Дресва

Валерий Свешников

Мне привелось побывать во многих местах и попадать в такие переделки, что даже теперь удивляюсь тому, как вроде бы незначительные события оказывается имеют неожиданное продолжение, а иногда становятся даже судьбоносными. Понять их подлинный смысл удается не всегда. Но, отбросив прочь мелочи быта, можно увидеть их суть и важность.

Реанимация…утёнка!

Случилась эта история давным-давно. Шла тогда весна уже моего третьего года службы в армии. Но совсем недавно все в корне изменилось — закончилась моя прежняя езда на паровозе, а началась совершенно новая, можно даже сказать, стезя, а то и ипостась. Немного неожиданно для себя, стал я небольшим «начальником» нескольких бригад паровозников и тепловозников — прежних моих сослуживцев.

Это повышение в карьере объяснялось, как ни странно, последствиями войны, прошедшей, вроде бы, давно — около двадцати лет назад. Понятно, что в то тяжелое время для страны, а точнее, для народа, рождалось мало детей. Ведь почти все мужчины на фронте.

А через двадцать лет, естественно, оказалось, что для армии не хватает юношей призывного возраста. И тогда начали брать в нее чуть ли не всех подряд, более-менее годных по здоровью. И все равно, военных в армии и флоте поубавилось.

Тут большие военные командиры смекнули — а вдруг да, враги об этом узнают! Ну и приняли суровые меры — перестали отпускать солдат, отслуживших уже почти три года, для поступления в институты. Для пользы дела, считалось это своего рода наградой за хорошую службу. А тех обычных служивых, для примера нерадивым — самовольщикам и пьяницам, — называли высокопарно «отличниками боевой и политической подготовки».

Понятно, что радостные отъезжающие были согласны на любое название причины их досрочной демобилизации. Вот и мы на третьем году службы, как я уже писал, надеялись на такую возможность уехать поступать в ВУЗы. Но, как нарочно, для нас в тот год, эта лазейка закрылась.

Разумеется, желающих таким путем откосить от армии, да еще и в институт попасть, не убавилось. Поэтому командование для нас подготовило своего рода капкан. Они давали возможность поехать сдавать вступительные экзамены, но если ты их не сдал, то возвращаешься обратно в часть и дослуживаешь свой срок. А еще одной пружиной в том капкане стало условие — будущему абитуриенту надо пройти курсы офицеров запаса. Видно, офицеров в армии тогда тоже стало не хватать.

Ясно, что в случае неудачи на экзаменах этим свежеиспеченным офицерам запаса грозила конкретная служба лейтенантом где-нибудь в тайге на стройке железной дороги, подобной нашей.

Во всем нашем батальоне нашлось только трое таких отчаянных головушек. Мы понимали, что рискуем многим, но зато это заставляло нас основательней готовиться к экзаменам.

Надеюсь вы уже поняли, что среди этих троих бы и я. В ноябре мы поехали на курсы. Кстати, они оказались довольно интересными — ведь мы изучали конкретные вопросы по строительству железных дорог. А под конец курсов, как бы на сладкое, мы постреляли из «Макарова» и немного поучились минно-взрывному делу.

Через три месяца вернулись в часть, но оказалось, что после курсов еще надо пройти практику, выполняя обязанности младшего офицера. Поэтому я и оказался на стации Атымья — почти самой отдаленной от нашего батальона. Можно сказать, очутился на передовой, но не во фронтовых условиях, а на переднем крае стройки, где меньше комфорта, а пути еще не очень объезжены.

Теперь мне полагалось следить за дисциплиной подчиненных, но дисциплина-то в таком случае, прежде всего, трудовая, а не воинская. Конечно, я водил своих подчиненных три раза в день в столовую соседней части. Легко сказать, водил, но шли-то мы в столовку по просеке в лесу, и только пройдя КПП части, становись в подобие колонны по два. Да и было-то нас обычно не более десяти человек.

Мои новые обязанности, только на первый взгляд, могли выглядеть желанием показать свою власть, а на деле же этого не было вовсе. Хотя бы потому, что в каждой бригаде имелся свой командир, он же и старший машинист. Так что мне оставалось только следить за тем, как мои подчиненные отдыхают после смены, не бегают ли в самоволку (в лес что ли?) и не пьянствуют (при отсутствии магазинов!). Понятно, что это было не столь уж сложная работа для меня, но и в ней встречались неожиданности.

Помню, мне удалось охладить пыл своих подчиненных, когда прямо против окон наших вагончиков служивые из соседней части вздумали гонять белку, случайно попавшуюся кому-то на глаза.

Выглядело это действо каким-то диковатым преследованием испуганного животного солдатами, призванными из наших азиатских республик, где белок не водится. Может быть, поэтому они азартно бросали в испуганного грызуна палки, камни, и пытались стряхнуть его с тонких сосенок, если белка туда пыталась забраться. Мои сослуживцы тоже намеревались включиться в погоню.

Я, как мог, объяснил, что это некрасиво и несправедливо гонять испуганное животное целой толпой почти взрослых парней. Как раз тут белка прокусила руку кому-то из активных преследователей, он заорал, а зверек тем временем сиганул вверх на высокую сосну и ушел от охотников. Тут мне даже не понадобилось ничего говорить о бессмысленности этой затеи.

Но однажды и мои «любители» животных отличились, пожалуй, не менее глупым даже не промыслом, и не охотой, а каким-то вывертом или куражом. В тот раз они зачем-то поймали пяток утят, но ничего лучше придумали, как посадить их в чайник. Эти армейские чайники довольно большие — литров на пять, и птенцам было где порезвиться, да и выглядело это довольно мило. Хотя лучше бы любоваться птенцами, стоя на берегу, ведь и расстояние до них обычно небольшое — метра два — три.

Как мог, я увещевал «юных натуралистов» — ведь чайник этот понадобится первой же бригаде, если та приедет ночью, а столовка уже закрыта. Опять же после утят его надо вымыть, хотя бы. Кто будет это делать? А куда девать утят, когда понадобится чайник? Ну и напоследок напомнил об охране природы, о чем каждый слышал еще в начальной школе.

Может что-то и проснулось в душе у горе-охотников, потому что они пошли и, молча, выплеснули утят вместе с водой. Но, похоже, не у всех там что-то проснулось, ведь вырвались-то на свободу лишь четверо птенцов, хотя поймали пяток. Но любители живности даже не посмотрели на результаты своего опыта по выращиванию диких уток в условиях, приближенных к боевым.

Я глянул в чайник, и увидел, что один утенок, может быть, самый свободолюбивый, видимо, захотел удрать и нырнул в глубину. Он попытался выскочить через горлышко, но оно оказалось узковато, и бедолага застрял.

Я вытащил его, но птенчик уже, похоже, захлебнулся. Дай, думаю, спасу. Вытряхнул воду из легких, и стал делать утенку искусственное дыхание. Через минуту он ожил! Сначала полежал на ладони, чуть хлопая веками. Но вдруг вскочил, и тут же остановился, так как я держал его высоко над землей. И только я присел, как утенок сиганул с ладони, и торопливо поплыл от берега.

Конец ознакомительного фрагмента.