Русская рулетка

Валерий Поволяев, 2016

1921 год. Неспокойно на советско-финской границе, то и дело пытаются прорваться через нее то контрабандисты, то отряды контрреволюционеров. Да и в Северной столице под руководством профессора Таганцева возникает «Петроградская боевая организация». В нее входят разные люди – от домохозяек до поэтов, вот только цель у них одна – свержение советской власти. Стоит ли удивляться, что жизнь пограничника Костюрина, боцмана Тамаева, царского подполковника Шведова, чекиста Крестова и многих других людей уподобляется знаменитой «русской рулетке»?

Глава пятая

Все трупы были обысканы. У убитых изъяли бумаги и вещи, находившиеся в карманах, и привезены на заставу, выложены в рядок на брезент под деревьями, утром их накроет тень, и это было важно, нельзя было, чтобы тела завоняли до приезда комиссии из Петрограда…

Документы разложили по кучкам — бумаги, пропуска (среди бумаг имелась даже записная книжка с адресами), носовые платки (на них тоже могла оказаться какая-нибудь важная цидуля), мятые кредитки, два блокнота… В одной из кучек оказалось и письмо Шведова.

На следующий день, часа в два, оно уже находилось в Петрограде, в чрезвычайке, на столе у самого Семёнова, весьма грозного товарища, который даже телеграммы Ленину подписывал коротко, увесисто и очень звучно, похоже на титул предводителя какого-нибудь тарабарского племени — «Предпетрогубчека». Семёнов положил письмо перед собой, разгладил его руками и задумчиво покачал головой:

— Мда-а-а…

Три фамилии, указанные в послании, были тут же занесены в кондуит — этих людей можно было арестовывать хоть сейчас, не откладывая дела в долгий ящик: двоих, указанных в тексте, как членов штаба контрреволюционной организации, одного, как подписавшего это письмо и также предложившего себя в состав штаба.

— Мда-a-a.

Но арестовать и сходу поставить к стенке, чтобы человек никогда больше не играл в запрещённые игры, — это очень легко, гораздо труднее, и важнее («архиважно», как говорил Ильич), разведать, кто ещё входит в контрреволюционную организацию, выведать все фамилии до последней и уж потом выкорчевать весь куст. Так, чтобы ни корешка, ни листочка, ни почечки худой не осталось. Такую работу Семёнов любил. И Ильич — тоже…

Семёнов поднял звонкий бронзовый колокольчик, стоявший у него на столе, встряхнул решительным движением. На звон в кабинет вошёл дежурный.

— Позови-ка мне начсо!

— Есть! — по-военному пристукнул каблуками сапог дежурный и пошёл искать начсо — начальника секретного отдела.

Тот вскоре явился — лохматый, невыспавшийся, со слезящимися красными глазами.

— Возьми-ка этих людей на карандаш, — Семёнов перебросил через стол бумагу, — проверь и доложи мне. Лично!

Начсо взял бумагу со стола, простуженно шмыгнул носом и, вяло шаркая ногами, двинулся к двери. Бумагу он начал читать на ходу, у самой двери остановился, осуждающе тряхнул лохматой головой и только потом исчез. Семёнов проводил его недобрым взглядом, усмехнулся. Несмотря на свою чудаковатую внешность, начсо был толковым работником, и Семёнов это знал.

Другое дело — Семёнов уже не верил в этом мире никому, он даже не стал бы верить своей родной матери, если бы та поднялась из могилы. Этому его научила революция. Впрочем, если бы его спросили, верит ли он товарищу Ленину, Семёнов тоже не ответил бы однозначно… И да и нет. На сухом жёстком лице Семёнова, совершенно неподвижном, неожиданно шевельнулись усы, словно бы он почувствовал что-то…

Через сутки начсо явился к Семёнову с докладом, пошмыгал носом и приподнял одну бровь, словно бы просил слова.

— Давай, — великодушно разрешил Семёнов, — валяй!

— Все три фамилии, приведённые в письме, — реальные, — сказал начсо, — все трое живы и здоровы.

Семёнов не удержался, хмыкнул:

— До поры до времени.

— Таганцев сейчас находится в Петрограде. Профессор университета, у студентов пользуется популярностью. В контрреволюционной деятельности был замечен и ранее. В связи с «Национальным центром». Герман. Фигура очень опасная, злобная. Сторонник террора. По нашим сведениям, находится за пределами России — предположительно, в Финляндии. Шведов. Ни в чём не уступает Герману, такой же отпетый тип, контрреволюционер до мозга костей.

— Где сейчас пребывает этот… отпетый?

— По одним данным, в Гельсингфорсе, по другим — в Петрограде. Если прикажете найти, найдём и арестуем.

— Арестовывать не надо, рано. Но узнать, в какой щели он спрятался, было бы неплохо.

— Задание понял, товарищ Семёнов, — начсо вновь простудно шмыгнул носом, выжал пальцами влагу из ноздрей и вытер пальцы о рукав.

Самым трудным делом для Семёнова было сочинение писем — эпистолярный жанр он на дух не переносил и брался за перо только в самых крайних случаях, когда не писать было нельзя. Но письма и телеграммы начальству председатель Петроградской чека всегда сочинял сам, лично — считал это дело очень важной частью своей работы.

Поморщившись мучительно, он положил перед собой лист бумаги, попробовал о ноготь стальное перо «рондо», вставленное в ручку, и вывел в правом верхнем углу: «Заместителю председателя ВЧК товарщу Уншлихту И.С.».

Над письмом он прокорпел часа полтора, хотя суть послания была проста и любой более-менее подготовленный щелкопер сочинил бы его за пять минут. Семёнов просил наградить именным революционным оружием двух пограничников, «организовавших и возглавивших разгром крупной контрреволюционной банды, а также добывших ценные, очень интересующие Петроградскую губчека сведения, — начальника пограничной заставы „Черничный лог“ Костюрина Ивана Петровича и его заместителя по боевой части Широкова Петра Петровича…».

Семёнов вытер ладонью вспотевший лоб, откинулся в тяжело заскрипевшем кресле назад: на одной заставе два Петровича сошлись… Уншлихт Семёнову в просьбе не откажет, — знакомы они давно, друг к другу относятся с симпатией, Семёнов всегда тщательно выполнял поручения заместителя Дзержинского Уншлихта и был твёрдо уверен в том, что Уншлихт обязательно выполнит просьбу Семенова…

Этих двух молодцов, Костюрина и Широкова, неплохо бы в будущем перетянуть на службу в чека — Семёнову такие люди нужны очень. Наградные наганы или маузеры — это зависит от того, какое оружие распишет Уншлихт, — подстегнут молодых людей: работа в чека интереснее, чем на границе. А главное, в погоне за нарушителями не надо будет так надрываться — в чека с этим дело обстоит проще… Семёнов потянулся, довольно похрустел костями.

Из открытой форточки пахнуло теплом — случайно залетевший южный ветерок, очень говорливый, неспешно прошёлся по прокуренному кабинету. Семёнов вскинулся, оторопело уставился невидящими глазами в пространство: в трудах праведных на благо революции не заметил, как ушла зима, подобрала свои подолы и уползла на север, уступив место весне, весна же, как-то уж очень быстро устроив на земле свои дела, приготовилась подвинуться, освободить лавку лету, которое в Питере мало чем отличается от весны, такое же мокротное, ветреное, по-настоящему жаркие летние дни выпадают редко. Но всё равно лето есть лето. Несколько полновесных строчек в календаре оно потребует обязательно, да потом лето Семёнов очень любил…

На следующий день депеша об именном оружии для пограничников ушла в Москву, а начсо явился к Семёнову с очередным докладом.

— Профессор Таганцев действительно возглавляет контрреволюционную организацию, — сообщил начсо, блестя большими чёрными глазами.

— Дурак этот профессор, — недовольно пробурчал Семёнов: он с самого утра был сильно не в духе, — нашёл, с кем бороться — с советской властью… Тьфу! Разотрём подошвой — даже мокрого места не останется, только пятно. Сколько человек входит в организацию, удалось выяснить?

— Пока нет.

— Так выясняйте, выясняйте же!

— Команды такой не было.

— А собственной сообразиловки что… не хватает? — Семёнов покрутил пальцем у виска. — На нуль всё сошло?

— Нет, не сошло.

— Тогда действуйте. Очертите круг людей, входящих в организацию, выясните фамилии, попробуйте добыть программу, не сидите сиднем! Действуйте! — Семёнов раздражённо стукнул кулаком по столу, на котором около письменного прибора стояла цинковая пластинка с прикреплёнными к ней самодельными ножками — изображение Ильича, читавшего газету «Правда», — это был подарок от типографских рабочих, письменный прибор не шелохнулся, а пластинка с изображением вождя подпрыгнула ногами вверх и завалилась набок. Семёнов недовольно шевельнул усами, погасил злой огонь, зажёгшийся в глазах, сказал: — В общем, не теряйте революционной бдительности! — отвернулся в сторону. Показалось, что за окном, в сиреневых кустах, защёлкал, запел соловей.

Но соловью петь было рано, соловьи будут заливаться, устраивать роскошные концерты в мае, во второй половине месяца, а пока в сиреневых кустах могут только вороны каркать. Когда он это понял, начсо в кабинете уже не было, ушёл беззвучно, словно не по скрипучему паркету передвигался, а по воздуху.

Конечно, организация, которую возглавляет этот профессоришко, — тьфу, козлиный помёт, насаженный на деревянную палочку, максимум, что может совершить эта так называемая контрреволюционная организация — запалить костёр из старых газет и пары дырявых галош где-нибудь во дворе старого дома, и всё, но Петроградской губчека надо обязательно раскрыть какую-нибудь крупную белогвардейскую структуру, показать Москве, что тут тоже могут работать, тоже сидит народ, не лыком шитый, а для этого нужно громкое дело, такое, чтобы все ахнули и затряслись мелкой дрожью.

Годится для этого «Петроградская боевая организация» или нет — вот вопрос… На него Семёнов пока не мог ответить.

В организации, как теперь понял Семёнов, состоят одни интеллигенты да домохозяйки. Ещё, может быть, несколько служанок, — а это те же домохозяйки, мастерицы воровать на рынке семечки. Что же касается интеллигентов, то эти люди ни на что не были способны, и Семёнов откровенно презирал их. Говоруны, пустые пузыри, наполненные воздухом, трусы, смотрят друг дружке в глаза, целоваться лезут, обнимаются, а в руках держат по ножику, чтобы всадить лезвие в своего брата по социальному сословию, либо вообще нанести смертельную рану. Предают, переворачиваются в разные стороны, как хотят, будто оладьи на сковородке, сегодня служат нашим, завтра вашим, послезавтра вообще ни тем, ни другим, принципы явок меняют, как бумагу для подтирания, подлаживают, подгоняют их под свои одежды — костюмы разного цвета и кроя — и болтают, болтают, болтают безумолку. И всё впустую.

Конечно, Ильич тоже интеллигент, но он — интеллигент другой закваски… Так что Семёнов хорошо представлял, что являет собой профессор Таганцев.

Совсем иной коленкор — военные. Герман и Шведов — боевые офицеры, прошли войну, знают, как уязвим человек и что надо сделать, чтобы он умер молча и быстро, даже не копахнувшись. Эти люди — не чета гнилым плаксивым интеллигентам, они опасны, любому двуногому свернут голову набок и засунут под мышки.

Надо собрать побольше материала на военных членов организации и сообщить в Москву Уншлихту. А вдруг они собираются совершить покушение на товарища Ленина, а?

Эта мысль пробила Семёнова холодом, он нагнул голову, будто шёл против дождя и ветра, сжал пальцы правой руки в кулак.

— Этого мы не допустим никогда! Ни-ког-да, — членораздельно, с угрозой произнёс он.

В это время в дверь просунул голову дежурный помощник, увидел напряжённое лицо председателя и поспешно исчез — когда на лице у Семёнова появлялось такое выражение, с ним лучше не говорить.

Семёнов, с силой вдавливая пальцы в кожу, потёр лоб — не мог прийти к окончательному решению насчёт «Петроградской боевой организации», не знал, что с ней делать и куда её причислить — то ли это обычный кружок кухарок, любительниц посудачить, стоя над керосинкой, то ли серьёзная контрреволюционная организация. От решения этого будет зависеть, как обойтись с кухарками и их хозяевами — любителями яичницы, и к какому берегу их прибить, — искусственно, естественно, а уж берег сам решит, какой приговор им вынести.

Впрочем, во всех случаях жизни Уншлихт обязательно пришлёт группу следователей, а те быстро разберутся, виноваты ли кухарки с яйцеедами или нет.