Смутные годы

Валерий Туринов, 2022

1609 год. Московское государство становится ареной борьбы за власть. Даже тот, кто не властолюбив и честно служит родине, может пострадать от этой борьбы, а властолюбцы могут и подавно. Они ведь только и думают, как подставить друг другу подножку. Шведский король Карл отправляет наёмников в помощь русским, опасаясь, что дела польского короля Сигизмунда в войне за московский трон пойдут слишком хорошо. Царь Василий Шуйский боится своих младших родственников, могущих отнять у него власть. Самозванец Матюшка, притворяющийся царевичем Димитрием, подозревает своего верного «боярина», атамана Заруцкого, в измене. Таковы реалии Смутного времени, отражённые в историческом романе Валерия Туринова. Книга является продолжением романа «Вторжение в Московию», ранее опубликованного в этой же серии.

Глава 5

Григорий Валуев

В ночь со второго на третье мая к воротам деревянного городка Иосифова монастыря скрытно подступили две тысячи пеших и конных ратников Григория Валуева. Рядом подошёл и расположился с тысячей шведов и французов де ла Виль. Он расставил по местам роты, приказал капитанам ждать его сигнала и отправился к русским. Поминутно натыкаясь в темноте на повсюду затаившихся и готовых к штурму воинов, он с трудом отыскал Валуева.

— Ну что? — вопросом встретил его Григорий.

— Рассветёт, пойду с петардами к воротам.

— Хорошо, валяй! — согласился Валуев. — Только сейчас замри, чтобы поляк не смекнул, что мы обложили его.

— О-о, замри, замри! — оживился де ла Виль, рассмеялся. — Мы замри — поляк умри!

— Посмотрим, — неопределённо буркнул Григорий, нахмурил брови, глянул на француза; он не понимал, отчего тот веселится, когда дела у них идут неважно. — А теперь дуй к своим! Светает, пора, — добавил он и замолчал, чтобы уловить хоть какие-нибудь звуки из монастыря.

Но там не было слышно ни привычной переклички часовых, ни бряцания оружия, ни редкого мирного всхрапа лошадей.

Де ла Виль, заметив озабоченность хмурого русского воеводы, понял, что тут ему больше делать нечего.

— Я пошёл, — сказал он.

— Давай — дуй! — бросил Валуев.

Де ла Виль шагнул в сторону и сразу же словно растворился в серой дымке.

Тёмная майская ночь, подходя к концу, стала наполняться предрассветной мглой.

Григорий прислушался к той стороне, куда только что ушёл француз. Но там всё было так же тихо, и это насторожило его.

«Вот здесь-то и может быть опасность», — подумал он, внутренне подобрался и почувствовал, как в груди размеренно застучал какой-то молоточек, словно предупреждал о близости большого боя.

Он беспокойно заходил взад-вперёд, мысленно следуя за каждым движением француза.

«Вот он идёт к воротам… Подходит… На минуту затаился, прислушивается… Крепит петарды… Мешкает… Алебардщики опасливо поглядывают на стены… Поджигает… Бегут!»

И в то самое мгновение, когда он представил себе бегущих от монастыря французов, впереди что-то глухо хлопнуло, и мелькнул слабый огонёк.

Эхо взрыва отразилось от городских стен, с лёгким шорохом прокатилось над воинами и увязло где-то позади.

Затем раздался нестройный вскрик русских и шведов: «Аа-аа!»… И к воротам деревянного городка покатилась серая расплывчатая масса людей.

Бежавший впереди стрельцов Тухачевский остановился, когда увидел настежь распахнутые ворота… «Ловушка!» — молнией пронеслось у него в голове… Он закричал, хотел было остановить стрельцов, но те потоком нахлынули на него, подхватили и увлекли в крепость, пронесли через ворота и швырнули на широкий крепостной двор…

А в крепости эти взрывы петард подняли гусар из постелей и выбросили во двор, полуодетых, без доспехов. Первой от растерянности оправилась рота Рудского. Гусары выбили русских и наёмников за каменные стены и захлопнули за собой ворота. И тут же они сообразили, что в крепости оказались как в ловушке, и заметались.

Русецкий стал кидаться с десятком гусар то к наглухо забитым монастырским воротам, то откатывался от них, беспорядочно носился по двору.

— Там же колодки! — взвизгнул Мархотский. — Пьян, нализался!..

Русецкий вспылил, выхватил саблю и кинулся на обидчика.

Но его чуть не сбил с коня и оттеснил откуда-то появившийся Рудской. Тот осадил скакуна и рявкнул: «Москали кругом, а вы драться!.. За стены жмётесь!»

И он поскакал по монастырскому двору, крича хриплым голосом:

— Где ваша храбрость и слава?! За мной, гусары! Вперёд!..

Он пришпорил коня и устремился к воротам. Мархотский и с ним ещё десяток гусар последовали за ним. Они выметнулись из монастыря на городскую площадь, на полном скаку ударили из мушкетов, затем выхватили сабли и столкнулись с русскими.

«Ссадил!» — мелькнула в голове у Мархотского пьянящая мысль, когда он коротким взмахом палаша прошил московита.

Но тут же выстрел срезал под ним коня. Он повалился вместе с ним вниз и, падая, услышал глухой топот копыт и нестройные крики гусар, которые вылетали попарно из монастырских ворот, словно их там запускали катапультой.

Мархотский поймал лошадь московита, которого только что срубил, вскочил в седло, залихватски гикнул и ринулся на помощь своим.

Гусары выбили со двора неприятеля, заперли ворота и полезли на стены крепости защищать зубцы.

— Мархотский! — крикнул Рудской ротмистру. — Видишь, где они засели! — показал он на высокую деревянную башню, откуда шведы уже начали обстреливать из мушкетов защитников крепости. — Сейчас дадут нам жару! Надо отбить башню! Бери гусар — и живо туда!

Мархотский с гусарами выскочил за стены крепости. Они вломились на башню, и русские и шведы отступили под их натиском. Мархотский вернулся назад к Рудскому, просипел, еле переводя дух:

— Не удержим!.. Давай команду жечь!.. Пугнём их огоньком!

Рудской оглядел посад: он не решался поджигать его.

Мархотский нетерпеливо забегал по стене, недовольный тем, что тот медлит. Затем он с досадой махнул на него рукой и кинулся назад к башне. Через несколько минут там полыхнуло пламя. Прокалённая многолетним солнцем деревянная башня выбросила в небо высокий столб дыма. Остановить гусар, ожесточённых неудачной стычкой, теперь было невозможно. Со стен крепости во все стороны на дома пригорода полетели горящие головешки. И пошёл, загулял пожар, выжигая посадские избёнки.

Валуев понял, что надумали поляки, выругался и подозвал вестового.

— Разыщи де ла Виля и передай, чтоб отходил!.. Поляк выкуривает нас! Ну что ж — жечь так жечь! Устроим для них весёлый денёк! Без припасов не повоюют! Вылезут, как крысы! Хвост-то и прижмём!

Вестовой ускакал к шведам. А Валуев с десятком конных двинулся собирать свой полк.

— Отходи, отходи! — понеслось по русскому войску. — Поджигай!.. Отходи!..

— Яков! — окликнул Валуев Тухачевского. — Ты вот что, пройдись посмотри, сколько наших полегло. Что-то очень много…

Войско Валуева и наёмники отошли от Иосифова монастыря и расположились станом в семи верстах от него. К ночи все дороги в обитель были перекрыты конными дозорами. Наблюдать же за её стенами ушли пластуны.

А в это время Рудской, кое-как наведя порядок в крепости, собрал ротмистров и поручиков в трапезной и прямо заявил им: «Не высидим! Надо идти к Зборовскому!»

— Бартош, давай я пойду! — предложил Мархотский.

— Нет, ты нужен здесь.

— Пойду я! — твёрдо заявил Русецкий, чувствуя свою вину перед войском.

Рудской согласился и велел ему, чтобы он передал Зборовскому, что если тот не поможет, то они оставят монастырь и его тут же займут москали.

* * *

Уже с самого утра следующего дня на дорогах, ведущих на запад и юг от монастыря, застучали топоры. Стрельцы и казаки спешно строили острожки вокруг обители, зажимая её в кольцо так, как учил Скопин, школа которого не пропала зря для Валуева.

Жизнь у Григория Валуева была переменчива, но, в общем-то, укладывалась в одну колею. И одна из таких перемен началась с первым ударом набатного колокола в то памятное для всей Москвы раннее майское утро…

Со многими другими, такими же дворянами и боярскими детьми, оттеснив в сторону копейщиков Маржерета, он бегал по палатам царского терема. И они никак не могли найти самого Димитрия. И он помнит, как потом полетел и мгновенно взбудоражил всех крик: «Нашли, нашли!.. У Борисова шутовского городка! Под стеной!..»

Масса служилых увлекла его на этот крик, и он оказался со всеми на подоле, у кремлевской стены, где их остановили стрельцы. Те окружили какого-то человека, лежавшего на земле, выставили мушкеты и никого не подпускали к нему.

Он присмотрелся, узнал Димитрия.

В одной белой нательной рубахе, с потным, искажённым от боли лицом, тот полулежал на боку, с тревогой взирал на толпу, изредка бросая полные надежды взгляды на стрельцов.

Валуев встретился с ним глазами и смутился, не зная, что делать: перед ним был царь…

Толпа колыхнулась, стала напирать на стрельцов, и те, угрожая, подняли мушкеты: «Не при, собака, а то вдарю!»

— Стрельцы, отдайте его нам!

— Царь — не видишь, что ли?!

— Обманщик!.. Вор!..

— Бояре идут! Шуйской!..

Настороженно бросая взгляды на толпу, подошли Василий Шуйский и Голицын. С ними был и окольничий Михаил Татищев. Шуйский и Голицын, в окружении боевых холопов и большой группы дворян, выдвинулись вперёд из толпы и оказались прямо перед стрельцами, позади которых виднелась на земле фигура самозванца…

Василий Голицын, возбуждённый и решительный, почему-то затоптался на месте, затем тесно прижался к Шуйскому и закричал, не глядя на самозванца и больше обращаясь к толпе:

— Стрельцы, почто не пускаете народ?! Не даёте суд праведный вершить!

— То ж государь!..

— Какой такой госуда-арь! — завопил Шуйский, голос у него сорвался: «Кха-кха!..»

А рядом с ним как-то странно задвигался Голицын, заскакал бочком к самозванцу, ближе, ещё ближе, уже сжаты кулачки, и вдруг он взвизгнул:

— Гришка, Расстрига, вор!

— На то Бог судия! — ответили стрельцы.

— Глас народа — Божий глас! — находчиво ввернув знакомое Шуйский, и его от злости передёрнул озноб…

— Не подходи, не поглядим, что боляре, стрелять будем! — вскинули стрельцы мушкеты на него и Голицына.

— Братцы, да что с ними толковать! — закричал Валуев. — Выжжем стрелецкий посад!.. Опустошим, если не выдают полячка!

Толпа заволновалась и двинулась в сторону ворот с явным намерением привести угрозу в исполнение.

— Стой, глянь, бегут!.. А ну, хватай его — крути!..

Отчаянные смельчаки ринулись за разбегающимися стрельцами. Другие же бросились на самозванца.

Валуев увидел, как на того навалилось несколько человек, заломили ему руки и потащили к терему. Там его бросили на ступеньки высокого крыльца и обступили, задышали злобно, перекошенные:

— Говори, говори, кто таков?!

— Димитрий я! Димитрий! Знаете же, знаете!..

— Врёт!.. Вор! Обманщик!.. Таких царей — вон сколько у меня на дворе!

— Еретик!.. И жёнка латынянка!..

А кто-то уже кулачищем его — хрясь!.. И его рубашку, белую, опрыснуло кровушкой!.. И ногами, ногами его!..

И Гришка, размазывая красные сопли, заползал по земле и страшно заскулил:

— Марфу, царицу спросите! От чистого сердца скажет… вашу мать!.. Димитрий я!.. Сво-олочи-и!.. Богом спасённый!..

— Давай, давай — бей! Ишь как заворовался! — вырвалось у Валуева.

Он уже не соображал, что происходит, захваченный непонятной злобой к поверженному человеку, который к тому же ещё и сопротивляется.

— Люди, негоже так! Не по-христиански — душу отымать зазря! — раздалось из толпы.

— А вдруг Димитрий?! Как тогда?! Ведь государь же! Зови старицу!.. Не дадим без неё вершить суд! Послать за ней!

— А ну, дуй в Вознесенский: скажи старице, что тут делается! Если он её, пускай спасает! Давай, пока не поздно! Народ лютует — изверился!..

Несколько человек бросились в сторону Фроловских ворот, к Вознесенскому монастырю.

У Василия же Шуйского заныло в груди при одной только мысли о недавних мучениях на Лобном. Тогда лишь милость той же старицы Марфы отвела от него топор… «А теперь, если Вор вывернется, то уже никто не спасёт!..»

«Кончать, только кончать!» — мелькнуло у Голицына, и он подал знак Валуеву.

Григорий понял его, сунул под кафтан короткую пищаль и протиснулся вперёд. Кто-то, тесня, надавил сзади на него, и он оказался рядом с самозванцем.

— Да что толковать с польским свистуном! — фальцетом выкрикнул он, с трудом выгоняя из головы мысли о том, что это царь. — Вот я угощу сейчас тебя!..

Он выдернул из-под кафтана пищаль и выстрелил в самозванца.

Тот взметнулся на ноги, схватился за живот, охнул, согнулся пополам и шагнул к нему, глядя на него снизу вверх и пытаясь, с усилием, распрямиться так, что большая бородавка на верхней окровавленной губе у него тряско вздрагивала, вздрагивала… и всё вздрагивала…

Григорий не выдержал вида этой вздрагивающей бородавки и невольно отступил назад. Но тут чья-то услужливая сабля опустилась на кудрявую голову самозванца, и тот без звука уткнулся в землю лицом.

И всех бояр сразу точно сдуло ветром.

Мелкие служилые, оставшись наедине с убитым, в нерешительности уставились на него. Затем они подхватили его за ноги и поволокли к Фроловским воротам: грубо, по грязи, обнажённого, срамно…

У Вознесенского монастыря они неожиданно столкнулись с великой старицей.

Марфа остановилась перед возбуждённой толпой, которая загородила ей дорогу. По бокам, поддерживая её под руки, робко замерли её келейницы, подозрительно глядя на толпу из-под низко повязанных чёрных платков.

Бегавшие за старицей шмыгнули в сторону, исчезли. Труп самозванца поспешно бросили. Толпа смешалась. Огромная и на вид грозная, она, казалось, в одно мгновение усохла, сжалась в один бесформенный комок, от которого по сторонам проворно разбегались какие-то тени.

Через минуту в толпе оправились от замешательства, всплеснулись дерзкие крики: «Эй, старица! Твой ли это сын?.. Скажи правду, чтобы народ не сомневался более!»

— Об этом спросили бы его самого… — сказала Марфа и негромко, но гневно бросила толпе: — Посмели бы?!

Она презрительно оглядела притихших людей, повернулась и пошла назад к монастырю.

Толпа на мгновение замерла. Затем люди очнулись, заулюлюкали, подхватили за ноги труп и выволокли его на Лобное место. Следом подтащили труп Петьки Басманова и бросили рядом…

* * *

Давно это было и в то же время, кажется, будто вчера, хотя уже прошло четыре года. После того дня многое в жизни Григория изменилось.

Он поднялся с лавки, тряхнул плечами, словно сбрасывал воспоминания, прошёлся по избе, в которой устроил свою ставку вот здесь, в деревеньке под Иосифовым монастырем.

Ночью Валуева разбудил его холоп. Григорий поднялся, накинул кафтан и вышел из-за занавески.

У порога избы стоял Тухачевский.

— Зачем тревожишь среди ночи? — недовольно проворчал Григорий, насупив брови.

— Перебежчики из монастыря, важные вести, — ответил сотник и виновато отвёл от него взгляд.

— Веди! — бросил Григорий.

Тухачевский вышел и тут же ввёл в избу троих служилых. Один из них, среднего роста, худощавый, с острым носом и глубоко посаженными невыразительными глазами, держался уверенно. Судя по одежде, он был городовым боярским сыном. Два других, похуже одетые и не такие смелые, встали позади него, как будто прикрывались им.

— Кто такие?! — строго спросил их Григорий.

Уловив, как испуганно вздрогнули от его окрика те, что жались позади, он молча усмехнулся: «Как куропатки!»

— Люди митрополита Филарета, — ответил остроносый.

— Так Филарет в монастыре, у Рудского?! — удивлённо вскинул брови Григорий.

— Да, там… И другие бояре из Тушино…

От этой новости Григорий на минуту задумался.

— Почто здесь оказались?! — сердито повысил он голос, чтобы испугать тушинцев и заставить проговориться о цели побега.

Но остроносый не смутился, спокойно ответил:

— Филарет послал предупредить: поляки упали духом, караулы не несут, ругаются. Одни под Смоленск тянут, другие — в Калугу… Ударить надо по ним. Без боя побегут…

Он посмотрел на Тухачевского, как будто искал у того поддержки в искренности своих слов. Натолкнувшись на его равнодушный взгляд, он снова обратился к Валуеву:

— Завтра вечером уходят из крепости.

— Всё? — спросил Григорий его.

— Да, — кивнул тот головой.

Григорий потёр руками лицо, разгоняя остатки сна, затем подошёл к перебежчикам, усмехнулся:

— Если соврали — болтаться вам на берёзе! Подсушу, как тряпки!

— Уведи! — приказал он сотнику. — Да крепкую стражу приставь, чтобы не сбежали. Завтра проверим их…

Тухачевский увёл перебежчиков. Вернувшись назад, он спросил Валуева:

— Что делать-то?

— Спать, — сказал Григорий. — Сейчас спать. Теперь поляк никуда не денется. Отдохнём и завтра придавим, здорово придавим!.. Чую, правду говорят перебежчики. Иди спать, Яков!

Тухачевский ушёл. Григорий прошёлся по избе, затем вышел во двор. Подле забора маячили неясные тени караульных.

Ночь была прохладной. Дул сильный ветер, натягивая тучи. Пропели первые петухи. Стало светать.

«Никола вешний позади, а травы нет, — появились у него опять в голове мысли, что донимали днём. — Коней кормить нечем. Припоздала весна, припоздала… Поляка бы не упустить!»

Где-то вдали несильно громыхнул гром, будто сообщал, что вот наконец-то по-настоящему идёт весна. Громыхнул ближе, ещё ближе. От низких, густых чёрно-синих туч, что заволакивали небо, снова стало темнеть. А вот ударило совсем рядом, гулко, раскатисто, и упали первые крупные капли дождя. Затем зашумело, заплескалось, хлынул холодный весенний ливень, стеной накрывая деревню и стан русских.

Григорий заскочил в избу.

«Хорошо-то как!» — стряхивая с мокрой головы воду, радостно подумал он, уверенный в удаче в предстоящем бою…

Роты гусар походным порядком выступили из монастыря и двинулись на запад. За ними заскрипели повозки, гружённые полковым и личным имуществом, и телеги с дворовым барахлом русских, настроенных уйти под Смоленск, к королю. Следом примкнули донские казаки и ещё рота гусар.

Солнце медленно подкатилось к горизонту, густо покраснело и скрылось. Наступили долгие светлые майские сумерки.

Колонна гусар вышла на дорогу, что вела к плотине. И тут ей в тыл, громко крича, ударили стрельцы, чтобы отсечь путь назад к монастырю. Роты отбили нападение и тронулись дальше. Не прошла колонна и версты, как стрельцы снова ударили ей в тыл.

Рудской подозвал к себе Мархотского: «Москва хочет задержать нас здесь до утра! Надо оторваться! Отступаем к реке! Но без паники!»

Отбиваясь от мелких наскоков пехоты Валуева, колонна подошла к реке.

Стало светать. С рассветом упал густой туман. Неширокая река, с узкими бродами и глубокими ямами, в которых весеннее половодье крутило водовороты, казалось, появилась в тумане внезапно.

Гусары и пехотинцы с ходу врубились в леденящую весеннюю воду. И тут всё смешалось. Торопясь переправиться, и вместе с повозками, они проскакивали мимо бродов. Несильное, но коварное течение подхватывало их и сносило куда-то вниз, за сплошную пелену тумана. Оттуда слышались негромкие всплески, крики о помощи и ржание коней…

Мархотский переправился со своими гусарами и подскакал к Рудскому:

— Надо задержать здесь москву!

— Нет времени! Уводи людей от реки: через плотину, на дорогу к Царёву Займищу! Быстрее, быстрее, ротмистр! В этом наше спасение!

Роты спешно направились к плотине, что разделяла надвое обширную болотистую низину. И там, у плотины, головной отряд напоролся на залп пехотинцев Валуева. Сильный огонь стрельцов густо посёк ряды гусар и остановил колонну.

— Вперёд, только вперёд! — завопил Рудской и первым пустил своего скакуна на плотину.

Роты ощетинились копьями и понеслись на стрельцов. Они смяли тех, что стояли у них на пути, ворвались на плотину и под огнём русских пробились на другую сторону плотины. За ними покатились, загромыхали колёсами повозки. Над плотиной поднялся неимоверный шум, брань, выстрелы и вопли.

За плотиной Рудской собрал всех своих воинов. Когда он построил колонну, то увидел перед собой не более трети от полуторатысячного отряда, с которым выступил из монастыря. И он невольно растерялся, со слезами на глазах обвёл взглядом жалкие остатки своего полка.

— Панове, друзья мои, не забудем этот день!.. Припомним всё москве!..

Сильно поредевшее его войско спешно двинулось на запад, чтобы подальше отойти от плотины, пока ещё не совсем рассвело и русские не успели ввести в дело конных. Впереди отряда из предосторожности пустили донских казаков, и те маскировали его под войско Шуйского. Через два дня его полк добрался до Зборовского и соединился с ним.

А Валуев, разгромив поляков, занял Иосифов монастырь и захватил там тушинских бояр вместе с Филаретом. Ростовского митрополита он сразу отправил в Москву. Послал туда же, к государю, от себя с сеунчем князя Тимофея Оболенского-Чернова, который служил у него полковым головой.