Тайны Баден-Бадена

Валерия Вербинина, 2017

1867 год, Европа накануне великих потрясений. Загадочная графиня Вера Вильде живет в немецком городе Баден-Бадене, известном своим казино и целебными водами. Сюда приезжают отдохнуть или поиграть такие известные русские писатели, как Гончаров, Достоевский, Жемчужников, а их коллега Тургенев и вовсе построил себе в Бадене дом. Но не они сейчас интересуют графиню Вильде, а начинающий литератор Михаил Авилов, который неожиданно для себя стал свидетелем преступления. Хотя полиция вскоре арестовала преступника, Вера и Михаил поняли, что расследование далеко от завершения…

Глава 2. Дама, приятная во всех отношениях

Разговор с Тихменёвым оставил у молодого человека неприятное послевкусие, и чем больше Авилов думал о нем, тем сильнее раздражался. По всегдашней писательской привычке к самокопанию Михаил попытался определить, что именно вызвало его раздражение. Нет, не пренебрежение к его писательскому таланту больше всего возмутило Авилова и не брошенный вскользь совет написать повесть, которая, если повезет, пойдет затычкой в летний номер. На самом деле Михаила злила легкость, с которой Тихменёв распоряжался делами журнала, разъезжал по Европе, строчил статьи на самые выигрышные темы и между делом успевал еще пообщаться с Тургеневым, Гончаровым и Герценом.

«А ведь, если хорошенько вдуматься, он просто хам, — размышлял писатель, нахохлившись. — Дважды я встречался с ним здесь, в Бадене, мы обсуждали самых разных людей, но ни о ком из них он не сказал ни единого доброго слова. Как он расшаркивался перед графиней Вильде в прошлый раз, а едва она удалилась, тотчас же ославил ее сплетницей, лукавой и недалекой женщиной. И сейчас — что он наговорил об Иване Сергеевиче, да и о других тоже! Уши вянут… а ведь, пожалуй, он напишет о них воспоминания, когда они умрут, и процитирует каждый клочок, который они ему присылали. Тьфу!»

Отведя таким образом душу, Михаил задумался о том, чем ему теперь заняться. Можно было пойти в соседнюю читальню Маркса, которая получала большое количество газет, включая российские. Можно было отправиться на прогулку — к Старому замку, или по Лихтенталевской аллее, или вдоль берега недоразумения, которое здесь зовется рекой. Наконец, можно было просто махнуть на все рукой и вернуться в Оттерсвайер. Из Бадена туда обычно добирались по железной дороге, но Михаил, которого обстоятельства вынуждали экономить, предпочитал не тратить двадцать семь крейцеров на билет третьего класса и ходил пешком.

«А может быть…»

Он не стал додумывать мысль, которая уже не первый раз приходила ему в голову. Знаменитая баденская рулетка располагалась в одном здании с кафе Вебера — знаменитом Conversation, без визита в которое не обходился ни один приезжающий. Центральная часть обнаруживала претензию выглядеть как дворец и была украшена коринфскими колоннами, но лепящиеся к ней с обеих сторон длинные безвкусные пристройки портили все впечатление. Внутри, кроме казино, располагались залы для собраний, ресторан, читальня и книжный магазин. Залы, которые путеводитель по Бадену упорно именовал салонами, были обставлены мебелью во французском вкусе, украшены росписью и освещались огромными люстрами, подвешенными на цепях; но, если говорить начистоту, мало кого интересовало, что Оффенбах^[15] давал импровизированные концерты в салоне Цветов или что расписные панно были привезены сюда из Парижа, потому что большинство посетителей привлекало только казино. Михаил уже не раз переступал его порог и наблюдал за игрой, но что-то удерживало его от того, чтобы самому решиться на ставку. Возможно, ему претила сама атмосфера игорного дома, выражение лиц игроков, зачарованных скачущим по цифрам шариком, который мог любому принести состояние или, напротив, разорить вчистую. Он говорил себе, что многие писатели были азартны и в игре даже черпали вдохновение; что там, где все эмоции так обнажены, он может сделать немало любопытных наблюдений; но, странное дело, покидая казино, он ощущал облегчение и одновременно — отвращение к людям, которые оставались в зале, до последнего надеясь урвать хоть что-нибудь.

«А ведь если бы у меня в прошлом году взяли повесть в «Русский вестник», — мелькнуло у Авилова в голове, — я бы, как собирался, добрался до Парижа, а не сидел бы в скучнейшем Бадене, считая каждый грош… Но повесть не подошла, и хуже всего… хуже всего то, что я знаю, что они правы. Она никуда не годится. Понадеялся на Тихменёва, послал ему — тоже отказ… Что это за известные литераторы, которые пишут для его журнала? Уж точно не Достоевский и не граф Толстой. Писемский? До чего же скверно не иметь в литературе имени… Ведь я же знаю, что мог бы сочинять не хуже Писемского^[16] или госпожи Кохановской^[17], которая пишет такую дрянь, что читать невозможно, а меж тем ее читают, да еще как! Иногда, грешным делом, даже думаешь — ей-богу, не отказался бы хоть недолго побыть самым дрянным писателем, но таким, которого читают, который…»

— Добрый день, господин литератор! — прозвенел возле него задорный и звонкий женский голос.

Михаил поднял голову и покраснел. Он только что непростительно манкировал всеми приличиями, не поклонившись графине Вильде, которая ехала в ландо^[18] и оказалась совсем близко от него. Поспешно сняв шляпу, Авилов рассыпался в извинениях. Пока он говорил, графиня внимательно смотрела на него, обмахиваясь веером, и на губах ее трепетала обычная для нее загадочная полуулыбка, из-за которой досужие языки в свое время назвали Веру Андреевну северным сфинксом, а злые языки — сфинксом без секрета. На вид графине было около тридцати лет; темноволосая, с зеленоватыми глазами и чуть-чуть асимметричным лицом, на котором одна бровь располагалась немного выше другой, она не производила впечатления красавицы, но источала такое жизнелюбие, такую энергию, что затмевала любых красавиц. Под ее открытым насмешливым взглядом Михаил стал путаться в словах и, признавшись, что был слишком поглощен своими мыслями и не смотрел по сторонам, сконфуженно умолк.

— И о чем же вы думали, милостивый государь? — осведомилась графиня с напускной строгостью.

— О госпоже Кохановской, — честно ответил Авилов.

— Какой ужас! — вырвалось у Веры Андреевны. Она говорила вроде бы совершенно искренне, и в то же время присутствовало в ее интонации какое-то преувеличение, беспокойная, жалящая нотка, которая давала понять, что графиня иронизирует, и, может быть, даже не столько над предметом разговора или своим собеседником, а над самой собой. Михаил, мало знакомый с манерой выражения Веры, немного растерялся и в то же время поймал себя на том, что не может удержаться от улыбки.

Он объяснил, что виделся с Тихменёвым и они обсуждали современную литературу. Чтобы не задерживать светскую даму, для которой, как он полагал, его персона не представляет особого интереса, писатель добавил, что возвращается в Оттерсвайер.

— Надо же, какое совпадение! — воскликнула Вера Андреевна. — Я как раз еду туда навестить вашего confrère^[19] Жемчужникова. Если хотите, могу вас подвезти, а если вы еще незнакомы, могу вас представить…

И прежде чем Михаил успел опомниться, она уже велела кучеру остановить ландо возле тротуара.

Писатель был совершенно не готов к такому повороту событий. Его гордость (а она у него была, и крайне чувствительная) тотчас учуяла в предложении собеседницы нечто покровительственное. Однако пока Михаил пытался подыскать вежливые слова для объяснения, почему он предпочитает дальние прогулки пешком обществу дамы, которую принимает у себя великая герцогиня Баденская, вдруг оказалось, что он уже как-то незаметно переместился в коляску и зеленоватые глаза Веры Андреевны, оказавшейся на сиденье напротив, смотрят прямо на него. Впрочем, Михаил все же успел вроде бы пробормотать что-то о том, что он не хотел бы стеснять графиню, и вообще…

— Я читала вашу повесть, — сказала Вера улыбаясь. — «Дом на улице Дворянской», верно? C’était charmant^[20]. — Михаил ненавидел эту расхожую великосветскую фразу и поймал себя на мысли, что совершенно напрасно сел в коляску к пустейшей особе во всем Бадене. — Бабушка, которая целыми днями сидит у себя, ни в чем внешне не принимает участия и в то же время все примечает — мастерски выписанный образ. — Тут писатель довольно-таки нелогично решил, что пусть Вера Андреевна и пустейшая женщина, но в литературе она определенно кое-что понимает. — А главный герой, внук с его благими порывами, который в конце концов возвращается к своим родителям-мещанам, помогает отцу в торговле, мало-помалу обращается в законченного дельца и предает своего друга детства… — Вера улыбнулась еще шире, и Михаил невольно насторожился. — Он у вас не получился, потому что он — не вы.

— Откуда вам знать, сударыня? — вырвалось у пораженного писателя. В повести он действительно описал своего гимназического приятеля и его семью, которую наблюдал на протяжении нескольких лет.

Вера скользнула по нему загадочным взглядом. Она еще при чтении сообразила, что автор вывел себя в друге героя — слишком уж выпукло были описаны его переживания из-за бедности родителей и некоторые тончайшие штрихи, которые можно почувствовать, только если пишущий сам побывал когда-то в шкуре своего персонажа.

— Полагаю, ваша повесть имела бы куда больше успеха, если бы вы сделали своих героев разорившимися дворянами, — сказала Вера, обмахиваясь веером.

— Я не слишком хорошо знаю быт дворян, — ответил Михаил с раздражением, которое даже не пытался скрыть.

— А вы изучайте, милостивый государь! — воскликнула графиня смеясь. — Вы ведь сейчас в Бадене, куда съезжаются… э… как обыкновенно пишет добрейший Платон Афанасьевич — сливки общества? Право, я не могу взять в толк, как сливки могут куда-то съезжаться, когда им положено смирно сидеть в кувшине… И почему непременно сливки, а не сметана или масло?

И снова Михаил поймал себя на том, что улыбается. «Нет, она вовсе не глупа… решительно не глупа. Хотя сейчас она наверняка посоветует мне взять ее в героини и примется рассказывать какую-нибудь тривиальную историю из собственной жизни…»

— Ну вот, — продолжала Вера Андреевна, говоря как бы с увлечением, но в то же время и с легкой иронией, — возьмите любую русскую семью из тех, что сейчас в Бадене, присмотритесь к ней — и, я уверена, вы найдете достойный сюжет, и не один. Вы со мной не согласны? — быстро прибавила она, видя, что собеседник хмурится.

Михаил собирался ответить графине — разумеется, очень учтиво, но категорично, — что сюжеты придумываются совсем не так и что Вера Андреевна вообще понятия не имеет о том, как герои приходят к автору и завладевают его воображением, так что приобретают для него больше значения, чем реальные люди. Но предмет разговора был для Авилова слишком важен, и он решил начать издалека.

— Боюсь, госпожа графиня, все не так просто, — заговорил он, не замечая, что подделывается под тон своей собеседницы. — К примеру, случилось мне сегодня прогуливаться неподалеку от гостиницы «У золотого рыцаря». Туда как раз прибыла русская семья, такая, знаете ли… провинциальной складки. — Произнеся последние слова, он вспомнил, что сам является провинциалом, и почувствовал укол досады: уж ему-то точно не следовало выставлять новоприбывших в смешном свете. — Я имею в виду, что они выглядели провинциально: и одежда, и манеры, и слуги их, и огромный самовар, который они с собой привезли…

— Вы и самовар приметили? — спросила Вера Андреевна лукаво. Михаил покраснел.

— Его трудно было не заметить. И чемоданы у них были старомодные, с такими, должно быть, путешествовали их предки еще в прошлом веке. Да… я готов поклясться, что семья эта первый раз в жизни выбралась в Европу. Люди вроде бы образованные, но не могли толком объясниться ни по-немецки, ни по-французски… Одним словом, мне пришлось послужить кем-то вроде толмача. Отец семейства — добродушный господин, довольно флегматичный, его супруга, которая обо всем хлопотала, и дочка…

— Ах, — вырвалось у Веры Андреевны, — я так и предполагала, что там должна быть дочка!

И она со значением посмотрела на Михаила, смутив его совершенно.

— Госпожа графиня, я…

— Нет, вы все же расскажите о дочке, — перебила его Вера, торжествуя. — Я умираю от любопытства. «У золотого рыцаря» — вы имеете в виду «Au chevalier d’or»? Не самый лучший отель, конечно, во всяком случае, не чета «Европе». — Она имела в виду считавшуюся роскошной гостиницу на берегу реки, как раз напротив казино.

— «Европа» не всем по карману, особенно сейчас, в сезон, — осторожно заметил Михаил.

— Ах, да какой сезон, — отмахнулась графиня. — Видели бы вы Баден в прошлые годы, а сейчас большинство путешественников предпочло Париж, из-за выставки, конечно. Сейчас тут не так уж много народу…

— Но цены, насколько мне известно…

— Да, цены так же высоки, как и в прошлом году. Немцы практичный народ, — Вера Андреевна усмехнулась, — а сезон держится всего два месяца, и местные смотрят на дело так: за эти два месяца надо заработать столько, чтобы хватило прожить целый год. В отелях сейчас достаточно свободных мест, но владельцы все равно не сбавляют цен. Большое количество провизии уходит в Париж, опять же из-за выставки, и поэтому еда тоже обходится недешево. А как дерут местные прачки! Однако, милостивый государь, мы отвлеклись. Я жажду узнать побольше о дочке… и о ее старомодных родителях. Как их фамилия, кстати? Вы ведь наверняка узнали ее, раз имели с ними дело.

— Назарьевы.

— Так-так, почтенный глава семейства, хлопотунья-жена… и очаровательная дочка. Нет-нет, даже не возражайте: я совершенно уверена, что она очаровательна. Неужели они приехали на воды? — тревожно спросила Вера Андреевна, хотя ее глаза смеялись. — Ах боже мой! Вы просто не представляете, сколько я перевидала семей, которые уверяли, что прибыли лечиться баденскими водами, а кончали тем, что проигрывались в казино… Я очень, очень беспокоюсь за господина Назарьева… как бишь его?

— Петр Николаевич. Однако он прибыл не для того, чтобы играть. Его жена уверяла, что они приехали для того, чтобы встретиться с родственницей, генеральшей Меркуловой. Она забросала меня расспросами об этой особе, и мне пришлось признать, что я…

Михаил хотел сказать «к стыду своему, никогда о ней не слышал», но Вера не дала ему закончить фразу.

— Генеральша Меркулова — это Натали? — протянула она тем особенным тоном, каким только красивая, уверенная в себе женщина способна говорить о той, которую считает своей соперницей. — Ну как же генерал отпустит Натали в Баден… ведь Осоргин здесь.

— Что за Осоргин? — неосторожно спросил Михаил.

Вера Андреевна с треском сложила веер, и писатель сообразил, что только что выдал свою полнейшую неосведомленность в том, что всякий баденский завсегдатай, по-видимому, обязан знать назубок.

— Осоргин — это Осоргин, — промолвила графиня с укором. — Вы действительно никогда о нем не слышали?

Михаил вынужден был признаться, что до сего дня понятия не имел о вышеназванном господине.

— Вообразите, вы первый, кому мне придется рассказать об Осоргине, — протянула графиня, забавляясь. — Его отец был очень богатым человеком и притом жестоким крепостником. Он порол своих крестьян на конюшне, причем некоторые уверяют, что не гнушался делать это собственноручно и иных провинившихся запарывал до смерти. — Михаила передернуло. — Жена его рано умерла, и кажется, оттого, что он обращался с ней ненамного лучше. Из трех детей сын и дочь умерли во младенчестве, и остался только один ребенок — тот Григорий Осоргин, о котором я веду речь. В детстве отец наказывал его за малейший проступок, но дети растут быстро, и однажды выросший Григорий приехал в имение. Если я правильно помню, дело было после его поступления в столичный университет. За столом вышла ссора, старший Осоргин разгорячился, стал угрожать младшему поркой, или даже не угрожал, как говорят некоторые, а хотел уже взяться за розги, да не тут-то было. Сын схватил то ли хлыст, то ли арапник и… словом, вы понимаете.

— Избил отца? — спросил Михаил с любопытством.

— До полусмерти, — снизив голос до трагического шепота, сообщила графиня. — Надо вам сказать, что старшего Осоргина из-за его тяжелого характера все соседи просто ненавидели, но, когда стало известно, что сын поднял на него руку, отец как-то вдруг обратился в жертву, чуть ли не безвинную.

— Надеюсь, он умер от побоев?

Прежде чем ответить, Вера Андреевна бросила на собеседника пристальный взгляд.

— В том-то и дело, что нет — отлежался в постели и поправился… Но, разумеется, отношения с сыном оказались безнадежно испорчены.

— Еще бы, я думаю, — не удержался Михаил.

— Отец объявил, что отныне не даст сыну ни копейки, что завещает все имущество монастырю, что пустит Григория по миру, что тот еще пожалеет, и прочее в таком же духе. Однако младший Осоргин не стал горевать по этому поводу. Он оставил университет и… нет, не стал давать уроков, чтобы прокормиться, или искать богатой невесты, чтобы обеспечить себе безбедное существование. Он превратился в игрока — pour ainsi dire^[21], профессионального, насколько рулетку и тридцать одно вообще можно назвать профессией. Круглый год он кочует из одного казино в другое, и теперь он находится в Бадене. Его легко узнать в толпе игроков — красивый молодой человек, которому лакеи всегда услужливо пододвигают кресло, едва он появляется. Он всегда безупречно одет, ведет себя безукоризненно, даже если проигрывает тысячи, и, как огонь, привлекает всех мотыльков женского пола. Женщинами он, впрочем, не дорожит и никого в свое сердце не впускает. Здесь есть одна парижская камелия по имени Диана^[22], которой по роду занятий никак не полагается терять голову, но — все же потеряла ее из-за Осоргина. Говорят, она предлагала ему sa main et sa fortune^[23], и хотя таких ручек, как у нее, предостаточно, состояние у нее на зависть многим… Однако Осоргин все равно им не соблазнился.

— Кажется, я видел его в казино, — признался Михаил, поразмыслив. — У него шрам на щеке, русые волосы, голубые глаза и замкнутое лицо, верно? Я еще подумал, что человек с таким лицом должен был многое испытать…

— Да, это Осоргин, — подтвердила графиня.

— А шрам — его отец ударил?

— Нет, это след от пули. В прошлом году в Эмсе Григорий Александрович убил на дуэли адъютанта генерала Меркулова, но адъютант все-таки успел выстрелить.

— Адъютанта? — только и мог вымолвить Михаил.

— Ну, генерал же не может сам стреляться с Осоргиным, пойдут толки, — беспечно отозвалась Вера Андреевна. — Он и послал адъютанта.

— Из-за того, что госпожа Меркулова…

— О боже мой, и все-то вам надо объяснять! Ну да, из-за того, что Натали влюбилась в Осоргина. Впрочем, учитывая ее прошлое, она не могла не влюбиться в такого, как он. Помнится…

Вера Андреевна неожиданно замолчала.

— Как, вы сказали, зовут ту семью — Назарьевы? Они не упоминали, зачем им понадобилась Натали?

— Они говорили о ней как о своей родственнице, а о подробностях я не расспрашивал.

— Я хорошо знаю семью Натали, — сказала графиня, усмехаясь, — и впервые слышу, чтобы у нее были родственники по фамилии Назарьевы. — Она испытующе посмотрела на собеседника. — Расскажите мне лучше о барышне, которая с ними приехала. Она хорошенькая?

— Она… э-э… да, но…

— Блондинка или брюнетка? А какие у нее глаза? Ну же, милостивый государь! Вы же писатель, опишите мне, какое она произвела на вас впечатление!

Но Михаил, судя по всему, напрочь растерял все свои навыки, потому что смог лишь сообщить, что барышне Назарьевой семнадцать лет, она светловолосая, изящная, с серыми глазами, тоненькой шейкой и довольно молчаливая. Впрочем, последнее качество Авилов приписывал тому, что девушка устала с дороги, так как мать заметила, что обычно Настенька гораздо разговорчивее.

— Ах, так ее зовут Анастасией?

— Должен признаться, сударыня, — проговорил Михаил, волнуясь, — я не понимаю вашего интереса к… к ней и ее семейству. Я, собственно, заговорил о нем только для того, чтобы показать, что там нет никакого материала для сюжета. Мать-хлопотунья, которая отдает распоряжения и волнуется, чтобы домочадцам непременно было хорошо, неплохой, но ограниченный отец, дочь — девушка на выданье… Подобные семьи и характеры уже тысячи раз описывались в нашей литературе. И сюжет о том, как провинциальные помещики впервые оказываются за границей, тоже не блещет новизной…

— Ну разумеется, — сказала графиня, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям. — Значит, они приехали, чтобы встретиться с Натали, а она, как мне доподлинно известно, сейчас находится в Париже. Означает ли это, что мы вскоре увидим ее в Бадене? Если да, то вам не следует упускать такой материал, господин сочинитель!

Бог весть отчего, но Михаил внезапно ощутил глухое беспокойство. Он не уважал женщин, которые изменяют своим мужьям, не жаловал военных, да и третья сторона любовного треугольника — сын жестокого крепостника и игрок, который к тому же убил человека на дуэли, — не вызывала у него особой симпатии.

— Я не люблю… драм, — признался он, сделав над собой усилие. — И вообще, по-моему, в подобных историях есть что-то донельзя унизительное… Для всех сторон.

— В каких историях? — рассеянно спросила графиня, вновь раскрывая веер и обмахиваясь им. Коляска уже покинула Баден и катила мимо фруктовых садов, раскидистых акаций и изгородей, увитых плющом. — Ничего же еще не произошло. Натали с мужем и сыном в Париже, Осоргин в Бадене, Назаровы… прошу прощения, Назарьевы в «Золотом рыцаре». На вашем месте я бы постаралась помочь им освоиться, тем более что они уже вас знают и доверяют вам. В конце концов, я не знаю планов Натали, а она вполне может и не приехать. Что же тогда делать бедолагам в городе, где столько соблазнов? Вы бы могли удержать их от необдуманных поступков — например, отсоветовали бы отцу семейства играть в казино. Или помогли бы подыскать хорошую квартиру, потому что это выйдет дешевле, чем гостиница.

В то время не знали слова «манипулятор», но у Михаила все же возникло стойкое ощущение, что графиня пытается им манипулировать. Не понимая цели, которую преследовала его собеседница, он предположил, что все дело в страсти к сплетням, в том, что старомодные Назарьевы при всей своей предсказуемости представляли в глазах Веры Андреевны новый объект для изучения. Или она подозревала, что они являются самозванцами и не имеют к Натали никакого отношения?

— Боюсь, госпожа графиня, это будет не совсем удобно, — промолвил он вслух. — Я лишь случайно оказал Назарьевым пустячную услугу, и, конечно, они уже о ней забыли. Так что у меня нет никакого повода навязываться им или как-то пытаться продлить наше знакомство.

Он ждал, что графиня, настойчивая, как все праздные женщины, станет его переубеждать, но Вера Андреевна ничего не сказала. Впрочем, возможно, причина крылась в том, что они только что прибыли к месту своего назначения — гостинице, в которой жил Алексей Жемчужников со своей семьей.

Примечания

15

Жак Оффенбах (1819–1880) — французский композитор, автор оперетт.

16

Алексей Писемский (1821–1881) — русский писатель.

17

Кохановская (псевдоним, под которым писала Надежда Соханская, 1823–1884) — писательница.

18

Легкий экипаж со складывающейся крышей и сиденьями, расположенными друг против друга.

19

Коллегу (франц.).

20

Это было прелестно (франц.).

21

Так сказать (франц.).

22

Куртизанка (выражение пришло из книги младшего Дюма «Дама с камелиями»).

23

Руку и сердце (франц., буквально — «руку и состояние»).