На службе Его Величества

Валерия Вербинина, 2019

Под силу ли одной девушке, даже очень красивой, помешать войне между двумя могущественными державами? Да, если это Амалия, секретный агент русского императора. Для этого ей придется отправиться в Лондон, где она совершенно неожиданно для себя окажется… замужем. Местный аристократ так торопился обвенчаться, что не удосужился рассмотреть лицо невесты за плотной вуалью. Что ж, Амалия постарается выпутаться из этих пикантных обстоятельств с честью для себя и пользой для отечества! Ранее книга издавалась под названием «Английский экспромт Амалии».

Глава 6,

в которой повествуется о шестом чувстве секретного агента

— Приехали, милорд! — сообщил кучер.

Рыжий милорд вылез из кареты и сделал шаг по дорожке, но спохватился и подал руку Амалии.

— Прошу, — сказал он самым непринужденным тоном. — Добро пожаловать в Олдкасл!

Амалия подняла голову, и заготовленные было для ответа слова замерли у нее на губах. Она никогда не думала, что где-то в мире может еще существовать такое чудовищное строение — настоящий замок, огромный, устрашающий и величественный, с готическими башенками и массивными стенами, местами покрытыми мхом и цепкими побегами вьюнка. Левое крыло было, очевидно, пристроено в эпоху Стюартов, правое — в георгианскую, и от сказочной мешанины стилей рябило в глазах, но сам замок странным образом от этого только выигрывал. Он отталкивал и завлекал одновременно.

«Черт возьми, — подумала Амалия, — положительно, я седьмая жена Синей Бороды».

— А он выглядит не таким уж и старым^[12], — наконец сказала она.

— Строительство центральной части, — сообщил герцог тоном любезного гида, — началось еще при Плантагенетах, тогда его владельцы носили титул графа. Прежний замок сгорел при втором Ричарде, потом его много раз перестраивали.

Арчибальд покосился на свой сюртук и, заметив белую гвоздику, о которой успел забыть, решительно отодрал ее.

— Я вижу, вам тут нравится, — сказал он Амалии и, не предложив ей руку, двинулся по одной из многочисленных дорожек.

Амалия, раздосадованная тем, что не смогла скрыть своих чувств, зашагала вслед за своим новоиспеченным мужем. Возле замка к ним с поклоном вышел старый благообразный дворецкий в голубой ливрее, расшитой серебром.

— Имею честь поздравить вас, милорд, со знаменательным событием, — напыщенно провозгласил он. Тут взгляд его упал на Амалию, и выражение лица старого слуги несколько изменилось.

— Это, должно быть, подружка невесты? А мисс Эмили? Где она, сэр?

— Понятия не имею, Роджерс, — фыркнул Арчибальд.

— А… а леди, сэр? Кто это?

— Кажется, моя жена, хотя я в этом не уверен.

— Да, милорд? — пролепетал дворецкий. — О боже, ваша рука! — Он только что заметил, что его хозяин ранен.

— Ничего страшного, Роджерс, — успокоил его Арчибальд, — просто у меня была небольшая дуэль.

— Дуэль? О боже!

Чувствовалось, что ответы молодого хозяина поставили Роджерса в тупик, привели в замешательство и вообще здорово озадачили, но он не отважился на дальнейшие расспросы.

Огромный холл, утекающий вширь и ввысь, встретил Амалию прохладой и полумраком. На стенах висели портреты, с которых на каждого входящего взирали различные представители рода Олдкаслов, словно взвешивая, достоин ли он того, чтобы ступить на порог замка.

— Ван Дейк? — спросила Амалия, кивком головы указывая на очаровательного юношу, держащего в руке пару восхитительно выписанных перчаток.

— Именно. Вы разбираетесь в живописи?

— Только как любитель.

— Некоторые из этих картин стоят целое состояние, — сухо сказал Арчибальд и тут же добавил: — Но это еще не значит, что они продаются. Кстати, — оживился он, — тот, на кого вы смотрите, известен тем, что утопил свою первую жену в пруду возле замка.

Покачиваясь на носках, он победно посмотрел на Амалию с высоты своего немалого роста. Она поняла, что ее столь неожиданно приобретенный супруг не так прост, как кажется с первого взгляда, и пройдет немало времени, прежде чем ей удастся завоевать его расположение.

— А вторая жена? — спросила Амалия. — Что с ней стало?

— Она подвела беднягу под топор, — мрачно ответил Арчибальд. — Заставила принять участие в заговоре, а потом сама же и выдала.

— Один — один, — подвела итог Амалия. — А это кто? — Она остановилась у портрета джентльмена, лицо которого подпирал огромный стоячий воротник.

— Мой предок Руфус Олдкасл, — откликнулся Арчибальд, косясь на нее. — Он был чуть ли не восьми футов ростом. Впрочем, мы, Олдкаслы, все высокие, так уж повелось. Ему снесло голову ядром в какой-то битве, когда он вышел из траншеи по нужде.

— Ай-ай-ай, — вздохнула Амалия. — Как это, должно быть, огорчительно — быть оторванным смертью от такого важного занятия.

Арчибальд побагровел и хотел что-то сказать, но сдержался.

— Это Яков Первый. — Он оглянулся на Амалию, но она хранила молчание. — Это — Георг Второй. Все они мои предки. По материнской линии я двоюродный внучатый племянник королевы, а по отцовской — ее четвероюродный брат.

Амалия подумала, что, наверное, не так-то легко быть братом и племянником одновременно.

— Так что вам очень-очень повезло, — спесиво продолжал Арчибальд, у которого, видимо, опять возобладало дурное настроение. — Могли бы выйти замуж за какого-нибудь простолюдина, и это избавило бы меня от массы хлопот. Но не думайте, что вам удастся долго пробыть герцогиней. Этот священник Гленвилл — просто упрямый старый осел. Черт возьми, как жаль, что наш викарий Моррис заболел! Он бы точно не поставил меня в такое дурацкое положение, заставив считать своей женой неведомо кого.

Дворецкий, стоявший позади хозяина, вздрогнул и отступил на шаг назад.

— Можно подумать, что мне в мужья достался невесть какой подарок, — парировала Амалия, у которой в минуты раздражения язык становился острее бритвы. — Всегда мечтала выйти замуж за фонарный столб!

— Что? — вскипел герцог. — Да как вы смеете, вертихвостка несчастная!

— Я уж не говорю о том, что вашей шевелюрой можно запросто зажигать огонь без спичек. Как мне повезло! Ходячий пожар! Никакой факел не сравнится с вами.

— Вы не леди!

— А вы — не джентльмен!

— Мне попалась мегера, — с горечью констатировал герцог. — Ничего! Можете смеяться сколько угодно. Завтра же я отправлюсь к самому архиепископу Кентерберийскому, чтобы он признал наш союз недействительным.

Дворецкий Роджерс посерел лицом и словно стал меньше ростом.

— И что вы скажете архиепископу? — бесстрастно осведомилась Амалия. Склонив голову к плечу, она внимательно разглядывала портрет рыжего джентльмена в орденах, чем-то неуловимо схожего с ее собеседником.

— Всю правду. Что вы женили меня на себе обманом. Роджерс, судя по всему, был близок к обмороку.

— Я — вас? Может, я опоила вас? Может, это я вас похитила? Я привезла вас в церковь и заставила священника обвенчать нас?

— Хорошо, — проскрежетал Арчибальд, — я виноват. Вы довольны? Но этому безумию необходимо положить конец!

— И вы поедете к архиепископу…

— Именно.

— Представите свои доводы…

— Так точно.

— Между прочим, похищение людей и принуждение их к браку — нешуточные преступления, — ласково заметила Амалия, и глаза ее стали совсем золотыми. — У вас могут быть неприятности.

— Все неприятности — ничто по сравнению с тем, что со мной произошло сегодня, — отрезал герцог.

— То, что с вами произошло, — вкрадчиво промолвила Амалия, — покажется вам сущим пустяком, когда все начнут смеяться над вами.

— Простите? — недоуменно посмотрел на нее Арчибальд.

— Ну да. «Этот Невилл, рыжий верзила, знаете его? Слышали, как он опростоволосился?» — «Да нет, расскажите». — «Он принял за свою невесту совсем другую». — «Да что вы?» — «И женился на ней». — «О, боже мой! Он что, совсем слепой? Или ему все равно, на ком жениться?»… Вот так и будут говорить о вас, Арчи. Я могу называть вас Арчи? Кстати, это ваш отец?

— Да, — буркнул Арчибальд. Грызя ноготь, он сосредоточенно размышлял над словами Амалии.

— Вы на него похожи.

Рыжий верзила выпрямился и высокомерно взглянул на Амалию сверху вниз (что для него было проще простого).

— Надеюсь, что это не так, — сказал он.

— Вы его не любили?

— Он был замечательный человек. Но свой лучший поступок он совершил, когда преставился.

Амалия вскинула брови: подобное циничное заявление явно было совсем не в стиле ее собеседника.

— Это мистер Уайльд, журналист^[13], так сказал, — пояснил Арчи. — Он, впрочем, произнес эти слова на обеде у леди Горинг по другому поводу. — Верзила-герцог вздохнул и посмотрел на Роджерса, смиренно ждавшего, какие еще ужасы обрушатся на него этим утром. — Пойдемте лучше обедать, миледи. Роджерс! Отведите мою… а, черт… отведите нашу гостью в желтую спальню. Где ваши вещи?

Амалия спохватилась, что совсем забыла о Франсуа. Наверное, он уже весь извелся от беспокойства.

— В Дувре. Я напишу записку моему слуге, он не говорит по-английски. Его зовут Франсуа Галлье. Поищите его в гостиницах, я забыла название той, где мы остановились.

— Какая восхитительная забывчивость, — хмыкнул Арчибальд, поднимаясь по лестнице. — Мне везет, как всегда. Мало того, что жена не та, так она еще и беспамятная.

— Многие мужья дорого бы дали, чтобы иметь такую жену, — ехидно ввернула Амалия.

— Многие, но не я. Нет, надо ехать к архиепископу!

Лакей отбыл с запиской Амалии, а Роджерс проводил ее в желтые покои.

— Простите, миледи, что спрашиваю вас, — заговорил он умоляюще, когда дверь за ними затворилась, — но вы — жена герцога, ведь так?

— До завтра точно, — отозвалась Амалия бодро, — а что будет дальше — бог дает!

Роджерс важно кивнул и исчез.

За обедом Амалия и ее супруг сидели в разных концах необъятного стола. Еда показалась Амалии невкусной, посуда была роскошная, но чересчур громоздкая.

— В сущности, я ничего о вас не знаю, — проворчал Арчи, когда внесли пудинг. — Кто вы и откуда?

— Разве я не говорила? Баронесса Амалия-Изольда-Елизавета Корф, русская подданная. Я живу в Петербурге, у меня маленький сын, ему три года.

— Этого еще не хватало! — фыркнул герцог. — Вы не католичка, я надеюсь?

— А что вы имеете против католиков? — поинтересовалась Амалия.

— Я девяносто седьмой в списке наследников английского престола, — сухо сказал Арчибальд. — Женитьба на католичке, пусть и столь смехотворная, как эта, сразу же выводит меня оттуда.

— Ай-ай-ай, всего-навсего девяносто седьмой, — вздохнула Амалия. — Боюсь, сударь, вам придется ждать чумы или какого другого бедствия, чтобы взойти на трон. Как жаль! — добавила она, крестясь на католический манер и возводя очи к потолку.

Золотая тарелка герцога с грохотом полетела на пол.

— Так вы католичка? — пролепетал Арчи, косясь на Амалию с непередаваемым ужасом.

— Только по понедельникам, — сообщила Амалия серьезным тоном, отодвигая пудинг, — а сегодня среда. Успокойтесь, я православная, если это вас интересует.

Арчибальд порывисто вскочил на ноги.

— Так, с меня хватит! — объявил он. — Роджерс! Я беру собак и иду гулять. Вы и ваши манеры… — Он предпринял попытку испепелить Амалию взглядом, но это было все равно что попробовать растопить спичкой айсберг. — Как мне жаль, что все это не сон!

— Мне тоже, — заметила Амалия, когда дверь за ее неожиданным супругом с грохотом затворилась.

Порядочно проплутав по коридорам, Амалия наконец нашла свою спальню. Пока ее не было, с зеркал стерли пыль, из углов вымели паутину, кровать застелили заново, а камин затопили.

Амалия подумала, чем бы ей заняться. Почитать? Но у нее не было к тому охоты: когда собственная жизнь оказывается интереснее всяких романов, приключения вымышленных героев уже не так захватывают. В окно она увидела Арчибальда — он шагал в сопровождении четырех собак, размахивая руками, как мельница, и возбужденно разговаривал сам с собой.

Арчи был уязвлен. Несмотря на молодость, он немало вращался в свете и полагал, что знает женщин, но та, которой по нелепой случайности выпала честь считаться его женой, озадачивала его. Мало того, что она открыто подтрунивала над ним, — она вела себя так, словно вообще ни в грош его не ставит. Арчи подобрал с земли палку и швырнул ее далеко вперед.

— Ищи, Зигзаг!

Он даже не погладил собаку, когда та примчалась с палкой обратно, торжествующе виляя хвостом.

— Столб! Пожар! Да она просто смеется надо мной. Ама… Амалия! Камелия! Лилия! Господи, какое дурацкое имя! Нет чтобы ей зваться Эмили, как любой нормальной леди…

Арчи огляделся и увидел, что дошел почти до дома викария. Герцог поколебался, но ему надо было кому-то излить свою душу, а викария Морриса он знал уже несколько лет. Решившись, герцог подошел к двери и постучал.

Роберт Моррис, закутавшись в кашне и свитер на редкость уродливой вязки, сидел у камина, вытянув ноги к теплу. Моррису было около тридцати лет. Если поначалу, когда он только приехал сюда, в деревне Принсхиллз его считали слишком молодым для такого ответственного поста, то вскоре жители почти единодушно пришли к выводу, что лучшего священника им не найти. Моррис отличался умом, деликатностью и красноречием, был скромен и трудолюбив. Не обладая значительным богатством, он тем не менее ухитрялся не выставлять напоказ свою бедность. Раз в два месяца кумушки в своих сплетнях женили его на ком-нибудь из местных обитательниц, но сам он, похоже, не торопился связать себя узами брака. Его бывшая благодетельница, леди Эверилл, пристроившая Морриса на это место, оставила ему небольшую сумму денег, но он прекрасно понимал и ни от кого не скрывал, что ее едва хватит только на одного его, а значит, он не вправе обременять себя семьей. Для своих лет мистер Моррис являлся чрезвычайно здравомыслящим человеком, и жители округи не стеснялись спрашивать его совета. Все сказанное молодому викарию оставалось тайной между ним и его собеседником. Моррис не опускался до пересудов, и на него всегда можно было положиться. Жившая по соседству с Принсхиллз графиня Стерн, мать той самой Эмили Стерн, особа гордая и, в общем-то, не склонная испытывать симпатии к бедным священникам, высказалась о Моррисе так:

— Он очень воспитанный человек. Некоторые дают вам советы с таким видом, будто делают невесть какое одолжение, он же ведет себя так, будто это вы делаете одолжение ему.

Когда дверь распахнулась, Роберт несколько раз чихнул, и Арчи поспешно вошел, оставив собак снаружи. Молодой викарий был, в общем, недурен собой — с большими глазами, рыжеватыми волосами и тонким, с горбинкой носом. На лице его лежала печать меланхолии, — а может быть, это было просто следствие слабого здоровья или хронической анемии.

— Ваша светлость! — Моррис сделал попытку подняться с кресла.

— Сидите, сэр… Вы еще простужены?

— Увы, да. Что вы хотите — осень!

— А я так никогда не болею. — Арчи сел. — Мистер Моррис, я пришел к вам посоветоваться. Только умоляю вас: вы ведь не будете смеяться надо мной?

— Я, сэр? Но… Как прошло то дело?

— Дело?

— Да, знаменательное событие. Ваша свадьба.

— О, Моррис, не говорите мне о ней!

— Что-нибудь случилось? — На лице молодого священника читалось искреннее сочувствие.

— Случилось, да! Случилось так, что я женился, но не на той! Моррис, что мне делать?

И герцог, не скупясь на подробности, рассказал о том, что с ним произошло.

— Это кошмарная особа — старая, дурно воспитанная… Она… она… — Арчи шипел, как дракон, которому только что сообщили, что его чешуйчатая шкура пойдет на пошив дамских сумочек. — Это что-то чудовищное! А болван Гленвилл осмеливается утверждать, что она моя жена! Неужели он прав?

Выслушав его светлость, молодой викарий впал в глубокую задумчивость.

— Да, — признался он, — никогда не слышал ни о чем подобном!

— Но она мне жена? — настаивал герцог. — Жена или нет?

— С точки зрения церкви — несомненно, сэр. Да и закон о браке…

Словом, Моррис не мог сообщить юному герцогу ничего утешительного.

— Я намерен ехать к архиепископу, — признался Арчибальд. — Я не собираюсь жить под одной крышей с этой авантюристкой!

Пока Арчи в маленьком домике викария сотрясал воздух, выплескивал свои эмоции, Амалия зажигала в своих покоях свечи, досадуя на то, что в замок, в эту многовековую развалину, до сих пор не провели современное газовое освещение. В камине весело потрескивали поленья. Явилась горничная, получила ответ миледи, что ей ничего не надо, и тотчас же ушла. Амалия обошла свои покои, в которых спокойно могла разместиться рота солдат, и от нечего делать стала заглядывать в шкафы и сундуки. В одном сундуке хранились старинные платья, каких не носили уже лет сто, и подгрызенные молью меховые накидки. В другом обнаружились груды старого железного лома. Из-за скрипучей дверцы шкафа пахнуло лавандой, и Амалия, к своему удивлению, увидела висящее на плечиках белое подвенечное платье с трепещущими оборками.

Амалия не была суеверной, но вид платья молодой женщины, утонувшей и погребенной совсем недавно, вызвал у нее содрогание. Она резким движением закрыла шкаф и тут заметила чуть выдвинутый боковой ящик секретера. Внутри лежала связка писем без конвертов.

«Мы счастливы, как никогда. Кажется, проклятье больше не тяготеет над нами. После Венеции собираемся поехать в Милан…»

Амалия задвинула ящик, и тут постучали в дверь.

— Ваш повар прибыл, миледи!

Забыв обо всем на свете, Амалия побежала вниз, где посреди груды чемоданов ее ждал Франсуа — все тот же Франсуа с плутовскими глазами и открытой улыбкой. В руке он держал ведро, в котором плескалась вода.

— Франсуа! — завопила Амалия.

— О мадам! Как я намучился душой, пытаясь отыскать вас! С вами все хорошо?

— Хорошо, лучше не бывает, я тебе потом расскажу. Представляешь, Франсуа, произошло жуткое недоразумение, и я теперь замужем!

— Замужем? А как же наше дело? — оторопело спросил Франсуа.

— Дело? Дело в шляпе, месье Галлье! А что это у тебя в ведре?

— Живая рыба, — доложил Франсуа. — Я купил ее для вас, я же повар!

— О! Франсуа! — закричала Амалия. — Ты должен меня спасти. Делай что хочешь, но чтобы у меня был пристойный ужин, а то тут подают на золоте черт знает что!

— На золоте? — оживился бывший мошенник.

— Для тебя, Франсуа, — Амалия взяла его за пуговицу, — оно должно быть как олово!

В холл вошел Арчибальд со сворой собак. После разговора с Моррисом он несколько успокоился, но вид незнакомого человека заставил его застыть на месте.

— Как прогулка? — весело спросила Амалия.

— Это ваш любовник? — вместо ответа осведомился Арчи.

— Пока нет, а вы что, настаиваете?

Лицо у герцога сделалось клюквенного цвета, он молча развернулся и ушел. Одна собака — помесь гончей и черного лабрадора — подбежала к Франсуа, обнюхала его, затем сунула морду в ведро. И завиляла хвостом, когда Амалия ее погладила.

— Я чуть не отравился в гостинице, — со слезами на глазах говорил Франсуа. — Там подают овсянку, которую они называют поридж. Но я-то, черт возьми, не лошадь, чтобы есть овес!

— Роджерс! — крикнула Амалия. — Добрый Роджерс, это мой повар. Устройте его как-нибудь поприличнее.

— Будет сделано, миледи, — отвечал дворецкий, кланяясь. — Пожалуйте за мной.

* * *

Вечером этого суматошного дня Амалия была совершенно счастлива.

Во-первых, Франсуа и впрямь не ударил в грязь лицом и приготовил на ужин изумительную рыбу, запеченную в тесте. Во-вторых, Амалия сообразила наконец, каким образом она должна поступить, чтобы не допустить войны, и ее распирало от гордости при мысли о том, какая она умная, хитрая и вообще не чета простым смертным. План был до смешного прост, но сработает ли он, зависело от множества обстоятельств. Тем не менее Амалия решила рискнуть и попробовать претворить его в жизнь.

Напевая какую-то арию, Амалия развесила свои платья в шкафу, и в то мгновение, когда она затворяла дверцу, ее словно кольнуло холодком. Амалия хорошо знала, что это такое. У всех нас есть шестое чувство, но у секретных агентов, живущих в обстановке повышенной напряженности, оно дает о себе знать гораздо чаще. Прежде чем взгляд Амалии упал на большое трюмо в глубине, она уже точно знала, что в комнате, помимо нее, кто-то есть.

На пороге спальни, едва не задевая головой о притолоку, стоял Арчи Невилл и в изумлении таращился на свою законную половину. В изумлении — потому что на Амалии сейчас был лишь полупрозрачный пеньюар, а так как наша героиня обладала всем, чем должна обладать красивая женщина, то герцогу Олдкаслу определенно было на что поглядеть.

— Вы заблудились? — вежливо осведомилась Амалия. Герцог тщательно затворил дверь и сделал шаг вперед. По опыту Амалия знала, что бывают мгновения, когда самые утонченные аристократы перестают быть таковыми, и сосредоточенный вид Арчи ей не понравился.

Дворецкий Роджерс, совершенно случайно протиравший поблизости перила, услышал звук чего-то разбившегося, а затем приглушенную возню. Отметим, что хотя дворецкий был чрезвычайно добросовестен, протирание перил все же отнюдь не входило в его обязанности, так что налицо был редчайший случай служебного рвения.

— А-га, — сказал себе старый слуга многозначительно и стал надраивать балясины с удвоенной энергией.

Из комнаты, расположенной через одну дверь от желтой спальни, с лампой в руке вышла горничная Мэри-Энн, а в глубине коридора показался, с лампой же, лакей Скрэмблз. Все они, разумеется, оказались здесь по долгу службы. И тут…

Дверь желтой спальни распахнулась, и на пороге показалась белокурая герцогиня Олдкасл. Увидев ее, Роджерс уронил тряпку и закоченел. Мэри-Энн тихо вскрикнула, а Скрэмблз открыл рот, да так и не закрыл его.

На лице у герцогини было такое выражение, которое напомнило старому дворецкому картинку с Жанной д’Арк, которую помог сжечь на костре один из Олдкаслов. И слуги, оказавшиеся возле спальни, и вандейковские портреты на стенах наблюдали удивительную картину — раскрасневшаяся, с рассыпавшимися по плечам волосами герцогиня волокла за собой герцога, который упирался изо всех сил, но ничего не мог поделать, ибо, будь вы даже семи футов росту и силы геркулесовой, вы подчинитесь, если вас тащат за ухо, как нашкодившего школьника. Никогда еще стены Старого замка не видели такого позора!

Амалия доволокла герцога до верхней ступеньки лестницы, где наконец отпустила его, и Арчи Невилл рухнул на пол бесформенной кучей.

— Сэр, — вскричала разъяренная герцогиня хорошо поставленным голосом, отбрасывая назад волосы, — я настоятельно рекомендую вам принять холодный душ!

После чего развернулась и в вихре развевающихся юбок проследовала обратно в спальню, наградив по пути беднягу Роджерса таким взглядом, что он потом полночи не мог уснуть.

Примечания

12

Игра слов: oldcastle по-английски означает «старый замок».

13

Великий английский писатель Оскар Уайльд к 1885 г. еще не создал главных своих произведений и был известен главным образом стихами, очерками, публиковавшимися в основном в «Пэлл-Мэлл Газетт», а также как блестящий острослов и апологет эстетизма.