Мгновения

Валя Худякова, 2022

Ближайшее будущее… У Юргена, Создателя интерфейсов Системы, неожиданно умирает мама, и это обстоятельство – глубокое переживание потери близкого – невольно заставляет его по-новому взглянуть на привычную, обыденную жизнь. Так личная трагедия отдельного человека оборачивается для него долгим путешествием к переосмыслению себя, окружающих, дружбы, любви, взаимоотношений, творчества, искусства и места художника, творца в мире.

Посвящается Ване…

Мгновение 0

Мама

Тонкие, невесомые пластины Экранов, затемненные, но отчего-то все равно чуть переливающиеся по бокам, несмотря на все старания Системы, раз за разом, невольно или, быть может, нарочно, отвлекают на себя мой усталый взгляд. Вокруг глаз на припухшей, покрасневшей коже тугая пленка соли высохших слез. И из-за нее, из-за этого мешающего тянущего ощущения я каждый раз невольно отвлекаюсь, когда пытаюсь мельком посмотреть в сторону. Туда, за черные рамки кадров старого видео.

— Видео, пф-ф, архаичное слово.

Как же оно умудрилось сохраниться в Памяти матери?! Кажется, она снимала его на то, что теперь лишь немногие смогут назвать фотокамерой.

— Да-да.

Губы невольно улыбаются.

Я помню… Даже тогда в моем детстве она была настоящим раритетом. Толстая плоская коробка из металла и пластика, гладкое стекло экрана, чуть подернутое сетью едва заметных царапин, загадочный глазок камеры, концентрически неподвижный и будто подмигивающий тебе из своей бирюзово-голубоватой глубины, кнопки и изгибы. Тонкие сильные пальцы мамы, обхватывающие скользкие бока, так что белеет кожа под розовыми пластинами ногтей.

Она снимает, как я сижу на пляже у самой кромки прибоя и рисую на мокром охристом песке пухлым пальчиком незамысловатые детские картинки. Вот неровный круг солнца с расходящимися палочками-лучами, вот кучерявое облако, а это — наш маленький дом…

Вдруг… Пш-ш-ш…

Накатывает волна, пенится, приятно окутывает влажной пеленой мои вытянутые ноги, унося из-под них струйки переливающегося от воды песка, кусочки похожего на кляксу солнца и квадрата домика. Все исчезло, но я в восторге — можно рисовать сначала.

А мама продолжает снимать. Ее руки подрагивают, и иногда на самых границах кадра появляются размытые, темные со светящейся, розоватой окантовкой подушечки пальцев. Камера движется, я вижу ее ноги: загорелые и стройные, с длинными, в меру широкими ступнями и аккуратными, от большого к мизинцу, пальцами, погруженными в вязкий песок.

Мое дыхание перехватывает, по щекам опять текут слезы. На огромном Экране медленно проплывает мимо панорама полупустого пляжа с кричащими чайками и далекими темными скалами, а затем вновь показывается мое детское, беззаботно улыбающееся лицо. Камера качается… Я хмурюсь от боли, зная, что сейчас услышу… Среди шума волн и ветра мамин голос, она зовет меня по имени.

— Юрген!

Запись обрывается.

— Мама…

Экран гаснет. Я задыхаюсь.

Проходит минута, прежде чем синтетический голос Системы, вкрадчивый, обволакивающий и заботливый, он вновь подстроился под мое состояние, предлагает создать Мгновение.

— Нет!

Знаю, что отвечаю слишком злобно и резко, однако не могу сдержаться. Сухих губ, разбиваясь, касаются капельки слез. Я чувствую их вкус, настоящий и реальный до неприятного покалывания в крохотных трещинах на тонкой мягкой коже, ощущаю жестким кончиком шершавого языка теплую желанную влагу. И от этого все больше падаю в пучину раздражительного неспокойствия.

В воздухе еще плавают немые буквы вопроса на случай, вдруг я передумаю, однако стоит мне поднять глаза, как они, словно испугавшись, отчетливо прочитав мою реакцию, поспешно, даже виновато исчезают.

Создать Мгновение… Ха-х. Это было первое, что я попытался сделать, вернувшись с прощания. Как только открыл Память и почти сразу наткнулся на видео. Мгновение, еще одно мгновение с ней… Это было единственное, что я так страстно желал в тот горький тихий вечер. Однако оно обернулось лишь низкосортным фарсом.

В Мгновении мама никогда не была и не будет мамой, моей мамой. Я понял это сразу, стоило лишь взглянуть на нее, а линиям наших виртуальных глаз пересечься в своеобразной, нашей личной точке невозврата.

В тот момент я впервые осознал каждой клеточкой своего тела, каждым нейроном собственного мозга, что она ушла навсегда. И не вернется.

В ту секунду я окончательно уяснил себе, хоть и не хотел этого, что там посреди зала Прощаний прикрытое застывшими волнами мягкой плотной ткани, окутанное безмолвной тишиной лежало ее тело. Оставленная плоть, облаченная в торжественный, нежно обнимающий саван. Эти уже не такие стройные, не такие юные ноги, руки, ловкие ласковые пальцы, пальцы моей мамы. Мамы. Человека, что следуя могущественному велению алгоритмов и динамических зарядов по кусочкам ее и моей Памяти теперь в Мгновении пыталась воссоздать для меня Система.

Всего лишь образ, тень, пустой сосуд. Искусная копия, увы, несоизмеримо далекая от оригинала, настолько же, как далек живой человек от своего мертвого тела.

Наши взгляды встретились. И мы навечно потеряли друг друга. Все изменилось, и я ощутил, что прямо сейчас, этим взглядом, своим присутствием здесь, своей попыткой повернуть все вспять, предаю ее.

С того вечера, пару дней назад, я больше никогда не соглашался создать Мгновение. И с каждой просьбой Системы лишь раздражался, все сильнее и сильнее распылялся в собственной злобе, таящей под собой, будто под гладью темного океана, холодные глыбы потерянности, разочарования, горя, вины и сомнений. Она умерла так быстро и так рано, что это не могло не перевернуть с ног на голову, не могло не вывернуть на изнанку мой мир. И никто не в силах был поправить случившееся, даже самые искусные алгоритмы.

— Эх…

Мои раздумья аккуратно прерывает мягкий, вежливый вопрос.

— Юрген, не хочешь ли отвлечься и взглянуть на ежедневную подборку Потоков? Есть пара новинок!

Теперь Система говорит энергично, ободрительно, с едва звенящими в глубине голоса нотками задора. Вообще-то обычно мне нравится этот голос. Неудивительно, если учесть, что он создан специально для меня. Чуть низкий, чистый, женский, загадочный, вдумчивый и спокойный. Однако сегодня он только раздражает, потому что кажется слишком, слишком… привычным?

Я киваю. Отчего-то чувствуя угрызения совести перед этой, по сути, бездушной машиной за прежнюю грубость.

— Да, я был бы не против, спасибо.

Темные уголки трех Экранов тут же, словно благодаря меня, в ответ мягко и радостно вспыхивают.

— Минуточку…

Система готовит ленту.

Экраны медленно набирают яркость. Наполняются, наливается яркими цветами интерфейсов: сиреневым с переходами в энергичный оранжевый и спокойный бирюзовый, а поверх них полноводной рекой устремляются в плавание вереницы приглушенных белесой пеленой Изображений.

— Готово!

Общество сегодня, как и всегда, бурлит какой-то своей, непрекращающейся, незатихающей жизнью. Наверху в обрамлении прямоугольников минималистичных узких рамок красуются самые популярные и любимые Лица. Они задерживаются на пару секунд, привлекая к себе мой равнодушный, затуманенный эмоциями и переживаниями взгляд, смеются, улыбаются или, наоборот, хмурятся, подмигивают, будто по секрету говоря о чем-то, а затем медленно тонут в туманном далеке новостной ленты.

Далее, под каруселью Лиц, вибрирует оповещениями пара моих личных Потоков. Один, тихий, скромный, уютный и будто заброшенный, наш с Мадсом. Другой, мерцающий ворохом непрочитанных сообщений и искрящийся бурей реакций, с Мартой. Кажется, она спрашивает о завтрашней встрече…

— Уф-ф…

Я тут же решаю, что это не срочно и пролистываю мимо.

Потом, за Потоком Марты, тянутся несколько унылых рабочих групп, недовольно, но послушно затихших до грядущего утра, и наконец обрывается пустотой молчания навеки оставленный Поток мамы.

— Эх…

Надо было бы сразу убрать его. А теперь… теперь время прошло, и я чувствую, что вряд ли не решусь на это.

Тяжело вздыхаю и побыстрее пячусь вниз взглядом. Туда, к спасению от тревожных мыслей, туда, в бесконечный поток ярких, цветных пятен. Здесь все подряд: образы и Мгновения, отрывки Диорам, Изображения, Формы, шаблоны, темы, реакции… Обсуждаемые веяния, горячие тренды, обновления, споры, новости, захватившие внимания новинки… Среди них, присмотревшись, без труда узнаю растиражированную на десятки копий недавнюю работу Марты.

Улыбаюсь.

— Ух ты!

А я уже и забыл, насколько она хороша. Надо будет обязательно сказать об этом Марте завтра при встрече. Жалко, что я так и не успел познакомить ее с мамой, уверен, они обе остались бы в восторге.

Изображение Марты исчезает в ворохе ленты, и мои глаза продолжают рассеянно скользит дальше по Экрану, пока не натыкаются на Поток Мгновений галерей и музеев. Он подсвечен полупрозрачным контрастным цветом, намерено, чтобы я точно не пропустил его.

— Спасибо…

Растрогавшись, благодарю Систему за заботу и догадливость.

Экран мягко мигает в ответ. Поток, открываясь, увеличивается до полных размеров. Я пару секунд бесцельно скролю список, раздумывая, что бы выбрать, и почти сразу останавливаюсь на одном из своих самых любимых Мгновений. Не единожды оно уже спасало меня в наполненные давящей грустью вечера, насыщало радостью унылые, тоскливые дни, дарило спокойствие и вдохновение. Для меня в нем всегда есть нечто удивительное, ведь его коснулась рука моей мамы, это она познакомила меня с ним, и оно тоже было ее главным фаворитом.

Идеальное Мгновение. Галерея искусства двадцать первого века. Преимущественно Европа, США, Россия.

Такие странные, архаичные слова. Такое притягивающее, переломное время.

— То, что надо.

Я устраиваюсь поудобнее и слегка киваю Системе. Чуть сильнее включается вентиляция, свет в комнате медленно затухает. Все готово, я погружаюсь…

Когда-то давно Мадс долго объяснял мне, как это работает. Мгновение. Что-то про нервные окончания, нейроны, интерфейс, сигналы, мозг и Сканирование… Он в этом спец, я ему полностью доверяю, не зря же мой друг — один из лучших Архитекторов.

Однако я мало что понял, а еще меньше запомнил и, к слову, потом был очень рад короткой памяти. Не представляю, как Мадс уживается со своими мозгами… Но уверен, знай я все подробности, держи эти мелкие технические детали в мыслях, никогда не способен был бы по-настоящему погрузиться, оценить то главное, что несет в себе Мгновение: хрупкое, почти реальное происходящее. Иллюзию, настолько искусную, что не отличается от жизни (пусть, как выяснилось, с некоторыми исключениями), насладиться ей сполна, отдав должное гению ее кропотливых создателей.

Вот и теперь, хоть мой разум невольно и осознавал правду, я сам, стоило открыть глаза, искренне поверил, что очутился совершенно в другом месте.

Мгновение

Извечный, будто пыльный, полупрозрачный полумрак коридора. Мягкий длинный ворс ковра, в который так приятно погружаются подошвы ботинок. Знакомый запах, чуть затхлый и тяжелый, непривычный, особенный, наполненный отголосками величественной, молчаливой тайны. Застывшие, бархатистые складки портьер, легкие полотна воздушных тюлей. Едва приоткрытая дверь, выщербленная искусной резьбой, словно сошедшей с картины одного старого русского мастера, имя которого я давно позабыл.

Скрип и шорох. Мои пальцы, тонкие, бледные, привычно обвивают прохладный, отполированный многочисленными прикосновениями цилиндр медной ручки, с усилием тянут ее на себя, открывая взору светлое помещение, уходящее куда-то вглубь здания.

В отличие от неуютной, немного мрачной, настороженной атмосферы пустого коридора в залах галереи царит свет, свобода, праздник и воздух. Обрамляющие пространство высокие, симметричные прямоугольники стен кое-где прерываются простыми полуколоннами с необычными игривыми геометрическими капителями и уравновешивающими их строгими, обрывающимися каннелюрами. Им вторит лепнина: тонкие бортики вокруг картин и длинные вьющиеся завитки на плавных изгибах карнизов, что направляют взгляд высоко вверх, к глухому светлому потолку с утопленными в него круглыми светильниками. Все будто существует в едином, застывшем ритме, особой приятной глазу композиции. Четкие, выверенные полосы конусов ламп, отделенные друг от друга равными промежутками. Матовые блики табличек, оливково-золотые, с зеленоватым и бронзовым отливы рам. Анфилада проемов без створок и подножек, арки проходов, окаймленные одинаковыми, из приятного темного дерева наличниками и доборами. Сосредоточенное и вместе с тем странно многоголосое молчание цветов, пятен, фигур, застывших на полотнах картин.

Я громко вздыхаю, с облегчением, словно освободившись наконец от тягостного, давящего груза, оставив его до поры до времени там за дверью входа, и делаю первый, неторопливый шаг к ближайшей стене. Прохожу пару метров и останавливаюсь.

Здесь, я знаю это, даже не взглянув на название и имя, меня ждет моя давняя любовь. Месяц и ночь. Скромная рама, небольшая картина. Пейзаж давно потерянного мира. Интересно, что там теперь? Полис, город, что-нибудь еще? Можно ли побывать? Узнаю ли я это место?…

Чуть склоняюсь. Широкие фактурные волны мазков, тонкие и толстые нити блестящего под лаком масла. Переливы света и цвета. Оттенки умбр и холодные тени, почти черные, кое-где зеленоватые и красноватые контуры, синевато-фиолетовые разводы масляной пасты и одинокий, горящий, будто оказавшийся здесь по ошибке, золотистый вертикальный штрих. Пятна, бессмысленное, беспорядочное, однако отчего-то мучительно завораживающее море красок без формы и без содержания.

Отхожу — пара шагов не глядя. Вновь обращаю взгляд к картине и вдруг, словно по волшебству, таинственному и удивительному, вижу в ней строй и порядок, идею, мысль, чувства и смысл. Мягкая темная ночь позднего лета, безоблачное, чистое небо, отдыхающая под покровом сумерек земля, шуршащая нежными, журчащими переливами прохладной искристой воды река, мрачный, застывший на горизонте еловый лес и сверкающий ослепительным блеском холодный желтоватый месяц.

Опять подхожу ближе. И снова лишь многогранные, мастерски ограненные — сквозь верхний цвет то тут, то там проглядывают удивительные, подмешанные оттенки — цветные мазки. Отхожу, еще раз ночь и месяц…

Когда-то такие метаморфозы потрясали меня до глубины души. Помню, как мама смеялась, наблюдая, с каким удивленным и озадаченным видом я шагаю туда-сюда то к картине, то от нее и что-то восторженно бормочу себе под нос. В то время именно это казалось мне настоящей магией…

— Да.

От мыслей о маме позабытый было груз, вдруг ухнув волной тоски и тревоги, возвращается на плечи.

Я невольно вздыхаю, подхожу совсем близко. Раньше, конечно, ни в одном музее вам бы не позволили так сделать, однако теперь совсем другое время. Мое дыхание, сухое и жесткое, как мне кажется, касается застывших волн поблескивающей краски. Я, не мигая, пристально смотрю на одинокий вертикальный мазок. От лимонного в ложбинке к охристо-желтому, почти коричнево-красному на бугорке. Несмешанная краска распадается букетом удивительных, беспрерывно переходящих, перекатывающихся друг в друга цветов. Я наклоняюсь еще ближе, хочу разглядеть их все без остатка, поймать каждый и сохранить в себе, понять магию этого удивительного преображения, найти ответ, осознать и…

Вдруг все рушится. Я, задыхаясь, отскакиваю в сторону. Отшатываюсь, вспоминая мамино тело, укрытое, подобно этим фактурным мазкам, складками застывшей ткани. Мертвое тело. Такое же мертвое, как и эта картина. Такой же покинутый сосуд, в который никогда не заглянет жизнь.

Мадс

Мадс сидит напротив, чуть покачиваясь туда-сюда на высоком удобном стуле, задумчиво вертя в пальцах искрящийся на солнце зеленый лист салата. Ему неловко, он напряжен и, может быть, озадачен. Я вижу это. С легкостью давнего друга угадываю смятение в несимметричной дуге едва опущенных широких плеч, в непривычно прямой спине, в изгибе шеи, склоненной голове с грубоватыми, крупными, но по-своему привлекательными чертами лица, в то и дело уворачивающемся, будто убегающем взгляде неярких голубых глаз, с едва заметной зеленовато-коричневой окантовкой черного, как смоль зрачка. Он тоже исподтишка наблюдает за мной, однако молчит.

— Как дела?

Я начинаю первым. Мой голос звучит глухо. Я не притворяюсь, не перед Мадсом, я действительно потерян и устал. Мадс сразу поворачивается. Его брови, такие же медно-рыжеватые, как и падающие на лицо кудряшки, серьезно и как-то одновременно грустно насуплены, а на лбу пролегли три привычные длинные глубокие складки. Под аккомпанемент монотонного гула обеденного зала он неспешно хрустит салатом.

— Нормально. У тебя?

Он кивает мне, свободно, по-свойски, будто и нет вокруг этого неловкого напряжения.

— Да, ничего.

Я тоже отправляю в рот какую-то часть своего обеда, совершенно не ощущая ни вкуса ни запаха.

— Ты, хм, знаешь… — Мадс ерзает на стуле. — Уна, она…

От звука имени мамы я непроизвольно бледнею.

— В общем, мне очень жаль.

Мадс украдкой косится. В отражении его глаз я отчетливо вижу свое вытянутое искривленное лицо и невольно вспоминаю то видео с пляжа из Памяти мамы. Наверное, тогда мои детские щеки точно также виднелись в объективе ее камеры.

— Это произошло так неожиданно…

Мадс продолжает. Очередной приторно-зеленый лист салата, покрытый бархатистой пеленой росинок, взмывает в воздух из контейнера по велению его пальцев. Голос друга печален, мягок и все же взволнован, сквозь нотки сочувствия, переплетаясь с ними, проступает потерянность и тихое возмущение.

— И странно. Казалось, в наше время тысячу лет уже никто так не умирает, верно?

Его пальцы крепко сжимаются, он усмехается.

— Обычно все просто уезжают в Полис, куда-нибудь в противоположное полушарие, а потом возвращаются снова здоровыми. А тут… Почему не вышло?

Он по-прежнему не отводит взгляда от моего лица. Я киваю, искренне, ведь сам думаю о том же, бесконечно, с того самого часа, когда голос Системы вдруг разбудил меня посреди ночи, а на вспыхнувшем в полумраке комнаты Экране появилось настороженное, отстраненное лицо врача.

— Не знаю, Мадс.

Он, врач, тогда что-то долго объяснял мне, показывал, а за его спиной светило яркое, ослепительно белое на ясном голубом небе солнце. Помню, я думал лишь о том, как это удивительно: у нас тут ночь, а там — самый разгар жаркого, знойного дня. Всего-то пара часов пути! И хоть я, разумеется, знал причину, эта удивительная природная метаморфоза отчего-то вдруг потрясла меня до глубины души. А потом врач вдруг замолчал. И…

— Тебе ведь уже передали ее Память?

Голос Мадса плавно возвращает меня назад из омута воспоминаний.

— Да, Хранители… — я рассеянно киваю, откашливаюсь, услышав, как осип голос. — Задали пару вопросов. Сразу после прощания. Представляешь, она даже умудрилась сохранить кое-какие наши старые видео!

— Ого.

Взгляд Мадса моментально загорается интересом. Профессиональным. Он ведь все-таки Архитектор, занимается алгоритмами для Мгновений. И с мамой познакомился на работе. Они вместе корпели над той самой коллекцией старых картин. Сканировали, настраивали, собирали… Мама всегда говорила, что Мадс — гений, и без него ничего бы точно не вышло.

— И ты ведь пробовал сделать из них Мгновения, да?

Я знал, что он это спросит.

— Да.

Мне становится неловко. Не хочу говорить ему, что получилось так себе.

— Но…

И все же приходится. Ведь густые брови Мадса уже сложились ту в дерзкую, яростную волну, красноречиво демонстрирующую его решительную готовность выбить ответ любой ценой.

–… хм… В общем, странно все было, нереально…

Я стараюсь выдавить из себя смущенную, утешительно-виноватую улыбку. Наверное, она смотрится совсем уж жалко на моем бледном осунувшемся лице, потому что Мадс моментально оттаивает и смягчается.

— Странно?!

Он даже кажется удивленным. Глаза чуть расширились, а темные зрачки блестят нетерпеливым любопытством.

— Угу… Может быть, это от того, что она… мама… умерла.

Моя голова сама опускается вниз, прячется, а по щекам тихой теплой струйкой сбегают соленые слезы. Я ловлю их губами, языком, облизываю по кругу мягкую сухую кожу, и несмотря ни на что чувствую, с облегчением, с упоением, их соленую сладость, которая дарит покой. Вокруг тишина.

— Юрген… Прости меня…

Жаркая, чуть липкая, подрагивающая, широкая рука Мадса медленно ложиться на плечо, сминая под собой приятную, прохладную ткань свежей одежды.

— Да, ничего.

Я нарочно усмехаюсь, отмахиваюсь, поспешно засовываю в рот уже размякший от сока остаток цельнозернового тоста, едва слышно хлюпая носом. Но Мадса не проведешь таким дешевым трюком. Его пальцы напрягаются и, сжимаясь, молча, без единого звука обхватывают пологую горизонталь моего плеча, обдав кожу живым пламенем тела, а затем исчезают, будто испарившись в воздухе.

— И вообще, надо обновить Систему…

Я бурчу, потому что чувствую себя виноватым.

–… совсем отстал от жизни. Наверняка из-за этого синхронизация сбилась… Ты ведь говорил, как важно все обновлять. Да ведь, верно?

Мадс согласно кивает. И я киваю, хотя, конечно, прекрасно знаю, что дело совсем не в прошивке или в технике, не в датчиках и проводимости. Дело в человеке, которого больше нет. Во мне: изменившемся. Марта так и сказала. Но Мадс вряд ли удовлетвориться подобным, сугубо иррациональным ответом.

— Да, ты обязательно обнови…

Он, будто успокоившись, возвращается к салату. А наш разговор вновь устремляется в привычное, обыденное русло.

— И кстати, как там дела с Мартой?…

Марта

Марта. Иногда она меня просто бесит. Вот, например, сейчас.

— Юрген, ты тут?

Ее звонкий, чуть уставший, с едва-едва проявляющейся хрипотцой голос звучит отрешенно. Да что там, она даже не повернулась, даже не вышла из Системы! А ведь я уже битый час…

— Юрген…?!

Теперь куда больше беспокойства. Изящная фигура в просторном кресле с высокой спинкой резко замирает, прервав свое плавное, естественное движение. Марта поворачивает приподнятую вверх голову с четким контуром овального подбородка, а ее тонкие недлинные аккуратные пальцы, так и оставшись чуть собранными и напряженными, в ожидании опускаются на подлокотники.

— Да тут я, тут.

Я недовольно, неохотно отзываюсь. Отмахиваясь, будто это назойливые летние мухи, от еще витающих перед глазами остатков Потоков: сиренево-желтые полосы, монохромные вереницы текста, яркие кружки реакций, образы и популярные маски. Первые мгновения реальность выглядит слишком тусклой, серой и пугающе несовершенной после сочного, залитого сплошь чистыми цветами, обволакивающего идеальной, симметричной выверенностью интерфейса Системы, но затем зрение привыкает. Пара секунд, и, принося покой, мир снова расцветает скромными, глубокими и завораживающе сложными красками.

— Пф-ф, я уж испугалась, что ты не дождался. Все. Выхожу…

Мне приятно, что ее голос искренне радостный и одновременно встревоженный, с проступающими сквозь спокойствие интонациями облегчения.

— Ага. Не отвлекайся.

Сам не верю, что говорю это, да еще и таким мягким обычным тоном без тени сарказма. Удивительно, как человек способен маскировать свои чувства. Внутри все кипит и бунтует, а голос абсолютно спокоен.

Марта делает пару взмахов руками. Тонкие абрисы ее запястий движутся кругами в застывшем воздухе рабочего пространства, отражаясь множеством искаженных копий среди зазеркалья разноцветных стеклянных перегородок. Изогнутая спинка кресла за ее прямой спиной возвышается подобно изваянию величественного трона, а из огромных окон падает мягкий свет уже перекатившегося через зенит солнца. И в конусах этих лучей, в бликах и переливах стекла, в бархатистой мягкости тканей, во всей этой вдруг наполнившийся таинственным, сосредоточенным молчанием обстановке Марта вдруг представляется мне какой-то древней, вечно юной волшебницей, искусно плетущей своими цепкими, ловкими пальцами запутанные чары из невидимой канвы мира. Локоны ее недлинных волос мерно раскачиваются в такт движениям гибкого тела, слегка задевают узкие худые плечи, открывая и тут же обволакивая плотной тенью застывшее, вытянутое лицо. Она настолько прекрасна, что на секунду у меня перехватывает дыхание, и вся злоба, обида, раздражение мгновенно испаряются, бесследно улетучиваются из сознания.

Она поворачивается и улыбается. Той самой скромно сдержанной, чуть извиняющейся, чуть задорной, манящей улыбкой, и я, даже не задумываясь, широко и искренне улыбаюсь в ответ. Где-то в стороне, на периферии чувств звучит мягкий, едва заметный сигнал уведомления Системы.

— Я отправила тебе мою работу. Посмотришь потом?

Марта, неторопливо и устало опираясь ладонями о подлокотники, встает с кресла, не отрывая взгляда от моих глаз.

— Ага, конечно.

Я киваю, тут же подскакиваю на ноги, стараясь успеть подать ей руку. И когда мы вместе выходим на улицу, попрощавшись с коллегами, которые тоже сегодня решили заглянуть на совместные часы, мир вокруг, рядом с ней, тускло меркнет.

Система

— Так, ну и что тут?

Мадс, кряхтя и вздыхая, наклоняется, медленно и с расчетом опускаясь на одно колено, отчего плотная темная ткань его брюк, растянувшись серыми переливами света и тени, вырисовывает крепкие, налитые силой, плавно изогнутые контуры мышц на бедрах и икрах. Он, прищурясь, внимательно смотрит куда-то между мной и огромными Экранами. Его взгляд рассеян, однако я знаю, это просто потому, что вместо пустого пространства перед ним сейчас, зависнув в воздухе длинной очередью страниц, парят виртуальные отчеты.

— Все нормально?

Понизив голос, интересуюсь я, заметив, как на мгновение отчего-то недовольно сморщился его высокий лоб.

— Агась. Еще минутку…

Мадс вновь погружается в работу. А мне остается лишь сидеть и терпеливо ждать, пока он закончит обновление и запустит синхронизацию с моим нейроинтерфейсом. Сейчас я отрезан от Системы, а значит в какой-то мере весь мир отрезан от меня. Занятное ощущение.

Я оборачиваюсь и с настороженным любопытством смотрю на потухшие Экраны, развешанные подобно монументальным полотнам по трем стенам моей комнаты. Полупрозрачные матовые прямоугольники, закрытые окна, выключенные порталы в волшебную страну, которая стала для нас настолько обыденной, что мы перестали замечать ее невообразимых чудес.

Это всегда странно, когда тебя отключают. Непривычно видеть окружающее пространство без всплывающих подсказок Системы, без образов Общества, реакций и статусов. Некомфортно чувствовать себя таким беспомощным, потерянным, ограниченным, лишенным привычного инструмента общения с миром. Однако, с другой стороны, это будоражащее, что уж тут лукавить, пугающее отсутствие даже приятно. Тишина зрения, расслабленность слуха, сосредоточенность, обращенная не наружу, а внутрь собственных мыслей, чувств, ощущений, тела. Крадущаяся мурашками по спине опасность и восторг оставленного без опеки родителей ребенка. Страх, трепет, неуверенность и жажда проверить, каков этот мир без вездесущей руки страховки и помощи.

Мои пальцы невольно вжимаются в подлокотник дивана, от набегающих огромной неконтролируемой волной разнообразных эмоций на лбу выступает легкая пелена капелек пота.

— Так. Все. Закончил.

Мадс поднимается с колен и, видимо заметив, что я побледнел и напряжен, уточняет.

— Ты как?

— Нормально.

Я улыбаюсь. Искренне, радостно. Сейчас, я знаю, у меня как в детстве блестят глаза. Мадс усмехается.

— Понятно.

Затем аккуратно садится рядом.

— Я запущу, а ты пока…

Он кивает мне.

–… глаза прикрой.

— Окей.

Послушно опускаю веки. Мадс ворочается, устраиваясь поудобнее в мягких подушках дивана, а потом тоже затихает. Я, от нечего делать, гадаю, как он теперь выглядит. Скорее всего закинул ногу на ногу, растянулся и скрестил руки за головой. Его мягкая светлая рубашка вылезла из-за пояса, а между концов брючин и кромкой обуви появилась яркая, смешная полоса носок.

— Спасибо за помощь.

Он знает, что я говорю не только о Системе.

— Да, не за что…

Чувствую, он улыбается.

— Эх… На самом деле, иногда приятно вспомнить старое время.

Я не уверен, что он имеет в виду: свои первые годы на службе Архитектора или, быть может, то самое «старое» время маминой фотокамеры (чем черт не шутит, у Мадса столько тайн, что я уже привык ничему не удивляться), поэтому переспрашиваю.

— Это, когда ты с Системой работал или…?

— Ага, — Мадс хихикает, шутливо возмущаясь. — И какие еще «или», Юрген?! Ты что забыл, мы почти ровесники.

Это правда. Мы оба родились в эпоху Системы. Я смеюсь, лукаво прищурясь.

— Ну, мало ли…

На периферии, прорываясь сквозь черно-фиолетовый занавес век, заполненный яркими, белесо-неоновыми полосами, рамами и точками — причудливыми артефактами отрезанного от мира зрения, вдруг загорается крохотный оранжевый огонек. Все загрузилось.

Я открываю глаза. Пару раз моргаю, привыкая к свету. Экраны приглушенно пульсируют и мерцают, приветствуя меня, а Мадс, как и предполагалось, развалился на диване во весь свой внушительный рост. Система работает — прямо над его головой в воздухе парит довольный, свернувшийся калачиком трехмерный симпатяга — кот.

— И как?

Интересуется он, чуть выгнув вопросительной дугой свои широкие, густые, отливающий медью брови.

— Кот отличный! Где взял?

— Ха-х. Секрет.

Он опускает руки на колени, рубашка волной сползает вниз по его телу, скрещивает пальцы в замок и разворачивается ко мне.

— Кстати, посмотрел твои отчеты. Технических проблем нет, однако…

Взгляд голубых глаз становится чуть более серьезным и выразительным.

— Ты сильно переживал. Видимо, из-за этого случались какие-то неполадки с нейроинтерфейсом, ему тяжко работать в подобных условиях.

— Так и думал.

Я улыбаюсь, но, если честно, мысленно не хочу соглашаться с ним. И, кажется, Мадс догадывается, однако предпочитает не спорить.

— Ну, в общем, теперь должно стать лучше.

Заключает он.

— Да. Надеюсь.

Киваю я.

Экраны синхронно загораются. Тяжелые разговоры закончены, обязательные дела сделаны, так что теперь в нашем распоряжении весь остаток этого чудесного вечера. И уж мы-то с Мадсом всегда найдем, чем его занять.

Встреча

Бодро шаркая ногами, я спускаюсь по извилистой дорожке укрытого в плотный ковер травы невысокого холма. Тропинка задорно петляет из одного края в другой вдоль коротко подстриженного пологого склона, отчетливо выделяясь коричневато-охристой лентой на его изумрудно-зеленом покрове. То тут, то там в сопровождении приглушенного шлейфа из шорохов и легких постукиваний, вырываясь из-под упругой подошвы моих ботинок, торопливо кувыркаясь и подскакивая в прозрачном воздухе, скатываются вниз овально-круглые камешки гальки. Над головой светит белое солнце. Я тороплюсь, на скамейке у подножья холма меня ждет Марта.

Ее стройная фигура в удлиненном джемпере и простых, чуть мешковатых брюках, одна рука на колене, другая, упираясь в спинку скамьи, поддерживает склоненную голову, кажется обездвиженной и застывшей. Так что даже без подсказок Системы я понимаю, она опять над чем-то работает.

Спускаясь вниз к ней, невольно думаю, что бы сказать. Однако она успевает первой.

— Привет, Юрген!

Вполоборота, на лице широкая улыбка, а глаза горят теплым, ненавязчивым восторгом, чуть затуманенным и рассеянным — это зрение еще не отвыкло от Системы.

— Привет, Марта…

Я наклоняюсь и легко касаюсь губами ее мягкой, бархатистой щеки. А затем плюхаюсь рядом на нагретую лучами солнца скамейку. Спрашиваю.

— Чем занята?

Знаю, она рада будет поделиться.

— Да, так. Понравился вид, решила сделать набросок. Вот, смотри…

Она замолкает, проходит секунда и перед глазами всплывает картинка.

— М-м-м… Круто! Правда, Марта.

— Спасибо.

Смахиваю Изображение: не потому что плохое, на самом деле просто отличное, а потому что в кое-то веки набрался смелости показать свое. Добавляю.

— Да, кстати.

Голос чуть дрожит. Я дико волнуюсь, а что если ей не понравится? Что если моя работа — полная ерунда?

Боже…

Вчера, когда после ухода Мадса на меня вдруг снизошло вдохновение, и я, стараясь не упустить момент, взялся за это Изображение, то был убежден — получилось достойно. Но теперь, особенно после такой работы Марты, пф-ф… Уверенность неизбежно истончается и тает.

Она поворачивается и смотрит прямо в глаза. Не отвертеться.

— Э-э… Не хочешь взглянуть на мою?

На ее открытом приятном лице проступает легкая тень удивленного недоумения. И отчего-то мне становится немного обидно.

— Да, конечно!

Голос будто нарочно громок. Я пересылаю и одновременно начинаю искренне сожалеть об этом.

Марта замирает. Нас обступает плотное неуклюжее молчание. По моему лбу струйкой течет липкий пот, с языка готовы сорваться оправдания, мол давно не делал ничего подобного и только вообще обновил Систему, однако слова сами собой застревают в горле, а вместо них лишь вырывается испуганное, осторожное, отдающее послезвучием тихой мольбы о понимании и снисхождении…

— И как?

— Ну-у-у… Хм…

Марта слегка кривится. Она еще рассматривает, но я уже вижу, что все…

Ужасно!

— Не плохо.

Поворачивается, плавно и медленно опускает руки на колени, закидывает согнутую ногу на скамейку, затем едва наклоняет в сторону голову, на миг неловко поджимает нижнюю губу, словно размышляя о том, что скажет, а потом, вздохнув, продолжает.

— Идея хорошая, но…

Она смотрит на меня свысока, и я не могу не замечать это. Она говорит. Но я не слушаю. В ее голосе нет ни намека на превосходство или насмешку, однако отчего-то я ощущаю их всем своим телом, будто волны инфразвука, ее чувства проникают в мои мысли, пронизывая, парализуя, раня, обижая, разочаровывая. В ушах стучит кровь, к небу подкатывается липкий, скользкий ком тошноты. И она, вдруг смутившись или, быть может, заметив мою реакцию, замолкает на полуслове.

— Юрген?

Она напугана.

— Да, Марта. Спасибо, я… я… В общем…

Я заставляю свои губы растянуться в улыбке.

–… проехали.

Причины и следствия

Передо мной яркая поверхность Экрана с двумя Изображениями, позади — успокаивающая мягкость подушек, продавленных тяжестью расслабленного тела, за отдернутыми шторами окон — приятный и тихий вечер устремившегося к закату дня, вокруг — тишина и одиночество, внутри — притупленная, но не забытая, непрощенная, едва клокочущая, подобно лаве под коркой застывшего пепла, обида. Взгляд моих напряженных глаз нетерпеливо семенит туда-сюда по Экрану.

Вших…

Да, оно определенно хорошо. Изображение Марты.

Вших…

Ну, мое чуть хуже, но-о-о…

Вших…

Что ж. Композиция супер. Эх, стоит признать, она здорово обыграла вертикали деревьев.

Вших…

Ха-х… А у меня тоже ничего! Классно вписано в квадрат. А форма…

Вших…

Ну-у, враки. Фантазирует. Где там интересно она такие тени увидела? Вот, попалась.

Вших.

Хм…

Я вздыхаю.

— Ладно…

И вообще с чего я на нее так взъелся?

Наверное, потому что когда-то мне казалось, что я неплохо творю? Или, быть может, я просто рассчитывал на ее безусловную поддержку и одобрение, ведь мы все-таки вместе? Ну, да… Вот, например, даже чужие люди в Обществе и те похвалили. И реакций у меня не сильно то меньше, чем у нее.

Или я просто завидую?

— Пф-ф.

Поспешным жестом смахиваю в сторону обе картинки.

Сейчас мне хочется все бросить. Удалить и больше никогда не вспоминать, вернуться назад и захлопнуть дверь в свои переживания. Но я знаю, что не смогу.

Мне нравится создавать, всегда нравилось. С самого детства, и чувство не исчезло, лишь, наверное, притупилось с годами. Я стал Создателем благодаря ему, хотя мог, как другие, жить в свое удовольствие и ничего не делать. Оно всегда объединяло нас с мамой.

И вчера… Вчера я будто вновь вспомнил это. Ощутил то на время замутненное горем и потерей чувство свободы и непосредственности, которое всегда сопровождает творчество. Восторг от созерцания, познания и наконец выражения бесконечно захватывающего многообразия внутреннего и внешнего мира через доступные нам цвета, соотношения, идеи и формы.

Мама всегда говорила, что люди созданы для подобного. Не обязательно в сфере Создателей или искусства, каждый в своей… Она говорила, нам всем предназначено однажды воспарить на крыльях внезапного озарения и истинного вдохновения, подняться так высоко, как мы сами не могли и помыслить, а затем суметь выжить, вернувшись назад, не погибнуть в поисках способа повторить это.

Я не понимал ее, да и, наверное, сейчас не понимаю до конца. Однако в такие моменты я чувствую, что она вновь рядом. Как на том самом видео. Она где-то тут с обратной стороны оптического лабиринта зеркал, неимоверно близко, пусть и кроется в незримой тени того, что не есть привычной нам жизнью.

И именно поэтому сейчас я вновь собираюсь запустить Систему. Именно поэтому знаю, что не смогу сдаться и забыть. Только так я чувствую себя целым. Чувствую себя настоящим, существующим, живым. Здесь мое место. Кто бы что ни говорил…

И пусть я завидую Марте, пусть она презирает меня, пусть даже мы поссоримся. Я не брошу.

Мои руки сжимаются в кулаки.

Наоборот, сделаю все, чтобы доказать ей, она не права. Она не…

Взгляд вдруг останавливается, а в голове сама собой появляется мысль. Странная и немного безумная. Она сначала пугает меня, но, поразмыслив, я принимаю ее и улыбаюсь, широко и очень довольно.

— Да, это точно сработает!

Нетерпеливо потираю ладони, открываю Систему.

— Ха-ха… Готовься Марта, скоро я утру тебе нос.