Глава 3 — "Странные люди, или Люди и собаки"
…Начало девяностых.
Зима. Мягкий пушистый снег за окном.
Поздний вечер или, видимо, уже точно… начало ночи.
В окне заводского общежития на улице Федюнинского в ближайшем пригороде большого города по-прежнему одиноко горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
— Как скажешь, товарищ жена, — снова нарочито бодро, чтоб как-то поддержать свою жену, выдыхает вчерашний скоропалительный отставник из рядов военно-морского флота по случаю массового сокращения его личного состава старший лейтенант запаса Феликс Стариков. — Ну, а ещё про каких своих новых странных знакомых, окружающих нас здесь, в нашем новом временном пристанище ты мне поведаешь?..
— Ничто так не постоянно, как временное, — шепчет мужу на ухо утомлённая долгим нескончаемым днём девушка, едва разменявшая второй десяток, только-только уложив своего годовалого сынишку и трехлетнюю дочурку спать в разборные кресла, плотно прижатые к их с мужем полутора спальной тахте.
— Согласен, — улыбается тот в ответ своей такой же, как и у неё, юной, почти ещё не тронутой утратами времени и судьбой, улыбкой, — философ ты наш ненаглядный, но всё же.
— Да много кто, — задумывается Малышка, — вон, к примеру, соседи слева от нас тоже весьма необычные. Они даже чуть младше нас, первый год вместе, ребёнку едва-едва три месяца исполнилось…
— А с этими-то, что не так?
— Да всё вроде б и так, — жмет плечами, — и ребята вполне, казалось бы, нормальные, улыбчивые, весёлые, оба… с Украины приехали на завод года два или три назад по комсомольской путёвке на заработки, здесь и познакомились, женились, а теперь вот домой возвращаться собрались, да никак не могут решить к кому.
— Как это… к кому?
— Ну, он-то сам, вроде как с востока республики, родители, говорит, им уже давно четырехкомнатную квартиру купили, ждут, а она откуда-то с запада, ехать туда, к ним на восток, не хочет.
— Вот же недотёпа, — с жаром отзывается Феликс. — Чего тут думать-то?.. Ехать нужно пока дают, свой собственный дом для семьи — самое главное, тем более на родине, в своих краях.
— Так-то оно, конечно, так, — кивает жена, — да у них там какие-то разногласия.
— Какие ещё разногласия?
— Ну, не знаю какие, говорят, мол, язык на востоке и западе разный, не тот.
— Какой ещё не тот?.. Русский язык он и в Африке… русский.
— Так то ж в Африке, а на Украине, он у них разно диалектный.
— Ну, милая моя, тебе, как профессиональному лингвисту, конечно, это лучше знать, но скажи мне на милость, как можно, переехав из одной области в другую каких-то сто-двести, да пусть даже пятьсот, километров в пределах одной страны перестать понимать друг друга, ходя при этом в одни и те же школы, детские сады, дома пионеров, библиотеки, театры.
— Как ты не поймёшь… тут другое, — шепчет девушка, — они же не перестают понимать, даже мы их диалекты тут, в тысячах километров от их дома, без труда понимаем, они не ни могут, они не хотят понимать.
— Не хотят?
— Вот именно, не хотят!
— Да-а уж, — растерянно тянет Стариков. — Об этом-то я как-то и не подумал. Это, пожалуй, посерьезней расстояний будет. Помню, когда к нам из деревни Новгородской области бабушка приезжала, я её диалект тоже не сразу понимал, но в итоге мне её словечки даже нравились, я их после и в школе на уроках русского употреблял, все удивлялись.
— А эти не удивляются, эти не терпят, враждуют.
— Как они тогда вообще там у себя вместе уживаются?
— Да так вот и уживаются: молодёжь бежит из дома куда подальше от несовместимости родов по России-матушке, где переходят со своего родного диалекта на наш столичный классический, — поясняет Малышка. — И только, по-видимому, здесь, вдалеке от своих мест забывают разногласия кланов, находят себе подобных мытарей и влюбляются друг в друга, как близкие родственные по менталитету души.
— Ну и, слава Богу, что находят… влюбляются, так и должно быть, чтоб эту средневековщину из себя вытравливать, — радостно шепчет Феликс. — Значит всё-то у них, этих наших соседей, хорошо будет, правильно, раз нашли друг друга и не спешат обратно… в свой абсурд возвращаться, не смотря на готовую квартиру.
— Так-то оно, конечно, так: хорошо, что влюбляются и что не спешат в абсурд возвращаться, предпочитая тут по поводу своих диалектов между собой лаяться, но зачем им для этого ещё и псина понадобилась?
— Какая ещё псина?.. — таращит глаза муж.
— Мопса, кажется.
– — Что за «мос-па» такая?
— Да не моспа, а мопса, то есть, мопс — маленькая такая собачонка, с вытаращенными черными глазками и звенящим лаем.
— И зачем она им? — усмехается. — Для лучшего перевода своих диалектов, что ли?
— Да кто ж их поймет, вроде как, чтобы ей скучно одной дома не было, пока он на работе.
— Как это одной? — дивится Феликс. — А дочь?
— Вот и я про то говорю, она вместо неё собачку гулять водит, а дочь одну в комнате оставляет.
— Да-а уж, — тянет, — неплохо устроилась.
— А представляешь, какая тут у них какофония на этаже стоит, когда они возвращаются: ребёнок дома навзрыд, и собака в ответ… заходится.
— Представляю, — нервно передёргивает плечами, — машинально убавляя и без того еле слышный звук на их маленьком переносном пятидюймовом «Шилялисе», приткнутом в угол на крохотном кухонном столике у входной двери.
— Да это-то б ещё ладно… — непроизвольно машет рукой Малышка.
— А что ещё?..
— Да, вот и не знаю даже, как это… назвать.
— Да уж назови, как-нибудь, как есть.
— А ещё она рассказывала, что вместе с какой-то там своей подругой с пятого этажа решила на время мужьями поменяться.
— Как это мужьями?.. Они у них перчатки, что ли?
— Не знаю, — с ужасом шепчет.
— Откуда знаешь?
— Так она ж сама хвасталась, — трет глаза от досады.
— Да врёт, наверно.
— Кто её знает?
— Да не может такого быть, — с жаром выдыхает Феликс. — У них же дочь только-только родилась, а они…
— То-то и оно, что недавно, но она вообще говорит, что тут, в общаге,все так делают, мол, это только на пользу коллективу.
— Она это только тебе говорила?
— Да, нет же… всем — вскидывает глаза полные слёз девушка. — Утром, как только мужики на работу ушли, они там, на балконе, всем женским коллективом нашего этажа на утренние посиделки собрались: покурить, поболтать, да последние новости обсудить…
— А дети?.. У них же у всех детишки… маленькие, куда их подевали, с ними-то особенно не разболтаешься.
— Ну, у полковничихи, ты ж знаешь, малышей в доме нет.
— Да неужто и она, жена офицера, там с этими… рассиживается, да эту… слушает?
— Ну, она-то, как раз, и не слушает, сразу сказала той, чтоб не молола чепухи по поводу укрепления коллектива и не морочила никому голову своим распутством.
— Молодец полковничиха! — радуется недавний отставник. — Не зря значит по гарнизонам с мужем помоталась. Ну, а ты-то, что?
— А я вообще… к ним не пошла.
— Вот и правильно сделала! — кивает. — Ну, а остальные чего молчат?
— А что остальные? — вздыхает девушка. — Слушают, смеются, будто всё так и должно быть, как в порядке вещей, а затем ещё и фильм какой-то новый эротический обсуждали во всех подробностях: и кто, и как, да в какой позе…
— Вот оказывается что они вчера по «видику» на кухне все скопом смотрели. И где только аппаратуру нашли?.. Представляешь, телевизор со встроенным в него кассетным приёмником, ни разу такого не видел, денег стоит, думаю, немалых.
— Так это же двойка молодожёнов.
— Какая ещё двойка?
— Ну, телевизор и видеомагнитофон в одном корпусе, — поясняет жена. — Про него она тоже хвасталась. Им его западные родители на рождение внучки прислали. Там у них на границе теперь грандиозная барахолка, на ней за наше вторсырьё всё, что угодно, обменять можно. Говорят, что все помойки Союза теперь туда на продажу челноки везут.
— Поня-ятно теперь, — задумчиво тянет муж, — почему Жиганов, механик с дивизиона Базовых — помнишь? — меня сегодня спрашивал, есть ли у нас в городу открытые свалки металлолома.
— А его-то ты, где видел?
— Да не видел, слышал, — вздыхает, — он мне днём в контору звонил, говорит, телефон случайно у Рыбалова узнал.
— Да неужто прямо из Минной гавани?
— Ну, а откуда ж ещё?
— Так они там? — радуется упоминанию о прошлой жизни Малышка. — А ты говорил, что корабли все передислоцировали.
— Да корабли-то ещё до начала зимы ушли, а штаб, оказывается пока нет.
— Понятно, — улыбается своим мыслям. — А что ещё рассказывал про наших?
— Да ничего такого не говорил, сказал только, что дел по-прежнему невпроворот, много бумажной возни и, что зарплату снова платят с задержками, что семьи с ними и… приходится дополнительно заниматься коммерцией…
— Какой такой… коммерцией?
— Не знаю какой, — вздыхает Феликс, — точно не понял, но, судя по его вопросам о свалках, той самой барахолкой на границах страны, где всё и вся ныне покупают и продают. Видно там, в нашей оставленной гавани, они уже всё, что бесхозно валялось, вплоть до винтов списанного крейсера, брошенных когда-то на молах и числящихся за моей «Антилопой», списали и продали, вот и присматриваются теперь к соседним регионам.
— Да ведь это, наверно, и неплохо даже?.. Чище станет вокруг.
— Не знаю, не знаю, может и неплохо, — жмёт плечами, — свалок и помоек поубавится, и денег народ подзаработает, в любом случае лучше, чем всей общагой стриптиз смотреть, да потом и чьё-то распутство одобрять.
— Хотя-я-я, — помолчав, добавляет, — как подумаю, что офицеры флота российского, как последние бездомные псы на базаре продают вчерашнему и, уверен, завтрашним врагу, пусть даже самое никчемное барахло, аж дрожь пробирает. Вот где настоящая беда, и беда куда, как большая, чем распутье наскучившей друг дружке пары вчерашних комсомольцев-молодожёнов.
— Ты так… думаешь?
— Уверен! — горестно сверкают его глаза от безысходности, в которую вдруг незаметно попала вся наша «великая и необъятная». — Эти — просто похотливые сучки, а те — волки, псы без рода и племени!..
— Что ж, как не крути, — успокоительно гладит его жена по голове, — нас снова ждёт впереди «вечный бой».
— «…Покой нам только снится…»! — подхватывает уверено муж.
В окне заводского общежития на улице Федюнинского в ближайшем пригороде большого города по-прежнему одиноко горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
Поздний вечер или, видимо, уже точно… начало ночи.
Зима. Мягкий пушистый снег за окном.
Начало девяностых…
