Взятка Богу. Рассказы

Валериу Реницэ

«Взятка Богу» – рассуждения автора о смысле бытия и о сокровенных вопросах земного счастья. «Читатель вправе осудить меня за откровенность и наивность» – сказал Валериу Реницэ о своём первом сборнике коротких рассказов на русском языке.

Невостребованная книга

«Книга — чистейшая сущность человеческой души».

Томас Карлейль

Женя умер вчера. Я так и не успел вернуть ему книгу. Заголовок на «Ньюс-яме» норовил удивить подробностями об окоченевшем трупе известного поэта, обнаруженного на даче его друга. Я давно не общался с Женей, но знал, как и все его знакомые, что в последнее время жить ему было негде и что он сильно пил. На прошлой неделе я его встретил утренним часом у светофора «Дома печати». Женя скользнул по мне мрачным взглядом бомжа, ссутулился и кивнул, отворачивая голову. Я успел разглядеть на его правом виске рыже-малиновую ссадину, которая тянулась к его высокому, лысоватому лбу. Мы шли друг другу навстречу, наступая на мокрые от ноябрьского дождя полосы «зебры». Он, наверное, выбирал чёрные.

Книгу он сбыл мне в «Жабе», забегаловке, славившейся своими «мититеями». Вернее, предложил в залог за пятьдесят леев. Я было подумал, что это шутка. Вытащив из портмоне красную бумажку, я вручил её тут же, перед стойкой бара, из уважения к его замысловатому способу просить на выпивку, не роняя достоинства. Это была старая книга, не помню точного названия, что-то о философии, о затерявшихся старых истинах. Я потом долго рылся в домашней библиотеке в её поисках. Книга была ему дорога. «Пожалуйста, не потеряй её, — попросил он, глядя мне в глаза и скупо улыбаясь, — я обязательно её выкуплю!» Он пил коньяк, а мы с приятелями — кофе. Просили его ради забавы прочитать что-нибудь своё, свежее, но он, глядя через окно, жадно затянулся «Дойной» и отрезал: «Кому это сейчас нужно…»

В легком опьянении, посреди сиреневой тучи сигаретного дыма, Женя пытался в тот день передать мне ещё кое-что, кроме заботы о книги. Помню, он злился на автора, и я подумал, что Женя сожалеет о сделке. Пробовал, пользуясь его расслабленностью, вернуть книгу, но он отверг её резким движением руки и обиженно повторял, что молдаване не умеют держать слово. Потом, как мне показалось, его потянуло к прежнему, к нашей ушедшей молодости. Он спросил, сумеем ли мы сложить три единицы, так, чтобы в результате получили единицу же. Кто-то из нас смекнул, что речь идёт о божьем триединстве. «Так вы тоже думаете, что Бог умер?» — вдруг ни с того ни с сего строго спросил Женя, и мы с приятелями растерянно переглянулись, подумав, что поэт чересчур быстро захмелел.

Женя начал писать стихи в Москве. Его, как студента с хорошими задатками в области математики, заметили на втором курсе и отправили, по существующим тогда советским академическим разнарядкам, в престижный московский вуз. Но до этого он жил со мной на Флорилор, в старом общежитии столичного «Политеха» и был душой компании. Учился легко, на лекции почти ни ходил, из-за чего у него часто происходили стычки с деканатом и военной кафедрой. Он был с севера Молдовы, но не любил об этом упоминать, как это обычно делают северяне, надменно намекая на какую-то свою историческую особенность. Женя был единственным сыном своих родителей, учителей и одевался не в пример нам. Только у него на всём факультете был длинный лайковый плащ, который он носил с высокой чёрной шляпой. Без него, долговязого, но крепкого, с могучими руками, нам бы туго пришлось в первую колхозную осень в драке с местными. После махаловки, когда пили мировую, молодой тракторист, с накинутым на плечи, как в кино, пиджаком с орденом, сказал Жене, вытирая кровь с опухшей губы и доставая из цинкового ведра кружку с вином: «А ты, паря, на студентика совсем не похож!»

Вряд ли Женя считал меня другом. Он даже не позвонил мне, когда вернулся из Москвы. Начиналось многообещающее, полное негаданных свобод, перестроечное время. Женя издал свою первую книгу стихов, которая вознесла его на местный Олимп. Мы встретились случайно в «Жабе», после митинга Фронта. Я ему кивнул, он обрадовался, махнул рукой в сторону своих товарищей, двух известных депутатов, и присел к моему столу. Мы перекинулись скупыми, шутливыми словами, как в былые институтские времена, и я понял, что элитные круги писателей и политиков ему поднадоели. Я спросил его про Москву, но он только вздохнул. Мне было интересно его мнение о происходящем, как человека, немало пожившего в союзной столице и женившегося на дочери какого-то кремлёвского начальника. «Что будет дальше?» Я имел в виду нашу маленькую, немощную страну, которая была в шаге от независимости. «Всё в нашей власти. Точнее, во власти каждого из нас. Но, так думаю, пробьём себе дорогу, раз руки развязаны». Он конспиративно подмигнул, и это был, пожалуй, последний раз, когда я его видел в такой радостной уверенности.

Конец ознакомительного фрагмента.