Сибирские перекрестки

Валерий Туринов, 2021

Валерий Игнатьевич Туринов родился и вырос в Сибири, Кемеровская обл., Горная Шория. Окончил МИСиС, а затем там же защитил и докторскую диссертацию. Автор за 25 лет, начиная со студенчества, работая летом в геологических экспедициях, объездил Сибирь и Дальний Восток: хребты Дуссе-Алинь и Сихотэ-Алинь с побережьем Японского моря, Амур, Даурию, север Якутии, притоки Витима, Западные и Восточные Саяны, Ангару, Туву, а также Оренбургские и Казахстанские степи. В экспедициях вёл дневники, которые легли в основу предлагаемых повестей и рассказов.

© Туринов В.И., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Сайт издательства www.veche.ru

Повести

Бурьян

На новое место работы буровики попали не сразу. Сначала Ан-2 забросил их из Усть-Куйги в какую-то якутскую деревушку, высадил на пустынной щебенчатой полосе, коротко разбежался, вспорхнул и ушел назад за невысокие горы.

Деревушка оказалась крохотной, стояла на самом берегу реки Селеннях, в топком низменном месте. Поэтому на ее единственной улице, даже в сухую погоду, стояла непролазная грязь.

Буровики сходили в магазин, вернулись и пошли к лесочку, что подступал вплотную к полосе, намереваясь сесть там, выпить и перекусить.

В лесочке оказалось якутское кладбище, от необычного вида которого они сначала даже забыли, зачем пришли. На кладбище там и тут были видны вспученные вечной мерзлотой могильные холмики с вылезшими из земли крестами, покосившимися, а кое-где и упавшими. Но удивило их не это. Они уже знали, что вечная мерзлота — коварная штука и в конце концов выталкивает постепенно все, что в ней стараются укрепить. Удивил их вид могил, сооруженных на деревьях. Высоко над землей, на деревянных помостах, лежали какие-то длинные, в человеческий рост, свертки из матрасной ткани. Рядом с ними на помостах валялась различная утварь, которая, очевидно, нужна была усопшим в их иной жизни: тазики и чашки, алюминиевые дешевые общепитовские ложки, монеты, на ветках висели оленьи шкуры и копыта…

— Э-э, ребята, мы не туда попали! — брезгливо скривил рот один из буровиков, которого все почему-то звали Аркашкой, не то презрительно, не то по-простому. — Пошли отсюда! Не здесь же есть!..

— А что! — удивленно протянул Петька. — Я вон жил на кладбище два года. И ничего! А ты есть не хочешь! Они, покойнички-то, почище нас будут. С ними хорошо, спокойно…

— Это твое дело — где жить! Живи хоть в могиле! А я не буду жрать здесь! И вообще, что за народ — ходят на могилки и там устраивают жрачку. Может, это нормально, поминками называют, но мне это не по нутру!

— Оно гнилое у тебя! — протянул Петька. — Ты погляди, харя, везде падаль, гниль! Жизнь так устроена, пожив, отмирает, в землю уходит, а ты по ней ходишь. Лучше на ней, чем под ней!

— Ух ты, какой умный! По роже-то, лагерный, а туда же!.. Поди, начитанный!..

— Да хватит вам! — остановил их перепалку Елисей, самый молодой среди них. — Не хочет, не надо! Пойдем на полосу. Мне тоже неприятно, хотя можно и здесь. Не все равно где пить?..

Поругиваясь, они вышли на летное поле и расположились на его краю, ближе к деревне. Разлили, выпили, закусили. Не успели закончить, как послышался стрекот вертолета.

— Ну, вот и «мишенька» летит! Давайте, мужики, собирайте все, по-быстрому. Летуны ждать не любят! — заторопил приятелей Аркашка.

Подошел Ми-8, сел на поле недалеко от изгороди, возле которой сидели буровики. Из деревушки пришла подвода с пустыми флягами, остановилась у люка вертолета.

— На буровую полетишь? — подошел Аркашка к штурману. — Тебе, поди, сообщили, чтобы забросил нас туда.

— Да, но сначала закинем фляги на ферму, — ответил тот.

— Ребята! — крикнул буровикам из кабинки пилот. — Помогите загрузить фляги и слетайте с нами на ферму. А потом доставим вас куда надо! Идет? Все равно вам сидеть, пока мы не обернемся!

Приятели покидали в «брюхо» вертолета фляги, залезли сами. Машина сразу же поднялась и, не набирая высоты, низко пошла над долиной. Минут через десять вертолет приземлился около балка, стоявшего в густой кочковатой траве. Никакого скота поблизости видно не было. Из балка вышли два якута, приняли из машины пустые фляги, потом все вместе загрузили полные, и вертолет пошел обратно в деревушку…

До буровой летели минут пятнадцать. Внизу, во всю ширину долины, насколько хватал глаз, виднелись бесчисленные озера: большие и маленькие, размером в уличную лужу.

На стан буровиков вертолет вышел незаметно. С высоты полета он почти не проглядывался, сливаясь с грязно-серым фоном травянистой кочковатой тундры.

Вертолет развернулся над озером, внизу мелькнула шлиховая, поодаль от нее разбросанно стояли балки и палатки.

Пилот кинул машину в вираж, повел по спирали, нацеливаясь на посадку в стороне от стана.

«Далеко, — подумал с досадой Петька. — Нет чтобы поближе! Барахло-то кто таскать будет!»

Машина зависла над кочками, бортмеханик открыл люк, выпрыгнул наружу, быстро потыкал палкой в кочки, махнул рукой пилоту… Машина грузно опустилась на землю, однако для подстраховки пилот держал ее чуть-чуть на весу и не позволял осесть всей тяжестью на кочковатую болотину. Бортмеханик крикнул что-то невнятное буровикам, и из люка на землю полетели рюкзаки, спальники, за ними ящики с продуктами, мягко вывалились мешки с хлебом, а затем выпрыгнули и сами буровики под бешено вращающийся со свистом огромный винт.

От стана подошли два бородача, поздоровались. Один из них, мастер, переговорил о чем-то с бортмехаником, затем отступил в сторону.

Бортмеханик залез в люк, махнул рукой, чтобы на земле были внимательнее. Вертолет приподнялся с кочек, на секунду завис над землей, затем быстро пошел вперед и вверх, резко набирая высоту и на прощание обдав стоявших внизу бешеными вихрями воздуха.

Буровики оставили ящики с консервами и маслом на полосе, все остальное забрали с собой и пошли к стану.

Мастер привел их к огромным палаткам, натянутым на прочный каркас из лесин и с настилом из досок поверх бревенчатого основания.

— Ребята! — обратился он к ним. — У нас балков мало — не хватает. В них живут только семейные, поэтому вас поселим в палатке. Выбирайте любую, — предложил он им. — Обе свободны…

Петька и Аркашка заглянули в одну из палаток. Там, внутри, было просторно, сухо и тепло. Стояло несколько коек, в углу была видна железная печка с дымоходом, выведенным через стенку.

— Вот в этой и поселимся! — сказал Петька, заметив молчаливые одобрительные взгляды своих новых приятелей. — Все равно в какой. Она подходит нам, мастер!

— Ну, что ж, устраивайтесь… А кто из вас Петр Мясоедов?

— Ну, я! — настороженно проговорил Петька, недоумевая, как успели вести о нем уже дойти сюда.

— Мне передали, ты на буровой первый раз и у тебя нет никакой специальности. Так?

— Да, так.

— Придется тебе тогда работать на подхвате. Сейчас дня на три пойдешь помощником на долбежку, а потом придет вертолет: перебросим тебя в отряд поисковиков, что работает сейчас на той стороне долины. Их там всего трое, и им нужен помощник с устройством лагеря на новом месте. Вот тебя и еще кого-нибудь временно, на недельку, перекинем туда… Как лагерь поставите — заберем назад. Понятно?

— Да, понятно, — ответил Петька, подумав, что пронесло, и сразу повеселел. — Надо — так надо. О чем разговор, мастер!..

— Все, ребята, устраивайтесь. Завтра с утра вы двое — на буровую, а ты — на промывку, — сказал мастер Аркашке. — Там тоже люди нужны.

Он ушел.

— Елисей, а что на промывке делают? — спросил Петька своего более опытного приятеля.

— Пробы с долбежки и шурфов моют, смотрят состав осадочных пород. Ну, есть ли там руда или порода пустая… Да ты бы спросил об этом мастера — он лучше объяснит.

— Ну а дальше что, что с пробами?

— Шлихи-то — на анализ отдают, в лабораторию. А там девки сидят и под микроскопом что-то считают… Интересно! Мне одна лаборантка в Усть-Куйге в микроскоп заглянуть давала…

— В другое место ты у нее заглядывал! — хохотнул Аркашка.

— Иди ты, дурак!..

— Ладно, Елисей, оставь его, — вступился Петька. — Что дальше-то?

— Она мне показывала споры от растений. Говорит, им миллионы лет! Видишь, как давно — и ничего, сохранились.

— Врешь ты, Елисейка! — прервал его Аркашка. — Не может того быть! И что же, посади эти споры — вырастут в деревья?

— Не знаю! Как-то не подумал спросить! А ты, Аркашка, башковитый! Смотри-ка — посадить!

— А может, еще и мамонтов оживлять? — съязвил Аркашка. — Их здесь тоже находят! Или динозавров из яиц высиживать, ха-ха!

— Что загоготал, как дурак! Дай лучше мыло, мое где-то затерялось. И пожрать не мешало бы. Здесь как — котлопункт?

— Да, наверное…

* * *

С утра буровики погрузили, как обычно, на огромные тракторные сани пустые чаны для проб, закатили пару бочек солярки и уселись сами.

Трактор-болотник, пыхнув выхлопом так, что на трубе мотора подскочила заслонка, стронул сани с места и зашлепал широкими метровыми траками по разбитой тундровой дороге, утопая на половину гусениц в сплошном киселе грязи.

Через некоторое время болотник лихо подтянул сани к первой буровой и остановился. С саней сгрузили чаны, скинули пару мешков соли, бочку солярки, и трактор двинулся дальше — на следующую буровую.

Петька остался на первой буровой в напарниках с мужиком лет сорока. Буровик в нескольких словах объяснил ему, что надо делать, добавив, что остальное он узнает в процессе работы. Он завел долбежку, передвинул ее на новое место, воткнул в землю опоры у долбежки и, крикнув Петьке: «Давай, пора!» — запустил долото, которое быстро, как в масло, стало погружаться в вечную мерзлоту.

С этим напарником Петька проработал три дня и все время молчком, так что он даже устал от этого и легко расстался с ним, так как кроме молчаливости его тяготила в буровике еще его прилежность и какая-то мелочная старательность.

* * *

Через три дня пришел вертолет и перекинул Елисея и Петьку в поисковый отряд Лавишева. Перед этим мастера предупредили по рации, что вертолет будет во второй половине дня и чтобы люди были на месте и ждали.

Вертолет пришел как по расписанию, дал, как обычно, круг над станом и, застрекотав, завис над посадочной площадкой.

Елисей и Петька подхватили свои рюкзаки и спальники и забрались в «брюхо» вертолета, который тут же снялся и пошел по прямой, пересекая долину с ее многочисленными озерками и змейкой петляющей рекой Селеннях.

Пилот вывел машину к противоположному гористому краю долины и повел ее вдоль долины, отыскивая речушку, в которой находился отряд Лавишева. Вот он, очевидно, сориентировался, потому что круто заложил вправо и повел машину вверх по речушке.

С первого захода пилот промахнулся: проскочил мимо палаток, не заметив их, и ушел далеко вверх. Это стало ясно, когда речушка начала теряться в скалах и под брюхом вертолета пошли крутые склоны гор. Выше, далее вверх по речушке, были видны одни только голые вершины, а еще дальше — шапки снегов. Проскочили — это стало понятно всем, пристально отыскивающим внизу маленькую зеленую палатку на фоне грязно-зеленой тундровой растительности.

Вертолет развернулся, спустился ниже к земле и пошел обратно. Все прилипли к иллюминаторам и внимательно смотрели вниз.

«Ага, а вон и палатки!»… Они стояли на открытом месте, и было даже странно, как они не заметили их сразу.

Описав над палатками круг, вертолет пошел на посадку, нацеливаясь на галечную косу, далеко протянувшуюся вдоль низкого отлогого берега.

Машина присела на галечник, механик откинул дверцу люка.

— Пошел — ребята! — крикнул он Елисею и Петьке.

Приятели быстро выбросили на гальку свои пожитки и выскочили сами. Вертолет тут же снялся и ушел назад вниз по речке — в сторону долины.

От палаток подошел мужчина лет тридцати. Одет он был в выцветший геологический костюм и болотные сапоги. Он был высокий, худощавый, с резко выступающими скулами костистого черепа, недавно остриженной наголо, но уже с немного отросшими волосами, что придавало ему вид типичного заключенного.

— Лавишев! — представился он и протянул сильную, жилистую руку.

Приятели представились тоже и вопросительно посмотрели на своего нового начальника, ожидая, что он скажет, что им делать дальше.

— Забирайте свое барахлишко — и пошли! — разрешил он их сомнения.

Они забрали свои вещи, перешли вброд речушку, прошли небольшой галечник, заросший кустарником, и поднялись на невысокую терраску, которая оказалась огромной, плоской и поросшей редким парковым лесом.

Почти рядом с краем терраски стояла палатка. Она была натянута наспех — чувствовалось, что это времянка. От палатки навстречу прибывшим шагнули два молодых парня, оба, как и их начальник, стриженные наголо — под машинку.

— Илья, геолог! — представился один из них, судя по виду, более старший, и уверенно протянул жесткую, сильную руку.

— Глеб! — сказал другой, моложе, с открытым и мягким овалом лица, из-за чего он, со своей стриженой головой и большими ушами, был похож на подростка из какой-нибудь колонии или детского дома военной поры.

— Глеб у нас коллектор, а Илья — геолог, — сказал Лавишев. — Вот и все наши! А теперь, временно, будете и вы нашими! — улыбнулся он. — Давайте, ребята, устраивайтесь, палатка пока у нас одна, немного тесно, но ничего — это временно.

* * *

За два дня они поставили два сруба в три венца, с каркасом, натянули на них палатки, сделали внутри палаток нары, стены и пол, настелив их из жердинок, обложили низ палаток дерном, утеплив так, чтобы при необходимости можно было пересидеть в них любую непогоду.

Лавишев решил сделать запасную площадку для вертолета и заставил Петьку и Елисея расчищать от леса часть террасы. Те сначала уперлись, не понимая, зачем чистить лес, когда рядом, у ручья, превосходная естественная посадочная полоса из галечника. Но Лавишев настоял и заставил всех делать полосу. Эта предусмотрительность Лавишева оказалась ненапрасной, как ненапрасной была работа по основательному устройству лагеря.

Еще один день ушел у них на то, чтобы истопить самодельную баню и сделать выпечку хлеба на неделю. Выпечкой, так же как закваской теста, занялся сам Лавишев. Он замесил в огромной кастрюле тесто и поставил его в тепло палатки, чтобы оно дошло. Печь он топил долго, и долго камни набирали жар, чтобы потом отдать его формам с тестом. Протопив печь, Лавишев тщательно осмотрел угли, выбросил недогоревшие головешки, очистил поддон печи, поставил туда формы с тестом и тщательно прикрыл печь створкой. Работал он быстро, сноровисто, так как понимал, что из печи, которую они соорудили в обрыве терраски, накопившийся жар быстро оттягивается вечной мерзлотой.

Через некоторое время он попробовал выпечку.

— Не дошел, сыроват! — буркнул он и снова замуровал печь.

Отмерив еще какое-то время, он определил известным ему чутьем, что теперь хлеб вынимать можно.

— Все! Хорош — дальше пригорит, не вытряхнем из форм!

— Выгружаем! — почти хором воскликнули все столпившиеся вокруг начальника.

— Да!

Для выгрузки опыта не нужно, поэтому Лавишев отошел в сторонку, давая возможность другим принять участие в необычной выпечке.

— Ну и хлебушек! Вот это да!

— Ты смотри, какая корочка!

— Куда положить буханки?!

— Заверните в одеяла — пускай дойдут! — крикнул Лавишев, направившись к речке, чтобы окунуться после целого дня, проведенного около жаркой печи.

В этот же день, вечером, у них была еще и баня, которую устроили в одноместной палатке, так что в ней пришлось мыться вприсядку, сидя на корточках рядом с тазиком. Однако все были рады бане, и вечером в лагере чувствовалось даже приподнятое настроение.

Когда после бани все собрались в палатке, Лавишев взял гитару, настраивая, прошелся по струнам. В палатке сразу стало по-домашнему уютно: пахло свежим хлебом, чистотой, дневная усталость и баня разморили, и от этого накатило расслабленное, блаженное состояние.

Аккомпанируя сам себе, Лавишев тихо запел, с хрипотцой, что-то задумчивое и трогательное.

Петька, слушая незнакомые ему песни, смотрел на Лавишева, который полулежал, привалившись на топчан рядом со столом, сколоченным из грубо отесанных лесин. На столе, рядом с ним, стояла рация, лежали какие-то бумаги, валялось несколько книг и журналов. И глядя на начальника, Петька все никак не мог понять своего какого-то беспокойства, а потом сообразил, что ему просто хочется напиться до чертиков, как это часто бывало раньше вот в такие минуты, от тоски, а сейчас от песен Лавишева. Желчно усмехнувшись, он вспомнил, что в лагере Лавишева был сухой закон и достать что-либо спиртное здесь было равносильно полету куда-нибудь на другую планету.

«Если бы сейчас был в поселке, то побежал бы в магазин или домой к продавщице, — мелькнуло у него. — Как это всегда делает братва, когда вырывается из тайги. А эти что за люди!»

С досады, усталости и от тоски Петька рано залез в свой спальник. За ним последовал и Елисей. Вскоре залезли в спальники Илья и Глеб. Только один Лавишев все так же продолжал наигрывать на гитаре, негромко подпевая сам себе.

Ему ложиться было еще рано — у него подходило время сеанса связи с экспедицией в поселке Батагай. Взглянув на часы, он отложил в сторону гитару, включил рацию, надел наушники и стал ждать вызова.

В сумеречной полутьме палатки слабо светился крохотный огонек сигнальной лампочки рации, и от этого на душе у Лавишева стало привычно тепло и уверенно, как всегда, когда он выходил на связь с экспедицией.

Наконец радист из экспедиции начал выходить на связь с отрядами, вызывая их по очереди. Дошла очередь и до Лавишева.

— Говорит первый! Седьмой, седьмой, как слышите меня? Прием!

— Первый, я седьмой, слышу вас хорошо! Прием!

— Седьмой, доложите результаты работ за истекшие дни. Как ваши гости?

— Гости прибыли два дня назад, включились в работу. Лагерь разбили. Завтра выходим на маршруты!

— Так, все ясно, Вадим Васильевич. У вас все в порядке. Пока временно используйте гостей в маршрутах. Назад, на буровую, их перекинем позже, через недельку. Сейчас нет вертолета. Как поняли? Прием!

— Вас понял! Вертолет будет через неделю!

— Хорошо, Вадим Васильевич, до следующего сеанса! Пока!

— Пока!..

Лавишев снял наушники, щелкнул тумблером, огонек рации погас, а вместе с ними и связь с людьми из далекого отсюда поселка.

В палатке стало тихо. Все лежали по своим спальникам, но не спали. У каждого было о чем подумать, что вспомнить.

В логу было безветренно и спокойно. Издали доносился еле слышимый отсюда шум речушки. Природа вокруг затихла, однако было обманчиво светло, и это сбивало с привычного укоренившегося ритма ложиться спать с наступлением темноты. Но нужно было отдыхать — брала свое, давала знать усталость напряженного дня. Во всем теле засели осколками усталости многочисленные мелкие и большие поделки заботливого суетливого дня.

В разгаре стояло полярное лето — до настоящих сумерек было еще далеко, поэтому постоянный светлый день и громадные просторы голой и пустой бескрайней тундры вызывали острое чувство одиночества, оторванности от людей, от всего мира.

* * *

Илья вышел в маршрут и взял с собой в напарники Петьку. За ними увязался пес по кличке Король, которого Лавишев привез из Батагая. Пес был еще молодой, одногодок, и совсем глупый.

Им предстояло пройти маршрутом вдоль ручья, протекающего за перевалом, и взять там пробы.

Вышли рано утром. Взяли прямо на перевал. Прошли небольшую терраску и пошли на подъем по склону хребта, разделяющего речку с ручьем.

Подъем был пологий и легкий. Скоро пошли плитки, щебенка и камни, покрытые лишайником и заросшие мхом.

Вокруг Ильи и Петьки с деловым видом носился Король. У него была своя задача — ему хотелось поймать каменюшку. Но сделать это было непросто, так как эти маленькие и проворные зверьки мгновенно скрывались в глубоких расщелинах меж камней при появлении малейшей опасности.

Наконец, даже псу стало понятно, что это бесполезное занятие, и он успокоился и теперь старался только не отстать от людей.

На вершине перевала они сориентировались и направились вниз к ручью.

У ручья Илья сделал привязку на карте и рассупонился, как он любил говорить: скинул рюкзак, достал из него лоток, ногой сгреб на берегу верхний слой крупной гальки, зачерпнул лотком пробу из песка, мелких камушков и гальки и стал промывать ее в ручье.

Пробу он промывал быстро, сноровисто, уверенно сгребая верхний слой или сбрасывая его резким движением с лотка.

— Мыть буду я — один! Учиться времени нет! Будешь тягловой силой, — глянул он на Петьку. — Ничего?

— Как хочешь, — равнодушно ответил Петька.

— Ты не обижайся. Проб надо взять много, а времени — мало… Но ничего, мы их по-быстрому, — говорил он не то для себя, не то для своего напарника, быстро работая руками.

Промыв пробу, Илья ссыпал увесистый, тяжелый шлих в геологический мешочек, сунул в него бумажку с номером образца, положил мешочек в рюкзак Петьки, записал в пякитажку^[1] данные образца, отметив его на карте.

— Ну, пошли! — сказал он, подхватил свой рюкзак и карабин и пошел вверх по ручью, шумно зашуршав прибрежной галькой.

Впереди испуганно вспорхнула куропатка, немного пролетела и снова села на галечник. Петька торопливо стащил с плеча ружье, забежал вперед Ильи, прицелился и выстрелил. Куропатка сковырнулась и забилась на галечнике, теряя перья и окрашивая камни густой темно-красной кровью. Петька подошел к птице, еще продолжающей биться на земле, взял ее за лапы и, стукнув головой о камни, добил, сунул в рюкзак.

Пошли пробы. Илья, нигде не задерживаясь больше чем для того, чтобы взять пробу, гнал вверх по ручью себя и Петьку.

Они поднимались вверх, и вместе с этим постепенно редел кустарник, а склоны урочища, вплотную подступая к ручью, начали сжимать его с двух сторон. Чаще стали попадаться выходы коренников. Ручей становился все уже и мельче. От него один за другим отпадали небольшие ручейки, скрываясь в неглубоких лощинках, поросших полярной ивой, карликовой березкой, редкими чахлыми лиственницами, ягодником и мхом. Кочковатую тундру сменила кустарниковая, затем пошла каменистая.

Ландшафт вокруг был унылый. Просторно и широко лежали громады пологих, абсолютно голых каменистых увалов.

С каждым километром рюкзак становился все тяжелее. Петька уже давно изнывал под непривычной для него тяжелой ношей и втихую матерился на своего связчика, подозревая, что тот специально не берет от него хотя бы часть проб и гонит все время вверх куда-то к чертовой матери, очевидно, только для того, чтобы испытать его, Петьку. Но он крепился из последних сил, чтобы не спасовать первым, и не показать это своему молодому связчику, этому сопляку, как он его мысленно окрестил уже не раз за время совместного их маршрута. Поэтому он перевел дух, когда наконец услышал от Ильи: «Все — достаточно!»

— Дальше не пойдем! — прохрипел Петька, усаживаясь прямо на гальку у ручья.

— Нет — участок отработали…

— Может, пожрем, а? — посмотрел Петька на связчика.

— Хорошо, давай. Я сделаю последний шлих, а ты займись костром… Чаек сделай и тушенку подогрей… Хорошо?

— Будет сделано, начальник! — повеселел Петька, стаскивая с себя осточертевший за день рюкзак с пробами и ружье, обрадовавшись, что сейчас они повернут назад.

Откровенно говоря, Петьке уже давно надоело идти куда-то неизвестно все вверх и вверх. Здесь было намного холоднее, да и, подумалось, до палаток возвращаться не ближний свет. Интереса к таким походам у него, разумеется, не было ни малейшего, так как он не понимал, для чего нужна была вся эта тяжелая лошадиная работа. Он предпочел бы просидеть в палатке, а идти сюда, в маршрут, соблазнился только из-за того, чтобы пострелять птиц.

Поев, они двинулись в обратный путь, взяв прямо на водораздел, по которому Илья решил возвращаться назад в лагерь.

Выйдя наверх, они пошли по гребню, по сплошной каменистой россыпи, которая изредка переходила в нагромождение огромных камней, покрытых коркой пластинчатых лишайников, разрисовавшими их яркими разноцветными узорами.

— Каменистая тундра, — кивнул Илья головой, показывая на лишайники.

— Какая тундра?.. Тундра, она и есть тундра, — пробурчал Петька, не поняв связчика.

— Ну да, — промолвил Илья и замолчал.

Здесь, на обратном пути, Король совсем приуныл. Он уже давно посбивал и измочалил лапы о камни и теперь еле плелся позади людей, поскуливая и припадая к земле. Теперь у него была одна лишь забота — как бы не отстать от людей.

— Вон, смотри, как уработался, — показал Илья на пса. — Это же надо!..

— Все — больше не пойдет, — усмехнулся Петька, чему-то обрадовавшись.

— Не-е! — засмеялся Илья. — Ты не знаешь его! Пойдет, еще как — не удержишь!..

По водоразделу, оказалось, идти было действительно намного легче. Не было выматывающей кочки и кустарника, не приходилось петлять вместе с речушкой. К тому же дорога все время шла под уклон.

* * *

Через день Илья снова вышел в маршрут и опять взял с собой Петьку. Теперь они пошли вниз по речушке от их лагеря. Точнее, не вниз, а сначала решено было пересечь долину ручья, пройти подле горы, которая разделяла их речушку и впадающий в нее ключ, как было видно по карте, добраться до этого ключа, спуститься по нему до устья, а затем по речушке подняться к лагерю, замкнув таким образом огромный треугольник, каждая сторона которого была километров по десять.

Им предстояло пройти по ключу и взять пробы до места его впадения в речушку.

Они перешли свою шумливую речушку, у которой стояли лагерем, и прыгающей походкой заковыляли по кочковатой низменности, держа прямо на гору, чтобы там, поднявшись, идти по склону и избавиться от изнуряющей кочки.

Но на ключе их ждала неожиданность: взять шлихи оказалось невозможно, россыпей же не было вообще, один сплошной камень.

— А ну, пошли! — сказал Илья и решительно повернул вниз по ключу, надеясь выйти на россыпи ниже по течению.

Они прошли километра два и натолкнулись на новую неожиданность: ключ перешел в застойную канаву с отвесными берегами, которую ключ промыл на большую глубину в вечной мерзлоте и образовалось множество глубоких и больших бочажков.

— О-о! — воскликнул Петька. — Илья, постой, постой! Дай закинуть удочку! Ты смотри место-то какое!..

Илья усмехнулся, заметив, с каким азартом связчик стал доставать из рюкзака снасти.

Петька же быстро размотал удочку, наладил овода, закинул приманку подальше от берега и присел на берегу, спрятавшись за кусты от пугливого хариуса, плавающего почти на поверхности прозрачной воды бочажка.

Но хариусу, очевидно, было все равно, так как он никак не отреагировал на появление людей и на их приманку. Продолжая все так же спокойно плавать, они, лениво шевеля хвостами, то всплывали на поверхность, то опускались куда-то в глубину… Иногда рыба подплывала к приманке, заставляя Петьку напрягаться и судорожно сжимать удилище. Но, обнюхав ее, хариусы тут же лениво уходили от нее.

Петька сменил приманку и закинул удочку с мушкой. Но и на мушку хариус отреагировал точно так же, как и на овода. Он был сыт, поэтому привередлив, она ему не нужна была, он только что кончил копаться на дне или в стенках бочажков, выискивая там личинки, с удовольствием поел, а теперь всплыл на поверхность погреться на солнышке, а тут на тебе — подсовывают какую-то сомнительную дрянь, которая к тому же странного цвета. Оказывается, это Петька насадил мушку, которая у местного хариуса была не в ходу. Петькина мушка была ярко-красного цвета с ядовито-зелеными крылышками, сделанными из ниток мулине. Хариус ходил вокруг приманки, присматривался, подойти же боялся к этому страшному зверю, смотрел издали, как на льва в клетке. И приманка Петьки, болтаясь на поверхности бочажка, только лениво дрейфовала в медленном течении ключа.

Петьке стало ясно — здесь удить бессмысленно: рыба была испорчена благополучной, сытой жизнью застойного болота.

— Пошли — нема дел, — пробурчал он, сматывая удочку.

Они двинулись дальше, рассчитывая, что канава в конце концов где-нибудь кончится. Но она все так же петляла, то разливаясь в огромные застойные бочажки, то переходя в узкие протоки, соединяющие эти бочажки. Вокруг, насколько хватал взгляд, была одна сплошная кочковатая тундра, поросшая низким редким ивняком и карликовой березкой.

Прошел час — канава все так же не меняла своего вида.

Вдруг впереди с бочажка поднялась утка, пролетела и тут же недалеко села.

Петька стянул с плеча двустволку и побежал к повороту ключа, за которым скрылась птица. Выскочив из-за поворота, он увидел, как по бочажку, вниз по течению, во всю прыть удирал маленький чирок. Петька вскинул стволы, раздался выстрел, полетели перья, чирок кинулся в сторону, юркнул под берег и где-то там спрятался.

Петька, спотыкаясь о кочки, подбежал к тому месту, где только что плавала птица, и стал внимательно рассматривать противоположный берег канавы… Чирка нигде не было, он как будто ушел под воду.

— Подранок — спрятался, — хмыкнул Петька. — Хрен его теперь найдешь — забился!

Подошел Илья:

— Ну что?

— Да ничего — вон там где-то!

— А если палками?

Когда на ту сторону канавы полетели под берег палки, чирок, испугавшись, выдал себя: юркнул под воду, но, видимо, ослабев, тут же высунул из воды голову.

— Вон, вон он!.. А вода-то ледяная!..

— Не бросать же!.. Пропадет…

Петька стал раздеваться.

— Смотри — по-быстрому, мошка пошла…

Раздевшись догола, Петька плюхнулся в холодную воду бочажка и, не достав ногами дна, поплыл на другую сторону, тяжело отдуваясь от леденящей все тело воды. Схватив еще живого чирка, он кинул его через бочажок Илье. Чирок камнем перелет через канаву и упал на кочки.

Петька переплыл назад бочажок, выскочил на берег и, приплясывая от холода и укусов успевшей уже облепить его мошкары, по-быстрому стал натягивать на себя одежду.

— Петька, давай!.. Мошка пошла! — заторопил Илья связчика, медленно копающегося с одеждой, и в его голосе, как показалось Петьке, послышалась тревога.

— Ну и что?! — удивленно протянул он.

— Как что — вечер! А тут еще, смотри, куда зарюхались — сплошное болото!..

— Давай, Петька, за мной! — крикнул уже на бегу Илья, пустившись трусцой вниз по течению ключа.

Петька подхватил свое снаряжение, тоже пустился бегом за Ильей, все еще не понимая, зачем надо бежать.

— Ты еще всего не знаешь? — крикнул Илья на бегу. — Глянь назад!..

Петька на секунду обернулся и увидел за собой огромный клубок вьющейся мошкары, которая, не отставая, постепенно накапливалась.

— Сейчас она нам даст жару! — крикнул Илья. — Перебежками, только перебежками…

Они перешли на быстрый шаг, чтобы отдохнуть, и сразу же мошка, раззадоренная запахом пота, полезла в мельчайшие отверстия накомарников, стала набиваться в сапоги, карманы, облепила их, полезла во все щели одежды…

Илья и Петька снова побежали трусцой. Однако по кочкам и со снаряжением здорово не разбежишься. И вскоре они снова перешли на скорый шаг, затем снова побежали.

— Часа три будет — потом спадет! — прохрипел Илья, стараясь как-то поддержать связчика.

— Так это ж вахта… у нее… только-только началась!.. Меня на три часа не хватит… Да еще по этим… стервозным кочкам!.. Я уже концы отдаю!.. А ты мне — три часа!.. Тут того и гляди… сковырнешься на полном скаку… Или наскочишь на сук, как на… Она же тогда, падла, сожрет!..

— Ничего, крепись! Скоро кончится!..

— Да, кончится! — прохрипел Петька. — Только как?! — вдруг начал он распаляться, чувствуя, что в нем поднимается злость на связчика, на этого молокососа, который завел его куда-то, а теперь утешает, предлагая потерпеть в этом никому не нужном марафоне. — Ты куда, начальник, завел?.. Я не хочу здесь подыхать вместе с тобой ради твоих… вонючих камней!.. На… они мне сдались!..

— Потерпи, Петька, потерпи!

— Что ты заладил — потерпи да потерпи! — вспылил Петька. — Куда завел, паскуда!.. Скажи… Куда!..

— Поменьше говори, Петька, — дыхание собьешь! — прохрипел Илья, понимая, что сейчас лучше ничего не говорить, чтобы не заводить ослабевшего связчика.

— Ты что примолк?! Язык в задницу ушел?! Вот я понесу тебя сейчас по этим кочкам!.. Маму… всю жизнь вспоминать будешь! — старался Петька вывести из равновесия бегущего впереди своего молодого и более сильного связчика, размазывая при этом по лицу пот, смешанный с кровью бесчисленной раздавленной мошкары, набившейся под накомарник.

Его раздражало упорство и терпение этого молокососа, как он уже давно мысленно называл про себя Илью, который ничего не видел в жизни, так как не хлебал лагерную баланду, не выносил парашу, с хервой не жил, а ведет себя так, как будто он выше его — Петьки. И он, пожалуй, успокоился бы, если бы Илья вспылил, начал кричать, материться — в общем, вести себя так, как обычно вели себя все лагерные в таких ситуациях. А вот этого молчаливого упорства он понять не мог, но чувствовал, что в чем-то Илья сильнее его, и из-за этого в нем стала подниматься на него злость, и он знал, что сорвется, как уже часто случалось в его жизни, и наломает такого, что потом придется бежать из этих краев…

От застилающего глаза пота, накомарника и злобы на напарника у Петьки застучало в висках. Он перестал различать мелькающие под ногами кочки и, зацепившись за одну, рухнул во весь рост на землю. Туча мошкары тут же спикировала и накрыла его.

Однако упал он удачно и даже не зашибся, а только зашелся такими матерками, что бежавший впереди Илья остановился, затем подбежал к нему.

— Ты что, Петька! Цел?!

— Да иди ты на… Цел, цел! — раздраженно закричал Петька, поднимаясь с земли. — Давай дуй, что стал! — зло выкрикнул он в лицо Илье, стоя против него, покачиваясь и тяжело дыша.

Илья повернулся и побежал дальше, поняв по шуму шагов за спиной, что Петька пристроился к нему сзади. Бежал он ровно, стараясь не сбивать дыхания, однако по кочке это не удавалось. Поэтому он, понимая, насколько сейчас тяжелее Петьки, с его изношенным пьянками организмом, изредка, мельком оборачивался назад, чтобы посмотреть как дела у связчика.

Петька же страдал, но еще двигался, с хрипом втягивая воздух, а вместе с ним и вездесущую мошкару. О том, что Петька заглотил очередную порцию мошки, Илья узнавал по отхаркиванию и матеркам, раздававшимся сзади…

Эти постоянные повороты и забота о напарнике подвели Илью. Оглянувшись на бегу в очередной раз, он зацепился за что-то, грохнулся грудью на кочку и затих.

Бежавший за ним Петька набежал на него, остановился и удивленно посмотрел на неподвижно лежавшего связчика.

Туча мошки, летевшая за ними, накрыла их обоих.

Немного постояв над Ильей, покачиваясь из стороны в сторону и глядя на него отупелыми налитыми глазами, Петька зачем-то снял с него карабин, закинул его себе за спину, зашелся в кашле от проглоченной мошкары, которую, дохнув, втянул, кажется, до самых легких, повернулся и побежал дальше, не оборачиваясь и больше не поглядев туда, где остался лежать Илья.

Через полчаса бега той же трусцой он выбежал к месту впадения канавы в речушку, на которой далеко вверху стоял их палаточный лагерь. Здесь канава внезапно исчезла, вылившись в широкую долину речушки с открытыми пологими галечными берегами. И эта перемена была такой неожиданной, что он, выбежав на галечник, удивленно уставился на речку, не соображая, что же делать дальше.

В просторной, продуваемой ветром долине мошка исчезла, как по мановению волшебной палочки. Ее сдуло холодным ветром, который тянул с вершин хребта, покрытых снеговыми шапками и виднеющимися далеко вверху речушки, в той стороне, где стоял их лагерь.

Тяжело дыша, Петька подошел к воде, плашмя упал на гальку, стал жадно пить. Напившись, он ополоснул лицо, присел на берег, затем лег и закрыл глаза… В голове все еще стучала и толчками пульсировала кровь. Во всем теле была дикая усталость и слабость. Не было никакого желания, хотелось только лежать и лежать, не открывая глаза, ни о чем не думая, ничего не делая, и, казалось, больше ничего не нужно в жизни.

Сколько он так пролежал, Петька не мог бы сказать и сам. Но вдруг он тревожно завозился, стал шарить руками вокруг себя, наткнулся на карабин Ильи, рука непроизвольно отдернулась, и он вернулся к действительности.

Он вскочил на ноги и посмотрел в ту сторону, откуда только что прибежал. Затем поспешно снял ружье и рюкзак, бросил на галечник и пошел вверх по канаве — туда, где оставил Илью.

Он шел быстро, затем не выдержал и побежал. Однако теперь ему почему-то было не так тяжело, как тогда, когда он бежал к реке. И какая-то мысль, появившись еще на реке, не давала ему покоя, навязчиво заставляла что-то вспомнить из прошлого, из его прошлого, что было с ним уже когда-то, лет десять-пятнадцать назад. И, ничего путного не добившись от Петьки, эта мысль сама выскользнула из его ослабевшего от пьянок мозга. Он вспомнил свой побег из лагеря, где отбывал два года за хулиганство на лесоразработках в глухом таежном лагере. Тогда он добрался почти до самой Тувы, до ее горных районов, а потом вернулся назад — в лагерь. За тот побег ему добавили срок. Но он вспомнил, что тогда он тоже возвращался в лагерь в каком-то приподнятом состоянии; он что-то переломил в себе, понял, что бежать ему было некуда и не к кому, что бежать надо было только от самого себя, а это сделать было невозможно.

Вот и сейчас с ним что-то произошло — он уже больше не злился на Илью, а с тревогой думал, что сейчас с ним и как он мог оставить его одного, и там, где мошка может заживо сожрать даже здорового человека.

«А что, если Илья расшибся насмерть?» — вдруг мелькнула у него пугающая мысль, и ему стало страшно и за себя, и за Илью, так как он понял, что выйти ему из этой истории сухим, с его-то судимостями, будет невозможно. «А доказать!.. Мы же были вдвоем — никаких свидетелей… И потом, ты действительно бросил его, как самая настоящая… — выругался он. — И, наверно, живого, его можно было бы спасти… А теперь, может быть, уже поздно!» — И эта мысль подстегнула его, и он ускорил бег, задыхался, но бежал и бежал, пристально всматриваясь вперед и ожидая, что вот там, за тем поворотом канавы, он увидит его. Что он увидит, до него не доходило, но, добегая до поворота, он видел, что ошибся, и удивлялся, как далеко успел убежать от Ильи.

«Ну и что, что он молодой, а уже успел многое, что тебе никогда не сделать, — подумал он. — Ты сам виноват в своей нескладной жизни. А при чем здесь Илья или кто-нибудь другой? Скорей, скорей туда, к нему! Уже ведь прошло столько времени — даже мошка стала ослабевать, как и говорил Илья. Вообще, он парень толковый, таким надо жить… А вот ты, что ты есть, Петька? А как цепляешься за жизнь, так трусишь, когда прижмет… Как ты бежал тогда от мошки… Ну и дерьмо же ты!..»

За этими мыслями он не заметил, как выскочил из-за поворота на что-то большое и темное, что двигалось навстречу ему. И это было настолько неожиданно, что он вскрикнул и шарахнулся в сторону, но тут же сообразил, что это человек — его связчик… Илья!..

А Илья медленно полз вперед — туда, куда убежал Петька и где должна была быть река и дорога домой — в их лагерь. Вид у него был ужасный: лицо посинело, на нем пятнами засохла кровь, голые руки были покрыты сплошным слоем мошки, укусы которой он, очевидно, уже не чувствовал и не обращал на нее никакого внимания. Тяжело дыша, он медленно переставлял руки и ноги, но все-таки полз и полз вперед, не видя ничего впереди себя и не заметив внезапно появившегося перед ним Петьку.

— Илья, Илья! — вырвался у Петьки истошный крик. — Это я, я, Петька!.. Сейчас… сейчас, Илья! Все будет в порядке! Давай помогу!..

— Это ты… — прошептал Илья.

— Да я, я пришел, пришел — сейчас помогу! Все хорошо! Пойдем!.. Здесь уже рядом река!..

— Где ты был? Что так долго…

— Давай я помогу тебе, — с трудом приподнял Петька с земли связчика. — Пошли… Понемножку…

Медленно, в обнимку, они двинулись вперед — к реке.

— Что у тебя, Илья? Что болит?

— В груди что-то… Тяжело дышать. Но это пройдет. Должно пройти… Отлежаться бы надо… До лагеря дойти…

— Да, да! Сейчас придем к реке — передохнем! Там ветерок, хорошо, без мошки!.. Чаек сделаем… Потом двинем дальше — к нашим! А может, ты останешься там, на бережку, я по-быстрому сбегаю — позову на помощь, а?

— Да нет… Не надо. Сами доберемся… Ты не смотри… Скоро я отойду… Вот только полежать бы где-нибудь, где нет мошки…

— Сейчас, сейчас, скоро придем, потерпи немного, крепись! — подбадривал Петька связчика, не замечая, что говорит те самые слова, которыми совсем недавно тот подбадривал его самого…

Наконец, они добрались до речки. Петька усадил Илью на берегу, а сам суетливо бросился собирать хворост, стал разжигать костер. Он скинул с себя куртку, соорудил из нее и из рюкзаков что-то похожее на лежанку, уложил на нее Илью.

Вскоре на чайнике запрыгала крышка, выплескивая воду на огонь. Петька сдернул чайник с костра, плеснул кипятку в кружку, заварил чай по-крутому, вскрыл тушенку, нарезал хлеб и поставил все перед Ильей.

— На, давай выпей чайку, поешь — сразу полегчает…

— Только чаю, больше ничего не хочу… Глотать трудно и грудь болит…

— Надо, Илья, надо пошамать! — стал уговаривать Петька своего напарника. — Идти нам далеко, а я не смогу тебя дотащить… Самому тебе надо идти, слышишь!

— Да, конечно…

— Часок отдохнешь — и пойдем.

— Хорошо.

— Ты попей, попей, — полегче будет! А я пока окунусь.

Петька разделся, зашел в холодную воду, окунулся с головой, смывая с себя липкий пот и еще что-то, что хотел бы смыть и не вспоминать о том.

Но холодная вода горной речушки не смыла с него всего, что накопилось у него внутри, но вернула ему уверенность в себе, уверенность, что он теперь сможет сделать все, и даже если Илья не потянет своим ходом, то он дотащит этого молокососа, обязательно дотащит, должен дотащить, чего бы это ему ни стоило. Теперь он в этом не сомневался. Второй раз он его уже не предаст.

* * *

В лагерь они пришли часов в пять утра. Там никто не спал — ждали их, так как такая задержка на этом маршруте не предполагалась, и все были обеспокоены, когда они не вернулись из маршрута к назначенному часу.

О том, что с ними произошло, Лавишеву рассказали очень скупо: шли маршрутом, на канаве пошла сильная мошка, пришлось спасаться от нее бегством; Илья упал и сильно расшибся… Поэтому задержались.

— Да-а, — протянул Лавишев. — Иногда она лютует. И я в таких переделках бывал — тоже бегал и горстями греб из карманов… Вам еще повезло — на открытое место выскочили… Илья, ты денька два полежи, отдохни — если все пройдет, тогда в маршруты. А то, может, «вертушку» вызовем — снимем тебя! А-а, как?

— Да не-ет! Ты что, шутишь! Какой я больной, отосплюсь и все будет в норме…

— Ну, смотри. Мне за тебя отвечать!

— Ничего, Вадим, все будет хорошо…

Часов в десять утра пошел дождь, зарядил на весь день. К вечеру речка вспухла. Бешеный поток захлестнул все русло. Исчезли под водой галечные отмели. Вода стала подбираться к терраске, на которой стояли палатки.

Вот теперь-то всем стала ясна целесообразность подготовки вдали от берега вертолетной площадки, которую Лавишев заставил прорубать, несмотря на их сопротивление.

Дождь продолжался и всю следующую ночь. К утру река совсем озверела, на нее стало страшно даже смотреть, а о том, чтобы переправиться, не могло быть и речи. Там где еще позавчера они переходили ее по камушкам, не замочив ноги, теперь несся стремительный ревущий поток с метровыми валами. Гористая местность и не впитывающая воду мерзлая почва быстро скатывали со склонов воду, поэтому река набирала силу и спадала почти мгновенно после начала дождя.

Маршруты прекратились. Все сидели в палатках и, пользуясь временным перерывом, занимались накопившимися хозяйственными делами, читали старые и уже давно зачитанные и перечитанные журналы, отдыхали. Лавишев, как всегда, занялся просмотром данных последних маршрутов, планировал новые, куда следовало бы обязательно сходить, прежде чем перебираться в другое место.

Отдыхал и Король. Умаявшись за последние дни от маршрутов, он теперь целый день отлеживался под нарами, высовываясь оттуда только для того, чтобы перехватить кусок, и снова скрывался там.

* * *

Днем Илье стало хуже — поднялась температура, он тяжело и надсадно дышал, покрылся испариной, иногда впадал в беспамятство, бредил.

Лавишев понял, что дело серьезное, и вышел на связь с экспедицией.

— Ясно, Вадим Васильевич! — сказал начальник экспедиции, когда Лавишев доложил ему ситуацию. — Его надо срочно снимать. Высылаем к вам санитарным рейсом вертолет. Площадка для посадки есть?

— Да, Спиридон Мефодиевич, есть! Но у нас второй день дождь и туман — нулевая видимость!..

— Знаем, но другого выхода нет!.. Пошлем экипаж, который забрасывал к вам помощников с буровой. Они знают, где вы стоите! Должны найти! Обязаны!.. Как услышите шум вертолета, сигнальте ракетами!.. Как поняли? Прием!

— Вас понял! К приему вертолета готовы! При подходе будем пускать ракеты! Прием!..

— Все, Вадим Васильевич! Пока! Желаю удачи!.. Кстати, если вам больше не нужны помощники, то отправьте их этим рейсом!

— Да, но тогда нас останется двое!

— Хорошо — одного оставьте!

Вертолет пришел через два часа. Его шум геологи услышали внезапно, словно он вынырнул из-за горы, хотя на самом деле он, поднимаясь по речке, заходил из Селенняхской долины, так как по-другому найти стан Лавишева было невозможно.

— Летит! — вырвалось одновременно у Глеба и Елисея, которые вместе с Лавишевым и Петькой дежурили на посадочной полосе.

— Глеб, ракеты! — крикнул Лавишев коллектору, стоявшему с ракетницей на противоположной стороне полосы, и поднял вверх свою ракетницу.

Вертолет, приближаясь, шел медленно, словно на ощупь, отслеживая повороты ручья, совсем низко, почти касаясь макушек деревьев. Вот он поравнялся с их станом, стрекоча совсем рядом, где-то за плотной пеленой мелкого моросящего дождя.

Лавишев, боясь, чтобы пилот не проскочил мимо, поспешно махнул рукой Глебу и нажал на курок. В сторону стрекота машины, пересекая ей путь, с шипением ушла красная ракета, вслед за ней — зеленая. Вертолет завис над речкой. Лавишев поспешно перезарядил ракетницу и снова пустил красную ракету.

На машине заметили их, и вертолет медленно двинулся в их сторону.

— Елисей, Глеб — за Ильей! — крикнул Лавишев. — А ты собирайся — полетишь тоже в поселок! — повернулся он к стоявшему неподалеку Петьке.

Машина подошла к посадочной площадке и зависла над ней. Лавишев пустил еще две ракеты, обозначая место посадки. Пилот понял его, обвел машину вокруг площадки, как будто примериваясь или ощупывая это место, затем медленно опустил машину посередине большого квадрата, вырубленного в редком парковом лиственничном лесу.

Этим рейсом Лавишев отправил с разведывательной точки вместе с Ильей и Петьку. Чутьем опытного полевика он догадался, что в маршруте что-то произошло, так как очень уж лаконично и сдержанно рассказали маршрутники о случившемся. Но, догадавшись, Лавишев не стал доискиваться истины, понимая, что сейчас не время этим заниматься, да и неясно, к чему это приведет, поэтому он выбрал наиболее простой вариант: убрал из отряда подозрительного человека, застраховав себя этим от неожиданностей.

Вертолетом Петька перебрался в Усть-Куйгу, а оттуда снова на буровую.

* * *

На буровой Петька проработал месяц. Там у него начались приступы белой горячки, и мастер решил вовремя убрать его с буровой, чтобы не иметь неприятностей, какие ему пришлось испытать прошлым летом с таким же, как этот, алкоголиком, которого пришлось искать несколько дней, когда тот не вернулся с рыбалки. Тогда на буровой остановили работу, и во все стороны в тундру ушли поисковые группы и два вездехода. Через два дня подключили вертолет. Наконец, его нашли. Он лежал голый на берегу речушки, вокруг валялась разбросанная одежда.

Следствие установило причину смерти — приступ белой горячки с галлюцинациями, которую в этих краях окрестили более просто — «бес гонит». По-видимому, он сначала рыбачил в одном месте, потом в другом, а затем вдруг бросился бежать, срывая с себя одежду, пока не выдохся и не упал замертво, когда ему отказало сердце.

Поэтому мастер, заметив, что Петька начал заговариваться и как-то странно вести себя, первым же подвернувшимся вертолетом отправил его с буровой.

Вертолетчики закинули Петьку в поселок Депутатский и там высадили. Из-за нелетной погоды Петька застрял там на неделю и всю эту неделю пил и ночевал в аэропорту, где в первый же вечер познакомился с новым своим дружком — Гуриком.

Гурик уже давно околачивался в поселке и, очевидно, давно уже все пропил, так как был без денег и без работы. Это был маленький, плюгавенький паренек. Ходил он всегда в тельняшке, чтобы выглядеть крутым. У него был рыжий чуб и сплющенный нос, выражение лица явно выдавало в нем человека, склонного к подлости, причем меленькой и такой же жалкой, как он сам.

В первый же вечер, как познакомились, приятели решили покуражиться в аэропорту, с кем-нибудь поцапаться и весело провести время.

Планы приятелей, в общем-то, оправдались, но им не повезло. Они придрались к двум молодым якутам. Но откуда-то появилось еще двое якутов, и Петька с Гуриком бежали из зала ожидания самым неприглядным образом: на крыльцо вывалился клубок сцепившихся тел, внизу которого жалобно верещал Гурик, стараясь на карачках выползти из-под него. Вся воинственность Гурика и Петьки пропала — их нещадно били трое маленьких ростом, но вертких и сухоньких якутов. Наконец приятелям удалось вырваться из этой кучи, и они бегом бросились из аэропорта.

На следующий день Петька с Гуриком в аэропорт уже не ездили. День они провалялись в номере гостиницы, к вечеру немного ожили, особенно когда услышали за стеной шум и веселый смех. Они поняли, что там собралась гуляющая компания. Поэтому Гурик, рассчитывая на похмелье, решил заглянуть туда и сыграть при этом на своем поэтическом даровании, как он иногда выражался, так как обладал неплохой памятью и знал много стихов.

— Пойду, может, выпить дадут, — вполголоса проговорил он.

— Сходи, — согласился Петька. — Может, и мне принесешь…

Гурик слез с кровати и, как был — в грязной тельняшке и босиком, пошел к соседям, надеясь на свой вид типичного бича. К соседям он зашел без стука. Те замолчали, удивленно глядя на него. В комнате сидело трое мужчин и четыре женщины, все в геологической одежде. Они пили чай и весело смеялись, но сразу же замолчали от этого неожиданного визита и с любопытством стали рассматривать гостя.

Гурик решил брать их сходу.

— Сто грамм — и по желанию любое из Блока! — предложил он компании, артистически отставив в сторону босую грязную ногу.

Не меньше его вида удивилась компания его предложению, не зная, как реагировать на этот визит.

— У нас нет ничего. Мы не выпиваем, — попробовали они объясниться с ним.

— А почему смеетесь?! — недоверчиво посмотрел Гурик на компанию.

С неменьшим удивлением встретила компания и его вопрос.

— Как почему? Смеемся — потому что весело. Пьем чай, шутим и смеемся…

— Чай пьете?!

— Можем угостить…

— Не-е, не надо! Может быть, пятьдесят грамм хотя бы… Есенина тоже могу…

— Да нет же у нас! Действительно нет! Не жалко, дали бы, но нет!

— Ладно, хорошо. Блока за так прочту. Интересный вы народ — не пьете, а смеетесь! Уважу!..

Гурик стал в позу, насколько позволяла его внешность, и прочел блоковское «В кабаках, в переулках, в извивах»… Разочарованно махнув рукой, он затопал к себе в комнату.

После его ухода смех в соседней комнате стал еще громче.

«Вот народ! И что веселится? Не пойму!» — уходя подумал Гурик, не догадываясь, что причиной нового взрыва смеха был его визит.

В середине дня он оделся, напялил на голову помятую шляпу, чудом сохранившуюся у него, взял чемодан и вышел из своей комнаты. Он решил уехать, правда, сам пока не знал куда, но решил. Петька же не стал его отговаривать.

Гурик спустился по лестнице на первый этаж гостиницы и, не рассчитав, зашел прямо на кухню, промазав мимо выходной двери. Он удивленно посмотрел на кухонную утварь, плиты и женщин вокруг них.

— Это куда я попал… А где дверь?

— Кухня это! Тебе — левее…

— А-а!

Гурик повернулся и пошел с чемоданом из кухни искать дверь на улицу. Когда он вышел из кухни, все дружно рассмеялись. Гурик был одет по-дорожному и в шляпе, с чемоданом в руке, но босиком. Ботинки у него украли вчера вечером, а купить другие было не на что.

Через два дня их обоих, Гурика и Петьку, отправили в лечебницу в Эге-Хая. Там у Петьки обнаружили запущенную форму туберкулеза и его отправили в диспансер в Якутске.

* * *

Через год, как Петьку поместили в диспансер, навестить его к нему приехали его родители, деревенские старички, какими-то слухами узнав, что с ним и где он находится.

Как он жил эти годы, старики могли только догадываться. Но даже догадываясь, что жизнь его была несладкой, они все равно были слишком далеки от того, что ему пришлось пережить и испытать.

— Мама! — прохрипел «старик», лежавший на первой койке у двери. — Неужели ты не узнаешь меня?..

Мать стушевалась, заморгала подслеповатыми глазами, сделала несколько шагов к кровати «старика» и удивленно переспросила, думая, что ослышалась.

— Вы… Вы меня?.. А где наш Петя?..

Она не заплакала, не запричитала, как любила изливать свои чувства в минуты горя. Она села на стул рядом с кроватью, который ей подставил сосед по палате Афанасий Матвеевич, удивленно и недоверчиво стала смотреть на окружающих, на врача и на этого «старика», который почему-то называет ее мама. И даже на мужа, Харитона, смотрела с подозрением… «Здесь что-то не так. И меня, наверное, обманывают», — было написано на ее лице… Она смекнула своим крестьянским умом, что ее хотят обмануть… Зачем, почему ее хотят обмануть, над этим она не задумывалась, полагая, по крестьянской привычке, что всегда кто-нибудь кого-то хочет обмануть… Вот и сейчас ее хотят обмануть и показывают ей вместо ее сына вот этого сморщенного старичка, со страдальческим, затравленным выражением лица… Потом, когда все убедятся, что ее обмануть не удалось, ей покажут ее сына, ее Петеньку. А сейчас она должна показать им, что они ее не обманули и не обманут… «Но почему Харитон-то с ними заодно хочет меня обмануть?» — изредка, как искра, проскакивала мысль и тут же гасла в старческом мозгу, не способном уже долго удерживать что-либо.

Она так и просидела все время свидания с сыном, поджав губы, как будто была обижена, вежливо и сухо отвечала на его вопросы.

* * *

В конце недели, в пятницу, после работы Марина приехала к Петьке в диспансер. Ее муж Богдан и Петька работали в прошлом на одной и той же буровой на севере Якутии, дружили. И эту дружбу они сохранили и после того, когда разъехались: Петька угодил в лечебницу в Эге-Хая, а Богдан, отработав на Севере, переехал в Якутск.

В палате кроме Петьки лежал еще один больной — старичок, Афанасий Матвеевич, бодрый и шустрый. В больнице, судя по всему, он долеживал последние дни, готовился выписаться и уехать к себе домой, где его ждала, как он говорил: «Моя старуха»…

Афанасий Матвеевич поздоровался с Мариной.

— Здравствуй, Маринушка! Как она, жизнь-то, там, на волюшке?! Чай, народец все копошится, бегает?

— Да, все по-старому, по-старому, Матвеич! Жизнь-то, она не шибко идет! Это только года наши куда-то спешат!..

— Да-а! — неопределенно протянул Афанасий Матвеевич. — Вот и моя Ивановна тоже так говорит… Ну, ладно, я пойду, погуляю в садике, вы поговорите тут без меня, — заторопился он.

Афанасий Матвеевич накинул серый больничный халат, сунул ноги в тапочки и зашлепал к выходу из палаты. У двери он остановился, наклонил голову, точно что-то вспомнил, обернулся назад.

— Марина! — обратился он к ней. — Выйди на минутку, дело у меня к тебе есть…

Марина кинула взгляд на Матвеевича, встретилась с его озабоченными глазами.

— Я сейчас, Петя! — сказала она и почему-то заторопилась вслед за стариком, который вышел из палаты.

— Вот что я тебе скажу! — начал старик. — Плох он, совсем плох! Последние дни доживает! Поверь мне! Я-то уж смертушку повидал в жизни…

— А что делать, Матвеич?! — чуть не заплакала Марииа. — Я же тоже вижу: ни ходить, ни дышать не может!..

— Да ничего уже не сделаешь. Врачи его и не трогают, стараются только, чтоб он пожил лишний денек! Ох! А как он сладок — этот денек-то! Тем более молодому!.. Он ведь моложе меня в два раза… А мне и то хочется еще пожить! Уже ничего не могу, а все равно хоть смотреть, и то сладко!..

Марина всхлипнула, как-то пугливо, тихо и приглушенно заплакала, точно боялась излить свое горе.

Матвеевич деликатно отвернулся к окну и с натянутым интересом стал наблюдать за скучной, безнадежно-унылой жизнью больничного двора. Там, собственно говоря, смотреть было не на что: разве что на редких посетителей больницы, которые, как всегда, спешили на свидание, так и после, не задерживались, скрывались в дверях здания или за массивными воротами больничной ограды. В глубине двора были видны постройки: покойницкая, бельевая, какие-то небольшие хозяйственные постройки под редкими деревцами, чахнувшими в одиночестве двора.

Выплакавшись, Марина достала платочек, вытерла глаза, посмотрелась в зеркальце, сунула его обратно в сумочку, щелкнув замком.

Матвеевич, очнувшись от этого звука, обернулся к ней.

— Я почто тебя вызвал-то! Ты будь с ним поласковей, дай ему отойти по-хорошему. Сделай лицо веселей, а то ходишь печальная. Передается это ему!..

— Хорошо, хорошо, Матвеич! — сказала Марина, сморкаясь и вытирая платком снова заблестевшие слезы.

Старик, успокаивая, похлопал ее по плечу, отвернулся и зашаркал тапочками по коридору.

Марина вытерла слезы, еще раз мельком глянула в зеркальце, постояла минутку в коридоре и вошла в палату.

Петька сидел на кровати все в той же позе, привалившись к стенке, и тяжело дышал. Бросалось в глаза, что ему было трудно даже сидеть; ходить он уже не ходил — только так, по нужде.

Марина присела рядом с ним на стул, стала вынимать из сумки и раскладывать на тумбочке свежие помидоры, огурцы, достала сметану, молоко.

— Это ты мне? — спросил Петька. — Зачем так много? Я не хочу…

— Надо, Петя, надо! Ты посмотри — какой ты стал! Врачи говорят, ты сорок пять килограммов весишь! Это куда же! Надо поесть — хоть что-нибудь. Ты поешь, а я посижу здесь, рядышком с тобой.

Петька нехотя стал ковырять ложкой сметану.

Марина отвернулась и стала смотреть в окно. Там в разгаре было лето: в палату на втором этаже заглядывали деревья, протягивая в открытые окна длинные ветви, словно старались дотянуться своими живыми руками до пропахшей лекарствами, затхлым больничным запахом палаты и нездорового духа от тел, тоски и безнадежности, которая, казалось, сгустилась спрессованно в самом воздухе палаты. От этого было тяжело дышать, хотелось куда-то бежать подальше отсюда: туда, где было солнце, шум, звери, машины, улыбки, жизнь… За окном был больничный сквер, скрывающий фасад больницы от уличного шума и любопытной жизни. За сквером проходила большая улица, шум которой едва доносился сейчас до открытых окон палаты. Вечером же, ближе к ночи, улица оживала: более отчетливо доносился гул машин, неприятный и раздражающий визг тормозов, редкие сигналы автобуса с ближайшей остановки. Город, как обычно, жил, немного усталой, нервной, суетливой жизнью, готовясь отойти ко сну, забыться на короткий миг оцепенелой неподвижностью выдохнувшегося от дневной духоты животного.

— Ну, как там, у тебя дома-то? — спросил Петька, бросив ковыряться в сметане.

— Ничего, Петя, — все хорошо. Все сыты, здоровы… Богдан привет передает. Сейчас ему некогда. Вот через недельку собирается приехать сюда, навестить тебя.

— Ага, хорошо… Я вот за последнее время думать много стал… Делать-то мне нечего: ни читать, ни писать уже не могу. И ходить тоже!.. Одно осталось — думать. Да и времени у меня достаточно. Раньше-то его не хватало, куда-то все спешил… Теперь уже некуда. Жизнь-то у меня впустую прошла! Ты посуди сама. Я сейчас никому не нужен, и нет у меня никого и ничего… Дети, может быть, где-нибудь есть — мои! Да кто их знает, где они! Вот эта тумбочка только у меня да халат. И то и другое — государственное. Одежда какая-то была еще, да ее выбросили уже давно, истлела за эти годы, что я по диспансерам валялся. Как видишь — в чем пришел, в том и ухожу… Осталась только память — это все, что я нажил за свою жизнь… Последнее время вспоминаю деревню, где вырос. Тянет туда, домой тянет! Все бы сейчас отдал, чтобы хоть глазком взглянуть на те места…

— Да увидишь еще все! Выздоровеешь и увидишь! Поедешь и увидишь!

— Нет, уже все, ничего не увижу, — спокойно сказал Петька. — Ты не успокаивай меня…

Просидели и проговорили они долго. Петьке почему-то не хотелось оставаться одному. Но наконец и ему стало ясно, что ей пора было уходить.

— Однако иди, иди! Что это я сегодня разговорился-то. Привет от меня передавай Богдану, да и всем родным тоже…

Он помолчал, тяжело дыша, затем добавил:

— Что-то я хотел тебе сказать еще… Все никак не вспомню…

Ему почему-то захотелось рассказать ей про Калинку, просто так, но захотелось. И в то же время он не решался, как будто боялся, что его не так поймут или вообще не поймут. Почему он сейчас вспоминал именно Калинку, с которой и встречался-то всего три дня, он не смог бы дать ответа даже себе. Может быть, она была первой, до которой он дотронулся, и дотронулся грубо, оскорбительно, цинично думая о ней, безобразно, гадко, лживо играя какую-то роль поднаторевшего похождениями ловеласа. У него хватало в жизни гнусных, по низкому подлых поступков, и до и после того вечера с Калинкой. Первый раз он сидел за хулиганство: втроем, вместе со своими приятелями, такими же, как он сам, семнадцатилетними, они избили и порезали парня. Били жестоко, по-садистски, гнусно, втихомолку, стараясь не шуметь в ночи ни криком, ни тяжким вздохом людей, трудившихся над чем-то усердно и прилежно. И долго еще после той ночи стоял у него в ушах нервный вскрик парня, сразу же затихшего, когда он, очевидно, сообразил бесполезность звать кого-либо на помощь, и затих, затаившись по-звериному, надеясь пересидеть, однако не рассчитал, что перед ним были ни животные, ни звери, а люди, обмануть которых не удалось и которые не останавливаются, когда жертва повержена. Забылись и Пелагея, и другие женщины, с которыми у него все начиналось и заканчивалось до пошлого однообразной физической близостью, после встреч с которыми его тянуло скорее помыться, словно он окунулся в какую-то грязь, вымазавшись ей. Все забылось, а вот Калинка нет! И вот именно сейчас, когда у него уже не осталось ничего живого, только одни мысли, которые вдруг с неподдельной ясностью высветили ему всю его мешанину жизни, и уже некуда было увернуться, спрятаться за какую-нибудь мыслишку, желание оправдаться перед собой, и он всегда находил лазейку для себя, выставляя вперед, как оправдание, то или иное желание… И теперь голая мысль, оставшаяся ему, приперла его к стенке, вывернула ему наизнанку его самого, и он отшатнулся, увидев самого себя во всей красе, свою жизнь. И если бы это было прежде, когда он еще был способен что-то переживать, то, по-видимому, это убило бы его. Но сейчас он был спокоен, его уже ничто не волновало, он только понял всю пропасть своей жизни и равнодушно, как со стороны, смотрел на нее.

— Ну, говори, Петя!

— А-а! Про что ты? — удивленно встрепенулся Петька, очнувшись от мыслей.

— Ты хотел что-то сказать мне…

— А-а, забыл. Вот что-то хотел и забыл… В следующий раз придешь, может, вспомню, тогда скажу…

— Ну, хорошо, в следующий раз… Я пойду, Петя, время уж много, пора домой…

Марина вышла из диспансера и поехала домой. В дороге и дома ее не оставляла мысль, что Петька был сегодня не такой, как обычно. Что-то с ним произошло. К тому же вспоминалось ей, что он был совсем плох.

* * *

Петька же с некоторых пор стал замечать за собой странное, необычное состояние — его преследовала одна и та же картина. Не то чтобы навязчиво, нет, но она как бы была фоном, слабым вторым планом, который, в общем-то, не мешал, но всегда присутствовал рядом с действительностью. Как будто его, этот фон, кто-то постоянно подсовывал ему. Картина была приглушена, неяркая, все как в тумане, детали разобрать было трудно. А вот когда он закрывал глаза, то все выступало рельефно, четко и до ужаса правдиво. Картина была одна и та же. Солнечный, яркий день, он, Петька, бредет вдоль берега деревенской речушки и видит, как из избы, на краю деревни, выходит девочка, подходит к нему и смотрит на него. Петька сразу узнает ее. Это Калинка. Она ничего не говорит, а только смотрит — открыто, внимательно, доверчивыми светло-зелеными глазами. Как она была хороша тогда, светла и чиста в эти свои юные годы! И в такие минуты у него сжималось сердце от жалости к своей впустую прожитой жизни, какой-то суматошной… Прожил он ее в спешке, как будто стремился у кого-то украсть. И ему становилось тяжело дышать, он задыхался еще сильнее прежнего. И ему вдруг дико захотелось жить, не просто так ради себя, а для нее, вот этой девочки, и что-нибудь сделать для нее, на что-нибудь решиться, но он уже ничего не мог и был не в состоянии сделать. Он никогда больше не видел ее в жизни, с той поры, да и не вспоминал о ней ни в юности, ни в более зрелом возрасте. А вот сейчас она стала приходить к нему, даже не приходить, а всегда была с ним, ненавязчиво присутствуя, смотрела на него — не то жалея, не то приглядываясь и старясь понять что-то, что было важным для него…

Ночью Петьке стало совсем плохо. Лежа пластом на больничной койке, он хватал воздух широко открытым ртом, но его все равно не хватало. Казалось, он его глотал, воздух проскальзывал куда-то в желудок, холодил, но в легкие не попадал. Да и легких у него уже не осталось… В такие минуты сознание у него мутилось, в голове стучали молоточки, как будто что-то заколачивали.

Калинка, видя его судороги, наклонилась над ним.

— Я позову сейчас кого-нибудь, — тихо прошептала она.

— Нет, не надо, не уходи! — выдавил он из себя, задыхаясь, из последних сил. — Не оставляй меня!

Но Калинка, не слушая его, встала и пошла к двери из палаты. Петька приподнялся, страшно напрягся…

Остановить ее, догнать!.. Но какая-то сила связала ему руки и ноги. Он ничего не мог, что-то внутри болело, ему было страшно за нее. Не за себя, за нее. С ней вот-вот должно было что-то случиться. Вот сейчас, как только она скроется за дверью. Он это чувствовал, с ужасом осознавал, что знает это наперед, но ничего не мог сделать. Крикнуть бы, предупредить, задержать, но все его старания были напрасны. Он без сил откинулся на подушку и затих.

* * *

Утром следующего дня на квартире у Марины зазвонил телефон. Женский голос попросил ее к телефону.

— Да, я слушаю! — ответила она.

— Приезжайте в диспансер: сегодня ночью умер ваш родственник, Петр Мясоедов…

У диспансера Марину и Богдана встретил Афанасий Матвеевич. Его выписали из диспансера, но он не уехал, дожидался их.

— Вот оно как получается! — сокрушенно покачал головой старик.

— Когда он умер-то, Матвеевич?

— Да вот под самое утро, пожалуй, будет… Как светать стало… Я проснулся, что-то больно тихо было в палате… Смотрю, а он того…

— Он ничего тебе не говорил? Он что-то хотел вспомнить, да так и не вспомнил…

— Нет, ничего. Да ему-то теперь все равно — отмучился.

Сихотэ-Алинь

Приморский край, поселок Кавалерово в горах Сихотэ-Алиня. Здесь, снимая частный домик на краю поселка, обосновалась московская геологическая партия. Начальник геологической партии Леонид Григорьевич, у него штат партии: шофер Митька, коллектор Сергей и инженер-геолог Потапка. Был также особый женский отряд: старший геолог Ксения, коллектор Маша, инженер-геолог Наташа и техник Бэла. У женского отряда было особое задание: провести с помощью специального прибора анализ содержания водорода, определить кислотность в подземных водах на глубинах, в местных оловянных шахтах, где вода истекает из отверстий пробитых перфораторами, и на основании этого построить карту возможного источника залегания олова. Поэтому на отряде Ксении лежала обязанность исследовать близлежащие к Кавалерово шахты. И девушки с завистью наблюдали за теми, кто уезжал с Леонидом Григорьевичем на машине по Сихотэ-Алиню, как в путешествие.

Рано утром, часов в шесть по-дальневосточному, начальник геологической партии Леонид Григорьевич поднял свою полевую партию: Сергея и Потапку. Шофер Митька уже возился около своего ГАЗ-66.

И Сергей и Потапка вчера засиделись с девушками до глубокой ночи, прежде чем расстаться, и сейчас, полусонные, мучились. Но это быстро прошло, когда они включились в заведенный распорядок: упаковка спальников, сборка раскладушек, уже кипит чайник, все суетятся, готовясь к дальней поездке.

Легкий завтрак, снаряжение еще вчера закинули в кузов газика. Сейчас туда же полетело личное барахло, последний поклон дому, где прожито четыре дня, откинули шаткую калитку — и в путь-дорогу…

Шоссе, асфальтированное, ровное. Вот мелькнул аэропорт Кавалерово. Там приземлился Як-40 и прижал к обочине взлетной полосы своего неуклюжего старшего братишку Ан-2.

Под колеса машины стелется шоссе. Километры остаются позади, позади остаются и поселки: Антоновка, Шумный, Уборка, Павловка…

В Чугуевке зашли в книжный магазин. Сергей купил стихи Тютчева, рассказы Пришвина, томик с гравюрами Фаворского и повести Салтыкова-Щедрина. Дальше от Чугуевки повернули на юго-запад.

В деревне Архиповка, все в той же долине реки Павловка, подкупили еще хлеба и поехали по давно наезженной дороге в сторону гор, покрытых лесом.

Жара. Полдень. Газик пересек ручей, свернул влево на слабо наезженную колею, ухабисто раскачивающую машину, и пошел по ней вверх по логу. Минут через десять выехали на геологический стан.

Место, где обосновался стан местной геологической партии, назвать великолепным — значит погрешить истиной и принизить красоту дальневосточной тайги. Лог, недлинный, но довольно узкий и глубокий. Внизу лога бурчит что-то свое ручеек, бесконечно монотонное, одинаково простое и непонятное, переливаясь по камням, ловкими зигзагами отворачивает от валунов и коренников, выпирающих из земли. Склоны лога поросли березой, осиной, редкими пихтами.

На дне этого лога срублен большой дом, что-то вроде заезжих изб XVII века, которые ставили на постоялых дворах ямских застав.

Наша машина подошла к избе — постоялого двора, остановилась.

Леонид Григорьевич вылез из кабинки. Выскочили из кузова, распахнув настежь дверцу кузова, и Сергей с Потапкой.

Из избы вышел мужик высокого роста, под метр восемьдесят, с детским выражением лица, спокойного, сытого существования. Одноглазый, в другом глазу застыла зеленоватая стекляшка, под цвет его живого глаза. Острый нос смотрит вниз, узкий низкий лоб, неразвитые плечи и грудь, отвисший живот…

— Здравствуйте! — подошел Леонид Григорьевич к нему.

Тот протянул большую пухлую руку, молча, неулыбчиво кивнул головой, оглядывая приезжих одним зрячим глазом.

— Что это у вас за стан? — спросил Леонид Григорьевич его.

— Партия…

— А почему так пусто, тихо?

— Разъехались… Сегодня утром старший геолог с женой тоже уехал… Вернется дня через три… Один я остался.

— А-а, так вы охраняете стан?

— И кухарю заодно, — улыбнулся одним глазом мужик.

— Если мы у вас остановимся на сутки? Не возражаете?..

— Да, пожалуйста, мест свободных полно… Вон хотя бы ту половину занимайте, — показал кухарь на заезжую избу.

Митька подогнал машину к входу той избы. Сергей и Потапка по-быстрому выгрузили необходимое для ночевки: раскладушки, спальники, посуду и горелку для приготовления пищи. Занесли все в избу, с интересом огляделись.

Внутри становая изба представляла живописный вид. Рубленый, небеленный ни с наружи, ни внутри большой дом, громадные по ширине во всю стену нары старых времен, так же как в заезжих избах на ямских заставах, как их описывают в документах, когда люди спали вповалку. Тут же стол, тяжелый, из толстых досок, намертво пришитый гвоздями к полу, как и скамейки рядом с ним. Так удобнее для повседневной жизни большого скопления людей, да и в случае драки «мебель» не пострадает и посуда тоже. Внутри было полутемно. Свет проникал всего через два небольших оконца, в это огромное помещение, к тому же с черными закоптелыми стенами.

Дом был разделен надвое стеной, рубленной из горбылей. По одну сторону была большая кухня с русской печью для выпечки хлеба. Длинные столы и лавки, множество полок для продуктов. Тут же угол для кухарки, точнее, кухаря, как представился мужик. В углу кухаря стоит кровать, какие-то полочки и лавочки, на стенке висит на гвоздиках одежда, под кроватью виден угол чемоданчика.

Леонид Григорьевич шустро обошел все углы избы, восхищенно воскликнул:

— Бичевня!.. Прелесть! Ребята, располагайтесь! Раскладушки нам не нужны. Спать будем на нарах… На досках, оно даже к лучшему. Медики говорят, помогает держать осанку. А то раскладушки надоели!.. Вы что такие кислые? Это же прелесть, а не ночевка будет!.. А может, здесь и банька есть? — подхватился он и выскочил из избы, затрусил с кухарем к строениям, стоявшим отдельно от стана в полусотне метрах ниже по ручью.

Там стояла летняя столовая, сбитая из досок, к которой от ручья тянулись мостки, а еще дальше по ручью виднелась банька, запруда для купания, с мостками, сухими, еще теплыми от заходящего солнца. Было жарко, сладко от томительного чувства простоты этого таежного мирка. Подумалось, что в этой же простоте и чистоте жили когда-то и все наши предки, пришедшие в эти края и удивленные богатствами охотничьих и рыбных промыслов, обильной тайгой, в которой росли, удивительно смешавшись, и северные, и южные деревья и растения: ель и банановое дерево, белоснежная и светлая, всегда праздничная и яркая северная красавица береза, и бархатное дерево с мягкой толстой и морщинистой корой, душистый и целебный до беспредельности лимонник, опутавший своими стеблями-лианами тайгу, которые так же хороши при заварке разных настоек и чая, доморощенного, как и его красноватые плоды, похожие на рябину, гроздьями винограда доходящие до зрелости в первой декаде сентября в ту же примерно пору, когда море набирает самую высокую температуру и наступает бархатный сезон Приморья.

Купальня рядом с баней обмелела, так как запруду прорвала вода и осталась неглубокая ямка, заполненная холодной водой таежного ручья, который где-то выше по логу, родившись от ледничкового источника, еще не успел нагреться, жалит холодом своего младенческого невежества все, что ему попадается на пути.

Леонид Григорьевич, окинув все это восхищенным взглядом и мысленно пронесшись над всем этим мирком, остановился вдруг глазами на тазиках, рядком стоявших на лавочке около баньки. В тазиках неподвижным зеркалом блестела прозрачная до невидимости вода, нагреваемая солнцем, напоминающая о свежести и чистоте. Так что у него под энцефалиткой нестерпимо зачесалось тело, напомнив о том, что следовало бы уже давно помыться и на какое-то время забыть о таежной потной жизни в маршрутах, когда отмериваешь километры, взбираясь на перевалы и вершины или продираешься по знойному таежному лесу, в котором душно, сыро и полно комаров.

— Хорошо-то как у вас! — не удержался он от похвалы.

— Да так себе, — равнодушно произнес кухарь и глянул на него неопределенным взглядом.

Леонид Григорьевич повернулся и затрусил назад к заезжей избе. Там уже во всю суетились его сотрудники, готовя обед и раскидывая временный походный стан.

Потапка тоже зашел в заезжую избу, кинул свой спальник на семейные нары.

К обеду, освободившись от дел, все рассыпались по стану, с интересом осматривая его простой и ухоженный бытовой уют.

Потапка же сходил и осмотрел баньку, о которой восхищенно отозвался Леонид Григорьевич. Подошел к камеральному сарайчику, в котором на полках лежало множество образцов, несколько раз поднял и положил на место штангу, сделанную их двух чурбаков с вбитым в них ломом. Увидев большую палатку с остроконечным верхом, заглянул и туда. В палатке стояли нары, разбитая печурка, сделанная из железной бочки, кругом было грязно, сыро, пахло плесенью и давно заброшенным жильем.

Леонид Григорьевич, обегав все строения стана геологической партии, вернулся назад.

— Ребята, обедаем и идем на канавы! — выдохнул он, плюхнувшись на лавочку.

— Да жарища же, Леонид Григорьевич! — воскликнул Потапка, удивленный непоседливостью старичка-начальника, как он мысленно называл его.

— Ничего, ничего! Отдохнем и наверх!.. Вы же сами кричали, что все в движении, в тренировке! Это должны понимать! И ты тоже! — ткнул он пальцем в Потапку.

— Как, понравилось здесь? — подошел к ним кухарь, полуголый, в одних штанах и ботинках на босу ногу.

— Хорошо! Все хорошо! Такая прелесть!.. Мы сейчас попьем чайку и сходим посмотрим выработки. Чайку с нами не хотите?

— Спасибо! Я ухожу в поселок. Вернусь к вечеру… А старший геолог-то с женой приедет нескоро. Дня через два, не раньше, — зачем-то повторил кухарь про своего начальника.

— Мы не дождемся его, — глянул на него Леонид Григорьевич. — Завтра уедем. Некогда — дела! Какой еще крюк надо сделать, по трем месторождениям!..

Кухарь ничего не сказал, повернулся и пошел к своей половине барака. Вслед за ним побежал его шустрый песик, еще щенок, глупый, ласкающийся ко всем. Виляя загнутым вверх хвостом и игриво перебирая задними лапами, он на ходу хватанул зубами черного котенка, лениво развалившегося на завалинке барака. Котенок обидчиво мяукнул, прыгнул за угол. Оттуда он выскочил уже вместе со своей мамашей, большой и сердитой. Увидев глупого щенка, она опустила поднятый воинственно хвост, равнодушно отвернулась от него и снова скрылась за углом.

Вскоре кухарь уехал, оседлав старенький велосипед, покатил под гору по наезженной колее и сразу же скрылся за высоким кустарником, обложившим густыми зарослями с обеих сторон дорогу.

После обеда Леонид Григорьевич и Потапка двинулись маршрутом на канавы, которые пробили рабочие геологической партии на самой вершине горы Верблюд, в седловине между его горбами, как было обозначено на карте. Перепад высот небольшой, всего пятьсот метров. Однако подъем сразу же от стана был крутой. Под ногами поминутно соскальзывала вниз хрупкая плоская щебенка. Тропа, торенная работягами, сразу же взяла круто, в лоб, по склону прямо вверх. С непривычки, без тренировки, дыхание у Потапки пресеклось, он задохнулся и встал, не в силах сделать, казалось, и шага дальше вверх.

— Леонид Григорьевич, погоди! — прохрипел он, ухватившись руками за кусты, чтобы не упасть, настолько кружилась у него голова и мелькали в глазах искорки от бешено пульсирующей в висках крови.

— Ну, отдохнем, отдохнем! — остановился начальник, оглядел склон горы под ногами, по привычке отмечая породы.

Отдохнув, они двинулись дальше вверх. Подъем, отдых, подъем… Через некоторое время тропу пересекал под углом профиль^[2] с затесами на осинах и березах. И они пошли по нему, определив, что он должен вывести их куда надо. Вышли на маленькую терраску. Здесь подул освежающий ветерок снизу из далекого лога. Потапка почувствовал на лице его прохладу, сгоняющую горячий пот, крупными каплями скатывающийся по лицу, но в то же мгновение отскочил в сторону с нечленораздельным вскриком: «А-аа!»… Толстая, в руку толщиной, черная длинная палка, на которую он чуть было не наступил, вдруг зашевелилась, выскользнула из-под самых его ног и, бесшумно, грациозно скользя, заструилась в траве, исчезая в кустах.

— Что случилось?! — крикнул Леонид Григорьевич, подбегая к нему.

Потапка, бледный, молча показал глазами на кусты, на исчезающий там черный хвост змеи.

— Да это же полоз! — рассмеялся начальник. — Безобидней создания не найти!

— Все равно змея! Вот гад!.. Смотри — вон еще! — снова завопил Потапка. — Гадюка!

— Да, это гадюка! — подтвердил начальник, заметив маленькую, с красивой пестрой расцветкой змею со стреловидной головой. — Осторожно, пускай уходит!..

— Ух! Не переношу гадов еще с детства!..

— Ладно, пошли. Только будь внимательней. Главное — не наступить на них…

Дальше с терраски пошли вверх без тропы, где-то потеряв ее на склоне. Искать ее не стали. Изредка Леонид Григорьевич, сдирая кору молотком, делал на деревьях затесы, чтобы по ним найти обратный путь. Еще через час подъема вышли на основную вершину горы Верблюд. Здесь было открытое место, что-то похожее на высокогорный луг своей разнотравной красотой и цветов, от которой у Потапки захватило дыхание. Лысая вершина Верблюда, с альпийскими луговыми травами, окаймлялась ниже низкорослыми зарослями стланика^[3], а еще ниже полыхало гигантскими волнами зелени беспокойное море тайги, с гребешками курумников^[4] и скальных выходов, застывших миллионы лет назад в титаническом порыве гармошкой коробящейся молодой земной коры.

— Потапка, осторожней, здесь много змей! — предупреждая, крикнул ему Леонид Григорьевич.

Потапка настороженно оглянулся и тут же заметил снова две черные ленты, испуганно уползающие в сторону, а совсем рядом серую, с узором древних тканых ковров азиатов, ромбиками, квадратиками и с вьющейся вдоль тела зигзагообразной полосы, которая притягивала, останавливала взгляд, заставляя забывать обо всем другом.

Он инстинктивно подобрался, удобнее перехватил в руках длинную ручку геологического молотка, готовый ответить ударом на возможный выпад неприятного ползучего гада. Однако предосторожности были напрасны. Обитатели этого красивого высокогорного луга не меньше человека боялись за свою жизнь.

Леонид Григорьевич и Потапка, окинув взглядом тайгу, простиравшуюся внизу, пошли к другой вершине — Верблюжьей, искать разведочные канавы, которые протянулись длинными линиями на карте разведки геологической партии. В седловине между горбами Верблюжьей буйно взметнулось высокотравье, кусты, палило солнце, было безветренно, душно, лезла и липла к лицу паутина, было много камней и ям курумника, поросших травой, невидимых и коварных.

Они прошли седловину, наткнулись на старые каркасы от палаток. Здесь когда-то стояли лагерем работяги, пробивали канавы в знойные и дождливые весенние, летние и осенние дни. За останками стана начинались канавы. Давно, лет пять назад, пробитые стенки их разрушились. Они заросли, обвалились, щебенка и камень разрушились под ветром, солнцем и морозом. По отвалам щебня и камней, выброшенных взрывами, и дну канав, зачищенных лопатами, поползли во все стороны гадюки.

Потапка с опаской издали смотрел на канавы. Глядя на начальника, как тот, не обращая ни на что внимания, стал копаться в канавах, отбирать образцы, осматривать стенки канав, что-то записывать в пякитажку, Потапка тоже спустился к нему в канаву.

Длинными рубцами прорезали канавы склоны, седловины и горы…

Но поиски Леонида Григорьевича ничего не дали. Кварцевых жил, или, точнее, кварцевых жил с включениями касситерита^[5] — темно-коричневого цвета минерала, частого спутника кварцевых жил, кристаллизовавшихся когда-то, сотни миллионов лет назад, из магматических источников, он не нашел.

— Пошли назад! — обескураженный, махнул он рукой.

В стан они вернулись еще засветло. Сходили к бане, разделись, осмотрели вещи и себя, сняли несколько клещей. Затем, обливаясь водой из тазиков и ведер, смыли пот и усталость от маршрута, вернулись к своим, в заезжую избу.

Начало темнеть, быстро и рано, несмотря на середину лета. Сказывалась широта южного Сихотэ-Алиня, который в вечерних сумерках и в таежной дымке казался темно-синим и громадным, бесконечным, как небо, которое он рвал неровными вершинами своих хребтов. В тайге становилось тихо и в то же время грустно и чего-то жаль. Наверно, вот этого бродячего мига расслабленности. А может быть, простоты быта жителей этого укромного уголка тайги, запахов и чувств, которые, казалось, все еще присутствовали в каждой убогой полочке, прибитой к бревенчатой стенке, прокуренных папиросами семейных полатях, грязном, никогда не мытом полу и железной бочке в углу с тухлой водой, истертых ступенек невысокого крылечка и истоптанных завалинках, обшарпанных, и вытертой до черноты плечами притолоки дверей. Спокойствие и простота мира этого, жизни и чувства. Убогость и гармония с окружающим многообразием цветов, запахов, звуков, тревожных, непонятных, далеких.

Вернулся уже в сумерках Сергей, уходивший на рыбалку к речушке вниз по логу. Вернулся он пустой, но довольный. Речушка, пробираясь сквозь чащобу зарослей кустов и завалов, создала свой мирок роскошных тенистых и сырых, сумрачно-сказочных, запутанных туннелей и чертогов, то светлых, озаренных красноватым заходящим солнцем, то темных, пугающих своей таинственностью… Сергей проболтался на речушке, закидывая удочку с мушкой в ямки, в которых должен быть хариус… Он прошел вниз по течению с километр, но поклевки не было. И он, смотав удочку, вернулся обратно в стан.

— Нема дел, Леонид Григорьевич, — буркнул он, вваливаясь в заезжую. — Хоть бы одна поклевка!.. Вот стерва!..

— И не должна! — воскликнул начальник. — Ты хотя бы спросил меня или кухаря! Кстати, где он? Не вернулся еще?.. Ну да ладно, это его дело. Но вот он сказал, что рыба в ручье вывелась. Неизвестно, почему, но нет ее. Надо далеко спускаться, километров за двадцать по реке, чтобы выйти на хорошие места…

— Что же мне-то не сказал? — обиделся Сергей.

— Извини, Сергей, не успел как-то! Да и не подумал, что тебя без нас понесет на рыбалку!..

Издалека, со стороны дороги, уходящей вниз по логу, донеслись звуки какой-то музыки…

Вспомнив, что кухарь уехал с карманным приемником, поняли, что это он.

— Кухарь едет! — с иронией произнес Сергей. — Комаров отпугивает…

— А может, тигров! — в тон ему подхватил Потапка.

Голос карманного приемника приближался, усиливался, и наконец, из-за густого кустарника показался кухарь, закутанный с головой в энцефалитку от комаров и усиливающегося к ночи гнуса.

Он вел, как под уздцы, свой велосипед. На боку у него висел приемник, заливаясь совсем уж не терпимой для местной фауны голосисто-крикливой музыкой. О чем-то визжала певица на непонятном языке, ей вторила флейта, расталкивая всех, врывался саксофон, изредка что-то бухало, вклинивалось из электронных, парализующих утроб…

Кухарь, видимо, выпил и был доволен жизнью. Это было заметно по блестевшим из-под капюшона энцефалитки глазам и торчавшему носу.

— Ну, как там, в поселке? — вежливо поинтересовался Леонид Григорьевич.

— Нормально! — весело откликнулся кухарь, ставя у стенки избы велосипед и откидывая с головы капюшон.

Да, было видно, что там он принял норму и теперь может жить какое-то время с этой нормой здесь.

Он повернулся и ушел на свою половину. Вскоре он затих там.

Геологи поужинали, приготовили спальники к ночлегу.

Потапка затащил свою раскладушку в избу, вытряхнул из чехла спальник, раскинул его на раскладушке, с удовольствием растянулся на нем, почувствовав томительную, тягучую усталость во всем теле, истомой охватившую его.

— Ох, как хорошо-то!.. Леонид Григорьевич, а вы на Кольском бывали? — спросил он начальника, зная слабость того пускаться в длинные речистые воспоминания, конца которым может и не быть. Разве что усталость закроет ему рот, порой оборвав на полуслове…

— А как же! Но лучше расскажу вам, как ходил маршрутами по Тянь-Шаню! Я и докторскую диссертацию готовил по нему… Край ох какой край! — воскликнул он и на некоторое время даже замолчал, вспомнив горный массив, много лет назад восхитивший его. — На лошадях ходили! В маршруты закидывались по горным тропам… Это вам не равнина!.. А то, бывало, козла забьешь! В те времена ничего, можно было. Дичи хватало, а с продовольствием не всегда выезжали… И все верхом, все на лошадях… Вертолет в редкость был!

— А докторскую делали тоже по Тянь-Шаню? — спросил Сергей, поднаторевший в научной терминологии, и не прочь был иногда задать вопрос с важным видом солидного мыслителя.

— Не-ет, этого мало! — ответил Леонид Григорьевич. — Захватил Приморье, все его коренные месторождения, и был старый материал по Якутии… Здоровье тогда сильно подорвал… Вот не представляешь! Все шел, шел в гору, на ту вершину, а после расплата за напряжение! Как-то сразу сдал… Только через год начал силы восстанавливать…

За окнами избы совсем стемнело. Потапка зажег свечку, поставил ее на полочку рядом с раскладушкой, залез в спальный мешок. Леонид Григорьевич и Сергей тоже забрались в широкие теплые ватные мешки, поворочавшись, удобно устроились на большом семейном топчане.

— Я всю жизнь мечтал о простой бабе, такой — сиськи и задница… И больше ничего… Но всю жизнь мне не везло, — с чего-то на ночь вдруг вспомнил начальник, видимо, его что-то достало или он хотел чем-то поделиться с Потапкой.

Он саркастически усмехнулся.

— Первая жена была учительницей, с таким экзальтированным характером… Вымотала… Расстались с облегчением, устав друг от друга…

Он замолчал… А вскоре рядом с ним, где расположился Потапка, послышалось тихое посапывание, затем храп… Очевидно, это сказалось на рассказчике, так как Леонид Григорьевич быстро умолк и тоже тихо засопел, равномерно пуская легкие вздохи. Дольше всех не мог заснуть Сергей. Он ворочался. Несколько раз вставал и выходил во двор, с дуру надувшись на ночь чаю, который, возбудив его, давил сон и гнал его прочь.

На дворе совсем стало темно, на ночном небе высыпало множество звезд. Затем из-за хребта Сихотэ-Алиня выплыла огромная луна и с любопытством заглянула в темный таежный лог, разглядывая стан геологов, погрузившийся в спокойный сон природной гармонии.

Рано утром, на следующий день они покинули стан и двинулись в направлении на горный массив, который венчала вершина горы Снежной. С одного из ее склонов брала свое начало река Уссури — самая крупная река Приморья.

Машина пошла вверх по ручью Уссури. Медленно, иногда быстро, но все время вверх и вверх. Пересекаем его один раз, затем снова и снова. Ручей несется по колее, перебирая гравий, чистый, девственный. Вот проходит машина, и тут же мутные струи рассасываются, и чистота, снова чистота, только след колеи, впечатанной в твердую землю, да срубленные деревья, валяющиеся в редких густых подлесках, говорят о вечном движении человека, его бремени для земли.

Леонид Григорьевич изредка достает из полевой сумки карту, двухтысячную, сверяется по приметам рельефа и снова сует ее в полевую сумку.

Проехали поселок Нижний. В нем сейчас стоит взвод солдат из строительного батальона. На длинном бараке, на прибитой доске, надпись: «Солдатская изба»… С юмором, просто и лаконично…

Мы подвернули в широкий колхозный двор, в котором разместился взвод со всем своим транспортным хозяйством и двумя балками для офицеров. На окнах балков, чистеньких, опрятных, висят занавески.

На крыльце «Солдатской избы» стояли три молодых солдата, голые до пояса, загорелые.

— Это Нижний, ребята? — крикнул Митька, высунувшись из кабинки.

— Какой Нижний? — спросил один из солдат, подходя к машине.

Черные, ежиком стриженные, волосы и лицо типичного кавказца.

Следом за ним подошел другой — широколицый, с узкими щелками глаз, желтовато-медной кожей, кривоногий и гладкий: типичный калмык или другой монгольской крови.

— Нижний, поселок где-то здесь поблизости должен быть! — крикнул Леонид Григорьевич с другой стороны кабинки. — А может, это Нижний? Вот этот, где вы стоите…

Солдаты неопределенно пожали плечами.

— Моя не знает, — буркнул калмык.

— Да ладно, сами разберемся, — сказал Леонид Григорьевич. — Поехали…

— Пока, ребята! — крикнул Митька солдатам.

Машина развернулась на колхозном дворе и запылила из поселка.

— Это и есть Нижний, — пробурчал Леонид Григорьевич. — Солдаты живут здесь и сами не знают, где живут…

— Да-а, — согласился Митька. — Солдату это и не нужно знать… Лишнее знание. Солдат спит — служба идет! — хмыкнул он.

Километра через три машина выскочила к баракам, как они были обозначены на карте, хотя это были остатки обогатительной фабрики, на которой старатели мыли руду, добывая ее в Турмалиновом, под горой Снежной. Уступами, с горы, спускались столы для промывки, точнее, то, что от них осталось: остовы железобетонных оснований с ржавыми ребрами крепежной арматуры, каких-то обрывков и обломков резиновых и металлических труб, досок с гвоздями, оборванных бродячими вандалами со стен перекрытий, все покорежено, переломано и перебито.

Проехали остатки обогатиловки и наконец поднялись до самого верховья ручья Уссури. Здесь, под Снежной, встали на хорошей, пятачком, поляне, рядом с ручейком, гремящим днем и ночью. Поставили две палатки, выгрузили из машины столы и стулья, все остальное.

Наутро в логу выпала роса. Встали поздно, надеясь переждать сырость утра и потом уже идти маршрутом на Снежную. Позавтракали и двинулись по берегу ручья Уссури, вверх по логу, втроем: начальник, Потапка и Сергей… Митька остался в лагере с машиной… Прошли остатки отвала породы от выработки геологоразведки… Углубились в лес и пошли по сырому густому лесу вдоль ручья. Тропа, сначала едва заметная, вытопталась и повела прямо вверх, на одну из седловин Снежной. Склон, забирая все круче и круче вверх, повел за собой тропу. Стало тяжело идти. С непривычки садилось дыхание. Они останавливались передохнуть, окидывали взглядом окрестности, затем поднимались дальше по суживающейся и пригибающей их к земле звериной тропе, как догадались они.

На седловину они вышли, уже прилично взмокнув. Открытая, продуваемая ветром седловина освежила взмокших от пота и усталости людей.

Леонид Григорьевич скинул рюкзак у разведочной канавы, тянущейся по хребту, бросил на землю молоток, стянул энцефалитку, разделся догола, осмотрел себя, поймал двух клещей.

— Ребята, раздевайтесь! Клещи!..

Геологи, раздевшись догола, сняли с себя клещей, оделись и пошли по канаве, выискивая образцы с кварцевыми жилами.

— Во какая жила, Леонид Григорьевич! Смотрите! — крикнул Сергей, показывая на большой камень с кварцевой жилой, секущей его неровной чертой.

— Отколите от него образец, — попросил Леонид Григорьевич. — Вот этот пойдет на ЭПР^[6], а тот — на анализ состава…

Осматривая канавы, они медленно двинулись к вершине Снежной по широкой канаве, вырытой ножом бульдозера, похожей на дорогу, по склонам горы, пересекающей жилы. Эти разведочные канавы вспаханной полосой тянулись на многие километры.

Леонид Григорьевич осмотрел в бинокль огромную лощину, разделяющую Снежную почти что пополам, тоненькой черточкой тянущуюся по другую сторону лощины дорогу, далекие хребты Сихотэ-Алиня, маячившие в синей дымке расплывчатыми миражами, туманными, загадочными, непонятными. От этого вида сердце сжалось у него, захлестнуло тоской по чему-то далекому, ушедшему… В памяти всплыли первые впечатления о встрече с тайгой, горами. То было на первой его летней геологической практике в Восточных Саянах. Лето он провел, как хмельной. В институт вернулся с бесповоротным убеждением, что только геология заполнит его и не оставит ничему иному места в его жизни. Хмель очень скоро выветрился, а взамен пришло спокойное, уверенное и теплое чувство любви к своей работе. С тех пор прошло более двадцати лет, но и до сих пор он относится к ней с прежней юношеской любовью, такой же открытой и чистой.

Он опустил бинокль, сунул его в чехол, оглянулся к своим сотрудникам.

— Идемте, ребята. Дальше войдем в жилу — и все будет ясно. Вот еще хорошая жилка! Смотрите, здесь вкрапления касситерита. Вот, Сергей, смотри, коричневые кристаллы…

— И только? — удивился тот.

— Ну-у, это же высокое содержание! — рассмеялся начальник. — Мощность жил здесь неважная. Поэтому такие жилы отдают старателям. Во-он видите, — показал он рукой вдаль. — Склон горы срезан! Артель старателей сорвала наклонную жилу…

— И с другой стороны тоже склон срезан и отвал рядом, — вставил Потапка, разглядывавший в этот момент в бинокль гору.

— Тоже их работа, — добавил начальник. — Жилу порезала река. И старатели выбрали ее с обеих сторон… Идемте дальше. Нам еще много нужно осмотреть…

Геологи двинулись далее вдоль канавы, которая поползла круто по склону, вышли наверх плоскогорья и пошли по нему, вихляя по рельефу…

На привал они остановились в лощине, режущей в самом верху пополам Снежную, с вытекающим ключом из круто падающего склона, поросшего кустами. Вокруг ключа качались редкие красивые головки саранок — толстые, сочные.

Они разожгли небольшой костерок, вскипятили чай, перекусили тушенкой.

После привала они вышли на вершину, уходящую гребнем вниз в седловину. Отсюда открылся величественный вид на сопки и увалы, с ручьями, за много лет прогрызшими глубокими руслами морщинистую кожу земли.

Леонид Григорьевич и Потапка снова осмотрели в бинокли сопки и тайгу.

— Во-он Облачная! — повел биноклем Потапка в сторону.

— Да, сердце Сихотэ-Алиня! — согласился начальник. — А вон посмотри-ка, что-то виднеется там, — перевел он бинокль на лощину. — Вон там — слева от высыпки…^[7] Видишь, что-то белеет в чаще деревьев…

— Хм! Просто береза!

— Рысь, — сказал Потапка. — Вон белеет ее брюхо…

— Ну, ты даешь! — хмыкнул Сергей.

— Я же не слепой.

— Леонид Григорьевич, глянь в трубу, что там такое, — толкнул в плечо Сергей начальника.

Начальник достал из рюкзака подзорную трубу, навел ее на таинственный предмет на березе, пригляделся.

— Кора, — флегматично буркнул он.

— Иди ты! — возмутился Сергей.

— А ты что хотел, чтобы сундук был с золотом? — засмеялся Потапка.

— Пираты спрятали, а море вымыло, — спокойно сказал начальник, поддержав его игру.

Сергей ошарашенно посмотрел на него.

— Ты что, перегрелся на крутяке? Залей радиатор!.. Здесь тайга, а ты — море! До моря сотня верст!..

— А здесь океан когда-то был, — не сдавался Потапка.

— Когда?! Миллион лет назад! Знаешь, какие пираты тогда были, а?

Потапка промолчал с видом глубоко уверенного в чем-то человека, которому открылась какая-то единая тайна, одна, последняя на всех.

Они собрались и повернули назад. В стан вернулись под вечер, когда солнце уже скрылось за горами.

На следующий день они обошли маршрутом карьеры, взяли образцы, осмотрели стенки, срезанные старателями. Жилы кварца оказались здесь мощные, с большим содержанием коричневых кристаллов касситерита.

Вечером собрались в обратный путь, а утром следующего дня снялись и поехали на другое месторождение, в верховьях по долине Холодного ручья.

На обратном пути осмотрели остатки обогатиловки, затем покатили прежними дорогами и выскочили на хорошо укатанное шоссе, что пролегло около Нижнего. В запале они сначала проскочили мимо поворота в Холодный ключ, затем, вернувшись назад, поехали вверх по ключу, страшно изуродованной долине ключа. Здесь прошел леспромхоз! Точнее, не прошел, а двигался вверх по долине, вырубая по склонам древесину. Вид долины был ужасен…

Машина шла по дороге, переваливаясь с боку на бок, как зажиревшая домашняя утка. В кузове кидало всех из стороны в сторону.

Сергей и Потапка беспрерывно кланялись то взад, то вперед, делали интенсивные наклоны, словно на разминке в спортивном зале, подпрыгивали, как будто какой-то всесильный и чудаковатый волшебник, издеваясь над ними, слабыми и немощными, устроил им пляску под стать себе, своему миру, силе и жестокости.

Машина же все шла и шла вверх, отмеривая километры, а долина не меняла вида. Казалось, не было конца этой долины, исполосованной тракторами, пилами и топорами.

Через полчаса езды по долине у Леонида Григорьевича появилось сомнение — правильно ли они едут.

Леспромхоз, разорив долину, заодно стер с лица земли и дорогу, которая шла левым бортом долины, прижимаясь к круто падающему склону хребта, а вместо нее — по правому борту долины, пролегла новая уже сильно разбитая лесовозами дорога.

По ней-то они и пробирались.

И это сильно смущало Леонида Григорьевича.

— Давай повернем назад, — велел он Митьке. — Не туда врезались, — пробормотал он, всматриваясь в карту и все еще никак не понимая, где же они сейчас находятся.

Митька с трудом развернул газик на дороге сплошь забитой по сторонам поваленными и покореженными деревьями. И машина потащилась по долине обратно вниз по ручью.

Выбравшись на шоссе, проехали по нему и повернули в соседнюю долину. Она, оказалось, тоже побывала в цепких руках леспромхоза, но, судя по всему, с тех пор прошло года три, не меньше.

Газик, натужно завывая, полез вверх по долине Забытого ручья, как определил Леонид Григорьевич, что это за ручей. Сообразив же, что им нужна была та долина, Холодного ручья, из которой они только что ушли, и прикинув все по карте, он решил не возвращаться назад, а идти вверх по Забытому, стать лагерем по другую сторону хребта, разделяющего долины, как раз напротив нужного им месторождения. На следующий же день перекинуться через хребет маршрутом, поработать там, у штольных отвалов, заброшенных лет пятнадцать назад. И, взяв образцы жильного кварца, вернуться назад.

Машина медленно ползла вверх по долине ручья по старой, разбитой лесовозами и тягачами дороге. Но вот уткнулись в завал из тонких лесин. Сергей и Потапка вылезли из кузова, прорубили в завале проход. Через некоторое время уткнулись в другой завал из толстых, почти столетних берез. Поняв, что прорубиться им не под силу, быстро соорудили мостки, уложив лесинами въезд на поваленные березы, и пустили по нему газик. Машина осторожно вскарабкалась на мостки, тонкие лесины затрещали, но выдержали, и она съехала с них на дорогу…

Они разбили лагерь на стыке двух ручьев, из которых по берегу правого ручья шла леспромхозовская дорога и выходила в широкую трелевочную площадку. Поставили две большие палатки. Вечером долго сидели у костра, вспоминая былые маршруты.

На следующий день, утром, в маршрут на месторождение вышли вдвоем — Леонид Григорьевич и Сергей. Митька и Потапка остались в стане.

Леонид Григорьевич, несмотря на свои пятьдесят лет, все еще подвижный и подтянутый, быстро шагал по тропе, продираясь иногда по высокой траве заросшего в самой низине ручья. Сергей, с рюкзаком и ружьем на плече, едва поспевал за ним, поминутно спотыкаясь о невидимый в высокой траве валежник и удивляясь, как не цепляется за них идущий впереди начальник.

Пройдя километра два, Леонид Григорьевич остановился, достал карту, долго искал на ней ручей, с шумом срывающийся из небольшой впадины, напротив которой они остановились.

— Хм! Его не должно быть! — сказал он.

Сергей заглянул сбоку в карту, отыскал на плотной сетке горизонталей легкий изгиб терраски. Ручья действительно не было. Но вот же он — есть!.. Большой и голосистый… От его шума не спрячешься.

— Хм! Это дело рук леспромхоза! — сказал Леонид Григорьевич. — Лес сняли, свели — вот и появился новый ручей. Их родимое пятно… Ладно, все ясно, пошли!

После ручья взяли вправо, вверх, прицеливаясь выйти на седловину, а с нее двинуться по водоразделу до месторождения, разведанного много лет назад. Петляя среди валежника и редких зарослей кустов на открытых местах, они поднялись на седловину, вспугнули выводок рябчиков. Молодые птицы, перепуганные, еще неумело трепыхаясь, зафыркали по кустам, плюхались на землю, суматошно разбегались и прятались в зарослях. Самка, прикрывая их, с шумом взлетела и села неподалеку, отвлекая людей своим открытым видом от птенцов. Вот она перебежала по веткам, вспорхнула с одной на другую, снова перебежала…

Посмеявшись над трогательной хитростью самки, свистнув, они вспугнули ее и направились вниз с седловины по давно заброшенной дороге, годной разве что для сильных тягачей или тракторов. Дорога повела вниз и вскоре, круто прорезавшись глубокой канавой по высохшему ручейку, вывела их в ту долину, куда они, пробираясь вчера, не дошли, как не дошел еще и леспромхоз. Холодный ключ, быстрый и чистый, шумел и говорливо повторял на все лады одну и ту же вечную песню бегущей воды. Они перешли его, вышли на хорошую, но давно не езженую дорогу и двинулись по ней вверх по ключу, к заброшенной разведочной штольне.

Отработав этот участок, они вернулись обратно на свою базу, в Кавалерово.

* * *

После маршрутов Леонид Григорьевич дал сотрудникам два дня на отдых. И Сергей отпросился у него в Дальнегорск, где у него жил родной дядька с отцовский стороны, которого он никогда не видел.

— Может, никогда в эти края больше и не попаду, — привел он веский довод.

Начальник отпустил. И Сергей поехал маршрутным автобусом. Благо было недалеко, километров шестьдесят. В Дальнегорске он нашел улицу, дом дядьки, но на двери висел замок. Хозяева, видимо, были на работе или ушли по делам.

Сергей пошел по городу. Постоял зачем-то перед кинотеатром, зашел в кассовый зал, глянул мельком расписание фильмов, хотя в кино не собирался. Да и, вообще-то, не ходил уже давно, так как последнее время какая-то сила оттолкнула его от фильмов. Что-то в нем сломалось, а новое еще не срослось. И эти обломки унесли с собой и его уверенность в себе самом, а заодно все, что он до сих пор любил.

Было четыре часа дня, фильмы еще не начинались. В кассовом зале было пусто и неуютно, как обычно бывает в общественных местах. Рядом с кассами, еще закрытыми окошечками, крутился пацан, одетый в старые потертые джинсы. Заметив Сергея, пацан подскочил к нему.

— Дяденька, дяденька! — смело и уверенно дернул он его за полу пиджака. — Сколько время?!

Сергей глянул на часы:

— Четыре!

— А че не открывают? — требовательным голосом просвистел пацан и уверенно посмотрел Сергею в лицо. — Пора ведь!..

— Да, пора, — неопределенно протянул Сергей, глядя куда-то сквозь пацана.

— Дяденька, а фильм хороший? — не отставал пацан.

Сергей смерил пацана насмешливым взглядом, хмыкнул от его настырности, повернулся и направился к выходу.

Но пацан не отставал от него. Он пристроился к нему и по-приятельски зашагал рядом с ним к выходу.

— А чего тебе, трудно сказать, хороший он или плохой? — пробасил пацан, стараясь заглянуть Сергею в лицо.

— Ты что пристал? — остановился Сергей и повернулся к нему. — Как банный лист к заднице! А ну, кыш, недопесок! Не видел я это кино! Не видел! Иди отсюда! — выпалил Сергей, удивляясь прилипчивости и какой-то нахальной самоуверенности пацана.

— Ну, так и сказал бы! А то…

Пацан обиженно повернулся и отошел от Сергея.

Что он хотел сказать, было не ясно, но и Сергею было не до него.

Он вышел из кинотеатра и направился через скверик к переулку по направлению к дому дядьки, надеясь, что сейчас тот наверняка пришел и он застанет его дома.

Но и на этот раз дядьки не было дома.

Сергей постоял перед закрытой дверью, вышел со двора, прикрыл за собой калитку и направился снова в сторону сквера, чтобы посидеть там на скамейке. Он прошелся по скверу, нашел свободную скамейку, сел на нее и только сейчас почувствовал усталость от целого дня на ногах. Он устало протянул ноги, закрыл глаза, стараясь расслабиться. В голове снова закрутились мысли о дядьке. Он хотел его представить себе и не мог. Он просто не видел его, поэтому ничего не приходило в голову, а сама мысль о том, каков он, была слабой, нерешительной, скромной. Она раза два мелькнула и оставила его в покое… Он не заметил, как задремал… Клюнув пару раз носом, он стукнулся подбородком о грудь и проснулся… Спал он не более десяти минут, но сон освежил его, вернул силы. Он посидел еще на скамейке, достал записную книжку, чиркнув в нее, записал интересную мысль, пришедшую ему в полудреме. Эту привычку записывать что-то интересное, что иногда приходило самопроизвольно в голову или он подмечал в сутолоке обыденной жизни, он выработал в себе уже давно, и у него скопилось достаточно много записей. Иногда, просматривая их, он удивлялся их разношерстности и разнообразию, а также ценности, которые бросались сразу же в глаза, когда они были собраны в одно целое. Зачем ему это было нужно, он пока и сам не представлял, но привычка была выработана и требовала своего, а он не противился ей, находя в этом даже удовольствие.

Он сунул книжку в карман, встал со скамейки и, чтобы скоротать время и занять себя, пошел к магазину, что стоял на выходе из сквера с противоположной кинотеатру стороны.

К дому дядьки он вернулся через час, однако еще с улицы увидел все тот же замок на двери, поэтому не стал заходить во двор, повернулся и пошел теперь в противоположную сторону — на окраину поселка, в конец улицы, заметив, что по рельефу там должна быть речушка.

Речушка оказалась маленькой, каменистой и чистой.

Он присел на теплый, нагретый солнцем галечник и бездумно уставился на журчавшую у ног речушку. День клонился к вечеру, длинные тени легли на воду, прочертили полосы по широкой длинной галечной косе, на которой он сидел. На него накатило блаженное состояние. Он лег на спину, на теплую гальку, заложил руки за голову и стал смотреть в небо. Оно было, как всегда, голубое и высокое. И его от привычности и будничности неба потянуло снова в дремоту. Он прикрыл глаза и какая-то неясная тоска потянула его в сон… Но он скинул ее и открыл глаза…

К дому дядьки с реки он вернулся примерно через час. Дома уже кто-то был. Он увидел широко открытую дверь дома и какое-то оживление во дворе, хотя там никого не было. Он открыл калитку, зашел во двор и направился к крыльцу.

— Хозяева дома! — крикнул он, подойдя к крыльцу.

— Да, дома! — послышался голос откуда-то сбоку.

Сергей повернулся в ту сторону, увидел летнюю кухню, занавеска на дверях кухни колыхнулась, и через порог навстречу ему шагнул… Отец… Это было настолько неожиданно, что он в первое мгновение растерялся и, широко открыв глаза, несколько секунд смотрел и впитывал всем своим существом человека, появившегося перед ним… Дядька поразительно походил на своего старшего брата, отца Сергея. Но на того отца, которым тот был лет двадцать назад. Да, и действительно, дядька был моложе своего брата, отца Сергея на семнадцать лет.

«Однако нет, дядька не совсем был похож на своего старшего брата», — подумал Сергей, разглядев дядьку. — Нос несколько отличается. Черты лица те же и глаза, но светлее, больше, а теперь, к старости, старчески отвисли, похоже, стали слезиться.

Дядька, как узнал позже Сергей, уже давно пристрастился к кофе, пил его каждый день и в большом количестве. И от этого у него уже давно было повышенное давление, точнее, он его раскачал, поэтому его выдавали красные прожилки в глазах и набрякшие мешки под глазами.

— Здравствуйте, Яков Ильич! — широко улыбнулся Сергей и протянул дядьке руку.

— Похож, похож! — воскликнул тот, оглядывая Сергея. — Вылитый Ефрем! Как с картинки! Мироновы, ты смотри-ка, как похожи! Кость наша! — аристократическая! Тонкая, но крепкая — на крестьянской закваске мешана!..

Он пристально вглядывался в лицо дядьки, как будто старался разгадать загадку о самом себе. Отец был не в счет, его он знал с малых лет, постоянно видел, и он для него не представлял интереса, так как из-за привычки видеть его постоянно не мог заметить его сущности. Отец был привычным и казался понятным. Дядька — другое дело. Его он ни разу не видел в жизни до сих пор, и он был той ниточкой, соединявшей его с прошлым, как и отец. И его, дядьку, надо было обязательно встретить и внимательно рассмотреть, заметив сразу, на волне чувства первой встречи с новым незнакомым человеком, его какие-то глубинные черты, которые, как он подозревал, должны быть общими с дядькой, передаваться из поколения в поколение, и должны сказаться в нем, определить и его жизнь. Но не только это тянуло его на встречу с дядькой. Было еще какое-то чувство вины перед кем-то за то, что он, вот уже почти прожив половину жизни, так ни разу и не побывал у родственников, хотя их у него было много. У отца было два брата и сестра, а сейчас у него, Сергея, была уйма двоюродных братьев и сестер.

Дядька был среднего роста, как и все в роду Мироновых, и, как все Мироновы, тонкий в кости и стройный, подтянутый, сейчас уже по-старчески сухой, но все еще сильный, жилистый и подвижный, как и отец Сергея, которому уже стукнуло восемьдесят лет. Отец Сергея, несмотря на столь преклонный возраст, до сих пор ходил в тайгу. Не только за ягодами и за грибами, но и отмеривал иногда десятки верст в поисках коровы, которая, по своему своенравному характеру, частенько отбивалась в тайге от стада и не возвращалась по нескольку дней домой.

Дядька тоже оказался шустрым, подвижным, но несуетливым. Ходил он уже сейчас стариком, мелкой, но быстрой, семенящей походкой, которая, однако, не была суетливой.

— Ну-у, дядя Яков, я-то похож на отца! Но и вы тоже, удивительно… В молодости, должно быть, можно было спутать?

— Ну что же, проходи, Миронов, проходи! — похлопал дядька по спине Сергея и легонько подтолкнул его к дверям дома. — А! Ты, может, хочешь посмотреть мое хозяйство?! — воскликнул он и остановился. — Тридцать лет здесь живу! Вот посмотри — врос! Хм! Оброс здорово! Свой, давненько уже стал своим в этих краях… Еще с войны. Тут недалеко, на заводе пацаном работал: самолеты собирали — У-2! Слышал о таких?..

— Слышал.

— Потом, после войны, вернулся сюда. Осел насовсем. Теперь уже все… Вон — вишь, летняя изба. Там все — и кухня, и баня, и гараж… А там огород, — махнул он рукой куда-то в сторону, за сени, по другую сторону дома. Ну, ладно, проходи в дом, — пригласил он Сергея, открывая марлевую занавеску на входной двери.

Дом у него оказался просторным, с чердачной жилой комнатой, с четырьмя жилыми комнатами, в одной из которых, маленькой и узенькой, стояли кровать и телевизор, была комната самого дядьки.

И Сергей удивился странному совпадению: отец его тоже жил в маленькой и узенькой комнате и тоже с одним телевизором, так же как и его младший брат.

«Хм! Какое удивительное совпадение. Даже в мелочах. Неужели это и есть судьба? — подумал он. — И это ждет меня!.. Не уйти!.. Вот и стало все на свои места… Хм! А жаль, что так получилось. Ясно, просто и тоскливо от понятности своего будущего… Да не может этого быть! Хм!.. Это же не черт наплел, и не бог указал…»

Дядька провел Сергея по дому, показал ему свои хоромы, которые оказались просторными, светлыми и по-деревенски домашними. Чем-то веяло от них чистым и умиротворенным, как на закате жизни обычно утихают страсти, уступая мудрости и примирению с миром, в который в молодости человек вламывается, полагая неразвитыми мыслишками, что жизнь начинается только с него. А она существовала и до него, и ей нет дела до него, как и до всех остальных…

— Вот тут живут у меня молодые: младший с невесткой, — приоткрыв дверь, показал он большую комнату, в которой, к удивлению Сергея, стояло пианино.

«Хм!.. Что это?! — мелькнуло у него в голове. — Деревенская интеллигенция из глубин народных, не получившая даже приличного образования!»

— А инструмент чей? — непроизвольно вырвалось у Сергея.

— Невестки, она у нас музыкантша… Да ты знаешь, Сергей, я в этом деле не мастак… Да и моя Даша тоже…

Они прошлись по дому, поднялись в верхнюю, чердачную, комнату, с одним большим, почти во всю стену, окном.

Спустились вниз.

— Так сколько же у меня двоюродных братьев? С вашей стороны… Я же никого не видел из своих двоюродных братьев и сестер.

— А немного, Сергей, немного: трое сыновей и дочь… Все живут отдельно. Вот только младший, Юрий, недавно вернулся сюда от родителей невестки — с Донбасса. Остальные живут по своим домам уже давно.

— Даша! — крикнул дядька жене. — Ты когда нас с гостем кормить-то будешь?!

— Уже готово, можете идти! — донеслось со двора из летней кухни.

— Ну что же, пошли, Сергей Ефремович, пошли, отметим встречу!.. Вот, поди же ты, жизнь прожили, я уже под закатом, — глянул дядька на Сергея. — А впервые свиделись. Род-то наш разветвился, расползся — чужие пошли ветви… Мироновых много по земле ходит, и кто знает, нет ли у них общего корня…

— Может и не быть, — согласился Сергей. — Уж больно ходкое имечко было на Руси до введения фамилий.

Сергей, дядька и его жена Даша сели за стол в летней кухне.

* * *

Сергей вернулся в партию, к своим товарищам. Там все отдыхали, и Сергей, тоже отдыхая, стал рассказывать о себе с чего-то Потапке.

— У меня был период в жизни, когда все пошло прахом!.. По ночам крутил на магнитофоне записи на немецком. Но жизнь снова повернула, бросила на обочину — в сточную канаву гонки за каким-то миражом, и пришлось забыть о языке, театре и многом другом… Хм! Моя жизнь похожа на бег на месте: бегу, напрягаюсь, рву жилы себе и ломаю судьбы другим, оказавшимся рядом и пробующих уцепиться за меня, как за поплавок. Я же отталкиваю их, спихиваю с островка желаний и кидаюсь снова в море одиночества, зная, что оно может только одно — выкинуть обломки моих костей…

Потапка улыбнулся:

— Ну, у тебя-то проблемы не гамлетовские!.. Хотя все мы в какие-то минуты рефлектируем, дергаемся и мучимся, толкаясь, как бараны перед барьером, не замечая, что он только в нас самих!

— Ладно! Пошли, нас ждут! Уже пора, к делу!.. К оружию, к оружию, друзья! Ведь только в этом видим мы спасенье! — натянуто рассмеялся Сергей. — Оно даст волю нам и выпустит из тьмы и униженья!

Они вернулись к столу, где собралась вся партия. И тут случилось нечто необычное.

Бэла встала из-за стола, подошла сзади к Потапке и вдруг, сама себе не отдавая отчета, нагнулась и обняла его сзади за голову, прижалась к нему, всхлипнула по-детски, доверчиво…

Потапку бросило в жар. Он вскочил, и они оба, словно пьяные, прижались друг к другу. Затем Потапка легко подхватил ее на руки, прижал к себе и, ничего не видя вокруг, пошел из стана в сторону ручья. Подойдя к ручью, он побрел по воде с Бэлой на руках, вышел на другую сторону ручья, опустил ее на землю, и они, обнявшись, скрылись в тайге…

— С ума сошли! — вырвалось у Леонида Григорьевича.

Он привстал из-за стола и застыл в такой позе с широко открытым ртом и ложкой в руках, похожий на сердитого батьку.

Повариха же всхлипнула, растянула гримасой рот, губы у нее задрожали, рот растянулся гримасой… И она, всхлипнув, выдавила:

— Счастливые!..

— Сумасшедшие! — повторил Леонид Григорьевич и, плюхнувшись назад на лавку, вытер ладонью лоб. — Не партия, а черт знает что! — вырвалось непроизвольно у него, он хотел добавить еще что-то или выругаться, но вместо этого махнул рукой, затем громко от души рассмеялся.

* * *

Под тентом у стола стояли Леонид Григорьевич и Сергей и обсуждали следующие маршруты по сечению рудного тела с захватом всего ареала.

Позади них сидел на складном стульчике Митька с ложкой в руках и с тоскливой миной жевал холодные засохшие макароны. В глазах у него застыла скука. На тайгу он не смотрел. Вид сопок, на которые он порой глядел из этого глубокого лога, в котором они стояли лагерем, вызывал у него желание напиться. Но пить было нечего. Последние глотки чемергеса^[8] булькнули у него в горле еще вчера вечером, не принеся ему пьяного забытья. Он скрипнул зубами от тупой боли в голове и где-то внутри, подбирающейся снизу под ребра к сердцу. С отвращением глянул он на макароны, куском теста прилипшие к стенкам миски, пихнул было ложку с макаронами в рот, но они не пошли, и его чуть не вырвало. Он с отвращением вывалил макароны из миски тут же на землю, зло выругался: «Ты что готовишь-то, Катька!»… Сверкнул белками черных глаз на повариху.

Та смутилась, испуганно заморгала, глядя на него.

Леонид Григорьевич и Сергей, замолчав, обернулись в их сторону.

Почувствовав, что все глядят на него, Митька ухмыльнулся и, широко размахнувшись, швырнул миску в кусты. Встав из-за стола, он откинул ногой стульчик и молча поплелся, театрально, как на сцене, к своей палатке.

К вечеру, проспавшись, Митька собрался на рыбалку. Натянув резиновые сапоги, он надел энцефалитку, нахлобучил на рано полысевшую от беспрерывных пьянок голову летнюю белую кепку с пластмассовым козырьком, загнувшимся винтом, от этого стал похож на дряхлого дачного старичка, которого родные оставили напоследок его дней сторожевой собакой охранять их полусгнившее хозяйское добро. Из-под козырька торчал длинный острый носик, блестели белками мутно-черные глаза.

— Леонид Григорьевич! — подошел он к палатке начальника. — Я на рыбалку, за рыбкой! Вы не возражаете?

Последнее, «не возражаете», Митька произнес таким тоном, что начальнику стало ясно — возражай, не возражай, тот все равно сделает по-своему, уедет на рыбалку и вернется нескоро.

Леонид Григорьевич вышел из палатки, сунул руки в широкие накладные карманы брюк энцефалитки, молча посмотрел в нахальные и пустые глаза Митьки, с длинными черными девичьими ресницами, горестно качнул неопределенно головой, надеясь, что это, может, быть собьет Митьку с толку и он еще одумается, приняв за отказ.

Но на Митькиной физиономии ничего не отразилось. Он лениво и скучно зевнул в лицо начальнику, дохнув на него застарелым перегаром, словно волк, которому надоело в жизни все, и он уже пожрал не одного такого интеллигентного зайца, как этот начальник. Равнодушно отвел он взгляд от начальника, кинул ему по-приятельски: «Ну, пока… Я поехал…» — повернулся и направился к машине.

Леонид Григорьевич сжал в карманах кулаки, шевельнул плечами, но остался на месте, исподлобья наблюдая за шофером. Тот же залез в кабинку, заработал мотор, хлопнула дверца, и машина, покачиваясь на валунах, поползла вниз по ручью.

Из своей палатки вышел Сергей, подошел к начальнику.

— Уехал? — спросил он, прищурившись и глядя вслед машине, которая, скрывшись в кустах, урчала где-то внизу лога, пробираясь по ручью.

— Ага, — буркнул Леонид Григорьевич.

— Зачем отпустил?

— Хм! Чудак ты! Отпустил!.. Ладно, давай займемся делом… Пройдем на канавы. Скажи Потапке, чтобы захватил рюкзак с мешочками.

На канавах они пробыли часа два, вернулись уже в сумерках. Машины в стане не было. Митька не вернулся с рыбалки.

Стемнело. Они разожгли костер, долго сидели у него.

Не вернулся Митька с рыбалки и на следующий день.

Леонид Григорьевич и Сергей собрались, вышли на шоссе, сели в первый подвернувшийся старенький «козел», который ехал в Рощино, и хозяин согласился подкинуть их туда. На подходе к поселку они, обрадовавшись, заметили идущий навстречу их газик.

— Вот так дела! — вырвалось у Леонида Григорьевича. — Наш!..

Встречный газик поравнялся с ними. Леонид Григорьевич, заметив в кабинке Митьку, замахал ему рукой, чтобы он остановился. Но Митька повел себя странно. Вместо того, чтобы притормозить и остановиться, он врубил на всю катушку газ и на бешеной скорости промчался мимо, осыпав их газик щебенкой из-под колес. В кабинке блеснуло лицо какой-то бабы и коричневое от загара лицо Митьки, мельком бросившего взгляд на их газик, и машины промчались мимо друг друга на бешеных скоростях.

— С ума сошел! — вырвалось не то удивленно, не то гневно у Леонида Григорьевича, и он резко обернулся назад, но там все было затянуто огромным густым облаком пыли, за которым исчез с машиной Митька. — Крути, крути назад! — крикнул он шоферу. — Машину ведь разобьет! Вот…! — матерно выругался он.

Сергей попросил шофера развернуть «козла» и догнать газик, пылью прикрывшего свое бегство, точно дымовой шашкой. Врубившись в сплошную пылевую завесу, шофер сбавил ход машины, притормозил и тихо повел «козла», боясь напороться в сплошной пыли на встречного лихача или врезаться в задок Митькиной машины. О том, что Митька пьян, они поняли сразу и, поддавшись минутному азарту, бросились было догонять его.

— Врежемся, Леонид Григорьевич! — процедил сквозь зубы Сергей, прищурившись, цепким взглядом стараясь разглядеть в пыли дорогу.

Помолчав, он хмыкнул и с иронией произнес:

— Леонид Григорьевич, что мы, как мальчики из ковбойских фильмов, гоняемся за этим придурком?.. Едем в милицию, пишем заявление, пускай они его ловят! Пропащий мужик! Врежут ему: отнимут права, поработает грузчиком! Может, голову на место поставит…

Леонид Григорьевич покачал головой, раздумывая, что делать. Связываться с милицией ему не хотелось. Знал, что скандала потом не избежать. Все станет известно в институте — ЧП в поле. Не хотелось выносить сор из избы… Но затем мелькнула сердитая мысль: «А, действительно, сколько можно еще возиться с ним!»

— Поворачиваем, едем в поселок — в милицию! — махнул он рукой шоферу.

Газик повернул и, подскакивая на ухабах волнистого шоссе, запылил в обратную сторону.

Митьку и ГАЗ-69 милиция вернула в партию, строго предупредив Митьку за самовольство.

* * *

Леонид Григорьевич, Потапка и Сергей выехали на давно заброшенную штольню, точнее, ее давно уже не было в этом месте. Она завалилась, так как с тех пор как здесь орудовали люди, пробиваясь в гору, к металлу, прошло уже лет пятнадцать и тайга, природа, порушили все постройки. Природа действует неосознанно, но верно и стремится к какому-то только ей понятному порядку, методично разрушая все, что не по ней. Врубка в гору, штольня, завалилась. Только остатки горной темной дыры дышали изнутри холодной сыростью подземелья и, открыв, словно капкан пасть, ждала свою жертву, терпеливо, зная, что она рано или поздно придет.

Они вспугнули стадо коз, от них остались только примятые углубления в высокой траве — лежка!.. Осмотрели остатки от буровой — тренога из лесин с перилами на одной из них. Затем осмотрели отвалы. На крайнем отвале, в дальнем углу, Леонид Григорьевич присел, стал отбирать образцы. Сергей же спустился с отвала к ручейку, приготовил чай.

Отобрав образцы, они попили чай с сухарями и двинулись в обратный путь, по той же дороге. Рябчики стали умнее, не попадались, попрятались в кустах.

— Леонид Григорьевич, почему у тебя мало постоянных помощников? Да почти нет!

— Сергей, ты же знаешь Павла. В Якутию ездил вместе с ним четыре года назад… В Селенняхскую долину…

— Ну, помню.

— Помощником у меня был. Я хотел, чтобы он защитил диссертацию. Материала-то еще там, в Якутии, собрали на целую главу. К печати почти подготовили с ним. Ну, еще бы здесь подобрали материала. Я же даю ему все свои материалы… Ему же осталось только защищаться!.. В прошлом году он съездил туда же, в Якутию. А в этом году все бросил и поехал в другую сторону! Правда, на север тоже!.. За деньгами!

— Да не-е! Не за деньгами! — усмехнулся Сергей. — Ты вот хотел сделать из него послушного мальчика. Кормишь его из своей ложечки. А ведь эта ложечка-то твоя…

— Подожди, подожди! Что ты городишь! Ты думаешь этот материал мне нужен? Да мне ничего уже не надо! Я защитил десять лет назад докторскую, а теперь! Ну, в крайнем случае монографию написать о гранитах! Вот хотя бы проблемы рапаков!^[9] — загорелись глаза у Леонида Григорьевича. — Джуг-Джур сечет их реками! Пройти по нему, по рекам — к Охотскому морю! Вот моя мечта на последнее! Лебединая песня!..

— Вот-вот! Все твое, все ты ему даешь, ему только глотай! — перебил Сергей начальника. — Вот это-то его и оттолкнуло от тебя! Ему же ничего чужого не надо было. Он должен сам все сделать! Чтобы родным ему стало, кровным, а не какой-нибудь дядя подарил. Да еще потом упрекать станет в неблагодарности! Я-то знаю тебя. Ты же потом заешь этой своей благотворительностью! Меценат! — засмеялся Сергей, заметив, как вытянулась физиономия у начальника.

— Да иди ты знаешь куда! — возмутился тот. — Много ты понимаешь в наших с ним делах!

— В ваших делах — да! А вот тебя знаю и могу предположить, что все, что говорил, верно! Вон как ты встал на дыбы! Значит, верно! Сам чувствуешь, что я тебе попал в десятку!..

— Ладно, хватит об этом, пошли!

Они перешли ручей и потащились медленно с гружеными рюкзаками по дороге в крутом склоне, вырезанном ножом трактора.

Часа через три они были уже в стане, у машины, где их дожидались Митька и Потапка.

* * *

На утро следующего дня они снялись с заброшенной штольни, выскочили на шоссе и двинулись в сторону Архиповки. Там закупили хлеб и кое-что из продуктов. Из Архиповки пошли на перевал, в сторону Лазо, но сбились с пути и угодили на лесоучасток, вернулись назад, нашли правильную дорогу и поехали по ней на перевал. Впереди них ушел на перевал жигуленок, мелькнув на прощание шлейфом пыли. Газик, деловито урча, полез на перевал по хорошей дороге, которая, однако, чем дальше она шла, становилась все хуже и хуже, а потом, совсем уже обнаглев, пошла такая, что было непонятно, как мог проскочить по ней ушедший вперед них жигуленок.

Дорога была размыта дождевыми потоками, давно не ремонтировались мостки… Сдержанно урча, газик подполз к очередному ручью, через который были перекинуты два бруска на ширине колес машины.

— Вон, смотри — жигуленок под себя подставил, — проворчал Митька, глянув на Леонида Григорьевича, сидевшего с ним рядом в кабинке.

Потапка и Сергей вылезли из машины, положили бруски пошире. Начальник же знаками стал показывать Митьке, чтобы тот двигался на него, направляя его на бруски. Газик подошел к брускам и осторожно перебрался через ручей.

Спустившись с перевала в долину, они минут через пятнадцать выскочили на лужайку, на которой стояла пасека. От двух домиков, прилепившихся к густому ельнику, начинавшемуся сразу же у склона сопки, кинулись в кусты две огромные сторожевые собаки.

— Сергей, а ну, сходи на пасеку, спроси, куда ведет эта дорога! — крикнул из кабинки Леонид Григорьевич. — Спроси: попадем ли мы по ней в Лазо!..

Сергей выпрыгнул из кузова и неуверенной походкой направился в сторону домиков. Собаки, заметив его, повели себя странно для злых сторожевых псов. Заметив, что на них идет человек, они трусливо разбежались по кустам и изредка подавали голоса, выглядывая из кустов… Сергей подошел к одному домику. На двери висел замок, а из домика доносился громкий душераздирающий крик голодной кошки, прилипшей мордочкой к окну.

— Хм! Оставили голодной и закрыли! — возмутился Сергей. — Подохнет ведь!..

На другом домике тоже висел замок. Пасека была безлюдна.

Недалеко от домиков на цепи метался большой пес, униженно крутил хвостом, припадая на передние лапы и умильно скаля зубы Сергею. Пес на цепи тоже был голодным, как и кошка в домике, и, так же, как она, он не мог даже поохотиться, как его более счастливые свободные собратья.

— Вот сволочи! Оставили животину на привязи подыхать с голоду! — ругался Сергей. — Что делать? — спросил он сам себя. — Взломать дверь! Подумают — обокрали!.. Еще вляпаешься в какую-нибудь историю… А-а, была не была! — махнул он рукой и направился к псу на привязи.

Пес, громадный, красивой и стройной стати, но худой — у него подтянуло голодом брюхо, бешено закрутил хвостом, как самолет винтом, увидев, что Сергей идет к нему. И выкручиваясь, словно гуттаперчевый, он тоже пошел навстречу Сергею, со звоном побрякивая цепью, привязанной к длинной проволоке. Сергей подошел ближе к нему, уверенно и повелительно хлопнул рукой по колену, подзывая пса к ноге. Тот еще сильнее закрутил хвостом, униженно и покорно нагибая голову, подполз к его ногам.

Сергей, протянув с опаской руку, погладил его по голове.

Пес преданно лизнул ему руку и остался лежать на земле, колотя по ней хвостом. Сергей нагнулся, отыскал замок на тугом ошейнике, расстегнул его.

Какое-то время пес, очевидно, все еще не понимал, что он свободен… Но вот до него дошло это. Он вдруг высоко подпрыгнул, странным образом крутанулся в воздухе, словно мальчишка, в диком порыве прошелся колесом, бешено рванулся в сторону, затем пулей промчался мимо Сергея. Но тут, видимо, в пьяном угаре он заметил его, круто развернулся на месте, прыгнул к оторопевшему Сергею, с визгом благодарно лизнул его в лицо, чуть не сшиб с ног и в два прыжка исчез в кустах за домом.

Кошка в доме, заметив эти дикие метания освободившегося пса, завыла еще сильнее, приплюснув к стеклу мордочку и жалобно глядя на Сергея, взывая к нему о помощи.

Сергей поспешно отвернулся, махнул рукой и быстро пошел с пасеки к машине.

— Пусто! — крикнул он, подходя к машине. — Пусто, только одни собаки и голодная кошка закрыта в избе…

— Ладно, садись, поехали, — сказал Леонид Григорьевич.

Сергей запрыгнул в кузов. И они двинулись дальше по долине. Вскоре они нагнали ушедшего вперед от них жигуленка. Тот стоял перед огромной лужей, запрудившей дорогу, а его хозяин, закатав штаны выше колен, мерил худыми волосатыми ногами глубину лужи. В салоне машины сидела миловидная женщина средних лет и с любопытством смотрела на подошедших к машине Леонида Григорьевича и Сергея.

— Что — боишься утонуть?! — крикнул Леонид Григорьевич хозяину жигуленка.

Мужчина прошелся по луже, вернулся назад, подошел к ним. Он был средних лет, крепкого сложения, рыжеватый, со светлыми глазами.

— Вам-то не страшна эта дорога, — кивнул он на их газик.

— А мы тоже удивляемся: как ты прошел на «Жигулях» по такой дороге! — приветливо улыбнулся Леонид Григорьевич мужчине. — Не боишься, что сядешь где-нибудь в глухом месте и заторчишь?..

— Не впервой! — уверенно ответил незнакомец.

— Откуда? — спросил его Леонид Григорьевич.

— Из Владика…^[10]

— И куда? — спросил Сергей.

— В Дальнегорск.

— Как ты здесь-то оказался? — удивился Сергей. — Это же такой крюк!

— Надо — дело… Дочь проведывали в пионерлагере…

— А-а…

— Ну, мы поехали, — кинул рыжий, залезая в жигуленок. — Пока!

— Всего хорошего!.. Послушай, до Лазо далеко: может заночуешь с нами, — предложил Леонид Григорьевич. — Дорога тяжелая, в темноте сядешь…

— Спасибо… Дотяну…

Жигуленок тронулся с места и, плавно переваливаясь на ухабах, скрылся за поворотом дороги.

Геологи, проводив взглядами машину незнакомца, стали подыскивать место для ночлега.

На ночевку стали неподалеку, на скошенной небольшой лужайке, под тремя толстыми ивами, раскинув под ними раскладушки и натянув марлевые полога.

Пока готовили ужин и поели, совсем стемнело, появился гнус, нарастая, стал свирепствовать, загнал их под марлевые полога, но это не помогло. Марля свободно пропускала эту мелкую и злую мошкару. На ночь запаковались, оставив только носы, торчавшие из спальников.

Сергей высунул из спальника только один нос, но тут же, атакованный гнусом, спрятался полностью в спальник. Дышать стало тяжело, невмоготу. Он снова высунулся из спальника, соорудил сложный ход из чехла и вскоре, не слыша зудящего гнуса, уснул.

Ночью он проснулся и по нужде вылез из спальника. Приплясывая от облепившего и зло кусающего гнуса, он по-быстрому сделал дело и нырнул обратно под марлевый полог в спальник, шустро залез в него и ловко замаскировался от мошкары.

Под утро, в темноте леса, на сопке, раздался утробный рык, разбудивший всех. Через некоторое время рык повторился, но теперь ближе.

Сергей прислушался. Рык снова разнесся над долиной. К ним, на их лагерь, шел какой-то зверь, спускаясь по склону.

— Что это? — тревожно спросил Сергей начальника, который тоже проснулся. — Тигр?..

— Нет… Похоже на козла, — неуверенно ответил тот, помолчав и прислушиваясь к крику животного.

Рык повторился совсем близко. Но не было слышно ни шума, ни треска кустов. Зверь шел осторожно и чутко прямо на их стан и, очевидно, все еще не чувствовал людей из-под ветра.

— Леонид Григорьевич, ты пугни его из ракетницы! — забеспокоился Сергей. — А может, из ружья…

— Да это же козел… Ну его к лешему! В темноте ракетницу не найти, и мошка сожрет… Только высунись…

На следующий день они уже были в Лазовском заповеднике, в партии геологов в селе Глазковка. Сама Глазковка, южнее бухты Валентина, километрах в двадцати пяти, стоит тоже в бухте на берегу, в ней занимаются промыслом: разведением морской капусты рядом в море, на мелководье. А из партии геологов до моря минут десять ходьбы.

И здесь они встали на прикол. Весь день Сергей и Митька разбирали задний мост у машины: искали причину стука. Было жарко, кусалась таежная живность, носясь в обилии над станом: огромные слепни, комары…

Они разобрали ступицы, вынули полуоси, осмотрели подшипники. Вроде бы все было в порядке. Собрали, завели, прокатились взад-вперед — все то же самое, стучит. Разобрали снова все, вынули ведомую шестерню, вскрыли картер заднего моста…

Митька на этом остановился. Что делать дальше, он не знал, надеялся, что скажет начальник. Поэтому сидим, курим, ждем из маршрута Леонида Григорьевича. Тот ушел с Потапкой в маршрут, и, похоже, надолго.

Поэтому Митька и Сергей оставили работу с машиной и пошли на море купаться. Вышли на берег широкой лагуны. С двух сторон лагуны, как обычно, выходят к морю скалами. Вода прозрачнейшая, голубоватого цвета, совсем как в бухте Лазурная, под Находкой. Холодная и тяжелая, с сильным привкусом горечи от соли. Да, здесь недалеко, почти напрямую, океан. Долго в такой воде не накупаешься, не наловишься ни мидий, ни гребешков, ни звезд или ежей. Налево видна гора, около нее падают в море скалы. Собрав одежду, Сергей пошел туда, шурша босыми подошвами по песку. У скал видна разбитая рыбацкая посудина. Малюсенькая, заржавела, одни кости скелета сварных уголков, обшитых листами железа. Она прочно сидит на скалах. Сергей залез на нее. Когда-то в ней стучало сердце, а в каюте на носу отсыпались на койках матросы, в рубке стоял кто-нибудь на вахте. И она, малютка, шустро бегала вблизи берега по бухточкам, шныряла там, где большим рыболовецким судам опасно было подходить… За ней вскинулся одиноко к небу острым конусом утес, отколовшийся от прибрежной скалы… Накатил туман, стало холодно, сыро, уныло, слепота… Сергей облазил по скалам, закоулкам, дожидаясь, когда ветер снесет туман. Но ожидания были напрасны… В тумане он вернулся на место, где покинул Митьку. Тот куда-то исчез. Должно быть, ушел в лагерь. Он раздул его потухший было костер… Туман оказался только над морем. Отойдешь от берега метров сто-двести — и он исчезает…

В лагерь геологов он вернулся в сумерках. Леонид Григорьевич и Потапка были уже там. Поели, выпили чая. В палатки дали свет. Немного поболтали с Василием, студентом из техникума в Киеве. Сюда он попал на геологическую практику по своей настойчивости. Сергей рассказал ему про Тагул, он ему что-то про Чукотку, где был прошлым летом.

— Аралия маньчжурская, — говорит другой молодец, черный, кудрявый. — То же, что и элеутерококка корни. А лист и ягоды — кто что говорит, тоже вроде бы ничего…

За станом, почти рядом, парк, естественный. Стоит какой-то ритуальный столб непонятного назначения. Луна, тихо, светло и сказочно красиво, мир призрачный…

Этой ночью Сергей проснулся от лая собак… Недалеко за палатками добродушно пофыркивал тигр… Похоже, он был в хорошем настроении и просто пугал наших собак…

В соседней палатке проснулся молодой и кудрявый, вылез из палатки с фонариком и стал затаскивать собак в палатку, чтобы их не утащил полосатый шайтан… А тот мурлыкал за ручьем, намеренно заводил собак…

— Он же утащит тебя самого и съест вместе со спальником!.. Хи-хи! — послышался голос из соседней палатки.

— Меня-то ничего! Людей много, а тигров мало! — крикнул молодой и кудрявый.

Еще один день Сергей и Митька просидели под машиной. Вечером на кухне потрепались с местными геологами…

На следующий день выехали в направлении на их базу в Кавалерово.

По дороге заехали в поселок Валентин. На ночь остановились в бухте, на старом месте. Ритуалы надо соблюдать… Вода в бухте теплее, чем в Глазковке, но все равно холодная. К вечеру, как обычно, на море натянул туман. Слева от нас, все в тех же кустах у ручья, стояли туристы на машинах. На ночь мы закинули сетку на красноперку.

Весь вечер, допоздна, просидели у костра, вспоминая былое.

* * *

Вернулись в Кавалерово, в свой базовый лагерь. Намечался дальний маршрут всей партией, с женским коллективом. Предстояло обследовать в районе поселка Рощино отвалы, штольни, заброшенные выработки, с кучами керна. И с утра Сергею, как всегда, некогда было даже вздохнуть. Настолько много нужно было сделать, чтобы снять лагерь, упаковать все, погрузить в машину и еще не забыть подсадить женщин в машину, после того как они, прихорашиваясь на дорогу, будут готовы к отъезду. Он метался от палатки к палатке, сдергивал их с колышков, скатывал и заталкивал в баульники. Из женской палатки сначала полетели спальники, затем раскладушки, потом рюкзаки, а напоследок, смешно сказать, чем-то набитые авоськи, и даже одна дамская сумочка, конфузливо сморщившись в общей куче среди грязных рюкзаков, телогреек и брезентовых плащей и спальников.

Сергей старался не смотреть на Машу. Что-то было в ней больное, неестественное, как в той же сморщенной дамской сумочке здесь, в тайге, в чужой для нее среде. Ему было грустно от чего-то непонятного. И не по этому месту, которое они только что покидали. Нет. Он не мог видеть ее пустые глаза. Он знал, что это пустота по тому парню…

Вчера вечером Маши не было в лагере. Сергей знал точно, что она ходила в поселок Тигриный в гости к своей новой подруге. И они, возможно, ходили к своим ребятам. В лагерь она вернулась глубокой ночью. Стояла полная луна, и лог, в котором выше поселка разместился их стан, был залит ярким бледным светом. Призрачно-красиво и немного жутковато было ночью возвращаться из поселка. Сергей это знал по себе и знал, что такое чувство жутковатого должно было наполнять и Машу. И ему было тоскливо, что она так поступает не из-за него, бегая по ночной тайге за два километра в поселок к кому-то на свидание… Понял он также, что ей нужна была вот эта жуть, как возбуждающий наркотик. Без этого свидание было не в свидание…

Раза два он встретился с ней глазами. Она тут же отводила взгляд голубовато-серых глаз, отчего ему становилось не по себе, словно он что-то потерял… Хотя он уже давно привык к потерям!.. Такова его судьба…

— Ну, скоро последняя затяжка в аэропорту! — усмехнулась Маша. — На этом конец полевого сезона…

— Она привыкла жить на халяву! — сказала Бэла, смерив неприязненным взглядом Машу.

— А что это такое? — удивленно спросил Леонид Григорьевич, не поняв жаргона Бэлы.

— Но жизнь ее за это вздрючит! Вот увидите — вздрючит! — не слыша его, гнула свое Бэла.

Леонид Григорьевич заморгал, стараясь разобраться в том, что хотела сказать она.

Но та не давала ему передышки на размышление.

— Она плутует — в карты!.. И в любви тоже! — не унималась Бэла.

— Да я не против любви! — с чего-то стал оправдываться Леонид Григорьевич. — Но по-человечески надо! Спой с ней сначала лебединую песню! Все в природе поет и танцует прежде!.. А ты?! Что ты! — обратился он к Митьке. — Споил девку и… Ну что это такое?.. Скотство!..

Митька набычился, тупым взглядом уставился на начальника.

— Ты что, мораль мне будешь читать, — ухмыльнулся он. — Ты вон погляди! Вон туда глянь! — показал он рукой на звездное ночное небо. — Что там?!

— Звезды, — сказал начальник, не поняв, что хочет Митька.

— Во — они самые! — довольный, подхватил Митька. — И ты про них говорил на днях… Они для тебя звезды или миры какие там. Так ты говорил?.. А для меня они — дерьмо!.. Понял, кажется, теперь наше отличие!..

Леонид Григорьевич смолчал и отошел от стола.

Грузили вещи в машину долго. Их было много, к тому же громоздких и тяжелых. Особенно ящики с образцами, баллоны с газом, вьючники с продуктами и фляги с питьевой водой про запас.

— Сережа, помоги, — подошла к нему Маша и протянула спальник, который старалась затолкать вместе с одеялом в чехол.

Сергей молча глянул на гладкое и сытое какой-то внутренней сытостью, похудевшее за последние дни лицо Маши, поняв по ее умиротворенному виду, что она вчера снова встречалась с тем чернявым стройным парнем из поселка, на которого сразу же обратил внимание и он. Парень был высокий ростом, красиво сложенный и развитый, загорелый торс его играл мускулатурой, когда он копал канаву посреди поселка, очевидно, под связь, а может быть, под канализацию. Всем взял парень, одно, зубы портили его. Видимо, он за свою недолгую жизнь уже успел поскитаться — и где-нибудь на Севере, в Заполярье, растерял свои зубы. Когда он улыбался, на него было неприятно смотреть. В остальном же был вылитым совершенством мужской красоты и силы. И неудивительно, что Маша сразу же попала в его сети, которые он и не расставлял: на него сами летели они, бабочки…

Сергей перекатал заново спальник Маши, затолкал в чехол, туго затянул горловину чехла.

— Сережа, и в машину, в машину, — заторопилась Маша, тут же отвернулась и пошла к палатке.

С места тронулись через часа два после подъема. Минут через десять въехали в поселок Тигриный, и машина остановилась около управления геологической партии.

Леонид Григорьевич выскочил из кабинки, хлопнул дверцей и быстрой походкой делового человека направился к управлению, к зданию, построенному из деревянного бруса, с красным флагом на крыше.

За начальником выскочил из кузова Сергей и отошел от машины. Ему все время было не по себе вблизи Маши. Кроме него в кузове лежа ехали Ксения, Наташа, Маша и Бэла, да еще Потапка. И хотя он был не наедине с Машей, все равно ее присутствие тяготило его. И он не мог смотреть в тот угол кузова, где она, сморенная сытой ночной усталостью, дремала со своей подругой Бэлой.

К машине подошла женщина в геологическом костюме. Невысокая ростом, полная, с уже расплывшейся фигурой, сеткой мелких морщинок, выдающих городского жителя, и в очках, из-под которых на мир глядели близорукие и стеснительные глаза.

— Ребята, помогите, пожалуйста, разложить ящики с керном, — неуверенно обратилась она, увидев стоявших рядом с машиной Сергея и Потапку.

Сергей переглянулся с Потапкой, и тот согласно кивнул.

— Хорошо, давайте, пойдемте…

— Сюда, сюда, мальчики! — заторопилась женщина и несколько неуклюже заспешила в сторону кернохранилища.

Ящиков оказалось не много, всего одна стопка. Они быстро расставили их.

Вскоре вернулся Леонид Григорьевич. Он попрощался с местным начальством, и они поехали дальше.

Километров за десять до Рощино спустил задний скат, машина завиляла и остановилась.

Митька и Леонид Григорьевич вылезли из кабинки, глянули на колесо. Баллон спустил, машина, покосившись, осела на обод колеса.

Сергей, выпрыгнув из кузова, тоже внимательно осмотрел баллон.

— Смотрите, какой-то болт словили! — сказал он, ткнув пальцем в головку болта, едва торчавшего из баллона.

— Хм! Вот это дело! Надо же! — усмехнулся Леонид Григорьевич. — А ну, Митька, прокрути баллон — дерни машину немного вперед! Посмотрим, что там влетело…

Митька тронул машину, болт стал хорошо виден.

Сергей попробовал качнуть его рукой, но тот сидел глубоко и мертво.

— Ну что будем делать? — обернулся начальник к Митьке.

— Что, что! Двинем на подкачке! До места доберемся, там размонтируем — поставим запаску!

— Бензина-то хватит?

— Должно…

— Хорошо — давай тогда, качай.

Митька залез в кабинку, включил подкачку баллона. Газик натужно загудел, заработав на подкачку баллона, который нехотя стал принимать свою обычную форму.

На одной подкачке проехали километров пять. Снова подкачали и доехали до Рощино. К зданию экспедиции они подъехали уже на спущенном баллоне.

Здесь все вылезли из машины.

Леонид Григорьевич распределил всем обязанности.

— Сергей, ты с Митькой дуйте в гараж, найдите вулканизаторщика и приведите в порядок старую камеру, в которую мы словили прошлый раз обломок от подшипника. А ты, Маша, — повернулся он к девушке, — сходи в гостиницу и узнай: здесь ли Трегубов. Мы передадим ему вести со Стланикового месторождения, из его партии. Девушки, а вы, — посмотрел он на Веру и Бэлу, пойдете сейчас со мной в экспедицию. А к тебе, Потапка, просьба: пройдись по магазинам, посмотри что там есть, подкупи продуктов… Ну, все понятно — разбежались!..

Сергей раскидал в кузове снаряжение, отыскал старую, пробитую в двух местах, камеру, выкинул ее из кузова. Митька подхватил ее и ленивой походкой запылил кирзачами в сторону гаража.

Сергей выскочил из кузова и побежал за ним.

Вулканизаторщика они нашли не сразу. Его каморку, оказалось, не все знают даже в гараже. К тому же, когда они нашли ее, на ее двери висел огромный амбарный замок.

— Друг, скажи, когда вулканизаторщик будет? — крикнул Митька, заметив поблизости одного из местных рабочих, по виду, слесаря гаража.

— Сейчас обед. Придет через полчаса… Раньше не ждите, — буркнул тот.

Вулканизаторщик оказался молодым парнем, кудрявым, симпатичным малым, с большими красивыми коричневыми глазами, удлиненным лицом и с узким подбородком, чем-то похожий на еврея. Он только что отслужил в армии тут же, в Приморье, вернулся домой. Камеру он завулканизировал быстро, при этом, разговорившись, рассказал немного о себе и о своей службе, на что расколол его Митька. Он, оказалось, еще не был испорчен, так как за работу не взял с них ни копейки.

Когда Сергей и Митька вернулись к машине, там все были уже в сборе, кроме начальника. Потапка успел накупить пива, припрятать его подальше от начальника. Маша вернулась с известием, что Трегубова в поселке нет, как нет и его машины.

Сергей покрутился около машины, залез в кузов, где сидели Маша и Бэла и смолили сигаретами.

— Ох, девушки, накурили-то! Не вздохнешь! — воскликнул Сергей.

— Все, все, Сереженька, больше не будем! — пропела Маша каким-то странным голосом, и они, придвинувшись ближе к окошечку, задымили в него.

В кузов залез Митька, что-то промямлил, как всегда, капризным голосом, и, скривив гримасой красивые, чувственные губы, зыркнул хищным взглядом застоявшегося жеребца на Машу.

Та ответно призывно и смело посмотрела на него, и Митька сразу оживился.

— Ну что ты мне даешь! — капризно взвился он, увидев, что Бэла протягивает ему бутылку с лимонадом. — Дай пиво!..

— Митька, ты за рулем, — спокойно сказал Сергей.

— Да иди ты знаешь куда! Тоже мне — блюститель чистоты!..

Сергей поднялся с вьючника, выпрыгнул из кузова, отошел от машины.

Маша высунула из окошечка нос, игриво пустила носом дым, пропела фальшиво: «Не ходи с тоской, мой милый!»… Из кузова послышался ядовитый смех Митьки.

Сергей сжал зубы, повернулся и пошел от машины к киоску с газетами. Купив газету, он завернул к книжному магазину, но тот оказался закрыт. Тогда он зашел в продовольственный, выпил сока, вернулся к машине.

Леонид Григорьевич уже был там. Газик натужно гудел, подкачивая спустивший баллон. Начальник отозвал Сергея в сторону.

Митька подкачал баллон, и они тронулись за поселок на свое старое место стоянки на берегу Имана. Баллон уже совсем не держал. Не проехали они и пяти километров, как газик снова осел на правый бок. И Митька, остановив машину, снова стал подкачивать его. Подкачал. Поехали дальше, свернули с шоссе на дорогу, ведущую на берег Имана, где они собирались стать лагерем на своем старом месте. Баллон не выдержал нагрузки и спустил в очередной раз, газик остановился.

Леонид Григорьевич вылез из кабинки, подошел к кузову.

— Выгружайтесь! Все, будем менять баллон! Качать нет бензина. А нам еще доехать надо до заправки — в Покровку.

Сергей, Потапка и девушки вылезли из кузова, затоптались на месте, не зная, что делать.

— Сергей, Потапка, киньте под колеса камни, — велел Леонид Григорьевич. — А вы, девушки, берите свои вещи, что сможете унести, и идите на наше старое место стоянки, под деревом на берегу Имана…

Девушки забрали из кузова свои рюкзаки и ушли. Осталась в кузове только Маша. Туда же залез Митька.

Пока Сергей и Потапка таскали и укладывали под колеса камни, Митька, пошептавшись в кузове о чем-то с Машей, вылез оттуда довольный с расплывшейся в улыбке физиономией.

— А ну, гаврики-ученые, домкрать машину! — весело ухмыльнулся он, нахально глядя прямо в глаза Сергею, и кинул к их ногам домкрат, монтировку и чурбак для упора оси машины.

Сергей пожал плечами и отошел в сторонку, а Потапку вдруг взбесило нахальство Митьки, его явное тунеядство за все их полевое лето.

— Катись ты, харя пропойная, к…

Он хотел было добавить еще для ясности отношения к Митьке, но тут заметил в машине задержавшуюся Машу и осекся…

Митька, не ожидая такого отпора, стушевался, видя к тому же, что Сергей смотрит со стороны на него тоже же обозленным взглядом. Но заметив краем глаза в кузове Машу, которая кинула на него взгляд, как бы ожидая, как он поступит дальше, он ободрился, в нем сыграл застарелый инстинкт самца. И он, не зная как ему быть, напустился вдруг на начальника.

— Что она здесь делает, Леонид Григорьевич? Пускай уходит за всеми девчатами! А то вдруг здесь что-нибудь сорвется!.. Я же за себя не отвечаю!.. С такими вот, заученными, работать не по мне! — ткнул он пальцем в сторону Потапки.

Потапка сжал кулаки и двинулся на Митьку. Но между ними встали Леонид Григорьевич и Сергей, который отодвинул плечом Потапку в сторону.

— Не надо, Потапка! Не надо! Зачем руки марать о такое дерьмо? — кинул он презрительный взгляд в сторону Митьки.

Митька попытался было сыграть на публику, но его жестко осадил начальник.

— Хватит! Мальчишки! Из-за девки готовы порвать друг друга! Не стыдно?..

Митька отошел в сторону, устало плюхнулся на траву и лег, распластавшись и раскинув в стороны руки и ноги:

— Ух! Вот сволочи! И еще ученые! Заучились падлы!

Но на него уже никто не обращал внимание. Сергей и Потапка, натаскав камней и кинув их под колеса, поставили домкрат и, подняв заднее колесо, крутили ключом на нем гайки.

Митька, повалявшись еще немного на траве, присоединился к ним.

Пробитый баллон сняли и поставили запаску. Газик заурчал, и они двинулись к стану, куда ушли девушки.

Все девушки были на месте, кроме Маши. Зная ее странности и тягу к одиночеству, сначала на это не обратили внимания.

Сергей и Потапка по-быстрому выкинули из машины вьючники, ящики и мешки с продуктами, поставили кухонную палатку, начали основательно обустраивать лагерь. Девушки же принялись готовить обед. Через час пообедали. Маша так и не появилась.

Прошло еще часа два. Время близилось к вечеру.

И Леонид Григорьевич забеспокоился.

— Девушки, а Маша, кажется, плохо видит? — спросил он девушек. — Я замечал, что она прищуривается, когда смотрит на что-нибудь вблизи. Она что — близорукая? Очки стесняется носить?

— Да, есть немного, — ответила Ксения. — Но, вообще-то, ничего…

— Вдруг сбилась с дороги и заблудилась… Здесь же возможно, не важно, что кругом поля!..

— Леонид Григорьевич, ее надо искать! — уверенно сказал Сергей. — Время к вечеру, часа через два-три будет темно! А здесь бочажки и болота есть!..

* * *

На поиски собрались быстро. Поехали на машине, а Сергей решил прочесать пешком заросли вдоль берега реки.

— Посмотрю вдобавок и вот на том острове!

— Сергей, на острове ей делать нечего! Заблудиться она не могла. Посмотри только — нет ли следов на берегу…

— Все, хорошо! Договорились!

Газик заурчал мотором и неспешно двинулся по ухабистой полевой дороге вдоль кукурузного поля, свернул направо, затем налево и покатил вдоль скошенных сенокосных лугов в сторону поселка.

Сергей же ушел осматривать в той же стороне берега реки. Он прошел по берегу, осмотрел все кусты, пересек нескошенный болотистый луг, поросший высокой жесткой осокой, осмотрел островок, старицу, затерявшуюся в зарослях тальника и ивы. Со старицы поднялись с шумом утки, чиркнули тяжело крылом в воздухе и ушли куда-то вверх по реке. Все говорило, что людей здесь нет и давно не было. Следы на тенистых глинистых местах оплыли — здесь проходили несколько дней назад. Полазив по кустам и вдоволь нашагавшись, Сергей почувствовал слабость и голод. Он вышел к кукурузному полю, сломил пару упругих толстых початков, содрал с них кожуру, вцепился зубами в мягкие зерна. Еще недозревшие молочные мягкие зерна освежили, но не принесли сытости. Сергей обглодал початок, сломил еще пару и пошел назад — к стану.

В стан уже вернулась машина.

Леонид Григорьевич и Митька успели прочесать местность не только вверх по реке от стана, но и вниз.

— Ну что?! — нетерпеливо выдохнул Сергей и, не дожидаясь ответа, быстро заговорил:

— Ничего! Пусто! Ни следа! Все обошел! А у вас?

— Ее видели местные жители два часа назад километрах в трех отсюда, — устало глянул начальник на Сергея. — Там, — кивнул он, — вниз по реке. Шла по дороге, куда-то торопилась. В энцефалитке и со свертком в руках.

— Да что ее понесло-то в такую даль? — недоуменно протянула Наташка.

— А черт вас разберет! — ухмыльнулся Митька. — Чего вам, бабам, надо, никто не поймет…

— Заблудилась она, ребята, заблудилась! — завертела глазами и головой во все стороны Наташка. — Точно заблудилась! Я вот точно заблужусь, если пойду одна отсюда!

— Ну, ты-то и в стане, между двух палаток, заблудишься! — засмеялся Митька.

— Сам ты заблудишься, трепло! — обиженно отошла от стола Наташка.

— Наташка, ну ты что, что? — подскочил к ней Митька. — Уже и пошутить нельзя!.. Вон мы какие из себя! Прямо инженер, одним словом! Хм! А вот я тебя, инженера, заткну за пояс! Тут вас вон сколько! Куда ни плюнь — в инженера попадешь! И все бабы! А шоферов нет… Особенно, если к тому же и непьющий! Как я, например!

— Ты-то! — обернулась Наташка к нему. — Сказанул! Каждый вечер чемергесишь! Ты, думаешь, люди не видят!..

— Да где его возьмешь-то? Христос с тобой, матушка! — шутливо перекрестил Митька Наташку. — Свят, свят!..

— Дядя Саша таскает, — хмыкнул Сергей.

— Ребята, кончайте! Пора за дело! — остановил их начальник. — Сергей, тебе надо будет прочесать теперь по берегу, по кустам, вниз по реке. До того места, где ее видели в последний раз. Там дорога подходит близко к реке, и она должна была выйти на нее…

— Если вышла, то наверняка уехала в Рощино, — сказала Ксения, молчавшая весь вечер.

— А утром с похмелья за руль садишься, — продолжила Наташка изобличать Митьку. — Руки-то, поди, трясутся!.. Вот я удивляюсь, — набравшись духу, глянула она в глаза начальнику. — Как это допускает Леонид Григорьевич?..

За столом на минуту повисла напряженная тишина. Все испуганно завертели головами, переводя глаза то на начальника, то на Наташку. Митька равнодушно посмотрел на Наташку, глянул на Леонида Григорьевича, затем снова уставился на девушку.

— Дура ты, Зюзина, — процедил он сквозь зубы, все так же равнодушным взглядом взирая на девушку. — Заучилась ты, заучилась, махонькая ты моя, — фамильярно процедил он, протягивая руку, чтобы погладить покровительственно и снисходительно Наташку по голове.

Наташка была невысокого роста, к тому же худенькой и стройной. Из-за этого выглядела махонькой, что бросалось сразу же в глаза при первом знакомстве с ней. Так же как то, что она на лицо выглядела совсем девчушкой, и никто не верил, что она вот уже несколько лет как закончила геофак МГУ, побывала во всех концах страны, так как помимо практики в Крыму, в горах, она ездила еще в школе в экспедиции со своим старшим братом, тоже геологом. Брат таскал ее, совсем еще девчонку, пару раз в поле — в Сибирь, один раз даже на Чукотку. И она «погибла» — заболела геологией, полевой жизнью и без скитаний, по-видимому, уже не представляла свою дальнейшую жизнь.

— Не трогай! — взвилась Наташка. — Вот только попробуй, только попробуй! Убери свои грязные руки! Машку можешь лапать! Она любит, таких, как ты!

— Зюзина! — воскликнул испуганно начальник, ожидая, что сейчас Митька взбеленится и пойдет такой скандал, что будет не до поисков.

— А что Зюзина?! — повернулась Наташка к начальнику. — Ему-то вы не делаете замечаний! — ткнула она пальцем в сторону Митьки. — Знаете, что запьет, нарочно, чтобы уважали этого пролетария! А по-моему, он люмпен! Опустился! Деклассирован!..

— Во заучилась девка! — захохотал Митька, стараясь скрыть за смехом выпирающую из него неприязнь к девушке.

— Не девка я тебе! — глянула Наташка в упор на него. — Геолог я! И будь добр относиться ко мне как к инженеру! Зовут меня Наталья Михайловна! Это к твоему сведению!..

— Все, хватит! — звонко стукнул Леонид Григорьевич ладонью по столу и поднялся. — Человек пропал, искать надо! А вы!..

Он не договорил, молча оглядел всех возмущенным взглядом, не понимая, как они могли затеять сейчас склоки, в такое время, когда в отряде случилось ЧП — пропал человек и надо собраться и искать, искать и снова искать.

— Сейчас быстро перекусите, двое в машину, остальные пешком вдоль реки прочешут кустарник до геодезической вышки… Потом снова соберемся и решим, что делать дальше, если не будет ничего нового… Всем понятно?..

— Да понятно, понятно, Леонид Григорьевич! — ответил за всех Сергей. — Немаленькие, понимаем…

— Немаленькие? Хм! — усмехнулся начальник не то снисходительно, не то зло — от всего, что случилось в последние несколько часов. — А вот Маша тоже, поди, считает себя немаленькой! А как ведет себя! А что отшила!..

— Поехали, Леонид Григорьевич! — заторопил всех теперь Митька. — Что попусту болтать! Дело есть дело!..

Он взял со стола пару кукурузных початков и, грызя их на ходу, пошел к машине.

Через два часа все вернулись снова в стан. Поиски не дали ничего нового.

Темнело. Начальник все больше и больше беспокоился, однако старался не подавать вида.

— Едем в поселок, — решил он. — Зайдем в гостиницу и в общежитие. Расспросим людей. Может быть, кто-нибудь видел ее.

— Кто поедет? — спросил Сергей.

— Я, ты и Наташа! — ответил тот.

— А может, в милицию сообщить? — неуверенно подал голос Потапка.

— Нет, пока рано, — сказал Леонид Григорьевич и пошел к машине, где в кабинке уже сидел за рулем Митька.

— Наташка, быстрее — тебя ждут! — крикнул Сергей, пробегая мимо палатки девушек.

— Сейчас, сейчас, Сереженька, одну минуточку! — откликнулась из палатки девушка.

Сергей с ходу запрыгнул в кузов машины, обернулся: от палатки бежала Наташка.

— Опять ты, Зюзина? — ядовито бросил Митька, высунувшись из кабинки и с ехидной улыбкой встречая подбегавшую девушку.

Наташка промолчала, подбежав к кузову, хотела было с разбега запрыгнуть на подножку перед дверцей кузова, как это обычно лихо делал Сергей, но оступилась, промазала, больно стукнулась ногой о подножку, схватилась за колено. Лицо у нее исказила гримаса боли, на глазах выступили слезы…

— Растяпа ты, Зюзина, к тому же! — не упустил случая поддеть девушку Митька.

Но его остановил Леонид Григорьевич:

— Хватит! Что это такое! — угрюмо посмотрел он на Митьку.

Митька невозмутимо отвернулся от него и, насвистывая, стал глядеть куда-то в сторону реки.

Сергей выпрыгнул из кузова, нагнулся над Наташкой. Она, увидев над собой его сочувственные глаза, выпрямилась, встала с колен, провела по лицу ладонью, смахнула слезы.

— Я сама, — тихо сказала она и, припадая на ушибленную ногу, залезла в кузов.

Сергей запрыгнул туда же вслед за ней, крикнул:

— Поехали! — и захлопнул дверцу кузова.

Газик тронулся с места и не спеша, переваливаясь на ухабах разбитой проселочной дороги, покатил в сторону шоссе.

Машина выскочила на шоссе. Стемнело. Митька включил фары и погнал машину к поселку.

— Наташа, смотри по сторонам — может, где-нибудь увидим ее, — сказал Сергей девушке, все еще сидевшей съежившись от боли. — Мало ли что. Ты смотри направо, а я налево!..

На въезде в Рощино Митька притормозил машину и медленно поехал по поселку, давая возможность сидевшим в машине хорошо рассмотреть все по сторонам. Они еще надеялись, что вот где-нибудь в боковых улицах, которые они пересекали, мелькнет знакомая фигура Маши. Или из яркого круга, освещаемого тусклыми лампочками на столбах, протянувшихся вдоль улицы, к машине кинется Маша. И все сразу же станет на свои места. Мир снова приобретет устойчивость и душевное равновесие, нарушенные тяжестью, давившей на всех в отряде, из-за которой, словно по чьему-то взмаху дирижерской палочки, выхлестнуло что-то мутное и темное, накопившееся у каждого за последнее время.

Но знакомой фигуры нигде не было видно. Они проехали до центра поселка, свернули направо, потом налево и поехали на другой конец поселка: к общежитию и гостинице, в которой обычно останавливались приезжие геологи, да и вообще все заброшенные судьбой в это большое дальневосточное село.

Митька остановил машину на улице. Захлопали дверцы: соскочил на землю Леонид Григорьевич, выпрыгнул из кузова Сергей, помог выбраться Наташке. Втроем напряженно, словно на параде или под чьими-то взглядами, они, выстроившись во фронт, направились к двухэтажному, рубленому из брусков, зданию — общежитию и одновременно гостинице.

Длинный сквозной коридор, как у барака, пахнул на них сыростью помещения, несвежими кухонными запахами и запахами детских пеленок.

Они прошлись по коридору, гулко гремя кирзовыми сапогами. Вернулись назад, отыскали каморку коменданта этого общежития.

— Нет, такой не было, — ответила комендант, женщина средних лет, полная, с высоким бюстом, казалось, подпирающим под самый подбородок. — Все, кто останавливаются, отмечаются у меня… Обязательно, товарищи, обязательно!

— И такую девушку не видели? — еще раз переспросил ее Леонид Григорьевич.

— Нет, не видела!

— А может, у кого-нибудь из девушек поселилась? — подала голос Наташка. — Она говорила, что у нее есть знакомые из ДВИМСА… Не то Таня, не то Тоня…

— Во, Тоня! Тоня живет на втором этаже, в общежитии. Вы можете пройти туда. Но она уехала. Неделю как уехала. На Тигриный. И еще не возвращалась. Комната ее двенадцать. Закрыта. Хотя нет, что это я говорю! Вот память!.. Там сейчас живет одна девушка. Может, она что-то скажет вам… Ее зовут Стелла! — крикнула комендантша вслед им, уже поднимавшимся наверх.

Леонид Григорьевич, а за ним Сергей и Наташка застучали сапогами по лестнице, ведущей на второй этаж.

Леонид Григорьевич легонько постучал костяшками пальцев в дверь двенадцатого номера. Никто не ответил. Он постучал еще раз. То же самое — за дверью ни звука.

Сергей, нетерпеливо оглянувшись вокруг, толкнул плечом дверь. Она открылась.

— Есть тут кто-нибудь? — бросил он в темноту комнаты.

— Да, я! — послышался тихий голос у них за спиной.

И они все разом быстро оглянулись.

Перед ними стояла девушка, среднего роста с ладной, стройной фигурой. В темно-карих круглых блестящих глазах ее сквозило любопытство к людям, стоявшим перед ней.

Сергей с первого же взгляда влюбился в нее, тут же позабыв белокурую продавщицу из магазина. Темная шатенка, с густыми, немного вьющимися, шапкой, волосами, казалось ему, сейчас не имела соперниц себе во всем мире. Красивый разрез чувственных полноватых губ, загорелое светло-золотистое лицо, открытый и доверчивый взгляд, грудь, набиравшая силу, сразу же сбили Сергея с нахального, самоуверенного тона. Чтобы не подать вида, что он смутился, он опустил глаза, которые, как он уже знал, всегда выдавали его, и, чуть отступив в сторону, хотел спрятаться за Наташку. Но голова Наташки возвышалась не выше груди Сергея, и он чуть было не сделал порывистого движения, чтобы как бы сжаться и присесть, спрятаться за Наташкой. Но у него мелькнула мысль о том, как же нелепо, должно быть, выглядят со стороны эти его дерганья. Ему стало стыдно за себя. И он со злым, мрачным выражением на лице выступил вперед.

— Девушка, вы здесь живете? — утвердительно спросил Леонид Григорьевич и так же утвердительно добавил: — Вы Стелла!

— Да, — слегка кивнула девушка начальнику и снова обернулась к Сергею.

Определенно он заинтересовал ее чем-то. И это еще больше смутило Сергея.

— Стелла, к вам не приходила сегодня, во второй половине дня, девушка? И не спрашивала ли Таню Гурову? — снова притянул к себе внимание девушки Леонид Григорьевич.

— Нет, я все время была дома. Но нет, никто не приходил…

— У меня к вам просьба. Если придет, передайте, что мы ее ищем. Видите ли, — немного замешкался он, не зная, как объяснить девушке ситуацию. — Она, кажется, могла заблудиться и… может быть, появится здесь. Придет ночевать… Так вы, пожалуйста, убедите ее никуда не уходить. Мы еще подъедем сюда. Если не сегодня, то завтра с утра обязательно… Извините!.. До свидания!..

Начальник повернулся и пошел по коридору в сторону лестничной площадки.

Сергей, видя, что и Наташка повернулась и двинулась за начальником, беспокойно засуетился, чувствуя, что сейчас они уйдут от этой девушки, и он не увидит ее, возможно, уже больше никогда. Он почему-то испугался, что вот сейчас уйдет от нее — и все, уже ничего не вернуть. Она исчезнет из его жизни так же внезапно, как и появилась.

— Стелла, у вас водички попить найдется? — поспешно выкрикнул он, ухватившись за спасительную зацепку.

— А может, хотите чаю? — так же поспешно ответила Стелла, и у нее странно блеснули глаза, выдавая ее волнение.

Наташка, услышав, что Сергей о чем-то говорит с девушкой, остановилась и обернулась.

— Сергей, не задерживайся. Нам же некогда, — негромко позвала она его.

— Иду, иду! — заторопился Сергей. — Стелла, может, просто водички, — просительно посмотрел он на нее.

— Сейчас, сейчас, одну минутку, — засуетилась девушка, кинулась в свою комнату, тут же появилась в дверях, осторожно неся чашку.

— Это гриб, может быть, вы хотите гриб? Он полезный, — почему-то виновато взглянула она на Сергея, подавая ему чашку.

— О-о, большое спасибо! — воскликнул Сергей. — Зря вы беспокоились! Я бы и простой водой обошелся… Извините! — повторил он еще раз, припал к чашке, в то же время не сводя взгляда с девушки, которая с радостной улыбкой глядела, как он пьет.

— Сергей! — послышался снова негромкий голос Наташки.

Сергей резко поднял голову и встретился с жалобными глазами Наташки. Она вопросительно развела в стороны руки, словно показывая, что она не виновата, что им нужно спешить.

— Сергей, Леонид Григорьевич ждет, — повторила Наташка.

— Наташа, Сергей, ну что вы там застряли? — послышался снизу, с первого этажа, голос начальника.

— Идем, идем! — крикнула Наташка и укоризненно посмотрела на Сергея, который поспешно допил воду и протянул чашку Стэлле:

— Спасибо!

Девушка машинально приняла чашку, не отводя взгляда от Сергея, и, казалось, чего-то ждала от него.

— Стелла, послушайте, Стелла! — негромко взволнованно произнес Сергей. — Я приду к вам в гости, завтра, хорошо? Не отказывайте! Это для меня важно! Прошу вас!..

Девушка продолжала смотреть на него широко открытыми глазами, очевидно, стараясь понять его.

— Прошу вас, ответьте, — порывисто схватил он ее руку. — Пожалуйста, мне надо идти сейчас… Вы же видите — у нас ЧП!.. Завтра можно? Я приду днем… Хорошо?

Неожиданно девушка улыбнулась ему и молча кивнула головой.

Большего Сергей выдержать не мог: словно смерч, сорвался он с места, подхватил в неистовом порыве подвернувшуюся под руку Наташку и скатился с ней буквально кубарем вниз по лестнице на первый этаж и очутился перед начальником, опешившим от такого броска.

— Ну, вы как сумасшедшие! То где-то торчите там, то, как угорелые, скатываетесь по лестнице!.. Давайте подойдем еще разок к комендантше, предупредим ее — на случай, если Маша появится здесь…

Из поселка они уехали ни с чем. Никто не видел девушку с такими приметами, как описали они.

В стане, на берегу Имана, Бэла, узнав, что они не нашли Машу, заплакала.

— Вы злые, вы все злые! — воскликнула она, скривив рот, как маленькая. — Ну и что, что она такая… Ну и что?.. Вы-то сами хорошие?!.. Она женщина — это понимать надо!.. Легче всего осудить!..

Она ушла в свою палатку, спряталась там от всех. Оттуда какое-то время доносилось всхлипывание, затем все стихло.

За столом, опустив голову, сидел начальник, а рядом с ним с хрустом грыз сухари Митька, равнодушно глядя на костер.

— Сергей и ты, Митька, съездите еще раз на то место, где ее видели в последний раз. Осмотрите внимательно там белые домики, потом возвращайтесь сюда.

Сергей поднялся из-за стола и пошел к машине.

— Фонарики захватите! — крикнул ему начальник.

Сергей вернулся, взял у него фонарик и пошел к машине. Вслед за ним потянулся к машине Потапка с фонариком, а за ним и Митька.

Газик, покачиваясь на дорожных выбоинах полевой дороги, выполз на шоссе. Митька врубил третью скорость, и машина запылила в противоположную сторону от поселка. До домиков было не более трех километров. Там машина остановилась. Сергей и Потапка выпрыгнули из кузова и, включив фонарики, направились к белым домикам, маячившим светлыми пятнами в стороне от дороги и выглядевшим в ночной темноте жутковатыми.

Они подошли к заброшенным домикам, заглянули в один из них. Луч фонарика выхватил из темноты ряды побеленных чистых стойл для телят, пустоту длинного коридора. На дворе, рядом с телятником, все поросло высокой травой. Здесь уже давно не было ни человека, ни какой-либо скотины.

— Пошли, обойдем все, — предложил Сергей.

— А зачем? — почему-то испуганно спросил Потапка.

— Да так — для спокойствия… Ты что, испугался-то?

— А вдруг…

— Ну-у, что ты! — удивленно вырвалось у Сергея. — Ничего такого не может быть…

— Зачем тогда осматривать этот давно заброшенный телятник?

— Для профилактики! Я же тебе говорю — для спокойствия!.. Потом здесь, как видишь, и переночевать можно при случае… Усек?

— Ладно, пошли, — угрюмо буркнул Потапка.

Они обошли весь скотный стан, заглянули во все стойла: нигде и никого…

Вернувшись на шоссе, они остановились недалеко от машины, чтобы их разговор не слышал Митька.

— Знаешь, — помолчав, начал Потапка. — Мне кажется, она прячется от Митьки…

— Почему?!

— Хм! Он же преследовал ее… Удивительно, как еще не… изнасиловал… С него станет…

— Ну, ты, Потапка, даешь!..

— А чему ты удивляешься? Ты что, маленький, не видишь?

— Ладно, хватит препираться… Давай-ка покричим!..

— Зачем?!

— Да так, на всякий случай… Для профилактики, — ехидно глянул Сергей на Потапку.

— Хорошо, давай, — согласился Потапка, проглотив насмешку.

Они сошли с шоссе и прошли подальше на луг, слабо поросший травой.

— Ну, давай, ори, — толкнул Потапка в плечо Сергея. — У тебя это лучше получается…

Сергей смолчал, набрав в грудь воздуха, крикнул в темноту ночи:

— Маша-а-а!

В темноте южной ночи звук голоса быстро улетел куда-то по лугу, словно вспугнутая перепелка, пофыркав крыльями, и где-то там села в темноте, неподалеку от них.

Сергей и Потапка замерли, прислушались…

Где-то далеко-далеко гудела на шоссе машина, натужно завывая мотором; звонко, со скрипом, стрекотали какие-то ночные насекомые, а из далекого поселка доносился глухой лай собак. Ночное чистое небо, опрокинувшись бесконечной чашей жуткой темноты, глядело тусклыми светлячками звезд на землю и двух людишек, стоявших в темноте на краю большого луга.

— А ну, крикни еще…

Сергей закричал снова, вытягивая протяжно имя, чтобы раскатистое «аа-аа!» звенело как можно дольше.

Они снова прислушались и сразу же насторожились… С противоположной стороны большого луга донесся ответный крик… И там, в темноте, мелькнул раз-другой лучик фонарика… Крик был непонятный, но призывно-ответный… И Сергей, не задумываясь, сорвался и побежал в ту сторону, вскидывая вверх ноги, чтобы не грохнуться в темноте, если случайно оступится ногой в какую-нибудь яму или налетит на кочку… Позади него, тяжело сопя, бежал Потапка…

Впереди, куда они бежали, снова мелькнул лучик фонарика.

Минут через десять бега они увидели впереди какое-то бесформенное, неясное движущееся огромное пятно. Оно то расползалось в темноте, то как-то странно и непонятно двигалось. Иногда слышались странные фыркающие звуки…

— Постой! — закричал Сергей и остановился.

Сзади на него набежал Потапка и замер:

— Что это!

Со стороны пятна снова послышался фыркающий звук и тяжелые глухие удары по земле.

— Да это же табун! — хмыкнул Потапка. — Лошади!..

— Ага!..

Неподалеку блеснул лучик фонарика и послышался голос:

— Эге!.. Кто здесь? — И к ним подъехал на коне пастух, подсвечивая фонариком.

— Привет!

— Здорово! Ну, как оно?

— Ничего…

— Мы геологи, стоим здесь неподалеку, у реки… У нас человек пропал — девушка! Вы случайно не видели ее? Часов так в семь вечера. Она в эту сторону ушла…

— Видел, издали только. Бежала в сторону шоссе. Вот оттуда, откуда только что пришли вы.

— Да-а! — воскликнул Сергей. — И что дальше?!

— Там же по шоссе машины постоянно идут. Уехала, поди, в поселок.

— Наверное, в Рощино! — обрадовался Потапка.

С той стороны, откуда только что прибежали Сергей и Потапка, переваливаясь на кочках и рыская фарами по сторонам, урчал их газик.

Митька подогнал машину к самому табуну и затормозил, ожидая Сергея и Потапку.

Они попрощались с пастухом и залезли в машину.

Через полчаса они были снова в лагере. Там никто не спал, дожидались их возвращения.

Потапка коротко рассказал Леониду Григорьевичу все, что они узнали.

Выслушав их, начальник решил отложить поиски до утра, а с самой зари ехать в поселок и снова начать поиски там.

— Все, если завтра с утра не найдем ее, заявляем в милицию. Пусть подключается местная власть… А сейчас спать!

— Какой тут спать!

— Да и осталось-то до утра — всего ничего!..

— Все равно — отдыхайте! Завтра будет тяжелый день… А сегодня мы все равно уже ничего не в состоянии сделать…

У Леонида Григорьевича еще оставалась слабая уверенность, что Маша никуда не пропадала и не заблудилась, как они подумали было сначала, а просто выкинула финт, сбежала. Сбежала самым натуральным образом, нарочно. И кому-то из них назло… И теперь, наверное, надеется, что Митька будет искать ее! От этих мыслей, все в нем возмущалось, он готов был вот-вот сорваться, в бешенстве обматерить Митьку. Но в то же время где-то еще было сомнение, что, может быть, его подозрения напрасны, и тогда… А вот что будет тогда, он не представлял пока себе ясно, поэтому крепился как мог.

Он молча поднялся из-за стола и пошел к себе в палатку.

Остальные, немного посидев, разбрелись кучками по своим палаткам.

Однако вскоре все, кроме начальника, не выдержали и снова собрались в кухонной палатке. Потапка, окинув собравшихся взглядом, молча поставил на плитку чайник, собираясь заварить крепкий чай, понимая, что никто из них сейчас не в состоянии заснуть.

— Как она могла, а! — начала первой Бэла, стараясь ни на кого не глядеть.

— Ты о чем? — спросила ее Наташка.

Бэла помолчала, повернулась к Потапке:

— Дай сигарету!

Потапка молча подал пачку «Marlborro».

Бэла закурила, пустила верх струю дыма, вздохнула.

— Сфинтила она…

— Как? — уставилась на нее Наташка.

— В поселке сейчас где-нибудь. Митьку разыгрывает. Чтобы поревновал…

— Ну, знаешь, это ни в какие ворота! — возмутился Сергей. — Детство! Если это так — посмотрите, что она уже натворила! Мы бросили работу, не отдыхаем, ищем, по округе рыскаем, будоражим людей из-за какой-то… И отрываем других людей!..

Он не договорил, чтобы не выругаться при девушках.

— Детская непосредственность! — ехидно бросила Бэла.

— В пятнадцать лет — да! А в тридцать — взрослая посредственность! — отрезал Потапка.

— Дурость! — резко кинул Сергей. — Называй вещи своими именами!

— Ребята, что это мы совсем!.. Давайте оставим это хотя бы временно! Ведь и так вымотались за сегодня, а тут еще и ночью о ней…

— Кто хочет чаю? — снял Потапка с горелки чайник. — Молчание — знак согласия.

Он заварил чай, разлил по кружкам. В палатке стало тихо. Все сидели и молчали. После мытарств и дневных волнений говорить ни о чем не хотелось.

— Может, распишем? — неуверенно предложил Сергей. — Все равно не уснем… А так время пройдет.

— А ты что переживаешь? Вон, начальник, и тот, наверное, спит. Я уже не говорю о Митьке. Тот начемергесился и уже давно отрубился!.. Ты куда, Наташа? — спросил Потапка девушку, которая поднялась было со стульчика и направилась из палатки.

— За картами, они там, в кузове, — кивнула она головой в сторону машины.

— Не ходи, там Митька дрыхнет… У него там как в Хиросиме, медленное неотвратимое убийство…

— Ладно, я схожу, — поднялся и вышел из палатки Сергей.

Вскоре он вернулся, кинул на стол колоду потрепанных карт.

— Давай, распишем десятку.

— Не мало?

— Да нет, хватит. Устали сегодня, долго не выдержим. Да и завтра чуть свет придется снова начинать поиски.

— Да, да, ребята, долго не надо, — согласилась Наташка.

Словно награждая их за дневные мытарства и встряски, судьба в конце сжалилась и послала им хотя бы какую-то радость: хорошо шла карта, игра шла быстро. И они вскоре расписали десятку.

Потапка сделал роспись горы вистов, подбил бабки, сложил всем минусы и плюсы и кинул на стол карандаш:

— Все, баста!.. Вот это игра!

— Я спать, ребята, — поднялась Бэла. — Ты идешь? — спросила она Наташку.

Наташка на секунду замешкалась, не зная, что делать. Идти спать ей не хотелось. Она пошла бы сейчас погулять с Сергеем, но тот или не догадывался об этом ее желании, или не хотел с ней идти, поэтому сделал вид, что не замечает брошенный на него взгляд.

— Иди, я приду позже, — наконец решилась Наташка, при этом не глядя в сторону Бэлы. Она догадывалась, что той сейчас тоже не хочется идти в пустую темную палатку и залезать в холодный спальник. И она предпочла бы пойти куда-нибудь с Потапкой.

Бэла немного потопталась в палатке, делая вид, что ей еще что-то надо было сделать, затем вышла и пошла к себе. Ее шаги мягко прошуршали за палаткой и затихли.

В палатке на некоторое время установилась тишина. И чтобы что-то делать, Наташка снова закурила. Закурил и Потапка.

— Пойдем погуляем перед сном, — предложил Сергей Наташке.

Та молча согласно кивнула, кинула окурок на землю, ловким движением ноги раздавила его. И этот профессиональный жест заядлого курильщика у миловидной девушки легонько кольнул в груди Сергея. Ему стало почему-то досадно и за нее и за себя. Он чувствовал, что в чем-то была и его вина, что вот такие красивые, приятные внешне девушки, впервые столкнувшись с жизнью, стали вдруг почему-то подражать ребятам: вульгарно, грубо, иной раз и безобразно, переняв не самое лучшее у мужской половины, вот таких же, как он сам. Но эти мысли, не оформившись, туманно, образами проплыли у него перед глазами и рассеялись. Он видел перед собой красивое, притягивающее нежностью расцветшего девичества лицо Наташки, и не мог противиться чему-то, что влекло его к ней.

Они встали и вышли из палатки, оставив одного Потапку.

— Подожди, я возьму телогрейку, — сказал Сергей Наташке. — А то холодно будет там, — кивнул он головой куда-то в темноту ночи, низких предгрозовых туч, закрывших над долиной реки звездное небо.

Наташка осталась стоять на месте, дожидаясь Сергея, который тихо, почти на цыпочках, ушел к своей палатке, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить начальника. Сергей всегда останавливался на всех стоянках вдвоем с начальником в палатке. И от этого чувствовал зачастую себя скованным и как бы под колпаком у того. Особенно в таких ситуациях, как сейчас.

Над рекой и их крохотным палаточным станом было темно и тоскливо.

Наташка непроизвольно поежилась от сырости и прохлады, тянущей с реки, прислушалась к далеким звукам, доносившимся из поселка. Там, как обычно, лениво перелаивались собаки, больше для острастки и своего успокоения, или, думая недалеким собачьим умом, что этим они отпугивают воров или зверей, которые случайно могут забрести в поселок. Где-то там, в поселке, должна быть и Маша, если она действительно там.

«А если не там, а где-нибудь в лесу и заблудилась? — пришла ей непрошеная мысль. — Да нет! Этого не может быть… Бэла права. Маша где-нибудь сейчас лежит с любовником, который у нее всегда появлялся в нужную минуту. Уж в этом-то у Бэлы есть нюх! Сама не без греха!»

Она услышала шорох откидываемого полога палатки, в которой остался Потапка… Тихо прошелестели его шаги по траве, и он скрылся в их палатки у Бэлы.

Наташка затаилась в темноте, чтобы не спугнуть их и чтобы они, заметив ее, не подумали, что она специально подсматривает за ними.

Из их палатки послышался приглушенный шепот, скрип раскладушки… Через некоторое время Потапка и Бэла вышли из палатки и скрылись в ночной темноте, уверенно двинулись от лагеря по берегу в сторону переката, подле которого грациозно возвышались красивые старые вязы и начинались покосные луга, уставленные сейчас невысокими копнами, до одури пахнущими свежим сеном.

Наташка поняла, что они не заметили ее. Она не услышала и не успела даже увидеть, как перед ней из темноты бесшумно выросла фигура Сергея, показавшаяся ей сейчас огромной.

— Ой! — тихонько ойкнула она, испугавшись его.

— Ты что? — прошептал он, приблизившись к ней и беря ее за руку.

Он уже забыл Стэллу, на время… Он был так же непостоянен, как и Маша…

У него была удивительная черта характера: влюбляться на дню столько раз, сколько он видел красивых девушек. И это порой ставило его самого в тупик. Он не знал, терялся иногда, кого он любит в данный момент. То ли вон ту хорошенькую продавщицу, которая обожгла его мимолетным взглядом, когда он получал буханку хлеба из ее рук… «Тьфу, какая проза — буханка!» — мелькало у него… То ли ту девушку, с которой встретился взглядом на улице минут за пять до того как зайти в магазин…

— Испугал… Ты как привидение… Нельзя же так…

— Начальник выучил, — усмехнулся Сергей. — Вот пожила бы с ним, научилась бы в жмурки играть…

— Я с ним пожить?..

— Да я не в том смысле, — ухмыльнулся Сергей и почувствовал в этой своей ухмылке что-то хамоватое, сконфузился и замолчал. Чтобы задавить это неприятное ощущение, он притянул ее к себе, обнял, прижал к груди и почувствовал под руками упругое, опьяняющее тело девушки…

— Подожди… Потом… Не спеши. Успеешь, — тихо выдохнула она, с трудом сдерживая дыхание в его сильных руках. — Пойдем, отойдем подальше…

Сергей отпустил ее, поправил сползшую с плеч телогрейку и, легонько притянув снова к себе Наташку, повел ее от стана в противоположную сторону от той, в которой скрылись Потапка и Бэла.

* * *

Рано утром Леонид Григорьевич поднял всех своих сотрудников. Те с трудом выползли из теплых спальников, одуревшие после бессонной ночи. Поплескав воды в лицо на берегу реки, они сели за стол. Вид у всех был подавленный: от усталости и тех неприятных дел, которые им предстояли в поселке.

Леонид Григорьевич тоже выглядел не лучше своих сотрудников. У него почернели и ввалились глаза, тусклый взгляд — показывали, что он не спал этой ночью, чем обернулась она для него. Но не спал по иной причине…

«Неверное, все слышал, — подумал Сергей, бросив мельком взгляд на него. — Мучается, что такие подобрались… Нет, шалишь, сам подбирал! Да и не хуже мы других! В иных партиях еще не то творится… Когда, словно обезумев, вырываются все на волю сюда, в тайгу, или еще в какое-нибудь дальнее место!.. С глаз долой от начальников, мамаш и папаш, разных родственников…»

Но все-таки Сергею было жалко его, просто по-человечески жалко. И он его понимал. Как бы каждый из них ни заблуждался относительно себя и своих намерений, но вместе они создавали то, к чему не стремился никто из них. Вот, наверное, и Маша тоже думала досадить кому-то и чем-то. И сделала так, что хоть поднимай целый округ на ее поиски. С милицией, а может, и с собаками.

За столом все сидели, уткнувшись взглядами в свои чашки. В конце завтрака Леонид Григорьевич, оглядев всех припухшими от бессонной ночи глазами, распределил всем обязанности…

Утром Машу нашли быстро: в общежитии у ее парня, того красавчика. После этих событий Леонид Григорьевич по-быстрому рассчитал всех лишних сотрудников партии. Особенно же это касалось женской половины партии. Выдав им зарплату, он с облегчением вздохнул.

— Теперь вы свободны! Полный расчет получите в институте, в Москве!.. Выбираться отсюда просто: садитесь здесь, в поселке Рощино, на автобус до железнодорожной станции Даманский. Оттуда поездом до Хабаровска!.. Из Хабаровска же самолетом до Москвы! Счастливой дороги!..

Девушки, получив деньги, понуро повесив головы, разошлись по палаткам. Надо было собираться в дорогу, хотя они не горели желанием покидать партию. Но их полевой сезон закончился.

— Ну а тебе, Сергей, я предлагаю еще задержаться. Съездим на речку Арму, на рудник Забытый, возьмем там образцы… Да и места там совсем дикие!.. Гарантирую — получишь незабываемые впечатления!..

Сергей согласился. И через два дня их газик, натужно урча, уже пробирался по таежной дороге. Они, геологи, ехали теперь на рудник Забытый в верховьях реки Амгу, все там же в горах Сихотэ-Алиня.

Сергей изредка взглядывал на пару, которая сидела в кузове вместе с ними, с геологами. Их они подвозили на рудник. Точнее, его заинтересовала девушка. Та припала к своему спутнику, цепко ухватившись за него рукой. С ним она ехала на этот рудник Забытый.

«В такую-то дыру!» — казалось даже ему, видавшему виды геологу.

Внимательно приглядевшись, он с удивлением заметил, что спутник девушки был далеко не молод… «Мужик!»…

«Да, ему уже за сорок! — мелькнуло у него. — Но вот ведь поверила в него! Если пустилась в такую даль… А ты-то что? — с сарказмом подумал он о себе. — Женился в одном месте, год пожил и удрал. Все бросил и удрал. Бросил ту, свою девушку, которая, может быть, вот так же, как эта, кинулась бы за тобой куда глаза глядят… Потом еще раз женился… И снова сбежал!.. Затем все повторилось, как в плохом водевильчике!.. И каждый раз все было хуже и хуже… Вот она-то, Сонька, никуда за тобой не поедет, — равнодушно вспомнил он свою последнюю зазнобу. — Да и ни за кем не поедет… А кто за тобой-то поедет?!»

Он зло усмехнулся, искоса глянув в зеркало на стенке кузова и увидев там свое лицо с недельной щетиной и мешками под глазами, рано поседевшие виски.

«Тебе осталось сейчас только одно — все менять, менять и менять… И чаще менять, не привязываться… Клин вышибается клином, — подумал он. — Но сколько их можно бить-то!.. И нигде не задерживаться более чем на два-три месяца… Вот это точно ведь подметила Сонька-то!»…

Через несколько дней он увидел ту девушку еще раз, случайно.

В тот день он остался дежурить в лагере и днем поехал за водой, которую они набирали из ключа немного выше их лагеря. Расположились они лагерем на берегу Арму, которая далеко ниже сливалась с Иманом, а тот впадал в Уссури. Ключ же находился на другом берегу Арму. Чтобы переправиться на тот берег, он накачал насосом резиновую лодку, бросил в нее две полиэтиленовые фляги и потащил лодку за бечеву вверх по реке. Дотянув ее до места напротив ключа, он сел в лодку и, работая веслами, погнал ее, легкую и вертлявую, через стремительную и мутную горную реку. Переправившись, он вытянул лодку из воды, подхватил канистры и пошел по дороге в направлении к ключу, чтобы там набрать чистой воды.

Навстречу ему по пыльной каменистой таежной дороге шла босиком та самая девушка, которая ехала вместе с ними в машине сюда, на Забытый рудник. Шла она к реке, по-видимому, купаться или загорать, так как в руках у нее была сумочка, похожая на пляжную, и здесь, в тайге, гляделась странно.

Он отступил в сторону, пропуская девушку, вежливо поздоровался, как со старой знакомой.

Она улыбнулась ему, тоже поздоровалась, как со знакомым.

— Купаться? — спросил он.

Девушка утвердительно кивнула.

— Не больно по такой дороге-то! — невольно вырвалось у него, и он показал на ее босые ноги, покрытые по щиколотку густой пылью.

— Надо привыкать… Федя говорил, что мне здесь будет тяжело и скучно… После Арбата…

— Так вы с Москвы, с Арбата? — уставился на нее Сергей.

— Да-а! — удивленно протянула девушка, не поняв его.

Сергей подспудно почувствовал в ее судьбе что-то необычное, странное для него, и что-то еще, чего не было у него самого. Что он долго искал, не находил, а теперь совсем разуверился.

— А… Федя где? — запнувшись, после некоторого замешательства, спросил он девушку, чувствуя неловкость, называя, как и она, мужчину за сорок лет Федей, все еще по-детски, или как хорошо знакомого, или родного человека.

— Там, — плавным движением руки показала девушка в сторону от поселка куда-то в тайгу. — На штольне… А может, на канаве, — неуверенно поправилась она.

— И он не боится, что вы уходите так далеко от поселка, и… одна?

— А чего бояться?! — вскинула она вверх тонкие красивые брови. — Здесь же никого нет… Даже тигров…

— А люди?

— Да кругом же все свои. Так говорит Федя… Вот только вы, геологи, приезжие… Ну, я пошла? — вопросительно посмотрела она на него.

Сергею же показалось, что она ждет, чтобы он еще спросил ее о чем-то, о чем хотелось сказать и ей самой.

— Расскажите о нем что-нибудь!

— Ну-у, у него была очень интересная жизнь. До того как мы с ним встретились… Он много уже видел… А я? Что я была тогда… Так — школьница, — сказала она, чему-то улыбаясь развела руками как-то по-особенному, что иногда проскакивает такой жест у детей, в котором столько наивности и простоты бесхитростной природы.

— А почему вы не спросите обо мне? — подняла она лицо и лукаво заглянула ему в глаза.

— Чтобы не разочаровываться…

— Хм! — насупила она брови и от этого показалась беззащитной, как маленький человечек, который хочет нравиться всем, и все эти другие должны обязательно его полюбить, как любили ее папа и мама, и как любит сейчас ее Федя, такой же взрослый, серьезный и сильный, как ее папа. — А почему?! — спросила она. — Я любопытная и… И долго не забуду вас, если вы не скажете мне всего…

— Что у вас все просто, так же просто как и у многих других… И от этого будет скучно! А так — вы всегда останетесь для меня таинственной!

— И вы всегда так поступаете?

— Почти… К тем женщинам, которые мне нравятся.

— Почему?

— Неизвестность — это всегда что-то и бесконечное. Можно сколько угодно выдумывать, фантазировать и никогда не угадаешь и не представишь в полноте того, о ком думаешь!.. И просто не хочется этого. Издали все приятно, вблизи же — скучно, а зачастую пошло!..

— Вы нехороший… — сказала она.

Он, догадавшись, что хотела этим сказать она, улыбнулся, попрощался с ней.

Попрощалась и она, повернулась и пошла.

Сергей пошел к ключу. Пройдя десяток шагов, он обернулся.

Девушка, осторожно ступая на дорогу, шла дальше, к реке. Во всей ее ладной, еще не оформившейся фигуре, напряженной спине и осторожном упругом шаге чувствовалось, что она спешит быстрее испытать себя, привыкнуть к той жизни, которой жил ее Федя, уже немолодой, очевидно, много повидавший в жизни, с наколкой на правой руке, которая отливала синевой букв его имени.

Сергею стало грустно и, странно, впервые жаль себя. Феде он не завидовал, да и не мог бы даже как следует представить его лицо: что-то неясное, загорелое, грубоватое и уже начинающее стареть. Он завидовал ей, тому, что видела она в этом мире… Седые виски, множатся морщины, а он для нее все так же молодой.

Ручей Соболий

В начале июня Валдемар собрался в Москву. Он снова отправлялся в Сибирь с московскими геологами, устроившись к ним рабочим на время полевого сезона.

Район, куда забрасывалась геологическая партия, вполне подходил для него. Места должны быть красивыми, с пейзажами. Да и приключений, пожалуй, тоже хватит с избытком. Это он знал по прошлым поездкам. Его уже давно занимали лица, характеры, судьбы людей. Основная же профессия фотографа стала служить только для небольшого заработка на жизнь, на пропитание.

И ему пришлось поневоле искать приработка. Он пошел по газетам, редакциям, предлагал свои услуги фотографа-профессионала на работу внештатником. Поручения внештатникам выпадали спорадические, от случая к случаю. К тому же им стремились спихнуть самую черновую работу. Но все равно он радовался и такому делу, ибо даже пятерка, а то и меньше, которые он получал за снимки, оказывались нелишними в его тощем кошельке.

Из редакции звонили нечасто. Если звонили, то называли адрес, куда нужно было срочно съездить и сделать снимки в номер. Как правило, его посылали на какой-нибудь завод, в совхоз или на стройку. Он ехал туда вместе с корреспондентом, встречался с людьми, с которыми тот предварительно созванивался, фотографировал, печатал снимки и передавал в редакцию. На этом его работа завершалась.

Дело не ахти какое, но помимо заработка его привлекало в нем еще то, что иногда ему попадались интересные люди, интересные внешне и еще чем-то, что потом притягивало взгляд к их фотографиям.

Порой случались неожиданные ситуации, и у него появлялось желание сделать неординарный снимок, выразить больше, чем это может дать обычный бездумный подход к съемке. В основном же, чаще всего, его просили сделать снимки с какого-нибудь производственного объекта.

Техническая сторона съемки была для него уже давно пройденным этапом. Ей он овладел в совершенстве, так же как хорошо знал тонкости обработки фотоматериала. После школы он пошел работать в фотоателье. И еще в то время он обзавелся хорошей аппаратурой, а затем и крошечной домашней фотолабораторией, отвоевав у родителей под нее небольшой чуланчик, крохотный, расположенный в темном тупичке коридора, многие годы хранивший домашнее барахло, накопившееся почти за столетие, еще от деда с бабкой, а затем родителей.

Он пересортировал барахло, немногое наиболее ценное отобрал, а остальным пришлось пожертвовать: сдал старьевщику, выручив за него какие-то гроши.

В чуланчике он сделал несколько полок, тут же заполнив их новым, теперь уже своим фотобарахлом, как называл он свои разношерстные и разновременные по изготовлению фотопринадлежности. Напротив двери, впритык к стене, поставил кухонный стол, наскоро переделав его: снял дверцы, ножовкой подрезал полки, добавил еще несколько, расставил на них коробки с реактивами.

На новую аппаратуру понадобились деньги, и немалые. Он их нашел, но это ударило по его итак скудному бюджету. Он бросился искать другие источники дохода, помимо работы внештатника. И такую работу он нашел. Она устраивала его. Он стал уезжать на лето рабочим в геологические партии.

К тому времени он серьезно занимался фотографией, расширял круг своих интересов, искал новое, пробовал свои задумки найти жилу, еще не тронутую его вездесущими братьями по профессии. Для этого как раз подходили геологические партии.

И он вышел, по своим связям, на московских геологов и уехал с ними в Якутию, прихватив с собой фотоаппаратуру. Затем последовали поездки в другие районы Сибири.

И вот теперь, в этом году, он уезжал в Саяны, куда-то на юг Красноярского края. Что это за район, он толком не знал, но ему подробно рассказал, как туда добираться начальник партии, с которым он предварительно встретился весной в Москве, в геологическом институте. Добираться оказалось не сложно. Неопределенность появлялась там, где кончались обычные транспортные пути.

Вернувшись из Москвы, после разговора с начальником партии, он просидел вечер над картой, изучая район, куда предстояло поехать через несколько месяцев. Восточные Саяны тянулись с востока, постепенно забирались на север, падали по высоте, упирались в Енисей и оказывались намного западнее восточных отрогов Западных Саян, уходящих от них на юго-запад и смыкающихся там с Алтаем.

И туда, в самую западную часть Восточных Саян, ему предстояло добираться и искать геологическую партию где-то в районе верховьев небольшой реки Сисим, впадающей справа в Енисей. Уже второй год как там, на юг от Красноярска, постепенно заполняли Красноярское водохранилище, перекрыв Енисей плотиной в Дивногорске. И в тех краях можно было получить массу впечатлений, неожиданных встреч и приключений.

* * *

Из Риги в Москву он приехал утром, сошел с поезда на Рижском вокзале, привычно вскинул на плечо рюкзак и направился через площадь к метро.

Вскоре он уже входил в отдел кадров геологического института в Старомонетном переулке, где его дожидалось командировочное удостоверение, оставленное перед отъездом в поле начальником полевой партии Сидориным.

Все складывалось удачно. Вечерним рейсом он вылетел из Домодедово в Красноярск, а рано утром уже был там. Город только-только просыпался. Часы отбивали пять утра местного времени.

Он сразу же поехал на железнодорожный вокзал, хорошо знакомый ему по прошлым поездкам, рассчитывая уехать пораньше электричкой до станции Камарчага, которая находилась где-то между Красноярском и Канском.

В Камарчаге он нашел перевалочную базу, у которой, как советовал ему Сидорин, следовало ловить попутную машину и добираться до места, до поселка геологов, где он стоял с партией.

Водитель бензовоза, доставлявший в поселок солярку, согласился подвезти его.

В поселок бензовоз пришел уже в сумерках. На въезде в поселок шофер притормозил перед крохотной каменистей речушкой.

— Вон там ваши стоят! — показал он рукой в сторону лога, темнеющего расплывчатым длинным пятном. — Целый палаточный городок!..

— Осторожно, не зашибись! — крикнул он выскочившему из кабинки Валдемару. — Топай вниз, прямо по тропе! Перейдешь ручей, там в гору — и выйдешь на них!

— Ясно, спасибо, пока! — прокричал Валдемар из темноты, стараясь пересилить шум мотора.

Махнув на прощание шоферу рукой, он пошел вниз — к ручью. Минут через десять он был в стане геологов. Здесь на самом деле оказался целый палаточный городок. На небольшом пятачке почти полностью вырубленного леса стояло десятка два больших шестиместных палаток, производя впечатление сборища полевых отрядов со всех концов страны. Однако, несмотря на обилие палаток, городок выглядел пустым, безлюдным.

«Разъехались по маршрутам, — подумал Валдемар. — Сидорин, видимо, тоже».

Но ему повезло: отряд Сидорина сидел на месте.

— О-о, Валдемар, какой сюрприз! Не ожидал! — непроизвольно вырвалось у Сидорина, когда он увидел его.

— Я же обещал, — спокойно сказал Валдемар, догадавшись, что про него тут забыли.

«Сомневался, что я отважусь на такую поездку, — подумал он, глядя на начальника полевого отряда. — Пересечь полстраны и искать его отряд где-то в глухомани, у черта на куличках, на такое не всякий решится».

— Как добрался?

— Хорошо, все хорошо… Только что с машины.

— На чем приехал?

— На бензовозе.

— А-а, это зисок — горючку возит… Ты вовремя явился, завтра бы нас здесь не застал. Уезжаем, с утра. Придется и тебе поехать. Ты как — не устал?

— Да нет, что вы, Иван Павлович!

— Тогда пошли, на ночь устрою, а когда вернемся, поселю по настоящему. К тому времени студенты уедут. А сегодня переночуешь у соседей — гидрогеологов. К ним две практикантки приехали, а мест тоже нет. Так их в хозпалатку запихнули — временно. Там еще место есть. Ты как — против девушек не возражаешь?

— Да нет, конечно…

— Прекрасно! От таких девушек и я бы не отказался, был бы помоложе, — рассмеялся Сидорин. — Ты только поприветливей с ними. Ну что — пошли? Рюкзак захвати…

В палатке, куда Сидорин привел Валдемара, на раскладушках сидели две невысокого роста девушки в полевой одежде.

— Это ваш сосед, девушки! На одну ночь — завтра уедет. Вы не обижайте его. Он хотя и большой, но такой же, как вы — застенчивый, — шутливо подтолкнул вперед Сидорин Валдемара. — Все, отдыхайте… Спокойной ночи, — сказал он на прощание и вышел из палатки.

Валдемар бросил рюкзак в угол палатки, вытряхнул из чехла спальник, который выдал ему Сидорин, разложил на пустующей раскладушке, заправил внутрь белый вкладыш и сел на вьючник напротив девушек.

— Давайте знакомиться, — улыбнулся он. — Меня зовут Валдемар, я из Риги. Только что, в субботу еще, был дома, ездил на море. А теперь вот здесь, в тайге, — сказал он с явным оттенком восхищения быстрой переменчивостью событий своей жизни.

— Лариса! — подняла на него строгие невыразительные глаза одна из девушек.

— Ольга! — пискнула ее подруга с прямыми русыми жесткими волосами и, смутившись, зарделась ярким румянцем.

— Вы откуда?

— Из Новосибирска, — все так же серьезно глядя на Валдемара, ответила Лариса. — Приехали, а наши все в разъездах. Вернутся нескоро…

— И не устроиться и без дела, — подхватила Ольга.

— Не повезло, — посочувствовал им Валдемар.

За стенкой палатки послышался шум шагов и снова раздался голос Сидорина:

— Валдемар, совсем забыл! Тебя ведь накормить надо!

Раздвинув полог у входа палатки, он просунул в щель голову.

— Пойдем на кухню — там Веруньчик поесть приготовила.

— Да я вроде не хочу, — удивился Валдемар заботливости начальника.

— Пойдем, пойдем! Что значит — не хочу? Такого в поле не бывает! Ты где последний раз ел? Наверное, в Камарчаге!

— Нет, по дороге, в поселке. Такой большой — название забыл. На Мане…

— Нарва! Так это когда было-то. Оттуда, знаешь, сколько досюда пилить? Пошли, пошли, а то Веруньчик старалась, не удобно… Девушки, не скучайте, он скоро вернется.

Кухня находилась рядом с ручьем. В огромной полевой палатке, в которой мог бы свободно разместиться на постой целый взвод солдат, стояли два длинных стола, сколоченных из грубых досок и застеленных клеенками. В углу, у входа, был еще один стол, рядом с ним вплотную примостилась плита и большой красного цвета баллон с газом. Над столом возвышалось аляповатое деревянное сооружение, густо облепленное металлическими чашками и кружками.

В палатке было светло: горела лампочка от дизеля, тарахтенье которого доносилось из поселка.

За одним из столов сидела девушка, читала книгу и, видимо, дожидалась их. Вскинув голову, она поднялась из-за стола и посмотрела на вошедших огромными темными глазами.

От этого взгляда девушки Валдемар, неожиданно для самого себя, растерялся и в нерешительности остановился у входа.

— Проходи, проходи, — подтолкнул его сзади Сидорин. — Веруньчик, это наш новый товарищ. Он только что с дороги и его надо накормить. Видишь, какой он большой? И ручаюсь — аппетит у него зверский! — шутливо, подбадривая, подмигнул он Валдемару. — Так что не жалей — накладывай!

Он прошелся по палатке, остановился рядом с Валдемаром.

— У нас повариха местная — из поселка, бывает только днем, — начал он зачем-то подробно объяснять ему хозяйственные дела отряда. — А Веруньчик — лаборантка. Правда, ей иногда приходится заменять повариху, но это редко. Ну, да ладно, садись, ешь, а я к себе… Пока, до утра!

Сидорин вышел. Глухо хлопнул брезент у входа в палатку, за стенкой прошелестели его шаги и быстро затихли в тишине позднего таежного вечера.

Вера пригласила Валдемара за стол.

— Вас зовут Валдемар, ну а меня вы уже знаете… Макароны с тушенкой будете?

— Да мне все равно, — пробормотал Валдемар, смущенно взглянув на девушку.

Вера поставила перед ним полную миску макарон с тушенкой, налила в кружку чай и присела с книгой тут же за столом…

С кухни он уходил в странном состоянии. Его подмывало закричать на всю тайгу или запеть, хотя он никогда не пел, да и не умел. Захотелось жить вот здесь, в тайге, и что-нибудь делать: для людей, Сидорина, Веры. И в то же время у него где-то глубоко зародилась какая-то неясная тревога.

В таком состоянии — со странной, блуждающей улыбкой на лице, он и ввалился в палатку к девушкам. Неопределенно ухмыльнувшись, он громко, стараясь быть веселым, предложил им:

— Лариса и Ольга, давайте выпьем! У меня есть превосходный напиток! Уверен, вы его даже не знаете! Рижский бальзам! Слышали? Нет!.. Ну-у, вы много потеряли. Давайте отметим как надо начало полевого сезона!

Девушки сразу оживились, полезли по своим рюкзакам, стали доставать что-то, очевидно, припасенное из дома. В палатке стало шумно и оживленно. Они уселись вокруг вьючника^[11], накрыв его вместо стола, и стали пить из маленького колпачка, свинченного с термоса, крепкий темно-вишневого цвета напиток с горьким привкусом неизвестных трав.

Валдемару было приятно в обществе этих девушек, и он шутил, дурачился, стараясь расшевелить их. В ответ они смущенно смеялись, поглядывая блестевшими глазами на его огромную фигуру, крупное белобрысое лицо и, наверное, все еще не могли оправиться от удивления перед этим прибалтом, свалившимся каким-то чудом сюда в тайгу, к ним в палатку. Он им нравился… И это он видел по их глазам, видел, как они следили за его широкими неторопливыми движениями и слушали резковатый с акцентом выговор. Наконец, догадавшись, он достал из рюкзака фотоаппарат и, несмотря на их протесты, полыхнул вспышкой, на мгновение осветив палатку и напряженные, застывшие лица девушек. Такими он их и запомнил, а потом, много позже, печатая дома снимки, увидел на фотографиях в ванночке с проявителем при красном свете фонаря.

Засиделись они допоздна. Уже перевалило далеко за полночь, стала отступать темнота ночной тайги, и появились первые признаки рассвета, когда они легли спать.

* * *

Вера и Женька, студент, уже суетились и грузили снаряжение в машину, когда из палатки, с трудом поднявшись, выполз невыспавшийся Валдемар.

— Ну, ты даешь! — усмехнулся Сидорин. — Действительно, застенчивый… Как и твои подруги… Я часа в три вставал, а вы все еще гудели!..

— А-а! — неопределенно махнул рукой Валдемар, ничего не ответив.

— Сходи к ручью — ополоснись, и крепкого чайку, все пройдет.

Полевой отряд Сидорин поднял с восходом солнца, рассчитывая пораньше сняться с места. Однако сборы все равно затянулись. Погрузив в машину, в уазик с жестким непромокаемым верхом кузова, снаряжение, продукты и бензин, они уложили туда же спальники, баулы^[12] и рюкзаки, заткнув ими пустые места между вьючниками, раскладушками и ящиками с инструментом и запасными частями для машины, крепко привязанными к бортам, чтобы не ползали по кузову в дороге.

— Ну, теперь, кажется, все в ажуре. Веруньчик, список проверила, ничего не забыли? — спросил Сидорин девушку.

— Иван Павлович! — укоризненно посмотрела на него Вера.

— Все, все, Веруньчик, беру слова обратно! — поспешно вскинул руки начальник, заторопился и вдруг, неестественно для своего возраста, с каким-то мальчишеским задором закричал:

— По машинам! — И первым шустро полез в кабинку. Туда же за ним забрался Женька. Валдемар и Вера устроились в кузове.

— Все?! — крикнул Сидорин.

— Да, поехали! — отозвался из кузова Валдемар.

Машина тронулась с места и, переваливаясь с боку на бок по ухабистой, разбитой бульдозером колее, не спешно выползла из стана. Сразу же за каменистой речушкой, где накануне вечером шофер высадил Валдемара, машина свернула в развилке налево и пошла на затяжной, длинный, извилистый подъем, взбираясь все выше и выше на водораздел.

Стоял июль — макушка лета. Сухая жаркая погода, необычно надолго затянувшаяся в этих краях, высушила тайгу. Гладкая, укатанная, выбеленная солнцем дорога, петляя по склонам, казалось, манила быстрее и быстрее бежать машину куда-то в неведомую даль…

Оказавшись в кузове наедине с Верой, Валдемар сначала молчал, но затем, сообразив, что молчание принимает неестественную натянутость, которую чем дальше, тем труднее будет разрушить, предложил девушке:

— Может быть, мы перейдем на «ты»? А то, понимаешь, как-то не по себе…

— Да, конечно, — согласилась Вера. — Мне так тоже будет удобно, — непринужденно улыбнулась она.

Помолчав, она спросила:

— Иван Павлович говорил, что ты занимаешься фотографией, профессионально?

— Да, есть немножечко, — ответил он, нажимая на акцент, с едва уловимым намеком покрасоваться.

«Ну, словно кокетка!» — подумал он, поймав себя на желании понравиться ей.

— У меня есть такая маленькая-маленькая комнатка. Как это, по-вашему, — щелкнул он пальцами, стараясь что-то вспомнить.

— Лаборатория? Студия!..

— Нет. Похоже на мастерскую. Там все для работы и ничего для бизнеса.

Он повернулся в ее сторону, стараясь заглянуть в глаза, но, встретившись с ней взглядом, почувствовал, что проваливается в какую-го темную бездну, не в силах отвести от нее взгляд.

— Мой отец тоже был фотограф, — тяжело вздохнул он и посмотрел вперед, на дорогу. — Еще при Ульманисе. Я этого не помню, так как родился, когда пришли Советы… Тебе не интересно? — спросил он ее специально, чтобы снова заглянуть в жуткую и одновременно сладкую бездну.

— Нет, почему же! — поспешно ответила Вера. — Я ни разу не была в Прибалтике!

— Вот когда-нибудь ты приедешь ко мне и я покажу тебе все-все! — вздохнул он и снова отвернулся. — У отца была маленькая-маленькая мастерская. Он делал бизнес и работал фоторепортером… Но у меня нет такой мастерской, — усмехнулся он. — Просто комнатка, где я работаю. Сделал из чулана… Езжу, вот так, как сейчас с вами, и снимаю. А печатаю дома. У меня много снимков о Сибири…

— Да, тебе здесь будет интересно…

Валдемар оживился, предложил поснимать ее, подумав, что как приятно будет потом, сидя у себя в закутке и печатая снимки, смотреть на нее, зная, что уже никто и никогда не отнимет ее у него.

— Я не люблю…

— Почему? — вскинул он брови. — У тебя очень… фотогеничное лицо! — воскликнул он, проглотив чуть не сорвавшиеся слова о том, что только что подумал, почувствовав, что сейчас они прозвучали бы фальшиво.

— Спасибо, не надо, — натянуто улыбнулась Вера. — Знаешь, я на фотографиях всегда получаюсь… Куклой. Такой обыкновенной куклой из детского магазина: длинные ресницы, носик пуговкой и пустые глазки.

— Тебе просто не везло!

Машину качнуло на повороте, и сила инерции на какое-то мгновение прижала Веру к Валдемару. Он почувствовал рядом теплое, упругое плечо девушки и, словно испугавшись чего-то, поспешно отстранился, сделав вид, что выглядывает в крохотное окошечко впереди, подле которого они сидели… Машину затрясло на ухабах, словно на какой-то гигантской терке, неприятно отдаваясь внутри…

— Тебе попадались ремесленники, — поправился он. — Чтобы раскрыть человека, нужно ловить момент, когда он чем-нибудь отвлечется и перестанет контролировать себя, скинет маску. Вот тогда он будет истинным. Тем, кто он есть на самом деле. Не прикидываясь! Это… Как момент истины у разведчиков. Раскрылся — щелкай! А нет — промахнулся. А те что? Они ведь снимают как на документ: «Поверните головку чуть в сторону, не хмурьтесь, улыбнитесь… Снимаю!»

— Я об этом как-то не задумывалась.

— Потому что маски привычны для нас. Ты знаешь, мне кажется, взрослые всю жизнь строят друг другу рожицы, как дети. Только сознательно… А тебя я буду снимать без предупреждения — когда увижу момент истины! — засмеялся он.

— Как в ковбойских фильмах? Будешь стрелять на звук, на тень…

— И на запах! — пошутил он. — Только так! Жизнь — она сложная штука и, как жар-птица, вся твоя или только перо в руках!..

Машина внезапно резко затормозила и остановилась. Из кабинки донесся голос Сидорина:

— Валдемар, смотри — у дороги глухари! Стрелять будешь?

Валдемар выглянул в окошечко. В сотне метров от них, на сухостоине, почти на самой макушке, сидели два глухаря. Взлетев с дороги, они с любопытством смотрели на машину, которая, вспугнув их, притягивала своим необычным видом и странным рокочущим звуком.

— Ну как, что молчишь?! — крикнул Сидорин.

— Далеко, не достать!.. Давай поближе! — крикнул Валдемар и потянулся за двустволкой, которая лежала за ним в кузове.

— Вот и представляется случай ударить без предупреждения, — сказала Вера, и в ее голосе послышались нотки укора за то, что он сейчас будет стрелять по доверчивым птицам, не подозревающим, чем обернется для них эта встреча.

Машина тронулась с места, медленно двинулась вперед, но Валдемар не спешил поднимать ружье. Что-то удерживало его оттого, чтобы спокойно выставить в окошечко стволы и ждать, когда расстояние до птиц сократится настолько, чтобы можно было стрелять наверняка.

«Что она подумает обо мне, — мелькнуло у него. — Ведь это не охота… Стрелять или нет?.. Сидорин ждет, машину притормаживает… Пускай подъедет ближе…»

«Ну-у, ты-то не возьмешь, — подумал он, заметив ствол мелкашки, высунувшийся из окошечка кабины с той стороны, где сидел Женька. — Не выдержал. Баловство это, Женя!»

Не зная, что делать, он тянул до последнего момента, надеясь, что все разрешится само собой, без него.

Видимо, не доверяя странному животному, медленно приближающемуся к ним, птицы решили не искушать судьбу и убраться отсюда подальше… Вот с ветки сорвалась одна из них, расправила широкие крылья и, планируя, пошла куда-то далеко вниз лога. Сразу же за ней последовала другая.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Пякитажка — полевая книжка геологов.

2

Профиль — узкая вырубленная полоса леса, перпендикулярная магистрали, в системе лесотехнического раздела лесного массива.

3

Стланики (сланики) — низкорослые формы деревьев и кустарников (березы, сосны, ели и др.), стелющиеся по земле; образуют густые труднопроходимые заросли.

4

Курумник, курумы — скопления глыб, возникающие обычно в горах в результате интенсивного физического выветривания. Залегают в виде плаща («каменные моря») или движущихся вниз по склону полос («каменные реки»).

5

Касситерит (оловянный камень) — минерал класса оксидов, SnO2.

6

ЭПР — электронный парамагнитный резонанс.

7

Высыпка — осыпь из мелких камней.

8

Чемергес (жарг.) — выпивка.

9

Рапаки — порода, аналогичная по составу граниту, порфировидная, мелкозернистая масса, сложенная из биотита, темного кварца, касситерита, турмалина.

10

Владик — так с любовью называют Владивосток жители Дальнего Востока.

11

Своеобразный сундук для хранения и перевозки документов и вещей в полевых условиях.

12

Продолговатый дорожный сундучок из фанеры.