Дикое поле

Василий Веденеев, 1995

Историко-приключенческий роман «Дикое поле» посвящен истории зарождения российской разведки. Середина XVII◦века. Тайная разведшкола в монастыре. Смертельные сечи и погони, секретная миссия казака Тимофея Головина в Стамбул, где решаются судьбы войны и мира. Невольничьи рынки, мусульманские галеры, дерзкие побеги и борьба с венецианской, турецкой и польской разведками – таков путь молодого русского разведчика.

Глава 4

Сотник Ахмет приехал поздно вечером, когда Азис-мурза уже собирался отойти ко сну после вечерней молитвы. Слуга робко постучал в дверь покоев господина и доложил о прибытии сотника. Мурза недовольно поморщился: вечно этот Ахмет выберет самое неподходящее время. Наверняка опять заявился с какой-нибудь ерундой, лишь бы только показать свое рвение и услужливость: вот, мол, я какой, не знаю ни сна, ни отдыха.

Азис накинул халат и вышел в комнату для гостей, шаркая по коврам домашними туфлями без задников, надетыми на босу ногу. Ахмет был уже там. Он низко поклонился мурзе и начал извиняться, что обеспокоил высокородного в неурочное время, но Азис прервал его:

— Говори короче. В чем дело?

Глаза сотника победно блеснули:

— Я нашел их, высокородный!

Мурза зевнул и недоверчиво посмотрел на подчиненного: опять только зря отнимет время дурацкими россказнями и пустыми домыслами. К сожалению, это уже не в первый раз.

— Да, да, — подойдя ближе, заверил Ахмет. — Но я счел своим долгом поставить в известность об этом тебя, высокородный, чтобы ты мог сам схватить врагов.

«Неужели он действительно нашел, где спрятались разведчики Паршина? — подумал Азис. — Если так, то понятно, почему он здесь. Испугался! Нет, не чужих клинков и свиста пуль, а гнева хана Гирея. Хочет, чтобы я взял на себя ответственность, особенно в случае неудачи. А подает все так, будто всей душой ратует о моем благе и желает подарить мне всю славу победителя. Лукавый раб!»

— Ты уверен? — спросил мурза. — Уверен, что нашел? Смотри, я не люблю, когда меня попусту тревожат.

— Нет, все точно, — понизил голос сотник. — Верный человек рассказал мне, что несколько ночей назад по дороге, недалеко от имения Иляс-мурзы, промчался конный отряд. Всадники остановились у дома греческого купца Спиридона, спешились, а лошадей кто-то погнал дальше.

Азис опустился на подушки и начал массировать пятку левой ноги: ноет — наверно, к непогоде. А насчет всадников, о которых толкует Ахмет…

— Ну и что? — поторопил он сотника. — Мало ли кто ездит по ночам? Почему ты думаешь плохое об уважаемом купце? Я сам часто предпочитаю отправляться в дорогу, когда спадет жара.

— Высокородный не понял меня. Остановившись у дома купца, всадники спешились, а дальше лошади поскакали без седоков, — терпеливо повторил Ахмет. — Мой человек сам видел это. Мало того, приказчик купца по имени Ивко за день до этой ночи пригнал с пастбища лошадей, оседлал их и куда-то угнал следующей ночью. Потом появились неизвестные всадники, а коней опять угнали на пастбище.

— Вот как? — Сонливость как рукой сняло, и мурза сразу оживился. Он безошибочно почуял, что в рассказе подчиненного таилась некая загадка. — Куда подевались люди?

— Никто не знает, — вздохнул сотник. — Думаю, их спрятали в доме купца. Но это еще не все!

— Да? Говори!

— Верный мне человек начал наблюдать за купцом и его приказчиками. И увидел, что ночью Ивко выводил из сарая каких-то людей, а под утро они возвращались. Вскоре сам Спиридон куда-то отправился по торговым делам, но Ивко остался. Сегодня он опять пригнал лошадей и спрятал их в лесу.

— Сын оспы! — Мурза вскочил. Похоже, Ахмет действительно не зря приехал в столь поздний час.

— Вчера приказчик гонял по дороге арбу, нагруженную сеном, — продолжал Ахмет. — Арба почему-то выехала из сарая, где хранятся товары, и несколько раз пропылила мимо имения Алтын-карги, а вернувшись, Ивко опять загнал ее в сарай. Скорее всего они там!

— Где? — не понял Азис.

— В сарае! Мой человек много лет страдает бессонницей, поэтому, заметив необычное, он не спускал глаз с дома купца ни днем, ни ночью.

Мурза заметался по комнате, расшвыривая ногами валявшиеся на ковре подушки. Спиридон! Хитрый льстивый грек! Седой, благообразный, всегда исправно платящий налоги и не жалеющий денег для нищих. Кто бы мог о нем такое подумать? Старая лиса!

Но Спиридон очень богат и пользуется заслуженным почетом среди торговцев. У него есть корабли, хорошие товары, большой дом, крепкие связи среди знати и мусульманских негоциантов, которым он в свое время оказал немало услуг. Грек никогда не был замечен ни в чем предосудительном, хотя живет в Крыму уже много лет. Можно ли ворваться в дом такого человека, основываясь только на том, что рассказывает Ахмет? А если там нет урус-шайтанов? А если все только померещилось страдающему бессонницей соглядатаю сотника? Тогда грек обязательно пожалуется хану, и отвечать придется мурзе, а не Ахмету. Воистину, лукавый раб! Но вдруг лазутчики проклятого Паршина действительно прячутся в сарае купца? Как тогда?

— Грязные шакалы! — зло процедил Азис, не зная, на что решиться.

Да, преподнес подарочек драгоценный Ахмет, ничего не скажешь! Зря он по наивности считал его ишаком: тупым, упрямым, но работящим. Теперь тупоголовый сотник может донести на мурзу, если случится какая-нибудь неприятность. Как же: он вовремя доложил обо всем начальнику ханской стражи, а тот ничего не предпринял. Вот и все!

— Где сейчас Ивко? — Азис уперся в лицо Ахмета испытующим взглядом. Вдруг все услышанное им только складная басня?

— Я торопился к тебе, высокородный… — поклонился сотник.

— Не знаешь, — сделал вывод мурза. — Когда уехал Спиридон?

— Вчера. Приказчики погрузили на повозку огромный сундук…

— Э-э, — начальник стражи досадливо дернул плечом, — у каждого купца хватает сундуков с добром. Сколько с тобой всадников? Или ты прискакал один?

— Со мной три десятка сабель.

Азис почесал за ухом, раздумывая, стоит ли рискнуть. Конечно, трех десятков всадников мало, чтобы обшарить лес, но вполне хватит, чтобы внезапно обыскать дом купца. Пожалуй, можно попробовать!..

Час спустя он подъехал во главе отряда стражников к дому грека. Ахмет забарабанил в ворота рукоятью сабли:

— Открывайте! Именем нашего повелителя!

Но Азис не желал ждать, пока сонные обитатели дома протрут глаза. Повинуясь его знаку, несколько стражников перелезли через ограду и распахнули створки ворот. Конные влетели во двор. Быстро спешившись, часть из них кинулась в дом, другие побежали к сараю и начали разбрасывать сложенные тюки с товарами, откидывать мешки, переворачивать бочки. Пламя факелов заметалось по стенам.

Приказчиков и слуг грека, даже не дав им одеться, согнали в угол двора и оставили под охраной вооруженных копьями стражников. Мурза сам обошел весь дом и, ничего не найдя, направился к сараю, зло покусывая кончик длинного уса. Проклятье! Если и там пусто, нужно думать, как оправдываться, когда купец подаст жалобу. Ну, Ахмет!

А сотник уже был тут как тут. Наклонившись к уху мурзы, он шепнул:

— Ивко нигде нет.

Не ответив, Азис вошел в сарай. У дальней стены сгрудилось несколько стражников, что-то рассматривая при свете факелов.

— Что там? — вытянул шею мурза.

Стражники расступились и показали ему плотно закрытый люк, ведущий в подпол. Открыть его они не решались.

Ахмет выхватил у одного из стражников копье, поддел им кольцо люка и откинул крышку. Все отпрянули, ожидая, что из темного провала грохнут выстрелы или выскочат люди с обнаженными саблями в руках, но ничего не произошло.

— Вниз! — приказал сотник.

Стражники неохотно полезли в подвал. При малейшем шорохе они были готовы спустить курки пистолетов, однако подвал был пуст. Азис сам осмотрел его: лавки у стен, истоптанная солома на полу, старые бочки, давно потухший фонарь, какая-то плошка с вонючей грязью на дне и… никаких следов пребывания людей. Разве что тяжелый спертый воздух?

Наклонив факел, Ахмет начал разглядывать пол и вскоре подал мурзе небольшой камушек. Брезгливо взяв его двумя пальцами, начальник стражи поднес находку ближе к глазам. Ба, да это же кусочек кремня от пистолетного замка!

— Они были здесь! — торжествующе улыбнулся сотник.

— Купцы тоже часто носят оружие, — осадил его Азис. — Ты убеждал меня, что урус-шайтаны прячутся здесь. Где они?

Гремя ножнами сабли, по ступеням лестницы в подвал скатился один из оставшихся наверху стражников.

— Высокородный! Неподалеку стреляли!

— Там имение Иляс-мурзы, — вскинул голову Ахмет. — Стреляли за рощей, позади дома?

— Да, — неуверенно подтвердил стражник. — Расстояние большое, слышно плохо.

— Это они. — Сотник поклонился мурзе. — Прикажи отправиться туда и проверить, что случилось.

Азис молча отстранил его и направился к выходу из подвала. Ахмет забежал сбоку и заглянул в искаженное злобой лицо мурзы.

— Арба не зря ездила по дороге около имения! Нам нужно торопиться.

Начальник стражи не ответил. Выбравшись из подвала, он приказал отправить в тюрьму всех, кто находился в доме купца, и вскочил на коня. Сотник почтительно держал ему стремя.

— Мы поедем к Алтын-карге, — наклонившись к Ахмету, зловеще прошипел мурза. — Но если ты ошибся и в этот раз, я сошью себе сапоги из твоей кожи.

Он первым помчался в ночь не разбирая дороги. Следом бросились остальные стражники во главе с перепуганным сотником: Ахмет знал, что мурза не любил бросать слов на ветер.

Ворота усадьбы Иляса оказались распахнуты настежь. Въехав в них, начальник стражи увидел столпившихся во дворе людей, настороженно примолкших при появлении всадников. Приподнявшись на стременах, мурза зычно крикнул:

— Что тут происходит? Почему шум? Вы что, оглохли, правоверные? Отвечайте! Я начальник ханской стражи Азис-мурза!

* * *

Когда выскочили из ворот имения мурзы, Тимофей пересчитал всадников: вместе с ним одиннадцать. Значит, ушли все и дело обошлось без потерь. Теперь скорее к морю! Поднимая пыль, отряд полетел к побережью. Коней не щадили — сейчас все зависело от их резвости.

Вскоре позади остались широко раскинувшиеся по сторонам дороги сады и показался перевал. Лежавший поперек седла, замотанный в ковер пленник беспокойно зашевелился и глухо замычал. Наверное, пришел в себя и пытался понять, что случилось. Почему после страшного грохота и звона в голове он вдруг очутился в душной темноте и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой?

Тимофей поправил сползавший с седла тюк с похищенным и хлестнул лошадь плетью, понукая ее бодрее идти на подъеме к перевалу. Ничего, потерпит мурза, надо же когда-нибудь и ему на своей шкуре попробовать, каково приходится полоняникам. Хотя ордынцы обычно ведут полон с веревками на шее, а не везут на конях. И этого татарина не будут ждать в конце пути площадь невольничьего рынка и жадные перекупщики-работорговцы.

Как жаль, что украли мурзу, а не девушку. Тогда и скакун ни к чему: просто схватил бы ее на руки, прижал к груди и нес до самого моря, не чувствуя усталости. Редкая красавица! Дивный стан, тонкие черты лица, огромные глаза, маленькая ножка в расшитом шелками мягком татарском сапожке — все это так и стояло перед глазами казака.

Вот он, ее платок. Тимофей приложил его к щеке и ощутил едва уловимый незнакомый теплый аромат. Сердце снова защемило неясным томительным предчувствием. Как бывало в далеком, уже казавшемся подернутым смутной пеленой времени детстве, когда мать, жарко натопив печь, купала его в большом деревянном корыте, ласково проводя руками по телу и шепча наговоры, отгонявшие хвори-лихоманки. Тимоша тогда замирал и закрывал глаза, полностью отдаваясь во власть маминых рук, нежно гладивших его голову, худую спинку с выступающими лопатками, угловатые, костлявые плечики. Потом мама заворачивала ненаглядного сыночка в чистую мягкую холстину и брала на руки. Пахло от маминой груди и волос таким же томительным теплом, и маленькое сердце сжималось в неясном тревожном предчувствии, но быстро успокаивалось, ощущая рядом биение сердца матери, готового закрыть его собой от всех невзгод в мире.

А не закрыло: не дали маме вырастить сыночка, не дали увидеть, каким он стал. Может, как раз этот мурза и привел тогда к их городку татарскую конницу, чтобы вырвать малыша из ласковых рук, обречь его на неволю и горькое сиротство. Значит, не зря тогда томила душу тревога?..

На перевале Головин перекинул пленника на седло к Брязге, давая отдых своему коню. Пропустил мимо себя торопившихся спуститься в долину казаков, на мгновение задержался, поглядел назад. И похолодел: вдалеке быстро катилось по дороге густое облако пыли, в лунном свете казавшееся похожим на мягкий серый шарик или сгустившийся клочок тумана. Приближаясь, оно вырастало в размерах, и вскоре стало видно, как взблескивают в нем холодные искры — это шла аллюром плотная конная масса, поблескивая остриями пик и металлическими частями доспехов. Боясь ошибиться, Тимофей соскочил с коня и припал ухом к каменистой земле. И сразу словно ударил от нее глухой гул топота копыт, как будто дрожало и стонало в глубине неведомое, огромное чудовище.

Едва успев вставить ногу в стремя, казак ожег коня плетью и на скаку умостился в седле. Гнать, что есть мочи гнать! Сейчас не время задумываться, почему так быстро сумели взять их след, надо гнать и гнать лошадей! Поравнявшись с Ивко и Брязгой, он, захлебываясь встречным ветром, прокричал:

— Погоня!

Победителем в этой бешеной скачке выйдет тот, у кого лучше кони. Путать врага уже некогда и просто негде: дорога идет прямиком к берегу моря, и только у скал, где серб прятал лошадей, есть укромное местечко, пригодное для засады. Уже не свернуть, не запетлять, только гнать и гнать!

Опустили поводья и дали волю скакунам, которые закусили удила, стремясь перегнать друг друга. Брязга одной рукой придерживал подпрыгивавший на седле тюк, а другой достал кинжал и знаками показал, что в случае чего он зарежет мурзу. Ивко, казавшийся смертельно бледным рядом с вымазанными сажей казаками, вымученно улыбался и даже что-то крикнул, но ветер унес слова, заглушённые топотом копыт.

Ну, где же скалы? Надо выиграть состязание в скорости. Главный приз — собственная голова! И еще драгоценный пленник, которого ждут в Азове, а может быть, даже в Моекве. Стоило ли положить столько трудов, чтобы его выкрасть, а потом зарезать, убегая от погони? Нет, его необходимо во что бы то ни стало увезти. Пусть татары беснуются на берегу, видя уходящий в море струг!

Оглянувшись, Головин прикусил от досады губу: погоня неумолимо приближалась. Крымчаки уже прошли перевал и скатывались в долину, по-прежнему держась плотной массой и подгоняя коней гортанными криками. Сколько их? Трудно точно сосчитать в неверном свете луны, но никак не меньше трех-четырех десятков. Многовато! Знать, важную птицу похитили казаки, что столько ордынцев бросилось вдогон, надеясь отбить пленника. Если успеют настичь, неминуема рубка. И вряд ли русским удастся выйти из схватки победителями. Погоня наверняка развернется, охватывая кольцом и отрезая от моря, а потом навалится со всех сторон: привычки степняков хорошо известны, они редко меняют тактику боя, предпочитая использовать давно отработанные приемы, всегда приносившие им успех. Одна надежда — попробовать еще поднатужиться, оторваться, насколько возможно, и не мешкая спешиться у камней. Ивко погонит лошадей дальше, а казаки, унося завернутого в ковер мурзу, спустятся по крутой тропинке к морю, где должен ждать струг.

В темноте татары могут не разобраться, что кони умчались без седоков, и припустят за ними. Серб знает в округе каждую тропку, он найдет способ улизнуть: на скаку прыгнет в овраг или спрячется в лесу до наступления утра. Налегке лошади побегут быстрее, и погоне придется потратить достаточно времени, пока удастся их настичь. Даже когда коней поймают, нельзя определить, кому они принадлежат, — у них нет тавра. Седла и уздечки татарские, поэтому греши мыслями на кого вздумается. А пасущиеся в предгорьях табуны никто не пересчитывал.

Подскакав к Ивко, Тимофей прокричал ему в ухо:

— У моря гони дальше! Потом сам уйдешь!

Серб понимающе кивнул и махнул рукой направо, показывая, куда он направит коней.

— Факел! — крикнул Ивко. — Сверху вниз! Три раза!

Это был условный сигнал для струга, чтобы, не опасаясь засады, с моря подошли к берегу и забрали смельчаков. Головин принял у серба длинную палку с намотанной на нее просмоленной паклей и хлопнул Ивко по плечу: прощай, друг! Удачи тебе! Обняться при расставании уже нет времени, и приведется ли когда увидеться, знает только Бог.

Вот и камни, за которыми ложбина, а дальше начинается тропинка к маленькой бухте. Остановиться бы, поглядеть, не пляшет ли на волнах черная точка маленького суденышка, поджидая в море условного сигнала, да некогда.

Тимофей спрыгнул с седла и кинулся к Брязге. Помог ему снять мурзу с коня. Пленник пытался брыкаться и глухо мычал. Выгибаясь всем телом, он хотел ослабить путы, но Афоня вязал крепко.

— Давай его вниз, — распорядился Головин.

Успевшие спешиться два казака подхватили тюк с похищенным и шустро побежали через лощину к тропе. Еще мгновение — и они скрылись из виду, начав спускаться к воде.

— Ги-и-и! — протяжно крикнул Брязга и хлестнул лошадей.

Мелькнуло в темноте бледное лицо серба, и тут же все смешалось: кони рванули, бренча пустыми стременами, вздрогнула от топота копыт земля, и наступила тишина.

— Бери факел. — Тимофей сунул Афоне палку с паклей. — Три раза махнешь вниз. Если что, будешь за старшего.

— А ты?

— Оставь со мной двоих. Надо прикрыть: вдруг татарва сунется. Да не тяни ты, пора сигналить! Ружья нам дайте.

— Прости! — Брязга облапил Головина и, не оглядываясь, кинулся к тропинке. За ним поспешили другие.

Оставшиеся молча залегли среди камней, тревожно вглядываясь в приближающуюся темную массу всадников. Удастся направить погоню по ложному следу или нет?

Неожиданно преследовавшие казаков верховые разделились: было ясно видно, как потекла в сторону часть татар, пустившись за ускакавшим с лошадьми Ивко, а другие, не сдерживая бега коней, летели прямо на маленькую засаду.

— Залпом. — Тимофей взвел курок ружья. — Как скажу: «Пали!» И сразу вторым.

— А если не остановятся? — шепотом спросили из темноты.

— Тогда из пистолетов. Велю отходить — не тяните.

Головин положил ствол на плоский шершавый камень и стал ждать, когда силуэты приближающихся всадников будут ясно видны, чтобы бить наверняка. Страха он не ощущал, только вдруг вспомнился атаман сторожевой станицы Иван Рваный, одной рукой пытавшийся разжечь сигнальный костер на вершине кургана.

Кажется, как давно это все было. Словно даже не в его. Тимофея, а в чьей-то чужой жизни, в которую он волшебным образом проник и успел вернуться. Вернется ли сейчас? Предстоящая схватка будет жестокой и скоротечной: смешно рассчитывать, что горстка казаков надолго задержит несколько десятков хорошо вооруженных ордынцев, распаленных погоней и жаждой мести. Но нельзя отступать, пока не подойдет струг и не примет на борт ожидающих на берегу.

Увидев буквально в десятке шагов оскаленную лошадиную морду, Головин крикнул:

— Пали! — и спустил курок ружья.

Грохнул залп. И тут же ударил второй.

При вспышках выстрелов Тимофей увидел, как кувырнулись кони и через их головы полетели наземь передовые всадники. Дикий рев поднялся среди погони: задние не успели остановиться и, топча упавших, торопливо отворачивали в сторону, опасаясь нового залпа. Вопили раненые, ржали лошади, ударили в ответ беспорядочные выстрелы.

Татары остановились, но не ушли. Убравшись на безопасное расстояние, они спешились и, низко пригибаясь, двинулись в атаку, полукольцом охватывая камни, за которыми засели казаки. Пробежав несколько шагов, часть атакующих легла на землю и открыла огонь из ружей, чтобы не дать засаде и носа высунуть из-за камней. Судя по всему, похитителей мурзы преследовали не его слуги, а опытные воины.

— Тимоха-а-а! — долетел с берега крик Брязги.

Неужели пришел струг? Тимофей приподнялся и неожиданно получил страшный удар в лоб. В глазах потемнело, голова загудела, будто по ней ахнули кузнечным молотом, в затылке отдалось ломящей болью.

«Убили?» — мелькнула паническая мысль. Да нет, он же чувствует боль, ощущает, как глаза заливает горячей липкой кровью. Значит, жив!

Он скинул шапку и быстро ощупал голову, стараясь не поддаваться подступившей тошноте и не обращать внимания на кровь. Слава Богу, кость цела. Видимо, пуля ударила рикошетом от камня и пропахала по черепу, сорвав приличный лоскут кожи. Не смертельно, но больно и шибко кровоточит. Отрывать полосу ткани от подола рубахи некогда. Тимофей вынул из-за пазухи вышитый платок и перевязал им голову.

— Тимоха-а-а! — снова закричали внизу.

— Уходите, — приказал Головин подползшему казаку. — Ты чего, один?

— Ага. — Тот шмыгнул носом. — Митяя убило. А я вот сопатку расквасил прикладом. И тебя задело?

— Уходи. Пистолеты Митькины оставь, если заряжены. И отчаливайте.

— Ага, оставлю. — Казак явно не был расположен торопиться. — А ты как?

— Бери Митьку на плечи и уходи, — прикрикнул на него Тимофей. — Брязга старший. Увозите мурзу! Геть отсюда!

Сунув ему под руку пистолеты, казак подхватил тело убитого и пополз с ним через лощинку к тропе. Вскоре послышался шорох осыпающихся камней, и все стихло.

Головин взял пистолеты, поймал на мушку подобравшегося ближе всех татарина и выстрелил. Кажется, попал. Пальнул с левой руки и, бросив разряженное оружие, выхватил из-за пояса свои длинноствольные пистолеты хорошей турецкой работы.

С берега больше не кричали. Татары вновь начали сжимать кольцо. Наверное, если бы они знали, что их задерживает всего один казак, то действовали смелее и давно прорвались к морю. Но в темноте ордынцы осторожничали.

Зажав один пистолет под мышкой, Тимофей свободной рукой рванул шов у ворота рубахи и достал знак тайного братства: теперь вряд ли он его кому покажет и назовет заветные слова. Не выпустят его живым отсюда, как пить дать не выпустят. Втоптать маленький золотой цветок в землю? Не втопчешь, тут кругом камень. Забросить? А вдруг потом найдут? И неизвестно, где и как выплывет эта вещица, в чьих руках окажется. Ничего не придумав, он сунул знак под язык и решил проглотить вместе с последним вздохом — пусть уйдет вместе с хозяином, а не гуляет без него по белу свету. Где упокоятся его кости, там до скончания века и будет лежать знак тайного братства.

Подбежавших к камням врагов он встретил выстрелами в упор и выхватил из ножен саблю. Ну, басурманы, сколько вас возьму напоследок? Одному угодил в лицо рукоятью пистолета, а второго достал клинком. И пошла кровавая потеха! Удержать татар от прорыва к тропе он уже не мог, поэтому вертелся волчком, стараясь хотя бы помешать им спуститься к морю. Надо дать браткам лишнюю минуту, чтобы успели они уйти подальше от берега.

Яростно крича, он, как безумный, бросался на сабли и заставлял врагов отступать. Наносил страшные, быстрые, неотразимые удары. Приседал, отпрыгивал, поспевал отогнать норовивших зайти со спины. Через несколько мгновений вокруг него образовалось свободное пространство: татары боялись приближаться к ужасному черному человеку с окровавленной тряпкой на голове.

— Шайтан! — крикнул кто-то из них.

Тимофея попробовали достать копьем, но он молниеносно отрубил его наконечник, оставив в руках незадачливого стражника кусок древка. И тут же прыгнул вперед, грозя саблей. Враги попятились.

— Не стрелять! — повелительно крикнули из темноты.

В напряженной тишине было слышно, как позвякивает уздечка коня и сердито щелкает плеть.

— Не стрелять! — повторил всадник, и стражники нехотя опустили ружья. — Живым взять! Огня!

Тимофей заметался в кругу копий, щитов, выставленных навстречу ему клинков и жадно ловивших каждое движение казака узких глаз. На него пока больше не нападали, но и не давали вырваться из круга, тревожа сзади и заставляя постоянно кидаться из стороны в сторону.

Зажгли несколько факелов. Вернулись успевшие спуститься к морю стражники и сообщили, что не нашли там никаких следов. Услышав это, Головин презрительно засмеялся и полоснул концом сабли не в меру ретивого татарина, вздумавшего ударить его краем щита. Тот с воплем зажал разрубленное плечо и, шатаясь, ушел в темноту.

— Не дайте ему умереть! — гремел из темноты все тот же повелительный голос. — Взять живым!

Неведомым чувством Тимофей уловил новую опасность и успел упасть на колени — над плечом чиркнула стрела. На границе света и мрака взобрались на валуны татарские лучники и начали метать в него стрелу за стрелой с тупыми наконечниками, целясь в голову, грудь и правое плечо, чтобы заставить выронить оружие. Несколько стрел он отбил саблей, от других ловко увернулся, но сзади тоже появились лучники, а стражники, подбадриваемые бранью начальника, принялись тыкать в казака древками копий, размахивая ими, как палками. Головин понял, что это начало конца: он долго не сможет одновременно успевать уворачиваться от стрел, отбивать удары и держать на расстоянии нападающих. Даже у хорошо натренированного, опытного бойца есть предел возможного. Слишком много врагов против него одного, и он ранен. Оставалось попробовать прорваться или умереть! Главное уже сделано — струг ушел в море, увозя похищенного мурзу.

Вращая перед собой клинок, Тимофей ринулся на выставленные навстречу ему острия копий, но тут тупая стрела ударила его сзади в голову, а спереди достала другая, угодив в правое плечо. Почти ослепший от боли, он все же успел сделать еще шаг, прежде чем упал, сбитый с ног подкравшимся стражником.

Сразу же навалились другие: били каблуками по пальцам, сжимавшим рукоять сабли, выламывали за спину руки, пинали ногами, стараясь злобно отомстить за пережитый ужас. Еще бы, только что каждый из них с содроганием ждал молниеносного разящего удара его клинка, а теперь, когда противник повержен, им казалось, что, добивая его, они уничтожают свой страх…

* * *

Освободившись от седоков, выносливые кони помчались еще быстрее. Ивко, как опытный табунщик, гнал их к проселочной дороге, уходившей от берега моря к предгорьям. Скорее это была даже не дорога, а широкая каменистая тропа, начинавшаяся за студеным, сбегавшим с гор ручьем и проходившая через густой лес.

Он не знал, что татары разделились и за ним бросилась в погоню только часть преследователей, поэтому решил не торопиться, а подольше водить их за нос. Но и затягивать смертельно опасную игру не имело смысла: настигнут — не помилуют! Выстрел в упор или удар острой сабли покажутся счастливым избавлением от тех мук, которые ожидают в случае плена: ордынцы изобретательны на жестокие, нечеловеческие пытки и не остановятся ни перед чем, чтобы до конца проникнуть в тайну серба и его хозяина. Открытого боя Ивко тоже не выдержать: у него только два пистолета и широкий длинный кинжал. Впрочем, он больше надеялся не на оружие, а на собственную хитрость и удачливость. Главное — дотянуть до леса! И он тянул изо всех сил, гортанными криками подгоняя распаленных скачкой лошадей.

Погоня не отставала. Ордынцы упрямо стремились настичь похитителей мурзы. Утешало одно: здесь татары не могли кинуться наперерез — мешали камни. Зная местность, они не станут рисковать, боясь в темноте покалечить ноги коней. Однако враги мчались что есть мочи и пусть медленно, но приближались. Если так пойдет и дальше, то скоро они уже начнут дышать в спину Ивко.

Серб пожалел, что у него нет «чеснока». Как бы сейчас пригодилось это древнее, простое, но безотказное средство, способное надолго задержать любую конницу. Умелые кузнецы издревле выковывали толстые острые шипы примерно в половину пальца длиной и соединяли их по четыре таким образом, что, как ни брось маленького железного ежа на дорогу, всегда один шип торчал острием вверх, а три других служили упором. Впиваясь в копыта, раздирая шкуру и ломая кости на ногах лошадей, «чеснок» всегда был надежным помощником уходящих от погони. Естественно, возить его приходилось в мешке из сыромятной кожи, а на руку, которой бросали на дорогу «чеснок», надевать толстую рукавицу. Да и вес у «чеснока» немалый — ведь нужно несколько десятков стальных «ежей». Но только попробуй заказать их кузнецу-татарину! Он тут же донесет стражникам, что неверный, по милости хана живущий на благословенной земле орды, просит изготовить страшное оружие против конницы. Нет, такой риск не оправдан. И что теперь жалеть о том, чего не имеешь?

Ивко никогда не жалел о том, чего нет, или о том, что уже сделано. Минувшего не воротишь! В юности он участвовал в восстании против турецкого владычества и после его поражения покинул родные края, спасаясь от палачей. Ветер странствий долго носил его по свету, пока серб не познакомился с купцом Спиридоном и, после долгих проверок, не был посвящен в тайну дела освобождения славян. Не колеблясь Ивко начал активно помогать греку и поехал вместе с ним в Крым. Он прекрасно понимал, что ежедневно рискует головой и рано или поздно попадет в застенки Азис-мурзы, но старался быть хитрым и изворотливым, чтобы этого не случилось.

Какой прок сидеть сложа руки? Турки и татары только и жаждут, чтобы ты покорился, чтобы тобой овладело тупое безразличие и душа стремилась к одному — лишь бы сохранить свой тесный мирок в неприкосновенности. Тогда иго будет вечным: угаснет у покоренных народов боевой дух и никто не захочет жертвовать собой ради освобождения. А уж отдавать жизнь ради свободы других и подавно…

Оглянувшись, серб увидел, что погоня уже приблизилась на расстояние полета стрелы. Почему же не натягивают луки? Боятся в темноте поразить похищенного мурзу? Или надеются взять отчаянных смельчаков живыми, загнав их в ловушку среди скал?

Дорога стала забирать в гору, скоро кони долетят до ручья, а за ним начнется заветный лес. Отсюда до дома Спиридона путь не близкий, и, может быть, придется бежать, чтобы успеть до рассвета. Но это Ивко не пугало: не отличавшийся богатырским сложением, серб на самом деле был очень вынослив, ловок и обладал завидным умением не поддаваться унынию.

Шумно разбрызгивая ледяную воду быстрого пенистого ручья, лошади выскочили на противоположный берег, к долгожданному спасительному лесу. Ивко выхватил из-за пояса пистолет и, не целясь, выстрелил в сторону приближавшейся погони. Он не надеялся, что пуля достанет хоть кого-то из врагов или свалит чужого коня. Просто ему хотелось немного отпугнуть татар и одновременно разжечь в них злость, заставить сломя голову кинуться следом. Улюлюкая и по-волчьи подвывая, серб погнал свой небольшой табун по тропе, убегавшей все дальше в чащу. Татары не обратили на его выстрел никакого внимания: они перешли через ручей и, от излишней торопливости мешая друг другу, втянулись на тропу, с обеих сторон зажатую вплотную подступавшими деревьями.

Ивко решил больше не медлить: ударами плети заставил лошадей рвануть вперед, а сам на полном скаку спрыгнул с седла и метнулся в темноту леса. Опасаясь выдать себя треском сучьев под ногами, лег на землю и быстро пополз, обдирая руки о колючую траву и мелкие камни. Он решил убраться подальше от тропы, чтобы переждать, пока погоня пролетит мимо. Наткнувшись на высокое толстое дерево, серб вскочил, обхватил ствол и начал карабкаться наверх, цепляясь ногтями за трещины коры и упираясь носками сапог в наросты. Вскоре попалась первая крепкая ветка, и он ухватился за нее руками. Дело пошло значительно легче. Через несколько минут Ивко уже сидел верхом на толстом суку, спрятавшись среди густой листвы.

Едва затих топот копыт отпущенных им на произвол судьбы лошадей, как тут же по тропе пронеслась погоня. Волной прокатились лязг оружия, сердитые выкрики, щелканье плетей и бряцание сбруи. Выглянувшая луна осветила пеструю толпу татар, мчавшихся через лес. Еще несколько минут, и все стихло.

Немного выждав — вдруг появится отставший всадник или погоня завернет обратно, — Ивко слез с дерева и начал пробираться через чащобу, намереваясь выйти к проселочной дороге с другой стороны леса. Оттуда уже рукой подать до усадьбы Спиридона: нужно успеть вернуться, пока не рассветет, тенью проскользнуть в калитку задних ворот, шмыгнуть мышью через двор и подняться к себе. Вычистить одежду, вымыть грязные сапоги и хоть ненадолго лечь вздремнуть. А утром как ни в чем не бывало заняться обычными делами. И пусть потом кто-нибудь попробует сказать, что его в эту тревожную ночь не было дома.

Как, украли мурзу Иляса? Какое страшное несчастье! Алтын-карга так мудр и справедлив, все соседи молились за его здоровье и благоденствие. Какие нечестивцы осмелились посягнуть на уважаемого и заслуженного человека?..

Серб хитро усмехнулся и хотел продолжить путь, но, услышав шум, остановился: татары возвращались! Похоже, они быстро настигли табун и теперь гонят его к ручью, крикливо переговариваясь и не скрывая досады: им были нужны ускользнувшие из западни люди, а не лошади!

Хорошо бы узнать, о чем говорят татары, но расстояние и топот копыт мешают разобрать слова. Впрочем, и так ясно: нужно торопиться. Казаки наверняка уже уплыли, пропавших лошадей не вернуть, погоня потеряла драгоценное время, но зато будет теперь рыскать по округе, отыскивая, куда подевались всадники. Сейчас ордынцы начнут окружать лес, чтобы не дать никому выбраться из него, и если замешкаешься, как раз угадаешь встретить татарские заставы на опушке. Пора исчезать, пока не захлопнулась мышеловка.

Ивко припустился бежать, не обращая внимания на треск сучьев под ногами и хлеставшие по лицу ветви. Только бы не сбиться с направления и не угодить в темноте в глубокую яму. Спотыкаясь о камни и вылезшие из земли корни, серб ломился через кусты, падал, вскакивал на ноги и снова бежал.

На опушке он остановился и прислушался, пытаясь уловить посторонний шум, выдающий близкое присутствие людей. Но, на его счастье, вокруг было тихо. Тогда Ивко осторожно раздвинул ветви и до рези в глазах всмотрелся в сумрак: не притаился ли кто неподалеку? Убедившись, что он здесь один, серб выскочил на проселок и побежал к садам. Там он наконец будет в безопасности…

Когда Ивко добрался до усадьбы Спиридона, небо на востоке уже отливало перламутром, возвещая о скором наступлении рассвета. Звезды заметно померкли и теперь казались уже не такими близкими, как в середине ночи. Луна давно спряталась, и временами приходилось пробираться чуть ли не на ощупь. Но дорога была хорошо знакомой, а дом совсем рядом, поэтому серб уверенно шагал, надеясь незамеченным проскользнуть в калитку задних ворот. Теперь Ивко повеселел: не хотелось заранее радоваться, но все же — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить удачу — он опять сумел уйти целым и невредимым. Теперь, до возвращения хозяина, нужно вести себя тихо: принимать и отправлять товар, ездить на пристань, заниматься домашними делами и постараться как можно реже высовывать нос за ворота. А с первым же кораблем, уходящим в Турцию, передать Спиридону известие о случившемся за время его отсутствия.

Еще стоит поразмыслить, почему татары так быстро бросились в погоню? О готовящемся похищении знали всего несколько человек. Спиридон и Куприян вне подозрений. Прятавшиеся в подвале казаки не разговаривали ни с кем, кроме самого Ивко. Мало того, они почти все время оставались в подполе, а если и выходили, то вместе с сербом. И с ним же возвращались. За исключением поездки на арбе, русские покидали подвал лишь ночью. Даже съестные припасы были приготовлены заранее.

Конечно, все можно объяснить случайным стечением обстоятельств. Если ордынцы заранее знали о готовящемся похищении, они постарались бы его не допустить. Кто им мешал напасть на дом Спиридона и взять казаков в подвале или устроить засаду в имении Алтын-карги? И все же мысль о том, что люди Азис-мурзы не зря в последнее время шастали по округе, не давала покоя…

Вот и дом купца. Ивко прокрался вдоль стены, подошел к задним воротам и прислушался. До сих пор ему везло: никто не встретился на дороге — сейчас тем более не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. Если он сам бродит по ночам, то почему не могут бродить другие? Но вокруг царила сонная тишина. Нигде ни огонька, пригород мирно почивал, погруженный в сладкий предутренний сон. Скоро блеснут первые лучи солнца, гнусавыми голосами завопят муэдзины, призывая правоверных на молитву, начнется новый день, полный трудов и забот.

Успокоившись, серб вытащил ключ от калитки и открыл ее. Шагнул через порог, успел краем глаза уловить сбоку какую-то неясную тень, хотел выхватить кинжал, но страшный удар обрушился ему на голову и в один миг погасил сознание, бросив в душную немую темноту…

— Пришел, собака! — Над бесчувственным Ивко склонился стражник, сжимая в руках обтянутую войлоком толстую палку.

— Жив? — С другой стороны подошел второй стражник, опустился на колени и приложил ухо к груди серба. — Кажется, дышит.

— Не копайся, — поторопил его первый, вытаскивая из-за пояса Ивко пистолеты и кинжал. — Вовремя я его, не успел выстрелить. Берись!

Он засунул за свой кушак оружие серба и подхватил его за ноги. Второй стражник взял Ивко за руки и помог взвалить на арбу.

— Я не зря вызвался караулить у задних ворот, — связывая пленника, похвалил себя первый стражник. — Теперь мы получим награду, а тем, кто караулил со стороны улицы, ничего не достанется…

* * *

Тимофей с трудом поднял тяжелые, словно налитые свинцом веки. Перед глазами расплывались неясные пятна, как будто мир застилали горькие слезы. Но вот одно из темных пятен зашевелилось, выросло, и в лицо неожиданно ударила струя холодной воды. Отфыркиваясь и мотая головой, казак слизнул с разбитых губ соленые капли: наверно, он в море, поэтому все плывет и качается? Что-то мешается во рту: жесткое, с острыми краями, царапающими язык? Выплюнуть? И почему нет сил пошевелиться, что с ним, отчего не удается встать?

Он вновь осторожно приоткрыл глаза, моргнул, и неясные пятна понемногу начали приобретать очертания стоявших вокруг татар. Руки ощутили узлы стягивающей их веревки, а колеблющийся в голове туман стал рассеиваться, нехотя возвращая память.

— Принести еще? — спросил низкорослый ордынец с кожаным ведром в руках. — Море большое, не жалко. — Он хрипло рассмеялся, показав острые белые зубы, и выплеснул остатки воды на грудь Тимофея.

— Не надо, — остановил его богато одетый молодой татарин с длинными черными усами на бледном красивом лице. — Он очнулся. Огня!

Головин уперся связанными ногами в землю и попробовал приподняться. Тут же чьи-то руки подхватили его за плечи и помогли сесть, привалив спиной к большому камню. Тихо потрескивали зажженные по приказу черноусого факелы, далеко внизу, под обрывом, шумело невидимое в ночной темноте море, неустанно вылизывая берег соленым языком волн.

Тупо болела голова. Впивались в тело узлы веревок, противно ныло правое плечо, как будто в нем завелся червяк и прогрызал ходы в живой плоти, стремясь добраться до костей. Но Тимофей уже вспомнил все, что с ним случилось, и ужаснулся тому, что ждет впереди; лучше было бы сразу проглотить знак тайного братства, а потом перерезать себе горло саблей, чем попасть в плен.

Но пока он жив, может, еще не все потеряно? Или он напрасно тешит себя надеждами и его начнут пытать прямо здесь, на берегу? Если ордынцы уже знают, что мурза похищен, то им интересно знать, куда его увезли, зачем украли и кто украл. Наверняка, чтобы размотать клубок до конца, они захотят услышать имена тех, кто помог подготовить похищение. Ну нет, от него ничего не смогут добиться — когда умрет последняя надежда, умрет и Тимофей, унося тайну с собой. Есть множество способов оставить в руках врага только бездыханное тело, даже когда у тебя связаны руки и ноги. Разве смогут ему помешать откусить собственный язык и захлебнуться кровью? Или разбить голову о камни? Господь простит ему этот грех.

Подошел плотный широколицый татарин с факелом. Осветил им пленника и прищелкнул языком:

— Ранен в голову.

— Ничего, — усмехнулся черноусый. — Если сумел сам перевязать себя, рана не смертельна. Кто ты?

Он слегка ткнул казака носком мягкого сапога и склонил голову набок, ожидая ответа. Головин молчал.

— Не понимает, — сделал вывод широколицый. И заорал прямо в лицо пленнику: — Ты знаешь татарский? Отвечай, собака!

— Отойди, Ахмет, — приказал черноусый. — Криком тут ничего не добьешься. И даже плеть не поможет.

— Тогда помогут огонь и железо!

Ахмет быстро поднес факел к лицу Тимофея, но черноусый неожиданно и с такой силой оттолкнул его, что чуть не сбил с ног.

— Отойди! Он нужен мне зрячим! Или ты хочешь убить его, чтобы он ничего не успел сказать?

Побледневший Ахмет испуганно сжался и отступил в темноту, бормоча извинения за то, что вызвал гнев мурзы излишней старательностью.

— Я поторопился, высокородный, — заискивающе улыбаясь, кланялся он.

— Лучше бы ты торопился вчера вечером, — зло процедил черноусый и обернулся к пленнику: — Меня зовут Азис-мурза. Наверняка ты слышал мое имя.

Да, Головин слышал это имя от Паршина, предупреждавшего о хитрости начальника ханской стражи, и от Спиридона, давшего мурзе нелестную характеристику жестокого и коварного человека. Вот, значит, в чьи руки угораздило его попасть. Оказывается, Азис молод, а Тимофею он представлялся сморщенным, желчным седым стариком, но не полным сил красивым мужчиной с длинными черными усами и тщательно подбритой бородой.

Начальник ханской стражи собирался в погоню явно не впопыхах: на нем тонкая кольчуга и легкий шлем. На кольчугу наброшен дорогой халат, перетянутый в талии пестрой шалью. На боку кривая сабля в ножнах из красного сафьяна. Глаза у мурзы умные, внимательные, смотрят цепко, но холодно. Такого не задурить пустыми речами. Лучше молчать.

— Я уважаю храбрость, — продолжал Азис. — Ты отважный воин, но еще никто не сумел обмануть судьбу. Что предначертано, то и сбудется. Сегодня ты проиграл и скоро предстанешь перед своим Богом, чтобы держать ответ за все, что сделал на земле. Пока в твоей воле выбрать долгий или короткий путь на небеса. Потом это буду решать только я.

Головин молчал, глядя в темное небо. И почему отец Зосима не колдун? Научил бы его оборачиваться птицей или зверем. Шепнуть бы теперь заветные слова, стряхнуть путы и улететь чайкой вослед стругу, свободно паря над волнами. Да только, пожалуй, скоро одна душа свободно полетит куда захочет, а тело навсегда останется здесь.

Не дождавшись ответа, Азис присел на корточки рядом с пленником и зашептал ему почти в самое ухо:

— Ты же прекрасно понимаешь, что я говорю. Это видно по твоим глазам: не зря ты нарядился татарином. Что толку в чужой одежде, если не знаешь языка? Никто не услышит наш разговор. Если ты связан клятвой молчания, можешь только кивать в ответ на мои вопросы, и на твоей душе не будет греха клятвопреступления. Потом наступит легкая смерть. Тебя послал сюда Паршин? Ты приплыл из Азова?

Пораженный Тимофей внутренне вздрогнул: слова мурзы обожгли хуже каленого железа. Откуда татарин так много знает? Неужели их предали и поэтому настигла погоня? Но кто предатель и под какой личиной он скрывается? Вдруг он плывет сейчас на струге или сидит за одним столом с Федором Паршиным, который, не зная, с кем имеет дело, доверит ему свои мысли? Или их предал серб? А того хуже, если изменник плывет в Царьград!

Господи, дай силы! Как горько будет уйти из жизни, не передав своим того, что узнал!

— Молчишь. — Азис разочарованно вздохнул, поднялся и хлопнул в ладоши. — Ахмет! Пусть калят железо!

Кривоногий Ахмет словно с нетерпением ждал этого приказа. Немедленно выложили из камней грубое подобие походного очага и притащили несколько охапок хвороста. Развели огонь.

— Мы вобьем в землю колья и растянем его, как шкуру, — подойдя к мурзе, деловито сообщил сотник.

Азис равнодушно кивнул и опустился на седло, поданное услужливым стражником. Не обращая больше внимания на пленника, мурза смотрел, как пляшут языки пламени, в которое сунули наконечник копья убитого в схватке с казаками татарина.

Расчистив небольшой участок земли от камней, стражники вбили в него четыре колышка и подтащили к ним связанного Тимофея. Уложили его лицом вверх, накинули на ноги веревочные петли, разрезали путы и одновременно натянули веревки. С треском лопнули шаровары, и Головин едва сдержал стон от боли, пронизавшей его бедра.

— Снимите сапоги, — суетился вокруг Ахмет. — Не догадались сами, ослы!

Сдвинув веревочные петли выше, с Тимофея стянули сапоги и закрепили петли на щиколотках босых ног. Весело оскалив зубы, сотник стукнул ножнами сабли по голой пятке казака.

— Ну, урус-шайтан! Напялил на себя татарское платье, а обрезание сделать забыл? Ничего, сейчас мы это исправим.

— Копаетесь, — не оборачиваясь, процедил мурза.

Неожиданно раздался топот копыт и бряцание оружия — к месту недавней стычки приближался большой конный отряд.

— Кто там еще? — Азис недовольно вскинул голову.

— Я узнаю, высокородный, — поклонился Ахмет и убежал.

«Это начальник стражи распорядился не убивать меня», — услышав в голосе мурзы знакомые повелительные нотки, понял Головин. Появление неизвестного отряда не вызвало у него никаких чувств: здесь некому помочь пленнику, разве только случится чудо. Скорее всего это приехали татары, погнавшиеся за Ивко. Хорошо, если они его не поймали. Впрочем, ответа ждать недолго, сейчас все станет ясно. Второго пленника тоже непременно притащат к мурзе.

Стражники посадили Тимофея и начали прилаживать петли веревок на его запястьях. Затянув узлы, снова опрокинули казака на спину, но тут кто-то громко закричал:

— Где он? Где?

Стражники рывком натянули веревки и подняли пленника. Увидев стоявшего перед ним человека, Тимофей решил, что сходит с ума: это же Алтын-карга! Весь покрытый пылью, с потемневшим лицом, в низко надвинутой на глаза красной шапке, отороченной мехом степной лисицы. В правой руке он сжимал тяжелую плеть, а левую положил на рукоять сабли. Уж не призрак ли похищенного мурзы явился к Тимофею перед смертью? Святые угодники! Ведь он сам несколько часов назад врезал мурзе в ухо и закатал его в ковер, а потом скакал к морю, бросив Иляса поперек седла. Каргу унесли на струг, который должен сейчас плыть к Азову. Неужели его перехватил турецкий корабль и мурза поспел сюда, чтобы рассчитаться? Да нет, не может быть! Господи, что же творится?

— Где он?

Коротко свистнув, плеть мурзы обожгла ребра казака. Удар был настолько силен, что лопнула куртка, а на рубахе выступила кровь.

— Ты мне скажешь, где он?

Новый удар, опять ожог опоясывающей боли, но в третий раз ударить Илясу не дал начальник стражи — он перехватил руку Алтын-карги и крепко сжал ему запястье. Иляс-мурза гневно обернулся. Зеленым пламенем полыхнули на шапке глаза лисицы, прижавшей острыми зубами свой хвост.

— Здесь распоряжаюсь я, — не выпуская запястья Иляса, тихо сказал начальник ханской стражи.

Алтын-карга вырвал руку, отступил на шаг и быстро выхватил саблю. Булатный клинок блеснул багровым отсветом костра, словно по нему уже стекала горячая дымящаяся кровь.

— Этот человек принадлежит мне!

— Ошибаешься, — не обращая внимания на клинок в его руке, усмехнулся Азис-мурза. — Это мои люди взяли его в бою, поэтому он принадлежит мне.

— Забирайте его! — не оборачиваясь, приказал Иляс, и несколько его слуг бросились к связанному Тимофею. Но стражники выставили навстречу им копья и закрылись щитами. Слуги нерешительно остановились, не зная, что делать.

— Ты осмелишься противиться власти хана? — Начальник стражи в притворном испуге всплеснул руками. — Я здесь распоряжаюсь его именем и приказываю тебе подчиниться! Неужели ты поднимешь оружие на верного слугу нашего повелителя?

— Этот шайтан разбойничал в моем доме. — Алтын-карга приставил острие сабли к горлу Азис-мурзы и угрожающе понизил голос. — Я заберу его даже через твой труп. А утром сам пойду к хану! Прикажи своим псам убраться с дороги.

— Я понимаю твое горе. — Ни один мускул не дрогнул на лице начальника стражи. Спокойно отведя рукой острие сабли, он миролюбиво предложил: — Хочешь, спроси его первым, но не бей и не пытай, а потом начну спрашивать я. Все вокруг — наш общий дом, и он в нем тоже разбойничал. Согласен? И ведь надо еще доказать, что именно он был в твоем дворце!

— Докажу! — упрямо мотнул головой Алтын-карга. Обернувшись к пленнику, он показал саблей на платок, которым Тимофей перетянул рану: — Это вышивала моя рабыня. Русская рабыня, купленная для моего сына. В моем имении все знают об этом.

— Хорошо, — нехотя согласился Азис-мурза. — Отойдите все!

— Где мой сын? — Иляс уперся немигающим взглядом в лицо Головина. — Зачем вы украли его? Хотите взять выкуп?

Тимофей похолодел. Неужто все прахом? Столько трудов, и все зря: вместо Алтын-карги они утащили его сына.

— Где Рифат? — нетерпеливо повторил мурза. — Куда вы его увезли?

Головин молча отвел глаза. Горько узнать, что тебя предали, и не иметь возможности сообщить своим об измене, но еще горше, когда на пороге небытия выясняется, что ты погибаешь напрасно. Сейчас в Азов плывет на струге не знаменитый Иляс-мурза, а его сын Рифат, которого украли по недоразумению, перепутав с отцом. Хороший подарок приготовил он Паршину. Что может знать мальчишка?

— Он не скажет, — усмехнулся начальник стражи. — Боюсь, даже огонь не развяжет ему язык.

— Кто он? — бросив в ножны клинок, обернулся к нему Алтын-карга. — Разбойник? Или беглый янычар?

— Урус-шайтан, — мрачно сообщил Азис-мурза. — Казак!

Иляс отшатнулся и снова схватился за рукоять сабли, но начальник стражи быстро загородил собой пленника.

— Именем хана! Стража!

Подбежавшие стражники выстроились за его спиной, прикрыли щитами пленника и выставили копья.

— Я не уйду, пока не узнаю, где Рифат или какой выкуп назначат за него. — Алтын-карга уселся на седло, с которого встал Азис-мурза. — Я должен вернуть сына!

— Пусть будет так, — пожал плечами Азис. — Я попробую узнать у него, где твой наследник. Вы догнали остальных?

— Нет, — нахмурился Иляс. — Нас обманули, и мы ринулись за лошадьми, которых погонял один человек. Но и тот сумел ускользнуть.

Тимофей вымученно улыбнулся: сербу удалось вырваться. Но не уловка ли это хитрого Азиса?

— Хозяин! Пустите меня!

Все повернули головы на крик: два рослых стражника держали за руки пожилого татарина в темной одежде, который рвался к Азис-мурзе. Тот дал знак подвести старика поближе и объяснил Илясу:

— Это мой слуга. Говори, в чем дело?

— Важные вести, хозяин, — поклонился старик и что-то шепнул на ухо начальнику стражи.

Выслушав его, Азис-мурза помрачнел. Подойдя к Алтын-карге, он приложил руку к сердцу и церемонно поклонился:

— Прости, уважаемый Иляс, но я должен увезти пленника в город. Я немедленно сообщу тебе, как только что-нибудь станет известно о Рифате.

— Но ты обещал! — вскочил Иляс.

— Именем хана! — поднял правую ладонь начальник стражи…

* * *

Войдя в комнату для гостей, Азис-мурза увидел развалившегося на низком широком диване жирного человека в богатой одежде. Держа у рта гроздь винограда, тот ощипывал ее толстыми губами и причмокивал от удовольствия. Его борода слиплась от сладкого сока, а маленькие глазки сияли блаженством.

Джафар! Именно его Азис-мурза сейчас менее всего желал бы видеть, но именно Джафар лопал виноград, развалившись на диване в комнате для гостей.

— Хороший виноград, — вместо приветствия сказал толстяк. — Вкусный.

Мурза отстегнул саблю и бросил на ковер. Потом лег рядом, сунул под голову подушку и устало вытянул ноги.

— Охота была удачной? — покосился на него Джафар.

— Чего ты хочешь? — вместо ответа спросил начальник ханской стражи.

— Надеюсь, твой слуга успел вовремя? — Толстяк отбросил общипанную веточку и взял с блюда новую. — Нет, очень хороший виноград. Это еще прошлогоднего урожая?

— Да, — глядя в потолок, буркнул Азис.

Джафар раздражал мурзу буквально всем: необъятным животом — таким огромным, словно его хозяин вот-вот произведет на свет тройню, толстыми, похожими на масленые лепешки губами, чавканьем во время еды, пухлыми, как у младенца, руками, неумеренной жадностью до удовольствий, манерой вечно говорить загадками и неожиданно наносить визиты. Не человек, а скопище дурных привычек и пороков. Но приходится его терпеть, поскольку устами жирного турка говорили влиятельные особы из Константинополя.

— Да? — хихикнул Джафар. — А что «да»? Успел слуга, или была удачной охота?

— И то и другое. — Мурза закинул руки за голову и посмотрел снизу вверх на гостя. — Впрочем, тебе и так все известно.

Толстяк отложил кисть винограда и обсосал липкие пальцы. Азис деликатно отвернулся. Стоит только посмотреть на трапезу Джафара, как потом неделю кусок в горло не полезет.

— Из-за тебя у меня возникли сложности с Иляс-мурзой, — сообщил хозяин. — Урус-шайтаны украли его сына. Завтра Алтын-карга собирается к хану. Вернее, уже сегодня.

— А-а, — пренебрежительно отмахнулся гость.

— Ты приехал и уехал, — разозлился Азис. — А я тут живу! Иляс носит на шлеме перья серого кречета. Он из рода Чингиза и родня хану.

— У вас каждый второй мурза из рода Чингиза, — зевнул Джафар. — И все считают себя родней Гиреям. Но считает ли их своей родней сам Гирей?

— Алтын-карга пожалуется на меня. Пропал наследник его рода.

— Не пожалуется, — засмеялся Джафар. — Хан его не примет. Плюнь на этого мальчишку! Ты же умный человек и должен понимать, что им наверняка нужен был сам Иляс, а не его наследник. В лучшем случае этого молодца обменяют или отдадут за выкуп, а в худшем просто зарежут. Пусть это волнует его отца! У нас другие заботы.

Мурза едва сдержался, чтобы не наговорить гостю резких слов. Как у него все просто! Потолковал бы сам с Илясом, когда тот приставил тебе острие сабли к горлу. Наверное, сразу запел бы по-иному! И не толстому Джафару оправдываться перед ханом Гиреем, а ему, Азису. И ему же придется искать змеиное гнездо, где привечали урус-шайтанов. Хотя оно уже найдено и даже пойман приказчик греческого купца. С ним тоже предстоит долгая беседа.

— Хитростью можно и льва поймать, а одной только силой и мышь не изловить, — погладив себя по животу, изрек Джафар. — Ты спрятал пленника?

— Тебя интересует урус? Да, он в надежном месте.

— Чок гюзель! Очень хорошо! Пусть его кормят и охраняют, чтобы не сбежал. А с другим можешь поступать как заблагорассудится. Он меня не интересует.

— Спасибо, — фыркнул мурза. — И долго мне кормить уруса?

— Наступит день, и тебе скажут, что делать дальше, — назидательно поднял палец гость. — Запомни, урус должен быть цел и здоров! Даже не мечтай отдать его своим костоломам. Тогда ты значительно больше потеряешь, чем найдешь.

Кряхтя и отдуваясь, турок сполз с дивана и, переваливаясь, как утка, прошелся по комнате, ковыряя в зубах остро заточенным перышком фазана. Глядя в его жирную спину, туго обтянутую парчой халата, Азис тихо спросил:

— А хан? Гирей может потребовать его голову.

— Не потребует. Это я тебе обещаю, — гордо похлопал себя по пухлой груди Джафар. — Пока мы друзья, ты всегда будешь пользоваться его благорасположением. Пожалуй, я останусь у тебя, немного отдохну. Кстати, ты не знаешь, Сеид вернулся? Мне нужно купить красивую девку.

— Ты ведешь дела с перекупщиком рабов? — презрительно скривил губы мурза. — Впрочем, как знаешь. Сеид в городе. Кстати, говорят, Алтын-карга купил для сына русскую рабыню удивительной красоты. Поскольку сына украли, может быть, и рабыня ему теперь ни к чему?

Турок засмеялся и подмигнул, выражая одобрение двусмысленной шутке хозяина и благодарность за совет. Подойдя к окну, он поглядел на отливавшее перламутром небо и вздохнул:

— Уже утро… Хорошо, что я вовремя успел. Прикажи приготовить мне постель и пришли девчонку согреть простыни. А на завтрак пусть зажарят молодого барашка и подадут твой чудесный виноград…

* * *

Услышав за дверью шаги, Настя поняла, что сейчас войдет тот, кого Варвара прочит ей в мужья и повелители. Она достала кинжал и заметалась, не зная, где лучше его спрятать. Кто его знает, хозяйского сына, — вдруг прямо с порога накинется на нее, как голодный на хлеб, потащит на кровать или просто завалит на ковер? Крики и сопротивление могут только распалить его страсть или вызовут приступ гнева, и тогда ее свяжут, силой заставят подчиниться. Она решила всадить кинжал Рифату в грудь, когда он приблизится к ней. Наверняка татарчонок захочет ее обнять, Настя сделает шаг ему навстречу и мгновенно ударит клинком в горло или в сердце!

Анастасия зажала в левой руке вышитый платок, а правую руку с кинжалом спрятала за спину.

Шаги замерли у дверей, створки распахнулись, и через порог шагнул высокий юноша. Двери немедленно закрылись, но Настя знала, что проклятые старухи не ушли, а остались на лестнице. Она взглянула на Рифата и поразилась его удивительному сходству с отцом — тот же медный цвет лица, такие же карие глаза и даже такая же красная шапка, отороченная мехом степной лисицы. Словно в комнату вошел чудесным образом помолодевший Иляс-мурза. Как в волшебной сказке, исчезли морщины, разгладились жесткие складки около рта, пропала седина в бороде и усах.

Юноша был красив и хорошо сложен, но Анастасии он показался отвратительным чудовищем, готовым, как вампир, прокусить ей шею и высосать всю кровь до последней капли. Тяжело дыша и чувствуя, как на лбу бисеринками выступил холодный пот, девушка отступила в глубь комнаты, пряча за спиной нож.

Но Рифат не спешил подойти к ней. Он остановился у порога, чуть заметно вздрогнул и широко открыл глаза, пораженный красотой рабыни. Да, мать и отец говорили, как она хороша, но действительность превзошла все его ожидания. Какие дивные светлые волосы, наверно, очень мягкие и пушистые. Изогнутые, как лук, манящие пухлые губы, словно созданные для сладострастных поцелуев. А глаза? Будто глубокие озера, зовущие нырнуть в их зеленоватую голубизну и остаться там навсегда, забыв обо всем на свете.

Как грациозно изогнулся ее стан, какая маленькая ножка в расшитом сапожке упиралась в цветистый ковер на полу. Высокая грудь вздымалась от волнения и туго натягивала тонкую ткань пестрой рубашки, заставив распахнуться вышитую курточку. У кого сладко не замрет сердце при виде такой чаровницы, тот не мужчина!

— Гурия, — едва слышно прошептал Рифат.

Девушка отступила еще на шаг, и юный мурза отметил, как легко она двигается: плавно, словно плывет по воздуху. Или это просто у него легко закружилась голова от прилившей к ней жаркой крови? Мать говорила, что новая рабыня своенравна и непокорна, как необъезженная кобылица. Ну что ж, ему не раз доводилось объезжать взятых из табуна коней и подчинять своей воле юных прекрасных рабынь. Справится и с этой. Просто она еще не знает, сколько радости он готов ей доставить, отдав всего себя без остатка. И лучше, если она сама пойдет навстречу.

Не стоит ее пугать, жадно набрасываясь прямо от порога. Пусть еще немного продлится восхитительная игра. Все равно она будет принадлежать ему и делить с ним ложе, когда он этого захочет.

— Чего ты боишься? — ласково спросил Рифат и сделал шаг к ней. — Тебе будет хорошо со мной.

— Уйди! — глухо ответила девушка, и ее ненавидящий взгляд заставил молодого мурзу остановиться.

Ах вот как, рабыня хочет показать свой нрав? Неплохо! Тем слаще будет тот миг, когда он сожмет в объятиях ее упругое трепещущее тело, сорвет одежду, скрывающую лоно любви.

— Уйди добром! — угрожающе повторила Анастасия.

Юный мурза тихо рассмеялся. Пожалуй, хватит! Огненный вихрь желания уже замутил его разум: в объятиях такой красавицы и долгая ночь покажется короткой. Он сделал еще шаг к девушке.

— Не подходи!

Рифат чуть пригнулся, готовясь одним прыжком преодолеть расстояние, отделявшее его от прекрасной рабыни, но в этот момент раздался жуткий треск. С грохотом рухнула резная узорчатая решетка окна, и в комнату влетели похожие на чертей люди с черными лицами.

Анастасия помертвела от ужаса. Она не могла открыть рот, чтобы закричать, не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, как будто ее туго спеленали невидимыми, неощутимыми, но очень крепкими веревками. Только из ее уст вырвался сдавленный стон.

Перекувырнувшись в воздухе, как дикая кошка, один из чертей тут же встал на ноги и обрушил могучий удар на Рифата. Юный мурза рухнул лицом вниз, словно подкошенный.

Черные люди были высоки ростом, поджары, с очень широкими плечами и узкими бедрами. У каждого из них что-то торчало из-за левого плеча и спускалось вниз по спине. Неужели черти так привязывают свой хвост, чтобы не мешал? Прижавшись к стене, Настя расширенными глазами смотрела на происходящее, не в силах даже сотворить молитву Богородице, попросить спасти от страшной напасти.

А черные люди молча сновали по комнате, не обращая на Настю никакого внимания. Рифату связали руки и ноги, сорвали со стены ковер и начали закатывать в него юного мурзу. И тут внезапно распахнулась дверь: привлеченные шумом старухи решили посмотреть, что случилось.

— Шайтан! — завопила одна из них.

Черный человек взмахнул рукой, и старуха исчезла, будто ее и не было. Хлопнула дверь, кто-то покатился вниз по лестнице, вопя от страха.

— Уходим! — крикнул тот, кто убрал взмахом руки противную старуху.

А второй, легко вскинув сверток с мурзой на плечо, подскочил к Насте и выхватил у нее из рук платок:

— На память!

Еще мгновение — и они выпрыгнули в темноту за окном. И тут Анастасия словно очнулась от колдовского сна. Разве могут черти говорить на русском языке? Это какие-то смельчаки проникли в дом Иляса и украли его сына. Какая ей разница, кто они — разбойники с большой дороги или беглые полоняники, скрывающиеся в лесах и горах, — если вдруг появилась возможность убежать вместе с ними. Она готова жить в глухих дебрях или в пещере, неделями не видеть куска хлеба, страдать от холода и жажды, лишь бы вновь обрести свободу.

— Меня возьмите, меня! — подбежав к окну, что было сил закричала девушка, но ее голос заглушил переливчатый разбойный посвист, от которого заложило уши.

Во дворе призрачными тенями метались всадники. Бухнул выстрел, послышались яростные крики, но наездники уже ускакали. В отчаянии Анастасия стукнула кулачком по раме окна: они не услышали ее, не вернулись, не взяли с собой! Но, может быть, еще не все потеряно?

Весь дворец гудит, как растревоженное осиное гнездо: хлопают двери, воют женщины, ругаются мужчины. Среди шума и неразберихи, может, удастся выбраться на улицу и завладеть конем, поскакать вослед за отважными всадниками. Она догонит их, непременно догонит! Кинувшись к дверям, она ударила в створки плечом, распахнула их и наткнулась на лежавшую в луже крови старуху. Раскинув крестом руки, та смотрела остекленевшими глазами в низкий потолок. В груди у нее торчал кинжал — точно такой же, как тот, что девушка нашла в саду.

Анастасия охнула и зажала рот ладонью. Оказывается, вот кто его обронил! Теперь несдобровать, если татары найдут у нее кинжал. Но как расстаться с ним — единственной надеждой на спасение? Она спрятала кинжал под курткой и начала спускаться по лестнице, настороженно прислушиваясь к тому, что делалось в доме. Где-то надрывно кричала женщина, бряцало оружие, громко раздавались команды Алтын-карги. Снизу, освещая путь факелами, торопливо поднимались несколько человек. Девушка метнулась к темной нише и замерла. Заметят ее или нет?

Мимо пробежали несколько вооруженных полуодетых татар, обдав ее запахом пота и прогорклого бараньего жира. На мгновение задержавшись у тела старухи, они вломились в комнату, и слышно было, как там все переворачивали вверх дном, крича на разные голоса:

— Рифат! Рифат! Где молодой мурза? Откликнитесь, хозяин.

Анастасия бросилась вниз по ступенькам и неожиданно наткнулась на старого мурзу.

— Ты? — Железные пальцы впились ей в плечо, заставив присесть от боли. — Где Рифат? Отвечай, ведьма! — Мурза встряхнул ее, как куклу, бросил на ступеньки и наступил сапогом на грудь. — Где мой сын?

— Я не знаю, — простонала Анастасия.

Нагнувшись, мурза ухватил ее за косу, намотал волосы на руку и рывком поднял девушку. Глухо стукнув, выпал из-под куртки кинжал. Настя сжалась, но все звуки заглушили топотом своих сапог слуги, спешившие на голос хозяина.

— Заприте ее, — приказал мурза и отшвырнул рабыню. — Коня!

Нукеры подхватили Анастасию под руки и поволокли в подвал, впихнули в тесную сырую клетушку без окон, громыхнула тяжелая дверь, лязгнул задвинутый засов…

О том, что наступил новый день, рабыня догадалась, когда за ней пришли оставшаяся в живых старуха и один из нукеров мурзы. Приказав подняться, повели девушку наверх. За окнами щедро сияло солнце, из сада доносилось веселое щебетание птиц, но внутри дома царили печаль и уныние. Слуги перешептывались по углам, но замолкали при приближении маленькой процессии. Не слышно было ни смеха, ни звона посуды, ни крикливого голоса хозяйки.

Анастасия, измученная событиями минувшей ночи, едва переставляла ноги. В подвале было очень холодно, и она замерзла. Хотелось есть, слегка кружилась голова, тело сотрясал мелкий озноб. На душе тяжелым камнем лежала обида на саму себя, что не смогла бежать и потеряла кинжал. Если бы удалось сохранить его, утром нашли бы только ее безжизненное тело. Взаперти Настя не спала, боясь сновавших под ногами крыс. Не давали спать не только мерзкие твари, но и тяжелые раздумья. Шаря руками по стенам клетушки, она хотела отыскать какой-нибудь крюк, чтобы зацепить за него сплетенную из лоскутов разорванной рубахи веревку и повеситься. Но зацепить веревку оказалось не за что.

И вот теперь она идет в сопровождении старухи и мрачного нукера. Куда они ее ведут? К Варваре? Нет, свернули в другое крыло здания. Через несколько минут Анастасия оказалась в длинном зале, ярко освещенном солнцем. На стенах висели старинные сабли в дорогих ножнах, круглые медные щиты с тонкой чеканкой и длинные копья, украшенные конскими хвостами. На полу лежали толстые ковры, заглушавшие звук шагов. Под висевшими на стене скрещенными саблями сидел на диване сам Алтын-карга в неизменной красной шапке. Лицо его было хмурым, воспаленные глаза смотрели недобро.

Девушка не сразу заметила в зале еще одного человека — маленького остроносого старичка с лицом, побитым оспой, одетого в засаленный зеленый халат. На его голове была намотана огромная белая чалма. Старичок скромно сидел в углу и перебирал тонкими пальцами зерна простых деревянных четок.

«Он не нашел сына, — поглядев на мурзу, поняла Настя. — Значит, смельчаков с черными лицами не поймали».

— Моя жена хотела, чтобы тебя убили, — тяжело роняя слова, глухо сказал Иляс.

Старик в белой чалме молитвенно сложил ладони и провел ими по своей редкой бороде:

— О Аллах!

— Рабство хуже смерти, — криво усмехнулся мурза. — Ты будешь жить, но не получишь свободы. Никогда!

Старик горестно вздохнул и опять провел ладонями по бороденке, но промолчал, видимо, не желая досаждать хозяину своими замечаниями.

— Мне тяжело видеть тебя в своем доме и даже знать, что ты ходишь по одной земле со мной, — продолжал Алтын-карга. — Самой большой моей глупостью было послушаться совета жены и купить для Рифата русскую рабыню. Но я исправлю свою ошибку! Сеид, тебе нравится товар?

Он обернулся к старику. Тот подслеповато сощурился, разглядывая Анастасию. Потом поманил ее пальцем:

— Подойди!

Девушка не тронулась с места. Тогда старик сам подошел к ней и оглядел со всех сторон.

— Она своенравна и непокорна, — сказал мурза. — Но я хочу получить обратно те деньги, которые заплатил за нее бен-Нафи. Пусть все вернется на свои места.

— Тогда ее надо отправить к урусам, — желчно заметил старик. — Понимаю, ты надеешься обмануть судьбу и, сделав круг, снова вернуться туда, откуда вышел. Но поможет ли это тебе вновь обрести наследника?

— Замолчи! — неожиданно разъярившись, прикрикнул Иляс.

— Молчу, молчу, — примирительно поднял ладошки Сеид. — Я беру ее и верну то, что ты заплатил. Не надо сердиться, Аллах милостив и милосерден, все в его воле. — Присев на краешек дивана, он выудил из-под полы халата грязный кошелек и отсчитал монеты, бормоча себе под нос: — Вот, золото всегда блуждает по свету. Богатых делает нищими, бедняков — богатыми, лишает девушек невинности, разжигает войну и устанавливает мир, заставляет сыновей с нетерпением ждать смерти отцов… Пусть теперь оно отправится к достойному человеку, чтобы не смущать покой правоверных, подверженных грехам. Бери золото, мурза, а я забираю девушку.

Алтын-карга, не глядя, смахнул монеты в замшевый мешочек и бросил его на диван.

— Пойдем, тебе больше нечего делать в этом доме. — Сухие пальцы Сеида цепко ухватили Анастасию за локоть и потянули к выходу.

Не противясь, девушка пошла за работорговцем. Опять навалилась тупая апатия и хотелось только одного — чтобы ее оставили в покое, дали возможность где-нибудь прилечь и забыться, — ни есть, ни пить, устало закрыть глаза и тихо умереть, покинув этот жестокий, ставший тесным для ее души мир.

Во дворе их ждал с повозкой пожилой, но еще крепкий татарин с круглыми плечами борца.

— Замерзла, бедняжка. — Сеид передал рабыню слуге и с сожалением причмокнул губами. — Заверни ее в шубу и дай поесть. Совсем люди не умеют беречь товар.

Анастасию завернули в большой овчинный тулуп и уложили в повозку. Пожилой татарин сунул ей в руки кусок холодной баранины и ломоть лепешки.

— Ешь, приедем — дам горячего.

— Трогай, Мустафа! — забравшись на передок, велел Сеид.

Повозка покатила к воротам. Подняв глаза, девушка увидела в одном из окон прижавшееся к решетке бледное лицо Варвары. Отвернувшись, Настя оторвала зубами кусок лепешки и начала медленно жевать, не чувствуя вкуса. Пока жизнь продолжалась…

* * *

Лежа на охапке прелой соломы в углу каменного мешка без окон, Ивко пытался понять, как случилось, что стражники устроили засаду в доме Спиридона. Помнится, возвращаясь, он хотел поразмыслить: почему татары так быстро бросились в погоню после похищения мурзы? Вот ему и выдался досуг — размышляй сколько влезет, пока за тобой не придут палачи.

Свою тюрьму он уже досконально обследовал: простукал стены, исползал весь пол, тщательно ощупал дверь. Окон нет, дверь из толстенных досок, камни стен вплотную пригнаны друг к другу, пол выложен из крупных булыжников. Любую надежду на побег нужно сразу же оставить и не тешить себя несбыточными мечтами, — видно, здесь придет конец его жизни. Конечно, жаль, но и так сколько раз он обманывал судьбу, уходя невредимым оттуда, где другие складывали головы. И какие головы! А теперь пришел его черед сложить свою. Дай Бог силы сделать это достойно.

Услышав лязг засова, серб насторожился: может быть, принесли похлебку? Азис-мурза не слишком щедр на кормежку — всего один раз в день миска жидкого варева и кусок черствой лепешки. За три дня Ивко уже успел проголодаться.

Дверь распахнулась, и появился мускулистый татарин в кожаной безрукавке, надетой на голое тело. Его бритая голова блестела в свете факела, который держал стоявший за ним стражник.

— Этот? — Бритоголовый хлопнул себя ладонями по толстым ляжкам, обтянутым грубыми суконными шароварами.

— Да, забирай. — Стражник зевнул.

— Мозгляк, кожа да кости. — Бритоголовый презрительно сплюнул, еще раз оглядел узника и засмеялся: — Работы на час, долго не протянет!

— Меньше мучиться. — Ивко поднялся и вышел из каземата. Вот и все. Палач не заставил себя долго ждать. Прощай, последний неласковый приют.

Стражник подтолкнул серба в спину, понукая быстрее переставлять ноги. После сырости каменного мешка во дворе показалось очень жарко, даже душно. Ярко сияло в чистом голубом небе солнце, порывами налетал ветерок, донося шум улиц, протянувшихся за стенами ограды. Оглядевшись, серб понял, что одной из стен служит тыльная часть известного всем окрестным жителям дома Азис-мурзы.

Конец ознакомительного фрагмента.