Дикое поле

Василий Веденеев, 1995

Историко-приключенческий роман «Дикое поле» посвящен истории зарождения российской разведки. Середина XVII◦века. Тайная разведшкола в монастыре. Смертельные сечи и погони, секретная миссия казака Тимофея Головина в Стамбул, где решаются судьбы войны и мира. Невольничьи рынки, мусульманские галеры, дерзкие побеги и борьба с венецианской, турецкой и польской разведками – таков путь молодого русского разведчика.

Глава 3

В обитель монахов-воинов Тимофей Головин возвратился точно в назначенный срок. Еще издали он увидел крест над церковью — значит, скоро будет дома. Вот уже показались и стены, сложенные из толстенных дубовых бревен. Открылись тяжелые ворота. Тимоха соскочил с коня и, ведя его в поводу, вошел внутрь. Сам расседлал вороного, выводил его, вычистил и задал корм. Потом поднялся в келью отца Зосимы.

Игумен стоял у окна и читал арабскую книгу. На звук отворившейся двери он обернулся, увидел Тимофея и облегченно вздохнул:

— Вернулся! А я уж беспокоиться начал: день к исходу, а тебя все нет и нет. Что невесел? Ну, садись, рассказывай. Да ты голодный, поди? И в бане еще не был?

— Потом, отче, — глухо ответил Головин.

Он сел на лавку и начал рассказывать о схватке с разведкой орды, гибели атамана сторожевой станицы Ивана Рваного, о том, как шли потом казаки по следу людоловов и что открылось им в балке, над которой стаями кружило воронье.

Отец Зосима слушал, не перебивая, только скорбно сжал побелевшие губы и уперся в стену невидящими глазами, в которых застыла невыразимая боль.

— С той поры, отче, жжет вот тут, — Тимофей коснулся ладонью широкой груди, — и нет мне покоя!

— Душа болит и томится. — Игумен широко перекрестился. — Вечная память мученикам! Мужайся, народ русский! Крепостью тебе пусть Христос пребудет! Ничего, Бог наперед правит: наступит день, когда придет русское воинство на землю проклятой орды, как некогда пришел Грозный царь под Казань… А ты боль свою не лелей, не давай ей себя взять. Помолись — и за дело. Но то, что видел, запомни накрепко!

— Запомню, отче.

— Теперь слушай! Сегодня отдыхай, а завтра поутру отправишься в дорогу. Конь твой здоров?

— Слава Богу. — Тимофей осенил себя крестным знамением. — Из сечи вынес вороной.

— Вот и ладно. Пойдут с тобой в степь еще девять верховых — утром узнаешь, кто твои спутники. Не мешкая, скачите в Азов. Там вас ждет Федор Паршин. Ему от меня передашь грамотку. В город входи один, под вечер, а остальные пусть за стенами обождут.

Старец поднялся, подошел к стоявшему у стены сундуку и поднял его крышку. Достал что-то и, обернувшись, показал Головину небольшую золотую вещицу: похожий на крестик странный четырехлепестковый цветок. Там, где сходились лепестки, тускло сияла маленькая жемчужина.

— Кто покажет такой знак, тот твой брат по оружию, кем бы он ни был в миру. Но сразу не доверяйся: знак может оказаться в чужих руках! Еще есть тайные слова, которые никто из давших клятву не назовет врагу и под пыткой. Готов ли ты узнать их? Готов ли принять знак тайного братства?

Тимофей встал, почти достав головой до низкого потолка кельи.

— Я готов, отче, — спокойно сказал он. — Клятву я дал.

— Запоминай! Кто покажет тебе знак, того спроси: «Какому Богу ты молишься?» Он должен ответить: «Истинному». Тогда ты скажи: «От лжи до истины пять пальцев» — и сделай вот так. — Зосима коснулся указательным пальцем мочки уха, потом глаза и приложил ладонь к лицу: мизинцем к краю левого века, а большим пальцем к уху. — Запомнил?

— Да, — кивнул Тимофей.

— На это ответят: «Из лжи родится все, даже правда». Только после этого можешь довериться. Сам знак никому не показывай. Кому надо, и так тебя сыщут. На шее не носи, спрячь получше, и упаси тебя Бог его потерять! — Он вложил в протянутую ладонь Головина маленький золотой цветок с жемчужиной — знак тайного братства — и трижды перекрестил воспитанника. — Перед дорогой зайди к старику, — провожая его до дверей, попросил Зосима. — Грамотку возьмешь, и помолимся вместе: ведь в огромный и жестокий мир выпускаю тебя, Тимоша!

— Я приду, отче.

— Ну, с Богом!

Тимофей уже взялся за кольцо двери, но остановился и спросил:

— Паршину знак показывать или нет? И у него такой есть?

— Федор тебя и без знака примет, — улыбнулся Зосима. — А есть у него такой или нет, не твоего ума дело, отрок!

И слова эти прозвучали точно так же, как много лет назад, когда наставники журили маленького Тимошу за детские шалости или какую провинность. Низко поклонившись игумену. Головин вышел и плотно притворил за собой дверь…

* * *

Теплая южная ночь тихо опустилась на Азов, незаметно окутала мраком массивные стены и крепкие башни, улицы и площади города. Караульные казаки зажгли факелы. Отблески пламени заиграли на жерлах длинноствольных пушек, отбитых у турок, красными пятнами упали на тяжелые ядра, горкой сложенные у лафетов. Камни крепости, прокаленные солнцем за долгий знойный день, медленно и неохотно отдавали тепло, и казалось, что город дышит, остывая, как вынутый из печи свежий каравай.

А вокруг залегла бескрайняя, черная, как дело измены, степь. И нет в ней ни огонька. Медленно катил свои воды Дон, похожий на гигантскую, чуть поблескивающую ленту смолы, протянувшуюся через степи к беспокойному морю. Низко висящие лохматые тучи украли свет луны и звезд, усилили ночной мрак. Парило. Воздух так сгустился, словно крепость все туже и туже заворачивали в рыхлый ком душной черной овечьей шерсти: уже много дней стояла иссушающая жара, и даже ночь не приносила облегчения. Но, может быть, наконец-то прольется с небес живительная влага?..

Федор Паршин завесил окно куском плотной ткани и вернулся к столу. Поправил обгоревшие фитили свечей, взял в руки перо и начал выводить на тонкой и длинной ленте желтоватого пергамента непонятные цифирки и закорючки. Надо торопиться: дел так много, что ночь покажется короткой, а утром подоспеют новые заботы. И нет им конца у есаула Все-великого Войска Донского.

Прискакавший из Москвы гонец привез дурные вести: Бухвостов в тайной грамотке пишет, что скоро может начаться новая, страшная война, одновременно и на юге, и на западе. Латиняне плетут заговоры против Державы, да и в Турции возможны серьезные перемены. Хочет Никита Авдеевич точно знать, что замышляют в Константинополе и Польше, каковы намерения Крымского хана Гирея и не собирается ли орда подняться в кровавый набег на Русь.

Федор закончил писать, отбросил перо и с хрустом потянулся, распрямляя уставшую спину. Откинулся назад, уставился на ровное пламя свечей. Он и сам дорого бы дал, чтобы узнать то, о чем спрашивает Бухвостов. И еще неизвестно, какой ценой придется платить за сведения из Польши и Турции. Хорошо, если золотом, а если жизнями?

Конечно, Никита Авдеевич в Москве тоже не на печи лежит — иначе откуда бы он столько знал? — но и его люди не все могут. Наверняка он уже подергал за тайные нити, которые протянуты из его больших рук в далекие страны, и получил ответы на многие вопросы. Но Бухвостов хитер и недоверчив, он никогда и ничего не принимает на веру, а по несколько раз перепроверяет, до тех пор пока не убедится, что добрался до истины. Впрочем, в их деле иначе нельзя. Вот и теперь, судя по тому, что дьяк пишет в грамотке, он хочет перепроверить полученные сведения и заплести тонкое кружево ответной интриги, противопоставить хитрости врага свою хитрость, найти союзников для сохранения мира. И помочь ему в этом должен есаул Федор Паршин.

Есаул встал, прошелся по комнате. Неслышно ступая по расстеленным на полу коврам, он мысленно вновь и вновь преодолевал пути в Константинополь и Варшаву, пытаясь отыскать скрытые изъяны своего замысла. Хорошо бы сейчас, не торопясь, разобрать все, как говорится, по косточкам, но время неумолимо поджимает, а ночь коротка. Условный стук заставил его обернуться. Федор подошел к двери и шепотом спросил:

— Кто?

— Это я, отвори, — глухо донеслось с той стороны.

Узнав голос Фрола Окулова, Паршин отодвинул тяжелый засов и впустил среднего роста, поджарого казака с длинными черными усами на узком загорелом лице. Запер за гостем дверь, провел его к столу и знаком предложил сесть на лавку. Острым кинжалом Федор разрезал испещренную письменами полосу пергамента на две половины и протянул одну Фролу.

— Ты ляшский язык не забыл?

— Как можно? — Фрол бережно принял тайное послание.

— Спрячь получше. Путь тебе выпал долгий, казаче: поскачешь в Речь Посполитую. В доме по правую руку от церкви Николы ждут тебя два запорожца. Старшего зовут Игнат Чайка, а большего тебе о них знать не надо.

— Понял, — кивнул Фрол.

— Они проводят тебя до Киева и передадут с рук на руки надежным людям. Ляшская одежда и прочие пожитки для тебя в тороках у запорожцев. С ними выедешь из Азова, и гоните коней на запад. Зря не рискуй, береги грамотку. Отдашь ее в руки только самому Любомиру. В лицо ты его знаешь, а где встретитесь?.. — Паршин наклонился и зашептал Окулову в ухо, настороженно кося глазом на дверь в смежную комнату, завешанную тонким ковром. — Все. — Отстранив Фрола, есаул выпрямился. — Отправляйся. Да гляди, пронюхают паны, вам на кольях сидеть!

— А вот им, вражьим детям! — Казак выставил кукиш.

— Ладно, — устало усмехнулся Федор. — Гонор спрячь до поры и на рожон не лезь. Смерть одного только рака красит.

Он обнял на прощание Фрола, выпустил его из дома и постоял на крыльце, пока тот не скрылся в темноте. Вернувшись в комнату, Федор оставил дверь незапертой, взял свечу, приподнял закрывавшую окно ткань и несколько раз мигнул огнем. Потом завесил окно, поставил свечу на стол и принялся ждать. Вскоре дверь тихонько приоткрылась, и вошел кряжистый, до глаз заросший бородой пожилой казак.

— Дождь будет, — низким голосом прогудел он.

— Давно пора, — откликнулся есаул. — Все готово?

— А то? — Новый гость уселся на лавку и положил на колени кривую турецкую саблю. — Твоего слова ждем.

— Дам тебе десяток надежных людей и грамотку для Бажена. — Паршин подал ему вторую половину полоски пергамента. — Пойдете в Крым. Там эти люди должны свое совершить, а ты отправишься дальше, к туркам.

Федор подошел к двери в смежную комнату и громко стукнул в нее. Колыхнулась занавесь, и появился рослый молодой человек в темном кафтане, с пистолетами за поясом и саблей на боку.

— Вот, — подвел его к гостю есаул, — это Тимофей Головин — старший десятка. А это, — Паршин показал на гостя, — Куприян Волосатый. Но для всех он просто Сгиб^[9]. Пойдете с ним в Крым и исполните, что он велит. Если вдруг случится неладное, ты, Тимофей, должен любой ценой доставить Куприяна в Царьград. Все брось, жизни не щади, но он должен быть там. Знаете об этом только вы двое, а другим и намека не давать!

— Ладно стращать, — по-свойски прервал его Волосатый. — Небось не впервой, справимся.

Он с интересом разглядывал Тимофея: хорош молодец, крепок в плечах и лицом красив, да только уж больно русское оно у него. Сойдет ли за басурмана?

— По-татарски разумеешь? — пробасил Волосатый.

— Говорю на татарском и на турецком, — ответил Тимофей, — могу читать и писать, знаю Коран и обычай мусульманский.

— Угу, — гмыкнул в бороду Куприян. — Стало быть, птица ты непростая. Что же, спасибо, есаул, за подарочек. Остальные где?

— За городом, в степи ждут, — объяснил Паршин. — Нечего здесь глаза мозолить.

— И то, — согласился Волосатый. — И они по-татарски могут?

— Могут, — улыбнулся Головин.

Ему сразу понравился этот похожий на каменную глыбу человек, говоривший густым, чуть осипшим на ветрах голосом. От него пахло степью, соленым морем, пылью дальних, опасных дорог и терпким конским потом. Большие руки казака уверенно и спокойно лежали на ножнах сабли, наверняка смахнувшей не одну вражью голову. Хитро прищуренные небольшие глаза Волосатого смотрели испытующе, но доброжелательно.

— В море бывал?

— Не приходилось, — честно ответил Тимофей.

— Кто в море не бывал, тот горя не видал. — Куприян поднялся. — Пошли, хватит лясы точить. Дорогой все обговорим.

— Коней возьмешь у Сысоя Мозыря, — напомнил Паршин.

Волосатый кивнул и тяжелой рукой подтолкнул Головина к выходу, торопя поскорее покинуть дом, словно ему было душно в убранных дорогими коврами комнатах, где раньше жил богатый работорговец Сеид. На крыльце ветер бросил им в лица мелкую водяную пыль. И тут же первые крупные капли долгожданного дождя упали на исстрадавшуюся от зноя землю и прокаленные камни крепости.

— Хорошая примета, — тихо обронил Федор.

— Угу, — сердито буркнул Куприян и потащил Тимофея в темень узких азовских улочек…

* * *

Многие не спали в ту ночь в Азове. В небольшом домишке, прилепившемся неподалеку от городской стены, возился у печи одетый во все темное сухощавый мужчина. Тихо ругаясь сквозь зубы, он переставлял горшки, стараясь не загреметь, чтобы не всполошить спящую хозяйку и других постояльцев. Наконец ему удалось освободить устье печи, и он глубоко запустил в него руку, словно хотел что-то нашарить внутри. Через мгновение он вытащил руку и довольно усмехнулся, когда увидел на ладони толстый слой жирной сажи.

Осторожно ступая, мужчина вышел на улицу, прижался к стене домика и прислушался. Тихо. Только постукивал по крышам неугомонный дождик да отдаленно перекликались на стенах сторожевые казаки. Нигде не брякал плохо прикрытый ставень, не скрипела дверь, не звякала цепь у колодца, не фыркал конь запоздалого всадника. И темень, хоть глаз выколи. Низкие тучи нависли над городом. Ни луны, ни звезд, и даже в окнах домов ни огонька.

Мужчина старательно вымазал лицо сажей и крадучись двинулся к крепостной стене. При каждом подозрительном шорохе он замирал, чуть дыша, — то ему вдруг чудились рядом тихие шаги, то казалось, что впереди маячит неясная тень. Тогда он судорожно сжимал рукоять засунутого за пояс большого кинжала и, только убедившись, что вокруг по-прежнему тихо и пустынно, продолжал свой путь.

Вот и крепостная стена. Как слепой, он ощупал ее руками, отыскивая лестницу. Наткнулся на первую ступеньку и опять боязливо замер — наверху раздались шаги караульных, мерно расхаживавших по стене. Сердце забилось неровно и тревожно, на лбу выступил холодный пот и струйками потек по щекам, смывая сажу, а душа сжалась в комок: что, если заметят, окликнут, кинутся ловить?

Даже если сумеешь улизнуть, караульные доложат о происшествии есаулу Паршину, а тот хитер как змей! На Москве жил, языки чужие знает, читает толстенные книги, и многие считают его колдуном. Так это или нет, но вдруг он и вправду учился волхвованию и может проникнуть в тайные мысли человека? Или умеет обернуться маленькой серой мышью, дымчатой кошкой или черной вороной-вещуньей и везде пролезть, подслушать, подглядеть, готовя неминуемую смерть своему врагу?

Нет, не умеет! Иначе давно бы уже выследил и лишил жизни! Ну его, Паршина! Зачем про него думать, накликая на себя беду? Она и так рядом ходит каждый день, поджидая удобного часа, чтобы подставить тебе ножку и злорадно захихикать, когда ты ткнешься носом в грязь. Стоит немалого труда не дать ей взять над тобою верх, а это лишает спокойного сна и прибавляет седых волос на голове.

Кажется, часовые отдалились. Но как же тяжело сделать первый шаг по лестнице, словно ступаешь на эшафот…

Тем не менее мужчина начал подниматься по ступеням. Он двигался почти на четвереньках, чтобы не пропустить площадку лестницы, на которую выходила дверь каземата. Шум дождя заглушал все звуки, но в ушах у него гулко отдавались удары сердца, и ему казалось, что это бухает погребальным звоном большой колокол.

Наконец он добрался до площадки, шустро вскочил и отомкнул обитую железом дверь в тесный каменный мешок, устроенный в толще крепостной стены для хранения припасов. Днем мужчина заранее старательно смазал петли, чтобы они не выдали его скрипом, поэтому дверь открылась бесшумно. Он захлопнул ее за собой и очутился в чернильном мраке. И только впереди смутно серело оконце, забранное решеткой. Здесь он почувствовал себя спокойнее.

Отдышался, подошел к окну, вынул заранее расшатанную решетку и аккуратно положил на пол. Потом расстегнул на груди черный кафтан, достал моток крепкой веревки с узлами и железным крюком на конце. Зацепил крюк за каменный подоконник, выбросил веревку наружу и сам протиснулся в оконце. Ухватившись за веревку обеими руками, повис, задрал голову и прислушался: где сейчас караульные? Наверху никто не поднял тревогу, и он спустился в ров. Тихо выбрался на другой стороне и ящерицей пополз в степь. Только когда факелы караульных казаков превратились в далекие мерцающие красные точки, он поднялся на ноги и что есть духу кинулся бежать, часто подскальзываясь на мокрой траве.

Наконец мужчина остановился, потом сел и несколько минут настороженно поворачивал голову в разные стороны, до рези в глазах всматриваясь в темноту. Успокоившись, он приложил ладони ко рту и завыл, подражая степному волку, зовущему подругу разделить с ним добычу.

— О-у-у-у-а… — понеслось к низкому, дождливому небу.

Подождал несколько минут и повторил свой призыв. Вскоре он услышал вдалеке ответный вой и лег на землю, став почти неразличимым.

Глухой стук копыт заставил его приподняться. На фоне неба, казавшегося более светлым по сравнению с мокрой степью, сквозь сетку дождя с трудом угадывался силуэт всадника, рыскавшего поблизости. Мужчина снова приложил ладони ко рту:

— О-у-у-у-а…

Всадник услышал и направил к нему коня. Мягко шлепали по грязи обернутые кусками овчины копыта. Вместе с порывом сырого ветра и каплями дождя долетел тихий голос:

— Урус? Ты где, урус?

— Сюда!

Мужчина поднялся во весь рост и ловко схватил под уздцы лошадь молодого татарина, прикрывшегося от дождя войлочной накидкой.

— На, возьми. Нужно очень быстро переправить это в Крым.

Он подал всаднику свернутую промокшую тряпку. Тот зажал ее в жилистом кулаке и растянул губы в улыбке:

— Якши! Хорошо! Переправим.

— Важное дело, — не отпуская уздечку, продолжал настаивать мужчина. — Спешное! Азис-мурза хорошо наградит тебя.

— Якши! — кивнул татарин. — У нас есть быстрая лодка. Не беспокойся.

— Пусть выйдет в море сегодня же, — не успокаивался мужчина.

— Якши! Чем дольше ты будешь держать узду моего коня, тем дольше лодка будет стоять у берега, — засмеялся степняк. — Когда тебя ждать?

— Не знаю. — Мужчина отпустил уздечку. — В городе тоже не все просто. Я дам знак, ждите.

Всадник хлестнул коня плетью и исчез, не попрощавшись. А мужчина в черном, покрывшемся грязью кафтане отправился в обратный путь.

Он ползком подобрался к крепости и долго наблюдал за часовыми на стенах, пока не выбрал удобный момент, чтобы спуститься в ров. Отыскал веревку, быстро поднялся к оконцу каземата и нырнул в него. Втащил внутрь свою импровизированную лестницу, смотал и спрятал на груди под одеждой. Поставил на место решетку и выскользнул за дверь.

Как на крыльях он слетел вниз по лестнице и затаился. Вокруг было тихо, все так же мерно расхаживали по стене ничего не подозревавшие караульные. А небо на востоке уже начало заметно сереть, предвещая скорый рассвет.

Крадучись, мужчина в черном кафтане вошел в улочку, нашел полную дождевой воды колоду и смыл с лица остатки сажи. Мокрыми ладонями счистил грязь с кафтана, пучком травы вытер сапоги.

Пробираясь домой, он подумал о Паршине и желчно усмехнулся: пусть дураки считают его всеведущим колдуном, способным проникать в чужие мысли и оборачиваться то зверем, то птицей. Как ни хитер ты, Федя, а сегодня ночью опять промахнулся…

* * *

Расставшись с предателем, татарин пустил коня во весь опор, безжалостно подгоняя его жестокими ударами плети. Вскоре он доскакал до неглубокой балки, где его поджидали еще трое верховых с заводными лошадьми. Маленький отряд вихрем понесся по ночной степи к берегу моря, где в укромной бухте пряталась лодка.

Заветную тряпку, переданную предателем, получил пожилой татарин и немедленно приказал своим помощникам отчаливать.

Гребцы сели на весла, вывели остроносую лодку из прибрежных зарослей на чистую воду и подняли парус.

— Не бросайте весла! Гребите! — понукал их пожилой татарин. — Надо быстрее. Ставьте второй парус!

Паруса поймали свежий ветер, лодка летела стрелой по волнам, далеко позади оставив Азов…

Когда наконец, измученные долгим морским переходом, они достигли родного берега, пожилой татарин, не дав себе ни минуты отдыха, буквально пополз по каменистой тропе наверх, к селению. Через несколько минут оттуда вылетел верховой, держа путь на Бахчисарай…

Азис-мурза развернул доставленную ему грязную тряпку и вынул из нее небольшую продолговатую деревянную дощечку, на которой были выжжены непонятные значки, однако их смысл не представлял для него тайны. Подслеповато щурясь и шевеля губами, Азис прочел послание из Азова и так сжал деревянную табличку в кулаке, что побелели костяшки пальцев.

— Ахмета ко мне! Быстро!

Ожидая сотника Ахмета, мурза раздраженно ходил по комнате, расшвыривая ногами подушки. Время от времени он, сердито хмуря брови, шипел сквозь зубы:

— У-у, шайтан! Всю кровь выпущу по капле!

Услышав шаги Ахмета, он резко обернулся. Сотник склонился в поклоне и подумал, что у мурзы разлилась желчь. Иначе отчего у него такое желтое лицо? Неужели от злости?

— Я получил весть из Азова, — начал Азис-мурза не предвещавшим ничего хорошего тоном. — Эта змея, это исчадие шайтана Паршин отправил в Крым своих людей.

— Мы их встретим, высокородный, — заверил Ахмет. — Никто не уйдет живым.

— Где? — Мурза уставился на него побелевшими от ярости глазами. — Где ты их встретишь, ишак? Урус-шайтаны пошли морем, и никто не знает, в каком месте они высадятся. Наш человек смог только сообщить об их отплытии. Слава Аллаху, если вести опередили врага на день или два.

— Надо выследить каждого чужого человека, — осторожно предложил Ахмет. — И подумать, кто может оказать здесь урус-шайтанам помощь. Известно ли, зачем они плывут?

— Нет, — мрачно бросил мурза.

— Если есть предатель среди урус-шайтанов, то почему такой не может найтись здесь? — почти прошептал сотник, но Азис услышал.

— Ты прав, — горько усмехнулся он. — Поэтому нужно взять русских живыми. И потом вырвать скверну с корнем, уничтожить весь род отступника! Разошли людей по побережью, смотри за купцами — греками, армянами и даже за турками. Паршин не пошлет сюда сосунков!

Ахмет поклонился и попятился к дверям. Глядя сверху вниз на его затылок, мурза процедил:

— Я хочу знать, что нужно здесь Паршину и кто ему помогает. Иди!..

* * *

Волосатый быстро шагал по узким улочкам Азова, не обращая внимания на все усиливавшийся дождь. Приказав Тимофею подождать около ворот одного из домов, он зашел через калитку во двор и вскоре появился вновь, ведя двух коней под седлом и пять заводных, нагруженных мешками. Даже в темноте Головин узнал своего вороного жеребца и подивился памятливости Паршина: надо же, не забыл, вернул коня.

Тимофей вскочил в седло и поехал следом за Волосатым, который решительно направился к городским воротам. Куприян пошептался со стражей, и створки тяжелых крепостных ворот приоткрылись. За воротами молчаливо лежала черная ночная степь. Когда уже выезжали из города, к ним неожиданно пристроился вывернувшийся из боковой улочки незнакомый казак в турецкой накидке с капюшоном, низко надвинутом на глаза.

— Коновод, — объяснил Волосатый в ответ на недоуменный взгляд Головина.

Налетел порывистый ветер, начал сечь струями дождя, бросая в лицо крупные теплые капли. Лошади бежали резво, и скоро показалась балка, где разбили табор товарищи Тимофея. Они разложили небольшой костерок и терпеливо мокли, ожидая возвращения старшего. Тимофей представил им Волосатого под именем Сгиба, и тот приказал собираться, гасить огонь и двигать к реке.

Город обошли стороной, и потянулась степь. Волосатый свернул к берегу Дона, где на легких волнах покачивался большой струг, едва различимый в темноте.

— Слезай! — зычно крикнул Волосатый. — Лошадей отдайте коноводу. Дальше пойдем морем.

— А как же кони? — спросил кто-то.

— Вернешься — возьмешь, — отрезал Волосатый.

«А коли не вернешься, так и конь тебе ни к чему, — мысленно добавил Головин. — Другой погарцует. Но каждый надеется вернуться».

Он поцеловал теплые ноздри вороного, отдал повод коноводу и, не оглядываясь, перебрался на струг. Там уже было полно народу. На носу и корме стояли небольшие фальконеты. По бортам струг окружали тугие снопы камыша, на носу и корме имелись рулевые весла, чтобы можно было плыть в любую сторону, а между скамьями гребцов лежали мачта и свернутый парус. Куприян быстро рассадил казаков на весла и дал знак отчаливать. Коновод уже увел лошадей, и берег был пустынным. Только где-то далеко позади слабыми искрами вспыхивали факелы стражи на стенах Азова. Но вскоре и они пропали из вида, словно унесло их ветром или загасило проливным дождем.

— Погодка как просили, — подбадривал Куприян. — Ни одна живая душа не узнает, куда мы отправились. Ну, навались, други, навались!

С журчанием скатывалась вода с весел. Струг, подгоняемый течением и попутным ветерком, легко скользил по черной воде к устью реки, и вот его уже качнуло первой морской волной. Поставили мачту и подняли парус. Он поймал ветер, захлопал, выгнулся дугой и понес суденышко навстречу неизвестности…

Утро пришло слепяще яркое, солнечное. От вчерашней непогоды не осталось и следа — в небе синь, вокруг лазурное море с белыми барашками волн. Впереди — бескрайняя даль, а справа далекой полосой синел чужой берег. Кроме пришедших с Тимофеем, на струге плыло еще пятнадцать казаков. Всего вышло в поход двадцать шесть человек.

Куприян открыл торбы, перекусили и, сменяя друг друга, гребли, пока не начинало ломить натруженные спины. А море все не кончалось и не кончалось, как будто нет больше нигде земли — одна соленая вода.

— Плывем, как Ной на ковчеге, — заметил один из казаков.

— Эй, Ной, — весело окликнул его Волосатый. — Иди обновы примерять.

Он развязал мешки, которые вчера привез из Азова, и вывалил на дно струга кучу татарской одежды: халаты, куртки, шаровары, сапоги.

— Так. — Критически оглядев товарищей Головина, он вытащил из сумки большие ножницы и острый кривой нож. — Кто первый голову брить? Не боись, крови не пущу.

— Зачем? — с опаской спросил Афоня Брязга, воспитывавшийся вместе с Тимохой в монастыре. — Мы, чай, не басурмане.

— Вот я из вас и сделаю басурман, — заржал Волосатый и, оборвав смех, объяснил: — В Крым плывем, други. Потому надо магометанское обличив принять. Слухайте, что говорю, старый Сгиб дурному не научит.

Первым обрили Головина. Куприян оказался мастером на все руки: он даже бородку и усы подстриг на татарский манер. Тимофей переоделся в татарское платье, и Волосатый восхищенно хлопнул себя по ляжкам:

— Янычар! Как есть янычар!

Часа за два обрили и переодели всех, кто должен был сойти на берег. Теперь на струге оказалась пестрая компания: рядом с полуголыми, весело скалившимися казаками усердно налегали на весла типичные ордынцы.

— На все дела вам дано пять дней, — наставлял Волосатый. — Вас высадят, и струг уйдет, а вернется ночью пятого дня. Кто отстанет, ждать не будем! Поэтому каждый должен знать свое место и друг дружку выручать.

— А чего делать-то будем в Крыму? — перебил его неугомонный Брязга.

— Узнаешь, когда черед дойдет, — насупился атаман. — Не утаят.

— Это точно, — подхватил один из гребцов. — Когда приведут тебя темной ночкой в ханский гарем, ты уж не теряйся! Знай нужное место и дружков выручай…

К берегам Крыма подошли вечером и долго болтались в открытом море, ожидая, пока совсем стемнеет. Наконец на бархатно-черном небе повисли крупные, яркие звезды. Временами из-за тучки выглядывал край луны, и тогда казаки начинали беспокоиться, но спасительный ветерок опять натягивал покрывало туч на лик ночного светила, словно желая помочь отважным мореходам.

Вдруг среди непроглядной черноты берега замерцал слабый огонек. Три раза ярко вспыхнул и погас. Потом затеплился снова.

— Встречают, — пробасил Волосатый и приказал править к берегу.

Он перебрался на нос струга, приготовил пушку к бою, велел зарядить ружья и держать их под рукой. Все примолкли, раздавался только легкий скрип уключин, заглушаемый неумолчным рокотом моря. Вот уже совсем близко белая полоса пены, призрачной границей разделявшая воду и сушу. Казаки навалились на весла, удерживая струг на месте, чтобы волны раньше времени не выбросили его на земную твердь: ну, как там притаилась засада?

— Кура!.. Кура!.. — долетел с берега протяжный крик. И не разобрать за шумом волн, кто кричал. И снова: — Кура!

Куприян приложил ладони ко рту и во всю глотку гаркнул:

— Ивко!

Ветер подхватил и отбросил его голос, но на берегу, вероятно, все-таки услышали. Там, среди нагромождения камней, появилась темная фигура человека с фонарем.

— Свои, — облегченно перекрестился атаман. — Пошли!

Два-три взмаха весел — и струг ткнулся носом в прибрежную гальку. Куприян схватил ружье, первым соскочил на землю и кинулся к неизвестному с фонарем. Тот на мгновение осветил свое лицо и задул огонь.

— Живей, братки, живей! — торопил Куприян. Он уже успел перекинуться парой слов с встречавшим и вернулся к стругу.

Какие пожитки у казака, отправившегося в лихой набег? Справное оружие, одежонка да немного съестных припасов. В считанные минуты высадились на берег, и суденышко, отчалив, быстро ушло в море.

— Не отставать, — сипло басил атаман. — Тимоха, ты замыкай!

Растянулись жидкой цепочкой и пошли по петлявшей среди камней тропинке, поднимаясь в гору. Головин оглянулся: черной точкой качался и подпрыгивал на волнах струг. Казаки усердно налегали на весла, все увеличивая и увеличивая расстояние, отделявшее их от берегов Крыма. И словно оборвалась нить, связывавшая с родной землей.

Тропинка вывела к неглубокой лощине, где паслись стреноженные кони под татарскими седлами. Выбирать не приходилось — время поджимало, поэтому каждый взял первую попавшуюся лошадь. Вскоре маленький отряд уже скакал по узкой каменистой дороге, казавшейся белой в свете выглянувшей из-за туч луны.

Сначала дорога тянулась вдоль побережья, потом начала забирать в сторону. Не останавливаясь, проскочили через какое-то селение, окруженное сонными садами, вылетели на проселок, с обеих сторон зажатый виноградниками, миновали невысокий перевал и спустились в долину. Сытые кони несли резво, дробным стуком копыт отсчитывая версту за верстой.

Неожиданно из ночного мрака выросла глинобитная стена с глухими воротами, человек, встретивший казаков на берегу моря, соскочил с седла и открыл калитку. Все быстро спешились и по одному вошли во двор, окруженный темными строениями. Калитка захлопнулась, лязгнул задвинутый засов, а на улице раздался цокот копыт: кто-то уводил коней.

— Тихо, братки, тихо, — успокоил атаман встревоженно оглянувшихся казаков.

Он первым вошел в ворота сарая, предупредительно распахнутые незнакомцем. Остальные — за ним. Ворота закрылись. В темноте кто-то чиркнул кресалом и зажег фонарь. В его тусклом свете Тимофей наконец разглядел незнакомца. Это был тощий человек с большим носом и широкими черными бровями. Половину его смуглого лица закрывала короткая курчавая борода.

Татарин? Нет, не похож. Да и одет не так: узкие темные штаны, заправленные в мягкие сапоги, расшитая белым орнаментом зеленая куртка, перехваченная в талии широким темно-красным кушаком, и небольшая барашковая шапка.

Он поднял фонарь, поманил казаков за собой и двинулся между наваленных в сарае тюков. У дальней стены поставил фонарь на пол, поднял крышку люка и знаками показал, что нужно спуститься по лестнице в подпол. Куприян взял с полки свечу, зажег ее и первым полез в темный провал лаза.

Подвал оказался сухим, с низким потолком и массивными стенами, сложенными из дикого камня. Вдоль них стояли грубо сколоченные лавки, а посередине был устроен стол из двух пустых бочек и обрезка широкой доски. Пол покрывал слой свежей соломы. На вбитом в стену кованом крюке висел большой фонарь. Волосатый зажег его от огарка и предложил:

— Располагайтесь, братки. Конечно, не боярские хоромы, но несколько дней можно пересидеть.

Он позвал с собой Тимофея и поднялся наверх, оставив казаков обживать подземное убежище.

Чернобородый проводил их через темный двор в дом, где в маленькой комнате без окон ждал сам хозяин — седой, горбоносый, с большими, чуть навыкате карими глазами. Он сидел за столом, покрытым простой белой скатертью. Комнату ярко освещали масляные светильники. На голой стене висела потемневшая от времени икона. Увидев гостей, хозяин встал из-за стола и обнял казака:

— Как добрался? Все хорошо?

— Здравствуй, Спиридон, — облапил его своими ручищами Волосатый. — Здравствуй, друг дорогой.

Лицо хозяина покраснело, он с трудом вырвался из могучих объятий, едва переводя дыхание.

— Медведь. — Спиридон шутливо ткнул кулаком в широченную грудь Куприяна. — Кости переломаешь! Кто с тобой?

Его глаза настороженно ощупали татарский наряд Тимофея.

— Мой человек, не опасайся. Дело у него тут.

Куприян опустился на лавку. Хозяин сел за стол. Помедлив, уселся и Тимофей. Чернобородый принес блюдо с жареной рыбой и кувшин вина, поставил на стол.

— Садись, Ивко. — Куприян хлопнул ладонью по лавке рядом с собой. — Поговорим.

— Угощайтесь, — предложил Спиридон.

— Потом. — Куприян подвинулся, давая место чернобородому Ивко, и продолжил: — Надо плыть в Константинополь. Спиридон. И поскорее!

— Корабль готов, — улыбнулся хозяин. — Только тебя ждал. Завтра закончим грузить товар и можем отчаливать.

«Греческий купец, — понял Головин. — А вот кто такой Ивко? И куда подевали коней, на которых мы сюда прискакали? Что мне тут нужно делать? Кто мне скажет об этом, если завтра Волосатый уплывет к туркам? Спросить или набраться терпения и подождать?»

— Погода прекрасная, — продолжал купец. — Если будет попутный ветер, добежим быстро. Но тебе лучше подняться на корабль ночью. В последние дни у нас неспокойно, везде рыскают люди Азис-мурзы. Может, что пронюхали?

— Откуда бы им? — насторожился Куприян.

— Не беспокойся, здесь тебя никто не найдет, — подал голос Ивко. — Вход в подвал завалим мешками, никакой Азис-мурза не догадается.

Куприян с сомнением покачал головой: начальник стражи Азис-мурза жесток, своенравен, но далеко не глуп. Хан Гирей не всегда им доволен, но принужден считаться с мнением Константинополя, которому такой человек, как Азис-мурза, угоден и полезен. Поощряя доносительство, мурза везде насадил своих шпионов, пытался даже засылать лазутчиков в Азов. Если он действительно хоть что-то пронюхал, неминуемо жди беды.

— Что же нам теперь — сидеть, как крысам, в подвале и носа не высовывать? — нахмурился Куприян. — А дело кто будет делать? Не отсиживаться приплыли.

— Какое у тебя дело? — Спиридон отхлебнул вина из кувшина. — Уплыть в Царьград? Уплывешь! И всех твоих богатырей увезу, места хватит.

— Э-э, нет, дорогой, молодцам здесь есть работа, — возразил Куприян, — надо украсть знатного татарина и увезти в Азов.

Спиридон отодвинул кувшин и уставился на атамана, приоткрыв рот от изумления. Ивко с хрустом почесал густую бороду и неуверенно растянул губы в улыбке: наверно, атаман шутит?

Тимофей внутренне вздрогнул: в отличие от Спиридона и Ивко, он понимал, что Куприян не склонен шутить. Вот что, оказывается, предстоит Головину и его девяти товарищам! Раньше им ни словом не обмолвились об этом, желая сохранить в тайне замысел отчаянно дерзкого предприятия. Одно дело взять в плен знатного степняка в жестоком бою в поле, но совсем иное — скрытно проникнуть в Крым, украсть татарского вельможу и доставить в Азов. Для этого нужно обладать хитростью лисицы и отвагой льва. Да, не зря отец Зосима отправил в такую даль десяток своих питомцев.

— И… кого же ты хочешь украсть? — Спиридон наконец обрел дар речи. — Надеюсь, это не шутка?

— Какие шутки? — буркнул Куприян. — А кого украсть, скажешь мне ты!

— Я? — округлил глаза купец. — Ты в своем уме?

— В своем, — заверил Куприян. — И даже хмельного в рот не брал.

— Ты говоришь странные вещи, — покачал головой Ивко. — Странные и непонятные. Если не доверяешь нам, не хочешь назвать имя…

— Нужен ханский вельможа, который много знает, — перебил его казак. — Вы живете здесь давно, поэтому я жду от вас совета, кого лучше выкрасть, чтобы узнать у него о намерениях Гирея и турок.

— Вот оно что, — помрачнел Спиридон. — Твои люди ищут смерти?

— Нет, — нарушил молчание Тимофей. — Если нам поручено украсть знатного татарина, мы украдем! И вывезем его в Азов.

Грек с интересом взглянул на молодого человека, но тут же отвел глаза.

— Это трудно, — вздохнул он, — очень трудно. Любой мурза не просто вельможа, это маленький хан в своих владениях! У них дома-дворцы, похожие на крепости, вооруженная охрана, множество слуг. И потом, как я могу точно знать, кто из приближенных хана посвящен в его замыслы и замыслы турок? Если вы так отважны, то лучше всего похитить самого Гирея.

— Спиридон прав, — согласно закивал Ивко. — За вами будет сильная погоня. Слишком велик риск! Могут перебить при попытке похищения, могут не пустить к морю, а могут и утопить в нем, не пожалев ни вас, ни мурзу.

— А если уходить через степь? — предположил Головин.

— Долго, — отмахнулся Куприян, — да и гнать придется через весь Крым. Это уж точно смерть! А на море отчалил — и неизвестно куда уплыл…

Повисло гнетущее молчание. Спиридон уставился в стену и беззвучно шевелил губами: наверное, поименно вспоминал каждого из приближенных хана Гирея, прикидывал, кого из них лучше выкрасть. Куприян схватил со стола кувшин и жадно припал заросшим ртом к его горлышку. Ивко опустил голову и разглядывал пальцы сцепленных рук. Тимофей напряженно ждал, что скажут хозяева: неужели они ничем не смогут помочь?

Ивко поднял голову, загадочно улыбнулся и неожиданно воскликнул:

— Алтын-карга!

— Золотой Ворон? — перевел на русский язык Головин. — Кто это?

— Иляс-мурза. Татары прозвали его Золотой Ворон, — объяснил грек. — Богатый, знатный. В родстве с Гиреем, поскольку тоже, как и хан, принадлежит к роду Чингиза, что дает ему право носить на шлеме перья серого кречета. Пожалуй, это хорошая мысль!

— Иляс известный воин, — дополнил Ивко. — У него большой дом неподалеку отсюда. Много слуг и русская жена.

— Тебе приходилось бывать в его дворце? — заинтересовался Куприян.

— Ты хочешь украсть Иляса? — прямо спросил Спиридон. — Это невозможно!

— Почему? — вмешался Тимофей. — Судя по всему, этот мурза нам подойдет. Конечно, плохо, что его дом недалеко от вашего, но зато можно ночью поглядеть, как там и что.

— У него во дворце сильная охрана, — замахал руками грек. — И за вами кинется в погоню половина Крыма! Но он должен многое знать, очень многое. Не лучше ли попробовать поймать его вне дома? Например, когда мурза отправится на охоту?

— А когда это будет? — вскинул голову Куприян. — Кто знает? А у нас всего пять дней. Даже четыре. Струг не сможет ждать!

— Погоди, — поднял ладони купец. — Скажи, ты хочешь плыть в Константинополь или останешься, чтобы украсть мурзу? Что для тебя важнее?

— Подготовим похищение и отплываем, — после недолгого раздумья решил Куприян. — Мы с тобой отправимся на корабле, а Ивко поможет здесь выкрасть Алтын-каргу. Без Ивко все равно не найти дороги к бухте, куда должен прийти струг. Кто из вас бывал в доме мурзы?

Ивко молча встал и вышел из комнаты. Вернулся он с куском угля в руке. Снял со стола кувшин и блюдо с рыбой, разгладил скатерть и начал чертить на ней непонятные линии.

— Смотрите, — объяснил он Тимофею и Куприяну, — вот тут дом, где мы находимся. Это дорога, это роща, это сады, а это ограда дворца Алтын-карги…

Через час Головин вернулся в подвал. В руках у него была бережно свернутая скатерть с начертанным углем планом усадьбы и дворца Иляс-мурзы…

* * *

Казалось, Анастасию наконец не только оставили в покое, но и дозволили делать все, что ей заблагорассудится. Она вышивала платок диковинными цветами и птицами, а когда работа подошла к концу, задумалась: что дальше? Разноцветные шелка на белом фоне так и переливаются, птички получились как живые; цветы алеют, словно маки. Можно еще что-нибудь вышить. А потом, что потом?

Ей не отказывали ни в еде, ни в питье, проворные старухи в черной одежде приносили блюда и кувшины, убирали грязную посуду. Тень голода не витала над русской рабыней, грозя ей костлявой рукой, наоборот, здесь не знали, какими бы еще вкусными кушаньями и сладостями ее порадовать. Невольницу выпускали гулять в большой роскошный сад, раскинувшийся вокруг дворца Алтын-карги, разрешали побегать и порезвиться, посидеть на мягкой траве, подставив лицо ласковому солнышку. Если ей вдруг хотелось прилечь, на низком деревянном помосте в тени деревьев для нее были расстелены пушистые ковры, громоздилось множество подушек. Ложись, отдыхай, нежься! А если задремлешь, бдительная старуха, наблюдавшая за прогулкой, сядет в изголовье и отгоняет докучливых мух, чтобы не тревожили сон северной красавицы.

А наряды? Полны сундуки: шелка, бархат, златотканая парча, тончайшая кисея. И все можешь примерить, надеть — хоть целый день напролет вертись перед драгоценным зеркалом, купленным за огромные деньги у венецианских купцов. Примеряй шапочки, украшенные пушистыми, легкими перьями, или погляди, как сидят на ножке туфли из тонкого сафьяна, а хочешь — обмотай голову тюрбаном. Да можно ли перечесть все, что лежит в сундуках?

Не надо полоть огород, таскать воду из колодца, растапливать печь, месить тесто, ворошить сено, доить корову, сбивать масло, мыть полы, подмазывать глиной курень, возиться с горшками. По вечерам не ломит натруженную спину, не гудят от усталости руки и ноги, но… Раньше, бывало, только коснулась щекой подушки, так сразу проваливалась в сон. Здесь и постель мягкая, и спину от трудов не ломит, а сна нет. Пуховая подушка казалась камнем, подсунутым под голову. И маетно и душно, металась ночи напролет, а сон не шел. Словно кто украл его и не хочет вернуть. Лежала, думала и поняла, что хотят ее или подкупить, или сломать. Свобода — только призрак, а на самом деле она в золотой клетке: крепки прутья, неусыпна стража!

Это Анастасия уже проверила. День и ночь стояли за дверями проклятые старухи. Пойдешь в сад — и они обе за тобой следом, словно воронье, так и мелькают между деревьями. Попробуй только подойти к ограде, они тут как тут. Значит, боятся, чтобы не сбежала? Но куда бежать? Даже если удастся украсть коня, далеко не ускачешь. Чужая страна, чужие люди, а родной дом за тридевять земель. Да и цел ли он после татарского набега? Живы ли отец и братья?

И все же один раз ей повезло. Как-то, гуляя по саду, она заметила в густой траве что-то блестящее. Однако сразу к тому месту не подошла, а принялась вываживать старух, чтобы отвлечь их внимание. Резвилась, прыгала, бегала по дорожкам из конца в конец сада. Старухи немедленно разделились: одна караулила вблизи ворот, а вторая от дальней стороны ограды наблюдала за расшалившейся рабыней. Уловка удалась: старухи в черном оказались достаточно далеко и не могли ее видеть.

И вот наконец Анастасия возле загадочного блестящего предмета. Сердце ее замерло: в траве лежал кинжал с рукоятью из рога. Хищно поблескивала под лучами яркого солнца синеватая сталь изогнутого клинка, так и маня схватить его и поскорее спрятать. Но Анастасия сумела сдержаться, не нагнулась за находкой. Наверно, кинжал обронил кто-то из слуг Алтын-карги или охранник, которому ночью причудился подозрительный шорох в саду. Он отправился поглядеть, не забрались ли в имение воры, и выронил кинжал из ножен, а когда хватился, уже не вспомнил, где случилась потеря. Впрочем, какое имеет значение, кто потерял? Важно, что нашла она! Побегав еще немного, Настя, будто от усталости, повалилась на траву, схватила кинжал и успела спрятать его на груди до появления старух.

«Поздно, голубушки, — злорадно подумала она, увидев медленно приближавшихся с двух сторон стражей в черном. — Проворонили!»

Назад она возвращалась в отличном расположении духа. Как только осталась одна в комнате, тут же вытащила кинжал и попробовала пальцем лезвие клинка: оно было очень остро наточено. Ну, теперь так просто она не дастся! Но тут же пришла другая мысль: где надежно спрятать находку? Носить кинжал без ножен неудобно, а оставить в комнате нельзя: старухи могут обнаружить тайник — они знают тут все щели и углы. Опять же как скрыть кинжал, когда поведут в баню или заставят переодеться? На нее насильно надевали то, что считала нужным хозяйка.

С Варварой она больше не встречалась. Конечно, видела ее из окна своей комнаты, когда та спускалась во двор или гуляла в саду, но лицом к лицу они не сталкивались.

Так ничего толком и не придумав, Анастасия бережно замотала клинок лоскутом ткани и спрятала под платьем. И тут же неожиданно отворилась дверь и вошли ее стражи. Молча схватили рабыню за руки и потащили за собой по лестницам дворца.

Анастасия попыталась вырваться, но старухи держали крепко. Тогда она присела, но получила крепкий пинок коленом в позвоночник, отдавшийся болью во всем теле. Старухи знали, как усмирять непокорных невольниц. Попробуй достань кинжал, когда руки заламывают за спину. Решив не тратить зря силы, она сделала вид, что смирилась. Старухи притащили ее к знакомым дверям, вошли вместе с нею и остановились против дивана, на котором сидела Варвара.

Несколько минут женщины молча разглядывали друг друга, словно соревновались, кто быстрее заставит соперницу опустить глаза. Потом Варвара тихо сказала:

— Я вижу, ты еще больше похорошела. Тебе на пользу свежий воздух и долгий сон. Неужели тебе не нравится у меня?

— Дома лучше, — не сдержалась Настя.

— Дома? — Хозяйка рассмеялась. — Теперь твой дом здесь. Пока здесь. И от тебя зависит, сколь долго ты здесь пробудешь.

— Если бы это зависело от меня…

— Договаривай. — Варвара подалась вперед. — Ты не ценишь доброго отношения, не рада нарядам, прогулкам? Хочешь отведать плетей?

Анастасия молчала, уставившись в пол: какой толк от спрятанного на груди кинжала, если ее крепко держат за руки? О, если бы старухи знали, что может случиться, если рабыня вырвется!

— Ты неразумна. — Варвара откинулась на спинку дивана. — Мудрец сказал: не обнаруживай свою ненависть к тем, кого ты не в силах удалить от себя. Тем более не стоит ее обнаруживать рабу по отношению к хозяину.

Настя отвернулась и стала смотреть за окно, где легкий ветерок играл листвой деревьев в саду.

— Непокорная, — усмехнулась хозяйка. — Ничего, я заставлю тебя стать послушной моей воле! Сейчас тебя спасает красота, но потом ты поймешь, что спасение в том, чтобы стать воском в моих руках. И тогда я слеплю из тебя все, что пожелаю. Смирись!

— Нет! — Рабыня смело поглядела прямо в глаза Варвары. — Лучше умереть!

— А вот это тебе не удастся. Я все равно добьюсь своего: не пряником, так кнутом!

— Тогда бей! Чего же ты ждешь?

— Завтрашнего дня, — спокойно ответила жена Алтын-карги. — Мне жаль обезобразить твое тело.

— Ага, ты ждешь, что я буду мучиться в ожидании наказания? Ошибаешься! Меня не запугать угрозами.

— Какие угрозы? — подняла тонкие брови Варвара. — Завтра возвращается Рифат. Просто я не хочу, чтобы он видел твое исполосованное кнутом тело. Вот и все.

— Завтра? — отшатнулась Анастасия.

— Да, завтра, — подтвердила хозяйка. — Завтра ты станешь его наложницей, а там посмотрим. Учти, многое будет зависеть от того, останется ли он доволен тобой. Еще есть время подумать, что лучше выбрать. Иди!

Старухи потащили Настю к дверям. Она не сопротивлялась, подавленная услышанным.

— Завтра! — Как выстрел в спину ударило ее последнее слово Варвары, которое прозвучало прежде, чем захлопнулись двери.

В своей комнате Анастасия упала на диван и разрыдалась. Что делать? Остается только одно: лишить себя жизни, принять на душу тяжкий грех. Но, может быть, всеведущий и милостивый Господь простит ей? Ведь он все знает и видит.

Она села спиной к двери, чтобы укрыться от старух, достала кинжал и прикоснулась пальцами к нагретому теплом ее тела клинку. Вонзить в грудь острую сталь и пусть душа летит на покаяние? Варвара, конечно, разозлится, но тут же начнет искать для сына новую рабыню. И все повторится. Как же разорвать страшный круг?

Решение пришло само собой: надо убить Рифата! Конечно, потом ей не жить, но и так жизнь кончена, рожденная вольной, она не станет сожалеть о неволе. Всего одним ударом кинжала она сразу поразит наследника рода Алтын-карги, отомстит Варваре, предавшей свой народ, достанет самого Иляса-мурзу, лишив его надежды передать свои богатства сыну, а потом внукам. Не будет больше у мурзы сына!

Только бы у нее хватило сил. Убить Рифата нужно при первой же встрече с ним: другого случая уже может не представиться. Он войдет к ней как полновластный хозяин, готовый сломить сопротивление наложницы, не желающей расстаться с девичьей честью, и никак не ожидая внезапной смерти от ее кинжала. Пусть потом делают с ней все, что хотят. Варваре и Илясу достанется только мертвое тело рабыни, поскольку, убив Рифата, она убьет и себя, чтобы не могли над ней, живой, глумиться. А мертвые сраму не имут!

Остаток дня Анастасия провела в раздумьях и молитвах. Мысли о грядущем дне повергали ее в дрожь, заставляли измученное сердце биться неровно и тревожно. Вдруг старухи обыщут комнату или поведут в баню? Или Варвара решит, что ее сын должен овладеть рабыней в другой половине дома, и не Рифат придет сюда, а ее поведут к нему?

Вяло поужинав, Настя прилегла. Незаметно подкрался сон и подарил отдых ее пылавшей от дум голове…

Утром она сразу почувствовала, что в доме царит необычное оживление. Суетились слуги, хлопали двери, с женской половины далеко разносился повелительный голос хозяйки, распекавшей челядь. Со двора донеслись цокот копыт и приветственные возгласы. Анастасия кинулась к окну.

На красивом вороном коне в ворота имения въехал Иляс-мурза. Рядом с ним гарцевал на гнедом жеребце молодой татарин в богатой одежде. Кажется, что это приехали два Иляса, только один из них старый, а другой еще совсем молод и полон сил. У молодого мурзы такая же манера держать голову, тот же рост и телосложение, даже жесты удивительно похожи. Анастасия поняла: приехал Рифат…

* * *

Ночью, дождавшись, когда все вокруг погрузится в сон, казаки неслышными тенями вылезали из подвала и прокрадывались к имению Алтын-карги. На первый раз ограничились тем, что издали осмотрели дворец и обошли вокруг ограды. Почуяв чужих, сторожевые псы подняли неистовый лай. Забеспокоилась стража, мелькнули огни факелов, и Тимофей решил в следующий раз проникнуть за ограду со стороны сада. На вторую ночь они пробрались в сад и дошли до дворовых построек, но проклятые псы вновь подняли тревогу. Не желая рисковать, Головин дал сигнал отойти.

Заметить их не могли: каждый казак из его десятка прекрасно умел оставаться невидимым не только в темноте, но и при ярком свете дня; все они прошли суровую школу у монахов-воителей, научивших прятаться в степи, в лесу и даже во вражеской крепости, охраняемой усиленными караулами. Но собака — не человек, ее обмануть труднее. Пусть она плохо видит, зато обладает тонким нюхом и прекрасно слышит. Старики утверждали, что псы чуют даже призраков, неприкаянно бродящих в ночи. Так это или нет, но если хочешь выкрасть мурзу, от сторожевых собак нужно как-то избавиться.

Когда вернулись, выяснилось, что случилась досадная промашка: Брязга потерял кинжал. Тимофей помрачнел. Ладно, коли выронил по дороге к имению мурзы, а вдруг в саду? Беда, если слуги Иляса найдут кинжал! Тут же начнут выяснять, чей он. И окажется, что ни у кого в доме такого никогда не было. Значит, в саду побывал кто-то чужой. И непременно усилят стражу, могут даже устроить засады. А если об этом узнают соглядатаи Азис-мурзы? Одна надежда: кинжал был татарской работы. И у казаков и у ордынцев оружие было всякое: турецкое, татарское, русское, сделанное в немецких землях, в Польше и даже выкованное искусными мастерами страны вечерней звезды, как арабы поэтично называли Испанию. Хороший клинок или пистолет легко менял владельцев в круговерти вечной войны и набегов, часто переходил из рук в руки.

Ладно, сделанного все равно не воротишь. Теперь надо как-то изловчиться, чтобы увидеть самого Алтын-каргу и решить, где и как его брать.

Но собаки, проклятые сторожевые собаки! Мысль о них не давала Тимофею покоя. Перестрелять их из лука? Но в темноте можно неточно всадить стрелу, а подранок поднимет такой вой, что весь дом окажется на ногах. А мурзу желательно выкрасть тихо. Может, отравить лохматых сторожей? Конечно, заранее это сделать нельзя, поэтому нужен быстродействующий яд. Причем такой, чтобы собаки его не учуяли, жадно схватили приманку…

Когда Ивко спустился в подвал, Головин отозвал его в сторону.

— Слушай, я на татарина похож?

— Больше на янычара. — Ивко окинул его взглядом. — А что?

— Ты много видел янычар? — недоверчиво прищурился Тимоха.

— Много. — Глаза Ивко зло заблестели. — Я родился на земле многострадальной Сербии… Ладно, что ты задумал?

— Хочу пойти к Алтын-карге. На него посмотрю, узнаю, как и что в доме, где держат собак. Уж больно они чуткие. Отравить бы надо. Да ночью несподручно искать нужную траву для зелья.

— Не ходи, — замотал головой серб. — Я покажу вам Иляса, а собак постараемся усыпить. Я знаю, как это сделать. Послушайся моего совета, не ходи! Карга свято чтит законы гостеприимства, однако насторожится, увидев неизвестно откуда появившегося янычара. А нам нужно, чтобы он спал спокойно.

— Хорошо, пусть так. Но когда и как ты покажешь нам Иляса? Время идет, Спиридон и Сгиб сегодня ночью отплывают. А завтра нас будет ждать струг.

Ивко похлопал казака по широкому плечу и хитро подмигнул:

— Сегодня увидишь мурзу. А завтра его украдем. Отдыхай!

Он собрал пустые миски и поднялся наверх, а Тимофей завалился на лавку. Кругом сладко похрапывали уставшие за ночь товарищи, а его сон не брал. Головин закрыл глаза и мысленно представил себе окруженный садом двухэтажный дворец с деревянными фигурными решетками на окнах. Может, попробовать выманить мурзу из дома? Навалиться на него во дворе, скрутить руки, заткнуть рот, бросить поперек седла и гнать коней?

Нет, не подходит! Что делать мурзе на дворе поздно ночью? Если случится шум, он пошлет слугу узнать, в чем дело, но сам не спустится. А если заявиться к нему заполночь под видом отряда янычар? Нет, он не выйдет к ним, а пригласит к себе. И окружит дом охраной, не доверяя незнакомым вооруженным людям: у янычар дурная слава даже среди единоверцев.

Штурмовать дворец нельзя: у него крепкие стены из камня и толстые двери, а рядом большой город. На шум выстрелов примчится стража. И пожар не устроить по той же причине. Вот незадача!

Может, взять дворец среди бела дня, когда никто не ожидает такой дерзости? Но где прятать мурзу до наступления ночи? В подвале у Спиридона? За это время ханские стражники успеют выставить заставы на всех дорогах и караулы на побережье. Нет, все это не подходит. Надо придумать что-то иное, чтобы обеспечить внезапность нападения и возможность быстро отступить. Дело должно свершиться в считанные минуты: свалиться как снег на голову, схватить мурзу и увезти, а потом пусть татары разевают рты и бестолково мечутся…

Когда пришел Ивко, в голове у Тимофея уже сложился план похищения; он даже прикинул, что и как должен делать каждый его казак.

— Ты хотел увидеть мурзу? — улыбнулся Ивко. — Тогда пошли.

Головин взял с собой Брязгу и еще одного казака.

— Вас трое? — Серб придержал крышку люка, помогая им вылезти. — Все хотят поглядеть на каргу?

— Им его вязать, — как о давно решенном деле, сказал Тимофей.

В сарае стояла доверху нагруженная сеном арба. Запряженная в нее старая кривая кобыла меланхолично косила единственным глазом на людей и лениво переступала разбитыми копытами.

— Заройтесь в сено, — велел Ивко. — И ни звука.

Выехали со двора и свернули к дому мурзы. Арба покатила по узкой каменистой дороге через рощу. Кобыла едва тащилась и часто обмахивалась хвостом, отгоняя надоедливых оводов.

— Раздвиньте сено, чтобы видеть дорогу, — не оборачиваясь, сказал серб. — Скоро нас обгонят несколько всадников. Мурза обычно едет впереди.

Примерно через час они услышали позади дробный стук копыт. Головин жадно впился глазами в приближавшихся всадников. Первым на отличном вороном коне скакал жилистый меднолицый татарин в низко надвинутой на глаза красной шапке, отороченной мехом степной лисы. На его лице застыло выражение высокомерного равнодушия. Немного отстав от него, ехали еще трое людей, вооруженных саблями. Замыкали кавалькаду две вьючные лошади.

«Какой момент! — невольно подумал Тимофей. — Нас трое, у каждого за поясом по паре пистолетов. Разрядить их в упор — и нет больше охраны. А мурзе аркан на шею… Но струг придет только завтра ночью!»

Рядом засопел Брязга: видимо, подумал о том же. Головин ощупью нашел его руку и сжал, призывая замереть, не выдать себя ни единым вздохом.

Даже не взглянув на медленно тащившуюся арбу, Иляс-мурза проехал мимо. Ивко поклонился ему, потом поклонился охране и долго кланялся вслед всадникам, пока они не скрылись за поворотом.

— Видели? — обернулся серб.

— Да, — глухо ответил из-под сена Тимофей. — Давай обратно мимо его дворца. Хочу еще раз взглянуть.

Арба развернулась. Кривая кобыла почуяла, что идет домой, и побежала резвее. Казак пробрался под сеном ближе к Ивко и спросил:

— Как с собаками?

— Они больше не помешают. Жалеешь, что не напал на Иляса?

— Жалею, — не стал скрывать Тимофей.

— Не жалей. Он сегодня не будет ночевать дома, а завтра ты его увезешь.

— Не загадывай. Коней заранее приготовь. И надо им копыта войлоком обмотать.

— Все сделаем, — засмеялся серб.

— Приготовь мне длинные крепкие веревки и наскреби в печи сажи.

— Сажи? — недоуменно пожал плечами Ивко. — Ладно, будет и сажа…

Поздно вечером проводили Куприяна и Спиридона. По обычаю, присели на дорожку, потом обнялись. Волосатый залез в огромный пустой сундук, купец сам навесил на него массивный замок и спрятал ключ на груди. Потом поманил Тимофея и молча указал ему на хитро замаскированные под крышкой отверстия, чтобы сидевший внутри не задохнулся.

— В море выпущу, — усмехнулся в седую бороду Спиридон.

Два дюжих приказчика подняли сундук и вынесли во двор. Поставили на повозку. Уселись сами. Грек взобрался на козлы и тронул коня…

* * *

Днем точили сабли, заряжали ружья и пистолеты, проверяли одежду и обувь. После обеда легли на несколько часов отдохнуть.

Ближе к закату пришел Ивко. С улыбкой подал Тимофею плошку с сажей. Тот поблагодарил и достал небольшой горшочек с топленым салом. Перемешав его с сажей, вымазал себе лицо и руки. То же сделали и другие казаки.

— Хитры, — покрутил головой серб. — Теперь вас в темноте не заметишь.

— Веревки принес?

— Вот они. — Ивко отдал Головину свернутые кольцом веревки. — Отрава для собак готова. Вы подождете в роще, а я схожу к дому и кину им угощение. — Он показал небольшую кожаную сумку, набитую кусками мяса…

Когда вылезли из подвала, уже стемнело. Крадучись, пересекли двор и через калитку в задней стене ограды вышли на дорогу. Бегом припустились по ней к роще, где серб спрятал коней. Отыскивая их, забрались в чащобу. Хорошо еще, Ивко знал как свои пять пальцев каждую тропочку и точно вывел к овражку, в котором тревожно фыркали стреноженные лошади. Головин проверил копыта. Серб не подвел — они были обмотаны кусками тонкого войлока.

— Ждите здесь. — Ивко вскочил в седло и бесшумно ускакал.

Время ожидания тянулось страшно медленно. Разобрали коней, еще раз проверили оружие, сделали на веревках скользящие петли, как на арканах. А серб все не возвращался. Тимофей заволновался: уж не случилось ли чего? Вдруг Ивко заметили и он уводит погоню в сторону или не подействовала на проклятых собак приготовленная им отрава? Что тогда делать? Возвращаться в Азов с пустыми руками? Но как найти дорогу к бухте без Ивко?

Наконец раздался глухой топот копыт и показалась смутная тень всадника.

— Собаки спят, — подъехав ближе, сообщил серб.

— Ты с нами не лезь. Без тебя до струга не добраться, — предупредил его Головин и обернулся к своим: — Не шуметь! Татар убирать ножом или саблей. По сигналу уходим разом. Ивко останется с коноводом. Пошли!

Черными призраками двинулись через ночной лес. Выбрались на дорогу, понеслись по ней к имению мурзы. Остановились неподалеку от стены, за которой раскинулся сад, спешились, отдали лошадей коноводу и молча разошлись в разные стороны. Трое направились к воротам, один казак вместе с Ивко остался при конях, а шестеро перелезли через стену и спрыгнули в сад…

Прижавшись спиной к еще хранившей тепло угасшего дня стене, Тимофей настороженно прислушался: тихо. Сквозь ветви деревьев видно, как желто светятся окна в доме мурзы. Пахнет сырой землей и чуть уловимым ароматом прелой листвы. Ущербная луна посеребрила траву, залила широкий двор призрачным сиянием, положила угольно-черные тени там, куда не достигал ее слабый свет. Собаки молчали. Видимо, им пришлось по вкусу угощение серба.

Рядом притаились остальные казаки, почти неразличимые в темноте. Если не знать, что на расстоянии вытянутой руки от тебя люди, то пройдешь мимо, ничего не заметив и даже не услышав их дыхания.

Осторожно ступая, чтобы не хрустнула под ногой ветка. Головин двинулся вперед. Сабли у всех были привязаны за спиной — их рукояти торчали из-за левого плеча. Так удобнее выхватить клинок и не болтаются ножны, мешая пробираться в темноте. За пояс засунуты пистолеты, за голенищем — кинжал, а на шее — моток крепкой веревки. Вот и последние деревья сада. Впереди, в десятке саженей, угол пристройки, вплотную примыкающей к дворцу. Нигде не видно ни души, словно все вымерло: да и то — время к полуночи.

Тимофей опустился на землю и пополз, стараясь спрятаться от света луны в тени сарая. Оглядываться не было нужды. Он знал, что остальные последуют его примеру. Добравшись до постройки, он выглянул из-за угла: как там, у ворот? Не сумев ничего разглядеть, издал губами чмокающий звук и посвистел, подражая голосу внезапно проснувшейся птицы. В ответ щелкнуло короткое соловьиное коленце, и все стихло. Значит, его люди на месте.

Взобравшись на плечи Брязги, Головин ухватился за край крыши пристройки. Подтянулся и влез на кровлю, опасаясь, как бы она не проломилась под его тяжестью. Но обошлось. Прямо перед ним темнела глухая стена дома. На четвереньках добежав до нее, он снова поглядел во двор. По-прежнему там было тихо и пустынно. Охранники или легли спать, или сидели в доме. Через минуту к Тимофею присоединились Афоня и еще один казак. Трое остались внизу.

Теперь предстояло залезть на крышу дворца. Безотказный Брязга опять подставил плечи, и третий, самый легкий из них, мгновенно вскарабкался наверх. Протянув руку, принял веревки и исчез. Головин начал медленно считать про себя: раз, два, три… Когда счет перевалит за второй десяток, казак с крыши должен сбросить веревки — именно столько времени нужно, чтобы добраться до печной трубы, накинуть на нее петли и вернуться. Не зря туда отправили самого легкого: кто знает, насколько крепка крыша дворца и не услышат ли в комнатах шаги над головой? Ну, что он там копается? Время неумолимо бежит, а струг не может ждать до бесконечности. И до него еще надо добраться.

Интересно, чем сейчас занят мурза? Или он уже спокойно почивает, не чуя нависшей над его головой страшной беды? Видит сладкие сны и не знает, что казаки уже во дворе его дома? Ничего, скоро Паршин получит подарочек. Но, может быть, они похитят Иляса вовсе не для Паршина, а для Москвы? Не зря же потребовали выкрасть того, кто знает о замыслах хана и намерениях турок. Обычно даже то, как поведет себя пленник, может сказать очень многое. Если татарин сразу заведет речь о выкупе, значит, орда не собирается подниматься в набег и начинать войну, а если будет молчать…

Над головой раздался слабый шорох, и мимо лица змеей скользнула веревка. Поймав ее, Тимофей посмотрел наверх: на фоне неба чернела голова казака. Вот он взмахнул рукой и сбросил вторую веревку, а потом третью. Все, теперь можно действовать дальше.

По фасаду дворца, на уровне окон второго этажа, тянулся узкий, шириной в полторы ладони, карниз, опоясывавший здание. Держась за веревки, казаки взобрались на него и осторожно двинулись вперед, заглядывая через окно в комнаты. Ночи стояли душные, внутренние ставни были открыты, а рамы с наступлением тепла вынули до новых холодов, поэтому смельчаков отделяли от внутренних помещений дворца только резные деревянные решетки да неплотно задернутые легкие занавески.

Первая комната оказалась пуста. Разбросанные по коврам подушки, узкогорлый кувшин на низеньком столике, широкий диван, какие-то вещи, кучей сваленные в углу. И никого. Стараясь не смотреть вниз, Тимофей двинулся к следующему окну. На высоте почти четырех саженей, едва находя место, чтобы потверже поставить ногу на узкий карниз, он, как муха, полз по фасаду дворца Алтын-карги. Следом пробирался Брязга.

Во второй комнате вповалку спали на ковре несколько пожилых женщин. Луна освещала голые стены, проплешины истертого до дыр ковра и усталые лица. Наверное, здесь отдыхала прислуга.

Третье окно выходило на внутреннюю лестницу, соединявшую этажи здания. Спиной к окну на ступеньках сидел бритоголовый татарин и обгладывал кость, часто слизывая с пальцев жир. Саблю он повесил на перила и полностью отдался процессу насыщения, ничего не видя и не слыша вокруг.

«Нукер мурзы, — осторожно переступая по карнизу, подумал Головин. — Что будет, если мы не найдем комнаты Пляса? Вдруг во дворце есть помещения без окон? Тогда придется прорываться во внутренние покои и брать его там».

Он миновал широкий простенок и заглянул в следующее окно. Там, сидя на подушках, мирно беседовали несколько мужчин. Они говорили настолько тихо, что их голоса едва долетали до Тимофея.

— У него в прошлом году был хороший урожай… — услышал казак обрывок фразы и, пригнувшись, поскорее убрался от окна. Эти мужчины его не интересовали: среди них не было мурзы Иляса. А впереди ждал еще длинный ряд темных и освещенных окон. И подгоняло нетерпение поскорее найти хозяина дома. Ведь ночь не бесконечна!

Казалось, удача капризно отвернулась, решив зло посмеяться над дерзкими смельчаками. Они уже прошли почти все здание — до угла осталось всего несколько окон, — но Алтын-карги не было ни в одной из комнат. Неужели мурза каким-то чудом успел ускользнуть от похитителей, неведомыми путями узнав о грозящей ему опасности? Если его не окажется ни в одном из покоев по эту сторону дворца, придется перелезть через крышу, спуститься на карниз с другой стороны и вновь осматривать комнату за комнатой. А драгоценное время неумолимо уходит. Наверно, гребцы сейчас вовсю налегают на весла, торопясь вовремя приплыть к заветной бухте…

Еще три окна, в которые он заглянул, только усилили тревогу и нетерпение Тимофея: за ними лежал погруженный в сумрак большой зал — на его стенах висели щиты, сабли и перекрещенные копья, украшенные конскими хвостами. Даже в темноте видно, что все оружие дорогое, хорошей работы, богато украшенное насечкой и самоцветными камнями. Брязга только горестно вздохнул — хоть и близок локоток, да не укусишь! А как славно завладеть хоть одной из висевших на стенах сабель.

После зала опять оказалось окно, выходящее на внутреннюю лестницу. За ним, нахохлившись, как вороны под студеным ветром, сидели под дверями комнаты две одетые во все черное старухи. Напротив, на крюке, вбитом в стену, висел слабо мерцавший масляный фонарь. Старухи молчали и не шевелились: то ли задремали, то ли погрузились в раздумье. Около ног одной из них, свернувшись теплым комочком, спала рыжая кошка.

Перехватив поудобнее веревку, Головин сделал еще несколько шагов и очутился у последнего окна. Лишь только заглянул в него, как сердце радостно екнуло: наконец-то!

Посредине комнаты, спиной к нему, стоял Иляс-мурза в отороченной мехом степной лисы красной шапке. Наверное, ее сшил искусный мастер: у заднего шва положенная по околышу лиса держала в зубах свой хвост, спускавшийся на спину мурзы пушистой рыже-серой косичкой. Вместо глаз у лисицы вставлены зеленоватые камушки, отражавшие свет горевшей в комнате свечи. И казалось, что зверь зло смотрит на внезапно появившегося за окном казака. Вчера, провожая взглядом скакавшего по дороге Алтын-каргу, Тимофей подивился хитрому умению скорняка, выделывавшего шкурку степной хищницы.

Напротив мурзы, судорожно сжав в левой руке платок, стояла девушка в роскошном татарском одеянии. Правую руку она спрятала за спину. На ее бледном лице лихорадочными пятнами горел румянец, а большие глаза были подобны звездам, излучающим убийственно-холодный свет. Такой красавицы Головину не приходилось видеть. Неясное, тоскливое предчувствие на мгновение сжало ему сердце, когда он заглянул в эти глаза. Кто она? Жена или наложница мурзы?

— Уйди добром! — неожиданно по-русски сказала девушка, и звук ее голоса заставил Тимофея слегка вздрогнуть. Сколько боли и муки слышалось в ее словах!

В ответ мурза только тихо рассмеялся и сделал шаг к ней, но девушка проворно отступила:

— Не подходи!

Почувствовав легкий толчок в бок, Головин обернулся — рядом, поблескивая белками глаз на черном, вымазанном сажей лице, радостно скалился Брязга. Держась одной рукой за веревку, он показывал другой на спину мурзы, то сжимая, то разжимая увесистый кулак, словно хотел сказать: чего ждем, надо хватать его и уносить ноги!

Тимофей словно очнулся от колдовского сна, навеянного чарами неизвестной красавицы. Он натянул веревку и уперся подошвами сапог в стену. То же самое моментально проделал Афоня. Головин показал ему растопыренную пятерню, потом ткнул себя в грудь. Брязга понимающе кивнул.

Оттолкнувшись, Тимофей, как маятник, качнулся и, снова приблизившись к стене, оттолкнулся еще, уже сильнее. С другой стороны окна, в такт с ним, раскачивался Афоня Брязга.

Раз, два, три… Пора! Казаки с маху ударили по деревянной решетке ногами, вышибли ее и влетели в комнату. Перекувырнувшись, Головин тут же встал на ноги и от души врезал мурзе в ухо. Не успев даже обернуться на шум, татарин рухнул лицом вниз.

Сдавленно вскрикнула девушка, а Брязга уже сорвал с шеи запасную веревку и спутал мурзе ноги. Сноровисто действуя, он захлестнул ему шею, подтянул руки бесчувственного татарина к затылку и связал запястья. Тимофей сорвал со стены тонкий ковер с яркими узорами и накинул на пленника. И тут распахнулась дверь.

— Шайтан!..

Афоня метнул нож, и черная фигура, возникшая в проеме двери, захлебнувшись криком, кулем осела на пол. Кто-то с воплем покатился по лестнице, где-то внутри дома бухнула дверь, послышались возбужденные голоса.

Но Головин уже спеленал мурзу и легко вскинул сверток на плечо. Шустрый Брязга пританцовывал от нетерпения на подоконнике, держа в руках веревки.

— Уходим!

Тимофей шагнул к помертвевшей от испуга девушке, выхватил у нее из рук платок:

— На память!

Подскочил к окну, принял из рук Афони веревку, оттолкнулся и скользнул по ней вниз, прижимая к себе драгоценную добычу, завернутую в ковер. Следом выпрыгнул Брязга, а сверху уже летел во двор сидевший на крыше казак.

— Меня возьмите, меня! — подбежав к окну, что было сил закричала девушка, но ее голос заглушил переливчатый, разбойный посвист, от которого заложило уши.

И тут же поползли в стороны створки ворот, в них влетели оседланные кони, дробно стуча копытами по плитам двора. Дворец ожил. В окнах замелькали яркие огни, на разные голоса завыли перепуганные женщины, послышался топот многих ног.

А казаки уже поймали коней, на ходу вскочили в седла и рванули через ворота к дороге. Впереди, бросив поперек седла завернутого в ковер мурзу, скакал Тимофей, крепко зажав в кулаке девичий платок.

На двор кучей высыпали полуодетые вооруженные татары. Вслед похитителям бухнул запоздалый выстрел, раздались яростные проклятия. Но было поздно. Как черный смерч, пронеслись всадники и исчезли за оградой. Только раскачивались, тонко поскрипывая, створки распахнутых ворот да серебристым облачком повисла над освещенной луной дорогой поднятая копытами пыль.

В бархатном темном небе над острыми кронами кипарисов и пирамидальных тополей равнодушно сияли низкие крупные звезды. Легкий ветерок прошумел в густой листве сада и улетел прочь, наверно, решил догнать лихих наездников, чтобы вместе с ними долететь до синего моря и надуть парус их струга, помогая плыть к родным берегам…

Вдруг вновь раздался цокот копыт. В распахнутые ворота въехали несколько верховых. Первый всадник привстал на стременах и громко спросил:

— Что тут происходит? Почему шум? Вы что, оглохли, правоверные? Отвечайте! Я начальник ханской стражи Азис-мурза!..

Примечания

9

Пирог (старорус).