Парк Горького

Валерия Вербинина, 2019

1935 год. В парке Горького в день визита важного заграничного гостя убита молодая женщина. Наверху считают, что это может быть провокацией, предпринятой для дискредитации Советского Союза в глазах иностранцев. Расследование поручено одному из лучших сыщиков Московского уголовного розыска Ивану Опалину. Дело кажется ему сравнительно простым, и он даже не отказывается ради него от остальных расследований. Но вскоре выясняется, что жертва, личность которой он установил, по документам уже несколько лет мертва…

Глава 4. Рутина

Государственная кондитерская фабрика «Марат» производит высокого качества драже. Орех, бобы мокко, вишня, миндаль, грильяж в шоколаде. Халва шоколадная, ванильная, ореховая. Пектус прохладительный. Язычки, «октябрята», «морские камни», барбарис желейный.

Рекламное объявление

— Ах, какая неприятность, товарищи! Какая неприятность!

Управдом Петр Иванович Минускин не понравился Казачинскому сразу и бесповоротно. Этакий советский буржуа — в костюмчике, который шел ему как корове седло, и ботинках на толстой подошве. Сам весь округлый, плечи покатые, волос на голове три штуки, и из них две протянуты поперек ранней лысины в тщетной надежде хоть как-нибудь ее замаскировать. Физиономия лоснящаяся и хитрая, ни малейшего доверия не внушающая, интонации лизоблюдские, а в глубине глаз — тревога. Как бы чего не вышло — для Минускина, само собой; на остальных ему, разумеется, наплевать.

— Бедная Зоя… Какая неприятность, однако!

Черт возьми, с мрачной злостью помыслил Казачинский, неужели нельзя было как-нибудь устроить, чтобы вместо бедной девушки ухлопали вот этого мелкого паразита, который чужую смерть упорно именовал «неприятностью».

— Вы хорошо знали Зою Ходоровскую? — спросил Опалин у управдома.

— Ну, не то чтобы хорошо, товарищ, но по долгу службы, так сказать, приходилось сталкиваться… Дом у нас большой, вы же сами понимаете, сколько хлопот, сколько обязанностей…

— Где она жила?

— В коммуналке на третьем этаже.

— Соседи? — отрывисто бросил Опалин, которому, похоже, Минускин тоже не внушал особой симпатии.

— Соседи… — Минускин наморщил лоб, — всего в квартире четыре семьи в шести… нет, в пяти комнатах. Лучины, Герчиковы, Карасики и Ходоровские. — Чувствуя, что от него ждут продолжения, управдом прочистил горло и бодро зачастил: — Герчиковы занимают две комнаты, отец служит в «Экспортльне» на ответственной должности, супруга — там же, секретаршей числится. Сын и дочь учатся в университете… Лучины — муж работает на фабрике звукозаписи, жена — учительница, дети — школьники. Карасик — сторож на фабрике Марата. Ну, той, которая сладости выпускает…

— Зоя дружила с кем-нибудь из соседей?

— Мгм… Ну, может быть, с женой Лучина. Или с сестрой Карасика…

— Что за сестра?

— Обыкновенная, родная, — ответил Минускин с готовностью. — После пожара с детьми к брату переехала. Пожар — в смысле, сгорело их жилье, вчистую. Неприятно, конечно…

И опять это кошмарное словечко. Неужели он не чувствует, насколько оно неуместно?

— Скажите, а с кем-нибудь из соседей Зоя ссорилась? — спросил Петрович. — Было такое?

— Мне ничего об этом не известно, — подумав, ответил управдом. И добавил, судя по всему, вполне искренне: — Вообще она, знаете, хорошая девушка была… И совсем не склочная.

Насупившись, Юра слушал, как Опалин расспрашивает управдома насчет ключей и говорит, что ему необходимо осмотреть комнату убитой и поговорить с соседями.

— А из соседей-то никого сейчас и нет, наверное, — шепотом заметил Яша, обращаясь к Казачинскому. — Все на работе или учатся… Вообще, конечно, бандита надо искать, аналогичные дела поднимать.

— Какие-какие? — нервно переспросил Юра.

— Аналогичные. Ну, где кого-нибудь тоже застрелили на улице и ценности забрали. Начать с этого района… Затем соседние. Не исключено, что убийца — местный… Проверить всех рецидивистов в округе. Ну, вы понимаете…

Юра ровным счетом ничего не понимал, но смутно чувствовал, что у Опалина какая-то своя система, которой он придерживается, что он кусочек за кусочком выстраивает общую картину, как некую сложную головоломку, и что все эти вопросы — о конфликтах, о соседях, об окружении убитой — служат одной и той же цели: найти преступника.

— Скажите, а вы видели ее поклонников? — спросил Иван у управдома.

— Пару раз. Знаком не был. Ира о них говорила…

— Что за Ира?

— Ах, простите, я не сказал… Моя жена.

Судя по лицу Минускина, он уже раскаивался в том, что упомянул ее при представителях власти. Но Опалин, к удивлению Казачинского, расщедрился на обаятельнейшую улыбку, которая совершенно преобразила его замкнутое лицо с крупноватыми приятными чертами.

— Ваша супруга, наверное, была в курсе всех сердечных дел жильцов… Ну же, Петр Иванович! Мы в угрозыске давно привыкли, что жены управдомов знают все… Что она вам сказала об этих молодых людях?

— Понимаете, товарищ, — пробормотал Минускин, — я сплетен не люблю, и вообще никогда не прислушиваюсь… Мне в моей работе сплетни ни к чему. Но строго между нами… — Он даже понизил голос, словно речь шла о сведениях государственной важности, и у Юры невольно мелькнула мысль, что супруга-то держит своего благоверного на коротком поводке. — Ира думала, что Зоя может найти себе кого получше. Нет, и Копылов, и Судейкин — прекрасные ребята, комсомольцы… Но один с окраины, другой ютится где-то в общежитии… Я, конечно, говорил Ире, что это не наше дело…

— Копылов — это Никита, что ли? — прищурился Опалин.

— Он!

— А Судейкина не Василием зовут?

— Я вижу, вы все уже знаете, — вырвалось у пораженного управдома. — Вы… простите, вы кого-нибудь из них подозреваете?

— Этого я вам не могу сказать, — загадочно ответил Опалин.

Казачинский напряженно размышлял. Так… теперь, конечно, все более-менее проясняется. Любовный треугольник, имена и фамилии подозреваемых Опалин уже установил, теперь, наверное, они поедут на завод «Жиркости», будут… как это называется… производить арест…

Но пока что пришлось покинуть кабинет управдома с чахлым фикусом на окне, подняться по лестнице и под стук сапог вторгнуться в чужое пространство — небольшую (по московским меркам) коммуналку с общей вешалкой возле входа, на которой обмяк чей-то плащ и топорщился старый сложенный зонт со сломанной спицей. На стене висел древний телефонный аппарат — с наушником, который надо прикладывать к уху, и трубкой микрофона, вмонтированной в корпус.

Дверь комнаты Зои Ходоровской была, разумеется, заперта. Опалин и Петрович стали совещаться, и прозвучало новое и непонятное для Казачинского слово «понятые».

— Я приведу дворника, — вызвался Яша и убежал.

Опалин достал коробку папирос, поделился с Петровичем и закурил. Юра от предложенной папиросы отказался и теперь мучился вопросом, не совершил ли он ошибку. «Может быть, лучше было согласиться… чтобы, так сказать, быть с ними на одной волне…» В дверь сунулась молодая веснушчатая баба — одна из тех, которую Казачинский недавно видел в переулке.

— Ой, че деется, че деется, — проговорила она нараспев. — А Зойку и правда того? Ой, ну никогда бы не подумала…

— Вы, гражданочка, кто? — спросил Петрович таким добрым голосом, что собеседница слегка переменилась в лице и даже отступила на шаг, но тотчас опомнилась и перешла в атаку — состояние для нее куда более привычное.

— Да я внизу живу… Ивановы наше фамилиё! Слыхали небось? — задорно спросила она. — Известное фамилиё, что уж там! Куда ни пойдешь, обязательно Иванова встретишь… А Зойку жалко, ой, жалко-то как! Сил нет как жалко. Она у меня недавно хотела пять рублей занять, хорошо, что я ей не дала. Дала бы — и с кого теперь спросишь?

Минускин сделал страшные глаза и отчаянно махнул на болтушку рукой. Иванова засмеялась и, повторив: «Ой, че деется!», исчезла.

— Это кто? — спросил Опалин.

— Наталья Иванова, — ответил управдом. — Из пятой квартиры…

— Служит?

— Приходящая домработница она. Вы только не подумайте чего…

— Да я ничего и не думаю, — перебил его Опалин, — а скажите-ка мне вот что: среди ваших жильцов числятся бывшие уголовные?

Минускин вытаращил глаза.

— Что вы! Да если б кто был, я бы сразу же вам сказал… Разве ж я не понимаю? Я прекрасно понимаю… подозрительный, так сказать, элемент…

Казачинскому опротивел этот червяк. Все вдруг стало казаться каким-то чудовищно пошлым — и лоснящаяся рожа Минускина, и одинокие волосины на его лысине, и тошнотворная соседка снизу, которая радовалась тому, что не одолжила убитой денег, и то, что Опалин зачем-то тянул время и хотел взглянуть на комнату жертвы, вместо того чтобы действовать. Юра вспомнил удивленное личико Зои, ее глаза, в которых застыла боль, и ему стало не по себе. У кого-то хватило духу отнять ее молодую, прекрасную жизнь — а те, кому положено искать убийцу, равнодушно дымят и, пожалуйста, теперь обсуждают с управдомом предстоящую отмену продовольственных карточек. Хорошо это будет или плохо и не пойдут ли опять цены вверх.

Сердясь на весь свет, Казачинский прогулялся до конца коридора и заглянул в кухню, где стояли примусы, четыре разнокалиберных стола и прочая мебель. Он попытался определить, за каким столом сидела Зоя, хорошенько сам не понимая, почему это так для него важно. Герчиков служит в «Экспортльне», в семье четыре человека. Лучин с фабрики звукозаписи, жена учительница, в семье тоже не меньше четырех человек, потому что управдом сказал «дети» во множественном числе, а это как минимум двое. Сторож Карасик живет с сестрой и племянниками, а у Зои была только мать. Значит, два стула или два табурета; значит, вон тот чистенький стол у окна. Никогда больше Зоя за него не сядет. Растравив себя вконец, Казачинский вышел из кухни — и обнаружил, что в коридоре больше никого нет. Пока он отсутствовал, Яша привел второго понятого (первым, по неписаной традиции, был управдом), и сыщики занялись осмотром жилья жертвы. Чертыхнувшись, Юра подбежал к двери, с силой толкнул ее — и неожиданно оказался в сильно захламленной комнате, перегороженной ширмами, шкафами и набитой мебелью так, что невозможно было ступить и трех шагов, не споткнувшись о детскую кровать, об угол стола или койку. Ни сыщиков, ни управдома, ни дворника с Яшей тут не было, зато имелся расплывшийся усатый гражданин лет сорока с мешками под глазами, небритый, в штанах и грязной майке. Лицо мясистое, веки набрякшие, волосы всклокочены, как после сна, но вовсе не это обстоятельство озадачило Казачинского.

В руке незнакомец держал дамскую сумочку на ремешке, снабженную желтой защелкой.

Юра уставился на нее, пораженный до глубины души. Сумочка — чья? — зачем? — и почему она так похожа на ту, которая была с Зоей Ходоровской, когда ее…

Он наконец-то оторвал взгляд от сумочки и догадался посмотреть на лицо человека, который ее держал. Что-то бесконечно нелепое, растерянное, почти детское было в выражении незнакомца; он явно был захвачен врасплох и не знал, что делать и как себя вести. Облизнув губы, обладатель сумочки попытался выжать из себя что-то вроде подобострастной улыбки, которая, впрочем, получилась больше похожей на гримасу. Но едва Юра, опомнившись, сделал шаг назад, стоящий напротив проворно сунул свободную руку в какой-то ящик и достал оттуда тускло блеснувший маузер.

Дуло пистолета повернулось в сторону Казачинского, круглое, как чей-то недобрый зрачок, и он вдруг всем существом осознал, что на него смотрит его смерть и что — все, конец, финальная остановка, а между тем он столько в жизни не успел, ничего толком не добился, не…

— Убью… с-сука… твари… убью… — бормотал незнакомец, дергая ртом и все сильнее взвинчивая себя. И тут с Юрой произошло нечто дикое, нечто совершенно непонятное. Он словно приклеился к месту, заиндевел, впал в ступор. Он просто стоял, как последний болван, и таращился на пистолет, который ходил ходуном в пухлой, заросшей черными волосами руке с грязными ногтями. Какая-то часть Казачинского, которая еще была способна размышлять, подсказывала, что он ошибся дверью и попал в чужую комнату, что шум выстрела наверняка привлечет Опалина и остальных, которые находятся где-то поблизости, и что смерть, которая еще час назад казалась такой далекой, почти немыслимой, почти…

— Бросай оружие!

Бах! Что-то грохнуло, в ноздри ударил резкий запах пороха. «Я умираю», — успел обреченно подумать Юра, но в следующее мгновение увидел, что его противник повалился — рухнул грудой на какую-то детскую пищащую игрушку, которая издала протяжный жалобный звук, и ноги его стали как-то странно подергиваться. Петрович, опрокинув по пути стул, добрался до лежащего и выхватил у него из руки маузер. Обладатель пистолета не сопротивлялся — он, словно давясь, водил нижней челюстью, и ноги его по-прежнему дергались. Игрушка больше не пищала.

— Нападение на сотрудника угрозыска, нападающий ранен! Яша! Тащи сюда Шаповалова, а сам не входи! — рявкнул Петрович, пряча свое оружие и оборачиваясь к двери. И Казачинскому: — Цел?

— У него сумочка, — пробормотал Юра, едва осознавая, о чем его спрашивают. Петрович поглядел ему в лицо, выругался и заставил его сесть. Казачинский повиновался. Он по-прежнему пребывал в каком-то тягостном, ни на что не похожем оцепенении и очнулся лишь тогда, когда услышал рядом с собой голос Опалина.

— Было же сказано: никуда не отходить. Петрович, ты что, не предупредил его?

— Предупредил.

— Так какого черта ты сюда сунулся? — сердито спросил Иван, обращаясь к Казачинскому.

— Я двери перепутал, — механически ответил тот. — Вошел, а он… сумочка у него… Хотел вас позвать, а он за револьвер…

— Пистолет, — поправил Петрович, насупившись.

— Я не разбира…

— Ну и какого черта ты приперся тогда в угрозыск, раз элементарных вещей не знаешь? У пистолета — обойма, у револьвера — барабан! Полным идиотом надо быть, чтобы их перепутать…

Опалин взглядом призвал Логинова к порядку.

— Хорошо, я заметил, что ты куда-то делся, — сказал Иван Казачинскому, — и послал Петровича тебя найти. А если бы он запоздал хоть на пять секунд? Ты вообще соображаешь, что творишь? Правила угрозыска, к твоему сведению, написаны кровью. Кровью наших товарищей, которые ими пренебрегали… Если тебе говорят — не заниматься самодеятельностью и никуда не отходить, — будь добр, исполняй в точности!

Юра молчал. С того места, где он находился, были видны ноги застреленного, и сейчас они уже не двигались.

— На парне лица нет, — буркнул Петрович, немного смягчившись. — Может, тебе принести что-нибудь выпить?

— Я не пью, — ответил Казачинский хрипло. — Кто он? — спросил Юра, кивая на ноги.

— Сергей Карасик, девяносто девятого года рождения, беспартийный, сторож фабрики «Марат», — ответил Опалин. — Часто работает в ночную смену. Женат, двое детей, а недавно ему как снег на голову свалилась сестра со своими тремя детьми.

— Я не знал, что он женат, — вырвалось у Юры. — Ему деньги были нужны? Поэтому он Зою убил?

— Да не в деньгах дело, а в жилплощади. После смерти матери Зоя осталась в комнате одна. Ты что, не понимаешь, что ли? Убийства из-за жилплощади — самые распространенные в Москве после бытовых. За комнату в коммуналке некоторые на что угодно пойдут… Освободилась бы комната, и Карасик бы наверняка ее получил. Пять детей — это не шутки…

Но тут вернулся Яша, который привел судмедэксперта, и Опалину пришлось прерваться.