Финал роковой проститутки

Василий Боярков, 2019

Получив опасное ранение, не совместимое с жизнью, Ветрова Екатерина впадает в тяжёлую кому. Пока она находится между жизнью и смертью, в бессознательной памяти возникают жестокие воспоминания прошлой жизни, временами ужасные, а подчас и просто невероятные. В то же самое время её мстительный враг Глеб Туркаев готовит ограбление Центрального хранилища Банка России…

Часть вторая. Злосчастная красота

Глава V. Неблагополучная семья

Детство Ветровой Катеньки протекало в глубокой провинции, в небольшом городишке, не превышавшим десяти тысяч потомственных жителей. Спившиеся родители выделялись чрезмерным пристрастием, стойкой алкогольной зависимостью. Развращённая мать являлась ещё и женщиной лёгкого поведения. В их грязной квартире постоянно находились странноватые посетители; они охотно пользовались её безнравственными услугами, направленными на похотливую надобность. Некогда несравненная соблазнительница настолько превратилась в асоциальную личность, что недостойная плата (несмотря на значительный спрос, богатый выбор пло́тских клиентов) осуществлялась исключительно вино-водочными изделиями.

Давно смирившись с растленным срамом, отец принимал участие во всех разнузданных непристойностях, многочисленных оргиях, послушно дожидаясь очередную спиртную порцию. Вначале он лишился престижной работы, а следом ещё не одной, потому как не мог подолгу нигде удержаться. Закономерно сделался устойчивым безработным, едва ли не презренным бомжом.

Маленькая девочка росла в жестоких условиях: мать издевалась над ней, как только могла.

Говоря о внешних характеристиках, Ветрова Любовь Владимировна являлась молодой, едва достигшей тридцатилетнего возраста; красивое лицо носило неизгладимые следы долгого, системного пьянства (они выражались подглазными мешками, сморщенной, по-стариковски обрюзглой, кожей, синюшным оттенком); превосходно сложённое тело (начинавшее понемногу полнеть) довершало печальный, растленно опустившийся, образ; голубые, горевшие озорным огоньком глаза — единственное, что выдавало желание жить. Одеяние являлось неброским и выдавало небрежное отношение, что ей без разницы, как она выглядит и какое производит на кого впечатление.

Отец, по поведенческим качествам, мало чем отличался от спившейся матери; вдобавок он был старше на целых пятнадцать лет. Худая физиономия, испещрённая бесчисленными морщинами, совсем не напоминала красавца мужчину, с каким познакомилась прекрасная чаровни́ца Лю́банька, когда она только-только освободилась из мест тюремного заключения. Первым делом коварная бестия увела завидного, во всём состоявшегося, мужчину из прежней семьи. За каких-то недолгих пять лет она сделала из Ветрова Сергея Геннадьевича неприглядного, вообще безвольного, старца; серые очи, некогда выразительные, теперь не выражали ничего, помимо безмерного желания мертвецки напиться; высокий рост сделался ссутуленным, сгорбленным и приближался к низкорослой жене, не выросшей выше среднего (а ведь раньше возвышался над ней почти на целую голову). Как он выглядит, второй родитель особенно не зацикливался — относился беспечно, невнимательно, скорей наплевательски, а последние несколько лет одевался в вещи старые, от времени обветшалые.

В общем, родители маленькой Катеньки выглядели неприметным, едва не печальным образом. К наступившему моменту самой ей исполнилось всего лишь четыре годика. Добродушный отец относился к малолетнему чаду более снисходительно — возможно, он даже её любил? В отличии от него, суровая мать, ничуть не скрывая, говорила, что постылая дочка ей в страшную тягость и что послана свыше как жуткое наказание. При каждой провинности, пускай и никчёмной, совсем незначительной, она не забывала об этом напоминать, обижая чудовищными, не по родному озлобленными, попрёками. Как жуткое следствие, немилосердные побои и обидные оскорбления четырёхлетняя Екатерина терпела практически ежедневно. Редкий случай, когда остервенелая мамаша уставала от беспробудного пьянства и когда она устраивала короткие перерывы. Протрезвевшая женщина вдруг вспоминала про забитую, везде несчастную, девочку и в те недолгие дни практически носила её на руках. Но! Сердобольные проблески случались нечасто и являлись для унижаемой дочери лучшими днями во всём её кошмарном существовании. В основном в зачумлённой квартире, где постоянно царили и полный хаос, и внутренний беспорядок, безвольному созданию приходилось и страшно и жутковато; но деться из того кошмарного ада ей было некуда. Постепенно к непомерно жестокому обращению Катюша привыкла, и даже считала его нормальной жизненной нормой.

В детском садике, куда её определили бесплатно (как дочь малоимущих родителей), давно уж привыкли, что за ней никто не приходит, и, как водится, отпускали Екатерину до дома либо одну, либо в сопровождении ближайших соседей. Однажды, вернувшись, она с ужасом обнаружила, как в одной из комнат непутёвая, напрочь развратная, мать ласкается с чужим, незнакомым ей, дядькой. Пьяный отец преспокойненько посапывал в других помещениях. Опешившая малышка безвольно застыла на пороге родительской комнаты, не в силах двинуться с места.

Через какое-то время Ветрова-старшая заприметила, что за ними с очередным ухажером внимательно наблюдают. Резко оттолкнув полового партнёра, она стремительно встала. Быстрым шагом подошла к растерянной дочери, застывшей от непомерного шока. Остервенело схватила за длинные волосы и потащила в соседнюю комнату, где умиротворённо похрапывал опоённый родитель. Рассыпав в одном из углов сушёный горох, поставила плакавшую малышку на оба колена и злобно так, словно гадюка-змея, прошипела:

— Вот, «маленькая дрянь», теперь постой и подумай. Будешь знать, как без разрешения подглядывать за старшими взрослыми.

Заливаясь горючими слёзками, маленькая Катя просяще запричитала:

— Мамочка, прости… я больше так никогда не буду… честно.

Однако зловредная женщина была непреклонна. Создавалось некое нехорошее впечатление, что она получает от дочкиных страданий злорадное удовольствие. Украдкой Любовь улыбалась, а чем более та ревела, тем радостнее становилось извечно недовольное выражение. В тот раз жестокое наказание ограничилось всего единственным часом, показавшимся страдавшей малышке нескончаемой, поистине немыслимой, вечностью. Постепенно, с течением времени, бесчеловечная мера воздействия вошла у осатанелой пьяницы в дурную привычку, и за любую провинность Катюша, предварительно хорошенько избитая, отправлялась в болезненный угол и вставала там на колени; она опускалась на сушёный горох, рассыпанный на постоянной, бессрочной основе. Нетрудно догадаться, труд его убирать никто на себя уж больше не брал. Итак, пропойца мамаша испытывала от детских мучений необъяснимое наслаждение, неуёмное, едва ли не сумасшедшее, угнетённое же дитя лишь копило ярую злость и закаляло бойцовский характер.

Постепенно Катька настолько привыкла к ежедневным побоям и нескончаемым наказаниям, что научилась не обращать на болевые ощущения большого внимания; она плакала уже не всерьёз, а в основном для вида, чтобы не раздражать мучительницу-родительницу. Живя в постоянных страданиях и злобном тиранстве, несчастная девочка достигла шестилетнего возраста. Родители её, непутёвые, к тому времени совсем деградировали. На развратную маму пылкие ухажёры заглядывались всё меньше и меньше, заходить же к ней продолжали лишь крайне асоциальные личности. И вот настало нездоровое время, когда в их доме нечего стало есть! Вернувшись однажды со школьных занятий (она пошла уже в первый класс), Катя неосторожно спросила:

— Мама, а чего мы будем сегодня кушать?

— Ах, тебе, «дрянная девчонка», ещё и жрать подавай?! — заорала полупьяная Люба, хватаясь одной рукой за девчоночьи волосы, а другой раздавая болезненных оплеух. — Постой-ка, милая, в уголке, да ещё и на жёстком горохе: тебе, я вижу, невероятно понравилось.

Едва закончив с поучительной репликой, бессердечная женщина потащила бедную малютку на каждодневное «заключение». Не забывала она неистово приговаривать:

— Если хочется, «мелкая сучка», лопать, так пойди же, «подленькая мерзавка», и укради. Кстати, «поганенькая тварь», и меня заодно накормишь.

Просить милосердной пощады оказалось бы бесполезно. Тем более что Екатерина телесной боли уже не чувствовала. С другой стороны, она хорошо себе усвоила, что если не будет плакать, то материнская ярость только усилится, и она придумает для неё чего-нибудь посерьёзнее. Озабоченная невероятной, но и весомой причиной, терзаемая малютка исправно рыдала — а лютая ненависть всё больше крепла и значительно нарастала.

Чтобы хоть как-то себя прокормить, шестилетняя девочка схлестнулась с компанией аналогичных детей, отверженных непутёвыми «предками» и оказавшихся бесконтрольными беспризорниками. Они занимались собирательством металлических отходов, железного лома, не всегда добывая его исключительно законными способами. Как злободневная очевидность, злачная семейка оказалась под пристальным вниманием правоохранительных органов, в частности детской комнаты милиции; их поставили на превентивный учёт и «наградили» позорным клеймом «неблагополучной, социально опасной».

Так прошёл ещё один год, продлившийся в мучительных испытаниях, в суровых лишениях, в тревогах за будущее. Катя по-тихому, не привлекая маминого внимания, отметила тоскливое семилетие и стала готовиться к отчаянной мести, по-детски считая себя достаточно взрослой; она выжидала удобного случая. И вот! Однажды, зайдя после школы в срамную квартиру, она обнаружила, как мать её, аморальная, находится с тем же самым мужчиной, с которым засталась и в первый раз, ставший в крохотной жизни поистине знаковым. Оба ненавистных ей человека лежали в родительской комнате, развалились на их неширокой семейной кровати и оставались полностью голыми; мужской представитель был сверху. Полупьяный отец сидел перед подъездом на уличной лавке, впрочем, как и всегда, по сложившейся за долгие годы бесхребетной привычке; он терпеливо ждал, когда ему «разрешат» войти и когда угостят «заслуженной» выпивкой.

При виде, с одной стороны омерзительной, с другой — несправедливой, картины, вмиг напомнившей обо всех перенесенных мучениях да жутких страданиях, внутри семилетней девочки всё разом вскипело. Оскорблённое негодование усиливалось «за изгнанного родителя». Оставаясь на диво спокойной, Екатерина отправилась на грязную кухню; там она выбрала наиболее длинный нож. Взяла его в правую руку и вернулась в развратную комнату, где презираемая мамаша наслаждалась бесстыдным развратом — предавалась плотским утехам с давним любовником. Униженная дочка медленно подошла к ним сзади. Некоторое время наблюдала за энергичной мужицкой задницей, «питавшей» ненасытной любовью разнузданную родительницу. Девчачья нерешительность продлилась не больше минуты. Выбрав удобный момент, она с недетской силой, долгие месяцы копившейся ненавистью, всадила широкий нож в мужскую промежность — вонзила по деревянную рукоятку, на двадцать пять сантиметров лезвия. Извлекла обратно и молча осталась понаблюдать, что же случится в последующем.

Взвыв диким, каким-то умопомрачительным, голосом, раненый мужчина попытался скорее привстать; но… он так уже и не смог: его словно разбил периферический паралич. Вначале опешив, очумевшая женщина постепенно сообразила, что же всамделишно приключилось; она попыталась столкнуть умиравшего кавалера, истекавшего кровью и стенавшего в предсмертной агонии, — у неё ничего не вышло. Так оба они и застыли: он — истекая багровым ручьём; она — вереща от испуга и призывая на помощь.

Наблюдая за безумной, до дрожи неописуемой, сценой, Катя силилась побороть очередное желание «вонзить острый ножик заодно и в голую развратницу-маму». Несколько раз она порывалась броситься; но… с огромным трудом ей удалось победить то сильное, неодолимое казалось бы, искушение. Хотя, если честно, оно являлось настолько великим, насколько прозвучи сейчас какое-то грубое слово — судьба растленной мучительницы была бы то́тчас же решена. Как будто нечто такое осознавая, смятенная женщина, глядя в ожесточённые дочкины очи, где-то уверенные, а в чём-то решительные, почувствовала приближавшуюся погибель и раболепно запричитала:

— Катенька, миленькая, прости… не убивай ты меня, пожалуйста… я больше тебя никогда не обижу… я исправлюсь… честно-пречестно.

Бесстрастная девочка ничего не ответила, а стояла и мысленно боролась со страстным, сейчас неукротимым, желанием «закончить существование ненавидимой женщины». Постепенно пронзённый любовник затих, а тело его, безнравственное, смертельно обмякло. У нерадивой мамаши кое-как получилось его отбросить — скинуть на грязный, да ещё и изрядно окровавленный, пол. Дальше она изощрялась, поддавшись нормальному чувству выживания, инстинкту самосохранения. Осторожно обойдя вооружённую дочь стороной, перепачканная кровавыми выделениями, так ничем и не прикрывшись, мамаша помчалась на улицу, раздирая лужённую глотку громкими криками: «Помогите!!! Спасите!!! Здесь убивают!!!»

Когда приехали сотрудники местной милиции и лично увидели, что же в страшном итоге случилось, многим, даже видавшим виды, стало не по себе. Невозмутимая девочка так и стояла посередине родительской комнаты; она оставалась с кровавым ножом, крепко зажатым в правой руке, и озиралась то вправо, то влево, как затравленный дикий зверёк, готовая в любую секунду бросится в последнюю, для кого-то явно смертельную, битву. С неимоверным трудом удалось вырвать из маленьких ручек опасный резак. Неожиданно, когда к ней приблизились на близкое расстояние, Екатерина резко набросилась на ближнего офицера. Каким-то невероятным чудом удачливому милиционеру посчастливилось увернуться, а ополоумевшая бестия заметалась по крохотной комнате; она размахивала перед собою убийственным инструментом и не давала к себе приблизится. В какой-то момент её схватили за худосочную, опасно вооружённую руку, успешно разоружили; но… обезумевшая Катюша, отчаянно извиваясь, продолжила рьяно брыкаться, остервенело кусаться и жёстко царапаться. Пришлось её связывать и колоть успокоительным препаратом.

Впоследствии Екатерина долгое время лечилась в психиатрической клинике, а по выходу её определили в детский приют, располагавшийся в небольшом провинциальном посёлке, со странным названием Сидорино-Городище. За время стационарного наблюдения, пока притесняемая малышка лежала в областном диспансере, проводилось тщательное расследование, где выявились страшные факты «жестокого обращения с малолетним ребёнком». Незамедлительно последовало волевое решение, подтверждённое неоспоримым судебным приказом «изъять Екатерину Ветрову из неблагополучной семьи». Порочные горе-воспитатели лишились родительских прав, а заботиться о содержании затравленного ребенка взялось советское государство.

Глава VI. Детский дом

Богоугодное заведение представляло собою красное двухэтажное кирпичное здание, с общей периметральной площадью не менее полутора тысяч квадратных метров; прилегавшая территория (где, помимо отдельно отстоявшей замызганной кочегарки, располагались и иные хозяйственные постройки) огораживалась двухметровым забором, выполненным из сваренных металлических прутьев; ворота являлись аналогичными, единственное, чуть выше, а на верхних стыках сводились под конус. Они оставались всегда надёжно запертыми, а значит, самовольно покинуть неприглядное учреждение становилось практически невозможно. Именно сюда, в невзрачное здание, и прибыла семилетняя Катенька Ветрова.

Встретила её лично директор Злыднева Маргарита Петровна. По достигнутому возрасту она приближалась к пятидесяти годам и выглядела женщиной строгой, как водится грозной; зелёные глаза скрывались за толстенькими очками и бросали на подведомственных воспитанников ненормально строгие взгляды; вечно нахмуренный лоб лишний раз подтверждал, что она свыклась с предназначенной ролью «наводить на маленьких проказников и подсознательный страх, и раболепное подчинение»; пепельные волнистые волосы укладывались эффектной причёской; средняя полнота придавала солидной фигуре некую величественность, а заодно и внушала гораздо бо́льшее уважение.

— Здравствуй, Екатерина, — нахмурилась зловредная директриса, отобразившись присущей суровостью. — Зовут меня Маргарита Петровна. Я в детском доме главная, и меня здесь принято слушаться. Так же поступишь и ты. Если проявишься девочкой воспитанной и хорошей, мы непременно подружимся. В противном случае — когда ты вдруг посчитаешь, что сможешь хоть что-нибудь поменять — жизнь твоя, никчёмная, круто изменится, и ты познаешь всю тяжесть принудительных наказаний.

Катя слушала молча; она прекрасно понимала, что вряд ли ей в ДД окажется лучше, чем приходилось в постылом доме. Но! Делать нечего, злая судьба решила всё за неё — распорядилась, что теперь ей необходимо привыкнуть к новым невзгодам, тяжким лишениям. Наблюдая нарочитое безразличие, Злыднева с интересом спросила:

— Ты меня слушаешь, деточка?

— Да, Маргарита Петровна, я Вас слушаю, и очень внимательно, — последовал чёткий ответ; он высказывался хотя и маленькой, но рассудительной притворой-пройдохой.

— Тогда я продолжу… Живём мы здесь по заведенному распорядку: подъём в шесть утра; до шести часов десяти минут зарядка; до семи тридцати утренний туалет и уборка спален; далее — лёгкий завтрак; с восьми тридцати начинаются основные занятия, длящиеся вплоть до пятнадцати; в перерыве, в одиннадцать пятьдесят, — обед; по окончании занятий, получасовой тихий час; с пятнадцати тридцати и до восемнадцати тридцати личная самоподготовка; в перерыве, ровно в шестнадцать, — полдник; до девятнадцати — ужин, за которым следует воспитательный час; с двадцати и до двадцати одного часа — свободное время; потом одновременно проходят и подготовка ко сну, и туалетные процедуры; в двадцать два — конечный отбой. Всё ли тебе, детка, понятно?

— Да, Маргарита Петровна, мне всё абсолютно ясно, — заверила новенькая воспитанница, не моргая и глазом.

— Хорошо, тогда следуй устраивайся… займёшь пока койку на верхнем ярусе.

Подхватив немногочисленные пожитки, свёрнутые в тряпочный узелочек, Екатерина отправилась в детскую комнату, где единственным рядом располагались десять двухъярусных железных кроватей. Нижние все занимались, то есть, свободными оставалась лишь парочка верхних, расположенных у самого входа. Предусмотрительная девочка решила занять вторую, что находилась подальше.

Время случилось только-только послеобеденное, а значит, все другие воспитанники, в силу привычного распорядка, занимались полагавшимися основными занятиями. Катя сложила необъемные вещи в личную тумбочку и осталась дожидаться коренных обитателей. Когда все принудительные мероприятия последовательно закончились, девчачье помещение наполнилось весёлым щебетанием да возбуждёнными криками. Другие обитательницы, такие же подневольные, как и несчастная Катька, представляли собой различные возраста́; они находились в промежутке от шести и до шестнадцати лет. К новенькой, впрочем, как и везде, отнеслись настороженно — никто не хотел принимать её в давно сложившуюся устойчивую компанию.

Первоначальное, сугубо негативное, обращение малышку всецело устраивало, потому как, хотя и являясь довольно общительной, в новом кругу она чувствовала некое отчуждение, пока ещё непонятное.

Так прошёл первый день пребывания в государственном детском доме. После сытного ужина, закончив вечерние процедуры, детдомовские воспитанники уложились в пружинные, армейского образца, кровати. Когда все остальные затихли и вроде бы, заснувшие, засопели, Екатерина сомкнула уставшие глазки и совсем уж засобиралась отправиться в царство сладостных сновидений… Как вдруг! Она почувствовала, как некая непреодолимая сила увлекает её в узкий прикроватный проход и как она же не забывает прихватить и тёплое одеяло. Оказавшись на голом, холодном полу, недоумённая девчонка тут же почувствовала, что её поплотнее обернули собственным покрывалом. Непроизвольно попыталась кричать. Почти одновременно испытала на хрупком теле жуткую боль, а неокрепшее тельце поочередно стало принимать бесчисленные удары, наполненные озлобленным гневом, совсем не девчачьей яростью. Пинали нещадно! Все обитатели детской комнаты (ровно восемнадцать воспитанниц) стремились внести свирепую лепту. Успокоились не раньше, чем Катя перестала подавать хоть какие-то звуки и когда сделалось больше чем очевидно, что она лишилась сознания.

Так её и оставили лежать одну на деревянном полу. Никто не соизволил поучаствовать в горемычной участи, до крайности несправедливой судьбе; напротив, отъявленные мучительницы «с чувством исполненного долга» разошлись по личным кроватям и преспокойненько легли отдыхать — предались «успоко́енным» сновидениям. Ветрова лежала без чувств около трёх часов, а после, придя в себя, кое-как забра́лась на верхнее место. Ужасно хотелось уснуть и хоть на время уйти от страшной реальности, но целительный сон к ней так и не шёл. Мучаясь от телесной боли и неотступной бессонницы, она провалялась вплоть до утра, так и не смыкая заплаканных от обиды девчоночьих глаз.

Наутро все встали как будто ни в чём не бывало. Ужасно хотелось рассказать о неправильном беззаконии да нажаловаться ответственным воспитателям; но интуитивно Екатерина решила «ни в коем разе не ябедничать». Предполагалось, что с ней осуществили общепринятую детдомовскую проверку. Зная о жёстком обычае «принимать в ряды новеньких, проводя им суровое испытание», практичная директриса вызвала Ветрову на доверительную беседу.

— Как ты себя чувствуешь, деточка? — поинтересовалась Злыднева, не изменяя давней привычке; она продолжала сохранять хмурое, непререкаемо властное, выражение. — Не болит ли чего у тебя? Может, хочешь на что-то или кого-то пожаловаться?

— Чувствую я себя, Маргарита Петровна, просто прекрасно, — не по-детски серьёзно отвечала сметливая девочка. — Да и сетовать мне теперь особенно не на что: я нахожусь в добром семейном кругу. Кстати, со своими бедами я как-нибудь справлюсь сама — и даже не сомневайтесь!

— Раз так, — заканчивая обыденный диалог, промолвила руководитель детского учреждения и пожала плечами, — иди занимайся.

Катя отправилась на обязательный учебный процесс. Вечером, когда по детдомовскому расписанию существовало свободное время, она нашла на улице обыкновенную деревянную палку, прямую и прочную. С одного края заточила под острый конец. Изготовив простое оружие, в чём-то незаурядное, но в умелых руках достаточно эффективное, осталась дожидаться позднего вечера. В кровать она ложилась, целиком готовая к отражению любого, пускай и нежданного, нападения.

Ещё одну ночь Ветрова провела в затаённой тревоге, без сна, и ожидая подлой девчачьей агрессии; правда, сейчас она намеревалась дать им, подлым негодницам, достойный отпор. К её удивлению, всё прошло и спокойно, и тихо, и полностью бесконфликтно: её, отлично выдержавшую первое испытание, более не тревожили. На следующие сутки молодой организм, сломленный непомерной усталостью, не выдержал пережитого за последние дни недетского напряжения, и Екатерина забылась долгожданным, хотя и тревожным сном, наполненным навязчивыми кошмарами. Ежечасно, вздрагивая всем крохотным телом, она просыпалась, обливалась холодным потом, теребилась непродолжительной дрожью, а через доли секунды проваливалась обратно.

Утром Катюша встала слегка отдохнувшая. После общепринятой короткой зарядки направилась в умывальную комнату. Там находились две девочки, достигшие девяти и двенадцати лет. Одна, что выглядела постарше, обратилась к Ветровой, как не покажется, с нормальным, совершенно обыкновенным, вопросом:

— Эй, новенькая, тебя как, «вааще», зовут?

— Катя, — равнодушно ответила та.

— Слушай, а у тебя какая зубная паста? — вставила другая, что являлась помладше.

— «Жемчуг». А что? — осведоми́лась Екатерина.

— Отдай её нам.

— С какой, интересно, радости?

— Всё очень просто, — продолжила старшая, — мы тебе «ща» все зубы повыбьем, и она тебе, поверь, уж более не потребуется…

— Аха-ха-ха! — засмеялись обе, как им представилось, удавшейся шутке.

Хорошенечко просмеявшись и придав себе наигранно гневный вид, озорные девочки принялись медленно наступать; они явно не намеревались сидеть сложа руки. Ветрова встала в защитную стойку, а стиснув покрепче зубы, наполнилась непревзойдённой решимостью. Словно приготовившаяся к броску ядовитая змейка, злорадно так прошипела:

— Только попробуйте…

Хотя Катюша и казалась сравнительно маленькой, но она вдруг стала похожа на разъярённого, зажатого в угол, зверька, встреча с коим не сулила ни доброго, ни хорошего. Видя её решительный вид, наступавшие неприятельницы на мгновенье остановились… однако быстро сообразили, что, взявшись за дело и не доведя его до логического конца, окончательно потеряют прежний, с трудом добытый, авторитет — они продолжили лобовое сближение. Как только оказались друг против друга, на расстоянии не более метра, рослая воспитанница приготовилась нанести кулачный удар и повыше замахнулась правой рукой. Екатерина удерживала под беленькой майкой заранее изготовленную остроконечную палку. Она резко выхватила её наружу, а легонько присев, воткнула деревянное остриё в верхнюю бедренную часть не в меру нахальной соперницы. Получалось, орудие собственной самозащиты Катя всегда носила с собой, прижимая резинкой трусов к хрупкому, совсем ещё юному, тельцу.

Укол оказался настолько сильным, что заточенный кончик вошёл под кожный покров едва не наполовину. Взвыв от пронзительной боли, пострадавшая проказница пониже присела, а следом и вовсе опустилась на «пятую точку». Ветрова снова отобразилась защитной позой и стойко выжидала второго противодействия — нападения другой неприятельницы. Видимо не такая смелая (да ещё и воочию наблюдая, как, охваченная жуткими муками, извивается более настойчивая подруга), та к конфликтному столкновению не очень-то и спешила.

— Ну что, есть ещё настырные охотники до моей зубной пасты? — храбрая сиротка интересовалась твёрдо, но вовсе не грубо. — Или ещё кому-нибудь объяснить, что лучше меня не трогать?

— Нет, нет, — заключила которая считалась помладше, — мы всё прекрасно поняли и обещаем оставить тебя в покое.

— То-то же!.. То-то же! — промолвила Ветрова и спокойным, а главное уверенным, шагом отправилась к моечной раковине; она неторопливо закончила и утренний туалет, и водные процедуры.

После знаковых событий, естественных испытаний, представительницы детского дома приняли Катю в большую семью, посчитав ее достойной быть частью их дружного коллектива. Конечно, с течением времени между отдельными воспитанницами возникали всякие локальные стычки, но теперь они представлялись чем-то обыденным, не унизительным, совсем не обидным. Помимо прочего, к периодическим побоям в тех злачных заведениях со временем привыкают: конфликтные ситуации там возникают на постоянной основе, и если не происходит случайных потасовок с равными по силе и возрасту, то обязательно достанется от ра́звитых воспитателей.

Глава VII. Зловещий кочегар

Вот так, находясь и в постоянной борьбе за захудалое выживание, и в нескончаемых унижениях, Катенька прожила в государственном детском учреждении четыре года; ей исполнилось одиннадцать лет. Развиваясь, росшее тело обретало привлекательные внешние очертания, и старшие детдомовские мальчики вовсю засматривались на бесподобную, просто прекрасную, девочку. Возможно, из-за повышенного внимания большую часть времени Ветрова и проводила именно с ними? Хотя и среди девчачьей команды она давно уже пользовалась вполне заслуженным стойким авторитетом и считалась лихой да дерзкой «пацанкой», никому не дававшей спуску, способной постоять как за себя саму, так и за менее сильных. Среди несовершеннолетних обитателей детского дома сложилось определённое мнение, что жить с ней лучше мирно, а выяснять отношения — это того не стоит. Похожее суждение укоренилось даже у старших, более рослых, воспитанников. Но не только непреклонным характером выделялась Екатерина! Она показала отличные мыслительные способности, неплохо училась и с лёгкостью осваивала наиболее трудные образовательные предметы, как, впрочем, всю школьную программу — в общем и целом. Получалось, кроме выстраданного умения защищаться, от щедрой природы она получила бесценный дар, выраженный острым умом, мгновенной сообразительностью, необычайно красивой внешностью.

Но!.. Не одни только мальчики заглядывались на привлекательное творение, когда-либо созданное благословенной Вселенной. Однажды она гуляла с двумя приятелями: Петей — мальчиком чуть старше двенадцати лет, обладавшим щуплым телосложением и белобрысыми кучерявыми прядями; Стёпой — пятнадцатилетним юнцом, начинавшим приобретать мужские и сильные формы, выделявшимся чёрными, как смоль, волосами, идентичными им глазами, в чём-то похожими на цыганские. Увлёкшись нехитрой игрой, они вышли к мрачному зданию кирпичной котельной, находившейся в дальнем конце детдомовской территории.

Строение являлось кубическим и имело длину каждой грани, равную десять метров; оно выступало за металлическую ограду и граничило с ней лишь боковой стороной, где монтировалось специальное зарешеченное окошко; входная дверь и каменный уголь находились снаружи, чтобы никто из маленьких обитателей не смог бы приблизиться. Говоря об отопительном работнике, он точно так же не имел на огороженный земельный участок свободного доступа.

Неожиданно, придав себе заговорщицкий вид, Стёпа шипя зашептал:

— Ребят, а знаете ли вы, что в этом доме живёт настоящий чёрт, и страшный и чёрный, как его грязный, вонючий уголь.

— Нет, — задрожав в суеверном испуге, ответила Катя, — а что он там делает?

— Он заманивает туда маленьких мальчиков с девочками, — продолжал злорадный рассказчик вкрадчивым голосом, — потом мучает, жарит их в огненной печке, а затем — когда покроются хрустящей корочкой — жадно съедает.

— Не может быть! — запротестовал напуганный Петя, истерически вздрагивая. — Как же он это делает, если в стене каморки нет даже крохотной дверцы?

— Всё очень просто, — приближаясь к зловещему полушепота, пересказал Степан страшенную повесть, слышанную им, пока он слыл доверчивым маломерком (она унаследовалась от старших воспитанников), — тёмной-претёмной ночью, когда все ложатся спать, он вырывает глубокую яму, через которую пролезает в детдомовский сад. Затем подходит к жилому зданию, через нижнее окошко залезает вовнутрь и садится в туалете спокойненько ожидать, пока туда не придёт наивный ребёнок. Чёрный чертище резко его хватает и немедленно убегает, утаскивая с собою в жуткую кочегарку. Сразу кидает в горящую печь, неторопливо обжаривает, а после жадно сжирает, начиная с запечённых ручек и ножек, пока не доходит до вкусненькой головы. Особое удовольствие ему доставляют детишкины глазки, а под конец съедает и тёплое сердце.

Мелкие девочка с мальчиком слушали словно заворожённые, не в силах проронить ни кроткого слова: так рассказанная история походила на страшную правду. Вдруг, как будто в реальное подтверждение, в закопчённом окне появилось лицо настолько чудовищное, насколько Екатерина не удержалась, а пронзительно закричав, побежала к основному строению, в минуту суровой опасности показавшемуся ей даже спасительным. Недвусмысленному примеру последовали и остальные спутники, как старший, так же и младший.

Но кто их перепугал? Похоже, зловещая сказка не отдалялась от жизненной истины, а прочерневшая рожа, показавшееся в оконном проёме, принадлежала тому пресловутому кочегару. Он ещё долго смотрел, как от неказистой, зачуханной изнутри и снаружи, постройки удаляются неразумные деточки; он наблюдал за ними большими глазищами, полными неутолимого мужского желания. На странном человеке стоит остановиться особо…

Он виделся не то что б непривлекательной личностью, нет, тот представитель сильного пола имел, ну! просто отталкивающую наружность — настолько был уродлив и страшен. Жутковатый облик выделялся в первую очередь кривобоким лицом, скривлённым на левую сторону; оно казалось таким безобразным, что у всякого, кто видел его впервые, вызывало чувство неодолимого страха. Как же оно представлялось? Во-первых, над правым глазом располагался рогообразный нарост; во-вторых, левая часть лба отображалась намного шире; в-третьих, заскорузлая кожа покрывалась шрамами от перенесённой раньше ветря́ной оспы; в-четвёртых, огромный нос походил на вороний клюв; в-пятых, скривлённые губы дополняли немыслимой безобразности. Ходил отопительный рабочий немного согнувшись — его гнул к земле чудовищный горб, перекосивший и без того невзрачное тело; он создавал неоспоримое ощущение, что одна часть существенно выше другой. Звали его Мухротов Гаврила Свиридович; он обладал немыслимой физической силой, а мускулистые, крепкие руки никак не гармонировали с приведёнными описаниями. Заканчивался невзрачный облик короткими кривыми ногами, делая его гориллообразным, скорее всё же уродливым. Достигнутый возраст составлял чуть более тридцати пяти лет.

Итак, несуразный мужчина выглянул в окошко замызганной кочегарки и поразился от образа чудесной малышки, представшей пред похотливым, плотоядно звериным, взором. Ошарашенный, кочегар долгое время не мог найти спокойного места и взад-вперёд-обратно ходил по вверенным помещениям — обдумывал некий чудовищный замысел…

Ничего не подозревая, озорные проказники вернулись к детскому дому. Юркнули в игровую комнату, где, кое-как отдышавшись, при́нялись обсуждать то жуткое наваждение, что представилось их возбуждёнными взорами всего лишь пару минут назад.

— Вы его видели? — спросил старший мальчик.

— Да, — ответила перепуганная сиротка, — ну и страшила.

— Вот теперь он всяко нас всех запомнил, — продолжал Степан нагонять побольше неимоверного ужасу, — и обязательно выловит — и непременно сожрёт!

— Не может такого быть? — стуча от страха зубами, промолвил вусмерть перепуганный Петя. — Как он попадёт в приютское помещение?

— Я, кажется, уже рассказывал?.. Подстережёт тебя ночью в мальчишечьем туалете, а следом утащит, потом изжарит — и, точно, сожрёт!

— Я теперь ни за что на свете ночью из спальной комнаты никуда не выйду, — сделал младший подросток корректное заключение.

— Да ладно вам!.. — заметила рассудительная Катюша. — В ночное время в ДД никого не пускают, так что никто туда не залезет! Если честно, я его и днём-то ни разу не видела, а значит, ему сюда — вообще! — нельзя заходить.

— Ага, как же… будет он спрашивать хоть чьё-нибудь разрешение, — угрожающе настаивал Стёпа, — придёт сегодняшней ночью, пока все будут спокойно дрыхнуть, а зайдёт так тихо, что его никто и не остановит.

— Да?.. А дежурная воспитательница? — робко вставил двенадцатилетний ребёнок.

— Ха, они что, разве не спящие люди? — презрительно ухмыльнулся второй подросток. — Они, беспробудные сони, спят даже крепче, чем ты или Катька.

— Не слушай его, — твёрдо заверила рациональная девочка, — никто посторонний сюда не придёт — поверь, это неоспоримо! Попробуйте назвать мне хотя бы единственный случай, и укажите, если я окажусь сейчас неправа.

На категоричное утверждение возразить оказалось нечем, и бойкие дети, имея бесценный талант «подолгу ни на чём не зацикливаться», постепенно забыли обо всём, недавно произошедшем.

После того события ми́нуло больше месяца. Примерно в середине июля, когда стояла жаркая, по-летнему удивительная, погода, детдомовских деток построили организованной группой; их повели искупаться в естественном водоёме, расположенном не далее чем в полутора километрах. Местность вокруг была сплошь кустарниковая, переходившая постепенно в лесистую. Для захода в купальный периметр имелось достаточное пространство, предполагавшее что-то около двенадцати метров; само маломерное озерко едва ли доходило, в наибольшем диметре, до четверти километра.

Оказавшись в тёплой, солнцем нагретой, воде, радостные воспитанники при́нялись наслаждаться приятной прохладой; не забывали они незатейливо играть да простодушно резвиться. Весёлые праздники устраивались нечасто, поэтому каждый стремился получить от недолгой забавы как можно большее удовольствие. Как и все остальные, Катя не пожелала пропускать блаженное состояние и безмятежно плескалась в чудесном озёрном источнике.

По окончании освежительной процедуры, шу́мные дети побежали в ближние кустистые насаждения, чтобы отжать в них купальные принадлежности. Распределись следующим образом, как и всегда: шаловливые мальчики отправились влево; стеснительные девочки, соответственно, вправо. Возможно, покажется странным, но Ветрова (поскольку больше общалась с мальчишечьей половиной) незаметно для остальных подружек и, разумеется, детдомовских воспитательниц устремилась за бойкими пацанами. Оказавшись вне зоны видимости, ребячья ватага, вся вместе, остановилась. Екатерине пришлось углубиться немного дальше, пока разнополые друзья окончательно не скрылись из виду. Сняв детский купальник, она интенсивно принялась его выжимать. Вдруг! Прозорливая девочка внезапно почувствовала, как кожа спинная неестественно сжалась, как худенькое тельце сковалось болезненным мышечным спазмом и как вдоль всего позвоночника забегал настойчивый предательский холодок. Хотя сиротка и не являлась излишне пугливой, но сейчас её трепетное сердечко сжалось от незнакомого, до жути пугавшего, ужаса, и на мгновение как будто остановилось.

Не понимая, что именно явилось исходной причиной, Катя, не видя впереди ничего, что предвещает действительную опасность, предположила её наличие сзади, попыталась по-быстрому обернутся — и… тут она обмерла: прямо перед ней стоял страшный кочегар Мухро́тов Гаврила Свиридович. Не давая опомниться, он легко подхватил одиннадцатилетнюю кроху под мышку, зажал ей охрипший роток и потащил, углубляясь в густые кустарники, переходящие в жутковатую чащобу бескрайнего леса.

Удалившись на приличное расстояние, он небрежно бросил потенциальную жертву на голую землю. Какое-то время угрюмо стоял, словно наслаждаясь девчачьими душевными муками. Хотя на самом деле он упивался малолетним, целиком не сформированным, тельцем, чтоб охватиться неестественной нормальному человеку разнузданной похотью и чтоб достигнуть пик извращённого возбуждения. Постепенно маниакальный выродок входил в безумный экстаз, неестественный, ни с чем не сопоставимый, ничем не оправданный. В звероподобном обличии он выглядел настолько ужасным, насколько отвратительный вид напрочь парализовал Екатеринину волю. Тем более что она не окрепла ещё как душевно, так и физически. Всё же, поступая на подсознательном уровне, она попыталась ползти — двигалась неторопливо, как будто в замедленной съёмке, отдаляясь немного в сторонку. Но! Непроизвольное устремление только сильнее подогревало то необузданное желание, что стойко засело в чудовищном лике невиданного страшилы. Осатаневший изверг, он наслаждался беспомощным состоянием и лицезрел на слабую девочку, представшую обалделому взору «в виде дрожавшей от страха несчастной страдалицы». Порочный злодей медленно, но неотъемлемо наступал. Постепенно, созерцая безвольное состояние, в какое удалось повергнуть прелестную кроху, неугомонный ирод возбуждался значительно больше, что, кроме довольного вида, выражалось широко раскрытыми зенками, — обезумевший взгляд застыл и словно остекленел.

Катя, глядя на жуткого изувера, отчётливо понимала, что просить у человека-монстра милосердной пощады окажется бесполезно. Однако! Надежда умирает всегда последней, поэтому она решилась на подсознательную попытку и, едва удерживаясь от слёзных рыданий, с дрожью залепетала:

— Пожалуйста, пощадите меня… не трогайте… я ничего Вам плохого не сделала.

Напротив, незатейливые, казалось, слова явились как команда к началу ужасного действия. Окончательно озверев, половой истязатель набросился на обреченную девочку. Схватил за тонкую шею, потуже сдавил дыхательный путь и собрался вообще парализовать девчоночью волю. Обдавая вонючим, омерзительно противным, дыханием, в котором смешались запахи алкогольные, чесночные, дымные, гадкие, грязный подонок приступил к кошмарному делу.

Как же ей было страшно, мучительно больно! Однако за весь период жестокого истязания Катя не проронила ни малого звука, и одни только крупные слёзы, похожие на большие бриллианты, струились по бледным, и гладким, и исхудалым щекам. Девчушка оказалась неглупой и, задыхаясь от зловонного запаха, исходившего из омерзительной рожи, гориллоподобной и страшной, отчётливо представляла, что жуткие мучения, единственно мучительным ужасом, по-видимому, не кончатся; в не по-детски развитых мыслях она попрощалась с жизнью, а через некоторое время и вовсе лишилась сознания…

В то же время другие мальчишки, обеспокоенные необъяснимо долгим отсутствием, несколько раз её покричали, а не получив успокоительного ответа, побежали назад и рассказали ответственным воспитателям «о нешуточном исчезновении малолетней воспитанницы». Буквально сразу организова́лись быстрые поиски, и взрослые бросились прочесывать кустистые насаждения. Хорошо ещё, определить местоположение измученной девочки оказалось совсем нетрудно: Мухротов, отъявленный выродок, передвигаясь по высокой траве, оставил отчётливый след, подводивший напрямую к жестокому, ни с чем не сравнимому, телесному истязанию.

Успели вовремя! Насладившись бесчеловечным мытарством, безжалостный мучитель искал подсобный предмет, с помощью коего возможно беспрепятственно, а главное (ужасно сказать!) сразу, добить страдающую малышку, подвергнутую немыслимым издевательствам; она давно уже ничего не чувствовала. За невообразимым занятием его и застала — лично директор детского дома. Она моментально всё поняла и властным голосом прокричала:

— Не сметь! И убирайся-ка отсюда быстрее, а завтра явишься ко мне на душещипательную беседу! Ну?! Быстро!

Увидев разгневанную начальницу, недавний изверг обмяк, как побитый пёс, покорно склонился и скореньким шагом засеменил короткими ножками прочь; он всё более удалялся от места ужасного преступления, не выразимого никакими людскими словами. Бессознательную девочку, на руках, перенесли в учрежденческие покои, где постепенно привели её в чувство.

Нетрудно догадаться, что чудовищное событие, крайне жестокое истязание, вызвало б значительный общественный резонанс; в результате (так требовало веление времени) Злыднева Маргарита Петровна не посчитала необходимым афишировать столь тяжкое происшествие, для себя, несомненно, губительное. Подчинённым сотрудникам строго-настрого приказала «поменьше трепаться», как она, презренная, заявила: «Чтобы не уронить честь детского учреждения». Касаясь тирана, страшного кочегара, единственное, что безответственная директриса с бездушным мерзавцем сделала, — провела с ним задушевную, превентивную и профилактическую, беседу. Несмотря на безрассудный поступок, она всё равно оставила презренного подлеца на грязной работе: на низкий оклад никто из нормальных людей особо не шёл и качественную замену найти было попросту невозможно.

Глава VIII. Ночные прогулки

Прошло ещё долгих пять лет. Екатерина расцвела, превратившись в шестнадцатилетнюю девушку, очаровательную, прелестную, восхитительную. Воспитанная на постоянной борьбе, она сделалась твёрдой, наглой, бесстрашной и беспощадной. В недобрую память навсегда врезался случай с отвратительным кочегаром, а главное — безнравственное поведение бесстыжей руководительницы, оставившей насильника безнаказанным. Всей душой она возненавидела презренную директрису и нисколько не скрывала ненавистного чувства, отчасти непреодолимого, а частью, возможно, и страшного.

— Придёт прекрасное время, и Вы за «покрывательство» недоноска-ублюдка ответите, — сказала она однажды, когда ей исполнилось всего лишь четырнадцать лет.

— Поживём увидим, — стало уклончивым ответом, последовавшим от Маргариты Петровны.

С тех пор она всячески притесняла неукротимую бестию, не упуская удобного случая, чтобы если и не ударить, то обязательно «дрянную» девчонку, унизить да, дерзкую, оскорбить. Как утверждала, в назидание остальным, на долгую память потомкам. Дивное дело, применяемые методы только сильнее укрепляли стойкий, уверенно непреклонный, характер и воспитывали несгибаемую, едва не стальную волю, делая детдомовскую сиротку злой, непомерно жестокой. Приобретённые качества Ветрова научилась умело скрывать и никогда не выдавала всеобщему обозрению душившие изнутри живые эмоции; она становилась абсолютно непроницаемой, неподвластной стороннему пониманию. Теперь Екатерина могла, даже испытывая сильную, просто невероятную, душевную боль, мило всем улыбаться и продолжать спокойно общаться — как будто ни в чём не бывало.

Мухротов, наблюдая за Катькой из единственного окошка мрачной, до́ черна загаженной, кочегарки (когда та изредка играла неподалёку), не оставлял зловещие мысли и собирался довершить бесчеловечное истязательство, жуткое и беспощадное, ставшее смыслом опустошённой, никчёмной и никудышной, жизни. Но не только свирепое убийство он намеревался воплотить в безжалостной мести! В той же мере поганого урода, как морального, так и физического, терзали развратные грёзы; он вынашивал умопомрачительную идею, как сможет осуществить чудовищный замысел, в чём-то коварный, а где-то ужасный.

Итак, время шло. Повзрослев, Екатерина сделалась самой старшей среди сиротских девчонок. Как следствие постепенного созревания, у юной красавицы появились интересы диаметрально другие, никак не сочетавшиеся с давними, ещё девчачьими, помыслами. Бесподобная симпатяжка уверенно заглядывалась на взрослых парней, вынашивая далеко не чисто пацанскую дружбу. У неё появились новые секреты, любовные тайны, которыми непременно нужно хоть с кем-то делится. Вольно или невольно, пришлось сдружилась с двумя похожими сверстницами, достигшими пятнадцати и, соответственно, шестнадцати лет.

Первая, помладше, по имени Даша, выделялась пышными формами, развивалась не по годам, но являлась не очень красивой: во-первых, рыжие густые волосы отбросили неприглядную тень на белое личико, усыпав его многочисленными веснушками и сделав не очень приятным; во-вторых, заострённый нос выглядел излишне большим, загнутым книзу своеобразным крючком; в-третьих, зелёные глаза казались безмерными, точь-в-точь как зловредной ведьмы, и всегда светились плутовским озорством, непревзойдённым лукавством; в-четвёртых, бесформенное тело не обладало превосходными формами, а единственное, что было нём особенно привлекательно, — это стройные, ни с чем не сравнимые, ноги. К неброской одежде она относилась совсем неразборчиво и, уподобляясь Катюхе Ветровой, одевалась во что не придётся. Если последнюю (с её-то превосходными внешними данными!) невзрачные одеяния нисколько не портили, рыжеволосая подруга выглядела нелепо, словно разряженная капуста.

Вторая, Анастасия, являлась ей полной противоположностью. Передавая прекрасные формы, можно остановиться на следующих параметрах: она была худощавой, стройной, эффектно сложённой и выделялась нормальным, согласно возрасту, ростом; лицо выглядело настолько красивым, что сравнивалось либо со сказочной феей, либо с загадочной нимфой, либо морской сиреной (последнее подтверждалось миленьким, едва ли не ангельским голоском); большие голубые глаза гармонировали с белокурыми волнистыми локонами; маленький, аккуратненький, словно точёный, нос изящно сочетался с чувственными губами, переходившими в миленький подбородок. В отличии от двух остальных подружек, к верхней одежде сногсшибательная красотка относилась с исключительной скрупулёзностью и выбирала себе лишь самые лучшие вещи. С её чисто женским капризом, принимая во внимание наличие у других непредвзятого отношения, особых затруднений она не испытывала.

Говоря о Екатерине, в ней к наступившему возрасту всё настолько могло показаться воистину совершенным, что с трудом удалось бы найти хоть какой-нибудь маломальский изъян. Сейчас она выглядела изумительно, ни с кем не сравнимо. Вот её подробное описание: первое — на продолговатом, худощавом лице выделялись бездонные очи, наполовину тёмно-голубые, а частью зеленоватые, внешне невинные, но скрывавшие и непреклонную волю, и холодную рассудительность, и (когда необходимо) яростную жестокость; второе — подвижный коралловый рот, лисий, чуть вздёрнутый, нос, смуглые щёки да вечно лукавое выражение передавали огромный ум, непомерную хитрость, отчаянную решимость; третье — густые каштановые волосы захватывались сзади обычным «хвостом», смотрелись эффектно и подчёркивали природную миловидность; четвёртое — невысокий рост прекрасно соотносился со стройной фигурой, выточенной как будто из мрамора; пятое — совсем недетские формы придавали волшебной загадочности; шестое — великолепные ножки, видимо, создавались каким-то умелым, чрезвычайно талантливым, скульптором.

Возвращаясь к их де́вичьей дружбе, становится очевидно, что у них существует ещё и другая жизнь, вторая и тайная. Три девушки-озорницы умудрились подделать ключи от главных ворот; они сделали каждой по одному экземпляру и под огромным секретом, исключительно по ночам, стали покидать расположение детского дома да бегать в поселковый клуб на молодёжную дискотеку. До поры до времени всё было нормально и их невинные, казалось бы, шалости проходили «без сучка без задоринки», пока в один злосчастный момент они, возвращаясь обратно, внезапно не столкнулись с тем самым отвратительным кочегаром, уродливым и опасным. Мгновенно вспомнив пережито́е, связанное с его чудовищной личностью, Ветрова испуганно вскрикнула, на секунду опешила, но быстро взяла себя в руки и гордо посмотрела на ужасного человека, давно уж переведенного ею в разряд заклятых, непримиримых, кровных врагов. Тот сделал вид, что никого не узнал и преспокойно проследовал мимо. Создавалось некое впечатление, что он забыл про мнимый объект похотливого вожделения, но, нет! Мысленно маниакальный выродок злобно заулыбался: он достоверно знал, что именно ему проделать в последующем, в самом ближайшем будущем.

По прошествии двух недель, ми́нувших после того противного случая, сдружившиеся подруги тайно засобирались на поселковые танцы.

— Кто желает сегодня пойти потусить? — спросила Екатерина у двух других девушек, едва лишь наступила очередная суббота.

— Естественно, я, — ответила Настя.

— И, конечно же, я, — поддержала обеих приятельниц Даша.

— Тогда, как только стемнеет, по-тихому собираемся, а следом выходим, как и обычно, вылезая через окошко, расположенное в мальчишечьем туалете, — наставительно промолвила Катя. — Да и!.. Смотрите, не перебудите, как в прошлый раз, младшеньких, а то — ишь! — они тогда «раскудахтались».

Нетрудно догадаться, в девчачьей троице главной считалась именно Ветрова; она пользовалась у остальных подружек серьёзным авторитетом, непререкаемой властью, как, впрочем, и у всей половины воспитанниц детского дома.

— Ты чего собираешься сегодня надеть? — поинтересовалась Анастасия, после того как «основная» подруга закончила инструктировать.

— Наверное, как и всегда, синие джинсы да серую куртку, — небрежно бросила девчоночья атаманша.

Имея бесподобные и лицо и тело, любая одежда к ней подходила безукоризненно, и даже если б Екатерина оделась какой-нибудь непритязательной замарашкой, то продолжала бы выглядеть привлекательной, и приятной, и притягательной.

— Ну, а ты? — обратилась взыскательная блондинка ко второй, менее красивой подруге.

— Я?.. — переспросила Дарья, виновато потупившись, как будто чего-то стесняясь. — Скорее всего, короткую чёрную юбку и красную куртку.

— Отлично! Тогда я надену короткое синее платье, а поверху нашу общую кожанку — никто со справедливой делёжкой не возражает?

— Нет! — хором ответили другие приятельницы и весело засмеялись.

— Итак, с самым насущным вопросом вроде бы всё: с вечерней одёжкой решили, — сделала Ветрова корректное заключение, едва лишь, как все остальные, хорошенечко просмеялась, — теперь дожидаемся позднего времени, а дальше… тс, как и всегда, никому не говорите ни слова.

Договорившись, юные заговорщицы отправились ужинать.

На дворе стоял поздний октябрь, темнело, соответственно, рано, а значит, и первую часть договора выполнить особого труда не составило. В десять часов вечера, исполняя внутренний распорядок, как будто бы завалились спать. Подождав чуть менее часа, пока заснут другие воспитанницы, а с ними дежуривший воспитатель, трое отчаянных девушек неторопливо засобирались; понятно, они старались как можно меньше шуметь. Потихоньку одевшись, поочередно покинули девчачье расположение. Последовали друг за другом на цыпочках, удерживая уличную обувь в руках. Направились в мальчишечий туалет, расположенный на первом этаже, а окнами выходивший на затемнённую территорию.

Оказавшись внутри и не забывая игриво хихикать, они, осторожничая, ещё какое-то время внимательно вслушивались. Едва убедились, что вокруг сравнительно тихо, три дерзкие проказницы след-вслед повылезали в полуметровую квадратную форточку. Чтобы исключить подобные факты, администрация заведения распорядилась забить секретный лаз внушительными гвоздями. Ха-ха, наивные! Пронырливые авантюристки оказались намного хитрее: они аккуратно отжали прибитую створку, заострённые кончики предприимчиво опилили, а оставили одни лишь наружные шляпки. Подготовительные мероприятия провели настолько отменно (ни разу не придерёшься!), что продолжало сохраняться стойкое впечатление, как будто всё остаётся в неизменном, изначально при́данном, виде.

Несанкционированное бегство прошло как по спланированному сценарию. Очутившись на приусадебной территории, сметливые девушки обулись в заранее прихваченные кроссовки и точно так же, стараясь поменьше шуметь и укрываясь в мрачной тени, отбрасываемой внушительным зданием, стали медленно пробираться к закрытым воротам. Весь путь проворные бестии проделали быстро, а закончили его короткой, но стремительной перебежкой. Как издавна завелось и вошло у юрких самовольщиц в привычку, массивный замок отомкнули ключом, закрепленным за рыженькой Дашей. Легонько скрипнув огромной «воротиной», свободные, все трое высыпали наружу, на вольную улицу. Облегчённо вздохнули и, весело щебеча, отправились напрямую к поселковому клубу.

— Ну как, развлечёмся сегодня? — озорно улыбаясь, задалась сакраментальным вопросом не по-детски разодетая Настя.

— Странный, Настасья, у тебя интерес?.. Для чего же тогда мы выбрались? — не совсем корректно ответила Катя. — По-моему, глупо думать, что я бы стала так рисковать, направляясь на скучные посиделки.

— Лично я собираюсь оторваться сегодня по полной программе, — вставила молодая шатенка, — на позапрошлой неделе мне присмотрелся — ТАКОЙ! — симпатичный парень, ну, просто настоящий самец. При одной только мысли о нём моя кровушка сначала вскипает, а затем, ледяная, совсем замирает.

Всем понятно, что детдомовские оторвы давно уже не являлись приличными девственницами и вовсю наслаждались мужскими ласками, половыми сношениями. На полуно́чных молодёжных мероприятиях их знакомства с представителями противоположного пола нередко заканчивались настоящей интимной близостью.

— Каждый раз у тебя какие-то новые?! — игриво воскликнула Настя. — Я вот, в отличии от тебя, уже три недели встречаюсь с одним. Эх! Знали бы вы, какой он порой бывает ласковый?..

— Три недели?.. Хм, это, конечно, срок, — иронично заметила Ветрова и тут же добавила: — Чтобы понять, какой он действительно нежный, так ты возьми и дай мне несравненного красавца на ночку «попробовать».

— Нет, уж дудки! — изобразив наигранное негодование, возразила разнузданная блондинка. — Я сама ещё не насытилась. Как надоест, тогда, пожалуйста… пользуйтесь.

— На том и порешим, — согласилась Екатерина, не позабыв язвительно усмехнуться.

Вот так, за плотскими предвкушениями, детдомовские подруги постепенно приблизились к поселковому Дому культуры. Время приблизилось к двенадцати ночи, и до окончания развлекательного мероприятия оставался примерно час. Естественно, терять его впустую было бы глупо, и рьяные девушки, проскользнув в общей суматохе без проходных билетов, преда́лись энергичному, ничуть не скромному, танцу; одновременно ни одна из них не забывала выглядывать привлекательных молодых людей.

Минуты, отведённые на недолгое счастье, нестерпимо текли, и увеселительная тусовка приближалась к логичному завершению. Вдруг! Как по какой-то негласной команде, словно из неоткуда, появились двое местных парней — кавалеры менее красивых подружек. Приблизившись, они пристроились рядом, образовав некий отдельный круг, и стали изображать некое подобие корявого танца. У Екатерины постоянного партнёра пока ещё не было: уже тогда она знала себе высокую цену, являлась чрезвычайно разборчивой и не подпускала к себе никого «ближе расстояния вытянутой руки»; избирательная особа могла пойти лишь с тем, с кем хотела сама. Местная молодежь давно уже изучила жёсткий, порой беспощадный, характер, в связи с чем не слишком смелые парни старались держаться подальше. Хотя, если честно, глядя на неё, у большинства «голодных самцов», не переставая, текли порочные слюнки и отвисала похотливая челюсть.

Ближе к концу дискотеки счастливые подруги, раскрасневшиеся от явного удовольствия, устремились, сопровождаемые бойфрендами, на выход из клубного здания; обе они отправились прочь, в одно им известное место. Катя в тот неудачливый вечер ни на ком не остановила излишне избирательный выбор, да к ней, впрочем, как-то никто и не подходил; все почему-то старались уклоняться от её завидного общества, пускай и предвзятого, но всё же прекрасного. Положение дел показалось ей необычным, едва ли не удивительным; правдоподобное объяснение так и не находилось. Задетая за живое, удручённая красавица недоумённо вздыхала: «С ума они, что ли, здесь все посходили?» Неожиданно! Необъяснимые «непонятки» развеялись сами собой… Когда обескураженная девушка покинула пределы дискотечного здания, к ней подошёл симпатичный парень; среди поселковых юношей он выделялся непосредственным прозвищем — Бедный.

Глава IX. И снова Мухротов

Своеобразный псевдоним выдавал, что молодой человек является родом из малообеспеченной, точнее неблагополучной, семьи. Невзирая на позорное, казалось бы, обстоятельство, среди поселковых сверстников он пользовался непререкаемым хулиганским авторитетом, и мало кто бы отважился противопоставить ему личное мнение. По натуре парень являлся жестоким, самоуверенным, излишне драчливым. Настоящее его имя, Саша, практически никогда не использовалось: все давно уж привыкли обращаться исключительно по прилипшему погоня́лу. Имея привлекательную внешность, Александр выделялся сильным, атлетически развитым, телосложением; оно сформировалось в результате регулярного посещения тренажерного зала, кстати им же самим и устроенного. Безупречная наружность, отчасти суровая, а частью по-взрослому мужественная, выражалась следующими основными характеристиками: по-де́вичьи красивым лицом, передавшим самодовольного человека, и сильного духом, и способного подчинять себе более слабых; наглыми глазами чёрного цвета, отличавшимися пронзительным взглядом и заставлявшими трепетать не только себе подобных сверстников, но и старших, и рослых приятелей; густыми тёмными волосами, коротко остриженными и сзади и по бокам, на лоб же спадавшими изумительной чёлкой; внушительным ростом, казавшимся выше Екатерины едва ли не на целую голову; лёгкой, по-спортивному непринуждённой, походкой, выдававшей бесстрашный характер. Одеваться нахальный заводила любил изыскано, броско, и имел к притязательным запросам любые, в том числе финансовые, возможности. Сплотив возле себя отчаянных отморозков, он обложил молодое население посёлка непререкаемой данью, которую в те суровые времена предпочитали «уж лучше отдать!», нежели становиться отверженным, никому не нужным, изгоем.

И вот такой крутой парень, среди остальной молодёжи существенно значимый, встретил Екатерину сразу по окончании дискотечного времени и предложил ей «чуть-чуть прогуляться».

— Девушка, можно ли Вас проводить? — пытаясь быть вежливым, запросто подошёл Александр к несравненной красавице.

Ветровой (как бы она не старалась скрывать) оказанное внимание польстило, ну! просто невероятно. Даже не набивая «приличную» цену, она немедленно согласилась, небрежно, если не пренебрежительно бросив:

— Да, конечно… почему бы и нет?

— Чем бы ты хотела заняться? — перейдя на неформальное обращение, поинтересовался беззастенчивый кавалер, не отличавшийся особенной тягой к галантному поведению; впрочем, так же как и самовлюблённая Катька.

— Странный, однако, у Вас, молодой человек, вопрос, — попыталась молодая красотка разыграть скабрёзное удивление, отразившееся безобидной иронией, — чем, по-твоему, могут заниматься охочие парень с девушкой, да ещё и тёмненькой ночью, такой короткой, что мне вот-вот понадобится обратно? — она изобразила ехидное выражение и, озарившись неприветливой миной, придала мелодичному голосу заговорщицких интонаций: — Ну чё, так и будем стоять звезды считать или, может, уже займёмся хоть чем-то полезным, обоим приятным?

— Согласен, сглупил… тогда как, ко мне, что ли?..

— Да, давай… только по-быстрому, не то — как я только-только сказала — мне до утра ещё надо успеть в ДД возвратиться.

После непродолжительного согласования они назвали друг другу настоящие имена и проследовали в жилые апартаменты Бедного. В течении следующего часа предавались незамысловатым плотским утехам. Когда всё закончилось, Екатерина быстренько собралась, партнёр же её, разгульный, нежданно-негаданно ощутил, что любит невероятно красивую девушку безумно, практически всеобъемлюще.

— Катюш, когда мы увидимся — снова? — зада́лся закономерный вопрос.

Так сложилось, себялюбивой оторве было в общем-то безразлично, что чувствуют к ней другие. Всех и вся она использовала лишь к собственной выгоде и не позволяла себе никакого, пусть мало-мальски влюблённого, чувства. Верная незыблемым правилам, она и сейчас ответила твёрдо, напутственно, искренне:

— С чего, прости меня, Саша, ты наивно предположил, что будет какое-то продолжение?

— Но я подумал?..

— Пусть думают лошади: у них головы сильно большие, — весело заключила недавняя полюбовница, презрительно фыркнула, но в следующую секунду, немного поразмыслив, добавила: — Ладно, уговорил… будет удобный случай — посмотрим.

Энергично щёлкнув железной молнией, она напоследок, чтобы подольше запомнил, одарила Бедного пламенным поцелуем и, не задерживаясь, заспешила на выход. Влюблённый парень, пока провожал её одними глазами, отчётливо понимал, что никогда уж не сможет забыть той восхитительной, ни с кем не сравнимой, девушки; она засела в ожесточенную душу, и прожгла всё её суровое существо, и одарила неизведанной энергетикой, какая способна, с одной стороны, возводить огромные города, с другой сравнивать с землей великие страны, необозримые континенты.

В условленном месте беспечные подружки, обе разом, отсутствовали — а время стремительно приближалось к детдомовскому подъёму! Недолго поразмыслив, Ветрова разумно предположила, что они давно уже, «поганенькие», на месте и одна-одинёшенька припустилась в незримую темноту. Когда она миновала автомобильный мост, перекинутый через узенькую речушку, отделявшую основную часть посёлка от детского учреждения, вновь неожиданно ощутила, как сердце её, отважное, сжалось тем странным, до ужаса холодившим, предчувствием, какое испыталось от первой встречи с Мухротовым и какое не посещало все последние годы. А! По спине уж побежал знакомый морозивший трепет, распространяемый паническим страхом, непобедимым, едва ли не суеверным; в возбуждённом воображении разом возникли жуткие воспоминания об отвратительном кочегаре, его неимоверном поступке, навеки оставшемся в искалеченной памяти. Потенциальная жертва закрыла глаза и, готовая к самому страшному, в отчаянье замерла… Какое-то время она оставалась безвольно стоять, прислушиваясь к невидимой обстановке; но всё вокруг казалось спокойным. Предположив, что грозная опасность находится впереди, Екатерина попятилась строго назад, продвигая заднюю часть прекрасного корпуса. Попутно продолжала прислушиваться, напрягая взбудораженный слух, обострённый мучительным подозрением.

Вдруг! Когда Ветрова совсем уже собиралась развернуться назад и припуститься бежать, чтобы вернуться в центральную поселковую зону и чтобы спокойно переночевать у нового друга, внезапно она почувствовала, как на пути её продвижения возникла таинственная преграда; та никак не желала сдвинуться с места. Словно бы убеждаясь, перепуганная красавица надавила спиной немного сильнее… Последовал мощный удар, направленный по левому полушарию, — непослушная детдомовская воспитанница мгновенно потеряла сознание.

Нетрудно догадаться, ей повстречался Мухро́тов Гаврила Свиридович; он, поганый подонок, уже вторую неделю настойчиво подкарауливал полюбившуюся девчушку. Наконец злая удача ему улыбнулась. Заметив, что Екатерина возвращается и что идёт она абсолютно одна, невидимый соглядатай вылез из потайного укрытия и дальше преследовал её, двигаясь неотступно, ступая и тихо и аккуратно. Так они прошли около пары десятков метров. Увидев, что ведомая жертва резко остановилась, а изменив направление, пошла на него спиной, злорадный ирод взял да просто остановился. Спокойно дождался, когда она, двигаясь задом, вплотную приблизится, чтобы огреть по неразумной головушке заранее прихваченной подручной лопатой.

Легко взвалив бездвижное тело, маниакальный выродок понёс Катюху к себе, в закопчённую кочегарку. Неторопливо, покачиваясь подобно дикой горилле, вошёл во внутренне пространство. Бросил прекрасную ношу на деревянный топчан, насквозь пропитанный и вонью и сажей. Сняв с принесённой бедняги нижнее одеяние, принялся терпеливо ждать, когда же она очнётся. Как ранее говорилось, экстатичное наслаждение у монстра в человечьем обличии достигалось не иначе, как личным созерцанием душевных страдания; бесчувственное же тело его нисколько не заводило.

Между делом практичный садюга подготовил нехитрые погребальные принадлежности. Для осуществления зловещей задачи он установил перед затопленной топкой, на одном с нею уровне, обыкновенные переносны́е носилки. Примостил их параллельно бетонному полу. Если положить на них безвольное, само собою мёртвое, тело, а после приоткрыть чугунную дверцу, то оставалось переложить один конец на огненный край, другой порезче подать вперёд — и (хлоп!) следы преступления навсегда скроются в безжалостном пламени.

За всецело понятным занятием злое чудовище как раз и засталось пленённой красавицей, очнувшейся от принуждённых иллюзий. То приподнимая, то опуская правое веко, она наблюдала за жутким приготовлением. Страшное предположение, как именно он собирается завершить её молодое существование, сомнений не вызывало. Екатерину охватил панический ужас: она забыла, как нужно дышать, великолепную грудь сдавило «тугими тисками», а лёгким перестало хватать полезного воздуха. Сиплое дыхание зараз участилось, что привлекло внимание жестокого изверга.

— Ага, очнулась, — хриплым, немного скрипучим, голосом (который Ветрова слышала первый раз в жизни) сказал хозяин отвратительной кочегарки; он медленно передвигался в полумраке прокопчённого помещения, — сейчас мы, детка, с тобой опять позабавимся. В прошлый раз, припомни, нам помешали, и мы тогда не закончили. Теперь, не переживай, всё пройдёт и ровно и гладко!

У Екатерины кровь стыла в жилах. Здесь, и действительно, было чего ужаснуться! В промасленном потолке горела всего одна тусклая лампочка; она изрядно покрылась котельной сажей и излучала неяркий свет, необходимый лишь для того, чтобы чуть разогнать сплошную, до жути мрачную, темноту. От неё создавался лёгкий, ещё больше кошмаривший, полумрак. В чуть освещаемом сумраке передвигалось некое существо, похожее на злую гориллу, а вовсе не на нормального человека. Безобразная фигура, уродливо перекошенная, обладала деформированным, точно таким же противным, лицом; оно отобразило неописуемо зловещее выражение. Любой человек, при виде непрезентабельной, едва ли не дьявольской декорации да некого подобия «гомо сапиенс», описался бы от безотчётного страха — чего уж говорить о совсем ещё юной девушке? Пускай и отчаянной, но всё-таки слабой! И именно ей, дрожавшей от нескончаемой жути, приходилось воочию лицезреть чудовищный образ, прокопчённую рожу, надглазный нарост и всё остальное, что могло сравниться лишь с настоящим демоном, верным служителем преисподней.

Обладая недюжинной силой, Гаврила легонько приподнял изящную жертву, хорошенько встряхнул, а убедившись, что она продолжает находиться в сознании, принялся готовиться к отвратительному, непередаваемому словами, грязному делу. Как в прошлый раз, наблюдая невыносимые душевные муки, маниакальный выродок приближался к экстатической неге, извращённому удовольствию; да, бездушному истязателю обязательно требовалось воочию видеть всепоглощающий страх.

Екатерина поняла патологическую особенность ещё в то прошлое издевательство; сейчас она решила немножечко подыграть, намереваясь (чего б не случилось!) как можно дольше оставаться в сознании. Наполнив выразительные глаза бриллиантовыми слезами (что было совсем нетрудно), она, не переставая пугливо дрожать, скрипуче запричитала:

— Дяденька, пожалуйста, пощадите меня, я больше так никогда не буду… Я сама стану к Вам приходить — только не убивайте.

Молила она настолько естественно, что похотливые зенки всё больше загорались сатанинским огнём, неистовым вожделением, и обретали уже знакомое остекленевшее выражение. Чем трусливее Катя плакала и молитвенно голосила, тем сильней плотоядный изверг предавался животному кайфу. Однако! Презренный подонок не знал, что деви́чий расчёт сводился как раз к тому, чтобы сатанинское детище не стало её душить и не оставило тем самым без чувств; но… видимо, в настоящем случае она чуть-чуть просчиталась. Для всесторонне наполненного эффекта удушавшее воздействие было просто необходимо. Неторопливо и следуя гориллобразной походкой Гаврила подошёл к истерично дрожавшей девушке, одной рукой сдавил ей хлипкое горло, другой опёрся на собственную кушетку — и… услышав, как та захрипела, а следом увидев, как закатились туманные очи, начал безжалостно измываться.

Ветрова чувствовала, что вот-вот лишится сознания, но всё-таки понимала, что ярому мучителю необходимо достигнуть сумасшедшего транса. Хорошо осознавая губительные последствия, она всеми силами старалась не отключиться и мужественно терпела все изощрённые издевательства. Сообразительная красавица предоставила горбатому страшиле полную свободу телодвижений, и только когда тот целиком погрузился в состояние неосмысленной эйфории, приняла́сь решительно действовать…

Теперь следует вернуться немного назад и раскрыть некоторые существенные подробности… Неглупая воспитанница хорошо понимала, что если дьявольский приспешник «положил на неё похотливый глаз», то он всё едино не успокоится, пока окончательно её не добьёт; а значит, новой встречи, как ни старайся, избежать не удастся. Опираясь на здравое размышление, Екатерина твёрдо решила, что будет лучше, ежели она к ней основательно подготовится. В её повседневной курточке (которая по счастливой случайности осталась на ней), в специальном кармашке, проложенном по нижнему ободку (где должен располагаться стянувший шнурок), со временем оказалась игловидная стальная заточка; она снабжалась тоненькой текстолитовой ручкой. При крайней необходимости, незатейливо, не дольше чем за секунду, защитительное оружие извлекалось наружу, а в нынешнем исполнении являлось ничуть не заметным для постороннего глаза.

Как только мухротовский корпус энергично задёргался от судорожных конвульсий, сопровождавших неконтролируемый экстаз, натренированным движением остроконечное орудие появилось наружу. Озлобленная красавица, ненавидевшая всей детской душой, наносила в вонючее, омерзительно противное, тело нескончаемые, один за другим, уколы; словно безумная, она целилась исключительно в сердце. Обескураженный, тот дико взвыл, уподобляясь простреленному во время охоты свирепому вепрю. Когда поражённый изверг понял, что наступил смертельный конец, было достаточно поздно. А! Ветрова продолжала вонзать в него игловидный предмет и яростно тыкала, пока уродливое туловище совсем не обмякло. Сколько раз она его поразила — Катя навряд ли когда осознанно сумеет ответить (может, тридцать, а возможно, и все пятьдесят?). Касаясь вражеской крови, поскольку оружие являлось длинным и тонким, то она почти что не вытекала.

Как только мерзкий уродец испустил ненавистный дух, отважная девушка брезгливо сбросила покойного выродка и села, полуголая, на низенькую кушетку; ей требовалось отдышаться, чуть-чуть успокоиться и собраться с бредовыми мыслями. Приходя в себя, бойкая героиня обратила внимание на приготовленные носилки.

— Так ты хотел меня поджарить в огненной печке? — обратилась она к безвольному трупу, грязному и противному, только-только ею убитому. — Хотя я и слабая девушка, но, позволь, презренная гнида, уступлю тебе первое место.

Едва лишь договорив, справедливая мстительница подтащила покойное тело к приготовленному (для неё же!) последнему ложу. Гормон адреналина, гулявший во вскипевшей крови, придал отважной девушке дополнительных сил. Пускай и с большим трудом, но она затащила мёртвого человека на переносно́е ручное устройство. Немножечко отдышалась, а после открыла пыхнувшую жаром чугунную топку. Испытала немыслимый ужас. Однако! Решение твёрдое принято, а значит, поворачивать назад уж больше нельзя. Находиться рядом с огнедышащей печкой оказалось вполне возможно, и Екатерина, поставив на нижний край носилки ближним концом, сама взялась за другой. Тычковыми движениями продвинула их вперёд. Поскольку предусмотрительный Гаврила Свиридович, помимо всего остального, привязал книзу две березовые, гладко ошкуренные до́ски, двигалось своеобразное устройство легко, сравнительно быстро. Практически без труда Ветрова затолкала смертельного недруга внутрь жаркого жерла — осуществила его основательную кремацию.

Прощальных слов для гадкого ирода не нашлось; напротив, практичная девушка поспешила поплотнее захлопнуть печную заслонку. Только теперь она смогла ощутить, как сильно кружится чумная головушка и как в желудочной области присутствуют мучительные позывы, тошнотворные и блевотные, просящиеся наружу. Предупредительная особа лётом метнулась на улицу, где тут же освободилась от накопившихся рвотных масс. Закончив очищаться от с вечера непереваренной пищи, Катька вернулась в зачумлённое помещение, открыла горевшую топку, а убедившись, что детский кошмар сполна закончился, поспешно оделась. Злорадно сама себе улыбнулась, выбрала прямой металлический прут и уверенной походкой отправилась к детскому дому.

Глава X. Побег

Подходя к центральным воротам, самонадеянная особа осмотрела карманы — и… неожиданно поняла, что потеряла входные ключи. Случай из ряда вон выходящий! Пускай у неё и укрепилась шальная идея, подвигавшая к бегству из детского дома (а сейчас наступил момент как нельзя подходящий), но она не могла уйти вот так просто, не поквитавшись с опостылевшей директрисой. Помимо прочего, ей требовалось собрать и личные вещи; а среди них, между прочим, находились и памятные предметы, и дорогие юному сердцу, и оставшиеся с раннего детства. Воодушевлённая объективными помыслами, она во что бы то ни стало решила проникнуть на учрежденскую территорию и, пока «кипит в жилах кровь», исполнить задуманный план безжалостной мести; он вынашивался долгие годы и просился к неуклонному исполнению.

Теперь нужно как-то проникнуть во внутреннее пространство. Как уже известно, забор являлся высоким, и перелезть через него, даже при всем огромном желании, никак бы не получилось; а значит, изгаляться требовалось чуть-чуть по-иному… Дождавшись, когда к железной ограде подъедет машина, подвозившая ежедневные хлебопекарные изготовки, и пока её пропускали, отчаянная бесовка прицепилась к ней сзади. Хотя и в неудобном положении, но она беспрепятственно пробралась на заграждённый участок, отведённый под владение детского дома.

Незатейливо оказавшись в желаемом месте, Ветрова сразу направилась в девчачью опочивальню, наспех собрала первостепенные вещи, необходимые для дальней дороги, а после зашла в мальчишечий туалет. Там, в коротеньком тамбуре, она и спрятала то металлическое орудие, что захватила в мухро́товской кочегарке. Утренний туалет завершился минут примерно десять назад, а соответственно, Екатерина вообще не переживала, что невзначай кого-нибудь встретит.

Злыднева всегда приходила рано. На́ сто процентов уверенная, что та уже находится в детдомовском здании, неудержимая мстительница, объятая справедливым желанием, отправилась к в директорский кабинет; она охватилась твёрдой, по-взрослому непоколебимой, решимостью. Жестокое отмщение происходило как по написанному в Голливуде крутому сценарию. Забежав в служебное помещение руководителя заведения, Катя выпучила большие глаза, а далее, тяжело дыша и голосом, срывавшимся от искреннего волнения, скороговоркой пролепетала:

— Маргарита Петровна, идёмте скорее… там, в нижнем туалете, мальчишки дерутся. Они дубасятся как неистовые и, наверно, друг друга поубивают.

Умудрённая долговременным опытом, женщина подивилась странному, отнюдь не обычному поведению, какое (почему-то?) возникло у наиболее дерзкой воспитанницы. От кого угодно, но только не от неё заведующая могла ожидать, что та (сама являясь безжалостной хулиганкой) вдруг возьмётся за кого-нибудь хлопотать. Однако? Судя по приведённым словам, возникла неординарная ситуация и размышлять особого времени не было. Вид возбуждённой просительницы казался настолько серьёзным, что, не расспрашивая в детальных подробностях, «разведённая» женщина в ту же секунду промолвила:

— Ну что же, пойдём посмотрим, чего у вас там страшного приключилось.

— Быстрей, быстрей, — не унималась Екатерина, — они один другого убьют — честно!.. Я такой умопомрачительной драки никогда ещё раньше не видела.

«Купившись» на незатейливый, неприхотливо дешёвый, обман, Злыднева заторопилась за плутоватой обманщицей. Когда они оказались в предполагаемом месте безудержной бойни, деятельная директриса сразу прошла вперёд… Ветрова чуть замешкалась в переднем, смежном с основными, пространстве, где принято умываться.

— Ну-с, и где же тут жестокая драка?! — гневно возмутилась заведующая.

— Вот где!

Ненавистный возглас, наполненный годами накопленной злобой, Маргарита Петровна услышала сзади себя. В следующую секунду она почувствовала, как на её беспечную голову обрушивается нечто настолько тяжёлое, насколько резкая боль, сопровождаемая мгновенным головокружением, сковала всё её далеко уж не молодое тело; она заставила медленно опуститься на кафельное покрытие и встать на колени. Повинуясь естественному инстинкту, оглушённая женщина схватилась за зачумлённую голову, как бы пытаясь сконцентрировать рассеянное внимание, но в следующий миг почувствовала, как чья-то уверенная рука схватила за завиты́е кудряшки; она потащила к одному из расположенных поблизости унитазов. Оказавшись в непосредственной близости, огорошенная руководительница ощутила похожий удар и, больше не в силах сопротивляться, расслабилась полностью.

Екатерина, сообразив, что Злыднева бороться уже не сможет, несколько раз окунула её растрёпанной головой в отхожее место, не забывая многозначительно приговаривать:

— Я же говорила тебе, поганая тварь, что рано или поздно ты обязательно за всё мне ответишь — а ты мне ни разу не верила! Так вот, на же теперь… напейся, да нахлебайся-ка до́ сыти!

В ходе недолгой пытки, направленной на справедливое мщение, разгневанная воспитанница поочередно производила смывочный спуск, пока ненавистная директриса совсем не обмякла, не потеряла сознание. Только потом, посчитав, что бывшая надзирательница получила (своё!) сполна, она её отпустила и бросила бесчувственное тело на ровный, где-то немного побитый, кафель. Мешкать теперь не стоило! Подняв с пола связку ключей, упавшую во время мучительной экзекуции, беспощадная мстительница бегом проследовала в директорский кабинет. Отперла металлический сейф и достала оттуда все личные документы. Ни секунды не медля, Ветрова устремилось в девчоночье помещение, где хранились носимые, а также и памятные ей вещи.

Зайдя в жилую комнату, Катька подхватила немногочисленные пожитки, заблаговременно ею собранные, приблизилась к ничего не понимавшей растерянной Даше и обратилась к ней с резким вопросом:

— Дай мне твою отмычку. Срочно!

Ключ от центральных ворот Злыднева носила отдельно, поэтому требование выглядело полноценно оправданным.

— Но зачем? — попыталась поинтересоваться неуверенная подруга.

— Давай сюда! Быстро! — метая глазные молнии, промолвила беспрекословная атаманша, но в следующую секунду (по-видимому, осознав допущенную ошибку?) более мягко добавила: — Скоро сама обо всём узнаешь… Ключик отыщешь в высокой траве, возле правой воротины, немного поодаль.

Получив искомую, так нужную ей, вещицу, Ветрова побежала на улицу, преспокойненько миновала наружное ограждение и выполнила нетрудное обещание — бросила заимствованную отмычку на травянистую землю. Далее, естественно, направилась к автомобильной трассе, где легко (неудивительно почему!) поймала попутный транспорт и отправилась в сторону областного центра Ива́ново.

Едва достигнув огромного, красивого города, непривычная девушка, видевшая его разве из окна детдомовского автобуса (когда их возили на развлекательные мероприятия), попросту поразилась всему тому притягательному великолепию, которое, проникая в несформированное сознание, завораживало, пленяло и уж дальше не отпускало; оно подчиняло себе всё детское существо, словно заставляя становиться маленькой частичкой большого многообразия.

Какое-то время Екатерина бродила по широченным улицам, восторгаясь величием могучего исполина; но постепенно помыслы о прекрасном сменились тревожными размышлениями о делах земных и насущных. Она вдруг отчётливо поняла, что у неё нет доступных денег — а город диктовал жесткие правила! Не заплатив, найти себе пропитание, да тем более несмышлёной девчонке, необученной к выживанию в безжалостном мире, — это навряд ли бы получилось. Знакомых и родных у Ветровой не было, и куда податься дальше — она покамест просто не знала.

Голод становился всё явственнее, а сумасбродной беглянке здравомыслящие идеи так и не приходили. Охваченная невесёлыми, скорее тоскливыми, думками, она бесцельно бродила — болталась вплоть до позднего вечера, пока не попала на одну из центральных улиц, где прямо у здания местного отдела милиции заметила эксцентричных девиц, разукрашенных и разряженных, отображённых сильно заниженной социальной ответственностью. Устав от тяжёлого дня, Ветрова села на дорожное ограждение и приняла́сь наблюдать за их неприхотливыми, ничуть не изысканными, манерами.

На дворе стоял 1989 год, и криминальная обстановка всё больше выходила из-под контроля. Стали популярными такие виды заработка, как чисто бандитский рэкет, открытые грабежи, сплошное мошенничество, банальные кражи, а в довершение ещё и грязная проституция. Возвращаясь к Катькиным наблюдениям, она с издёвкой смотрела, как опытные путаны постепенно обзаводились очередными клиентами, а расходясь, освобождали застолблённый развратный участок. Естественно, созерцая происходящие метаморфозы, Екатерина сполна догадывалась о той позорной профессии, какую представляли полуголые, ничуть не стыдливые, барышни. Вдруг! Рядом остановился иностранный автомобиль, для советского времени немножечко необычный. Боковое окошко медленно опустилось, и выглянул представительный, хорошо одетый, мужчина. Он зачем-то спросил:

— Работаешь?

— В смысле? — искренне удивилась юная девушка, пока ещё ничего не понявшая.

— Я заплачу, и, заметь, довольно неплохо, — похотливый водитель продолжил настаивать, не спуская слащавой улыбки.

— Сколько? — поинтересовалась воспитанница детского дома, начиная догадываться о предлагаемых плотских намерениях.

Ей очень хотелось кушать; да и заработать легко, с себе же самой доставленным удовольствием, — подобный исход явил бы не самую плохую идею.

— Четвертной, — обозначил предупредительный незнакомец.

Он назвал ей сумму, равную двадцать пять тогдашних рублей. В те далёкие времена, когда средняя зарплата рабочего составляла около ста рублей, предложенные деньги казались хорошими — да просто отличными! Получить их, чтобы тебе же доставили греховное наслаждение, — для одинокой беглянки, оказавшейся в незнакомом, почти что враждебном, мире, представлялось делом, превосходившим любые её ожидания. Однако случилось не так всё просто, как ей бы хотелось, то есть уплаченные деньги пришлось действительно отрабатывать. Помимо нормального секса, потребовалось заниматься ещё и оральным, а неосвоенная процедура (с непривычки) показалась новоявленной проститутке неприятной, едва ли не отвратительной; но, делать нечего, другого источника дохода она покуда не представляла. Хотя и с некоторым отвращением, но бесстыдная чертовка исполнила всё, чего ей не предлагалось. Венцом первого развратного опыта явилась новенькая купюра, хрустевшая финансовой независимостью, полной свободой.

Отработавшая по полной программе, деви́ца отправилась к ближайшему кафетерию. Она набрала дорогой, самой вкусной, еды, да накушалась до отвала, почувствовав и долгожданную, и такую приятную сытость. На всё про всё потратился один рубль, да разве ещё с полтиной. Переночевать неустроенная бесовка отправилась на местный железнодорожный вокзал. Восхищаясь непревзойдёнными внешними очертаниями, там тоже предлагали неплохо подзаработать; но Ветрова посчитала, что одного раза за первую свободную ночь ей будет вполне достаточно.

На следующий день Екатерина сняла крохотную, но удобную двушку, сговорившись со строптивой хозяйкой «на полный червонец за месяц вперёд», и, целиком удовлетворённая, принялась строить планы на будущее. Как она будет добывать себе насущное пропитание, новоявленная путана нисколько не сомневалась, единственное, твёрдо решила, что выходить работать станет только тогда, когда совсем закончатся наличные деньги.

Два или три раза Кате удалось отработать на «собственное достоинство»; но суть того времени такова, что рано или поздно её бы непременно заметили. Однажды утром она проснулась от настоятельного звонка, прозвучавшего в хлипкую квартирную дверь. Знакомых у детдомовской воспитанницы в городе не было, поэтому сперва она удивилась: «Кому я, интересно, понадобилась?» Недолго подумав, решила: «Скорее всего, по какой-нибудь надобности нагрянула непочтительная, тупая хозяйка», — и беззаботно направилась открывать. И тут!.. Не успела она прощёлкать личинным замком, как внутрь беспардонно ввалились двое неприветливых, дерзких, крайне ей неприятных, парней.

Один казался высоким, крепким, здоровым детиной, достигшим лет двадцати пяти; круглое лицо переходило в наголо обритый «яйцеголовый» череп; мощные скуловые кости создавали определённое впечатление, что легко перекусят как тонкие гвозди, так и толстые прутья; злобный, гневно «зыркавший» взгляд выражал полное отсутствие практичного разума; мощное туловище позволяло предполагать, что его, вероятнее всего, используют лишь в качестве внушительной силы.

Второй являлся полной его противоположностью. Он представлял невысокого молодого парня, едва достигшего возраста «тридцати»; лицо считалось необычайно красивым, но выглядело ожесточённо озлобленным; прическа выглядела как гангстерская и отображалась чёрными волосами, немыто сальными, зачёсанными назад; живые, ехидные зенки словно пронизывали насквозь и создавали стойкое впечатление, что перед тобой находится умный, решительный человек, не способный ни к милосердной жалости, ни к чуткому сожалению.

Непрезентабельная одежда, как того, так и другого, отмечалась тренировочными костюмами, широко употребляемыми в те грозные времена, да модными трехполосными «адидасовскими» кроссовками.

В разностороннем тандеме главным, по всей вероятности, являлся второй. Как бы подтверждая, именно он и начал беседовать вежливым, но убедительным тоном:

— Что же Вы, бесстыжая девушка, устроились к нам на работу, а трудовой страховки — она, заметьте, предполагает каждодневную безопасность — для себя не оформили?

— На какую работу? — поинтересовалась ошеломлённая квартирантка; она пока ещё так и не понимала, к чему неизвестный настойчиво клонит.

— Ну как же, Вы обслужили нескольких городских клиентов, а защитительную «крышу» себе так и не заимели; а ведь среди них попадаются и отъявленные, и крутые мерзавцы. Да и другие «девочки», опять-таки, недовольны, что Вы бесцеремонно составили им серьёзную конкуренцию. У нас же так, простите, не принято.

— Что именно? — спросила Екатерина, понемногу осознавая, чего от неё хотят.

— Скажем так, либо ты, «тупая сучка», работаешь в нашем дружеском коллективе, либо пошла отсюда прочь, — сказал незнакомый тип уже неприветливо, да попросту грубо.

Ветрова хорошо понимала, что противопоставить ей в общем-то нечего; а значит, рассчитывать во всех случаях она может лишь на себя. Обращаться в милицию? По понятным причинам ей было заказано. Какой-либо силы другой, способной справиться со звероподобным верзилой, молодая девушка (в плане современных отношений сплошная «профанка») в тот жуткий момент себе не представила; она полностью смирилась с зависимым положением. Не являясь полной «лохушкой», Катюха задалась закономерным вопросом:

— От меня чего-то потребуется?

— Да, будешь отдавать половину добытых доходов. И спокойно работай, нисколько не переживая о собственной безопасности. С наступившего мгновения ты находишься под нашей неусыпной заботой.

— Хорошо, предложенные условия меня всецело устраивают, — согласилась новоявленная путана, своеобразно принятая в многочисленный коллектив ивановских проституток.

— На том к обоюдному согласию сейчас же и порешим, — промолвил повеселевший молодчик, ничуть не скрывая ехидного удовольствия, — меня, кстати, Костей зовут — а тебя?

— Я Катя.

Глава XI. Путешествие на родину

Работа оказалась не пыльной, и юная путана настолько с ней постепенно свыклась, что считала блудливое поведение обоснованной нормой жизни; она не представляла себя ни в каком другом виде человеческой деятельности. Так распутная милашка существовала, пока с ней не случился непривлекательный казус. Отпахав чуть более полугода, она потеряла паспорт, и пришлось намечать нежелательную поездку в родной городишко — для срочного его выправления. Детдомовская беглянка ни сном ни духом не знала, перестали ли её искать или нет; но, делать-то нечего, находиться в чужом городе без личного документа (как не посмотри) считалось крайне неосторожно. Случай с униженной директрисой выглядел слишком мелким, чтобы та «вынесла сор из избы»; вдобавок ей бы пришлось объявить и истинную причину побега, нагло совершённого из детского дома. Куда исчез уродливый кочегар — это известно лишь ей одной. Хотя-а… вряд ли найдётся ещё один человек, коему интересна страшная судьба той омерзительной личности, маниакального выродка. Придя, как не рассматривай, к обоснованным выводам, Ветрова, нисколько не беспокоясь, спокойно отправилась на малую родину.

Прибыв в захолустный, ничем не примечательный, город, отня́тая отщепенка с удивлением обнаружила, что в их зачуханной квартире присутствует только седой, напрочь состарившийся, отец. Как и обычно, он находился в устойчивой спиртной эйфории. Как же тот изменился за долгое время! Сказать просто, что совсем постарел, — это не передать ничего. Сергей Геннадьевич превратился в пропащего человека, чем-то напоминавшего страшного, точь-в-точь замогильного, чёрта — такая же зачерневшая кожа, ввалившиеся глаза, косматые, годами не чёсаные, лохматые волосы. Печальное сходство довершала грязная, засаленная, давно нестираная, одежда.

Для долгожданной встречи с родителями молодая особа надела лучшее платье и сделала одну из самых модных причёсок. Время стояло весеннее, наступил теплый май месяц, поэтому дополнительная одежда ей попросту не потребовалась. Увидев перед собою красивое, почти неземное, создание, ошарашенный хозяин смущённо промолвил:

— Девочка, тебе кого?!

— Папа, это же я… твоя Катя, — слёзно промолвила Ветрова и бросилась к бомжеватому человеку в родные объятья, — неужели ты меня нисколько не помнишь?

Пожилой мужчина попытался хоть чуточку сконцентрироваться, рассматривая нежданно возникшую посетительницу. Как вдруг! Будто яркий луч промелькнул в давненько потухших зрачках. Обильно орошаясь неукротимо текущей влагой, он с откровенной радостью вскрикнул:

— Дочка, милая, это ты?! Вона ты какая стала удивительная красавица?! Тебя прямо и не узнать!

— Это наследственно… а где моя мама? — прекрасная гостья озирала одиноко пустовавшие помещения.

— Она умерла, — ответил печальный хозяин, — её убили… два года назад. Как? Мы долгое время пили. Как и обычно, к нам всё время ходили знакомые — ну, ты их всех знаешь?! Потом Люба нежданно-негаданно стала слабеть, затухать, а однажды утром я встал и увидел, что, мёртвая, она лежит в твоей детской комнате — находится среди кучи пустых бутылок, вонючей блевотины да мерзких человеческих нечистот, брр! — помяну́вший рассказчик слегка передёрнулся. — Я думаю, её отравили.

— Ха! Была кому-то большая охота?! — злопамятная дочка не могла не усмехнуться, а следом сделать более правдоподобное заключение: — Да ладно, папа, сплетничать: она просто-напросто опилась — опоро́лась поганого зелья. Это же полному идиоту ясно! Если честно, туда ей, отвратительной мерзости, и прямая дорога. Мне подлую стерву нисколько не жалко: она, тварь болотная, сломала обоим нам жизнь как мне, так в той же степени и тебе! Ну, да это всё прошлое… Ты лучше вот что скажи: зачем продолжаешь пить, ведь её уже нет? Начни новую жизнь — женись, наконец!

— Не могу… без неё я страшно тоскую, поэтому всё время беспробудно и пьянствую.

Последнее высказывание отчасти являлось истинной правдой: горемычный отец безмерно тосковал по рано ушедшей супруге, несмотря на то что при жизни та нисколько с ним не считалась, а жила исключительно для собственного похотливо-развратного удовольствия. Другая сторона медали являла собой стойкую привычку «до каждодневной выпивки», и навряд ли он когда-нибудь сумеет остановиться. Ветрова-старшая, некогда пристрастившая поводно́го мужа к устойчивой алкогольной зависимости, даже мёртвая, властвовала над его никчёмным существованием.

Получив новый паспорт, Екатерина осталась погостить на некоторое, неопределённо долгое, время; она намеревалась подольше побыть с любимым родителем, по которому (как оказалось) очень соскучилась. Сострадательная девушка навела внутри идеальный порядок, а главное, вывела Сергея Геннадьевича из длительного запоя и вернула к осмысленной жизни. Однако (как и всегда случается с подобными личностями) трезвая жизнь продлилась совсем недолго: сила привычки через какое-то время взяла «своё», и он опять ударился в активное потребление. Сама не замечая как, Ветрова-младшая тоже, за компанию, стала прикладываться к водочной выпивке. Всё больше втягиваясь, очень быстро почувствовала, что лёгкое состояние эйфории ей в общем-то нравиться, а как печальное следствие, входит в привычку.

Конец ознакомительного фрагмента.