Синдром отторжения

Василий Владимирович Воронков, 2022

Человечество вышло в космос. Управление космическими кораблями осуществляется через нейроинтерфейс, благодаря которому операторы могут принимать сложнейшие решения за микросекунды. Один из операторов переживает катастрофу на космическом корабле, будучи подключенным к нейроинтерфейсу. Он приходит в себя в тесном помещении, похожем то ли на медицинскую камеру, то ли на тюремную. У него нет амнезии, однако то, что он помнит, пугает его куда больше, чем потеря памяти.

82

Звезды.

Передо мной простиралась бездонная ночь, открытый и бесконечный космос, где призраки давно погасших звезд, свет которых путешествовал через солнечные системы, складывались в удивительные созвездия вместе с мерцающими огнями спутников связи и выходящих на орбиту кораблей.

Мы стояли у обрыва — черного и пологого. Стоило лишь посмотреть вниз, как начинала кружиться голова. Был второй час — глубокая и немая ночь, — и даже бледный свет звезд, пробивавшихся сквозь корону атмосферного газа, казался ярким. Я неплохо знал навигационные карты, хотя соответствующего предмета у нас еще не было, однако живое ночное небо мне доводилось видеть так редко, что, оказавшись вдали от города, я растерялся.

— Смотри, а вон там, — неуверенно начал я, показывая пальцем на яркую искорку, — вроде как Венера.

Лида задумалась.

— Не уверена. Странное расположение для Венеры… — Лида пару секунд следила за мнимой звездой. — А она ведь движется! Это не Венера, это какой-то спутник.

— Где же тогда Венера?

— И правда, не видно. Нет сегодня Венеры. Сегодня только Земля.

Лида улыбалась.

После плоского городского неба, в котором отражался искусственный свет многоквартирных домов и круглосуточных иллюминаций, лишая его глубины и жизни, можно было подумать, что мы оказались на другой планете, пустой, холодной и безжизненной, точно самая глухая ночь, и в то же время красивой до дрожи — как бывает красивым то, чего еще не коснулась рука человека.

Мы были одни.

Лида на сей раз надела простенькую серую ветровку с высоким воротником, а вместо сумочки взяла маленький рюкзачок — как будто мы собрались в поход, на звездную ночевку. Даже волосы она заплела в длинную косу — впервые со дня нашего знакомства.

— Красиво, — сказала Лида. — Но, честно…. Мне кажется, в институтском городке тоже должно быть все хорошо видно.

— Мне говорили, здесь лучшее место.

— Да ладно, я не против. Здесь довольно… — Лида склонила голову, — романтично.

И тут же поежилась, потирая плечи:

— Хотя меня немного пугает то, что здесь никого нет. К тому же ты оставил машину почти на дороге.

— Ничего страшного. Она застрахована.

— Ага, только как мы будем отсюда выбираться.

— Ты хорошо подготовилась. — Я коснулся ее плеча.

Лида была одета уже совсем по-осеннему, хотя осень и началась лишь час назад — под ветровкой у нее был вязаный свитер с толстым воротником, а привычной узорчатой юбке она предпочла теплые брюки.

— А ты дрожишь, как осиновый лист, — сказала она.

Мы стояли на утесе, над ночной рекой, в которой, вздрагивая в волнующейся воде, отражались растущий месяц и звезды — или планеты, или восходящие по орбите корабли, — похожие на тающие в глубине песчинки. Легкий ветерок приносил запах воды, играясь с выбившейся из косы челкой на лбу Лиды, и она постоянно приглаживала ее рукой.

— Здесь красиво, — повторила Лида, — и…

Она подняла с земли небольшой камешек — выточенную ветром гальку — и, размахнувшись, бросила его в воду. Легкий всплеск — как плач ночной реки.

— Спорим, закину дальше? — завелся я.

— А я и не пыталась далеко бросить.

— Хотела, чтобы он подпрыгнул на воде?

— Я не умею так, — насупилась Лида.

— Я тоже, — признался я.

Лида подняла еще один камешек.

— Забавно. — Она крутила в руке гальку с мраморными прожилками, поблескивающими в сумраке, как фосфор. — Если знаешь вес камня, угол падения, то можешь предсказать все волны, все круги на воде, которые он вызовет, еще до того, как упадет.

— Логично.

— Все дело в том, что… — Лида бросила гальку в реку. — Иногда я думаю, мы и сами — лишь круги на воде.

Она чуть заметно улыбнулась, неожиданно смутившись.

— Люди не так уж и предсказуемы, — сказал я.

— Я не об этом.

— А о чем?

— Неважно. — Лида качнула головой. — Ох, и завез ты меня! Здесь какой километр?

— Чуть больше ста от институтского городка. Примерно.

— Неплохо, — сказала Лида. — Это, конечно, интереснее, чем кафе, но… Вообще-то я намекала на планетарий. — И толкнула меня локтем.

— А как же «Патрокл»? — картинно возмутился я.

— Ах да! Та фотография!

Порывистый ветер, перепутав в сумраке направления, подул откуда-то со стороны, из-за утеса, и Лида повернулась ко мне, зябко обхватив себя руками.

— «Патрокл», значит? — спросила она.

Ее глаза в темноте были черными.

— Ну, — принялся оправдываться я, — мне показалось, это будет…

— Символично, ага, — закончила за меня Лида и произнесла чуть тише: — Балбес.

— Что? Почему?

Лида не ответила.

Я невольно прислушивался к глубоким вздохам волнующейся реки. Отблески звезд в воде вздрагивали, и волны, которые поднимал ветер, наводили на мысли о причудливых искажениях пространства — вроде тех, которые создают в фантастических фильмах двигатели космических кораблей.

Лида вдруг начала обеспокоенно проверять карманы куртки.

— Забыла суазор?

— Да. Сколько там времени до выхода на орбиту?

— Еще почти полчаса.

Лида задумалась, нахмурив лоб.

— Нам же завтра с утра. Если я завтра просплю первую пару, то ты будешь во всем виноват.

— Я готов понести наказание, — согласился я.

— О, ты понесешь! — прыснула со смеха Лида.

Мы говорили, как друзья, знакомые множество лет, хотя недавно я даже не решался набрать ее номер. Я понимал, что уже не могу представить свою жизнь без нее.

Лида почувствовала что-то и посмотрела на меня.

— А как это будет? — спросила она.

— «Патрокл»?

— Ага. Я ни разу не видела, как такой большой корабль заходит на орбиту. Просто появится еще одна звезда? Мы, наверное, и не увидим ничего.

— Да нет, не думаю. Ты сама ведь знаешь, какой он огромный. Самый большой корабль, который когда-либо запускали с Земли. Он встанет на геосинхронную орбиту, а это в десять раз ближе, чем Луна. Я думаю… Впрочем, я и сам никогда ничего подобного не видел. Но, мне кажется, это будет не просто еще одна яркая звезда.

— Будет как Луна?

— Все же, наверное, не настолько…

— Ой, слушай, надо это заснять обязательно. — Лида вновь стала ощупывать карманы ветровки. — Давай попробуем на камеру твоего суазора. Тут, правда, так темно…

— Погоди! — спохватился я. — И как я мог забыть! Я же взял с собой специальную камеру для съемки звёзд! Она должна быть в машине. Сейчас принесу.

— Предусмотрительный, — улыбнулась Лида. — И что еще у тебя в машине?

— Камера, — повторил я.

— Ладно, — рассмеялась Лида. — Неси камеру, я жду.

— Только никуда не уходи, — сказал я.

— Даже если бы захотела, — сказала она.

Я быстро зашагал к дороге, где бросил взятый напрокат представительский седан. Лида одиноко стояла у обрыва, глядя на отражения звезд и потирая плечи.

Я не сразу нашел машину.

Это был огромный шестиметровый седан, за один прокатный день которого мне пришлось отдать почти половину лаборантской зарплаты. Я не сообразил, что автомобиль стоит заказывать заранее и когда явился в контору, услышал безжалостный приговор — все бюджетные варианты были давно разобраны, а бессовестно разрекламированный в сети «широчайший выбор» сводился к одному-единственному представительскому седану с вызывающе-броскими гранеными формами. Который к тому же был предательски черного цвета, а черный цвет — не лучший выбор для путешествия в темноту.

Седан отыскался в развесистой тени совсем еще летних, густых деревьев, вдали от фонарей. Когда мы приехали, я так нервничал, что даже не запомнил место, где припарковался.

Я подошел к машине и остановился.

Я вспомнил слова Лиды — то, как она говорила, что ей страшновато в этой безлюдной глуши. И правда — на перепутье между столицей и сонными областными городками стояло такое непререкаемое затишье, словно по рассыпающейся в пыль дорожке пару сотен лет не проезжал ни один автомобиль. Редкие газовые фонари, половина из которых бесшумно мерцала, догорая последние минуты, усиливали чувство странного одиночества, как будто мы с Лидой оказались на самом краю земли.

Меня сковала оторопь.

Звездное небо над головой тянулось до самого горизонта — как купол, — и сливалось с ночной темнотой. Узкая загородная дорожка с разбитым асфальтом уходила не к очередному населенному пункту, а в бесконечный космический мрак. Света газовых фонарей едва хватало на то, чтобы очерчивать в темноте призрачно-бледные силуэты собственных столбов, выхватывая, отвоевывая у сумрака небольшие островки земли и дороги, над которой нависал плотный саван безраздельной, почти осязаемой темноты.

Я открыл дверь автомобиля с водительской стороны.

Камера должна была лежать в бардачке или внутри подлокотника — я и сам точно не помнил, где ее оставил.

Я заглянул внутрь.

Приборная панель выглядела необычно — совсем не так, как в других машинах. Она была похожа на развернутый к водителю триптих, в крыльях которого мерцали многочисленные кнопки и переключатели, а всю центральную часть занимала непонятная решетка с широкими прямоугольными прорезями.

Я стал садиться в массивное, с высоким подголовником кресло. Я чувствовал пронзительный страх, для которого не было ни малейших причин. Я решил, что это просто волнение — первое настоящее свидание с Лидой, звездное небо, выходящий на орбиту «Патрокл», — и провалился в кресло.