История и тайны Северной столицы. Загадки земли сестрорецкой

Валерий Пикулев

Готов ли ты окунуться в прошлое ради своего будущего? Сможешь ли, отыскав заповедный клад, не предать друзей и идеалов юности? Готов ли увлечь своим примером детей и помочь им стать настоящими людьми? – Готов? Тогда эта книга для тебя! Фотороман основан на реальных исторических событиях, – освобождение северо-западных земель России от шведской оккупации (1703 год) – и повествует о более чем трёхвековых поисках золотой казны шведского генерала Георга Майделя в окрестностях Северной столицы.Часть текста ранее была опубликована в книге «Тайны петербургских предместий».

Часть 2. Юность отцов: казна генерала Майделя

Загадки и тайны старинных кладов… — как же вы будоражили наше детское воображение, волновали юношескую кровь, заставляя вновь и вновь перелистывать страницы пиратских романов, снова и снова разглядывать через увеличительное стекло еле заметные пометки на блеклых репродукциях старых разбойничьих карт!

Вы, послания далёкой старины, доверенные пожелтевшим листам древних манускриптов… — сколько лет, сколько десятилетий и веков пронесла над вами Река Времени, истирая вас в прах! — Лишь жалкие обрывки выплеснула она к нашим ногам, на зыбкий берег нынешних дней… лишь крохи тех мыслей и знаний, что занимали ум того, кто покрывал неровными строчками листы полуистлевшего теперь, — увы! — пергамента!

Что же скрывалось за этими тайнами? — Древние поверья предков, колдовские обряды? Или описания примет, по которым только и можно определить вожделенные места захоронений сокровищ, неизвестно кем и как добытых? И какою же силой должны обладать они… и до какой неизмеримой глубины должно было дойти отчаянье от невозможности хранить их более, — чтобы довериться почти невесомым листам тонкого пергамента в неизбывной надежде быть когда-нибудь и кем-нибудь воспринятыми!

А может, дело совсем и не в тайнах старинных кладов, а лишь в той поре нашей жизни, когда так хочется открывать и находить? — В нашем детстве, в юности нашей? И мы, кому удалось прикоснуться к этому… — остаёмся ли, огрубевшие душами, верными тем сокровенным мечтам, бередившим когда-то молодое сознание — верными тому источнику живой воды, который так легко замутить?!

Глава 1. Блики южных морей

Александровка, близ Сестрорецка

1966 год, лето

Море спокойно. Поверхность лагуны слегка рябит при дуновении легчайшего ветерка, бликуя и переливаясь зеленовато-голубыми оттенками. Солнце в зените и бьёт прямой наводкой. Пустынный пляж… Ни криков чаек, ни шумного всплеска случайной волны; и лишь угловатые тени кокосовых пальм вдали; да струится меж пальцев жёлтый горячий песок, обжигая кожу и навевая полуденный сон…

Силуэт бригантины с зарифленными парусами чётко рисуется на искристом фоне моря в лёгкой прозрачной дымке. Она стоит на якоре в трёх кабельтовых от берега. Наблюдатель в «вороньем гнезде» да одинокая фигурка вахтенного на баке, — вот и все признаки жизни…

Вдруг левый борт парусника окутался беловатым дымком. Мгновеньем позже донёсся приглушённый раскат пушечного выстрела. — Полдень! От борта отвалила шлюпка и, взяв курс на берег, стала медленно приближаться с каждым взмахом трёх пар вёсел, — вода, стекавшая с них при взлётах, сверкала на солнце расплавленным серебром.

Скучно, им там от безделья, вот и решили на песочке поваляться, не иначе как… Искупаться, что ли, ещё разок? Да подыматься лень; ну и акулы… Так и лежал бы себе, размышляя о пиратах, спрятавших где-то, на этих островах, свои несметные сокровища, о южных морях… о том, что завершилась наконец, эта нудная четвёртая четверть, а с нею и шестой класс, будь он неладен!

Шлюпка тем временем уже подошла к берегу, и её теперь невозможно было разглядеть сквозь заросли камыша. Вот-вот, казалось, нос её зароется в прибрежный песок. Ещё один хороший гребок, ещё один дружный взмах вёсел и…

И вдруг в камышах, с обеих сторон обступивших пляж, что-то и впрямь зашуршало… и на берег вылез обвешенный тиной Борька.

–… Не, раков здесь нету, — констатировал он, отвлекая Вениамина от сладостных грёз, — за раками на реку Сестру надо, а тут, на Разливе, нету их.

Ну и дёрнуло ж его со своими раками! В самом интересном месте прервать!

Шестой класс, надо сказать, завершён не как-нибудь, а с отличием! В этом, пожалуй, и заключена прелесть таких долгожданных летних каникул. Теперь и оттопыриться не грех на всю катушку, о пиратах помечтать, о кладах там… о южных морях!

Всего лишь позавчера Венька приехал со своими на лето, в их старинный каменный дом, — «родовое гнездо», как его прозвали домочадцы. Приехали налегке: всё необходимое для дачной жизни много лет находилось постоянно в доме и никогда на зиму не увозилось. В их добротном домике можно было б и зимовать, да не очень-то хотелось заморачиваться топливом на зиму, ну и «удобства» во дворе тоже не располагали. — А так, летом, жили они в Александровке уж много лет: жил и Веня с самого рождения, жили его родители, жили и бабушка с дедушкой… Вот, и в этом году приехали… и не как-нибудь, а на новеньком «москвичонке». Только въехали во двор, а Боб со своими уже здесь, — в нынешнем году они у тёти Ульяны сняли весь второй этаж, — улыбается, рот до ушей, и рожицы строит всякие.

Борька перешёл в шестой, и всего одна тройка! — уж больно хлестался. Да только не стал Веня со своими пятёрками… — пусть повыламывается. Они просто были рады встрече: снова можно вместе ходить в поле, на залив, на озеро! Эх! — Хорошая это штука, лето!

Соседка, тётя Ульяна, — хозяйка небольшой дружной семьи, — жила в своём доме постоянно и за имуществом Вениных стариков приглядывала, — ключи на зиму оставляли. Меж огородами границ не было. Кроме того, дедушка Вени очень дружил с её мужем, дядей Аликом. После войны им, переселившимся в эти места из-под Порхова (на землю предков, как любил поговаривать дядя Алик), он одолжил большую по тем временам сумму на обустройство и с возвратом долга не торопил. Ну и жили все вместе, наслаждаясь природой, воздухом и красотой человеческих отношений…

Посёлок же в ту пору восхищал глаз! Ещё и теперь в нём, испахабленном глухими заборами новороссов, можно отыскать следы былой красоты!

Расположенная под Ленинградом (ныне Санкт-Петербург), меж озером Разлив и Финским Заливом, Александровка была построена в середине XIX века самим Александром Стенбок-Фермором, скупившим под строительство дач земли от Ольгино до Тарховки. C тех пор она гордо носит его имя. Усадьба её владельца находилась неподалёку, в Тарховке. Если читающий эти строки, бросится искать Александровку на карте, то он скорее отыщет название маленькой железнодорожной станции «Александровская». Но посёлок, тем не менее, именуется жителями Александровкой.

Настоящим же достоянием Александровки в ту далёкую пору было не озеро и даже не залив, с берега которого в хорошую погоду можно различить форты, Кронштадт и даже Ораниенбаум… — а было широкое поле, отделённое от посёлка задёрнутым ряской Горским Ручьём и ещё не отданное «на растерзание» садоводам, чьи халупки, дачи и коттеджи в настоящее время образовали, по существу, Нью-Александровку.

Поле это, обрамлённое с двух сторон лесом, уже упомянутым ручьём, а с четвёртой — Левашовским шоссе (по которому проходит теперь окружная дорога, идущая по дамбе в Кронштадт), было не очень-то большим: километра четыре в длину и два в ширину. Но если взобраться на один из пригорков, раскиданных в живописном беспорядке по всему пространству (и теперь уже исчезнувших под лопатами садоводов), если окинуть восхищённым взором волнующееся море тимофеевки, всмотреться в бездонную синеву неба, отыскивая вмороженных в её ледяную глыбу жаворонков… — то можно было ощутить бесконечность! — Бесконечность пространства и бытия!

А если «опустить взор долу», то на редких картофельных грядках на склонах холмов можно разглядеть и важных чибисов с кокетливыми косичками, оглашавших окрестности своими пронзительно-писклявыми криками.

Особенно же неповторимо было поле в закатные часы, когда косые лучи заходящего солнца, придавая рельефность каждому кустику и былинке, создавали именно то настроение, в котором даже не слишком утончённый человек способен сочинять стихи!

А по вечерам, когда сумерки, сгущаясь, опускались на землю, оседая ночною росой на траве, когда туман лёгкой ленточкой начинал виться над болотцем, расстилаясь затем огромным слоистым покрывалом над засыпающим полем, — как хорошо в такие вечера выйти подышать влажной прохладой, подводя нехитрые итоги уходящего дня…

О нём-то, об этом поле, и пойдёт рассказ. Именно оно станет сценой тех драматичных и поистине таинственных событий, о которых речь дальше.

–… Боб! Так ты всё лето хочешь своих раков ловить?

— Скажешь тоже! Это я так. Вот, если б лодку достать, тогда можно заняться ловлей. Да только у дяди Алика нету, а чужую отвязывать, — пендалей надают! Борька с сожалением покосился на плескавшуюся в заводи лодку, привязанную цепью с замком к забетонированному в берег толстенному железному столбу.

У дяди Алика лодки, и правда, не было. Зато были другие странности, да ещё какие! — они-то и явились причиной этого повествования, но об этом чуть позже, а пока…

— Да-а! — поддакнул Венька, — с лодкой было бы куда интересней! Можно б и на залив отсюда махнуть, к островам… Там старинные пушки… и клад какой-нибудь спрятан! В пиратов поиграли бы… в острова с сокровищами! Вот было бы здорово!

— Верно мыслишь, старик! — вздохнул Борька, — вырасту, обязательно капитаном стану, дальнего плавания! Или куплю резиновую лодку.

На другой день, с утра, моросил мелкий противный дождик. Весь день, до вечера, — ни в поле выйти, ни к озеру смотаться! После обеда сидят Веня с Борькой на крыльце у тёти Ульяны и не знают чем бы заняться.

— Мне вчера отец из города книжку приволок, — «Остров сокровищ», — вот это да-а! — с восхищением произнёс Боря, — весь вечер читал. И сегодня буду.

— А мне дашь потом? — спросил Веня, дунув на головку одуванчика; маленькие парашютики тут же опускались, едва вылетев из-под навеса крыльца на дождик.

— Потом дам…

Они замолчали. Каждый о своём думал, — о своём острове сокровищ в южных морях. Вот бы туда, на бескрайний простор, где, — куда ни глянь, — изумрудные волны до горизонта! А на горизонте… — остров с пальмами и пиратскими сокровищами!

— А знаешь, Веник… — Борис разглядывал божью коровку на стебельке тимофеевки; она, спотыкаясь, доковыляла до кончика травинки, а затем, вдруг, расправив крылышки, полетела куда-то под дождём, на небо, «где её детки кушают котлетки», — так это… за кладами надо на другой берег Разлива смотаться, — он умолк, загадочно улыбаясь в предвкушении эффекта, который, по его мнению, должен был оказать на собеседника ещё не озвученный им остаток мысли, — … там раньше была финская территория, и на заброшенных хуторах, говорят, они много кладов зарыли.

— Туда на поезде придётся ездить; мне столько денег и не даст никто, — Веня с сожалением причмокнул, — разве что редиской торговать пойти вместе с Тонькой.

Борька хихикнул, вспомнив о Тоне. — Да-а! С ней бы мы наторговали!

У Олега и Ульяны Лутиных была единственная дочь, — Тоня. Трудолюбива. Однако, её отношение к нехитрому и в то же время нелёгкому деревенскому труду объяснялось не тягой к сельскому укладу, а желанием хоть чем-нибудь помочь родителям. И она помогала. Особенно ей удавалось торговать на местном рынке овощами, — даже тётя Ульяна, с её жизненным опытом, не смогла бы похвастать такой выручкой!

Прошлым летом у Тониной подружки по школе не ладилась торговля: уж и день кончается, а больше половины пучков редиски не проданы! И вот тогда-то сметливая Тонечка предложила ей свою помощь, — перевязала пучки, сделав их раза в два меньше, и цену убавила соответственно, раза в полтора… И через час у неё всё раскупили! Ну и половину выручки себе взяла, конечно же, — по справедливости. Мать подружки потом к тёте Ульяне «делиться радостью» приходила… и вернуть хотя бы часть денег.

— Не, старик, редиской не годится. Мы что-нибудь получше придумаем. Вот если… — Борька наморщил лоб и почесал под носом, — если б лодку самим построить! Построим и будем плавать по Разливу хоть каждый день, а заодно и рыбы наловим.

— Да не-е, лодки нам не построить, — возразил ему Венька, вытряхивая песок из сандалий, — её и конопатить надо и смолить… и домой с озера таскать… нельзя же лодку оставлять без номера, — стырют! А вот если плот… — он помолчал, надевая сандалии и что-то обдумывая, — … если построить плот, всего с десяток брёвен! — так его можно прямо на озере и держать, кому он нужен-то! Да и строить лучше у самого озера. — Подумаешь! — Связал брёвна верёвками да досочек приколотил гвоздиками, и готово!

— Верно мыслишь, старик! — тут же согласился Боб, что на него не было похоже: он всегда норовил поспорить и настоять на своём. А тут сразу и согласился. — Чудно! Ну да ладно, — согласился и хорошо. Значит, предложение и вправду стоющее оказалось.

А дождик так и проморосил весь день, до самого вечера. Зато на следующее утро погода выдалась изумительная! Но после затяжного дождя в поле идти не хотелось, — чего там в сырой траве мокнуть! Да и купаться с утра на озеро тоже неохота. И пошли Веня с Борькой прогуляться по посёлку, — так, пошататься, поговорить…

Побродили, пошатались и повернули к озеру, место присмотреть, где плот прятать. Но, как ни искали, а всё лучше камышовой бухточки ихней не найти. Остановились на ней. И, усевшись на корягу, как заправские искатели приключений, пустились в рассуждения…

Самое главное и, пожалуй, приятное заключалось в том, что их со строительством плота никто не гнал — впереди целое лето! Ну и вкусили они по полной всю прелесть обсуждения своих замыслов. — Ах, как хорошо, как приятно обсуждать проблемы, с решением которых тебя никто не торопит!

–… Ну, место для плота, пожалуй, мы и нашли, — задумчиво произнёс Борька, жуя травинку. — Теперь бы брёвен достать побольше, да покрупнее.

— Да погоди ты с брёвнами, — прервал его Венька, устраиваясь поудобнее на коряге, — сперва надо бы верёвками запастись, да гвоздями… — уж больно ему не хотелось заморачиваться с какими-то там брёвнами, когда можно начать с чего-то попроще. — С брёвнами потом… Эх! Вот в южных-то морях! Мы бы с тобой не такое отчудили!

— Да-а! В морях красота-а! — поддакнул Боб. — Вот когда в Севастополь переедем… — а, дело в том, что в Севастополе жила его бабушка и давно просила переехать к ней, в Крым, где внучку со здоровьем было бы полегче. Приятели умолкли, созерцая прелестную картину: мелкую рябь отражающую солнечные блики…

–… Ну, молоток и топорик мы у дяди Алика попросим, — продолжил Веня, воротившись с южных морей, — а вот кусачки надо, пожалуй, уже сейчас поиметь.

— А зачем кусачки, — спросил Боб, — он, надо сказать, не очень-то догадлив был: ну что с троечника возьмёшь!

— Как зачем? — А гвозди как выдирать? Не хватало ещё денег доставать на покупку! Мне их просто так не дадут: объяснять придётся… Вот из заборов и будем…

— Голова-то у тебя хорошая, да только не в ту сторону думает, — хихикнул Боб. — Ладно. Согласен!

В те простые времена подростки, вроде Боба и Веньки, не имели обыкновения располагать карманными деньгами. Это сейчас, в двадцать первом веке, можно услыхать странную речь гимназёров-третьеклашек о сотне-другой «деревянных», раздобытых на хлопушки… — но, честное слово! — жизнь тогдашней детворы не была скуднее от этого! Кто сейчас похвастается построенной самим подзорной трубой с тридцатикратным увеличением, через которую так интересно по вечерам заглядывать в чужие окна? Или… — взорванным пузырьком гремучего газа, полученного тайком от родителей разложением воды электрическим током от батарейки для карманного фонарика?! Да. Время идёт, мир меняется! Правда, не всегда к лучшему, пожалуй… — Ох, не всегда!

Решили: родителей в это дело посвящать ни к чему. Договорились так: Боря будет заниматься верёвками, — их много надо на плот, — а Веня должен обеспечить гвозди (ржавые кусачки он уже давно приметил у коровника дяди Алика).

Следующий день приятели провели за обсуждением конструкции плота. Для этого Боря притащил пачку листов, исписанных с одной стороны, — его отец никогда не выбрасывал черновики, не израсходовав свободных мест на них, — и пару заточенных карандашей, — и они принялись вычерчивать всякие-разные конструкции плотов, одна другой краше.

— Ну, сконструировать плот нам, положим, и удастся, да толку-то: всё равно без денег и разных инструментов его не построить, — задумчиво произнёс Борька, — вон ведь Кон-Тики… — на специальных верфях сооружали.

— В любом деле, — наставительно заметил Венька, — главное не средствá и не инстрýменты, — он сделал соответствующие ударения, как любил говаривать его дедушка, — а методы. — Вот взять, к примеру, весы, которые у тёти Ульяны в прихожей стоят. Сколько ни пытался, никак их уравновесить не мог, а Тонька на них торгует, да так лихо, — никогда в накладе не остаётся! Вот что значит знать методы: тогда и на неправильных весах можно взвешивать!

А дело в том, что у него что-то со здоровьем было не так: лет до двенадцати постоянно держалась повышенная температура — тридцать семь и три, и хоть лопни! Чувствовал себя прекрасно, а вот температура… Его и так и этак лечили, — одна ерунда! Водили к профессорáм даже.

— «Суб-фе-бри-ли-тет неясной теологии!» — говорили те профессора по-учёному, важно поправляя очки на носу и выписывая всякие-разные порошки и микстуры, от которых Веньку не бросало ни в жар, ни в холод. А температура держалась по-прежнему, ей всё было «до фени»!

Но вот как-то раз, уже отчаявшись видимо, повели его… — к доценту! Вениамин давно привык шастать по всяким там профессорам, но вот, доценты! — к доценту его вели впервые. Важная птица, видать, доцент! — И не ошибся!

Доцент Шахóвич, весёлый, кучерявый и добродушный толстяк, сразу понравился мальчику. Вместо всяких там дурацких учёных слов он с самого начала стал говорить дельные вещи:

«Это у него от перегрузки нервной системы, пройдёт… — и, потрепав Веню по голове, добавил (эти слова даже сейчас нельзя вспоминать без благодарности!): — Вы его… в школу не пускайте, подержите хотя бы одну четверть дома, — и пройдёт.»

Помнится, он шёл тогда от доцента, еле сдерживая радость: подумать только, всю длиннющую третью четверть просидеть дома! Да, доценты это… не прфессорá!

И вот, с лёгкой руки доцента Шахóвича, Вениамин всю третью четверть пятого класса провёл дома. Ходил в школу только писать контрольные работы, да поначалу, — к школьным товарищам, за домашними заданиями. Но вскоре эта дребедень ему наскучила, и он начал самостоятельно решать задачи «вперёд», для чего с большим интересом, — ведь никто его теперь не торопил! — освоил и алгебру, и геометрию, и физику за весь пятый и даже частично за шестой классы!

И когда учебники и задачники были проштудированы, и сам Киселёв, этот наш Великий Учитель, воспитавший не одно поколение нормальных людей, развёл руками, — на подмогу ему пришёл… Перельман: его «Живая математика» до сих пор была у Веньки настольной книгой! И вот, в этой чудесной книжке мальчика особенно поразила одна задача: как верно взвесить на неверных весах!

И с тех пор он понял, что в нашей жизни важнее всего не средства и какие-то там инструменты, а методы! Ведь, владея хорошим методом, можно и без особых средств делать настоящие дела!… А третью четверть Веня закончил, как и всегда, отличником; и температура, с лёгкой руки доцента Шаховича, пришла в норму.

Венька не смог удержаться от улыбки, вспоминая те светлые и, по-настоящему, счастливые деньки! Вернувшись к действительности, он продолжил:

— Так вот, главное в нашем деле, — найти такой метод постройки плота, что бы всё шло само собой, и ничего не надо было делать.

— Как это?… — Боря недоумённо взглянул на своего приятеля.

— А вот как: надо пошататься у магазина да натаскать ящиков и бочек всяких. А потом мы их свяжем да настелим досок, — плот и готов будет, и безо всяких там брёвен!

— Это ты, Веник, здорово придумал, ничего не скажешь! А ещё не худо было бы автомобильных камер натырить.

— Не худо… только где взять-то их?

— Найдём! — заверил Борька и быстро набросал конструкцию их плота.

На другой день ребята решили обойти все посёлки, от Лисьего Носа до Разлива, — в смысле ящиков, бочек разных, камер там… Вначале обследовали Александровку, да ничего путного не нашли. Затем, уже более для очистки совести, поглядели в Тарховке и в Горской, — тот же результат. В Лисий Нос и в Разлив переться расхотелось.

— Не, так нам плота не построить, — подвёл Борис итоги целого дня исследований, — похоже, его надо из брёвен, как все…

— Опять ты с брёвнами! — отмахнулся Венька. Ему уж больно-таки не хотелось «как все», — давай сперва подготовим всё остальное: гвозди там, верёвки, а потом уже… — На том и порешили.

Пять дней бродил Венька по Александровке и украдкой выдирал гвозди из заборов! Надёргал сотни две, уж и со счёту сбился! Причём, ржавые не брал. Это монотонное занятие быстро бы надоело ему, если… — если б в глазах не рябили блики южных морей, пальмы на таинственных островах, старые, пожелтевшие от времени и пролитого рома карты пиратов, на которых крестиками обозначены места кладов…

Эх! Ведать бы ему, во что воплотятся через много-много лет безмятежные мечты юности!

Гвозди старался добывать в отдалённых закоулках, где его не знали, да так разошёлся, что и не заметил как чуть было не влип! Домой прибежал взволнованный, запыхавшийся… К вечеру, он во всех подробностях рассказал свою историю Борьке:

— Тащу гвоздь, — Веня говорил об этом уже спокойно и даже пытаясь придать рассказу некую долю таинственности, — тащу и вдруг чувствую: кто-то меня сечёт! Медленно оборачиваюсь и вижу, — тут он выдержал паузу для солидности, но не заметив должной реакции со стороны друга, продолжил более спокойно, — … вижу, какой-то мужик стоит и наблюдает за мною с большим интересом и давно, похоже. «Ты чо ето делаешь?» — спрашивает. У меня тут же кусачки упали в канаву, а душа — в пятки! «Дяденька, помогите! — отвечаю ему жалобно так, — подержите-ка забор, пожалуйста! — говорю то ли со страху, то ли сдуру, — надо гвоздь этот получше заколотить, а то… а то он прохожих зацепить может… — а между забором и дорогой была сухая канава, почти с метр шириной. — Подержите здесь, а я… а я с другой стороны…» — Мужик вытаращил на меня глаза, но всё же ухватился за ограду. Сколько он держал её, не знаю, — схватив кусачки, я быстро повернул за угол и дал такого дёру, что… — Веня хихикнул в этом месте для приличия, но Борька оставался невозмутим.

— Это что, а вот у меня… — и Боб рассказал, как добыл тем временем несколько длиннющих кусков верёвки. Особо не заморачиваясь, он срéзал их без затей и канители, один за другим, со столбов в поле, нимало удивив тем соседку: ведь, вчера же только новую верёвку для сушки белья натянула, и на тебе — нету!

Из этих кусков ребята связали верёвку длиной метров сто. В поле связывали, чтобы никто не заметил. Правда, клубок получился здоровенный, с футбольный мяч, — и им снова пришлось развязать верёвку на куски. Эти мотки и гвозди они тайком принесли домой и спрятали под крыльцом у тёти Ульяны.

Наконец, все подготовительные процедуры завершены, и настало время подумать о брёвнах. И тут-то стало ясно: как хорошо, как приятно, заниматься мелочами, оставляя главные дела напоследок! — Наверное, всем это доводилось испытывать. А теперь Боря и Венька даже и не знали, что придумать, за что взяться! С одной стороны — брёвна! С другой — тоже.

— Проблемка! Не сосны же валить! Да и как их до озера переть-то? — рассуждал вслух Борька. — Правда… — он потёр указательным пальцем под носом и, наморщив лоб, покосился на приятеля, — вот, Кон-Тики-то из тростника строили, и ничего, плыл.

— То Кон-Тики… — задумчиво произнёс Венька, — им же многие помогали, мастерские какие-то даже. Да и тростника здесь столько нету. Лишь брёвна и остаются. Да ещё и досок надо раздобыть, — возникла у него весьма своевременная мысль, — брёвна чтобы сколачивать. Плот без досок нельзя строить, это я во многих книжках читал. На одних верёвках плот будет неустойчив, любой моряк скажет!

С досками было проще: по соседству строили сарай, и скопилось много обрезков, которые собирали кому не лень, на дрова. За эту спасительную мысль приятели и ухватились, отдалив решение главной проблемы ещё на неделю, — уж очень не хотелось обременяться тяжёлыми задачами! А там время подскажет, ну а пока…

А пока набрали они досок и тоже спрятали их под крыльцом у тёти Ульяны.

Прошла ещё неделька, — лето в самом разгаре! Брёвен же всё нет. Эта незадача уже висела над головами наших друзей как грозовая туча, затмевая голубизну безмятежных мечтаний — даже блики южных морей стали не такими яркими.

Но вот, как-то раз… Прибегает к Веньке Боб и сходу, не переведя дух: — Ура! С брёвнами порядок! Айда в поле!

Ничего толком не понимая, побежал Венька за приятелем, а там, в поле… — Даже представить жутко! А дело в том, что поле пересекала старая телеграфная линия: рассохшиеся от времени её столбы уже давно требовали замены. И вот их начали менять! На всём протяжении линии, — от Горского Ручья, близ озера, и до полоски леса, темнеющей вдали, — уже стояли новёхонькие, чёрные, хорошо просмолённые столбы, а старые, заменённые, валялись тут же, рядышком. И так на всём пространстве!

Вениамин сразу же всё понял!

— Нам надо все старые столбы по линии перетащить к озеру, пока их не увезли.

— Сообра-жа-а-ешь! — удовлетворённо заметил Боб с растяжечкой.

Кое-где на линии ещё копошились рабочие, закрепляя опоры новых столбов, но подождать денёк-другой приятелям было не привыкать.

— Как только они умотают, мы тут же и начнём. — И они вскоре начали. После отъезда рабочих, прихватив пять поленьев, покруглее (из поленницы дяди Алика, заготовленной на зиму), отправились друзья в поле, к самому дальнему столбу, у леса.

План был до гениальности прост: подкладывая под столбы поленья, словно катки, последний столб (тридцатый по счёту), дотащить до предпоследнего… затем, уже два, — до следующего… И так все столбы приволочь на край поля, у перелеска, за которым шоссе и озеро. Удастся ли и как перетащить столбы через перелесок и шоссе (по которому иногда ходят машины — дорога к Шалашу Ленина, как никак!), — об этом они решили поразмыслить потом. А пока с охоткой взялись за дело.

На перетаскивание первого столба ушло часов пять. Попеременно подкладывая поленья, они, шаг за шагом, продвигали столб вдоль линии, — через колючие кусты можжевельника, ивняка… обливаясь пóтом под палящими лучами солнца, искусанные оводами и слепнями! Вряд ли стóит обсуждать картину, являемую нашими друзьями в то время, — два нагих пацана (одни трусы и тюбитейки, да сандалии), — но кому доводилось созерцать гравюры, изображавшие строительство пирамид в Древнем Египте, мог бы, пожалуй. составить некоторое представление… Не хватало лишь надсмотрщиков с кнутами, роль которых ребята с успехом выполняли сами, по совместительству.

— Фу-у! Наконец-то! — выдохнул Боб, когда последний столб с огромным трудом был дотащен до предпоследнего. Это радостное событие случилось во второй половине дня, после обеда. Вконец измотанные и бесконечно счастливые, приятели уселись на столб и решили произвести некоторые подсчёты.

— Пять часов на один перегон, — целый рабочий день! — Слышь? — мотнул головой Венька.

— А сколько же времени понадобится на все тридцать столбов? — задал Боб законный вопрос, — а ну-ка, математик, прикинь. — Вениамин задумался…

— Один столб должен пройти двадцать девять перегонов, — начал рассуждать он вслух, — другой уже двадцать восемь… — Это всё равно, что протащить один столб… четыреста тридцать пять перегонов! — выложил Вениамин минуты через три напряжённого счёта в уме. Выложил и сам изумился:

— Год и два месяца непрерывного труда!

— Ну-у! — только и протянул Борька.

— Вот тебе и ну!

Действительно, — закончится лето, а они будут тащить всего лишь третий столб! Пойдут осенние дожди, а им придётся возиться с пятым! Холмы в поле уже занесёт снегом, а можно будет похвастаться лишь семью!

— Похоже, мы не с того конца начали… — озабоченно произнёс Боря.

— Постой, постой… — просиял Венька, — ну ты, Боб, и молоток! Завтра же и начнём.

— Что начнём? — удивился Боря.

— Да с другого конца начнём, балбес! Ведь, сам же…

Он быстро прикинул: стащить второй столб к первому — один день. Третий — ещё два. Четвёртый… — За месяц мы восемь столбов соберём, а то и все десять, если поднатужимся! А августа нам за глаза хватит поплавать! — На том и порешили.

Однако, на другой день, да и на следующий, друзья так и не смогли выйти в поле. — У одного ломило все кости, да и другому было не легче. Лишь к вечеру третьего дня вышли они на улицу, — посидеть на скамеечке перед домом, обсудить свои дела.

Приятная усталость? Ну какая там усталость, да ещё и приятная! — ныло всё тело, особенно руки. Попробовал бы кто с непривыки-то брёвна целый день ворочать! Но зато через три дня работа закипела!

Теперь они уже не были новичками: теперь друзья тащили столбы, помогая верёвками! За один день второй столбик был притащен к первому, а третий находился на полпути! Ещё через три дня уже шесть столбов аккуратно были сложены вместе, и ребята уже начали примеряться как вязать из них плот. Работа спорилась, настроение прекрасное… и блики южных морей с новой силой заиграли буйством тропических красок! А через неделю добавилось ещё три столба.

Покрывшиеся, было, волдырями руки уже стали заживать, и на них теперь красовались твёрдые, как у настоящих матросов, мозоли. Кожа на плечах и спинах у мальчишек слезла от загара, но они словно и не замечали этого, — конечная цель была близка! Теперь пожалуй, настало время обсудить и вопросы переправки столбов через узкую полоску леса, к озеру. А пока…

— Ну что, Веник, если дело так и дальше пойдёт, нам удастся на плоту ещё в это лето поплавать! — заметил как-то не без удовольствия Боб, сидя на уже приличной горке телеграфных столбов. Он явно был в хорошем настроении и не скрывал этого.

— А что если мы и взаправду клад найдём на том берегу! — решил он развить свою мысль и насладиться по полной. — А, Вень? — Вот, найдём вдруг и всё тут! Что тогда с ним делать будем? — А?

— Да успокойся ты! Какой там клад?! — Лучше погляди-ка!

Борис тоже задрал голову к небу, где в это время, — а погода была что надо, лётная: ни единого облачка! — где два спортивных ЯК-18-х, словно выпендриваясь друг перед другом, выдавали такие штуки, что было чем полюбоваться!

Вот один из них, заложив мёртвую петлю и находясь уже в самой верхней точке её траектории, сделал вдруг вид, что вконец обессилел и… — Борька даже охнул тут! — начал заваливаться на крыло и, кувыркаясь по-всякому, падать камнем вниз с заглохшим мотором… и лишь у самой земли запустив двигатель, стремительной свечкой взвился ввысь! Другой же самолёт в это время летел вниз кабиной, будто забыв перевернуться, а затем, набрав высоту и совершив полукруг, тоже свалился вниз, кувыркаясь и будто передразнивая первого.

— Ух, ты-ы! Вот это да-а! — Боря восхищённо следил за двумя самолётами, пока они, спустившись друг за дружкой, не приземлились на аэродроме в Горской, скрывшись за редколесьем.

— Молодцы, ребята! — Веня тоже не смог удержать восторга. И то правда! — Мастерство лётчиков ДОСААФ (Добровольное Общество Содействия Армии, Авиации и Флоту), которому принадлежал аэродром, росло на глазах! А ведь было время…

Вениамину вспомнилось вдруг, как ещё четыре — пять лет назад, когда на аэродроме в Горской только-только начинали тренировать лётчиков, — им этого самого мастерства и не хватало. Взлетит, бывало, вот такой ЯК-18-й, и тут же у него мотор глохнет… и планирует он над полем, над детским садом… — ребятишки, словно горох, рассыпаются с громким визгом во все стороны! — а затем, чихнув два — три раза, мотор вдруг запускается вновь, и самолёт, еле-еле перевалив через провода телеграфной линии, начинает набирать высоту.

А со стороны аэродрома уже донёсся приглушённый расстоянием гул мотора трудяги АН-2, который выруливал на взлёт. Затем, сделав короткий разбег, он начал помаленьку набирать высоту.

— Сейчас парашютистов выбрасывать будет, — сообщил доверительно Борька.

Биплан же, грузно и неспешно забравшись на верхотуру, и вправду, начал тем временем вымётывать из своего брюха одну за другой маленькие точки, — ну словно лягушка икринки! — делая круг за кругом. Выметнув штук пятнадцать парашютистов, самолёт сделал крутой вираж и пошёл на посадку, за новой партией… А у каждой из этих маленьких точек начали вдруг вытягиваться и раскрываться парашюты, один за другим; и вскоре небо над Александровкой расцветилось разноцветьем куполов, медленно и плавно спускавшихся, относимых ветром на аэродром. Вот красота-то! Вот зрелище!

— Гляди, гляди! — Боб толкнул Веньку в плечо, — вон ЯК-12-й планер буксирует, сейчас отцеплять будет. — И действительно, в стороне, делая большой крюк, буксировщик выводил на высоту планер. И вот, набрав, видимо, нужную высоту, планер вдруг отцепился от троса и, брошенный на произвол судьбы, отдался стихии свободного полёта, выделывая вираж за виражом и постепенно спускаясь.

Буксировщик же, круто устремившись вниз, начал по большому кругу заходить на посадку за новым… Планер, покружив над полем минут сорок, дотянул-таки до аэродрома и скрылся вдали, за кустами…

— Эх, лётная погода сегодня! В такую погоду, где-нибудь, в южных морях!… — Боря с сожалением поглядел на брёвна, — а нам ещё столько их таскать! Нет, как хочешь, а клад нам просто необходимо отыскать, а то как же, — псу под хвост всё это, что ли? Вот только с кладом-то… что мы с ним делать будем? — вышел он на старую тему.

— Разделим поровну, — твёрдо ответил Вениамин, словно все другие вопросы их предприятия были уже решены.

— Конечно же, разделим поровну, старик! — согласился его собеседник. Так и порешили.

На другой день ребята, как и обычно, отправились на свои добровольно-каторжные работы. Дотащив ещё один столб, десятый по счёу, они решили теперь, что и вправду настало время перейти к следующей фазе их предприятия — к переправке столбов через узкую полоску леса, отделявшую их от озера. Было над чем подумать, поломать голову! Это уже не поле, здесь по прямой столб не протащишь! А там ещё и шоссе… Да, было над чем…

А дальше? Дальше нужно брёвна вязать в плот. И этот плот должен выдержать обоих! Пожалуй, тут и пятнадцати брёвен не хватит, а у них ещё только десять, — это за три недели-то изнурительной работы! — Да, было над чем поразмыслить!

Прошло ещё два дня. И чем ближе продвигались они к завершению своего предприятия, тем неспокойнее как-то становилось на душе. Вот, выйдут на плоту в море, ну, хотя бы на озеро… А он возьмёт и перевернётся! И что тогда? — На середине-то! А там, говорят, воронки, водовороты! В самом начале работы об этом даже и не задумывались, а сейчас?! Как-то стрёмно стало сейчас, тревожно как-то даже и неспокойно. Да и все, пожалуй, тоже согласятся: любая идея в своём начале безоблачна и прекрасна в её дерзком порыве! Это потом уже…

Ну, хотя бы взять, к примеру, нашу Великую Октябрьскую, — Пафос! Это уже потом культ личности, застой… А Перестройка, с восходящей звездой Горбачёва? — Просто здорово! Это потом уже Развал: греча и рис по талонам! А вначале — надежды! И какие надежды!

Эх! Вначале всегда лучше!

Да! Теперь уже мысли о южных морях посещали ребят всё реже. Острова с пальмами на берегу… — всё это как-то потускнело, стало не таким ярким. И солнечные блики на водной глади лагуны… — они больше не играли в их воображении. — И в поле ходили они теперь не так охотно, как раньше, стараясь и говорить-то о своём плоте поменьше. Но ходить было нужно, а то как же!

И вот, в начале четвёртой недели, обуреваемые такими непростыми чувствами, вышли они в поле — надо ж было как-то завершать начатое, — и видят… Нет, они не были потрясены! Они даже не были сломлены увиденным! Они, скорее, почувствовали некоторое облегчение и усмотрели в этом поистине оригинальное, пожалуй, решение всех своих проблем. — Какой-то хозяйственный седой старик со своим напарником старательно укладывал на тачку последнее из оставшихся, уже распиленных, брёвен, — а с какими трудами эти брёвнышки они собирали! — … и затем медленно, часто останавливаясь и вытирая лоб платком, повёз его в посёлок, видимо, на дрова.

Бесславная затея? — скажете вы. А это как поглядеть! В истории Веньки с Борисом — пожалуй, да. А вот, если подобная история приключилась бы с целой страной? — Ну, тогда бы историки заявили в один голос, что история бесславной не бывает! — Это как поглядеть…

А потом события пошли своим чередом, правда, в несколько ином направлении. К вечеру следующего дня Боря и Вениамин уже пилили свои столбы на дрова, помогая дяде Алику в заготовке запасов на зиму, — приятель его, нашедший иссохшиеся телеграфные столбы в поле, невесть откуда и кем притащенные, уступил половину их по дружбе, — пилили молча, сосредоточенно, каждый о своем думая…

Итак, затея с плотом благополучно провалилась. А сколько было хлопот, сколько волнений, — и всё коту под хвост! По крайней мере, так друзьям тогда казалось.

Через много лет им уже так не покажется, — им будет о чём вспомнить, и вспомнить как о самых счастливых деньках своей юности! А ведь это здорово, когда хочется и есть о чём вспоминать! Эх, знали б тогда ребята, каким образом, через много-много лет, вспомнятся им мечты о таинственных кладах, о сокровищах… и во что превратится безрассудный и тем прекрасный жар юности?! Истинно говорят: если б юность умела, если б старость могла!

Тогда же, в те безмятежные и, по-настоящему, счастливые дни, они даже и предположить не могли, что это было всего лишь началом, и началом не таким уж и худым, — но всего лишь только началом тех странных и таинственных событий, участниками которых им придётся стать.

Ленинград

1966 год, весна

–… Ну что же вы делаете?! — пожилой горбоносый, интеллигентного вида человек, с портфелем в руке и с очками на самом кончике носа, — так и казалось, что они вот-вот свалятся! — сокрушённо качал головой, наблюдая как солдаты забрасывают глубоченную яму обломками досок, ржавыми кусками каких-то труб и прочим мусором, — … ведь эти доски сгниют же скоро, и асфальт просядет… а яма у самого дома выкопана, фундамент поведёт… а там… Думать же головой надо! Где ваше начальство?

А бульдозер, лихо развернувшись, начал задвигать в яму новую глыбу земли. За рычагами, пританцовывая и смоля «беломориной», попеременно перекладываемой из одного уголка рта в другой, стоял смуглый солдат (сиденье в кабине отсутствовало).

— Посторонись… поберегись, папаша, — крикнул он, весело скаля белые зубы, — вон, капитан наш идёт, с ним говори.

–…Капитан Звягинцев! — коротко бросил подошедший военный, приложив в приветствии руку к козырьку фуражки, — что Вас интересует, гражданин?

— Что интересýет? — возмущённо выкрикнул человек с портфелем, силясь перекрыть гул машины. — По какому такому праву?… Кто велел зарывать доски в землю?

Капитан махнул тут бульдозеристу, и тот приглушил двигатель.

— Я, — инженер-строитель и кое-что смыслю в этих работах, — уже более спокойно произнёс гражданин в очках, — ведь улицу же испортите, дом трещину даст…

–… Нам отдан приказ обезвредить бомбу, которая лежит здесь ещё с войны, — чуть смущённо, будто оправдываясь, ответил капитан.

— Да что мне ваши бомбы… — начал было очкастый, но тут же осёкся, словно одумавшись, и уже примирительно, даже сконфуженно как-то, спросил: — Ну а бомбу-то достали?

— Достали… Вон на газоне лежит, — и капитан указал на какую-то бесформенную груду железа, оцéпленную со всех сторон красными флажками, — химическая зажигалка, пятисоткилограммовая… на глубине шести метров лежала. А Вы — «доски»! — чуть обиженно и вполне миролюбиво произнёс он.

— Простите, капитан! Я же не знал, что бомба… — и, вконец сконфуженный, человек с портфелем как-то боком-боком удалился.

— Ребята, перекур! — выкрикнул не по-уставному капитан, — Неязов, подежурь, пока ребята пообедают, — обратился он к бульдозеристу, — а мы с тобой минут через сорок…

Солдаты направились в столовую зенитно-артиллерийского училища, что поблизости, а капитан с Неязовым остались приглядеть за техникой и за бомбой. Звягинцев присел на скамейку в скверике, у бомбы, и закурил. Неязов прилёг на траву и с наслаждением вытянулся. Из распахнутых окон дома, под которым выкопали бомбу, глазели жильцы (дом не расселяли), — не часто доводится поглядеть на такое.

Стоял жаркий май. Кусты сирени, отделявшие школьный двор от проезжей части улицы, отяжелели под гроздьями белоснежных соцветий и жаждали влаги. Воробьи весело чирикали, подбирая выкопанных дождевых червей… да вездесущие мальчишки — отгоняй их, не отгоняй! — вертелись вокруг ямы…

Весной 1966-го года по всему городу и в пригородах развернулись работы по обезвреживанию всяких разных взрывоопасных предметов, оставшихся ещё с войны и представлявших хоть малейшую опасность, — ведь следующий год не простой, юбилейный: пятьдесят лет Великой Октябрьской!

У Звягинцева это уже пятый объект. Помнится, когда велись работы в парке Первого медицинского института, выкопали не менее десятка зажигалок и фугасных! — Досталось родному Питеру! Но не все из этих «подарков» оказывались боевыми: нет-нет да и находились такие, в которых вместо детонаторов — металлическая стружка, а иногда и записка даже: «чем можем, тем и поможем…» — наши, видать, делали… — пленные.

— Василий! Вот ты где окопался! — весёлый усатый майор, подойдя к скамейке, где отдыхал капитан, присел к нему по-свойски. Неязов, торопясь подняться, чуть было не полетел, споткнувшись, но майор махнул ему дружелюбно, — лежи, мол.

— А ну-ка, покажи эту чушку! — и майор с капитаном подошли к бомбе.

— Вот, гляди! На шести метрах достали: яму пришлось досками укреплять, земля осыпается. Так-то! По воспоминаниям очевидцев работали, на ощупь, можно сказать.

Корпус бомбы, разъеденный ржавчиной, только отдалённо (да и то лишь по уцелевшему хвостовику) напоминал смертоносный снаряд, — он теперь представлял вполне мирную громадную лопнувшую сардельку, в некоторых отсеках которой, правда, еще сохранилось зажигательное вещество чёрного цвета. Эта чёрная жижа, дымясь, вспыхивала вдруг то здесь то там, на свету, напоминая о своём зловещем предназначении.

— Фосфор… — констатировал майор, забрасывая очаги возгорания пригоршнями земли. — Ведь это ж надо! Столько лет в земле, а на свет реагирует! Обалдеть! — и он удивлённо помотал головой.

— Я, Вась, вот по какому делу, — майор выпрямился, разогнув спину, — твоё ходатайство о проверке поля в Александровке начальство поддержало. Закончишь с этим, — он указал на яму, — и отправишься… в поле, — и майор, хлопнув капитана по плечу, расхохотался. — Шельмец! Всё лето на даче, с семьёй! Завидую! Коньяк с тебя!

— Так я тебя на дачу и приглашу: вот и проверим, в поле-то, — и загоготали оба.

— А кстати, как там Катя с Юркой? — выросли уж, поди?

— Выросли… да такие ж замкнутые, — с ребятами не водятся. Катька особенно.

— Ну, передавай привет, — и майор, снова хлопнув друга по плечу, ушёл по своим делам. Капитан же, глядя ему во след, усмехнулся и, затушив сигарету, направился к яме. Там он долго, будто вглядываясь, сосредоточенно о чём-то думал, затем, неторопливо достав новую сигарету. Закурил… — Он, похоже, был чем-то взволнован.

Александровка, близ Сестрорецка

1966 год, лето

–… Товарищ капитан, а болотце будем проверять? — солдат с металлоискателем, обследовавший только что заросли камыша и рогоза, со всех сторон обступившие громадную воронку, заполненную подёрнутою ряской зеленоватой водой, выбрался на дорогу и начал счищать пучком травы с сапог сырую грязь.

— Нет, в болоте нам делать нечего. Да и на сегодня хватит, — капитан взглянул на часы, на солнце, клонившееся уже к закату, и, достав из планшета блокнот, сделал в нём какие-то пометки. Затем он подошёл к водоёму и оглядел его. По водной поверхности заболоченного пруда, свободной от ряски, скользила водомерка, — замерев на месте, будто о чём-то размышляя, она вдруг молниеносно сменила позицию, оставляя угловатый расходящийся след, и затем снова замерла в ожидании чего-то.

–… Приборы я заберу, чтобы не таскать их взад-вперёд, а вам предлагаю отобедать у меня: нахлебаетесь ещё в казарме-то. Оба солдата с нескрываемым оживлением тут же дружно поблагодарили своего командира.

Для обследования поля в помощь капитану Звягинцеву были откомандированы двое рядовых, проходивших службу в части, расположенной в Горской, близ аэродрома ДОСААФ. Каждое утро он заезжал за ними на своей «победе», и они начинали «полевые работы». Вечером же капитан доставлял помощников обратно в часть.

Столовались частенько у него, хотя солдатам и выделялся для этого сухой паёк, — у капитана в Александровке была своя дача, — да и металлоискатель с аккумулятором оставляли у него же… Солдатам жилось вольготно: чистый воздух, вдали от начальства… — благодать! И они старательно выполняли всё, что бы ни попросил их капитан.

Вокруг сапёров частенько вертелась ребятня, и солдатам иной раз приходилось делать весьма серьёзный вид, отгоняя назойливых пацанов; встречались, правда, и такие… ну как те двое, что целыми днями с брёвнами возились, — что ноль внимания!

Работы в поле велись уже второй месяц, — оно обследовалось планомерно, квадрат за квадратом, — во многих местах его, вблизи траншей и капониров, густо заросших травой, можно было увидеть и результаты: аккуратно сложенные горки всякого металлического хлама. Здесь были и обрывки траков от гусениц каких-то сельхозмашин, зубья бóрон, детали сенокосилок… и куски ржавой колючей проволоки.

Но, капитан был чем-то недоволен. И частенько, по вечерам, его одинокая фигура с металлоискателем маячила в косых закатных лучах на каком-нибудь из холмов…

Через неделю после «благополучного» завершения работ по строительству плота, — началась вторая половина июля, но по-прежнему стояла жара, и все дни ребята пропадали то на заливе, то на озере, — собрались как-то Веня с Борисом вечерком, по холодку, обсудить свои дела. А надо сказать, что эта неделя не пропала даром, — в каникулы, да ещё и летом, ни одного дня даром не пропадает (в этом главное отличие каникул от монотонных будней учёбы), — неделя эта способствовала воцарению в душах мальчишек ощущения некоторого покоя и примирения с действительностью.

Уселись под окнами Венькиного дома на лавочке и, наслаждаясь ароматом жасмина, громадный куст которого рос у самого крыльца, повели неторопливую беседу.

— Крепкий домик у вас, ничего не скажешь! — Борис похлопал ладонью по ещё не остывшим камням высокого фундамента и глянул на друга, хитровато прищурившись, — ему наверняка уже лет сто будет.

— Моя бабушка говорит, что и поболе, вроде… — ответил Венька, любуясь вечерним пейзажем. А дело в том, что их домик стоял на живописном холме со склонами, густо застроенными утопавшими в зелени деревянными домами уже послевоенной постройки; и с высоты этого холма открывался удивительный вид на поле, на лес, чернеющий вдали узкой полоской, на пригорки, над которыми носились писклявые чибисы…

Дом был сделан добротно и, хотя и перестраивался, — кое-где вкрапления современной кирпичной кладки, не отличавшейся изяществом, выдавали себя среди более строгой работы прошлых лет, — но на старом фундаменте. Фундамент этот, почти с метр высотой, был сложен из больших обтёсанных камней, сцементированных так прочно, что даже и сейчас в нём не заметишь ни единой трещинки.

В доме было две комнаты и кухня, служившая и прихожей. В одной из комнат стоял камин. На кухне — каменная плита, уставленная керосинками, на которых бабушка готовила. Из кухни узенькая лестница с перильцами вела на чердак, сплошь заваленный всяким хламом; да был лаз в подполье, где хранились заготовки на зиму в виде банок с соленьями и картошка, за которыми дедушка ездил зимой время от времени и брал с собой Веньку. — Ах, как он любил эти зимние поездки за город!

Боря ещё раз провёл ладонью по тёплым камням фундамента, по выбитому на одном из них орнаменту в виде какого-то трезубца и, снова повернувшись к другу, спросил, как бы между прочим:

— Ну и чем же, старина, мы теперь заниматься будем? Ещё полтора месяца почти.

— А что если… — вряд ли предложение Веньки было всерьёз, скорее, чтобы поддержать беседу, — а что если нам заняться поисками клада в поле: ведь не все же финны прятали сокровища на том берегу, может, какой-нибудь полудурок… — он не успел докончить свою мысль, как Борис тут же прервал его:

— Вот это дело, старик! — у него даже в глазах что-то блеснуло, — вон, дядя Алик, не один раз уж ночью из поля возвращался, под самое утро! Сам видал. Тётя Уля ему такую взбучку давала, — по первое число! «С ума спятил, дуралей…» — я хорошо помню, как она ему выговаривала тогда, — «… нет чтобы корову пасти, так он опять в земле и в глине какой-то вымазался, как чёрт!»

— А зачем ему в поле землёй-то мараться, не усёк ещё? — тут Борька сделал такую мину, что Веня от него отпрянул даже. — … А потому, что в поле ночью он копал что-то! — почти шёпотом закончил Боб. И, оглянувшись по сторонам, добавил: — Да я и сам видал не раз, как дядя Алик, перед тем как идти в поле с коровой, что-то украдкой из-под рундука достаёт, не иначе фонарь потайной или карту…

Вениамин тоже подтвердил, что дядя Алик что-то от тёти Ульяны скрывает, — ему тоже не раз удавалось заметить, как тот, уходя под вечер пасти корову, что-то доставал, таясь, из-под крыльца. Но, после недолгого молчания, он предположил:

— А может, враки всё это, про клады? Если б клад и был какой, то на другом берегу озера…

— Может, враки, а может, и нет, — уклончиво отозвался приятель. — Вон, в «Острове сокровищ»… там всё взаправду оказалось! А что если и нам попробовать? Когда монетку нашёл сосед наш, так чуть ли не каждый день кто-нибудь в поле копался!

А надо сказать, что идея найти клад в здешних местах владела в ту пору умами не только подростков, но и людей куда более солидных: уж не первый год ходили слухи о каких-то сокровищах, спрятанных где-то, близ озера… да вот, на какой стороне только, неизвестно. Слухи эти ходили давно. То затихая и совсем прекращаясь на долгие годы, они порою вспыхивали, словно сухая ветка, брошенная чьей-то рукой в почти уже затухший костёр; и тогда костёр этот вновь разгорался, освещая на время сумерки однообразия незатейливой сельской жизни. И не в новинку было встретить иногда в поле таинственных «копателей», маскировавшихся под огородников.

–…Попробовать, может, и стóит, — отозвался Веня, — да только, вот, лопату надо раздобыть где-то, и потом прятать её в поле. Ведь, каждый раз уходить из дому с лопатой… — он отрицательно покачал головой. — И фонарь…

— А фонарь-то зачем? — насторожился Боб. — Меня ночью из дому не выпустят, здесь даже и думать нечего!

— Ну так и быть, можно и днём… — согласился Венька (о том, что его ночью тоже никто не выпустит, он решил дипломатично умолчать). — Сперва надо проследить где люди копают, ну дядя Алик, например, — а он, как нарочно, всё ночью норовит, сам же сказал. Вот в чём загвоздка! Не перекапывать же нам всё поле!

— Да-а, это ты верно сказал, старина: всё поле нам не перекопать, и думать нечего! А что если… — тут Борька так округлил глаза, что Вениамин невольно затих в ожидании чего-то серьёзного или, по крайней мере, толкового, — … что если нам покопаться в старых развалинах, что у леса, — а?

— Можно и там… — нерешительно отозвался Веня, — да только в том месте всё уже давным-давно перекопано. Да и нечисто, говорят, там… Ладно. Давай, попробуем.

На другой день, после завтрака, Борис, как и всегда, отправился в магазин. Дело в том, что ходить в местный магазин было прямой обязанностью мальчиков, которую они исполняли, впрочем, с большой охотой: на сдачу (а как правило, она составляла копеек тридцать) им разрешалось покупать мороженое или даже сходить в кино, — в кинотеатр «Слава», приютившийся в одноэтажном, красного кирпича домишке против железнодорожной платформы.

Проходя мимо дома Вениамина, он, замедлив шаг, окликнул по обыкновению приятеля: — Веник! Выходи… Эй, Вень! Дело есть!

В открытом окне на мгновение показалась физиономия Веньки. Он кивнул в знак согласия и уже через минуту был рядом с другом.

— Слышь? Мой отец собирается завтра ловить рыбу и попросил для этого у дяди Алика лопату червей накопать, а тот… Ну, ты врубился или нет? — Боб дёрнул Веньку за рукав, — а дядя Алик… — «лопату, — говорит, можешь не возвращать, она и так уже проржавела насквозь» — Сечешь? Считай, короче, лопата у нас в кармане!

— Ну что ж, коль лопата в кармане, то и дело в шляпе, — промолвил Венька с серьёзной миной; и, хлопнув друг дружку по плечу, приятели расхохотались. В юности все дела кажутся важными. Это потом уже, в зрелые годы, ускользающее время заставляет нас ранжировать их по степени важности. В юности же любая мало-мальски приятная мелочь способна вызвать в нас хорошее расположение духа. — На то она и юность! Так было и на сей раз. Ну а что, собственно, ещё нужно в летние каникулы?!

— Погоди, меня тоже посылают в магазин, денег только дадут…

— Послушай, — Борька хитровато прищурил левый глаз, — а что если сдачу собирать после каждой покупки, а не в конце только: тогда много наберётся.

— Не, взрослые не дураки… я уже пробовал.

И вскоре мальчики, толкаясь и дурачась, отправились в магазин.

Через час с небольшим они уже возвращались домой с полными сумками, неторопливо обсуждая ближайшие планы и смакуя сливочное мороженое за пятнадцать копеек, честно заработанное на сдачу.

А ещё через пару часов Боря сообщил приятелю, что лопату он «прикарманил» и что она уже спрятана в надёжном месте.

Ну а после обеда… Сразу же после обеда ребята, как и договорились, решили покопать в развалинах. Веня счёл нужным не подавать виду, но… но один бы туда он не пошёл ни за что! Другое дело — вдвоём.

Остатки фундамента с единственной уцелевшей стеной какого-то строения, невесть кем и когда возведённого у самого леса, никогда не пользовались доброй славой. Ребятня сюда не наведывалась, — уж слишком далеко от посёлка, да и место какое-то жутковатое — а взрослые… Те тоже старались не задерживаться здесь надолго.

С наступлением сумерек над развалинами появлялась одинокая сова; её приглушённое уханье уж не раз заставляло вздрагивать случайного путника и ускорять шаг. Поговаривали, что иногда, по ночам, видели у этих развалин странные огоньки… Ходила даже легенда о каком-то управляющем графа Стенбок-Фермора, неприкаянный дух которого шатается здесь в поисках несметных сокровищ…

— Не, Боб, здесь только битый кирпич, мы лопату сломаем и всё. Да я и не читал нигде, чтобы клады в домах зарывали, уж слишком место приметное, — Веньке явно хотелось поскорее убраться отсюда. — Вот, если дом этот использовать как ориентир… а зарыть в другом месте, в ста шагах, например, тогда другое дело!

— Ты прав, — Бобу тоже не хотелось тут околачиваться. — Давай вон у того дуба покопаемся, как раз шагов сто будет… к лесу. Отсчитывай.

И Веня отсчитал ровно сто шагов по направлению к дубу. И они стали копать, не доходя метров пятнадцати до этого дуба… И никто из них не заметил тогда, как в дальних кустах, против развалин, блеснуло что-то раза два-три…

— За ними кто-то внимательно все это время наблюдал. В армейский полевой бинокль.

–… Какой длины твои шаги? — Боб прекратил рыть землю и вытер платком вспотевший лоб. — Продолжай, теперь твоя очередь. Похоже, что здесь ничего нету. Видимо, шаги у тебя не той длины.

Веня потянулся и сладко зевнул: этот шалопай снова разбудил его на самом интересном месте. А как хорошо вздремнуть на травке, на вольном воздухе!

— Мы сегодня здесь ничего так не найдём, надо нам поменять тактику. А пока завяжем, может? — Веньке, право, не очень-то хотелось копать, — Давай, пойдём лучше, поглядим как солдаты бомбы ищут.

— Давай, — тут же согласился приятель. И они, хорошенько замаскировав в кустах лопату, пошли на другой конец поля.

Неподалёку от сапёров, — подходить к ним близко было строго-настрого запрещено сердитым капитаном, — собралась стайка ребятишек.

— Гляди, гляди: вот сейчас точно отыщут! — возбуждённо говорил какой-то сопливый рыжий мальчуган, крепко сжимая в руках бурый от ржавчины гаечный ключ, откопанный недавно солдатами.

А в это время один из военных медленно ходил в наушниках вокруг одного и того же места, водя над ним круглой рамкой на длинной изогнутой штанге с проводом, идущем к ранцу. Капитан, в котором Веня сразу узнал Василия Матвеевича, — соседа, жившего от них через два дома и частенько покупавшего у Лутиных молоко для своих детишек, Юрки и Катьки, — стоял поодаль, что-то записывая в свой блокнот.

— Послушай, Боб, а что если к Василь Матвеичу подойти и попросить? Он же знает нас, и к дяде Алику часто заходит…

— А ты молоток! — Боб, не дав договорить приятелю, сходу понял о чём речь. — Но если он клад найдёт… он же не отдаст его нам! Здесь надо поосторожней как-то.

— Да! Ты прав. Как бы он вперёд нас не отыскал его! Вон у него какая техника! Любые металлы, я слышал, ищет! Нет, нам самим надо как-то… А для этого необходимо точно знать место, вот и всё.

Друзья, поглядев на сапёров, пошли домой, так и не посмев подойти к капитану.

Когда возвращались, уже вечерело. Тени от кустов стали длиннее, и каждый листочек, и каждая былинка в лучах заходящего солнца приобрели рельефные очертания, — и всё, буквально всё вокруг внушало, что унывать не стоит, и что всё ещё впереди!

Неудача первого дня поисков не сломила друзей. — Наоборот! Она лишь подхлестнула дух искательства и подсказала, что искать следует… не так. И тогда решили они повнимательнее присмотреться к дяде Алику: может, и прояснится что. Но договорились, что напрямую спрашивать его ни за что не будут. На том и расстались.

Иногда случается в жизни, что проблемы и задачи, которыми человек озабочен долгое время, начинают каким-то непостижимым и, пожалуй, сверхъестественным образом, решаться. И решаться как бы сами собой. Так получилось и на этот раз.

Дяде Алику ещё с вечера предстояло отправиться в поле выгуливать корову (об этом тётя Ульяна твердила ему весь день, что не прошло мимо Вениных ушей).

В добрые времена, когда в Александровке многие держали коров, большое пёстрое стадо их дневало в поле, мирно пощипывая травку… А вечером, наевшиеся досыта коровы, мыча и мотая хвостами, возвращались домой; и каждую из них встречала хозяйка с прутиком и загоняла на свой двор… Теперь же на весь посёлок осталось всего четыре-пять коров, и пасти их в поле днём, площади которого уже давно арендовал лахтинский совхоз, стало как-то неловко. И дядя Алик отправился в ночь…

Венька наблюдал за соседом во все глаза, стараясь не пропускать ни единой мелочи! Вот дядя Алик, уже в фуфайке и с большой продуктовой сумкой, в которую тётя Ульяна заботливо уложила ужин: бутыль молока, блины, испечённые накануне, шмат колбасы, кусок холодной телятины, старое суконное одеяло, да котелок отварной картошки с маслом…

Вот он присел на лавочку под кустом жасмина, перекурить… Но… но что это он? Что он такое задумал? Только его жена скрылась в доме, дядя Алик тут же бросился к рундуку и, оглянувшись по сторонам с какою-то странной улыбкой, нагнулся и… извлёк из-под крыльца объёмистый свёрток, быстро сунув его в сумку! Затем он уже спокойно и, по-хозяйски, размеренным шагом, направился к коровнику.

«На карту не похоже, вроде, — подумалось Веньке, — фонарь, должно быть. Ну а лопата… где же он её держит-то, в поле, что ли прячет? Вряд ли: корову он не каждый день пасёт, а лопата что, — в поле валяется всё время? И тут он догадался: «это у него фонарь и… складная лопата!» Теперь-то Веньке и проследить за соседом! Да кто ж его в поле-то пустит, на ночь глядя?! Эх! Вот бы сейчас…

И надо же такому случиться! — Часа через полтора тётя Ульяна пришла к Вениной бабушке с войлочной шляпой в руках: старая, потрёпанная, с обвислыми полями, она и годилась только, что б в ней коров пасти!

–… Не пошлёшь ли свово в поле сбегать, шапку мому снести: роса нонче, простудится. Забыла ему сразу дать-то. — И бабушка отправила Веньку в поле…

Вооружённый инструкцией от тёти Ульяны, вышел Веня в поле. Было уже поздно. Туман успел затянуть ложбинку близ Горского Ручья и простирался широкой пеленой в метре от земли. А ещё в полуметре от первого слоя нависал второй… Пройдя уж порядочно, он забеспокоился: где в таком тумане дядю Алика отыскать-то?! И вдруг, невдалеке от развалин, у леса, увидел… — метрах в пятидесяти… — языки пламени костра и какие-то тени, время от времени загораживавшие огонь. — Нашёл!

Обрадовавшись, он ускорил шаг и вскоре подошёл к костру. На месте, где только что плясали весёлые языки пламени, — Венька их ясно видел издалека, — была зола: лишь одна головешка еле мерцала красным пятнышком уголька! И — никого!

— Олег Петрович? — негромко спросил он. — Вы здесь? — Тишина вокруг: ни единого шороха, ни хруста сухой веточки! — Олег Петрович… — позвал он уже почему-то шёпотом. Та же таинственная тишина в ответ! «Вот те — на!» — удивился Веня и начал быстро, почти бегом, удаляться от этого странного места.

Лишь через полчаса, в другой стороне от дороги, вышел он на дядю Алика! На небольшой возвышенности, близ которой мирно паслись три коровки, меланхолично пережёвывая травку, тумана ещё не было. У костра полулежали на суконных одеялах трое «пастушков», завершая за неторопливой беседой первую бутылку… Ещё две, — ночь-то долгáя! — поблёскивали в траве.

Рассказав о цели прихода, курьер тут же получил и вторую инструкцию, уже от дяди Алика:

— Ты, это… скажи хозяйке, что нас не нашёл, — дядя Алик был уже хорошо навеселе (шерстяной платок, небрежно обмотанный вокруг его лысеющей головы, походил на тюрбан турецкого паши и усиливал колорит), — … не нашёл, мол, и всё тут!

— На вот, согрейся, — и другой из весёлой троицы протянул было Вениамину алюминиевую кружку, но третий тут же перехватил, — куда ты, Игнатьич! Молочка плесни, а то Петрович больно много его принёс, — он хихикнул, — ужель его нам с водкой мешать! И Веня, держа в одной руке большую кружку молока, в другой — отварную картофелину с солёным огурцом, присоединился к честнóй компании. Затем, освоившись, поведал он и о странном костре. А в это время трое приятелей чокнулись и дружно «вдели» ещё по одной.

–… Полевик озорует! — убедительно заверил Веньку дядя Алик, потянувшись за огурцом и морщась от только что принятой мерки.

— А кто такой, этот полевик? — и в ответ на вопрос юного коллеги полилась долгая и обстоятельная беседа о полевиках, которые «озоруют» в поле, особливо когда начинают метать стога… о гуменниках, пугающих людей на гýмнах, о хитрых и коварных скирдниках и банниках, о домовых, о леших… — вобщем, о всякой такой нечисти. А водочка, подливаемая в кружки, делала беседу особенно тёплой и задушевной.

Дядя Фёдор, третий из собутыльников, подбросил в костёр сухих веток, и языки пламени вновь озарили собравшихся неровным таинственным светом. Эх! Пасти коров ночью, с друзьями, да вдали от жён! — большое, приятное и довольно серьёзное мероприятие, к которому «пастухи» начинали готовиться ещё загодя: взять провизии на ночь, нелегально скинуться на хорошую выпивку, да ещё суметь припрятать её от жёнушек… — это совсем не шутка! А зато потом, в поле у костерка! — Ах!

Ах, как хорошо выпить с друзьями в поле, у костра, лёжа на разостланной фуфайке или на стареньком одеяльце! Ну а коровки? Они же, родненькие, тем временем пасутся поодаль. И пущай себе пасутся.

–…Петрович! Твоя-то опять на клеверный луг забрела, — толкнул в бок приятеля Игнатьич, — гляди, как бы не объелась, а то снова живот раздует.

Дядя Алик нехотя поднялся, крякнув, и направился на соседнюю поляну за коровой. Вот бы… вот бы только ловчее канаву перескочить, не споткнуться… а то, в прошлый-то раз, весь как чёрт в глине вымарался!

— Дядя Алик! Я Вам помогу, — крикнул Веня и поспешил за Олегом Петровичем.

Коровка, дорвавшись до сочного клевера, не хотела покидать полянку и, недовольно мыча и мотая головой, отказывалась подчиниться, забившись в кусты.

— Ты справа зайди, а я… сзаду погоню. Да не бойся, — давал дядя Алик указания, выгоняя корову с полянки, — не забодает.

Потом они снова сидели у костра, и Веня с интересом слушал истории из незатейливой сельской жизни, пока не спохватился: время уже позднее, домой надо.

Домой возвращался той же дорогой. Подходя к месту, где горел странный костёр, он снова, заметил языки пламени и тень какую-то, время от времени заслонявшую огонь. Но теперь-то ему было известно, что это всего-навсего «полевик озорует», — и, не задерживаясь, намеревался пройти мимо: ну и пусть себе озорует!

Пройдя ещё шагов двадцать, он вдруг захотел взглянуть: какой же из себя, всё-таки, полевик этот… И, свернув, притаился в кустах. Долго ждать не пришлось. Лишь только лёгкий ветерок рассеял пелену тумана, скрывшую на мгновение костерок, Венька увидал полевика…

Он стоял близ дуба, у которого они с Борькой искали клад, и медленно водил над землёй металлоискателем. Это был Василий Матвеич, капитан…

— Выходит, если и ищет кто клад, то не дядя Алик, — задумчиво констатировал Боб, выслушав рассказ друга. — Ну что ж, будем за капитаном теперь следить.

И вправду, дядя Алик здесь ни при чём, — к такому неутешительному выводу (если и следить за кем, то лучше дяди Алика объекта не найти!) пришёл и Вениамин. И, как оказалось вскоре, — к выводу преждевременному.

За капитаном следить было неудобно и небезопасно, и от этой затеи ребятам пришлось отказаться. Всё, на что они отважились, это снова покопать у дуба, где шатался капитан, но, покопать как следует.

На четвёртый день усердных поисков, когда вся земля вокруг дуба в радиусе пяти метров была перекопана с полметра в глубину, — Венька хорошо запомнил тот вечер! — … на исходе четвёртого дня откопали они пару золотых монет!

–…Тяжёленькие! — радостно произнёс Борька, подбрасывая полуистёртые желтоватые кругляки на ладони. — Грамм по десять будут… рублей на двести, а то и поболе!

Теперь мы богатеи! За такие деньжищи полдома на всё лето снять можно!

А ещё через два дня посёлок облетела нежданная весть: сапёры нашли золотую шведскую монету и, судя по всему, старинную!

Тут-то всё и началось! Дядю Алика словно подменили: обычно спокойный и рассудительный, теперь он целыми вечерами напролёт мог беседовать с Вениным дедушкой на лавочке возле дома, «за беломором»… — беседовать на одну и ту же тему! — а вечера в июле такие тёплые… и куст жасмина так сладко благоухает в безветрии, располагая к беседе! Теперь он мог твердить весь вечер лишь об одном: о кладе, зарытом где-то в поле, о нескольких пудах золота, кем-то закопанных в здешних местах… А как-то, в пятницу…

— Послушай, Вениамин… — дядя Алик, вернувшийся из города чуть «навеселе», подсел к внуку своего приятеля под жасминовый куст и, вытащив из пачки беломорину, стал долго ее крутить в заскорузлых пальцах, словно обдумывая, стоит ли начинать разговор. Затем он продул папиросу, решившись на что-то, и, зажав её зубами, смял в двух местах, как это делают заядлые курильщики. Вытащив спичечный коробок, он потрёс им, как принято, вынул спичку, долго выбирая её, чиркнул и задымил.

–…Ты, Вень, кликни-ка деда свово. Побеседовать надо. Мальчик сходил за дедушкой, а сам отошёл в сторонку, чтобы не мешать взрослым.

— Да ты останься, — окликнул дядя Алик, — тебе тоже интересно будет, а может, и присоветуешь что. Внучонок-то твой, с головой парень! — обратился он к дедушке. И польщённый, Венька важно и вежливо присел с краю.

— Разговор, конечно же, слыхали о кладе?

— Да вроде… говорят что-то, — Веня постарался уклониться от прямого ответа, не поняв ещё, в какую сторону пойдёт беседа. Дедушка крякнул только, усаживаясь поудобнее, но не проронил ни слова.

— Твой дед знает, как я в этих местах появился, строиться помогал.

— Да, было дело… — поддакнул дедушка.

— А вот зачем я здесь объявился, ещё не знает никто! А появился я здесь совсем не случайно, — и дядя Алик, затушив папироску о торец лавочки, тут же достал из пачки новую, будто давая понять собеседникам, что разговор будет долгим и непростым.

— А появился я здесь, чтобы отыскать наш фамильный клад. — При этих словах Венька аж заёрзал на скамейке, но виду не подал, весь обратившись в слух.

— Да что я вам говорить буду, бумаги покажу, схожу только… — и Олег Петрович, медленно и неуклюже поднявшись со скамейки, направился к дому. Минут через семь-восемь он воротился, неся то ли амбарную книгу, то ли большую тетрадь…

— Вот, здесь вся история наша… Сам переписал со старинных бумаг. Их-то незачем таскать, далеко спрятаны. Почитайте с дедом-то как-нибудь… — и отдал дедушке свою рукопись. — Почитайте, а там обсудим, что да как… Договорились?

— Ясно дело! — ответил дедушка и бережно раскрыл тетрадь в коленкоровом переплёте. Она была почти вся исписана: даже на полях неровным корявым почерком сделаны какие-то пометки.

— Эх, вот как получается-то! — продолжал дядя Алик, закуривая, — наш клад, а его другие ищут… а может, и нашли давно. Жалко! А ведь я его много лет искал! Успокоился потом: рассудил, что враньё это.… Жалко! — повторил он, стряхивая пепел на траву. — Вот и род мой кончается. Тонька-то, невеста уж… — и тяжело вздохнул.

«А здесь почище „Острова сокровищ“ будет», — подумал Венька, но вдруг тёплая удушливая волна ударила ему в лицо: ведь монетки-то те… они же, выходит…

–… Я сейчас! Я скоро, Вы не уходúте! — и, сорвавшись, он побежал сперва к себе, а затем и к своему другу.

Через полчаса или чуть меньше, Венька воротился с Бобом. Тот, врубившись в историю о кладе, пересказанную Веней, тут же согласился с доводами друга и…

— Дядя Алик! Вот, это Ваши: мы их в поле нашли, — и Веня протянул Олегу Петровичу две золотые монетки… Юные кладоискатели, не желая, видимо, обидеть друг друга, решили оба отдать каждый свою долю. Похоже, ребята ещё не знали настоящей цены золота (а может, и по какой другой причине) и дружбу свою оценили выше.

Потом, в течение нескольких вечеров, ребята с большим интересом читали рукопись (манускрипт! — как назвал её дедушка) дяди Алика, в которой была изложена таинственная история их фамильного клада, их древнего рода… Подумать только! У дяди Алика были шведские корни!

Читали внимательно, переписывая для памяти некоторые места и вставляя собственные замечания. А затем, в конце исписанных ученических тетрадок, поставили, чтобы подчеркнуть значимость созданных собственных «манускриптов», свои подписи с пометкой: «август, 1966-й год».

Веня подписался и с сожалением спрятал свою тетрадку на полке среди книжек. Ведь надо ж так: лишь только прикоснулись к настоящей тайне, — и на тебе! — история закончилась! И откуда мог знать он тогда, что история эта, начавшись где-то там, за пеленою лет, — которая завершилась, как ему казалось, у него на глазах, — и не закончилась вовсе, а лишь перелистнула перед ним одну из своих страниц!

Глава 2. Тайна Глухого озера

Ленинград

1967 год, ранняя весна

— Да ты, Алик, выпей ещё стопку-то на дорожку, выпей, — бабушка доложила гостю в тарелку жареной картошки со шматом отдельной колбасы (её фирменное блюдо), и подала дедушке беззвучную команду, взглянув на пустую стопку и быстро подняв и опустив брови. Дедушка, привыкший угождать жене, тут же наполнил маленькую гранёную стопку «московской». — Ты выпей и не волнуйся. Ульяна и не узнает, путь-то неблизкóй. А узнает, не беда! Неужоль и выпить нельзя у своих?! Ведь, мы ж как родня с вами, столько годков!

— Спасибо, спасибо, нянька, — отнекиваясь ради приличия, дядя Алик «поддался» уговорам бабушки, которую почему-то называл нянькой, и с явным удовольствием осушил мерку, не забыв пожелать здоровья гостеприимным хозяевам. Дедушка с Венькой выпили по стопке лимонада.

Угасшая беседа затеплилась вновь. Теперь Олег Петрович обратился к Вене:

— Ну что, нонешним-то летом последний разок с дружком своим в поле побегаешь!

— А… а почему, дядя Алик? — насторожился парень в ожидании скверных вестей, — Борька, он что… — И вот что поведал об этом Олег Петрович…

Бориного отца, крупного спеца по судовым энергетическим установкам, переводят в Севастополь, как раз на следующий год. Он сам об этом просил руководство: сыну, с детства страдавшему дерматитом (о чём Веня и сам хорошо знал), врачи давно советовали сменить сырой ленинградский климат на южный, приморский. Более всего для этого подходил Крым. К тому же, в Севастополе жила бабушка Бори.

— Теперь и не знаю, где дачников сыскать, — таких-то порядочных днём с огнём… Культурные они, аккуратные, ничего не побьют, не испортят. Да и заплатить норовят вперёд и всё сразу. Семь лет уж снимают.

— Молодцы, заранее предупредили, — вставил дедушка, — всегда надо так. Надобно заранее…

— Да вот сейчас и прояснилось у них. Как раз в августе и поедут, чтобы сыну-то к осени в школу там устроиться, в седьмой класс…

Веня приуныл: последнее лето вместе. А как же теперь с кладом-то… одному, что ли, придётся? И как полноправный собеседник, он решил напрямую спросить Олега Петровича об интересовавшей его проблеме.

— Дядя Алик! А… а о кладе-то Вашем ничего не слыхать? Не нашёл кто? Ведь, солдаты осенью могли…

— Вроде, ничего не нашли твои солдаты, — ответил гость, подтыкая вилкой кусочки пропитанного маслом картофеля. — Вот только Василь Матвеич какой-то смурной стал, зáпил… А ведь он и обследовал поле тогда, говоришь? С женой разводиться удумал. Жёнка-то евойная моей жаловалась… Со службы чуть не выгнали.

И тут Веня понял, что единственной ниточкой в его руках, как раз и был тот самый Василий Матвеевич, капитан Звягинцев! Эх, рано Боб в Крым намылился! И, то ли пузырьки лимонада ударили в голову, то ли известие так повлияло, но вдруг он порозовел и воспрял духом. Веня понял, что теперь, оставаясь «за главного», ему и решать! — чувство, надо сказать, сколь пьянящее, столь и тревожное. Необходимо начать разработку плана «летней кампании»! Вот только… Да, экзамены совсем не кстати.

— Ну а с дачниками, всё ж, как решил? — дедушка, перехватив бабушкин взгляд, наполнил стопку по новой. Дядя Алик теперь даже и для виду не сопротивлялся. Он лишь подцепил кусочек селёдки в масле и аккуратно переложил его в тарелку. А потом, подумав, словно собираясь с мыслями, добавил и шмат копчёной колбасы.

— Да в этом году всё то ж, а после… Есть один на примете… художник. Снимает поблизости, а теперь вот подешевше ищет… Одну комнатёнку, пожалуй, сдам. Ну, будь здоров, сосед! — и «кувыркнул» стопку.

Проводив гостя, Веня осведомился о цели его визита. Вот уж третий раз навещает с осени. — Видимо, неспроста…

— Зачем приезжал, говоришь? — заулыбался дедушка, — ясно дело, зачем! Седьмой класс кончаешь, пятнадцатый годок тебе, сынок… А и Тоньке его то ж… Смекай! Вот и приезжает. Женихом ты скоро будешь. — И все дружно рассмеялись.

Веня этому особого значения не предал. Эк куда хватили! — Женихом! Когда там ещё… А вот экзамены, те уже через два месяца: два письменных и устный… И хоть отличником был всю дорогу, а всё ж боязно как-то: экзамены впервые в жизни!

Александровка, близ Сестрорецка

1967 год, лето

На дачу приехали в конце июня! Всё благополучно завершилось: экзамены сданы, — опять отличник! Но, расслабляться нельзя: в августе снова сдавать. Дело в том, что Венина школа была семилетней; и на семейном совете решили, что ему лучше поступить в техникум. Так что свободного времени оставалось месяца полтора от силы, и Венька решил не терять времени даром.

Прежде всего, согласно его плану, следовало установить слежку за капитаном, да вот только в городе он, — отпадает, значит. А, с чего же тогда начать? Ему чутьё подсказывало, что начать следует — с поля.

Борька с родителями дня на три умотал куда-то на экскурсию, и Вене пришлось открывать полевой сезон в одиночку. Подсобив разложить вещи по углам, натаскав воды из колодца, сходив в магазин за продуктами, Венька, наконец, освободился. С лёгким сердцем, трепетавшим однако, словно воробей в клетке, — сколько ж месяцев мечтал об этой минуте! — он направился… нет, не в поле, — на свидание с полем!

Перейдя Горский Ручей по мостику в два брёвнышка, он очутился в поле. Опоённый дурманом пространства, замешанным на терпких ощущениях долгожданной свободы, Веня остановился, заворожённый, вдохнул полной грудью чистый полевой воздух и пошатнулся, будто пьяный. — Вот она, свобода! Вот оно, его поле!

Парочка жаворонков в небе, будто пытавшихся перепеть друг дружку, выводила на разные лады свою старую-престарую песенку, — как-то дедушка напел даже её, — и насколько же птичья мелодия соответствовала нехитрым и мудрым крестьянским словам: «му-жи-ки-и-и-и, ду-ра-ки-и-и-и, жги-те-се-но-ско-ро-ле-то»!

Ах, как здорово, как хорошо! Венька направился по тропинке, забиравшей вправо. Она выведет на дорогу, разбитую колёсами трактора, а та поведёт в лес, огибая старые развалины… Те самые. Взобрался на холмик близ дороги и вновь оглядел родное поле. Достал маленький туристический бинокль, подаренный по окончании седьмого класса, и, настроив его, оглядел окрестности. — Никого.

Ему хотелось прямёхонько направиться к развалинам и как следует всё там осмотреть: может, изменилось что за год. Поразмыслив, решил, что лучше это следует сделать завтра, — уж больно пустынно и неуютно сегодня как-то в этом уголке поля, да и время, четвёртый час. А сегодня лучше уж обойти всё поле и насладиться первым днём знакомства, ведь целый год не виделись! Вот только… Вот, разве что взглянуть разочек на них, на эти таинственные развалины, со стороны леса…

Веня, пройдя по дороге к лесу, свернул налево и по малоприметной тропке направился к предлеску. А там, сделав небольшой крюк, можно подойти к постройке совсем близко, оставаясь незамеченным.

Но чем ближе приближался он к лесочку, тем неспокойней становилось как-то, будто следил за ним кто. Остановился и огляделся. Лишь верхушки деревьев едва шумели да лесной голубь заворковал в глубине леса. И никого! Может, обратно повернуть? Там, сзади, залитое солнцем поле. А здесь…

Зайдя в пpедлесок, он сквозь ветви тоненьких беpёзок увидал замечательную pовненькую полянку. Таких уютных полянок много в перелесках, но эта отличалась яркостью зелени и почти безукоризненной ровностью поверхности. Она так и манила к себе: зайди, отдохни… насладись тишиной и покоем! Раздвинув ветви, Веня собрался уж было выйти на полянку. Сделал шаг, как вдpуг…

— Пи-и! Пи-и! Пи-трик! — услыхал он вдруг над самой головой столь знакомый ему птичий крик! На него, словно с неба свалившись, налетел чибис, чуть не задевая головы и издавая пpонзительные кpики!

Он застыл на месте, заинтеpесованный птицей, — гнездо у неё здесь, что-ли? — и pешил зайти на полянку с дpугой стоpоны. Однако, птица и не собиpалась оставлять его в покое, налетая снова и снова. Вернулся на тропинку, — чибис продолжал атаковать. И лишь когда отошёл назад на порядочное расстояние, чибис оставил его. Постояв немного, вновь решил испытать судьбу. Но только приблизился к полянке, лишь сделал несколько шагов… — и всё снова повторилось.

Уже направляясь к дому, Венька вновь и вновь обдумывал странное поведение птицы: как же это походило на тайный знак, посылаемый ему полем! А если так, то от чего поле предостерегало его? Какая опасность затаилась в этом предлеске? С такими мыслями он провёл первый день, с ними же и заснул.

Утром, наскоро позавтракав и выполнив свои нехитрые обязанности по хозяйству, Веня снова намеревался пойти в поле. Развалины и предлесок тянули его теперь с необъяснимой силой.

— Сынок, а ты не забыл, что нонче за керосином сходить надобно? — напомнил ему дедушка. По четвергам в Александровку привозили керосин, а сегодня как раз четверг.

–…Не, не забыл, — ответил Венька без особой радости. О том, что сегодня «керосиновый день», он, конечно же, и не вспомнил. Но делать нечего. Взяв шестьдесят пять копеек (чтоб без сдачи), две жестяные пятилитровые цилиндрические банки с маленькими крышками-колпачками и дугообразными ручками, он отправился. Запас керосина, с четверть банки, у них оставался с прошлого лета, но раз уж старшие говорят… А старшим перечить в те добрые времена ещё не было в моде.

Встав в очередь и поставив свои баночки рядышком с другими, почти таким же, он стал прохаживаться вдоль улицы взад-вперёд, обдумывая план предстоящих действий и размышляя о вчерашнем происшествии.

— Гляди, гляди! Щас она его задерёт! — какой-то старик в тренировочном костюме указал тростью на маленькую рыжую собачонку, пулей вылетевшую из соседнего садика за таким же рыжим сибирским котом. Бедный кот юркнул в канаву и, перевернувшись на спинку, выставил все четыре лапы, готовясь встретить неприятеля. Собачонка же, подбежав, прыгнула на кота в канаву и стала валять его, поддевая носом. И при этом в полной тишине!

— Да что Вы! — пожилая женщина в ситцевом платке, видимо соседка, успокоила старика, — они уж лет десять так играют. Каждое утро. И, действительно, лишь только хозяйка окликнула заигравшихся домочадцев, кот и собачка тут же выскочили из канавы и, отряхнувшись, мирно потрусили обратно в свой садик.

«Сельская идилия, — улыбнулся Веня, — вот они, маленькие радости деревенской жизни!»

В это время подошла девица и поставила свою банку за Венькиными. Он окинул её быстрым взглядом: высокая, симпатичная, в скромном платьице, закрывавшем колени… Вроде бы и видал её где-то, да вот где только… — И тут услыхал знакомое урчание керосиновой полуторки, а чуть погодя «керосинный Джо» возвестил посёлок о своём прибытии бодрыми звуками жестяного рожка.

Наполнив банки, Веня поплёлся домой, но… но где же он, всё-таки, её видел? Этот вопрос вдруг вырос до таких размеров, что даже заставил обернуться. Обернулся: незнакомка в это время уже закрывала банку и расплачивалась за керосин… Он даже и не заметил, как поле, развалины, перелесок… — ка всё это отошло на второй план. Он заметил лишь, что она расплатилась и вот уже шла в его сторону… и что это его каким-то непонятным образом почему-то волнует!

Поставив свою ношу на землю, за тополями, росшими вдоль улицы, и, подождав, пока девушка пройдёт мимо, он последовал за нею на безопасном расстоянии. Ведь, интересно ж было хотя бы узнать где она живёт. Ну а дома… дома потом можно будет сказать, что очередь была длинная.

Венька весьма удивился: а, идут-то они прямёхонько к его дому. Остановившись невдалеке, подождал немного и… и вздохнул с облегчением, — незнакомка, миновав их двор, дошла до Горского ручья и, свернув налево, скрылась за густым кустарником. Шпионить не решился: тогда пришлось бы идти мимо своего двора, а потом объяснять… Да ну её! В следующий раз он её непременно встретит. А нет, так другую…

И тут ему вспомнилось, что дедушка сказал по поводу визитов дяди Алика. Он вспомнил про Тоньку. Что ж, девчонка и ничего, вроде… пристаёт, правда, к нему не по делу, с вопросами дурацкими лезет, а то и подсобить попросит в чём-нибудь. Да только… Вот только знают они друг дружку, как облупленные. И всегда-то она под рукой, и всегда-то во дворе… и следить не надо. — Что ж тут интересного?!

— Венюшка, где ты долго так пропадал? — услыхал он бабушку, — заждались уж. Помоги-ка, вот, Ульяне керосинку наладить…

В поле ему так и не удалось выбраться: тёте Ульяне понадобилось сменить фитиль в керосинке, а новый как назло куда-то задевался; вот и пришлось рыться в бабушкиных припасах. А потом провозился, пока вставлял… а там снова в магазин, — Тонька, дура, зачем-то сообщила бабушке, что сосиски дают, после обеда завезли, — а в магазине очередь длиннющая…

Спал плохо. Размышлял, с чего начать новый «сезон». Жаль, Боба нет! А то они бы с ним обязательно с планов начали. А потом бы они… А что, в самом деле, потом? — Продолжать копать? Эх, вдвоём копать было б куда веселей, а то одному! Венька представил себя, одного с лопатой, среди развалин, у самого леса, — бр-р! — нет, надо как-то иначе. Дядю Алика, что ли, подключить? Не, не годится: за ребячество может принять, да ещё и на смех подымет.

Лишь под утро, ничего толком не надумав, забылся он неспокойным сном. А проснувшись, решил сперва сходить в поле и хорошенько обследовать развалины. А почему, собственно, развалины? Да по кочану! Ведь, надо ж было с чего-то начинать. Да и голова какая-то тяжёлая после дурного сна…

Вот он и в поле, наконец. По тропке вышел на дорогу, ведущую в лес, и, дойдя до того места, где дорожка круто забирала влево, огибая на почтительном расстоянии развалины, остановился. Задумался.

«Вот, просто взять и пойти туда? — Ну, нет! Так и дурак поступит. Бинокль напрасно, что ли взял?» — Отработанным движением он ловко вытащил бинокль, подкрутил окуляры и оглядел развалины. Вроде, никого.

Вдруг, до его слуха донеслись приглушённые удары камней друг о друга; снова прильнул к биноклю. На этот раз он заметил движение за обвалившимися стенами старинной постройки и решил подойти к развалинам с другого края, со стороны леса: оттуда его точно никто не засечёт. Вновь услыхал звуки ударяющихся камней. Теперь, как ему показалось, камни ворочали в другом углу постройки… Открыто идти к развалинам было, и вправду, ни к чему.

Веня уже вошёл в предлесок, примерно там, где позавчера напал на него чибис, и остановился, прислушавшись. И, то ли на тяжёлую голову с недосыпу, то ли ещё по какой причине, как-то неуютно стало и даже тревожно. А тут, вдобавок, где-то впереди, ещё и ветка треснула сухая… а потом снова.

«Нет, сегодня явно не везёт, — подумал Венька, — завтра попробую, да пораньше», — и уже решил было повернуть обратно, как вдруг… — Вдруг впереди что-то хлюпнуло и тут же послышался несильный приглушённый вскрик:

— А-а! — а через две-три секунды, уже испуганный, чуть дрожащий и более громкий: — Помогите! Помогите!

Венька бросился на крик…

Ленинград

1967 год, лето

Звягинцев глянул в зеркало. «Ну и образина!» — ужаснулся он собственному отражению. Подошёл к столу и вновь наполнил водкой гранёный стакан. На тарелке надкушенный кусок хлеба и солёный огурец прошлогоднего посола, — всё, что осталось из закуски! Юрка скоро вернётся из магазина, что-нибудь принесёт. Но, что он может купить на оставшиеся деньги?! С кривой ухмылкой Звягинцев чокнулся с собутыльником и залпом осушил стакан. То же самое проделал и его приятель из зазеркалья, или почти то же самое, если учесть, что он был левша…

«Надо взять себя в руки, — подумал капитан, а то недолго и…» — он вновь усмехнулся. Да! Это поле подкосило его под корень! Столько лет поисков, столько надежд, и всё псу под хвост! А, собственно, сколько же лет он прокопался в этом проклятом поле? Прикинув, присвистнул: вот уже девятый год! А, может, не там ищет? — Эта мысль приходила ему в голову не раз. Раньше он гнал её от себя, понимая, что, приняв её, он таким образом распишется в собственном бессилии, в зря потерянном времени. Сейчас же она стала приходить ему особенно часто, становясь палочкой-выручалочкой, единственной ниточкой, связывавшей с действительностью и заставлявшей хоть как-то ещё оставаться на плаву. Да! Вложив в голову эту мысль, судьба давала ему шанс и, быть может, последний!

После окончания поиска взрывоопасных предметов капитан резко изменился. Начал пить. Нередко даже на службе. С женой разругался в пух и прах и переехал жить в город, в квартиру, оставшуюся от родителей. Татьяна Аркадьевна, силясь удержать мужа от окончательного падения, упросила сына пожить летом вместе с отцом, а сама осталась с дочкой в Александровке. Она, всё же, не оставляла надежды спасти мужа и вернуть его к прежней семейной жизни; да и сам он, между запоями, божился, что к осени придёт в норму. А пока они с дочкой терялись в догадках, не находя сколь-нибудь внятного объяснения столь разительной перемене, произошедшей с ним…

Александровка, близ Сестрорецка

1967 год, лето

Екатерина успешно закончила седьмой класс и, вообще-то, намеревалась пойти в восьмой, но перемена с её отцом спутала карты и нарушила семейные планы. Теперь они с мамой решили: ей необходимо быстрее вставать, что называется, на ноги, а для этого, — куда ж ещё податься девчонке! — надо поступить в медицинское училище. Потом же, если повезёт… — ну да что там загадывать! — а кусок хлеба в кармане лишним никогда не будет.

В тот июньский день Катя, как и обычно, была дома одна. До прихода матери, — а Татьяна Аркадьевна работала в Сестрорецке, в Исполкоме, и возвращалась часам к семи, — надо было успеть выполнить кучу домашних поручений: убраться в доме, полы помыть и на огороде полить грядки, и в магазин успеть… Да что там, вести хозяйство, когда огород в восемнадцать соток, это непросто, очень даже непросто.

Она подвернула фитиль у керосинки, — вот ещё и картошки наварить надо, — и вспомнила, как вчера ходила за керосином, как увидала его… и лёгкий румянец сделал её личико ещё более привлекательным. Значит, он приехал, наконец…

Екатерина вошла в комнату отца. Поправила стенное зеркало, мельком взглянув на своё отражение, — ещё бы чуток позагорать, и с лицом полный порядок! — оглядела шею, покрутив головой, и, убедившись, что и здесь, вроде… присела на диван.

Прежде всего надо прибраться на отцовском столе. Беспорядок на нём, — блокноты с исписанными карандашом грязными листками, какие-то старые, пожелтевшие от времени бумаги… — заставил Катю вспомнить тот день перед отъездом отца в город. Она со вздохом опустилась на стул, сложив руки на коленях, и задумалась…

Катя взяла одну из этих бумаг, свёрнутую вчетверо, и развернула. Пожелтевший лист, протёршийся на изгибах, был исписан чернилами, порядком выцветшими, таким знакомым ей угловатым отцовским почерком. Она сложила листок и вернула на место, аккуратно поправив стопку блокнотов и тетрадок. Взяла другой… Хотела его тоже положить к первому, но, чуток помедлив, — взгляд её выхватил из текста дедушкину фамилию, — решила прочесть.

На этом листке, — она снова узнала отцовский почерк, — каким-то родственником (видимо, отец переписал всё это с более древнего документа) сообщалось, что искать (а что именно искать?) следует у озера, на холме, у старого дома…

Кровь бросилась в лицо, дыхание перехватило. Значит, вот в чём дело! Отец, действительно, что-то искал в поле… И совсем не по долгу службы! Но что искал? Зачем? — Катя не могла найти ответы на свои вопросы. Волнение не проходило.

Взяв себя в руки, она, быстро пробежала оба листка, — других просто не было, — и поняла из них, что у развилки тропинок близ озера, на холме, у каких-то там развалин что-то спрятано. Вот, в сущности, и всё. Видимо, начальный документ содержал более подробные сведения, а в листках этих лишь одни обрывки. И вдруг её пронзила мысль: «А если это и есть причина теперешнего состояния отца? Тогда разбираться придётся самой.»

Пока ходила в магазин, занималась домашним хозяйством, мысль эта не покидала её и усиливала и без того тревожное состояние. Развилка тропинок… старый дом… Ну, где развилка дорог, она знает, — прямёхонько у развалин… А вдруг развалины и есть тот старый дом? Катя поймала себя на мысли о поле.

А, собственно, идёт ли речь о здешнем поле? Может, имеется в виду какое другое место? Но, другого места она не знала и, кроме того, её отец… — он ведь именно здесь искал… — короче, Катя решила, что загадка перемены, случившейся с её отцом, кроется именно в здешнем поле. К тому же, поле это как раз и находится близ озера.

Наконец, все дела переделаны, и она в поле. Знакомой дорогой, — столько раз по ней хаживала, когда хотелось позагорать вдали от людей! — Катя подошла к развалинам. Уже оказавшись близ них, она вдруг поняла с досадой, что день выдался неудачный: в развалинах кто-то копошился.

«Похоже, опять этот чудак с мольбертом, — подумала со злостью, — неужто на озере хороших видов не найти, а обязательно сюда переться!» И это, действительно, был он, — Екатерина тут же узнала его по мелькавшей среди развалин детской панамке. Вскоре она заметила и мольберт, брошенный у кустов. Ну что ж, ей сегодня явно не везёт, хоть позагорать до прихода матери, а заодно и продумать всё как следует. Но загорать на излюбленном пригорке, близ развалин, на виду у этого старика, не хотелось, и Катя решила найти другое местечко, где-нибудь, в предлеске.

Свернув влево от развалин, она углубилась в лесок, где так много замечательных уютных уголков. Вскоре за невысоким березняком обозначилась небольшая прогалина и, раздвинув ветви, Катя увидала чудесную, почти круглую, уютненькую поляну, которую со всех сторон обступили берёзки. Вот тут она и позагорает часика полтора.

Нырнув под ветви берёзки, она шагнула на полянку и… — и с ужасом почувствовала вдруг, что земля уходит под ногами! Затем что-то хлюпнуло, и Катя опомниться не успела, как провалилась по пояс. Она оцепенела от ужаса и лишь заметила краем глаза, как трясина заколебалась, и по ней поползли медленные волны…

— А-а! — лишь и смогла она выдохнуть из себя, не соображая, что делать. — Помогите… Помогите!

Екатерина высвободила руки, облепленные болотной тиной, и попыталась дотянуться до тоненького ствола чахлой берёзки, однако её движение лишь усугубило и без того отчаянное положение: она погрузилась в болото по грудь. И вот в эту страшную минуту… — ей показалось, что само Провидение поспешило на помощь:

— Погоди, я щас, — и какой-то парень, невесть как оказавшийся здесь, мигом снял ремень и, обмотав его вокруг кисти, бросил другой его конец Кате. Левой рукой он обхватил берёзку у корня, а ноги его уже по колено увязли в жиже! Попытка не удалась. Не хватило каких-то полуметра!

Её искажённое ужасом лицо, походившее скорее на лицо женщины, а не девчонки, теперь однако, выражало не только ужас. На нём появилось ещё и удивление, смешанное с надеждой! На лбу и щеке, — она даже и не пыталась очистить их, — лепни болотной тины и ряски!

Вторая попытка оказалась более удачной…

Вскоре они сидели на пригорке близ дороги и девушка, — насколько же отчаянье старит человека! — дрожа всем телом, наспех обтирала мокрым платком лицо и руки.

— Спасибо, Веня! — произнесла она чуть слышно. — Как здорово, что ты здесь оказался! А я думала, что уже…

— А… а откуда Вы… ты меня знаешь? — спросил Вениамин, только сейчас, узнавший в девушке вчерашнюю незнакомку с керосиновой банкой.

— Так соседи ж мы, — ответила она, чуть улыбнувшись, — меня Катей зовут, и мой отец у Олега Петровича молоко покупал. Да и я как-то заходила прошлым летом, и ты меня о чём-то спрашивал даже. — Забыл?

«Катька Звягинцева! — осенило его, — вот она какая стала-то за год, и не узнать даже!… Красивая!»

— А сейчас покупает? — спросил он так, чтобы скрыть волнение. Всё тело охватила какая-то непонятная, неуёмная дрожь.

— Не, он в городе живёт… лечится. И Юра с ним там. А я тут, с мамой.

— Послушай, а зачем тебя в болото понесло? Я позавчера… — и тут он рассказал о том, что приключилось с ним два дня назад, о чибисе, который, выходит, — да, он пришёл теперь к такому выводу! — спас его.

— А они частенько и надо мной летали, — удивилась Катя, — да я не придавала этому значения. Думала, от гнезда отводили…

— Или от болота… — задумчиво произнёс он. Теперь, что бы там ни говорили, он верил в это.

— Так, зачем же ты здесь, оказалась? — он снова задал этот вопрос, чтобы хоть как-то завязать разговор.

— А зачем ты со своим приятелем прошлым летом здесь целыми днями копался, — а? Я в бинокль всё видела!

— Да так… — не нашёлся, что сказать, Венька.

— Ну и я так! — Они помолчали.

— Здесь многие копаются. Вот и сегодня… — начал он и не договорил. Катька, похоже, наблюдает за всеми, кто роется здесь. Ведь, и отец её тоже…

Затем, спросив о Василии Матвеевиче, он узнал, что тот серьёзно болен… и почувствовал, что Кате об этом говорить не очень-то хочется. Значит, план его, основанный на слежке за капитаном, требовал серьёзной корректировки.

Яркое июньское солнце делало своё дело, — вскоре одежда подсохла. Кате нужно было домой, и она, встав, протянула Вене руку. Он тоже встал, не зная как себя вести. Ему почему-то хотелось задержать Катю ещё, ну хотя бы ненадолго. Но в голову, как назло, ничего не приходило. Да и вообще, он чувствовал себя дурак дураком.

— Спасибо тебе, Венечка, — произнесла она тихо. И вдруг, быстро чмокнув его в щёку, убежала. Ошарашенный, он так и остался стоять на дороге, даже и не сделав попытки её догнать. Лицо пылало, мысли путались, в голове вертелось: «Венечка…» В блаженном состоянии он побрёл домой.

Первый в жизни поцелуй… Он спутал все карты! Теперь Вениамин, забыв о главной задаче, целыми днями крутился возле дома. Даже приезд Борьки, — а он с родителями ездил в Таллин, — не смог вывести Веньку из этого состояния. Ему нетерпелось вновь увидеться с Катей, и он неусыпно наблюдал за её домом. Вдруг она пойдёт в магазин… — и вот тогда… А что тогда? Он даже не знал, о чём будет говорить с ней! Ему просто хотелось видеть её, и всё!

Нет, не всё! Ему вдруг захотелось и самому выглядеть настоящим мужчиной! — Этаким… Вот, надо бы и брюки погладить, и рубашку… а то ходит как охламон, хоть стой, хоть падай!

— Бабушка, а где у нас утюг? — он твёрдо решил начать жить по-новому.

— Господи, Иисусе Христе! — только и произнёс дедушка. Никак платье своё гладить надумал? А то ходит по Александровке, чучело чучелом! Рубашка, та аж с грязи сломивши, как у Берда на заводе!

— Сперва постирать надо штаны-то с рубахой, а потом уж гладить! — наставительно сказала бабушка. — Ужо ж я в понедельник…

— Не, бабусь, я сегодня хочу, сам.

— Ну, сам с усам! Стирай, кыль хошь, сейчас мыло хозяйственно сыщу. — И бабушка открыла кладовку. И Венька, — впервые в жизни! — выстирал брюки с рубашкой и повесил их сушиться на верёвке, во дворе. А потом выгладил. Коряво, правда, со складками во многих местах, но дедушка одобрил, — сойдёт.

И с чего такая блажь нашла, — стирать, гладить? Сказал бы кто год назад, что придётся ему этим заниматься, ни за что б не поверил! — Да! Первый поцелуй…

— Веник, — Борька подсел на скамейку, — а чего ты стирать штаны-то выдумал? И погладил даже! Ведь мы же в поле снова в земле вымараемся. Я всё лето в этом костюме ходить буду. Ну в Таллин съездить, — другое дело, а здесь, на даче…

— Не, Боб… — Веньке сейчас было не до поля. Ему хотя бы ещё дней пяток во дворе поболтаться, — копать бесполезно, сперва надо подумать хорошенько… А ты-то как съездил? — постарался перевести он разговор на другую тему.

— Да так… — в гостиницах не устроиться, пришлось на вокзале кантоваться, для транзитных пассажиров. И то не хотели пускать: мест нету, и всё тут! Отец пятёрку в паспорт вложил да сказал, что из Ленинграда мы… — тогда подействовало. А то, — нивкакую! Вот так-то за границей!

— А что подействовало, — пятёрка, или что из Ленинграда?

— А то и другое, вроде. Старушка, дежурная, сказала, что москвичей и за десятку бы не пустила! А ленинградцев уважают ещё…

Знаешь, я тут ходил к развалинам… Копается там кто-то. Вот нам и надо последить, а самим копаться как-то… Да и Василий Матвеич так ничего и не нашёл, заболел даже. Дядя Алик рассказывал…

— Ну, давай, сходим и поглядим, кто там копошится, — согласился Боря. — Вот, завтра и сходим. — На том и порешили.

На другой день, — не всё же Катьку дожидаться! — друзья отправились к развалинам. Денёк выдался хороший, солнечный. В такие дни только и любоваться природой — где-нибудь, на озере или на заливе! Не доходя до цели метров сто, ребята, не сговариваясь, убавили шаг и перешли почти на шёпот. Настораживала сама тишина… гнетущая какая-то, липкая, неприятная.

— А давай, Веник, вот так, сходу… — Боб не договорил: оба заметили вдруг, как в проломах стен древнего строения мелькнуло белое пятно!

— Там кто-то есть… Обогнём-ка, Боб, слева и со стороны леса поглядим, уж больно интересно. С той стороны стена обрушилась, мы всё увидим, а нас — никто.

Друзья так и сделали. Они, молча и стараясь не очень шуметь, продрались сквозь кустарник и подошли к полуобвалившимся стенам древнего строения так близко, что, казалось, протяни руку и…

— Тра-та-та! Тра-та-та! Вышла кошка за кота! — услыхали они чью-то незатейливую песенку и, осторожно раздвинув ветви, увидали забавного старика в белой детской панамке.

— Это… художник! Он снимает у соседей Звягинцева… — прошептал Венька. — Он-то и крутится здесь целыми днями, будто места красивше нет! Картинки рисует.

Ребята заметили и желтоватый мольберт на треножнике, к которому старый художник подходил то и дело и кисточкой наносил короткие мазки. Подойдёт, тыкнет кисточкой, а потом глядит подолгу на свою мазню, наклоняя голову то влево, то вправо.

Боб толкнул Веньку в бок. — Сваливать будем, или… — он не успел докончить свою мысль, как вдруг…

— Эй, ребята! Идите сюда, чего стесняетесь? — обратился к ним старик, сняв очки и хитровато щуря глаза. Делать было нечего, приходилось принять приглашение…

Новый дачник, снимавший комнатёнку с верандой у соседей Звягинцевых, маленький толстенький очкастый старичок, — он походил скорее на историка или ботаника, но только не на художника. В белой детской панамке, — ему бы ещё сачок в руки! — уходил он с неразлучным мольбертом утром, а домой заявлялся лишь к обеду. Пообедав же, вновь исчезал, уже до вечера. И где целыми днями шлялся, где пропадал?

Вечерами его частенько видели на пешеходной дорожке, близ озера: примостится где-нибудь с мольбертиком и наносит редкие мазки акварели на лист, подолгу разглядывая свою мазню. Днём же его можно было встретить лишь в поле, и то невзначай. Здесь его привлекали места, не совсем… скажем, популярные: болота, участки леса с замшелым валежником, древние развалины и прочая рухлядь. Вот и сейчас…

Художник смешал краски, зелёную и жёлтую. «Настоящие мастера, — вспомнил он, — когда смешивают краски, наносят первый мазок на камзол… а мне… — старик наложил мазок на плотный лист ватмана, — а мне придётся вот так», — он долго разглядывал буроватое пятно и затем удовлетворённо хмыкнул. Похоже, вышло что надо!

Семён Ильич вновь оглядел развалины. «В таких местах и происходили шабаши ихние… Да и тропа сворачивает загодя недаром: боятся люди заходить-то сюда. Вот, не знают наверняка, а чувствуют… Ну, поработаю здесь два-три денёчка, а после, — он установил мольберт поудобнее, — а там нехудо бы и на Глухое наведаться. Там, ведь, тоже…» — Он застыл с кистью в руке. А с чего же, собственно, всё начиналось?

Началось же всё это давно. Ещё будучи студентом института Культуры, заинтересовался Семён бытом и народными преданьями древнего населения Северной Ингерманландии, а точнее, северо-западной её части.

Северная Ингерманландия… Некоторые считают столицей её город Туаксава (нынешний дачный посёлок Токсово), другие же переносят её западнее… — к старой финской границе, к реке Сестре…

С более обжитóй, Южной Ингерманландией, было понятнее. Её столица, Саара-мойза, окрещённая новгородцами по созвучию и без особых затей в Царскую Мызу, а потом и вообще, чтоб без дураков (ох уж эти русские!), — в Царское Село, сохранила и быт и традиции… И не даром же к югу от Невы, на Лысой горе, что в Пятигории, близ Дудергофа, можно ещё и сейчас обнаружить остатки древнего кладбища с финскими или похожими на финские фамилиями на камнях!

И там же приметы более поздних эпох: остатки строений Главного полигона русской армии, на брёвнах которых, разбираемых садоводами для строительства дач, кое-где можно было заметить вырезанные ножом и почерневшие от времени: «поручик Бенкендорф… корнет Лермонтов…».

И не даром же Можайский в тех местах проводил испытания первого в мире «самолёта», заметка о которых появилась сперва в «Сатириконе», что какой-то там чудак… а потом уже, в советское время… что первый в мире!

Семён объездил тогда всё Пятигорие в поисках следов былой культуры. Был он и на Вороньей горе, на которой во время блокады Ленинграда размещался немецкий наблюдательный пункт (до сих пор от него, в зарослях орешника, остались элементы подъёмных механизмов на бетонных столбах с вращающимися без скрипа и скрежета, — крупповская сталь, немецкое качество! — колёсами на подшипниках. А рядом, — ржавые, заклинившиеся и заменяемые каждый сезон «современные» подъёмники для горнолыжников!). Бывал и на Ореховой, что совсем рядом, — с которой в конце лета увозят груды лесных орехов в корзинах, а то и просто, в наволочках! Переходил по плато (а именно, на нём и стояли огромные орудия, обстреливавшие Ленинград во время блокады!) и на Лысую гору…

Семён Ильич задумался… А задуматься было над чем! Ведь, эти места, — вся нынешняя Ленинградская область! — в 1617-м году, ещё при царе Михаиле Фёдоровиче, по Столбовскому договору (до сих пор стоит памятный камень близ села Столбово, что в приладожье) отошли к шведам. Присоединены же к России они были лишь в 1721-м году, по Ништадтскому договору. И выходит… А то и выходит, что Великий Пётр строил столицу Российской империи не просто «на болоте», а на болоте, что на шведской территории! — Вот потому он и был Великим! Художник ухмыльнулся.

А потом… Потом он как-то очутился в картографическом отделе, в Публичной Библиотеке, и вот там… — ему вновь вспомнились далёкие деньки юности, — там, в отделе картографии, попалась на глаза старинная карта: долина рек Сестры и Чёрной. На ней озера Разлив не было и в помине (оно появилось после 1721-го года, когда английский плотинный мастер Венедикт Бэер, выписанный Петром, сделал плотину для оружейного завода). И вот на той карте были помечены места капищ древних ингерманландцев! И если наложить ту карту (вернее, кальку с карты, сделанную им ещё тогда) на современную карту-километровку, — он уже много раз проделывал это в поисках ответа на свои вопросы, — места древних капищ удивительным образом совпадают с развалинами: и здесь, и там, на Глухом озере…

«Удобнейшие места для захоронения кладов! — подумал он, — легенды живучи, и передаются они лишь устно, обрастая всякой всячиной, а поэтому люди такие места обходить стороной норовят.»

Одиннадцатый год он здесь дачу снимает, и лишь в прошлом году в развалинах кто-то копаться начал… сперва военные с миноискателем, а затем… эти сорванцы. Вот и сегодня… Интересно, что они затеяли? Лопат нет, копать не будут… Значит… — Значит, они пришли просто понаблюдать, что здесь происходит. Проследить, вот, за ним, к примеру. Да! Любознательные ребятишки, ничего не скажешь, а главное, смелые!

«А если они задумали что против меня? — эта мысль заставила художника поёжиться и оглядеться: один в поле, у леса, где люди не ходят, а лишь хулиганы отъявленные, которых не испугать ничем! Вот влип-то!» Но тут же сообразил: в этом случае как раз и следует инициативу взять в свои руки. И, не медля!

Старик успокоился и внутренне собрался. Что ж, развеяться не помешает… А потом, ребятишки эти, похоже, и не хулиганы вовсе, а очень даже симпатичные: нет чтоб на озере плескаться, так они по развалинам… которые и взрослые-то обойти норовят…

Катя не понимала, что с нею происходит. Да! Ей очень хотелось с ним встретиться, но… а, как же она встретится-то с ним теперь, если?… Она подошла к зеркалу и показала язык двойняшке из зазеркалья, скорчив мину. Та тут же отреагировала, проделав почти то же самое. Что ж, ей снова придётся избегать встреч, вот и всё.

Она взяла бинокль и отправилась в поле. Там, на любимом пригорке, ей никто не помешает наблюдать… Издали. Подойдя к развалинам метров на сто, Катя остановилась в нерешительности за кустами, — вдруг там кто-то есть? Навела бинокль на лес и подкрутила окуляры. Затем навела на развалины… Там, определённо, кто-то есть! Она досадливо поморщилась и, повернув обратно, медленно побрела к посёлку.

Солнце припекало. Эх, сейчас бы мороженого! И Катюша решила сходить в Тарховку, в магазин. Там, в отличие от Александровки, мороженое бывало двух сортов: эскимо и в вафельных стаканчиках.

Купив вафельный стаканчик, Екатерина прошла зачем-то к платформе, потом, будто одумавшись, повернула обратно, — мимо развалин усадьбы Стенбок-Ферморов, вдоль забора с лозунгом: «Ленинскую политику КПСС — одобряем!», мимо постамента Ленину под пятью огромными буквами… и с пустой бутылкой из-под пива у каменной руки вождя, — и вышла к озеру.

Дорожка змейкой вилась вдоль озера, с каждым поворотом открывая изумительные виды северной природы. Погода замечательная! Тёмно-зелёные сосны и ели чётко выделялись на фоне голубого неба, словно ретушированные. На ветерке шумели метёлками камыши; утки-нырки занимались промыслом: нырнёт вдруг, а вынырнет секунд этак через пятнадцать, где-нибудь, метрах в двадцати…

«Озеро… А в этих местах есть ещё одно… — Глухое. И всего-то в каких-нибудь шести-семи километрах отсюда. А что если в тех бумагах… — у Кати перехватило дыхание, — а что если… вот, прямо сейчас?!…»

Постояв немного, — солнечные блики весело играли на воде, рассыпаясь на множество искорок, — медленно поплелась Катя по дорожке вдоль озера, к Музею-шалашу Ленина. Мать должна вернуться лишь к вечеру, и времени достаточно: ещё полдень.

К музею идти не хотелось, да чего там смотреть: жалюзи на окнах финские, кондиционеры из Швеции… один лишь Ленин русский, да только и он тоже… говорят… А вот, о Зиновьеве, — о том ни словечка, будто и не было его там!

Катя обогнула экспозицию справа, пройдя через небольшой посёлок обслуживающего персонала музея, — кирпичный дом на несколько квартир, да котельная, — и затем опять вышла к Разливу. Здесь асфальт кончался и начиналась грунтовая дорога, которая вела в Дибуны, всего каких-нибудь пятнадцать километров.

Далее можно выйти к устью Чёрной речки. Места отменные: дорога идёт пóверху, а Разлив плещется внизу, меж гранитных обломков и валунов. На дороге пустынно: ни машин, ни туристов. И лишь болотистый лес справа. Дальше дорога поднималась на пригорок, а там будет карьер, а справа — Глухое озеро, то самое… Неуютное местечко, кругом болота.

Катя прошла по дороге уже с полкилометра, и всё вдоль берега Разлива. Слева обрывистый берег, справа, — болотистый лес. Дорога пошла в гору, как раз в том месте, где Разлив, сужаясь, принимал в себя воды Чёрной речки. Местность стала ещё более привлекательна: болотистое редколесье сменили сосны и ели на песчаной возвышенности, а на пригорках справа, — костяника и веточки плавуна.

«Вот здесь, похоже, и надо подняться да поглядеть, что там, — подумала Катя, — а то дальше не хочется зря переться-то».

Поднялась на холмы, справа от дороги. Огляделась. За поросшими редколесьем и костяникой холмами в глубокой низине расстилалась гладь лесного озера. Она мерцала словно тусклое зеркало, — ни волн, ни малейшей ряби! Ветер с Разлива сюда, за холмы, не долетал. Отделённое от Разлива на западе перешейком шириной с полкилометра, оно со всех остальных сторон было окружено болотистым лесом. И лишь с севера к нему вела узкая грунтовая дорога, отходившая от той, по которой только что она шла. Озеро невелико: с северо-запада на юго-восток оно простиралось примерно метров на шестьсот — семьсот, а с севера на юг — и того меньше.

Она спустилась к воде. Здесь, в низине, было тихо и спокойно, пожалуй, даже в самую ветреную погоду; и птиц не слышно, и уток не видно. — Ни даже всплеска рыбы! А ведь, на Разливе… — А здесь тишина! Гнетущая глухая тишина! Озеро было словно заколдованное.

Кате стало понятно, почему озеро назвали Глухим. Она поёжилась. Неуютно здесь. «А не пройти ли по этой дороге подальше, поглядеть… и к Шалашу. Уж больно мрачновато здесь как-то». Катя опустила руку в воду, — она была неприятная, маслянисто-слизкая, — и тут же выдернула, ощутив её липкий холод. И вдруг почувствовала, — не поняла, а почувствовала! — вот она, осязаемая реальность её судьбы! — Холодная! Гнетущая! Глухая!

Тревога и страх постепенно окутали её, проникая во все клеточки естества. Но она не хотела уходить с Глухого, не обследовав его хоть немного. Ведь должно же быть здесь что-то этакое… Не даром же… Озеро было невелико, и его обход не занял бы много времени. Пересилив страх, она пошла по тропке, дав себе слово не соваться больше в сомнительные места. Обходя озеро, Катя подивилась его мертвенному спокойствию, — ни одной утки на поверхности воды, ни крика дикой птицы в зарослях!

Она уже прошла с полпути, — не такое уж и громадное, это озеро! — как на его восточном берегу заметила небольшой холм, который выделялся на фоне чахлого болотистого леса. Холм находился метрах в ста от берега, и от него к воде вела еле заметная тропка. По ней и направилась.

Ступив на тропу, она вдруг ощутила сопричастность к событиям, изложенным в листах с отцовского письменного стола. Даже мурашки закопошились в пояснице! И она совсем не удивилась, увидав на холме остатки фундамента какого-то строения, — булыжники, хорошо прилаженные друг к другу и скреплённые чем-то вроде цемента. Камни образовывали прямоугольник размерами двенадцать на восемь шагов, — она не поленился измерить это, пройдя вдоль периметра. Сквозь щели меж камней фундамента густо проросла трава. Вершина же холма сплошь поросла вереском, — божьим деревом, как его называют старики.

Екатерина решила вернуться на этот холм, а пока же направилась дальше вдоль озера; тропинка то подходила к самой воде, то отдалялась чуть ли не на пятьдесят метров. Ничего более, достойного внимания, она не обнаружила и, вернувшись на холм, поняла: если и есть здесь чертовщина какая, то наверняка она связана с этим местом.

Вернувшись домой, Катя тут же бросилась вновь просматривать записи, лежавшие на отцовском столе. Теперь, как ей казалось, она могла увидеть в них хоть какие-то намёки, хоть что-нибудь, указывавшее на истинное место клада. В них было написано, что… искать следует близ озера, на холме, у старого дома. Она перечла их и задумалась: и в поле, близ Александровки, и у Глухого озера были холмы и какие-то развалины… Искать же надо на холме, у старого дома… близ озера. И то и другое место подходили…

Стало ясно, что разобраться в этом вопросе одной будет не под силу. Не сможет же она одна рыться на холме, у Глухого, — два часа туда, два обратно, — и невесть сколько дней! О том же, что в поле искать бесполезно, она догадывалась: уж слишком ярок пример отца! Но кто же тогда поможет? К кому обратиться?

И тут она вспомнила о Вениамине и его неразлучном друге…

— Эй, ребята! Идите сюда, чего стесняетесь? — на лице Семёна Ильича играла хитроватая улыбка. Ребята вышли из-за кустов. Держались они как-то скованно и трусовато. Первым появился Веня, за ним, с опаской поглядывая по сторонам, вылез и Боб.

— Ну, смелее, — Семён Ильич подбодрил их, — «какие там хулиганы!», — и сделал шаг навстречу. Зашуршали осколки булыжника и битый кирпич. Он представился, вовлекая ребят в беседу. Они — тоже, но как-то несмело: к такому повороту событий друзья готовы не были.

— Вениамин, — художник обратился к обладателю отпаренных брюк, — Вы, как погляжу… кладоискатели? — он решил сразу пойти ва-банк, иначе ребята замкнутся, и их будет уже не разговорить.

— Не… мы так… — промямлил Венька.

— Да не робейте, ребята! Я и сам не прочь заняться этим. Вот, собираю сведения всякие исторические, пытаюсь события реконструировать, так сказать… Ну а вас я ещё прошлым летом здесь приметил. Что ж, интересное и полезное дело, должен сказать. А главное, весьма поучительное.

— А Вы… с натуры картины свои рисуете? — Веня решил «соскочить» с опасной темы, но получилось неуклюже как-то. Художник рассмеялся:

— Ну а как же, конечно с натуры! Хотя… Вы здесь в чём-то правы, коллега: натура в моих картинах, — всего лишь фон, на котором происходит действо…

— И какое же действо происходит на Ваших… э-э… полотнах? — вставил Боб, решив для солидности подражать разговорной манере своего отца.

— А вот, поглядите, — предложил Семён Ильич, — этюд почти завершён, осталось так… несколько штрихов.

Конец ознакомительного фрагмента.