Возвращение колобка

Валерий Петрович Туманов (2024)

Мы с детства наслышаны, что колобка съела лиса.Но так ли это? Может от нас скрывали правду, а всё случилось по-другому? Вдруг колобок сумел уйти и от лисы? С тех событий прошло без малого 20 лет, когда хмурым апрельским утром на окраине глухого затерянного колхоза появился он, Колька…

Сусек первый

Неужели я все-таки нашел? Не иначе — зов крови, — размышлял Колька, оттаптывая жижу деревенской распутицы.

Хорошо хоть тачку на развилке оставил. Точно бы угробил.

А тачка-то тестя. Ну как тестя? Чтоб Генгеныч стал тестем, Кольке еще постараться надо. Для того и искал с таким рвением этот забытый богом, не обозначенный на картах колхоз.

Надо же, и дом целехонек на краю леса.

Поднялся по скрипучему крыльцу. Постучал. Осторожно открыл. В тусклых сенях метнулись две фигурки. Хлюпнув носом, бабка спряталась за деда. Тот стрельнул глазами и грозно расправил хилые плечи навстречу раскинутым рукам улыбающегося Кольки.

— Родные мои! Наконец-то я вас нашел. Бабуль, дедуль, неужели не узнали?

Бабка с дедом вихрем скрылись в избе.

Что это с ними? Обалдели от радости? Стол накрывать побежали? — думал Колька, осторожно ступая в сени. — А сами-то почти не изменились.

Колька прошел вдоль потрескавшихся бревенчатых стен с бусами сушеных грибов мимо лавки с деревянной кадкой и армейской кружкой в открытую дверь светлицы.

Окно в светлице большое, да уж больно закопченное. И в полумраке темных бревенчатых стен он не сразу разглядел ствол в руках деда, стоявшего у печи. Бабка с ухватом заняла позицию с правого бока. Распределились как опера́ на задании.

Хоть в оружии Колька разбирался слабо, но по мшистым ржавым разводам сообразил, что маузер гнил в земле, в лучшем случае, со Второй мировой.

— Стой, не двигайся! Руки вверх! — скомандовал дед писклявым подрагивающим голосом.

— Дедуль? Бабуль? Вы что? — Колька медленно поднимал руки. — Я ж внук ваш.

— Какой еще внук на… — Дед убедительно вставил крепкое слово (бабка поддержала резким кивком). — У нас и детей не было.

— Я Колька. Колобок, в смысле. Вы меня слепили и испекли.

Дед с бабкой серьезно переглянулись.

— Это которого с окна сперли? — спросил дед, чуть опустив ствол.

— Не сперли. Я сам. Глазки открыл, захотел размять затекшие бока да не удержался, слетел с окна на дорогу. А ручек-ножек еще не было, вот и покатился прямиком в лес, а там заяц…

— И-ы-ы! — загрудно вскрикнула бабка, опершись ухватом в пол. — Выходит не врал глюченный-то?

— Какой не врал? — зло рявкнул дед. — Ты вспомни того, и глянь на этого.

— Ну, вырос я, — виновато оправдывался Колька.

— Вырос он, — недовольно проворчал дед. — Откуда он взялся? — спросил он у бабки и кивнул на Кольку. — Ты откуда взялся?

— Из города… — Колька осекся, видя, как дед с бабкой одновременно испуганно вздрогнули.

— Я ж говорю, брешет, — заключил дед. — Нечисть это какая-то. Мудант может, али леший, один черт. А нам через него неприятности выйдут.

— А давай я его по своей линии проверю, по духовной?

— Ох, темнота, — скривился дед. — Никак ты материялизм диалектический не усвоишь. (Он бросил взгляд на Кольку). А ты стой, где стоишь!

Пока бабка копалась в сундуке, Колька осмотрелся.

Огромной русской печью, напоминавшей паровоз, у которой стоял дед, и длинным столом перед ней, мрачная светлица делилась пополам.

— Печку я хорошо помню, — тихо сказал Колька. — А вот стол, по-моему, был шире и короче.

Бабкин глаз мелькнул из-под локтя, а дед хмыкнул и опустил ствол.

— Этот, узкий, мы позднее поставили, чтоб нам с разных концов садиться. А длинный он, чтоб кочергой или ухватом не достать. У нас с бабкой то и дело дискуссии случаются.

Где чья половина Колька понял сразу. Бабка копалась возле огромного сундука с периной, где в углу висела непонятного вида иконка с занавесочками и самодельной лампадкой. Над периной на полочке стояла небольшая статуэтка, напоминавшая Будду. Центр стены занимал портрет круглолицего строгого мужика с торчащими усиками, не иначе, какого-то родственника. Спросить Колька не решился.

На другой половине, за добротным жестким топчаном с подушкой раскинулось огромное красное знамя «Победителям соцсоревнования». Далее, в одинаковых строгих рамках шли три портрета: Маркс, Ленин, и тот же круглолицый усатый мужичок. Под троицей, в золоченой раме и с золотыми погонами восседал отец народов, что подтверждалось надписью белой краской по стене: Генералисимус Сталин И.В.

— Нашла, — бабка, охая, распрямилась, достала из тряпицы большой потемневший крест. Сняла иконку, и с благим лицом направилась к Кольке. Иконка была картонной и выглядела ненастоящей, будто вырезана с книжной обложки. Замутненный лик не просматривался, а контур напоминал космонавта в шлеме.

— Целуй! — бабка сунула изгоняющий нечисть атрибут, который вблизи выглядел замасленным и замызганным. Брезгливый Колька машинально отпрянул.

— Боишься, лукавый! — бабка истово сверкнула глазами, махнув деду головой. — Дед? У тебя пули серебряные?

Тот неуверенно поморгал.

— Серебряные, ясен пень. Каким им еще быть?

После чего Колька трижды облобызал иконку, глядя в лицо бабки, к которому возвращалась благость.

— А теперь крест, — для верности сказала она. Колька облобызал и его.

— Это еще ни чё не значит, — заявил дед.

Тут в дверь постучали. Старики снова вздрогнули, да так сильно, что маузер вылетел под стол. Дед даже не стал поднимать. Бабка устремилась в сени. Дед выглянул в окошко.

— Митрич. Участковый, — обреченно сказал он. — Эх, нехорошо нас тут застукали.

— Ты садись уже, — сказал дед безразличным голосом, и сам сел на другую лавку.

В приоткрытую дверь из сеней донесся басовитый мужской голос:

— Агафья, тут по деревне молва пошла, что у вас пришелец, а по генеральной линии не докладываете. Непорядок.

— Так свалился, как снег на голову, и выйти не дает, — угодливым полушепотом застрекотала бабка. — Нечистым духом вроде не пахнет, я его на нелюдь проверила, оберег чудотворный трижды лобызал, огнем не зашелся, нет. Говорит, мол внук наш, Колька, ну Колобок, в смысле. Печку признал, и вроде стол вспомнил. Ну, колобок-не-колобок, кто его знает, тот маленький был и из теста, а этот вон какой. Нет, рожа и у этого как из теста, особенно щеки, а сам здоровенный да толстожопый и ручищи волосатые.

Колька слегка покраснел. Дед досадливо мотнул головой.

— Бабам дай языком помолоть, несут всякую чушь. Ты посиди тут, я сейчас.

Дед проворно исчез, прикрыв за собой дверь.

Участковый кивнул и строго уставился на деда.

— Это что ж за внук у вас, бездетных?

— Ты слушай ее больше, — махнул дед. — Это, когда в лихие талонные времена с мукой проблемы начались, ну намела бабка по сусекам муку последнюю, колобок испекла, а он с окна исчез. Тогда думали спер кто-то из деревенских. Ох, матерились. А потом, когда глюки эти начались, ну с волком, с зайцем еще, так вот, они под глюками рассказали, что мол лиса его сожрала. Мы подумали — они лису подставить хотят, чтоб шкуру с нее спустили.

— Так лису тогда дохлую на околице нашли с выбитыми зубами, — вспомнил участковый.

— Ну да, — согласился дед. — А кто грохнул не дознались.

— Вот и я о том, — участковый задумчиво почесал лысину, соображая, чего это они вспомнили лису.

— Ну так вот, — оживился дед, указав на дверь в светлицу. — А этот говорит, что колобок он, и сбежал мол сам.

— То есть как? — участковый свел брови. — Он же из теста. Это все равно, что булка или калач сбежит.

— Ну так и я говорю, что брешет, — согласился дед.

— Погодите-ка, — сказала бабка так уверенно и твердо, что мужики сразу повернули к ней лица. — Я ведь тогда не только по сусекам, я и с полу мела. Мука вышла темная, зато теста больше. А вдруг я каких бактериев или споров туда намела? (Участковый и дед ошалело смотрели на старуху, заговорившую языком науки) Может, потому он и ожил?

Мужики некоторое время молча смотрели друг на друга, затем участковый встряхнул головой и спросил:

— А этот ваш, часом не заразный?

— Да брось ты, — махнул рукой дед. — Не он это вовсе. Как увидишь, сам поймешь.

— Ну, пойдем смотреть, — Оправив китель и выровняв фуражку, участковый дернулся к двери, но тут же остановился. Постоял и неожиданно вежливо пропустил хозяев вперед.

Когда в открывшуюся дверь проворно заскочили дед с бабкой и тут же шмыгнули по сторонам, взору поднявшегося Кольки предстал сухопарый мужичок в мешковатом кителе, висевшем на ровных, как у пугала, плечах. Фуражка с красным околышком, впалые щеки, сжатые губы и цепкие глаза, в которых мелькнул испуг.

Переступив порог и прокашлявшись, он заявил командирским голосом:

— Лейтенант Пишкин Егор Дмитриевич. Участковый.

— Колобов, Николай Николаевич.

— Колобов, значит? — Сев на край лавки, Пишкин положил на стол фуражку и пригладил жидкую боковую прядь над лысиной. — Значит вы, гражданин Колобов, утверждаете, что Агафья и Прокопий Лычковы вам родственники?

— Так если они меня слепили, испекли и на окошко положили, кто они мне? — спросил Колька и для верности добавил:

— Ну, это когда я колобком был.

Помолчав, лейтенант вдруг стал нервно шарить по столу.

— Папка где?

— Ты без папки был, — ответила Агафья. — Ей-ей без папки.

— Расслабился, — поднявшись, он набросил фуражку. — Давно протоколов не писал.

— Какой протокол? — испуганно спросил Колька. — Я разве что-то натворил?

Не ответив, Пишкин велел деду не спускать с субъекта глаз, чтоб тот не смылся. Дед поднял с пола маузер и вновь направил на Кольку. Лейтенант одобрительно кивнул и скрылся в сенях. Бабка побежала его проводить.

Когда они исчезли, дед сунул маузер за пояс, и сел между Колькой и дверью.

— Ты ведь не сбежишь?

— Куда я сбегу? Я столько времени вас искал. Дело у меня к вам, важное.

— Что за дело?

— Жениться я собрался. А тесть мой будущий откопал в архиве детсада, что голова у меня была больше тела. Ну, я тогда еще наполовину колобком был. Так он переживает, что дети у нас могут дебилами родиться. Вот.

— Может и так, коли в документах прописано. — Дед важно почесал плешь. — От нас-то чего надо?

— Так вот, когда я невесту сюда привезу, вы ей подтвердите, что я вам внук родной, и никаких болезней генетических в родне не было. Хорошо?

— Болезней отродясь не было, а хренетических и подавно. У нас тут никаких развратов, — хмуро бурчал дед. — А насчет подтвердить, тут дело такое… — значимо отведя глаза, он потер пальцами в воздухе. — От много чего зависит.

Колька опешил.

— Дед? Ты что, денег хочешь?

— Ага! — тот уставился лучистым немигающим взором.

— Ну… Дам я тебе денег…

— Сколько?

— Ну тысячу… рублей, — нерешительно начал Колька, думая сколько запросит дед и хватит ли у него наличности.

— Цельну тыщщу? — дед испуганно схватился за голову. — А не врешь?

Колька достал из бумажника новенькую тысячную, протянул оцепеневшему деду. Тот пару раз перебросил взгляд между купюрой и Колькой. Осторожно взял двумя пальцами за край, посмотрел на свет. — Это что за бумажка такая?

— Это тысяча, дед. Ты что, с луны свалился?

— А где Ленин? Ильич где, спрашиваю?

Тут на крыльце послышались голоса и шаги, и дед торопливо спросил:

— Или это мериканские деньги? Я тех то не видал.

— Ну да, — со вздохом ответил Колька, а дед проворно спрятал купюру за пазуху холщовой рубахи, и принялся с интересом разглядывать стену, когда вошли бабка с участковым.

— Гхе! Гхе! — прочистив горло, Пишкин снял фуражку, достал из папки бумагу и ручку. Кнопочная ручка привлекла внимание Кольки штрихкодом и надписью Made in China.

— Значит, Колобов, говоришь с окошка сбежал?

— Да я сбегать не собирался. Открыл глаза, а тут солнышко светит, птички поют. Ну я повернуться хотел, да не удержался, с подоконника на дорожку и слетел…

— Сам слетел? — строго перебил участковый. — Или помог кто?

— Что?

— Пособники побега были?

— Какие пособники? Я же говорю, бока после печки затекли, подвинуться захотел, да и упал на дорожку, покатился…

— Погоди, не так быстро. Записывать не успеваю.

В наступившей тишине хмыкнула бабка.

— Мы тут, значит, голодовали, муку последнюю на него извели, а он покатился…

— Так, дальше, — поднял глаза участковый.

— Ну вот, — заикаясь, продолжил Колька. — Покатился я по дорожке, а тут заяц навстречу. Губы раззявил, зубами сверкнул. Как сейчас помню. Ну, думаю, конец мне настал, сожрет. А разогнался я хорошо, возможно потому и увернулся. Так он еще метров сто за мной бежал, пока одышка не одолела.

— Вот косая сволочина! — не сдержался дед.

— М-да, — нахмурился Пишкин. — Неплохо бы зайца еще разок допросить, только кто знает, где его теперь леший носит, — сказал участковый и погрузился в писанину, старательно выводя букву за буквой.

— А заяц, он что? — с недоверием спросил Колька. — Разговаривать может?

— Иной раз случается, — усмехнулся дед. — Его как на слова пробьет, так он из лесу выходит. В первый раз, когда еще никто не знал, как-то вечерком выскочил да бухгалтера на хер послал. Тот как был в костюме с галстуком, так в лужу и сел. С тех пор галстук не носит. А главное — тверёзый был бухгалтер, был бы датый, решили бы что белочку словил. Но фельшер все равно его под наблюдение взял. — Дед значимо постучал пальцем в висок. — Долго наблюдал, пока заяц сам к фельшеру выскочил да настойки боярышника спросил, мол ревматизм лечить.

Дед сделал паузу, глядя на отвисшую челюсть Кольки.

— А тут, по осени, зайца так прошибло, что на площади под Ильичем проповедовать начал. Спер со стола в правлении красного сукна, обмотался, да стал склонять народ к буддизму.

— Склонил кого-нибудь? — серьезно спросил Колька.

Дед прокашлялся, давясь смехом.

— Дак его тогда одна Агафья слушать осталась, вот он ей, дуре старой, краденую статуйку и продал (дед кивнул на полочку с Буддой), а сам купил водки, нажрался и полгода его не видели.

Бабка погрозила кулаком, а Колька спросил:

— Бабуль, а зачем тебе Будда, ты ж вроде как другой веры…

— Да по мне, что буда, что муда. А мужичок интересный. Ненашенский весь какой-то. И коленки гляди как растопырил: одна туды, другая сюды. У меня так не вышло.

— Чего ж не вышло то? Ой, уморила, — заливался дед во весь беззубый рот. — Одной ногой вышло. Ты вспомни, как мы с Нюркой тебя потом два часа разгибали. Орала, как резаная.

— А ты, старый, сам вспомни…

— Так, — закончив писать, прервал веселье Пишкин. — Продолжаем допрос. Значит, заяц на твою жизнь покушался? Так?

— Ну да. Покушался. А потом еще волк и медведь тоже.

— Ты гляди-ка, вся тройка синюшная, — снова встрял дед. — А нам-то клялись-божились, что видели, как лиса сожрала.

— Ну да, лиса меня зубами схватила. Это так. Но в тот момент у меня ножки стали расти, так я со страха ими задергал и зубы ей выбил.

— А! — хищно просиял Пишкин. — Вот и убийца лисы нашелся.

— Не убивал я, — взмолился Колька. — Я только зубы, и то в целях самообороны. Она потом к околице рванула.

Участковый сник. — Там ее и нашли с проломленной черепушкой. — Он глянул на Кольку. — Ты вспомни, шуба на ней какая была, зимняя или летняя?

— В смысле?

— Рыжая и пушистая, или серая и облезлая?

— Ну рыжая такая.

— Получается, что шубу кто-то спер. — Он повернулся к деду. — Может, из-за шубы ее и грохнули?

— Ну да, эти трое и грохнули, — выдал версию дед. — А шубу продали. Не зря же они потом целый месяц гудели. Агафья после них бутылки по лесу собирала.

— Ой, сколько я их тогда насдавала, — окунулась в воспоминания бабка. — А на те деньги мы с дедом ракеток бабинтоновых купили, целый мешок. До сих пор на чердаке валяются.

— Зачем вам ракетки? — удивился Колька.

— Так у нас в сельмаге тогда ничего другого не было. Где-то ошиблись в планах, вот нам целый грузовик и привезли. А мы их отродясь не видели. Думали, может посуда такая новая. Пытались макароны через них проливать. Еще комаров отгоняли, ковры выбивали. А кто-то по стенам развешивал для уюта.

— Ну ладно, — сказал участковый, спрятав исписанный лист, и выложил чистый. — Допустим, от лисы ты сбежал. Пока только допустим. — Он поднял вверх палец. — Ну а дальше, как ты выжил, такой несуразный?

— Ну, ручки-ножки у меня быстро стали расти. А когда в интернат попал, голова еще была большая, судя по тому, как потешались ребята да выспрашивали воспитатели. Я уже поумнел тогда и всем говорил, что это не голова большая, а шишку я набил во всю голову, когда с окошка падал. Воспиталка одна расплакалась, стала кричать, грозилась деда с бабкой к суду привлечь, что ребенка одного у окна оставили. Вас даже в розыск тогда объявили, портреты по остановкам расклеили.

На этих словах дед закашлялся, и бабке пришлось стучать ему по спине.

— Слушай, Егор Дмитрич, — хриплым голосом начал дед. — Ты бы враки эти, ну про портреты всякие, в протокол не писал. А? Мало ли чего.

Участковый медленно поднимал лицо от бумаги, а дед придвинулся и зашептал:

— Я в долгу не останусь. Есть у меня кое-что. — Он похлопал себя по груди, где под рубахой зашелестела Колькина купюра.

— Да ты в своем уме?! — подскочил Пишкин. (Следом повскакивали дед с бабкой. Колька втянул шею.) — Ты на что меня подбиваешь? Да эти протоколы Сам читать будет.

Тут дед с бабкой резвенько обернулись каждый к своей стене, к портретам круглолицего с усиками. Причем бабка с благоговейным шепотом отбивала на портрет поклоны. А дед отдал ему затяжной пионерский салют, вскинув руку поперек лица.

Конец ознакомительного фрагмента.