Фиалковое зелье

Валерия Вербинина, 2012

Секретному агенту особой службы Полине Серовой дали ответственное поручение – она должна узнать, что скрывается за исчезновением письмоводителя из российского посольства в Вене. Почему мелкий чиновник привлек к себе столько внимания? За этим незначительным на первый взгляд событием может таиться серьезная угроза интересам Российской империи… Министр внутренних дел даже отправил двух других агентов, призванных отвлекать внимание от расследования Полины: утонченного Владимира Гиацинтова и силача Антона Балабуху. Но эти господа не пожелали играть роль ширмы – они рьяно принялись за дело, и вскоре миссия Полины оказалась под угрозой срыва. А как отвлечь внимание мужчин? Только заставить их соперничать друг с другом за любовь прекрасной женщины…

Глава 4

Уланы переходят в наступление. — Явление Августа в майский день. — Машенька, Катенька, Лизонька и некоторые другие. — Чернильная душа агента Сотникова.

Приблизительно в то же самое время, когда Гиацинтов на дороге завел с незнакомцем беседу о рае, в избушке станционного смотрителя имел место не менее интересный разговор, в котором участвовали черноглазая красавица Дуня и плечистый гигант Балабуха. Судя по всему, они никак не могли оторваться от лубочной картинки, изображавшей битву.

— Так-с, Дуня, ну а эти, с султанами на шлемах, кто?

— Уланы, — отвечала Дуня, пожимаясь и хихикая.

— Ну а эти, которые вон тут на лошадях скачут? — Произнося эти слова, Антон придвинулся к Дуне совсем близко.

— Это кавалеристы, — отвечала красавица, потупившись.

Поскольку собеседники уже перебрали гренадеров, кирасиров, лейб-гвардейцев, артиллеристов, драгун и прочие роды войск, по всему следовало, что дело идет к решительному наступлению. Балабуха кашлянул, скосил глаза на картинку и наклонился к Дуне, но тут дверь яростно грохнула, ударившись о стену, и в избушку влетел Владимир Гиацинтов. Дуня моментально отскочила от громадного офицера и стала с удвоенным усердием смахивать пыль со стола.

— Антон Григорьич! — воскликнул Владимир. — Там на дороге человек… в тяжелом состоянии… Надо бы перенести его сюда, да доктора к нему!

— Да сделаем, об чем речь, — буркнул Балабуха сердито. Судя по всему, он искренне переживал, что не успел всесторонне обсудить с Дуней разворачивающееся на картинке генеральное сражение.

Через несколько минут раненый незнакомец уже лежал на кровати в домике станционного смотрителя, и сердобольная хозяйка растирала ему виски уксусом. Придя в себя, бедняга схватился за голову и застонал.

— Не бойтесь, — сказал ему Гиацинтов, — вы в безопасности. Однако кто же это вас так отходил?

Поняв, что ему и в самом деле ничего не угрожает, незнакомец заметно успокоился и рассказал следующую историю. Его зовут Август Добраницкий, и он польский шляхтич. Несколько месяцев тому назад он повстречал в Киеве девушку и влюбился в нее. Узнав, что она живет в этих краях, он приехал сюда, чтобы быть ближе к предмету своей страсти. К несчастью, девушка оказалась из богатой семьи, в то время как он, Добраницкий, богатством похвастаться не может. К еще большему несчастью, отец девушки, деспот и самодур, заметил, что молодой человек явно неравнодушен к его дочери, и в недвусмысленных выражениях предложил ему убираться подобру-поздорову. Август, разумеется, не послушался, после чего сегодня утром на него напали подосланные отцом девушки люди и жестоко избили. Что было дальше, он не помнит, и как он добрался до станции, не помнит тоже. После того, что случилось, жизнь ему вовсе не мила, и вообще он не знает, куда ему теперь податься. Без девушки его существование не имеет смысла, но ужасное подозрение, что ей, скорее всего, известно о его позоре, жжет его душу каленым железом (при этих словах Добраницкий почему-то покосился на Дуню).

— Вот бедняга! — сочувственно промолвил Антон, которому во время рассказа Августа вспомнились все его собственные горести. — Не повезло тебе, однако!

— И что же вы будете теперь делать? — спросил Владимир.

Выяснилось, что Добраницкий этого не знает, но все же склоняется к тому, чтобы написать прощальное письмо любимой и пустить себе пулю в лоб.

— Эк куда хватил! — проворчал Балабуха. — Из-за женских глаз — стреляться! Тьфу! Да ни одна женщина на свете этого не стоит.

Поляк гордо вскинул голову.

— Сразу же видно, что вы никогда не любили по-настоящему, — пылко возразил он. — А я не смогу жить без моей Маши. Не смогу!

— Поначалу, конечно, оно всегда так, — отпарировал задетый за живое Балабуха. — А вы все-таки попробуйте, авось у вас получится.

— Я бы и хотел, — искренне ответил Август. — Но ничего не выйдет. От любви не существует лекарств.

— Это только так говорится, — вмешался Владимир. — Между прочим, древний поэт Овидий написал на сей счет целую книгу, которая так и называется: «Лекарство от любви».

— И что, она многих вылечила? — с сомнением спросил Добраницкий.

— Ну, раз ее до сих пор читают, значит, не так уж она плоха, — заметил Гиацинтов. — Постарайтесь для начала уехать как можно дальше от вашего предмета страсти, и вы сами увидите, что любовь не выдерживает больших расстояний.

— Возможно, это так, — вздохнул Август, — но дело в том, что я не настолько богат, чтобы позволить себе хорошее путешествие. — Он поднялся с кровати, но ноги еще плохо держали его. Добраницкий покачнулся и ухватился за стену, однако и в этом положении ухитрился отвесить офицерам глубокий поклон. — Благодарю вас, господа, за участие и желаю вам всего доброго. Прощайте!

Балабуха и Гиацинтов переглянулись.

— Может, возьмем его с собой? — неожиданно спросил Антон. — Обидно ведь видеть, как человек пропадает, в сущности, ни за грош.

— Но наше поручение… — нерешительно начал Владимир.

— А при чем тут оно? — удивился силач. — В конце концов, Чернышёв ведь не запрещал нам брать попутчиков… Эй, Август! Хочешь прокатиться с нами до Вены?

Добраницкий обернулся. На его лице было написано искреннее изумление. Нет, ну а что еще вы бы почувствовали, если бы совершенно незнакомые люди просто так пригласили бы вас составить им компанию и поехать за тридевять земель?

— До Вены? — на всякий случай переспросил Август. — Вы сказали — до Вены?

— Так точно, сударь, — весело промолвил артиллерист. — Посмотришь мир и заодно печаль свою развеешь. Ну так как?

— Но дело в том, — сконфуженно признался Добраницкий, — что у меня при себе совсем мало денег.

— Э, пустяки, — отмахнулся Балабуха. — У нас их хватит на всех. Решено: ты едешь с нами.

— Ну, раз вы так настаиваете… — Август пожал плечами. — Хотя, с другой стороны, почему бы и нет?

И на следующее утро в отремонтированном экипаже троица искателей приключений выехала по направлению к российско-австрийской границе, причем смотритель, вопреки своему обыкновению, дал им самых резвых лошадей. Все дело было в том, что не только Балабуха жаждал беседовать с Дуней об уланах, идущих в атаку, но и Август, хотя его сердечная рана была свежа как никогда, обратился к красавице за разъяснениями по тому же самому вопросу. Смотритель встревожился и решил, что чем дальше и чем скорее господа окажутся от станции (и от его дочери), тем лучше будет для всех. Поэтому экипаж был починен куда быстрее, чем обычно, и лошади нашлись в мгновение ока.

— А что вы собираетесь делать в Вене, господа? — спросил Добраницкий.

Балабуха кашлянул и покосился на Владимира, предоставляя тому право отвечать.

— У нас там друг, — объяснил Гиацинтов. — И, как на грех, он куда-то запропастился.

— Ничего, найдется, — успокоил их Август. — Вена — город веселый, а некоторые венки — очень даже хорошенькие штучки!

— А ты что, там был? — удивился Балабуха.

Добраницкий картинно закатил глаза.

— О! Куда только меня судьба не заносила!

Мимо путешественников текли хаты, плетни, равнины, цветущие деревья, верстовые столбы. Добраницкий высунулся в окно и громко выражал свое восхищение красотами окружающей природы. Он болтал, не закрывая рта, но — странное дело — почему-то его болтовня ничуть не утомляла, а наоборот, освежала, как хороший душ, хотя то и дело Августа, что называется, заносило. Судя по его речам, он объездил чуть ли не весь земной шар, был накоротке знаком со многими вельможами и при этом обнаружил такое знание цирковых фокусов, какое вряд ли приветствуется в высшем свете. Прямо на глазах у изумленных офицеров он продемонстрировал несколько трюков с картами и монетами, но тотчас же спохватился и стал говорить, что интересуется фокусами исключительно ради развлечения, чтобы была возможность развлечь дам, когда им скучно.

— И не жаль тебе, что ты уже не увидишь свою зазнобу? — поддразнил его Балабуха.

Добраницкий вздохнул.

— Катеньку-то? Да, Катеньку очень жаль!

— Ты же вроде говорил, что ее Машей зовут, — заметил Владимир.

— Правда? — искренне поразился Август. — Ну да, сначала была Катенька, а Маша — потом. То есть наоборот. Сперва — Маша, потом — Катя, а после Кати… Ну, это не в счет.

Невольно Владимир насторожился.

— Скажи, Август… Ведь ты же вроде поляк, а по-русски говоришь почти без акцента. Как это?

— Я всегда был способным к языкам, — объяснил Добраницкий. — Мой дядя епископ… я говорил вам, что у меня дядя — епископ? Так вот, он всегда твердил, что мне надо идти в священники, потому что у меня язык хорошо подвешен и я умею беседовать со всяким. Я и при дворе бывал, то есть при разных дворах…

— Неужели? — протянул Балабуха, от которого не укрылась реакция Гиацинтова. — И как там, при разных дворах?

— По-разному, — вывернулся Август, чувствуя, что разговор переходит на скользкую почву. — Но придворная жизнь вообще не для меня. Вот путешествия я люблю. Новые люди, новые впечатления…

Экипаж подпрыгнул на очередном ухабе, и Добраницкого мотнуло к стенке. Он охнул и поднес руку к голове.

— Что, больно? — посочувствовал Балабуха.

— И не говорите! — пылко воскликнул Август. — Эти канделябры — ужасно тяжелые штуки!

И внезапно в карете наступило вязкое, как желе, молчание.

— Постой-постой, — подозрительно проговорил Владимир. — Это какие еще канделябры?

Добраницкий замялся, но отступать было некуда.

— Э… ну… Те, которыми меня дворня отколотила. Я вам же рассказывал!

— То есть они взяли канделябры, — очень вежливо промолвил Балабуха, — потом засели в кустиках, чтобы, значит, тебя подстеречь…

— При чем тут кустики, — рассердился Добраницкий, — все было в большой гостиной, просто…

Тут он понял, что проговорился, и прикусил язык. Но было уже поздно.

— Август, скажи мне честно, — потребовал Балабуха, ухмыляясь. — Ты что, шулер? Потому что никого другого канделябрами не лупят, насколько мне известно.

— Что вы выдумываете, господа, — обиделся поляк. — Уверяю вас, я пострадал за честь дамы!

— Ага, за честь дамы треф! Знаем мы вас!

— Господа, клянусь, вы ошибаетесь! Просто Лизонька…

— Так-так, уже Лизонька появилась! Кстати, когда она была — до Маши с Катей или после?

— Нет, Лизонька была после Оленьки… или до?

— Ха-ха, драгун, я так и знал! — веселился Антон, подмигивая Гиацинтову. — А эта Лизонька часом не присутствовала, когда тебя канделябрами вразумляли?

— Ну, если хотите знать, — сердито вскричал Август, — то вот вам! Не было там никакой Лизоньки или тем более Оленьки! Просто меня занесло в гости к одному здешнему помещику, который без карт жить не может… составилась компания, сели играть, и тут я заметил, что один из игроков плутует. Он понял, что я сейчас его выдам, и подбросил мне крапленые карты.

— То есть ты не плутовал? — спросил Балабуха, про себя дивясь изворотливости их нового знакомого, который никак не хотел сознаваться в своем ремесле. — И ты не шулер?

— Нет, я не шулер! — оскорбленно ответил Добраницкий. — Могу поклясться… чем могу поклясться? Да хотя бы здоровьем своей невесты, вот! Чтоб ей жить долго и счастливо…

— А откуда же ты знаешь такие карточные приемы, как те, которые только что нам показывал?

— Оттуда, что я часто играю! Потому и выучил наизусть все нечестные фокусы, чтобы никто не смог меня… как это у вас говорится… объегорить.

— Антон, ей-богу, ну нельзя же быть таким недоверчивым, — вмешался Владимир. — Словом, шулер подбросил тебе карты и…

— И поднял крик, что я плутую! А эти канделябры, бронзовые, фунтов по десять каждый… И ведь главное, верных шесть тысяч было у меня в кармане! Совершенно честно, заметьте, без всякого плутовства! Но уж кто родился под несчастливой звездой… тому ни в чем не везет! Ни в любви, ни в картах! Так что, господа, приготовьтесь к худшему! Вы подобрали самого невезучего человека в Российской империи, которому никогда ничего не удается. Словом, если вы хотите живыми добраться до Вены, то лучше вам высадить меня прямо тут, на дороге, потому что со мной вам ни в чем не будет удачи! Такой уж я уродился!

Он отвернулся, скрывая слезы. Балабуха смущенно кашлянул в кулак.

— Знаешь, Август, — признался Гиацинтов после небольшой паузы, — мы вообще-то тоже не очень везучие. Правда, Антон?

— Ага, — вздохнул Балабуха. — Скажу тебе больше, Август: таких неудачников, как мы, ты точно еще не встречал.

— Правда? — недоверчиво спросил поляк, переводя взгляд с усатого гиганта на изящного Гиацинтова с тонким лицом.

— Правда, — подтвердил гигант. — Так что тебе, можно сказать, посчастливилось. Или наоборот.

И все трое засмеялись.

— Значит, мне можно остаться с вами? — приободрившись, спросил Август. — Вы меня не прогоните?

— Да оставайся, об чем речь, — сказал Балабуха, пожимая плечами. — Экий ты, Август, смешной все-таки!

И, хотя Добраницкий клялся, что такого несчастливца, как он, не сыскать, экипаж благополучно прибыл на станцию Яблоньки, от которой уже рукой было подать до австрийских владений. Посовещавшись, Добраницкого вписали в пашпорт Антона как его слугу, после чего перекусили и поехали дальше. На ночь путешественники остановились в небольшой гостинице, где водилось множество блох, но Август, выказав недюжинную смекалку, сумел где-то раздобыть персидского порошку, и трое друзей, а также Васька, смогли заснуть спокойно. Не спал только кучер, на которого не хватило порошку: он то и дело ворочался и вздыхал.

Утром путешественники сменили лошадей и вновь тронулись в путь. Через несколько часов они без всяких хлопот пересекли границу, и Российская империя осталась позади. Экипаж въехал на территорию Австрийской империи.

* * *

Его превосходительству военному министру

графу Чернышёву в собственные руки.

Донесение особого агента Сотникова.

Совершенно секретно, разглашению не подлежит.

Ваше превосходительство,

как и было мне поручено, я сопровождаю в Вену известных вам господ Б. и Г. Покамест все обстоит благополучно, они приняли меня за того, за кого я себя выдаю, и даже не подозревают, кем я являюсь на самом деле. Впрочем, если бы у них явилась хотя бы тень подозрения, я сумел бы легко развеять ее, ибо эти господа явно не семи пядей во лбу и имеют пагубное пристрастие верить каждому высказанному слову. Я мог бы привести вашему превосходительству поразительные доказательства сей нелепой привычки, но, так как я пишу свое донесение на последней российской станции перед границей, мне приходится поневоле поторопиться. Скажу лишь вашему превосходительству, что таким господам, как вышеупомянутые Б. и Г., не место в славных рядах нашей службы и что ваше превосходительство хорошо сделает, ежели по завершении миссии откажется от их услуг раз и навсегда.

Вскоре мы покидаем российскую территорию, однако при каждой удобной оказии я буду слать вашему превосходительству подробные донесения установленным порядком. Кроме того, имею довести до сведения вашего превосходительства, что экипаж, предоставленный для путешествия, оказался не так хорош, а лошади вообще никуда не годятся.

Засим остаюсь

вашего превосходительства покорнейший слуга

агент Сотников.