Военморы. На воде, под водой, в небе и на земле

Валерий Федорович Мясников, 2021

Советские военные моряки – это особая каста людей, у которых советское воспитание тесно переплелось с вековыми традициями русского военного флота. Понятия офицерской чести, благородства, самопожертвования начинали становиться осязаемыми сразу же, как только юноша переступал порог нахимовского или высшего военно-морского училища. А когда он поднимался на палубу корабля, он попадал в другой мир. Здесь всё было другое: поведение людей, их представления о культуре взаимоотношений, о добре и зле, даже язык казался другим – те же вещи называются совсем другими именами… В этот другой мир автор настоящего сборника вошёл ещё в 70-е годы прошлого столетия и постигал его в дальних морских походах и в коридорах высоких штабов. Сборник «Военморы на воде, под водой, в небе и на земле» – это не придуманные весёлые и порой жестокие приключения советских военморов. На самом деле, это задокументированные события разных лет, участником или свидетелем которых являлся автор.

Оглавление

  • Дрейф

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Военморы. На воде, под водой, в небе и на земле предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Советские военные моряки — это особая каста людей, у которых советское воспитание тесно переплелось с вековыми традициями русского военного флота. Понятия офицерской чести, благородства, самопожертвования начинали становиться осязаемыми сразу же, как только юноша переступал порог нахимовского или высшего военно-морского училища. А когда он поднимался на палубу корабля, он попадал в другой мир. Здесь всё было другое: поведение людей, их представления о культуре взаимоотношений, о добре и зле, даже язык казался другим — те же вещи называются совсем другими именами…

В этот другой мир автор настоящего сборника вошёл ещё в 70-е годы прошлого столетия и постигал его в буднях флотской службы на кораблях и в коридорах высоких штабов, в дальних морских походах, полных весёлых и жестоких приключений. Всё написанное автором и условно называемое прозой морских приключений — на самом деле задокументированные события разных лет, участником или свидетелем которых он являлся.

В сборник вошли ранее опубликованные книги «Дрейф», «Последний поход С-137», «Лёд», «Пингвин Яшка».

Дрейф

Океанографическое судно «Адмирал Макаров» выполняет задачи исследовательской экспедиции Военно-морского флота СССР у берегов Антарктиды. В этой южно-полярной пустыне, где на многие сотни и даже тысячи миль не бывает ни одного судна, военные моряки получают радио-SOS: на самой отдалённой антарктической станции «Ленинградская» нашему полярнику нужна срочная операция. Экипаж «Макарова» перед трудным выбором. Если им и удастся пробиться через забитое льдом море Сомова к «Ленинградской», назад они могут уже не вернуться. Льды за кормой сомкнутся и обрекут макаровцев на неминуемую гибель. Ведь до следующего антарктического лета им уже никто не сможет помочь…

Автор повести — участник кругосветной антарктической экспедиции ВМФ в 1982-1983 гг., капитан 1 ранга.

200-летию открытия Антарктиды посвящается.

Глава I

Фиолетовый океан, совсем без волн, чуть подёрнутый рябью от несильного ветра. Фиолетовые тучи, тяжело придавившие ставший близким горизонт. Белые горы айсбергов с чистой лазурью у подножья. Они застыли, словно и не плавающие осколки Антарктиды, а поднимающиеся со дна океана ледовые острова. Их подтаявшие берега образовали огромные гроты, а на острых мысах — сквозные проходы, через которые может пройти даже небольшое судно. Оттуда доносятся леденящие душу звуки, похожие на дыхание неведомого гигантского чудовища. Но эта загадка Белого Сфинкса легко отгадывается — то дышит в ледяных гротах своей почти незаметной зыбью Южный океан. Пока он свободен от сплошного ледового панциря, спешит надышаться на долгие месяцы зимней спячки.

Его фиолетовая спина, на которой он несёт тяжёлую ношу ледовых гор, покрыта бурыми пятнами креветочных скопищ. Где-нибудь между ними вдруг ударяет к небу китовый фонтан или прорезает фиолетовую рябь плавник самого страшного океанского хищника — касатки. Тогда из воды стремительно выскакивают на лёд перепуганные пингвины. Неуклюжие ходоки, но замечательные пловцы, они мчатся под водой со скоростью торпеды, а потом, свечой взмывая над краем льдины, валялся друг на дружку, образуя кучу малу.

В Антарктике — лето. В это время белый материк притягивает к себе из далёких северных стран птиц и людей. Первых — миллионы, вторых — значительно меньше. Но законы, по которым, оставляя тёплые насиженные места, они стремятся сюда каждый год в одно и то же время, наукой доподлинно пока не объяснены.

Есть такая сизо-серая небольшая птица с красным клювом, красными лапками и чёрным чепчиком. Это полярная крачка. Выведя птенцов где-нибудь на островах Белого моря, она в августе устремляется в далёкую Антарктиду. Спустя месяц-два туда направляются и наши экспедиции. Ещё неизвестно, что заставляет полярных крачек дважды в году огибать почти половину земного шара. Но и наш полярник, в третий, в пятый, в десятый раз отправляющийся к берегам шестого континента в полуторагодовую экспедицию, тоже не скажет, почему его дети растут без него. Разве что сошлётся на силу магнитного притяжения, которую довелось испытать и нам, когда мы приблизились к Южному магнитному полюсу…

Старший лейтенант Игорь Анисимов пришёл в Антарктиду впервые. До этого он не испытывал на себе влияния загадочных сил Южного магнитного полюса. Как человек военный он здесь, можно сказать, силой приказа. Но скольких мытарств стоило ему добиться в гидрографической службе флота включения в состав южно-полярной экспедиции на океанографическом исследовательском судне «Адмирал Макаров». И хотя сейчас на карманном календаре отмечается уже четвёртый месяц плавания, всё же он всегда просыпается с чувством человека, которому очень повезло. Это чувство заставляет отдаваться работе настолько, что ничего не остаётся для тоски по дому или для известной морской хандры, которая наступает обычно на третий или четвёртый месяц плавания (у кого как) и опасно консервирует душу и мозг.

Вот и сейчас на вахте в гидрографической лаборатории, склонившись над большим штурманским столом, Игорь с упоением придавался любимой работе — вёл прокладку курса судна параллельно той, которую вели штурмана в своей штурманской рубке. Когда тень от его непокорного русоволосого чуба в очередной раз накрыла на маршрутной карте море Дюрвиля, в которое входил «Адмирал Макаров», он быстрым движением надел пилотку. Колдуя с параллельной линейкой и до игольчатой остроты отточенными карандашами, старший лейтенант не замечал, как почему-то сам по себе у него высовывался кончик языка. В это время в его светло-серых глазах появлялся такой блеск, будто множество крохотных осколочков зеркала отражали лившийся от настольной лампы свет.

Игорь не любил смотреться в зеркало, не любил фотографироваться, потому что ему не нравилось его курносое с чуть припухлыми губами лицо. И в семейном альбоме, который обычно показывается гостям, хранится единственная фотография: на ней он снят незамеченным фотографом за прокладкой курса.

Двадцатипятилетний старший лейтенант Игорь Олегович Анисимов считал себя человеком и в служебных, и в житейских делах достаточно опытным. В двадцать два он закончил гидрографический факультет Высшего военно-морского училища имени М.В. Фрунзе в Ленинграде, в тот же год женился на выпускнице ЛГУ, а через месяц после свадьбы, прибыв к новому месту службы в Севастополь, ушёл в своё первое офицерское плавание. Это был недолгий штурманский поход с молодыми штурманами флота вдоль черноморского побережья.

Игорь же все пять лет учёбы готовил себя к дальним походам за экватор, к открытиям, пусть не сенсационным, но в океане всегда реальным и всегда оставляющим на штурманских картах конкретный след. Он свято верил в то, что есть ещё в мировом океане тот маленький островок, та небольшая укромная бухточка, которые суждено увидеть ему первому.

А сейчас была будничная работа: навигационно-гидрографическое обеспечение боевой учёбы Черноморского флота. Что это такое? Скажем, в ходе плановых учений предстоит высадка морского десанта на необорудованное побережье. Как обеспечить безопасность на подходах к заданному району и в акватории высадки? Как безопасно подводить к берегу огромные десантные корабли и вместе с ними стремительные «Джейраны» на воздушной подушке при абсолютном отсутствии средств навигационного обеспечения? Как маневрировать этим кораблям на акватории по картам с редкой сеткой глубин? Или как удержать у кромки берега, открытого для ветров и волнения со всех направлений?

На эти и множество других вопросов и должны ответить те, кто первыми выходит на гидрографических судах и катерах в район учений, а в военное время — в район боевой операции. Работа для молодого офицера-гидрографа безусловно интересная, а для кого-то даже захватывающая. Уже одно то, что цена твоей ошибки может быть равна аварии, а то и чьей-то гибели, заставляло собирать в кулак все свои знания, всю волю.

На таких выходах Анисимов работал сутками, старался не допустить ни одной ошибки, за что был замечен начальством. И в комсомоле двинули в секретари. Игорь не гонялся за синей птицей и по-хорошему, по белому завидовал своему однокашнику Сергею Балашову, которому на распределении судьба улыбнулась — он был сразу назначен на большое океанографическое исследовательское судно «Адмирал Макаров». И уже ходил на нём в Индийский океан.

* * *

В гидрографической лаборатории «Адмирала Макарова» вели прокладку курса параллельно со штурманской рубкой в исследовательских целях. Здесь шёл систематический промер глубин и каждое значение глубины океана, отмеченное самописцем эхолота, должно точно соответствовать определённой точке на штурманской карте океана, через которую только что прошёл «Адмирал Макаров». Только тогда это будет достоверная линия промера, а полученные уточнённые данные лягут на штурманские карты всех мореплавателей.

Чтобы измерить глубину во времена адмирала Степана Осиповича Макаров, гидрографы под неизменную «дубинушку» долгие часы вначале опускали, а потом тянули из бездны длиннющий линь с привязанным к нему свинцовым или чугунным лотом. Сейчас достаточно включить прибор, называемый эхолотом, и он тут же покажет, сколько футов под килем. Однако его показания не могут быть абсолютными. Старшему лейтенанту Анисимову нужно внести поправку на приливно-отливные колебания уровня моря в конкретном районе, затем к полученной глубине прибавить величину осадки собственного судна, потому что антенны эхолота установлены в днище судна, а осадка меняется в зависимости от солёности воды, которая в разных районах океана разная, кроме того — учесть изменения скорости звука в воде, зависящей так же от её солёности и температуры… В общем, не скучная работа.

Многое должен успеть вахтенный гидрограф, действуя буквально в режиме автомата. Анисимов успевал ещё и думать. Увидев, что самописец эхолота до этого тянувший прямую линию начал вновь выводить горку, Игорь оторвался от прокладки. «Надо же, за вахту уже третья горка…». Он достал из металлического шкафа перфоленты эхограмм, записанные на предыдущей вахте. И там увидел эти неожиданные горки.

Снова снял пилотку. Взял голову в руки, облокотившись на штурманский стол. «Откуда взяться на совершенно ровном четырёхкилометровом дне таким вот пятидесяти и стометровым кочкам?». Следующая мысль обожгла Игоря: «А не катим ли мы по длинному ущелью вдоль горной гряды, цепляясь эхолотом лишь за подножья подводных гор?..». Анисимов взял микрофон «Каштана» для связи с мостиком:

— Товарищ командир, обнаружены отличительные глубины. Предлагаю для уточнения промера изменить курс. Конкретно, лечь на 160 градусов.

Проходили томительные минуты, но мостик молчал. Курс судна не менялся. Игорь снова потянулся к «Каштану», но через открытую дверь в штурманскую рубку услышал голос командира уже на высокой ноте:

— Князев, почему не докладываете место?! Надеетесь всё прочесть на дисплее? Штурман, если он штурман, должен всё считать сам, с карандашом и параллельной линейкой. Я ясно выражаюсь: считать и докладывать?! А то Анисимов сейчас поведёт нас неведомо куда…

В двери гидрографической лаборатории появился капитан 2 ранга Романов. Игорь не переставал восхищаться его статной фигурой и тем особым флотским шиком, с которым командир носил свою форму. Лёгкий клёш всегда наглаженных брюк под особым углом лежал на зеркально блестящих полуботинках, идеально сидящая на фигуре тёмно-синяя шерстяная куртка и на ней — овально согнутые словно приклеенные к плечам погоны, крепко схваченная галстуком на шее кремовая рубашка, утяжелённая спереди шитым «крабом» пилотка, прикрывающая почти весь лоб… (как не влюбиться в такую морскую форму?!). И смуглое красивое лицо с большими смолистыми усами…

Вот кого надо фотографировать на обложки глянцевых журналов и развешивать в гримёрках мировых кинозвёзд…

Но иногда у Романова его такие же как усы смолисто чёрные брови сходились на переносице и это означало только одно: командир зол и сейчас будет всем…

— Анисимов, «Макаров» вам не велосипед — поворачивать туда, сюда. Докладывайте подробно.

Игорь увидел сошедшиеся брови-крылья Романова и быстро сориентировался. Сейчас упаси Бог хоть словом, хоть движением выйти за рамки устава, сразу получишь по полной — в общем-то, негромко и не оскорбительно, но очень хлёстко, с этаким флотским оттягом.

Анисимов вскочил с вращающегося кресла, сгрёб в сторону перфоленты и, показывая уже сделанные на карте карандашные отметки, как можно коротко доложил свои соображения.

— Я не разделяю вашего оптимизма, — брови-крылья начали понемногу расправляться, но о романовские усы ещё можно было уколоться. — Во-первых, мы идём постоянным курсом и, если верить вашему предположению, наш эхолот срезает только равновеликие подножья гипотетической гряды. Но не может же горная подводная гряда вытянуться по струнке — как зубья пилы. Во-вторых, эти ваши горки на эхограмме могут быть намыты завихрениями мощного здесь циркумполярного течения. Эту поправку среди прочих вы вводили?

Анисимов хорошо знал, как трудно, а порой просто невозможно переубедить командира, если он уже высказал своё мнение. К тому же он искренне уважал Виталия Евгеньевича Романова как командира и как просто справедливого человека, поэтому ему сейчас было очень жаль и даже обидно, что Романов не соглашается с ним. Но знал он и другое: по заведённому на корабле порядку в подобных случаях — при обнаружении отличительных глубин — необходимо докладывать сразу начальнику экспедиции капитану первого ранга Асташову.

— А, впрочем, — глядя на промерную карту Анисимовой вахты и пригладив свои колкие усы, сказал капитан 2 ранга Романов, — посоветуемся с Асташовым.

Это означало, что начальнику экспедиции он позвонит сам и к вахтенному гидрографу Анисимову у него претензий уже нет. Однако из лаборатории Романов звонить не стал, а направился на ходовой мостик. И тут же Игорь увидел, как стрелка репитера компаса переползла на отметку 160 градусов. Игорь непроизвольно улыбнулся и сам себе показал большой палец.

Буквально через минуту в гидрографической лаборатории появился капитан 1 ранга Асташов. По воинскому званию он был на «Адмирале Макарове» самым старшим. Но его выделяли не только звание и непривычно для моряка большой рост. Доктор технических наук, член Географического общества СССР, в недавнем прошлом участник нескольких арктических экспедиций. Многие на «Адмирале Макарове» впервые встретились с ним только в этом походе. И как очень быстро отношения между Асташовым и участниками экспедиции сложились так, что к нему все стали обращаться не по званию, а просто «Николай Николаевич». Между собой его называли Ник-Ник. И только Романов в тех случаях, когда мнение Асташова расходилось с его мнением, ощетинившись своими пышно-смолистыми усами, обращался: «Товарищ начальник экспедиции…».

За минувшие месяцы плавания к этому особому обращению командира привыкли, знали, что тем самым командир не столько подчёркивает субординацию, сколько своё особое командирское положение, а значит и своё особое мнение, при котором он остаётся. Это никого не смущало, наоборот, за такую строптивость офицеры даже симпатизировали Романову, поскольку на военной службе не часто встретишь человека, который мнение своего начальника не считает своим мнением.

Но позицией командира корабля по отношению к нему, старшему на борту, Асташов никогда не раздражался и своим положением никогда не давил, всегда находил аргументы, спор вёл на равных. Именно за это — за умение строить свои взаимоотношения с подчинёнными, никогда не загонять их в угол Корабельного устава, при этом спекулируя уставной терминологией, а ещё за способность выслушать и дать излиться всему доброму и дурному, умному и бездарному — прежде всего именно за это Игорь выделял Асташова среди другого начальства. И только на второй план он ставил глубочайшие, поистине энциклопедические знания этого человека.

Кажется, какой-то непростой судьбой слеплено его лицо. Почти лишённое плавных овальных черт, широкое, скуластое, с густыми зарослями сросшихся бровей, оно словно бы подсвечивало мягкий голос, постоянное спокойствие, интеллигентные манеры. И даже богатырский рост, огромные плечи и похожие на лапы якоря руки не делали этого человека неуклюжим.

Асташов положил на плечо вскочившего для доклада старшего лейтенант Анисимова свою широкую ладонь и несильно придавил его снова к креслу. И совсем не по-уставному:

— Ну-ка, Игорь Олегович, выкладывай, что ты тут напромерял?

Повторив всё, что докладывал командиру корабля, Игорь решился высказать и только пришедшую мысль:

— Николай Николаевич, вы знаете, что в прошлом году норвежцы на дне моря Уэдделла открыли много глубоководных впадин, а между ними высоких хребтов, расположенных в направлении Атлантического океана на сотни миль. На этом основании они считают, что их открытие подтверждает гипотезу о существовании в далёком прошлом Гондваны — гигантского континента, который тогда объединял современную Антарктиду, Южную Америку, Африку, Австралию, Индостан…

— Давай, Игорь Олегович, заканчивай с азбукой открытий. Излагай суть — свою гидрографическую гипотезу.

— Николай Николаевич, если мы откроем гряду подводных гор, которая тянется не от юга к северу, а вдоль антарктического материка, тогда и норвежцам, и всем нам понадобятся совсем другие объяснения расположения подводных гор… Представляете?! И тогда азбуку открытий, как Вы говорите, надо будет поправлять.

Асташов заулыбался. Но не снисходительно, а искренне. Ему очень нравилось, когда молодые офицеры зажигались какой-нибудь исследовательской идеей. Он спорил с некоторыми своими сверстниками, ворчавшими на молодёжь, которой нынче якобы по фигу истинные исследования, их больше интересуют темы служебных должностей, званий, выгодных по количеству заходов в инопорты экспедиций. Спорил, но всё же в душе был наполовину с ними согласен. Только, правда, с поправкой: значительная часть флотской молодёжи, но не вся же… И эта поправка была для него отдушиной, спасательным кругом, за который можно ещё ухватиться.

— Не будем забегать вперёд, Игорь Олегович. Мы пока ещё ничего не открыли…

Когда Асташов упрекал свою старшую дочь в завышенных претензиях на жизнь и в прагматизме, та твердила одно и то же: «Папочка, раскрой глаза…». О чём спор. Глаза у него были раскрыты, и он прекрасно видел, что в обществе начала 80-х действительно происходит переоценка ценностей. Но при этом просоленный всеми морскими ветрами каперанг верил в то, что военный флот, как и армия, это последний оплот гражданственности и высокой нравственности. Верил, искал тому примеры и, конечно, всегда находил.

Раньше Асташов решительно боролся против ханжества, угодничества, протекционизма. Для этого у него, командира части, хватало и власти, и сил. Но накапливалась усталость не только от пройденных штормовых миль. Однажды телефонная трубка голосом старшего начальника низвергла на Асташова оскорбительную площадную брань только за то, что он снял с дежурства и наказал за пьянство лейтенанта с известной на флоте адмиральской фамилией.

Почувствовав после этого случая свою в общем-то незащищенность, Николай Николаевич стал так же решительно избавляться от угодников и протекционистов, окружать себя людьми честными, преданными делу, своему офицерскому званию. Он уходил с ними в моря, в небезопасные экспедиции, и там ему было много легче бороться с девятибалльным штормом, чем на берегу под начальственным прессом участвовать в распределении благ для выдвиженцев.

— В этих ваших горках что-то есть…

Он взял микрофон «Каштана»:

— Мостик. Командиру. Рекомендую курс сто шестьдесят пять градусов.

Игорь ликовал. Асташов доворачивает им предложенный поворот. Значит, поверил…Ему, старшему лейтенанту, на флоте без году неделя…

Дальше события развивались, как показалось Анисимову, стремительно. Самописец эхолота, оторвавшись от отметки 4000 метров, вновь стал выводить горку. И тут с непривычной для него поспешностью Асташов вновь схватил микрофон.

— Командир, подверни-ка ещё пять градусов к зюйду!..

На этот раз чёрная линия из-под механического пера не закруглилась ни на отметке 3950, ни на 3900. Она поднималась и поднималась — 3500, 3000, 2800…

За спинами сидевшего в рабочем кресле Анисимова и упёршегося локтями в штурманский стол Асташова стояли невесть откуда взявшиеся радионавигаторы, штурманский помощник лейтенант Князев, старпом Кудинов и… сам командир.

В лаборатории стояла тишина, нарушаемая чуть слышимым жужжанием самописца. Рождаемая им непрерывная линия, подчиняясь бесстрастным командам работающего на ходу корабля эхолота, перестала пониматься лишь на отметке 2250 метров. И только потом снова поползла вниз, показывая увеличивающиеся глубины.

— А теперь смотрите сюда!!! — кинжально отточенный штурманский карандаш капитана 1 ранга Асташова показал на карте точку нахождения «Адмирала Владимирского», где были пропечатаны при изготовлении этой карты (а все точные копии карты разосланы Гидрографической службой ВМФ мореплавателям всех стран мира) глубины 4000 метров.

Стало ясно: обнаружена подводная гора. Но пока неизвестно, судно прошло над её вершиной или просто над одним из отрогов. Поэтому, начав обследование, «Адмирал Макаров» пошёл по спирали, всё больше и больше сжимая круг, в центре которой должна быть вершина горы.

Игорь ликовал и как постой мальчишка не мог скрыть своей радости. Вот она, его синяя птица. Уже взмахнула крылом, словно давая знать — тебе суждено оторваться от бренной суеты, подняться над штилевым однообразием будней…

Понятно, у старшего лейтенанта Анисимова ещё не было такого жизненного опыта как у капитана 1 ранга Асташова, и жизнь ещё не ставила его перед выбором — личное благополучие или поступок по совести. Конечно, в мелочах такой выбор возникал, но по большому счёту его ещё не было. В представлении Игоря Анисимова существовала своя градация морского офицерского корпуса. По его мнению, гениально простая и всё объясняющая.

Всех офицеров чётко делит береговая линия: на тех, кто стремится с корабля на берег, и тех — кто с берега на корабль. Что-то добавлять к этому излишне, так как все пороки и достоинства логически вытекают из этого главного стремления. Поэтому Анисимов был убеждён, что в море плохие люди не ходят. Так же, как и Асташов, он искал вокруг себя примеры истинного благородства, если хотите, мужества. И также неизменно находил их.

Всегда неожиданный и всегда заставляющий содрогнуться сигнал SOS прозвучал в тот момент, когда «Адмирал Макаров» ещё не дотянул свою спираль. Его короткий зовущий на помощь крик до сих пор многие понимают буквально как «Спасите наши души!», считая, что SOS состоит из первых букв английской фразы «Saves our souls». Однако Игорь знал, что это не так. Выбрано и утверждено именно такое сочетание букв на Берлинской морской радиоконференции ещё в 1906 году из соображений чисто технических. По коду Морзе радиосигнал на всех языках звучит одинаково: три точки — три тире — три точки. На экзаменах в родном военно-морском училище Игорь нередко косточками пальцев выстукивал об стол эти точки и тире. Тот, кто, повинуясь законам морского братства, не мог оставить взывающего о помощи в беде и передавал нужную «шпору». Три точки — три тире — три точки хорошо запоминаются, легко передаются и легко разбираются при приёме.

Но сейчас призыв о помощи ворвался не бьющими в виски сигналами морзянки. То была короткая радиограмма от начальника Советской антарктической экспедиции, которая ведёт непрерываемые круглогодичные исследования на семи советских станциях в Антарктиде. «Прошу оказать помощь снятию больных станции Ленинградская верим надежность военных моряков. Корнилов».

Когда командир объявил содержание радиограммы по судовой трансляции, Анисимов вскочил как будто надо было куда-то бежать и что-то срочно делать. Но по корабельному расписанию в этой ситуации ему не нужно было никуда бежать. Есть над ним начальники, они примут и объявят своё решение, а твоё лейтенантское дело — стоять и молчать…

Беспомощно опустив руки, Игорь уставился на бесстрастное перо самописца. Может быть это и кощунственно, но сейчас он думал о несостоявшемся открытии подводной горы, а может быть и целой гряды, которая могла быть названа его именем. В том, что это не только отдельная подводная гора, а целая гряда подводных гор, Анисимов уже не сомневался.

В другой раз, когда от беспрестанной болтанки на океанской зыби или от того, что каждый день видишь один и тот же замкнутый круг горизонта, невольно начинаешь ждать этот спасительный не только для кого-то, но и для тебя самого сигнал. Игорю уже дважды приходилось участвовать в спасении. Во время курсантской практики выручили в Средиземном египетских рыбаков. У них отказал двигатель. Накренившееся деревянное судёнышко уже захлёстывали волны, а четверо мужиков вместо того, чтобы откачивать из затапливаемого трюма воду, бились на палубе в молитвенном экстазе. Но им помог не Аллах, как они надеялись, а советские моряки с СКР «Беззаветный». Крайний случай произошёл два месяца назад у Канарских островов. Глубокой ночью тушили пожар на испанском сухогрузе, уже покинутом командой. Теперь Игорь точно знал, почему по всему миру идёт слава о самоотверженности и надёжности парней, плавающих под бело-голубым флагом. Для наших моряков всегда важнее не уронить честь, чем просто выжить…

Нет, конечно, он не против того, чтобы «Адмирал Макаров» прервёт исследовательские работы, включит «форсаж» и в режиме полного хода пойдёт в точку SOS. Если пришёл призыв о помощи, надо спешить. И всё же… Обидно… Не состоялось открытие…

— А совесть у тебя есть?!

Игорь вздрогнул и оглянулся на голос. Это пришёл принимать вахту начальник лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин.

— Журнал не заполнен, контрольные показатели не сняты, стол завален макулатурой, сам не весел… Нет, вахту я у тебя не приму. Что? Какой СОС?.. А, радиограмма Корнилова. Так нам до Ленинградской знаешь сколько чапать? Дён десять, не меньше. Ещё остынешь и даже переохладишься, потому что море Сомова сплошь забито льдами, к тому же огромный припай. Так что начальство ещё немного редьку поморщит, карандашиком на карте почирикает и объявит: в виду невозможности прохода через море Сомова остаёмся на маршруте. К тому же, к Ленинградской уже подходит американский ледокол. Повторяю: ле-до-кол, с толстым стальным брюхом, а не какой-нибудь соломенный «адмиралишка».

Неизвестно, сколько бы ещё продолжался этот приступ словесного поноса, если бы Ганина не прервал вошедший в лабораторию старпом — «бог порядка и пиит устава»:

— Двенадцать часов ноль три минуты! Почему вахту ещё не приняли?

Ганина старпомовская строгость не смутила:

— Как сказал в прошлом опытный моряк, а ныне популярный бард «служение стихиям не терпит суеты».

— Почему нарушаете форму одежды? Где ваш галстук?

— Э… Так вот же он, у меня в руках. Спешил.

Ганин принялся поспешно застёгивать под несвежим воротником кремовой рубашки тугие резинки галстука. Он вновь овладел собой и его мулермановские усы разъехались в сардонической усмешке:

— К чему такой тон, Геннадий Владимирович. Мы ведь не на параде, а в море. И не просто в море, а можно сказать, у чёрта в зубах.

Капитан 3 ранга Кундинов не моргая смотрел на Ганина.

— Ещё Суворов говорил: «Война — это не парад, а только работа, причём, тяжёлая».

Старпом сразу не нашёлся что ответить. И Ганин не минул этим воспользоваться:

— Товарищ капитан третьего ранга, на вахту я явился вовремя, но старший лейтенант…

— Товарищ капитан-лейтенант, являются только черти во сне, а на вахту офицер прибывает.

Кундинов круто повернулся и вышел из гидрографической лаборатории. Потом вспомнив, зачем приходил, коротко бросил:

— Анисимов, быстро сменяйтесь, вас ждут в кают-компании.

* * *

В кают-компанию Игорь спускался совсем в расстроенных чувствах. Ко всему ещё эта стычка Эдика Ганина со старпомом. Анисимов знал, что у них взаимная неприязнь. Ганин считал старпома «углом в 180 градусов» и за спиной Кундинова называл его не «богом порядка» и не «пиитом устава», а значительно короче «Ать-два».

Кундинова больше всего раздражала демонстрируемая Ганиным независимость от «табеля о рангах». Игорь же среди них не выделял ни правого, ни виноватого и очень хотел бы примирить конфликтующие стороны. Но не знал, как.

Ступив на мягкий палас кают-компании, он замер, ошеломлённый. Все находившиеся здесь офицеры стоя аплодировали ему. Такое внимание к своей персоне за всю свою жизнь он испытывал только один раз — за свадебным столом, в роли жениха. Но что же, собственно, произошло? А ведь там, в лаборатории, он не придал значения словам старпома: почему вдруг собравшиеся офицеры ждут его одного.

Опаздывать в кают-компанию к обеду или ужину категорически нельзя — вековая флотская традиция, ставшая непреложным законом. Всегда офицеры за несколько минут до трапезы приходят в кают-компанию и, не садясь за свои столы, развлекают друг друга байками, анекдотами, чем угодно, но разговоры о службе абсолютно исключены. И только когда в кают-компанию входит командир корабля со словами: «Товарищи офицеры, прошу к столу», все собравшиеся рассаживаются каждый на своё место и кают-компания сразу же наполняется звоном приборов о тарелки.

Однако нарушать такой строгий порядок позволительно только сменившимся с вахты офицерам. Игорь хорошо понимал, что нет ничего зазорного в том, что он пришёл на обед после командира.

А тут от командирского стола навстречу старшему лейтенанту Анисимову направлялся старший кок мичман Окропилашвили. В руках он держал поднос с метровым шампуром сочного кавказского шашлыка. Его безукоризненно белые одежды подчёркивали торжественность момента.

Начальник экспедиции был немногословен:

— Честь дать название новой подводной горе предлагаю предоставить её первооткрывателю старшему лейтенанту Анисимову.

Все вновь зааплодировали. Игорь во второй раз почувствовал себя женихом на свадьбе, хотя понимал, что открытие новой подводной горы в этой экспедиции событие уже не уникальное. Если поверхность Мирового океана картографирована только на 22 процента, а «Адмирал Макаров» сейчас находится в его самых малоисследованных районах, то как тут не случаться открытиям. Как понимал и другое — эта наверняка командирская затея с колоритным поздравлением предназначалась не столько ему, ещё юному инженеру гидрографической службы Черноморского флота, сколько всем участникам экспедиции.

Место Анисимова за столом было не очень далеко от командирского стола. И он стал невольно прислушиваться — о чём, нарушая флотскую традицию говорить только о «бабах или о погоде», шёл такой оживлённый разговор между командиром корабля и начальником экспедиции.

— Космические снимки, Николай Николаевич, дают отвратительную картину. Море Дюрвиля задержит нас только надвигающимся с северо-запада циклоном. А вот северо-восточная часть моря Сомова забита крупнобитым дрейфующим льдом и множеством айсбергов. Дальше, до кромки припайного льда — чистая вода. Допустим, мы пробьёмся на чистую воду, но в любой момент при изменениях направления ветра ловушка за нашей кормой может захлопнуться…

В это время зазвонил висящий рядом с командиром на переборке телефон. С усилием сорвав с рычагов-фиксаторов трубку, Романов послушал и сказал Асташову:

— Докладывает вахтенный на промере глубин капитан-лейтенант Ганин. Снова обнаружены отличительные глубины…

Асташов резко ткнул вилкой в кусок говядины словно поставил точку:

— Курс не менять.

Защёлкнув трубку на место, командир продолжал:

— Если американцам удастся снять наших полярников, мы можем встретить их по эту сторону ледовой перемычки.

— На американцев, Виталий Евгеньевич, надейся, а сам не плошай!

Асташов встал из-за стола, не допив компот и не подождав, когда закончит обед командир корабля. Такого раньше он себе не позволял.

Глава II

Грохот стоял такой, что объясняться можно было только жестами. Вертолёт трясло словно в ознобе от студёного стокового ветра. Игорь сидел прямо на полу, подложив под себя захваченные с корабля очень тёплые на оленьем меху альпаки. Вообще-то в вертолёте было всё на случай вынужденной посадки: палатка, спальные мешки, надувная лодка ЛАС-5, месячный запас продуктов на пять человек, спирт, ракеты, дымовые шашки и ещё, и ещё, и ещё…

Обутыми в унты ногами Анисимов упирался в непонятный для него блок приборов, правой рукой придерживая носилки с больным полярником, а левой, хватаясь за скобу, и время от времени приподнимался, чтобы посмотреть на стрелку радиокомпаса. Стрелка по-прежнему бесновато дёргалась то вправо, то влево, и с каждой минутой полёта уходила надежда на то, что она, наконец, зацепится за отметку, на которой работал радиопривод «Адмирала Макарова». Судя по времени полёта горючего оставалось не больше чем на десять-пятнадцать минут. А вокруг надёжного «Камова» — непрекращающийся снежный заряд. Сплошная снежная пелена. Ни горизонта, ни поверхности океана с его возможно спасительными большими льдинами — ничего не видно.

…Не просто было решиться на этот полёт командиру Ка-25 майору Лебедю. Пробившись через ледовую перемычку, «Адмирал Макаров» не долго шёл по чистой воде. Вскоре путь ему преградил тянущийся до самого берега мощный припайный лёд. Ширина припая равнялась предельному радиусу полёта корабельного «Камова». По всем расчётам выходило, что вертолётчики будут иметь в запасе не более десяти-пятнадцати минут. Если собьются с курса на пути к полярной станции или обратно и проблуждают эти минуты, вынужденной посадки не миновать. Просто закончится горючее. Кто же тогда будет спасать их? Выходило, что некому.

Американский военный ледокол, откликнувшийся на SOS с советской антарктической станции «Ленинградская», вышел из «Мак-Мердо» — крупнейшей базы США в Антарктиде — и вошёл в море Сомова раньше «Адмирала Владимирского». Но в полынью входить не стал, поднял для ледовой разведки вертолёт. Спустя несколько часов сообщил «ленинградцам», что своим вертолётом он дотянуться до них не может, а подойти близко к припаю категорически невозможно. Ибо в любой момент при следующем урагане неширокая горловина, сквозь которую надо пройти в полынью, может захлопнуться крупным плавником и смёрзнуться так, что назад им не выйти.

С этим «приветом» американцы повернули к своей базе «Мак-Мердо». Нашим полярникам уже ничего не оставалось, как в подробностях рассказать о завершившейся американской «спасательной операции» капитану 1 ранга Асташову. На что тот отреагировал своеобразно:

— Ну и хорошо. Мешать не будут…

Командир корабля понимающе улыбнулся в свои колкие усы и как бы между прочим доложил:

— Идём полным ходом!

— Давай, Виталий Евгеньевич, жми на всю катушку. И перед проходом перемычки в полынью не сбавляй ход. Упреждающую ледовую разведку вертолётом проведём ещё на подходе. Если сразу перемычку проскочим, то без задержек — к самому припаю! И вызови на мостик майора Лебедя…

Именно в этот момент на мостик поднялся командир электромеханической судовой части капитан 2 ранга Михаил Николаевич Головченко.

— Командир, надо останавливать левый двигатель на ремонт.

— Да ты что, Миша? Ни за что!

— Виталий Евгеньевич, регламентное время планово-предупредительного ремонта давно прошло, а мы всё оттягивали, потому что ходили во льдах. А выработавшие свой срок кольца газовыхлопного коллектора не выдержали — в машинное отделение начали поступать выхлопные газы, вахту нести невозможно…

Зазвонил командирский телефон. Романов сорвал трубку, намереваясь сразу послать звонившего, но, услышав голос начальника метеорологической группы капитан-лейтенанта Шахрая, почти выкрикнул:

— Давай погоду!

— Давление быстро падает, ожидается усиление ветра до 25 метров в секунду. Через несколько часов нас накроет крыло циклона, эпицентр которого пройдёт северо-восточнее.

— Сговорились вы, что ли? — командир с досадой посмотрел на стармеха, которому возразить он уже не мог. — Сейчас бы придавить на всю железку…

— Люди прекрасно понимают сложившуюся обстановку, — спокойно продолжал Михаил Николаевич. — Мы с парторгом уже говорили с коллективом. Коммунисты решили из машины не выходить, пока не заменят кольца. Их поддержали и все остальные. К тому же штормовать придётся всё равно на одном двигателе.

— Миша, что ты меня уговариваешь как жеманную девку. Знаю, что этот ремонт отменить невозможно. Лучше скажи, какая помощь нужна?

— Чтобы камбуз работал круглосуточно…

После этих слов стармех круто повернулся и буквально соскользнул по крутому трапу вниз, в своё машинное отделение. А там уже вовсю кипела работа.

Игорю Анисимову не раз доводилось бывать в машинном отделении, и он хорошо себе представлял, какой ожидается работа. Тем более при сильной качке. Тем более, если ты видишь, как судовой двигатель по своим размерам отличается, к примеру, от автомобильного — как слон от зайца.

К концу первых суток ремонта Головченко, оставив своих «маслопупов», как в шутку на судне называли всех механиков, за работой у двигателя, поднялся в центральный командный пост машинного отделения, чтобы позвонить в метеорологическую лаборатория Шахраю:

— Саша, сколько ещё штормовать будем?

Шахрай ответил уверенно:

— Давление начинает расти. Скорость циклона 30 узлов. Он нас обгоняет. Часа через четыре начнём выходить из штормовой зоны.

— Через четыре, говоришь? Значит, успеем…

— Что успеем-то? — не понял Шахрай.

— Закончить ремонт двигателя.

В машине люди моря не видят. И лишь потому, с какой силой их отбрасывает от механизмов, как из-под ног улетают ключи, они могли предполагать, что за бортом бушует примерно шести-семибалльный шторм. Но ошибались. В это время вахтенный метеоролог записывал результаты очередных измерений: ветер — 22 метра в секунду, море — 8 баллов.

…Когда шторм стал стихать, запустили левый двигатель. «Адмирал Макаров» вновь обрёл возможность развивать полный ход.

* * *

Вопрос «лететь или не лететь» перед майором Лебедем не стоял — если радиуса хватает, пусть даже впритык, значит он полетит. Его беспокоило другое. Погода. Разогнавшийся над ледовым куполом Антарктиды до двадцати, двадцати пяти метров в секунду стоковый ветер не ослабевал. А взлетать с корабельной палубы Ка-25 уже при пятнадцати метрах не может. Снежные заряды, в которых тонул не только горизонт, но даже верхняя палуба, набрасывались на корабль один за другим. «Адмирал Макаров» уже третьи сутки ходил галсами у кромки припая.

Наконец, начались, как их называют метеорологи, проблески: ветер неожиданно стихал, снег прекращался и на горизонте неоновой нитью вспыхивала кромка припая. Всё, можно лететь? Но затишье длилось недолго, буквально двадцать-тридцать минут. Ураган снова накрывал корабль. Потом продолжительность проблесков стала увеличиваться.

На корабле волнение нарастало. Люди — и члены экипажа, и участники экспедиции — начинали высказывать своё недовольство. Почему Лебедь не летит?!

А командир авиаотряда словно тигр в клетке метался по ходовому мостику, куда его вызвал для принятия решения начальник экспедиции. Запаса горючего на десять минут — это слишком мало, чтобы в короткий проблеск погоды уводить вертолёт за многие десятки километров от корабля. Рисковать Лебедь готов. Двенадцать лет службы в палубной авиации что-то да значат. Но риск не может быть самоцелью. Ведь ты рискуешь не только своей жизнью, но и жизнью экипажа, а на обратном пути — жизнью спасаемого полярника. К тому же как командир, как офицер Лебедь понимал, что самопожертвование бессмысленно, если ты не можешь выполнить поставленную задачу.

— Виктор Иванович, положение начальника экспедиции обязывает меня принимать решения и отдавать приказы. Но я жду вашего решения, — всё-таки не выдержал и самый выдержанный на корабле человек.

Майор Лебедь резко остановился, опёрся обеими руками о тубус выносного индикатора радиолокационной станции. На его скуластом лице заходили желваки. Медленно, с расстановками он проговорил:

— Я увижу, когда можно лететь…

И тут же поправился:

— Когда я должен лететь.

Прибывший на мостик по вызову старший лейтенант Анисимов, чтобы не оставаться невольным свидетелем неприятного инцидента, юркнул было в штурманскую. Но Асташов громко окликнул:

— Начальник гидрографической группы! Вы полетите с майором Лебедем как второй штурман вертолёта. Быстро к четвёртому помощнику — экипироваться. Взять с собой навигационные приборы. Изучить маршрутную карту. О готовности доложить.

За двойным стеклом прямоугольных иллюминаторов снова загудел снежный заряд. Послышался свист тугого напора ветра в корабельных антеннах. На мостике температура не опускалась ниже 18⁰С, но Игорь передёрнул вдруг озябшими плечами. В голове молниеносно пронеслось: если вначале экипироваться, а только потом изучать карту, значит решение послать вместе с экипажем вертолёта именно его, старшего лейтенанта Анисимова, начальник экспедиции принял только что.

Объяснялось оно просто. Над землёй вертолётчики летают в основном по ориентирам, над морем — тоже по видимым ориентирам: свой корабль, какой-то ещё пароход, который засекли при взлёте, может быть, есть остров или клочок берега, в общем, всё, за что может зацепиться глаз. И только тогда, когда ничего этого нет, — по радиокомпасу. Но «Адмирал Макаров» сейчас находился в непосредственной близости от Южного магнитного полюса и поэтому надежды на радиокомпас мало — ошибки в показаниях могли быть роковыми. А какие ориентиры над ледовой пустыней?.. Значит, штурману вертолёта нужна надёжная помощь более подготовленного корабельного штурмана.

Но почему именно он, старший лейтенант Анисимов? Ведь лучшим штурманом на «Адмирале Макарове» ещё в начале похода признан командир лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин…

Поспешно натянув на себя меховые штаны, альпак, унты, Игорь направился из находившейся в преисподней корабля вещевой баталерки не в штурманскую рубку за секстаном и другими приборами, а к себе в каюту. Сразу растолстевший и неуклюжий, он почувствовал себя в привычной обстановке небольшой каюты как слон в посудной лавке.

С трудом втиснулся в кресло и неловко задел молнией рукава край выглядывавшей из-под настольного плексигласа фотографии. Только сейчас он понял, что его привело в свою каюту. Из-под мутноватого плекса на него смотрели два родных лица. Двухлетняя Наташка обеими ручонками ухватилась за локоть матери, словно бы искала у неё защиты от фотографа. На её лице застыло недоумение. У Марины взгляд был какой-то отчуждённый, холодный. Наверное, потому, что в этот момент смотрела она не на Игоря, а в мёртвый объектив фотоаппарата.

Эх, увидеть бы их глаза в глаза. Хоть на секунду. Хотя бы на экране дисплея, как видят свои семьи космонавты.

«Что это я?.. Никак прощаться пришёл?». Игорь устыдился своих собственных мыслей. Но в нём будто что-то надломилось. И он дал волю чувствам. «Если сам Лебедь не решается лететь, значит немного шансов, что мы вернёмся. Родные мои, никто больше в жизни не будет вас любить так, как любил я… Как люблю я…».

В корабельном коридоре послышались шаги. Игорь вскочил и зачем-то накрыл фотографию под плексом лежавшей рядом лоцией. Поспешно вышел и дверь закрыл на ключ, чего раньше никогда не делал. Поднимаясь по крутому трапу на ходовой мостик, он на секунду остановился, чтобы унялась стучащая в висках головная боль. Сейчас Анисимов умом был совестливее, чем сердцем, потому снова одёрнул себя: «Ещё не взлетели, а я уже раскис. Неужели это и есть трусость?!».

В памяти молнией всплеснулось белобровое лицо Витьки Тимченко. Маленький, казалось, тщедушный альбиносик, он в курсантской роте был словно гадкий утёнок предметом насмешек и подтрунивания. Кличка у него была «Шмакодявка». Но не столько за малый рост и тщедушность, сколько за безграничную, страстную любовь ко всему живому. Он не давал в обиду муху, мог целый час выхаживать попавшую в компот пчелу, в увольнение ездил в Ораниенбаум, где ещё на первом курсе, случайно оказавшись в лесу, обнаружил высокий конус муравейника.

И вот почему-то именно ему, Витьке Тимченко, Игорь решился рассказать одну историю, которую раньше не доверял никому.

* * *

Пробежав сквозь ажурный строй нефтяных вышек, которые словно пограничные столбы отделяли подножия кавказских гор от кубанской равнины, ватага мальчишек так же бегом вытянулась цепочкой по тропинке, ведущей в густо заросшую лесом лощину.

Те, кто послабее, переходили на шаг, останавливались и, зная, что их поджидать никто не будет, поворачивали обратно. Как и везде, мальчишки этого рабочего посёлка нефтяников жили по закону сильнейшего. Слабый не только не получал помощи, сочувствия, но и был презираем.

Хотя и последним, но всё же Игорь добежал до пещеры. Рассказывали, что когда-то в ней нашли спрятанную партизанами «сорокапятку», а сейчас в неё можно было проникнуть только ползком. Высокий красноглинистый обрыв раздавил вход в пещеру, из которого словно бы ручьём растекался по склону белый упругий песок.

Прибежавший первым Борис Кушнарь, рослый, мускулистый парень, который в этой мальчишеской компании был и по возрасту старше всех, опять замышлял что-то недоброе. Игорь это понял по его издевательской улыбочке, с которой он карабкался к пещере по её песчаному языку.

Из их пацанов Кушнаря никто не любил. Он грязно ругался, не стесняясь даже девчонок, мог ни слова не говоря выхватить у кого-нибудь прямо изо рта бутерброд и, громко смеясь и чавкая, тут же съесть его. Мог до крови избить, если не согласишься идти с ним в чужой сад или «шухарить» на нефтяных вышках — чего-то там обязательно сломать, чтобы качалка остановилась. Зато и похвала Кушнаря в каком-нибудь разбойном, подлом деле ценилась очень высоко.

Оскалив в улыбке свои большущие и кривые зубы, Борис достал из-за пазухи свечку, спички и, сплюнув, приказал:

— Эй вы, черви, ползите сюда.

Пацаны послушно поползли на четвереньках по крутому песчаному языку.

— Ну!? Кто первым полезет в пещеру?..

Все приползшие к узкой щели входа отшатнулись. Даже смотреть было жутко на темнеющий у подножия красноглинистого обрыва провал. Ещё страшнее становилось от того, что Кушнарь мог кого-то затолкать туда силой.

— Что, уже по ногам потекло?.. Смотрите пиздюки, как это делает Борис Иванович.

Кушнарь лёг на живот, протиснул в чёрную пасть пещеры голову и плечи, на секунду задержался, потом, отбрасывая подошвами ботинок вязкий песок, пополз в страшное чрево. Довольно скоро он выбрался оттуда ногами вперёд, и все увидели, что в глубине подземной щели горит свеча. Она освещала пространство, в котором уже можно было встать на колени.

— Кто потушит свечу, тому отдаю свой самопал.

Пацаны молчали. Они были раздавлены смелостью Кушнаря и своей трусостью. Одно дело не лезть в пещеру, когда там ещё никто не побывал, и совсем другое, когда там горела свеча, зажжённая Борисом. Значит действительно все они — трусы.

— Ладно, суслики. Задача упрощается.

Кушнарь сделал ставший уже привычным жест — дотронулся подбородком до розового шрама на левом плече. Шрам был рваный и казался глубоким. Не так давно на рыбалке, неловко замахнувшись удочкой, Борис вогнал в своё плечо большой рыболовный крючок. Пацаны видели, как он вернулся к мотоциклу, достал из-под сиденья плоскогубцы и, не ойкнув, вырвал из своего плеча этот крючок с мясом.

— Так и быть, самопал получит тот, кто первым дойдёт отсюда до родника только по верхушкам деревьев, не спускаясь на землю.

И тут же все опрометью бросились на деревья. Только бы подальше от этой жуткой пещеры, которая для кого-то может враз стать могилой. И каждый представлял свою смерть задыхающимся в обвалившемся песке. Не пошевелить ни рукой, ни ногой, дыхание останавливается, но ты ещё живой. Живой в песчаной могиле…

Один Игорь, никем из убежавших не замеченный, остался у глинистого обрыва. У него горело лицо. Бил озноб. Да, он червь, гадкий, жалкий, на которого любой, кому вздумается, может наступить. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. По всему выходило, что жить червём ещё страшнее, чем лезть в пещеру. Но почему же тогда он не полез в это жуткое чрево при Кушнаре, не заслужил его редкую и такую высоко ценимую похвалу?..

Да потому, что при Кушнаре нельзя было отступать. Это выглядело бы ещё позорнее, чем промолчать и не полезть. А сейчас он в любой момент может вернуться. Одним рывком выдернуть голову и плечи из холодной могилы.

Игорь полез.

Дотянулся до свечи.

Опрокинул её. И она погасла.

А пацаны об этом так и не узнали.

* * *

Дослушав рассказ, Витька Тимченко искренне сказал:

–Я бы, наверное, не полез… А на хрена?..

Тогда у Игоря промелькнула мысль, которой он стыдился до сих пор: «Шмакодявка. Конечно, ты бы не полез…». Анисимов даже очень огорчился тем, что не по тому парню проверяет свои чувства.

А сейчас Витьки нет в живых. Но именно сейчас Игорь доверил бы ему всё, что его терзает и мучает. И не для того только, чтобы выговориться. А чтобы услышать Витькино слово. Что оно для него — теперь Анисимов знал точно. Витькино слово было (тогда, к сожалению, этого никто не замечал), есть и будет сама говорящая совесть.

* * *

Выл шторм. Небольшое океанографическое судно отчаянно вертелось между набегающих волн, не давая очередной волне ударить в борт и опрокинуть корабль. Как обычно по трансляции репетовалась команда: «На верхнюю палубу не выходить!».

На сигнальном мостике оставался только вахтенный сигнальщик, накрепко привязанный шкертом к ограждению. Когда новая пятиметровая волна ударила в правую скулу судна, сигнальщик еле удержался на ногах, но выронил из рук бинокль. Он понимал, что при следующем крене бинокль точно улетит за борт. Тогда матрос отвязался и стал ловить дорогой прибор по сигнальной палубе. Это увидел с левого крыла ходового мостика вахтенный офицер лейтенант Виктор Тимченко и заорал матросу что было мочи, чтобы перекричать грохот шторма: «Отставить!!!» Но вздыбившаяся в этот момент с левого борта волна, до этого казавшаяся небольшой, достала до сигнальной палубы, по ходу забросила Тимченко через оставленную открытой дверь опять на мостик, а матроса забрала с собой.

Виктор, больно ударившись об основание картушки компаса, тем не менее вскочил на ноги и опять бросился на левое крыло мостика. Командир, поняв, что произойдёт в следующую секунду, только и успел крикнуть вслед своему вахтенному помощнику: «Тимченко, отставить!!!». Но лейтенант уже перепрыгнул через леерное ограждение в бушующее море.

Тут же застопорили ход. Смогли развернуться, подставляя борт набегающим волнам и рискуя сделать оверкиль. Судьба дважды оказалась милостивой к небольшому океанографу. Не перевернулись. И через полчаса смогли выловить вахтенного сигнальщика — ему не дал утонуть спасательный жилет. Но на вахтенном помощнике командира судна, который должен находиться на ходовом мостике, не могло быть спасательного жилета…

Эту историю Игорю Анисимову рассказали сослуживцы Вити Тимченко. И после услышанного Игорь почему-то вспомнил Бориса Кушнаря…

Конечно, раньше было бы нелепо сравнивать Кушнаря и Тимченко. Но сейчас к Игорю пришло отчётливое понимание того, что сильный и бесстрашный Кушнарь за матросом не прыгнул бы. По какому-то странному парадоксу время родило сильных и смелых, но не способных помочь слабому, заслонить честного от подлеца. Люберы, ореховские, солнцевские и другие быки были уже тогда. Но зачем они, если за утопающим матросом прыгают «шмакодявки»?..

Анисимов часто вспоминает Витьку. Игоря мучает один и тот же вопрос: а смог бы он точно так же, без единой остановки мысли прыгнуть с ходового мостика в бурлящий смертельный котёл? Нет, не в отчаянии. И даже не спасая свою честь. А спасая неизвестного ему пацана, который сам, по своей вине оказался в этой пучине?!

Никто не знает и никогда не узнает, о чём думал Витя Тимченко в эти секунды. Надеялся он на своё спасение? И почему именно он? Ведь на мостике были и другие офицеры…

Все же Анисимову сейчас легче. Ведь у Витьки был выбор, который он мог сделать в свою пользу. А у Игоря такого выбора нет. Есть приказ, который по определению исключает любой выбор. Именно поэтому приказ — это спасительный вариант. Он не только исключает колебания, но и очень хорошо может спрятать и робость, и неуверенность в себе, и, если угодно, — даже трусость.

* * *

Когда вертолёт, оглушительно ревя двигателями и свистя винтами, оторвался от палубы «Адмирала Макарова» и стал набирать высоту уже над ослепительно белым полем припая, от корабельных переживаний Анисимова не осталось и следа. Конечно, он не мог представить всю экстремальность складывающейся ситуации так же отчётливо, как её представлял майор Лебедь, однако все чувства подавила жажда деятельности. И хотя радиокомпас пока ещё надёжно показывал курс на «Ленинградскую», Анисимов, зная, что вертолётчики не любят летать по приборам, а любят летать по ориентирам (если, конечно, видна земля), решил вести «карандашную» прокладку курса на своей штурманской карте до полярной станции и обратно независимо от устойчивости работы радиопривода.

К этому моменту об особенностях советской антарктической станции «Ленинградская» Игорь знал многое. Расположенная на северном побережье Земли Виктории, она была самой удалённой от «столицы» советских антарктический станций — «Молодёжной». Если, скажем, дизель-электроход «Капитан Марков», который сейчас работает в районе «Молодёжной» в море Космонавтов, срочно снимется и полным ходом пойдёт на выручку полярникам «Ленинградской», то к станции он подойдёт не раньше, чем через месяц — когда помощь может уже и не понадобиться. Поблизости никаких других судов нет. Значит, вся надежда на военморов «Адмирала Макарова».

Как только на «Адмирале Макарове» получили радиограмму-SOS начальника 28-й Советской антарктической экспедиции Корнилова, сразу же начался анализ погодных условий и ледовой обстановки в море Сомова, на берегу которого находится «Ленинградская». Как свидетельствовали и наши советские, и иностранные полярные исследователи, море, названное в честь руководителя 1-й Советской антарктической экспедиции М.М. Сомова, — один из самых суровых районов Южного океана. Почти круглый год оно покрыто дрейфующими льдами. Именно здесь формируется один из самых крупных в Антарктиде ледовый Балленский массив. На пути к берегу на несколько десятков километров постоянно держится мощный припайный лёд, который и формирует гигантские айсберги.

Изучению условий подхода к «Ленинградской» очень хорошо помогал опыт «Оби» и «Михаила Сомова». В 1972 году дизель-электроход «Обь», пробившись через ледовую перемычку моря Сомова, остановился у сплочённых дрейфующих льдов в 80 километрах от «Ленинградской». Поэтому разгрузку судна и смену полярной экспедиции провели вертолётом. А когда операция уже заканчивалась, привычный стоковый ветер, внезапно перешедший в ураган со скоростью более 50 метров в секунду, очень быстро сплотил льды на перемычке и вокруг «Оби», а ударивший апрельский мороз сковал их в сплошной массив. Так накануне антарктической зимы начался вынужденный дрейф, который продолжался почти четыре месяца. Тогда экипаж «Оби» спас значительный запас горючего и продовольствия, предназначавшийся для других антарктических станций. Повезло и с тем, что за всё время дрейфа не было критичного обжатия сплотившимся льдом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • Дрейф

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Военморы. На воде, под водой, в небе и на земле предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я