Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

Валерия Анненкова

Убийство – это не только чья-то отобранная жизнь. Всякий раз, когда человек лжет, он убивает частицу этого мира. Ложь – то же самое убийство, только сокрытое под лукавым ликом.Закат XIX века. Под личиной порядочного семьянина, уважаемого чиновника скрывается жестокий убийца. Могут ли изменить что-либо чувства: нежные, испытываемые к маленькому сыну, и страстные, уводящие к юной девушке? Возможно ли пересилить жажду крови, когда большая семья, ставшая для ребенка солнцем, раскалывается?

Глава 3 Семейство Усуровых

Стоит вернуться к Анне, вынужденной торопливо уйти в свою комнату. Она тут же кинулась к тумбочке с большим овальным зеркалом, забыв закрыть за собой дверь. Девушка достала из небольшого шкафчика кусочек белой ткани и разжала ладонь, в которой доселе прятала темно-коричневый короткий волос, незаметно украденный ею с фрака Лагардова. Довольная ангельская ухмылочка скользнула по ее губам. Глаза загорелись ослепительной радостью. Анна завернула в ткань тонкий волос и, услышав шаги за дверью, положила ее обратно в шкафчик. Затем она схватила расческу и начала спокойно перебирать вьющиеся рыжие пряди.

Дверь открылась и в комнату зашла Мария Романовна — мать девушки. Это была женщина сорока трех лет среднего роста и достаточно стройная. Было в ее лице что-то, привлекающее взгляд, несмотря на совершенно обычную внешность: светлые волосы, тронутые заметной сединой, светло-зеленые глаза, почти блеклые, впалые щеки и пухлые розовые губы. Казалось, это была совсем непримечательная женщина, но все равно какая-то частица то ли в ее взгляде, то ли в ее самовлюбленном нраве, притягивала внимание.

Девушка продолжала сидеть перед зеркалом, делая вид, что не замечает мать. Мария Романовна сделала пару шагов вперед, придерживая шуршащий подол темно-коричневого платья.

— Анна, — обратилась она к дочери, — ты с ума сошла?

— Ой, маменька! — повернувшись к ней лицом, произнесла девушка. — Извините, не заметила вас… Вы что-то хотели?

Мария Романовна иронично закатила глаза. Сейчас ее мысли застилало возмущение, а привычная манера спокойно разговаривать вообще куда-то исчезла. Она не знала, как говорить с дочерью, пару минут назад позволившей себе вольности, каковые не посмела бы сделать даже ее тетушка — сторонница свободных нравов.

— Думаешь, я не видела, что ты устроила в зале? — твердым голосом сказала женщина, едва сдерживая возмущенный крик.

Графиня Усурова схватила девушку за локоть, заставив подняться со стула и посмотреть ей прямо в глаза. Цепкие тощие пальцы крепко сжимали нежную девичью кожу, обещая оставить после себя синяки.

— Простите, но о чем именно вы говорите? — наигранно недоумевая, спросила Анна, щурясь от боли.

— О чем? — графиня Усурова перешла на крик. — О чем? Да как у тебя только хватает смелости и наглости притворяться, что ничего не произошло!

В этот момент дверь с тихим скрипом отворилась и на пороге появился высокий пожилой человек, опирающийся на лакированную дорогую трость со всей силой, которая только осталась в его дряхлых руках. Тот самый человек, чье участие в Даргинском походе наложило печать ненависти государя на семейство. Более того, ему все были обязаны долгими гонениями и сменой фамилии. Увы, из-за долгих презрений со стороны двора и обвинений в предательстве, Василий Иванович так поступил. Никто уже не мог вспомнить настоящую фамилию этого господина. Увидев мужчину, Мария Романовна тут же замолчала, отошла от девушки, недовольно вздохнула и более мягко обратилась к нему:

— Василий Иванович, что же вы делаете? Вам же нельзя расхаживать по дому после произошедшего… Побойтесь, еще совсем недавно за сердце хватались.

Старик печально улыбнулся, словно посмотрел в глаза вечности, затем гордо поднял голову и посмотрел на нее сверху так, что мурашки пробежали по ее спине. Графиня Усурова, очевидно, не осознав своей ошибки, надменно приподняла светлую тонкую бровь. Анна, наблюдавшая за этим немым противостоянием двух поколений, невольно начала вспоминать о сегодняшней встрече с Лагардовым, мечтательно смотря в белый потолок и подперев подбородок рукой. Она не могла забыть столь притягательный образ Александра Леонидовича, его светло-голубые глаза, таящие в своей глубине умиротворение, нос, имеющий особый шарм, блистательную улыбку, наполненную искренностью.

От размышлений ее отвлек хриплый голос мужчины:

— Я, Мария Романовна, не настолько стар и глуп, чтобы выслушивать нравоучения своей невестки, решившей ни с того ни с сего заняться воспитанием дочери.

— Как вам будет угодно, граф! — прорычала женщина, собираясь уже выйти из комнаты. — Я просто хотела, чтобы о нашей семье не говорили в свете всякие пошлости. И все же, я вынуждена вас попросить поговорить с ней. Может быть, вас она послушает.

Графиня ушла, оставив дедушку наедине с внучкой. Мужчина приблизился к Анне, ласково проведя рукой по ее щеке и заправив за ухо небрежно свисающий локон. Девушка прильнула губами к ладони старого графа, поцеловав ее и прошептав «Спасибо». Она устремила на него полный детской радости взгляд — как сильно он изменился за шесть лет: седые волосы, еще некогда серые, теперь окончательно побелели, серые глаза — выцвели, морщины, прежде слабо сковывавшие лицо, стали намного глубже и заметнее, лицо, не утратившее прежнего легкого загара, покрылись старческими пигментными пятнами. Он изменился… как и все остальные: как Александр Леонидович, как Анастасия, как ее мать и отец, как все прочие родственники, которых она так давно не видела. Правда, Василий Иванович не только значительно постарел и ослеп на правый глаз, но и потерял любимую супругу, что не могло не сказаться на его здоровье.

— Дедушка, прости, что тебя побеспокоили… — неуверенно произнесла Анна.

— Ничего, Анечка, ничего страшного. — Граф погладил ее по голове. — Лучше скажи мне, что у вас происходит.

— Все хорошо, дедушка.

Девушка замялась, она не знала, что еще сказать ему, дабы успокоить и доказать, что ничего страшного не случилось. Хотя, это она так считала… на самом же деле все гости уже начали обсуждать ее и Лагардова, постепенно распуская слухи об их романе.

— Аня, — Василий Иванович хитро прищурился и погрозил ей пальцем, — не обманывай меня! Если я ничего не вижу правым глазом, это еще не значит, что я полностью ослеп. У меня еще левый есть, и благодаря нему я все прекрасно замечаю.

— Но… — девушка хотела что-то возразить.

— Не перебивай. — Спокойно сказал граф. — Что это ты так к Александру Леонидовичу льнула? Не влюбилась ли?

— Что за вздор, дедушка? Нет… вовсе нет! — отойдя к окну, ответила Анна.

— Милая моя, — мужчина сел на стул возле зеркала, печально взглянув на свое отражение, — за семьдесят лет жизни я многое повидал, поверь, многое… И ты представить себе не можешь, что я уже научился предсказывать будущее нашей семьи. Ведь, если припомнить, то именно я пророчил брак твоей тетушки Татьяны Романовны, именно я предсказал ссору между моими сыновьями… И все было за много лет до этих событий.

— Дедушка, прошу, не сравнивай меня с ними.

Обиженно поджав губу, она даже не соизволила повернуться к нему, продолжив смотреть в окно, наслаждаясь чудесным зимним пейзажем. Как прекрасно было на улице! Зима царила везде, окутывая природу морозным дыханием. Деревья, еще не до конца сбросившие золотистую листву, были накрыты толстыми слоями снега, напоминавшими белые шубки, земля, которая должна была излучать тепло, была спрятана под светлым хрустящим ковром. Холодный ветер безжалостно цеплялся к чете Лагардовых, садящихся в карету, особо задевая подол платья Анастасии Николаевны.

Как только Анна заметила их, тут же переменилась: уставший от «допросов» взгляд снова воспылал огнем интереса, а сердце заколотилось в груди. Она сделала еще шаг, прижавшись к холодному окну, с утра покрывшемуся легкими узорами.

Василий Иванович это видел и прекрасно понимал, что могло вызвать у нее это неожиданное и необдуманное действие, этот порыв. Он знал, если бы окно было открыто, то Анна сразу бы, не сомневаясь ни на секунду, прыгнула. К счастью, этого не произошло.

— А я и не сравниваю. — Граф подошел к окну, снисходительно взглянув на опечаленную девушку.

— Почему так несправедлива жизнь? — вдруг спросила она, опустив голову на плечо дедушки.

— Потому что, родная моя, это жизнь, и в ней не бывает справедливости.

Она уткнулась носом в пиджак мужчины, содрогаясь от беззвучных рыданий и… слабости? Да, слабости, граничащей с беспомощностью. Лагардов был женат на ее сестре, и Анна ничего не могла сделать с этим. Даже если бы солнце упало в море, и земля разверзлась в пламени, судьба не преподнесла бы ей ни малейшего шанса, способного породить одно из самых сильных чувств в мире — надежду. Нет, этого не произошло бы никогда! От осознания этого, Анне хотелось сходить с ума; битья в безумной истерике, царапать стены, ломая ногти до жуткой боли, кусать губы в кровь, и молиться… Ей оставалось только молиться. Но кому? Бог бы не услышал этих молитв, ибо не позволил бы разрушить счастливую семью. Значит, просьбы девушки мог услышать только Люцифер. О, если бы она только могла продать душу дьяволу за одну возможность коснуться губ Александра Леонидовича своими, прижаться к нему и не отпускать хотя бы день… хотя бы час… хотя бы минуту…

— Анечка, — отвлек ее граф, — послушай меня, старого дурака. Я знаю, что ты любишь его, я вижу это. Я — не твои родители, склонные замечать во всем разврат! Послушай, в этом нет ничего преступного. Хочешь — люби! Но, умоляю тебя, будь благоразумна.

— Обещаю, дедушка…

Вечером, после похорон, когда дневной свет иссяк, уступив власть очаровательному мраку ночи, ведущей за собой вечных спутников — серебряный серп луны, освещающий искрящийся снег, и алмазные звезды, усыпающие темно-синее небо, уподобляя его короне царицы, все семейство Усуровых собралось в зале. Явились все, кроме Анны, решившей остаться в своей спальне.

За широким столом сидел Николай Васильевич, нервно постукивающий пальцами по лакированной поверхности. Рядом, сложив руки на его плечах, стояла Мария Романовна, постоянно смотрящая на сестру — Ольга Романовну Марисову. К слову сказать, она была старше графини Усуровой на три года, двенадцать лет жила в Париже вместе с мужем — генералом Фоливе, после смерти которого осталась совсем одна. Ольга Романовна была очень похожа на сестру: такие же глаза, нос, губы… Только цвет волос был более темный, немного пепельный, не искаженный сединой. Да и характер у Марисовой был намного спокойнее, чем у ее сестры. Правда, при этом, за долгие годы она сумела заработать репутацию весьма вольнодумной женщины. Сейчас же она сидела в кресле и, подперев голову, внимательно смотрела на пляску огня в камине. Искры пламени отражались в ее блестящем темно-сером платье, соответствующем последнему писку парижской моды.

На диване уставший от всей дневной суеты сидел Василий Иванович, облегченно запрокинув голову назад. Он прекрасно понимал, для чего его старший сын решил собрать всех, какой разговор предстояло пережить ему.

В зал вошел младший сын Василия Ивановича — Михаил Васильевич, уже года четыре как являющийся вдовцом. Светлые волосы младшего Усурова в полумраке вечера казались намного темнее, чем были на самом деле, светло-желтые глаза с зеленым отливом блестели в свете каминного огня, бледное лицо выражало лишь одно — недоумение… он не понимал, по какому поводу его брат решил собрать всех.

Недовольно поправив рукав темного пиджака, мужчина сел за стол, рядом с Николаем Васильевичем.

— Что заставило вас, дорогой брат, отвлечь нас от обыденных дел?

— У вас были дела? — надменно спросил Николай Васильевич. — Небось, опять вы, любезный Михаил Васильевич, засиживались перед своими дурацкими книжками по… медицине. Так кажется?

— Не все ли вам равно? — мужчина окинул брата бессмысленно-философским взглядом, намекнув на свое интеллектуальное превосходство. — Вам бы стоило прочесть хоть одну книгу о науке, хоть немного поинтересоваться будущим!

— Так вы видите будущее в неясных предположениях ученых, этих высокомерных зазнаек, каковым сами отчасти являетесь? — злобно произнес Николай Васильевич.

— Я вижу будущее, в первую очередь, в бесконечных возможностях человека открывать что-то новое, интересное! — вспылил Михаил Васильевич, заметно повысив голос. — Вам бы тоже не помешало изучить что-то новое о воспитании детей… Быть может, тогда Анна и не позволяла бы себе подобные вольности, если бы вы правильно воспитали ее!

— А что вас не устраивает в ее воспитании? — вмешалась Ольга Романовна, недовольно вскочив с кресла.

— Слишком уж она дерзко ведет себя в обществе. — Пояснил Михаил Васильевич. — Эти ее действия… эта походка, приковывающая взгляд к, скажем так, не самой приличной части силуэта… этот самоуверенный тон, скрытый под ангельским голосом… эти ее слишком откровенные наряды… — он замолчал, на какой-то момент всем показалось, что в его высказываниях таилась симпатия или даже… некое одобрение поведения девушки.

— Вы считаете это преступлением? — смеясь, спросила Ольга Романовна.

— А чем же еще? — послышался голос вошедшей в зал Натальи Михайловны Кезетовой.

Это была женщина двадцати пяти лет высокая до безумия тощая, настолько, что невооруженным глазом можно было разглядеть кости, буквально торчащие из слабых рук, выпирающие вены на шее и запястьях, впалые щеки, выструганный нос, большие круглые карие глаза и тонкие изогнутые брови. Можно было подумать, что под ее темно-зеленым платьем не было ничего, кроме кожи и костей. Будучи дочерью Михаила Васильевича, она не особо была на него похожа, скорее на покойную мать, которой была обязана своим телосложением. Редкие ее светло-русые волосы небрежно торчали из сложной прически, добавляя образу женщины некую растрепанность. Для матери четверых детей она выглядела слишком строгой, слишком злой.

Украдкой взглянув на всех присутствующих, Наталья Михайловна самодовольно опустилась на стул, возле Ольги Романовны.

— Что ж вы все замолчали? — именно ее голос, этой неприятной женщины, прорезал тишину. — Давайте продолжим обсуждать мою милую кузину. Итак, что вы там говорили? Ах, да… конечно, Анечка и Лагардов… Я думаю, это ни к чему хорошему не приведет!

— Она просто случайно коснулась его… пару раз. — заступилась Татьяна Романовна. — Что в этом такого?

— Ну, да, конечно… случайно! — всплеснула руками Наталья Михайловна. — Благодетель наш Александр Леонидович, супруг любимой всеми Анастасии, вдруг начал присматриваться к Анечке, которая, смею заметить, уже обещана. Действительно, что же здесь такого?

— Вы сначала со своим мужем разберитесь, дорогуша, а потом уже чужого осуждайте! — довольно справедливо заметила Ольга Романовна. — Кстати, где он? Опять свои адвокатские бумажки разбирает?

От такого нахальства Кезетовой захотелось накинуться на Марисову и задушить ее, но всех отвлекло появление еще одного родственника.

— Ваши парижские нравы, не особо ясны нам — петербуржцам!

Последним в зал вошел молодой человек лет девятнадцати. Невысокий темноволосый юноша тут же привлек к себе внимание, высказав сие решительное мнение. Он остановился у входа, упершись плечом в дверной косяк и вызывающе посмотрев на всех. Его задиристое лицо, воистину достойное высокомерного характера, тут же осветилось каминным огнем. Близко посаженные глаза темно-синего цвета в полумраке казались темными, почти черными, а короткий нос с немного задранным вверх кончиком выглядел крайне нелепо при слабом освещении.

— Сын мой, вы тоже решили присоединиться к нашей беседе? — обратился к нему Михаил Васильевич.

— Я тоже имею право, как любой член этой семьи, участвовать в обсуждении поведения моей от рук отбившейся кузины. — Юноша тут же взглянул на Ольгу Романовну, ожидая ее реакции.

Марисова не заставила его долго ждать. От возмущения ее щеки покрылись красным румянцем негодования.

— Дорогой Павел, — перебила его Мария Романовна, ни с того ни с сего решившая вступиться за дочь, — вам не кажется, что вы слишком резко отзываетесь об Анне?

— Во-первых, Павел Михайлович, попрошу, любезная тетушка, а во-вторых, я просто говорю то, что думаю.

На некоторое время наступила тишина в зале, коснувшаяся своим беззвучны эхом каждого присутствующего. Но это было только временное затишье. Родственники оценивающе взирали друг на друга, словно стараясь предугадать дальнейшие действия находившегося рядом близкого. В следующее мгновение каждый начал что-то невнятно и громко доказывать другому, размахивая руками и стараясь объяснить свою точку зрения, касаемо произошедшего сегодня днем. Началась неразбериха. Один только Василий Иванович сидел на диване, подперев голову рукой, и с разочарование глядел на ругающихся родственников, скачущих по залу подобно чертям из преисподней, и противно кричащих, подобно голодным чайкам на берегу моря. Подождав пару минут в надежде на то, что все сами успокоятся, и не получив желаемого результата, старый граф с трудом поднялся с дивана. Ноги совсем отказывались удерживать его и могли вот-вот подкоситься. Боясь упасть, он оперся рукой на подлокотник дивана, встал, выпрямился и громко произнес:

— Прекратите все! Немедленно!

Ругающиеся родственники наконец-то умолкли, тут же устремив удивленные взгляды на старика. Довольно махнув головой, Василий Иванович продолжил уже более спокойным тоном:

— Что же вы делаете, семья? Вроде бы, не чужие друг другу люди, а грызетесь, как собачья свора… даже хуже! Прекратите. Отстаньте вы от Анечки уже, ради Бога, отстаньте! Ничего страшного не произошло, и прежде чем что-то говорить о ней, подумайте, не в вас ли причина? Всей семейкой искали ей жениха — нашли непонятно какого князя из Москвы, который даже не удостоил нас своего присутствия на похоронах моей супруги.

— Но… — попытался возразить Николай Васильевич.

— Никаких «но»! — Твердо ответил старый граф. — У нас уже есть один такой господин, который только по редким праздникам проводит с нами время. Не так ли, внученька моя Наталья Михайловна?

Кезетова опустила голову в пол.

— Поэтому говорю вам, прекращайте эти ссоры. В конце концов, я еще не давал своего благословения на брак Анечки и вашего Хаалицкого. И если князь посмеет так и впредь отнестись к нашей семье, то о свадьбе он может и вовсе забыть! А сейчас расходитесь. Немедленно!

Никто не посмел возразить графу. Все, недовольно переглянувшись, начали расходиться.

В этот момент в поместье статского советника единственным, кого не коснулся сегодняшний инцидент был маленький Алеша. Об этом уже успели узнать и слуги, и соседи — все обсуждали роман Лагардова с очаровательной свояченицей. Удивляться тут, правда, было нечему — люди, не замечая своих грехов, всегда готовы быть судьями для тех, чьи поступки вызывают отклик в их сознании в виде различных, как правило, злых чувств: зависть, ненависть, ярость и разочарование. Нельзя точно сказать, какие эмоции испытывали все, кто позволяли себе наговаривать на Александра Леонидовича, ибо их чувства в тот момент смешивались в один смердящий комок людской злобы. Они не замечали, как это могло выглядеть со стороны, насколько низко и подло! Люди никогда не пытались осуждать ни кого-то, а именно себя, не пытаются, и пытаться не станут.

Боявшаяся этих слухов, начало которым было уже положено, Анастасия Николаевна нервно расхаживала по комнате, бесшумно следуя от окна к двери и обратно. Ее пугала перспектива стать предметом насмешек со стороны двора, она, безусловно, боялась заслужить репутацию униженной женщины, не сумевшей удержать супруга. Ей хотелось биться в истерике, рыдать, рвать и метать. Но разве это могло бы что-то изменить? При всем желании, это бы ей точно не помогло.

В комнату вошел Лагардов, женщина, казалось, не заметила его присутствия, продолжив стоять возле окна и смотреть на черное ночное небо. Как ей сейчас хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть из этой спальни, и больше никогда сюда не возвращаться. Она почему-то не хотела оборачиваться, ощущая при этом присутствие мужа. Анастасия Николаевна просто не знала, что ему сказать: осудить и обвинить в измене — так причина для этого была слишком незначительной, промолчать — так можно было вызвать недовольство с его стороны. Что бы она ни сделала — все равно бы ошиблась. Ночного скандала было не избежать.

— Анастасия Николаевна, — обратился к ней Лагардов, — я понимаю ваше негодование, но прошу вас ради сына не устраивать сцен.

— Не устраивать сцен? — ее голос прозвучал слишком монотонно, слово она сама осознавала бессмысленность предстоящего разговора. — Вы просите ради нашего сына?

— Вы так это сказали, словно у меня есть еще один сын… — мужчина приблизился к жене, положив руки на ее плечи.

— А я уж не знаю, дорогой мой Александр Леонидович, сколько у вас детей! После сегодняшнего я уже ни в чем не уверена!

Ее голос дрожал, тело билось в мелкой дрожи, к глазам подступали слезы. Анастасия Николаевна дернулась, заставив супруга убрать руку. Она вновь начала расхаживать по комнате, не в силах разобраться в своих мыслях, не дающих сосредоточиться на одном вопросе: «Можно ли обвинить Лагардова?» В ней боролись два человека: любящая жена, готовая на все ради мужа, и ревнивая супруга, способная уничтожить мужчину за только один взгляд, брошенный в сторону привлекательной девушки. Анастасия Николаевна могла еще долго бродить, прикрывая лицо руками и с трудом сдерживая слезы, но какая-то слабость заставила ее остановиться, замерев на месте.

Статский советник сделал пару шагов к ней, затем тихо прошептал: «Я прошу вас соблюдать приличия и не начинать ссору!» Она усмехнулась, а потом и вовсе позволила безумному смеху охватить ее. В голове женщины никак не укладывалась фраза мужа. Это он просил ее соблюдать приличия? Человек, позволивший себе прилюдно сегодня обнимать молодую свояченицу?

Поняв, что Анастасия Николаевна находится на грани скандала, Лагардов пошатнулся, закрыл глаза и судорожно сглотнул. Когда он снова посмотрел на нее, то оказался в кольце её слабых тонких рук. Александр Леонидович несмело вдохнул запах её волос, слегка обняв. Какой безумный порыв заставил ее так поступить — он не знал, да и не хотел знать.

Они простояли так с несколько минут, пока Лагардов осторожно не оттолкнул супругу и не сел на кровать, ясно дав ей понять, что собирается лечь спать. Он снял пиджак и расстегнул рубашку, не отрывая от неё своих спокойных светло-серых глаз. Анастасия Николаевна не двигалась, смело, даже дерзко, удерживая его взгляд.

— Утром мне рано вставать, дорогая, давай спать, — спокойно сказал Александр Леонидович.

Она кивнула, но даже не легла в постель. Приподняв ночное платье, женщина присела на колени супруга, лицом к нему, медленно развела его руки в стороны своими и поцеловала его в щеку. Женщина потянулась к брюкам Лагардова. Пальцы нетерпеливо расстегивали пуговицы.

Перед глазами Александра Леонидовича все мелькал образ молоденькой демоницы. Пламя вмиг прильнуло к напряженной плоти, коснувшейся темной ткани. Так хотелось ощутить ее трепещущее под ласками юное тело, провести ладонью по плоскому животу, ворваться в нетронутое лоно. В горле пересохло, как только суховатые губы жены коснулись его твердого естества. Слишком коварно. Невыносимо. Желанно.

Он, толкнув Анастасию Николаевну, поднялся, застегивая пуговицы.

— Скажи, милый мой муж, ты желаешь ее? Да? — смело взглянув на него, произнесла она. — Поэтому ты весь день сторонишься меня, так?

Лагардов молчал. Женщина закусила губу. Молчание супруга тяготило ее. Тишина постепенно сковывала разум. Александр Леонидович только сейчас начал осознавать, какую ошибку он допустил, сразу же не опровергнув предположение жены, ведь Анастасия Николаевна была сторонницей той самой нелепой теории, гласившей, что молчание всегда является знаком согласия. Именно это могло быть причиной скандала, какового так боялся мужчина. Безумная улыбка, доселе касающаяся губ женщины, вмиг исчезла, уступив место сумасшедшему гневу. Она подбежала к шкафу схватила хрустальную шкатулку, которую Лагардов подарил ей в день свадьбы, и, занеся ее над головой, бросила на пол. Хрусталь тут же разлетелся на мелкие осколки, драгоценности, хранившиеся в этой искусно сделанной вещице, также со щемящим душу треском пали к ногам статского советника.

— Что ты творишь? — достаточно спокойно спросил Александр Леонидович, грозно взглянув на жену.

— А ты? Думаешь, я не видела, как ты смотрел на нее! Думаешь, я не замечала, как ты обнимал ее?

Женщина опять засмеялась, а затем, наступая босыми ногами на острый хрусталь, подошла к нему. Ее руки вцепились в воротник его белой рубашки, сжались в кулачки, будто желая разорвать ткань. Лагардов перехватил ее запястья, отодвинул их и направился к двери. Анастасия Николаевна, не замечая той ноющей боли, что вызывали крошечные осколки, застрявшие в коже ног, бросилась вслед за ним.

Резко захлопнувшаяся дверь прямо перед лицом, заставила ее остановиться. Тут послышался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа.

— Так вы из меня теперь затворницу решили сделать! Да? — кричала она, смеясь и ударяя руками в дверь. — Анна все равно не будет вашей! Нет, не будет! Ее замуж выдадут…

Лагардов ничего не ответил. Он не хотел думать об том. Мужчина резко ощутил, как край его штанины дергала чья-то маленькая ручка. Он с опаско, словно земля вот-вот могла уйти из-под ног, посмотрел на Алешу, чьи глаза выражали непонимание и страх. Мальчик смотрел на отца, очевидно, надеясь узнать у него, почему мама так громко кричала. Александр Леонидович наклонился к ребенку и, аккуратно взяв его на руки, поцеловал в крошечный лобик.

— Папочка, милый мой папа, — тихо прошептал мальчишка, положив голову на плечо мужчины, — что такое с мамой? Почему вы ругаетесь?

— С чего ты взял? — как ни в чем не бывало, спросил Лагардов.

Он, не опуская ребенка, отошел вместе с ним от двери, за которой все еще слышались крики Анастасии Николаевны. Статский советник шел по темному коридору и продолжал нести Алешку, крепко обхватившего его шею слабенькими ручонками. Мальчик смотрел через плечо отца назад, не сводя глаз с двери, ставшей стеной между ним и мамой. Лагардов, казалось, чувствовал это и старался поскорее унести Алешу подальше от места, где ему не стоило находиться. Вскоре они повернули направо, и дверь исчезла из поля зрения ребенка, оставив его наедине с догадками о причине ссоры родителей.

Мужчина вошел в комнату мальчика, опустил того на кровать и присел рядом с ним. Несколько секунд он просто смотрел на Алешу, любуясь его лицом — мальчик вовсе не был похож на мать, скорее, он являлся копией отца. Тот же темный цвет волос, те же светлые глаза, по строению похожие на печальные, те же плоские губы — все это уподобляло ребенка папе, превращая его в маленькую копию.

Лагардов вздохнул — как же быстро пролетели пять лет! А ведь, как ему казалось, совсем недавно он качал на руках младенца, доверчиво смотревшего на него. Сегодня — перед ним на кровати сидел уже смекалистый, любопытный мальчишка. Он не верил, время не могло так быстро пролететь!

Как ему бы хотелось вновь стать отцом маленького беззащитного комочка счастья, лучезарно улыбающегося крошечным беззубым ротиком! Бесспорно, для него это была бы самая высокая награда. Как он мечтал снова получить возможность дарить кому-то свою любовь и заботу. Но, увы, этой мечте не суждено было сбыться… Анастасия Николаевна не могла больше иметь детей.

Статский советник прекрасно знал это и боялся осознать, что у них больше никогда не будет еще одного ребенка. Мысль о дальнейшей жизни без детей резко ударила под дых, защемив и без того ослабевшее сердце мужчины. Он слишком многого пережил: от тридцати семи дуэлей до сегодняшнего дня, ставшего еще одной каплей яда.

— Алеша, давай ложиться спать.

Лагардов еще раз поцеловал мальчика в лоб, затем встал, потушил свечу возле постели и ушел. Мальчишка уткнулся носиком в подушку, печально вздохнул и постарался заснуть, а заодно — и забыть о ссоре родителей.

Когда голос Анастасии Николаевны перестал слышаться за дверью, Александр Леонидович ушел в свой кабинет, не желая больше находиться в одной спальне с женщиной, по его мнению, постепенно сходившей с ума.