило — новый француз, только что выпущенный первым из Политехнической школы[7], следовательно, обладающий бездною учености; и в Ecaterinoslavl такое сокровище e'est trois tzelkovy le cachet…[8]
— И посчастливилось вам в Екатеринославле?
— Да, покуда не прибыл какой-то inspecteur des hautes ècoles….[9] Но в сторону эти мелочи! Встретить вас для меня такая радость, такое счастие… Надолго ли вы здесь?
— Не знаю.
— А на что вам вся эта дрянь?
— Гипсовые формы?
— Ну да.
— Я занимаюсь скульптурою.
— Право?
— Не шутя.
… — Ну, так завтра же я пришлю вам целого человека.
— От души благодарю.
— Человека с ногами, головою и такими шишками на голове, каких вы, конечно, не встречали никогда… по системе Галля, прелесть что за череп!
— Гризель… так, кажется?..
— Не Гризель, а Крозель.
— Да, Крозель. Вы тот же, что были?
— О нет, далеко не тот! — со вздохом отвечал француз, — сколько несчастий перенес, сколько неудач!..
— Вы расскажете мне их?
— Разумеется.
— И я похохочу?
— Вдоволь, ручаюсь! Но мне недосуг; дайте адрес, и до свиданья.
— Куда же вы?
— Догонять милорда.
— Какого милорда?
— Того самого, форму которого пришлю вам. Он не изящен, предупреждаю; но череп чудо, просто чудо! — С этим словом Крозель пожал мне руку, дал слово непременно быть у меня завтра и, позвав собаку свою, пустился бегом вдоль Корсо[10].
«Что за шут!» — подумал я и, не имея ни малейшего желания приобрести обещанные формы, я уговорил своих итальянцев возвратиться со мною в лавочку. По прошествии часа с новым запасом достиг я благополучно квартиры и провел весь вечер в приятнейшем far niente,[11] то есть лежа на диване с кистью винограда в одной руке и сигарою в другой.
С наступлением ночи весь артистический Рим переносится обыкновенно на Монте-Пиннчи и виллу Боргезе[12]. С Монте-Пиннчи[13] вид очарователен: весь город со всеми окрестностями как бы нарисован на золоте; а как хорош Колизей, как велик храм Петра! и даже мутный Тибр принимает перламутровый цвет, когда смотришь на него с высоты. А дворец Монте-Кавалло[14], а колонна Адриана[15] и вся древняя часть города!.. Но кто же не восхищался этим громадным свидетелем былого величия, этою гробницею древних квиритов[16]?
В час пополуночи город, по обыкновению, опустел, и я, по обыкновению же, возвращался с прогулки, толчком ноги приводил в чувства слугу своего Доминика, который, по своему обыкновению, бросался спросонья на первый попавшийся ему предмет и хватался за что ни попало. Нередко, бросаясь на столы, Доминик опрокидывал стоявшую на них посуду или другие вещи, и тогда в честь сонного итальянца я высыпал все итальянские бранные фразы, какие только знал. Signer Dominico поставлял себе в обязанность поправлять ошибки, если таковые оказывались в моей речи, и тем оканчивались все незабвенные дни, проведенные мною в Риме.
На следующее утро два фактора[17] внесли в студию мою такое диво, какого действительно не вмещал ни один кабинет редкостей. Француз сдержал слово и отформировал для меня человеческий остов с головою, ногами, носом и прочими частями; но откуда добыл Крозель подобный образец несовершенств — вот вопрос, который я обещал себе разрешить и разрешить немедленно.
Крозель не мог не знать, что в два часа пополудни на Испанской площади[18] в Café de l'Europe[19] выставляют для приманки посетителей превкусные пирожки с неопределенным фаршем; а знать, что подобные пирожки существуют, и не есть их — невозможно. И действительно, входя в два часа в Café de l'Europe, я застал француза с пирогом во рту.
— Скажите, пожалуйста, кому я обязан теми вещами, которые прислали вы мне сегодня утром? — спросил я у Крозеля.
— То есть гипсовыми оттисками?
— Ну да.
— Во-первых, мне, потом милорду, — пресерьезно отвечал француз.
— Да что это за милорд? скажите ради бога.
— Его отрекомендовал мне один из приятелей моих в Висбадене. Ему, то есть приятелю, посчастливилось выиграть в рулетку пятьдесят тысяч франков. Человек он одинокий — довольно с него пока; а если есть деньги, кому же охота возиться с милордом.
— Все-таки не понимаю.
— Да длинная история; расскажу, пожалуй, на досуге.
— Почему же не сейчас?
— Неловко.
— Пойдем ко мне.
— Нельзя.
— Знаете ли что, Крозель? Вы более нравились мне преподавателем марсельского patois, чем компаньоном вашего милорда.
— Но ведь неудачи и несчастия страх как действуют на натуру человека.
— А я, напротив того, думаю, что слишком большие удачи делают людей менее любезными.
— Во всяком случае, не в отношении к вам, — сказал Крозель, улыбаясь, — а в доказательство назначьте день, час, минуту, пожалуй, и не будь я Крозель, если не явлюсь к вам.
— Постойте! Я предпочел бы другого рода клятву, а то, чего доброго, вы перемените и в третий раз собственное имя и все-таки не явитесь!
— Ну, ну… не будь я честный… или нет, этого мало, пусть лишусь моего милорда… достаточно ли вам?
— Вот этак чуть ли не лучше будет.
Мы, смеясь, пожали друг другу руки, отложили свиданье до следующего вечера у меня на квартире и расстались друзьями.
Не только история милорда, но и самые неудачи Крозеля очень интересовали меня, и потому я с большим нетерпением ожидал назначенного свидания.
На следующее утро пробуждение мое было не совсем приятно: на дворе был нестерпимый жар, а в комнате сидел некто вроде уездного антиквария — оба утомили меня донельзя. Русский любитель древностей являлся ко мне только что не с восходом солнца и, разумеется, за делом: он показывал добытые им драгоценности и такие, которые я, может быть, а Доминик — непременно, выбросил бы за окно.
— Не разбудил ли я вас? — повторял обыкновенно двадцать раз антикварий, пока наконец совершенно пробужденный, я не отвечал ему: «нет». В это утро знакомый вопрос явственно долетел до моего слуха, и обычное «нет» завязало разговор.
— А я уж часов шесть как на ногах, — продолжал он. — А сколько обегал!
— Право?
— Прямо с Монте-Мария[20].
— Гм!
— И не без добычи.
— Что ж приобрели?
— Вещицу…
— Редкую?
— Веков двадцать назад не была редкостью, правда; зато теперь…
— Покажите.
— За тем и пришел.
Иван Петрович Сочин (так звали антиквария) вынул из шляпы фуляр, из фуляра[21] сверток бумаги, а из бумаги заржавелую медную лампу с носиком.
— Ба, знакомая!
— По описаниям как не быть знакомой? Например, в «Собрании Древностей»… есть оно у вас?
— Нет.
— Купите; занимательная книга с печатными изображениями, отчетливо…
— Случится, куплю; а что дали за эту лампочку?
— Отгадайте.
— Не знаю.
— Ну, примерно?
— Право, не знаю, что она стоит здесь.
— Два пиастра; дорого?
— В окрестностях Неаполя дешевле.
— Где же это в окрестностях Неаполя?
— В Пуцоло, например.
— Стало, находят и там.
— Зачем находить? Там их делают.
— Что делают?
— Всякого рода древности, и за такую лампу дайте карлино[22] — отдадут с радостью.
— Ну, уж извините, чтоб эта была сделана, не поверю.
— Как хотите.
— Сейчас видно, что древность и что свежая вещь; этим проведут ребенка разве!
— Или антиквария.
— Я не антикварий.
— Так любитель антиков.
— Что ж из этого?
— Только то, что ручаюсь чем угодно за юность большей части добытых вами древностей.
— Вы проиграете.
— Не думаю.
— Да уж я вам говорю, проиграете.
— Все-таки не думаю.
— Ну, ну, какое пари?
— С моей стороны, две, а хотите, три дюжины точно таких ламп, как эта, и по экземпляру всех медалей, купленных вами здесь.
— Ведь только жаль вас, а то бы…
— Не жалейте, пожалуйста.
— Я честный человек, извольте видеть, и таких пари не держу…
— Напрасно.
— Напрасно? А где бы, например, взяли вы дубликаты медалей?
— Хотите знать?
— Хотел бы.
— Ничего нет легче, — отвечал я с уверенностью, которая заметно смутила Ивана Петровича, — но если Доминик чрез час принесет медали, уступите ли вы лучшую вещь из вашей коллекции?
— Сребреник[23]?
— О, нет!
— Так окаменелый глаз кита?
— И не глаз кита.
— Что ж?
— Фунт Жуковского табаку[24].
Едва я произнес свое скромное требование, как антикварий схватил шляпу, трость и выбежал из комнаты, не удостоив меня ни одним словом. Иван Петрович был очень разгневан еще более потому, что, казалось, в сердце его запала искра сомнения.
По уходе его я вздохнул свободнее. Будь он истинный любитель древностей, конечно, я не позволил бы себе разочаровывать его и охотно набавил бы лет хоть по тысяче на каждый добытый им антик.
Он ушел, а я стал лепить из глины бюст Доминика. К обеденному часу вместо бюста вышел вздор, и, возвратив глине первобытный вид ее, я пообедал наскоро, наелся винограду и лег отдохнуть в ожидании Крозеля. В семь часов Крозель явился.
— Какова аккуратность? — воскликнул он. — Я обещался быть в семь; взгляните: семь без пяти минут; эти пять минут я хотел было простоять на лестнице. Есть сигара?..
— Есть все, что угодно, — отвечал я, усаживая Крозеля на кушетку и пододвигая к нему несколько сигарных ящиков.
— Чем же мне выкупить такое роскошное угощенье?
— Разумеется, рассказом.
— Про милорда?
— И прежде всего про себя.
— А вы станете смеяться?
— Только над серьезными несчастиями.
— Жестокосердный!
— Как быть!
— Суди же вас небо! Делать нечего: обещал — надо выполнить.
— Надеюсь!
— С чего ж начать?
— Говорю, с вас самих.
— Неужели с самого начала?
— С минуты рождения.
— Будь по-вашему, — сказал Крозель.
Он перевел дух; я пододвинул кресло к кушетке и приготовился слушать.
— Отец мой, — начал француз, — родом из Дижона и журналист, по свойствам сердца страстный любитель прекрасного пола, женился в молодости на дочери суконного фабриканта. На двадцать втором году от рождения я лишился отца и наследовал право издавать отцовский журнал, и первая статья, сочиненная мною с большими усилиями, не имела, как говорили, здравого смысла: ее осмеяли завистливые сотоварищи, и из двух тысяч подписчиков осталось к концу года только четверо — очень немного! Я предпочел драматическое поприще и написал в бенефис претрогательную пьесу. Я сидел в оркестре, и в начале пьесы зрители смотрели на меня с любопытством, в средине — пьесу освистали, а в конце увенчали голову мою не лаврами, а печеными яблоками и выгнали вон. Оставался в ресурсе — латинский язык.
Конец ознакомительного фрагмента.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Турист предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
14
Дворец Монте-Кавалло — имеется в виду Квиринальский дворец, бывший в описываемое время летней резиденцией папы.
15
Колонна Адриана — вероятно, имеется в виду увенчанный столбом с фигурой ангела мавзолей римского императора Адриана (76 — 138 н. э.) и его потомков (другое название: замок св. Ангела). Может быть, впрочем, писатель оговорился, имея в виду колонну римского императора Траяна (53-117), воздвигнутую около 114 года.
18
Испанская площадь расположена в северной части Рима. Здесь «и в прилегающих к ней улицах гнездятся приезжие иностранцы» (Греч. Н. И. Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии, т. 3, СПб., 1843, с. 21).