Возвращаясь из кинотеатра, Алексей попал под сильный дождь в городском парке. Но он не спешил прятаться от дождя, прибывая в собственных блуждающих мыслях, которые тревожили загнанную в тупик душу. Вдруг он заметил, что не один в этом мире, скрытом за стеной дождя – на скамье неподвижно сидела незнакомка – Виктория. Алексею после долгих уговоров удалось убедить Викторию выпить с ним согревающий кофе в местной кофейне. Впереди у них летняя ночь, чтобы открыться и разгадать тайны друг друга.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Летняя ночь для двух одиноких сердец предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 1
Возвращаясь из кинотеатра, я попал под теплый летний дождь.
Город замер. Ветер стих. Птицы спрятались в кронах берез и тополей, обступивших парк, по которому я все так же неспешно шагал.
Дождь барабанил по карнизам окон близлежащих многоквартирных домов, мелодично играл на листьях, которые трепетали от тяжести капель — я слышал его, я был дождем, я плакал вместе с ним.
Я наивно полагал, что остался под проливным дождем в гордом одиночестве. Но нет — неподвижная женская фигура на кованой скамье привлекла мое внимание.
Как странно, подумал я, почему она не уходит?
Ей так же больно, как мне?
Она любит дождь, эти нежные и сокровенные прикосновения капель с разгоряченным от июльской жары телом?
Или ей стало плохо и она не может самостоятельно подняться со скамьи?
Инфаркт?
Переутомление?
Ворох вопросов за одно мгновение — и ни одного ответа.
Ноги, некогда прикованные к асфальту, поспешили на помощь к девушке в черном платье, скрывающем худобу. Ее лицо скрывала широкополая шляпа с причудливой розочкой. На ножках красовались миниатюрные ботиночки на шнуровке. Руки покоились на коленях, женственные и ухоженные, с длинными пальцами, без колец и яркого маникюра.
Она сидела неподвижно, подчиненная дождю, была в его безоговорочной власти или…
— Прошу вас, — тихий, сдавленный, вибрирующий голос, — уходите.
Ни движения, ни дыхания, только голос и мурашки, бегущие по ее белоснежной коже.
В растерянности, сам не свой, я не знал, как поступить: просто уйти, подчиниться или проявить упрямство и посмотреть в ее спрятанные от других глаза, разгадать их тайну и, возможно, помочь — словом, улыбкой.
— Или останьтесь, — еле слышно проговорила она и добавила: — только на минуту.
— Хорошо.
— Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня. Садитесь на скамью.
Я покорно исполнил желание незнакомки, почувствовав развевающийся шлейфом ее аромат — корица, ромашка и лаванда.
— Вам нравится дождь? — спросил я, поджимая коленки.
— Нравятся мгновения…
— Мгновения?
— Вот как сейчас. Ни ветра, ни голосов, ни шума — лишь дождь. Стеной. Который сглаживает неровности, скрывает уродство. И… дает силы, чтобы жить дальше. Ради таких вот мгновений и стоит жить. Правда?
Никогда не верил в родственные души — где-то заблудшие, когда-то потерянные и неизбежно недосягаемые.
И тут ее мысли вырвались наружу, запорхали под сенью берез, вознеслись в громады небесной тверди, а потом ниспадали до меня, до маленького, ничем не примечательного человечка, песчинки в круговороте времен — и пронзили мою душу. Я хотел потерять сознание, умереть, чтобы возродиться другим, в другом измерении.
В ее измерении.
— А что для вас дождь?
— Я, — мне не верилось, что незнакомка способна мыслить так же, только глубже и эмоциональнее, нежели я. Необъяснимо и чудесно.
— Если я скажу, что вы прочитали мои мысли…
— Я вам не поверю.
— Неудивительно, — я выдавил улыбку. — Дождь, по моему мнению, музыка, в которой нет искусственности. Которая сглаживает фальшь. И прощает, наверное, наши ошибки. Дождь — это живая симфония.
— А вы — настоящий?
— Не знаю. А вы?
— Хочу быть такой.
— Можно взглянуть в ваши глаза?
— Зачем?
— Чтобы увидеть вас живой, — не раздумывая, ответил я.
Она опустила на колени шляпу, взъерошила кудрявые рыже-каштановые волосы, ниспадающие на плечи, и посмотрела на меня заплаканными большими глазами, бледно-голубыми, низко посаженными и очерченными ресничками, касающимися век, над которыми красовались рыжие брови.
— Вы довольны? Увидели?
Я не отвечал. Ловил глазами ее россыпь веснушек на носике, немного вздернутом и угловатом; две еле видимые линии на правой щеке — шрамы; полные любви и чувственности губы; подбородок с ямочкой.
— Не терзайте, скажите, что вы видите: жизнь или угасание? Пожалуйста. Только честно.
— Жизнь.
— Спасибо, — и снова слезы, скатывающиеся по щекам вместе с капельками дождя. — А теперь уходите. Не заставляйте девушку просить дважды.
— Не могу.
— Так будет лучше.
— Не для меня.
— Я прошу — уйдите, — она говорила спокойно, не переходя на эмоции.
— Я уйду.
— Спасибо.
— Когда выпью с вами кофе.
— Что? Это…
— Это не шантаж. Нет, нет же. Я приглашаю вас согреться горячим кофе, поговорить всего полчаса, а потом проститься.
— Навсегда?
— Не верю этому слову.
— Зачем вам полчаса?
— Это мгновение, которое я не хочу упускать.
— Зачем? — короткий вопрос — и молчание. Она держала в руках кружку с ароматным цветочным чаем. Замерла, глядя на исходящий пар, вьющийся вверх и исчезающий в мире, где играла спокойная музыка, где приглушен свет плотными синими шторами, где люди вполголоса беседовали — признавались, лгали, возмущались и смеялись. Перед тем как глотнуть, незнакомка спросила: — Все же, зачем мы тут?..
— Убедить вас остаться со мной, — я пил крепкий черный кофе.
— Невозможно.
— И этому слову я не верю.
— Почему?
— Не верю по двум простым причинам. — От горячего чая ее щечки покрылись нежнейшим румянцем, глаза заблестели, словно солнечные блики на гладкой поверхности озера, а волосы, пахнущие летним дождем, завивались, кружа мои мысли, мою голову, мое несчастно бьющееся сердце. — Первая — банальное нежелание достигать невозможного, а вторая — незнание.
— Вы отчасти правы. Но…
— Я просто хочу поговорить.
— Тогда спросите, как меня зовут?
— Как вас зовут? — я улыбнулся, она — в ответ. Скромно. Робко.
— Виктория. А вас?
— Алексей.
Я протянул руку, чтобы скрепить знакомство рукопожатием. От прикосновения с ее все еще холодной шелковистой кожей меня обдало приятной дрожью, я почувствовал легкое покалывание на кончиках пальцев, как от статического напряжения.
Неловкое рукопожатие затянулось: я не хотел ее отпускать, она не вырвалась.
— Приятно познакомиться, — сказал я и нехотя, против собственной воли, отпустил ее руку.
— И мне. Будем на «ты»?
— Конечно, конечно.
— Раз мы познакомились… — Молчание. Ее глаза изучали меню. — Ты не будешь против, если я закажу кусочек трюфельного торта?
— Безмерно рад.
— Обожаю его. Настаиваю, чтобы и ты попробовал.
Я позвал официанта и заказал два «трюфельных чуда».
— Часто здесь бываешь? — поинтересовался я.
— Нет. Я редкий гость в таких заведениях. Предпочитаю домашний уют. Особенно в последнее время.
— Каждый вечер пятницы я был здесь.
— Сегодня пятница.
— Сегодня — точнее, несколько недель назад — все изменилось.
— Расскажешь?
— Эта история не красит меня.
— Мы не на свидании.
— Верно. — Ее улыбка — это закат в зимнюю стужу, так же волнует и слепит. — Тебе интересно?
— Да.
— Я потеряю время, минуты. Тик-так. Хочу узнать о тебе. Узнать: почему ты сидела одна в парке, под дождем?
— Узнаешь, — Виктория накручивала волосы на указательный палец и взглянула на меня глазами, полными теплоты, безмерной чистоты и озаренными ореолом доброты. Я тонул в них, погружался в нее, видел то, что не видел никто — ее красоту души. — Обещаю.
— Хорошо. — Пришел официант, поставил тарелки с «чудо-трюфелями» и бесшумно удалился. — Ты веришь в родство душ?
— Скорее да, чем нет.
— Я поверил сегодня.
— Из-за меня?
— Ага. У тебя нет такого чувства, что мы уже где-то когда-то встречались?
— Есть.
— Невероятно.
После недолгого молчания, мимолетных переглядываний, улыбок, безвозмездно подаренных друг другу и согревающих сильнее, чем горячие напитки, я начал рассказывать о том, о чем не стоило бы рассказывать, особенно незнакомке. Доверить сокровенное и личное, свою тайну, скрываемую глубоко внутри, — поступок опрометчивый. Даже глупый.
— Я работаю. А, нет, прости. Не так начал, — я запнулся. Раздирал еще не зарубцевавшуюся рану. — Я работал много лет на заводе. С двадцати лет. Именно тогда моему отцу сделали операцию на сердце (успешную, по мнению лечащего кардиолога). Он прожил несколько недель, счастливый, что обманул смерть, а потом просто не проснулся, затаив дыхание. Он так и не убрал полуулыбки победителя с лица.
— Соболезную.
— Это было давно, — голос дрогнул.
— С годами острее чувствуешь боль от утраты.
— Я скучаю. Дико скучаю. Не хватает совета, одобряющих слов, критики; его смеха, ворчания, тембра; его запаха.
— Когда умерла мама — что-то умерло во мне, — призналась Виктория, — словно кто-то вырезал кусок меня, оставив лишь фрагмент — незаконченный, с кучей комплексов. Умер не человек, а мой Бог, подаривший мне жизнь. Без Бога — путь уже не тот…
— Одинокий, — добавил я.
— Потерянный, — Виктория указательным пальцем убрала предательскую слезу. — С ее смерти прошло много времени, но путь, по которому мне надо идти, я так и не нашла.
— Я нашел. Да только он оказался ошибочным. Фальшивым, — закрыв глаза, я послал отцу слова любви. И продолжил. — Младший брат с сестрой учились в школе — два года разницы, мать работала ведущим инженером по сметной работе. Поэтому вопрос о моем очном обучении в техническом институте был решен. Я перевелся на заочно-вечернюю кафедру и устроился, как уже говорил, на завод. Работал как вол на термических печах и по совмещению ремонтировал оборудование, чтобы оплатить учебу и содержать семью. Было трудно. По словам матери, выбил последние ростки эгоистического и самовлюбленного мальчишества, став мужчиной, способным принять жизнь такой, какой она была на самом деле. До двадцати я бороздил кучерявые облака, считая себя Наполеоном, которому ничего не стоило изменить мир и быть в нем единогласным Королем. Царская корона быстро слетела с головы, когда я вступил в ряды грубых, неопрятных работяг, которые при всем при этом обладали такой человечностью, что позавидовал бы любой закоренелый интеллектуал-буржуа.
— Никогда не была на заводах.
— Многое упустила. Именно там кипит, бесконечно бурлит жизнь с извечными проблемами и победами, матерными криками и залихватским смехом. Там, где есть опасность для жизни, люди сплачиваются в единый организм, молекулой к молекуле. Если ты хочешь увидеть, услышать, прогнать через себя «то самое настоящее» — проведи одну рабочую смену в трудовом коллективе, где деньги зарабатываются потом и даже кровью. Это не объяснить. Это надо пережить. Я нисколько не жалею об этом бесценном опыте, когда начинаешь ценить то, что имеешь. И дело не только в деньгах.
— Кем ты работал до увольнения?
— Ведущим инженером по ремонту оборудования в медеплавильном цехе. Ответственная должность. Интересная, перспективная. Два года я справлялся со своими должностными обязанностями: модернизировал, проводил капитальные и текущие работы, был в центре аварийных ремонтов и предлагал мероприятия по предупреждению инцидентов. Жил, можно сказать, на работе. День ото дня набирал «мускулы» бесценного производственного опыта. Мне казалось, что нет такого оборудования, которое я не понимал бы как ремонтировать — уверенности было выше крыши. Со мной советовались старшие товарищи, отработавшие порядка сорока лет на производстве и когда-то учившие меня, как держать гаечные ключи. Присутствовал на селекторе главного инженера завода, где в горячих спорах рождались истины — решения проблем. Был правой рукой начальника отдела, который безоговорочно доверял мне и моему чутью: я не ждал, когда оборудование выйдет из строя, всегда был впереди планеты всей. Не подумай, я не хвастаюсь…
— Не подумаю. У тебя было хорошее будущее на заводе.
— Это и окрыляло… И, как выяснилось позже, губило меня.
— Успех всегда рождает неудачу, — философски заметила Виктория.
— За два месяца до краха мне пророчили должность начальника отдела по ремонту. Я мысленно поднялся на ступень ВЫШЕ, обретая блаженное чувство удовлетворенности от жизни. Мне казалось, я добился ВСЕГО до тридцати лет. И не важно, чем мне приходилось жертвовать: каждый день работать почти по четырнадцать часов, а вечером в пятницу смертельно усталым вклиниваться в шумную компанию коллег, якобы друзей, и напиваться до одурения. Ну и что? Это нормально. Так все работают, кто хочет добиться успеха, талдычил я себе под нос. И неважно, что на личном фронте лишь случайные встречи — нелепые интрижки, заканчивавшиеся по одному и тому же сценарию. Не было счастливого конца.
— Ты любил? — вопрос неожиданный, создавший сиюминутную неловкость, от которой ее щечки заполыхали нежнейшим румянцем. Я улыбнулся:
— Трудно сказать.
— Чтобы от любви ты становился сам не свой.
— Не помню.
— Значит, не любил.
— Любовь обходила меня стороной, — признался я, прокручивая в голове все те неловкие и неудачные любовные эпизоды, которые раньше нисколько меня не задевали, проходили мимо меня, словно ничем не примечательный шлак. До сегодняшней поры. — Я сам убегал от любви. Предпочел обвенчаться с работой.
— Сейчас ты развелся с работой…
— Это точно, — я нервно засмеялся. — Разругались мы в пух и прах.
— Самое время открыться для любви.
— Уже открылся.
— В смысле? — Виктория вздрогнула от своего же вопроса.
— Я открываюсь тебе.
— Нет, нет, — она замотала головой. — Только не мне. Пожалуйста.
— Почему?
На вопрос я не получил ответа.
В ответ — лишь тишина.
Молчание.
Она о чем-то думала, не смея посмотреть на меня, в мои начавшие паниковать глаза. Я не хотел потерять ее. Отпускать, дарить другим. Я точно знал, что влюбился в нее.
— Заплати по счетам и уходи. Забудь обо мне. Потому что я опасна для тебя, — Виктория говорила на полном серьезе — это и пугало. Глаза, ее милые глаза, уперлись в стол, а хрупкое тело замерло, словно заледенело. — Опасна.
— Как ты можешь для меня быть опасной, когда я увидел в тебе родственную душу? Когда я чувствую, что знаю тебя бог знает сколько лет, хотя знаком не больше часа?
— Я опасна для тебя.
— Не боюсь, — утвердительно сказал я.
— Не боишься, что из-за меня твоя жизнь может пойти под откос?
— Она давно сошла с рельсов и катится черт знает куда.
— Я говорю так… потому что у самой не хватает сил встать и уйти. Уйти от тебя.
— Зачем убегать, когда хорошо?
— Потом будет плохо, — она дрожала. Видел, как мечется ее душа. Она делала выбор. Между мной и мной. Быть или не быть со мной. Поддаться мгновению, искушению с дьяволом, или сразу броситься в пропасть.
— Это будет потом.
— Если ты или я сегодня не расстанемся…
— Ну и пусть. Я хочу любить этим вечером.
— Ты серьезно сейчас? — ее глаза перестали бегать.
— Еще как. За тридцать лет я ни разу не чувствовал такого влечения, такого единения, такой легкости.
Виктория посмотрела на меня влажными от слез глазами и спросила:
— Почему ты раньше не нашел меня?
Я хотел сказать, что был слеп, но не успел.
Виктория поцеловала меня — и вихрь ветра унес меня в самое сердце неописуемого и доселе неиспытанного чувства.
Чувства любви.
— Прости, я сама не своя, — она взяла сумочку, резко встала и сказала. — Мне нужно в уборную. Извини.
— Ничего.
Я ждал минут пятнадцать-двадцать. Может, больше. Может, меньше. Время порой непостоянно и тянется очень долго, когда ждешь. Ждешь и ждешь, а впереди — пелена тумана неопределенности.
Полчаса прошло — и она исчезла в тумане, в вихре времени, где любовь больно отдается в груди.
Я, опустошенный и потерянный от непонимания, заплатил и вышел на улицу, поглощенную вечерними сумерками.
Почему?
Красота вечернего неба осталось на заднем фоне, посерела, став незаконченным полотном; на первый план вышагало мое одиночество, которое шло совсем рядом, дыша мне в затылок, смеясь надо мной, иногда хватая и сдавливая горло, отчего кружилась голова, а в глазах все расплывалось.
Ноги вели меня домой, обратно через парк, к тому самому месту, где мы встретились.
Я надеялся на чудо — увидеть ее на скамейке, подбежать к ней, обнять, слиться с ней воедино — и больше не отпускать.
Надежды рухнули так же быстро, как построились.
Мечты, мечты… они так сладки, так вдохновляют, пока не спотыкаешься о рифы и не тонешь на дне океана, где поджидает огромное чудовище с необъятной пастью, которое мы величаем реальностью.
Сев на скамью и облокотившись на твердую и неудобную спинку, я закрыл глаза и слушал шептание ветра в надежде найти подсказку, куда он унес мою единственную — первую — любовь, что явилась как вспышка света в безграничной тьме.
— Прости, — от ее тихого голоса я вздрогнул и открыл глаза. Виктория стояла передо мной, а я не верил, что это действительно она.
— Ты мне снишься?
— Нет, — она подсела ко мне так близко, что я почувствовал ее дыхание, ее ванильный запах. — Я не смогла уйти. От тебя.
Виктория нырнула в мои объятья и прижалась к груди, затаив дыхание, дрожа всем телом. Как же она была прекрасна: стройная и обворожительная, скромная и хрупкая.
Моя.
Правой рукой я гладил ее шелковые пряди волос, а левой — цепко обхватил талию, покрывшуюся мурашками.
— Знай, что ты единственный мужчина, которого я обнимаю в первый же вечер.
— Я знаю.
— Что с нами происходит?
— Волшебные вещи.
Мы сидели в объятьях друг друга, наслаждаясь угасающим вечером, небом, озаряющимся ворохом звезд, луной, чье сияние обволакивало серебром окружающий бренный мир, где двое нашли уединение в касаниях, словах и жестах.
— Расскажи, что было дальше, — попросила она.
— Если ты не против, можно, я возьму паузу и выслушаю твою историю?
— Думаешь, я снова убегу?
— Нет. Просто не хочу, чтобы ты так скоро разочаровалась во мне.
— А если я пойму? Наоборот, поддержу?
— Я буду рад…
— А ты не боишься разочароваться во мне, когда я расскажу о себе?
— Нет.
— Ох, как бы я не хотела начинать… — Молчание. — Ты просто не представляешь, что тебя ждет.
— Наверное, сказка?
— Плохая сказка.
— Пожалуй, в такую ночь можно многое простить.
— До восьми лет я считала себя сумасшедшей. Другой. Чужой. Такой я и была для сверстников. Девочкой, которая любила гулять в одиночестве, болтать с небом, деревьями. Я избегала общества, пребывая в себе и не открывая лишний раз рта. Сверстники меня сторонились, поодиночке опасались со мной сталкиваться, а большой компанией — издевались, как над проклятой ведьмой. Их издевательства — шлепки, пинки, похабные словечки, розыгрыши — меня не трогали. По большей части веселили. От этого детки становились еще злее и жестче: они хотели довести меня до слез, до страданий, до боли, чтобы посмеяться. Но ничего не выходило. Однажды меня толкнули с лестницы. Ради шутки. Ради собственного утверждения в стае зверей, где изгоев либо бросают, либо убивают. Падение с бетонных ступенек — вздох и удар — и вот я уже не могу встать с холодного пола, ноги отнялись. Я плачу. Они смотрят. Стоят как вкопанные солдатики. Вижу в их глазах страх, перемешанный с жалостью и бесчувствием. Закрываю глаза — хочу умереть. Проснуться в ином мире, где меня поймут. Полюбят. Примут такой. Такой настоящей. Но умереть не так просто.
Я не говорила, что сирота?
Конечно, не говорила. Никому не рассказывала.
Ты первый…
Меня бросили на скамью подле церкви. Зимой. В начале февраля. Истошные крики младенца услышал батюшка Матвей и с Божьей помощью спас мою жизнь.
Мне повезло — я не помню годы, проведенные в детском доме. Меня, двухлетнюю и молчаливую, увидели, как заветную игрушку на витрине, влюбились и решили, что удочерят. Бездетные супруги, Мария и Владимир, которым было далеко за сорок, обрели во мне смысл жизни.
Жаль, не оправдала их надежд.
Я старалась изо всех сил угодить им и их желаниям. Они искренне верили, что я вырасту той, кем они загадали: веселой, творческой, открытой. Свободной от комплексов и других человеческих предрассудков. Записали меня в кружок танцев, в школу маленьких художников, читали каждый вечер замечательные детские книги, которые я любила слушать и уплывать в вымышленные миры писателей. Разговаривали со мной, веселили, любили и часто обнимали. Очень часто. Так продолжалось до семи лет.
Пять лет они были непреклонны.
Пять лет выдалбливали, кусочек за кусочком, гранит моего молчания, моей отстраненности.
Безуспешно.
Я не могла — но хотела! — стать другой. Потому что я такая. Такой и примите.
Не приняли и ничего не сказали.
Приемные родители отстранились от меня — дали свободу. Полную свободу, подарившую крылья, с помощью которых я упорхнула ввысь. Летала, летала. Не ведая, что пути обратного нет и не будет. От этой истины крылья вспыхнули, обожглась душа. Почерствела. Скукожилась. Неполноценность нависла черной тучей, закрыла солнце — свет. Я снова потеряла Богов. Я потеряла путь, себя, мир. Я замкнулась еще больше, загнав себя в болото. В котором вязла, увязала.
А потом меня толкнули в школе.
Прогноз врачей был неутешителен. Перелом позвоночника в шейном отделе с частичным повреждением спинного мозга. Была на волоске от смерти, говорили мне врачи, повезло.
Повезло.
Бог миловал.
Правда, тараторили они, повреждения настолько серьезны, что встать с постели уже не получится. 99 процентов, что до конца своих дней мне лежать и не двигаться, быть овощем.
Я не кричала, не плакала, не истерила. Просто я не поверила врачам и улыбнулась им и приемным родителям. Мария не выдержала, разревелась, убежала, пошатываясь из стороны в сторону. Владимир стоически держался. Настоящий мужчина. Смелый и гордый. Любила его по-своему. По-особому. Только вот он не почувствовал. Не прочувствовал.
— Дочь, ты как?
Я кивнула. Это значило, что все хорошо.
— Не сдавайся.
— Не сдамся.
Он поцеловал меня в лоб и ушел. Надолго ушел. Убежал от меня. Бросил вместе с Марией.
Конец ознакомительного фрагмента.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Летняя ночь для двух одиноких сердец предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других