Поэма о наручниках

Валериу Реницэ

После твиттерной революции успешный политолог, состоявший на службе старой власти, попадает по ложному обвинению в следственный изолятор. Страх осуждения, желание вернуться в семью и к нормальной жизни вынуждают его заискивать перед новыми правителями. Эта книга о трудном поиске свободы в обыденном и духовном мире. Автор – дипломант международного литературного конкурса «Лучшая книга года» с романом «XXI хромосома» (Берлин, 2018 г.).

1. Дома

«Pina la bulevardul Stefan cel Mare!»¹ — прохрипели динамики.

«Ну, и куда дальше, Олежка? — с притворным воодушевлением спросил я себя, подперев никелированную стойку троллейбуса. — Обратно в темницу?»

Зависит от судьи, от того, как быстро возьмут в оборот мое дело. Свои решения Апелляционный суд принимает за год, а то и за два, но не в моем случае. Со мной разберутся быстро, за пару месяцев! В школе мне легче давались сочинения об одном каком-то дне, о Первомае, скажем, или о субботнике. Писать о том, как провел лето, было нудно и противно. Я все чаще ловлю себя на мысли, как мучительно будет рассказывать сыну о зоне. Государственный обвинитель просит восемь лет! Но кто знает, может, суд будет ко мне справедливым или — обхохочешься — милосердным… Может, меньше дадут, или условно, если вдруг захотят вникнуть в то, что было на самом деле. Что же теперь? Уйти в запой, как в студенческие годы, когда вылетел пинком под зад из политеха? Надо же как-то преодолеть обратное расстояние до той знакомой черной калитки «Кузнечки». СИЗО² называют еще тюрьмой Котовского, того самого грозного гайдука и легендарного героя Гражданской войны. Григорий Иванович сбежал из этого старого-престарого тюремного замка в начале прошлого века. Если приговорят, то я в любом случае вернусь сюда. Затем по этапу переведут подальше от столицы — в Леово или Липканы. Это мне обстоятельно объяснили в обезьяннике³. После пятимесячного заключения меру пресечения отменили. Я трогательно распрощался с сокамерниками, вышел через черную калитку и направился в родную квартиру на Чеканах.

В стеклянном лесу глаз отдыхает, не то что на грязных витринах подземного перехода. Правда, из моей хрустальной обители не так просто выйти. А выход из дурно пахнущей подземки как-никак глоток свежего воздуха! Прошлындав чуть больше квартала, вздрогнул, сердце заледенело, хотя от зноя дышать нечем: кругом молдавское бабье лето. Вдали чернеет, как запеченный початок кукурузы, Президентский дворец. Меня арестовали утром на третий день после твиттерной революции. Дворец еще дымился, через разбитые витражи выпирали тайные знаки власти. Булыжником — по стеклу… Осколки падали, словно большие куски льда на борт «Титаника». Чей все-таки сценарий? Русских, румын? Последних, скорее всего! Румыния — партнерша Вашингтона, а американцы больше всего ненавидели правительство левых. Правым, наоборот, сразу выказали любовь, признание можно прочитать даже на мусорных баках: «Приобретено Правительством США». Пять месяцев прошло после бунта, а люди, похоже, продолжают страдать бессонницей, у некоторых пассажиров красные глаза… Гадают, наверное, будет или нет гражданская… А может, вчера была среда, Лига чемпионов? Люди ищут в смартфонах и за окном точку опоры, а я пытаюсь привыкнуть к воле. Через несколько месяцев, даже через несколько недель кошмар может повториться. Для меня это — завтра…

В СИЗО я пережил сильный шок, словно ополоумел. Все прошло тихо и незаметно, вечерком, после первого знакомства с сокамерниками. Я лежал на верхней шконке⁴, отвернувшись к стене, и задавал себе один и тот же вопрос: неужели я настоящий? Я упал на мгновение в обморок или проник в другое измерение. Мне представился невозможный объект в четырехмерном пространстве: что-то подобное мне чудилось в детстве, когда меня чуть не убила болезнь — разразившаяся одновременно с пневмонией корь. Я крикнул: «Черт, на что же я наткнулся?!» Крик отключил сознание, мука отступила, я лишь почувствовал в голове блаженное шевеление, похожее на тихий шелест леса после грозы. Этот лес смахивал на молодую рощу, что недалеко от моей дачи, по ту сторону озера. Затем все остановилось и застыло. Стеклянный лес ядовито-зеленого цвета и больничный запах йода.

В стеклянном лесу не стоит долго задерживаться. Из него три выхода. Один из них ведет на пасеку, к ульям с золотистыми медовыми сотами. Чтобы постучаться в дверь желтого вагончика хозяев пасеки, что на краю лесополосы, нужно пройти по узкому неухоженному полю, где нежные травинки сплетаются с прошлогодними желтыми стеблями. Самих ульев я никогда не видел. Вдоль хозяйства на расстоянии двадцати шагов друг от друга пасеку сторожат необыкновенно большие белые в коричневых пятнах кавказские овчарки. Один пес, одна дощатая будка — как на картинке. У моего друга была такая же огромная собака. Ее острые зубы впились мне в левую руку ниже локтя, несмотря на отчаянные и громкие команды хозяина «Фу!». Глубокую рану пришлось зашивать на хирургическом столе. Я побаиваюсь этих зверей: они сильные, злые и тупые. Когда я первый раз обнаружил собак, сразу попятился, хотя они находились на большом расстоянии и не лаяли. Хорошо бы этими монстрами войти неожиданно в сон моих недругов, подумал я, как только включил дома компьютер и стал проверять сообщения. Какой-то тролль написал в «Фейсбуке»: «Олегу Журавелю каюк! Тебе не уйти от справедливого наказания!» Несколько друзей почему-то лайкнули этот подлый пост. Почему? Ведь некоторых я считал больше, чем френдами. Я открыл свою последнюю статью про революцию, когда исход событий был уже ясен. Публикация обросла комментариями. Некий Иоан Богослов написал первым: «Коммуняк на виселицу!»

Ночью ласки Лили спасали от безразличия и хрустального мрака. В обезьяннике я виделся с женой всего лишь два раза, чтобы обговорить главное. Почти полгода я жил ее родными запахами, которые цеплялись за еженедельные продуктовые передачи, как приложения к электронным письмам: плацынды с брынзой или ореховое варенье пахли ее ладонями, в чистых футболках угадывался запах душевой, где мы по молодости любили друг друга. Само слово «лимонад» напоминало запах счастливых вечеров на даче. Всю поступающую от родных сладкую воду — в упаковках с одной и той же этикеткой — пускали по договоренности кума⁵ с положенцем⁶ на самогон. Запахи Лили нагоняли страх на полупрозрачных женщин, которые выскальзывали из темноты леса обратно в мятые игральные карты сокамерников. За ними конвейером следовали, словно языки пламени, сердечки-червы.

Следующее погружение в стеклянный лес было прервано из-за разговора с сыном. Точнее, мы с Сашей решали допоздна задачу с летящими в точки «А» и «Б» фотонами.

— Вам говорили про кота Шрёдингера⁷? — спросил я сына. Он покачал головой. — В школе мой учитель физики рассказывал анекдот про этого дохлого и одновременно живого кота.

Я не смог сразу вспомнить анекдот учителя, милого забавного Буратино: на переменах он всегда жевал «Золотой ключик». В строгом костюме, при галстуке, учитель размышлял у доски, роняя голову на грудь. Острой деревянной указкой в правой руке он поправлял вспотевшие на лбу волосы, а длинными сильными пальцами левой крутил, словно папиросу, крупный кусок мела. Сын давно обходился без меня в освоении школьной программы, ему скоро стукнет девятнадцать, на носу экзамен бакалавра. Я решил, что задача — просто предлог завести со мной разговор после долгого расставания. Но его вопросы звучали искренне и заинтересованно: «Как это возможно, пап, чтобы результаты эксперимента зависели от наблюдателя? Бог играет с нами в кости?» Было чему удивляться… После прохождения света через двойную щель на экране отображалась широкая радужная картинка интерференции, похожая на штрихкод. А когда перед полосками подкладывали датчики счета фотонов, картинка, словно обиженный ребенок, менялась в лице. Она становилась более простой: на экране отсвечивались всего лишь две толстые линии, словно кто-то выстрелил через щели картечью.

Отбираю всю одежду черного цвета и аккуратно кладу обратно на верхние полки шкафа. Затем, после недолгого размышления, выбираю джинсы и рубашки серых тонов… С презрением отфутболиваю все остальное в коридор. Выбросить бы все к черту! Но мысль о необходимости выйти за дверь и дойти до мусорки парализует волю. В СИЗО я сблизился с гагаузом Петей, одногодком, дважды арестованным за нелегальное хранение оружия. «Что же они не потушат пожар?» — спросил он на другой день моего заключения, прежде чем прихлопнуть форточку ударом твердой ладони. Президентский дворец горел уже несколько дней. «Пожар — это пиар» — ответил я как профессиональный политолог. Огромное черное облако зависло над центром столицы, касаясь одним крылом «кишиневского замка». Мрачные мысли настраивают на неудачи. Всплыли мои потерянные два курса электрофизического факультета, а вместе с ними — крепко усвоенный урок: дым, стены, койки, тумбочки — все вокруг, включая меня и самого гагауза Петю, все состояло из маленьких субатомных частиц: пустоты и сгустков пустоты. Этой осознанной пустоте легче было вернуть отрицательную энергию. Петя выслал мне на волю по «Вайберу» фотку нашей «хаты» с грязно-зелеными стенами и желтым потолком и подписал: «Надеюсь, не вернешься…» Снимок был сделан против света, поэтому на половине окна не было видно решетки. Нижняя шконка была накрыта моим теплым одеялом. Гагауз Петя уступил мне свою койку на третьей неделе содержания. Из уважения, как он признался, к моим выступлениям на ток-шоу. Тюремная романтика… Телевизионная популярность редко срабатывала, когда мою машину тормозила дорожная полиция.

Примечания

1

«Только до бульвара Штефан чел Маре!» (рум.)

2

СИЗО — следственный изолятор.

3

Обезьянник — камера предварительного заключения.

4

Шконка — койка.

5

Кум — оперработник.

6

Положенец — в криминальной иерархии человек, принимающий решения на закрепленной за ним территории.

7

Кот Шрёдингера — мысленный эксперимент физика-теоретика Эрвина Шрёдингера.