Четыре танкиста. От Днепра до Атлантики

Валерий Петрович Большаков, 2017

Продолжение бестселлера «Танкист № 1. Бей фашистов!». Из «Т-72» – в «Т-34», из 2015 года – в 1941-й. Капитан Репнин сгорел в танке под Дебальцево, а ожил в теле Дмитрия Лавриненко, советского танкового аса, танкиста № 1. Переселение душ? Перемещение сознания? Не важно! Главное – не посрамить славы великого предка, не поступиться честью. Бить фашистов! Когда счет подбитых немецких панцеров перевалит за двести штук, когда плечи украсят золотые двухпросветные погоны, когда распишешься на Рейхстаге – можно будет немного передохнуть. Но вскоре от командования поступит новый приказ: идти до Атлантики!

Глава 4

Штрафник

Харьковская область, ОШТБ.

10 августа 1943 года

Погоны с Геши сорвали, ремень тоже отобрали. Под конвоем энкавэдэшников Репнина и его товарищей доставили в тыл. Особисты изрядно перенервничали — герой все-таки, с самим вождем знается, — но, как назло, из Москвы прибыл Абакумов лично, начальник СМЕРШа, и задавил всех своим авторитетом. «У нас незаменимых и неприкасаемых нет!» — сказал он весьма внушительно, и военный трибунал вынес свой приговор.

Репнина разжаловали в лейтенанты и дали десять лет с заменой наказания штрафбатом сроком на три месяца. У Каландадзе, Лехмана и прочих сроки вышли поменьше — по семь лет, и в штрафниках им выпало ходить два месяца кряду.

Потом гвардейцев-штрафников и еще человек десять проштрафившихся танкистов перевезли в особый отдел армии, где видный чин проводил «собеседование». Один на один.

Первым вызвали Геннадия. Чин сидел за столом и что-то быстро писал. Подняв голову, он молча указал Репнину на стул и снова склонился над своими бумагами.

— Я знаю вашу историю, товарищ Лавриненко, — сказал он, не отрываясь от писанины. — Да, есть спорные вопросы, но приказ есть приказ. «Ни шагу назад!» Между нами — вы согласны с товарищем Сталиным в этом вопросе?

Геша скупо улыбнулся. Попробовал бы он не согласиться…

Вера в Сталина у солдат и офицеров была непоколебима. Генералов и командиров в войсках ругали, честили как могли, бывало, и матом крыли, но вождя — никогда.

— Полностью, — твердо сказал Репнин. — Видывал я эти «побегушки», когда винтовку в кусты и деру — отсидеться, отлежаться. Приказ жесткий, но с трусами и дезертирами иначе нельзя.

Чин кивнул.

— Рад, что вы все понимаете, товарищ Лавриненко. А вызвал я вас специально. В обычном штрафбате вам делать нечего. Пехотинец из вас выйдет неплохой, но зачем же спешивать умелого танкиста? Сейчас мы организуем Отдельный штрафной танковый батальон. Я, конечно, могу вас туда послать в принудительном порядке, но хочу, чтобы вы сами сделали свой выбор. Добровольно.

Геша пожал плечами.

— Разумеется, от меня будет куда больше толку в танковых частях. Согласен.

— Вот и отлично, — бодро сказал чин и представился: — Полковник Рогов, командир ОШТБ. Сейчас я переговорю с остальными, и если все пойдет гладко, то вы сегодня же отправитесь… э-э… по новому месту службы. Найдете там капитана Лаптина, командира танковой роты. Все вопросы прорешаете с ним. Вы свободны. Следующий!..

…Когда всю дружную компанию закрыли в теплушке и паровоз потащил состав по голой степи, Геша пытался товарищам попенять — не стоило, мол, и все такое, но за всех ответил Бедный, обычно не слишком разговорчивый.

— Товарищ командир, — спокойно ответил мехвод, — а чего это вы один за всех отвечать станете? Мы что, безглазые и неразумные? И «Тигров» тех не видели? Сказали бы, что давайте-ка будем стоять насмерть — стояли бы. Только зачем? Был у меня случай в танковом училище. Один шибко здоровый парниша пайку мою стребовал. Я отдавать не стал, сбёг, а он меня отпинал. Ничего, я двух друзей позвал, и мы ему ввалили как следует, втроем. А как же? Вот и вы все верно рассудили. А скольких ребят от смерти спасли? Нет, приказ товарищ Сталин правильный отдал — паникеров и дезертиров ловить надо и наказывать по всей строгости. А то, что нас к ним приписали… Так чего об этом говорить? Все и так всё понимают!

Лехман ухмыльнулся.

— Как напишешь свою речь, — сказал он, — я под ней подпишусь!

— А я Фролова вспомнил, — негромко проговорил Федотов. — Вон, как ушел от нас, так и сгинул. А мы, считай, с лета 41-го одним и тем же составом воюем!

— Это верно, — кивнул Полянский, подгребая под себя солому. — Говорят, танкист три боя живет. А мы их сколько пережили? И в танках горели, а все равно выбирались, на новую технику садились — и в бой! Так что не переживайте, товарищ командир, все образуется. Нас в штрафники всего на два-три месяца отправили, к зиме освободимся!

— Если выживем, — сказал Репнин.

— Выживем! — отмахнулся Каландадзе. — Куда мы денемся…

* * *

Хозяйство Отдельного штрафного танкового батальона располагалось недалеко от линии фронта, на полустанке посреди степи.

Дощатые бараки, вышка, забор — все это навевало тоску и уныние.

— Выходим! — скомандовали сержанты НКВД, поводя дулами ППШ, и штрафники покинули вагон.

— Весело тут у них, — сказал Лехман, щурясь на солнце. — Аж сердце радуется!

— Разговорчики, — буркнул энкавэдэшник.

Под конвоем танкистов завели в расположение штрафбата. Было заметно, что строили его не слишком давно и без особого старания.

Прибывших встретил юркий и весьма упитанный человечек в изгвазданной форме. Репнину он напомнил Колобка из сказки — тот тоже, когда от бабушки ушел и от дедушки ушел, тоже порядком извалялся. Как его только Лиса съела — грязного, в налипших травинках да хвоинках… Оголодала, наверное.

— Новенькие? — остановился Колобок, руки в боки.

— Типа того, — ответил Репнин, неодобрительно оглядывая встречающего. — Ты где так извозился, служивый? Тобою что, мазут оттирали?

— Свинья грязь найдет, — сказал Бедный.

— Но-но-но! — с достоинством выговорил Колобок и неожиданно улыбнулся: — Познакомитесь с нашими танками — сразу уразумеете, где чего искать.

— Ты бы лучше начальство здешнее поискал.

— Отбыло начальство. По важным делам.

— Мне нужен комроты Лаптин.

— Спит командир.

— Так разбуди.

— Ага — разбуди! Да это все равно что медведю в берлоге подъем скомандовать! А вот и он.

— Медведь? — усмехнулся Лехман.

— Ротный!

На крыльцо вышел хмурый человек в офицерском кителе, наброшенном на плечи. Неприязненно оглядев танкистов, он сошел по дырявым ступеням и приблизился, тоже упирая руки в боки, словно пародируя Колобка.

Был комроты небрит и красноглаз то ли от бессонницы, то ли от запоя, хотя лицо его выглядело интеллигентным, породистым даже.

— Танкисты? — спросил он.

— Так точно, — ответил Репнин.

— Звание? Фамилия?

— Лейтенант Лавриненко.

— А было? — с интересом спросил комбат.

— Подполковник.

— Наград тоже лишили?

— Не интересовался.

Комбат кивнул.

— А я — Лаптин, — представился он. — Тут я — капитан, хотя там в генерал-майоры вышел. Лавриненко, Лавриненко… — задумался он, морща лоб. — Слыхал я что-то…

— Еще бы не слыхать, — усмехнулся Полянский. — Товарищ командир уничтожил больше двухсот танков противника.

— Двухсот?! — недоверчиво переспросил Лаптин. — А не брешешь?

Геша пожал плечами и спросил с долей нетерпения:

— Танки где?

— Увидишь, — коротко бросил комбат и повернулся к бараку. — Пошли, подполковник, разговор есть.

Репнин прошел за Лаптиным в темный коридор и свернул в первую же дверь. Обстановка там была, как в камере — койка, стул, гвоздь в стене, исполнявший роль вешалки. Даже поганое ведро стояло в углу, стыдливо прикрытое картонкой.

— Располагайся, — сказал хозяин, усаживаясь на скрипучую кровать, застеленную солдатским одеялом.

Геша присел на стул. Тот тоже скрипнул, но выдержал.

— НКВД тут не лютует особо, — начал Лаптин, — жить можно. Тебе сколько впаяли?

— Десятку.

— Ага… До ноября, значит… Вот что, подполковник. Вижу я, ты человек бывалый, настоящий, не то что здешний народец — сплошь дезертиры. Скажи… Вот я слышал, тебя товарищем командиром назвали. Они знают тебя?

— Это мои подчиненные. Сами пошли за мной.

Лаптин присвистнул.

— Ни хрена себе! — Подумав, он продолжил: — Значит, ты тот самый человек, который мне нужен. Самое большее, через неделю нас погонят на Ахтырку. Немцы там окопались серьезно, вот и надо будет их оттуда выковыривать. Я чего хочу? С-сучье воспитание! — рассердился ротный. — Все вокруг да около! Ладно, будем считать, ты — свой. Короче. У меня сын подрастает, третий год парнишке. Не знаю, что будет и как все выйдет, но даже если я сдохну, пусть малец хоть не стыдится отца. Вернусь — вообще хорошо. А чтобы вернуться — выжить надо. А выживают либо трусы, либо такие, как ты с товарищами — один за всех, и все за одного! Чтобы и мне, и тебе вернули звание и награды, надо будет здорово потрудиться. Повоевать надо! Да так, чтобы фрицы от нас бегали, а не мы от них. Короче. Поставлю я тебя командовать взводом. Небось, с «тридцатьчетверок» начинал?

— Вообще-то, с «бэтушек». Но это когда было-то…

— Сразу предупреждаю: матчасть у нас не ахти. Воюем на том, что не жалко. Я тут не всем распоряжаюсь, конечно, но если не зарываться особо, то все устаканивается. Ладно, иди, подполковник. Скажешь Колобку, чтобы провел…

— Кому-кому? — рассмеялся Репнин.

— Сержант Колобов, видел ты его. Не похож разве?

— Вылитый Колобок! Разрешите идти?

— Ступай…

Геша покинул душный барак и выбрался во двор.

— Сержант Колобов! — окликнул он грязнулю. — Ротный велел танки показать.

— Покажем! Нам скрывать нечего!

* * *

Когда Репнин увидал, на чем ему придется в бой идти, слов не было.

— Бля-я… — затянул Бедный. — Это ж каким жопоруким техника доставалась?

В обширном дворе, под дырявым, провисшим навесом стояли танки «Т-34» — облезлые, со следами многочисленных попаданий, небрежно заваренными стальными заплатами, со ржавыми потеками, заляпанные глиной, маслом и черт знает чем еще, они представляли собой жалкое зрелище.

Экипажи, которые готовили бронемашины, были под стать матчасти — расхристанные, грязные и тоже какие-то запущенные, что ли. Их было немного, по счету — на пару взводов.

— Вот эти танки свободные, — послышался голос Лаптина.

Геша обернулся. Комроты уже был одет как полагается, только щетина, трехдневная как минимум, выпадала из образа советского офицера. — Позавчера прибыли из капремонта…

–…Или со свалки, — сказал Лехман.

— Вот, отсчитывайте четыре штуки с краю — это ваши.

Репнин подумал и стащил с головы фуражку.

— Бросим жребий, — сказал он, — чтобы все по-честному.

Геше достался второй с краю. Иваныч тут же полез к мотору.

— Бля-я… — глухо донесся его голос. — «Керосинка»!

«Керосиновыми» называли те «тридцатьчетверки», выпускавшиеся на Сталинградском тракторном, которым не хватило «родных» дизелей В-2-34. Вместо них ставили авиационные движки М-17Ф, выработавшие ресурс. Эти моторы жрали высокооктановый бензин, поэтому «керосиновые» танки очень хорошо горели да и капризными были — жуть.

Кстати, внутри «тридцатьчетверка» как раз и была обгорелой, а кое-где виднелась плохо замытая кровь, небрежно закрашенная зеленой краской.

— Дизели есть, — обрадовал Иваныча комроты. — Тоже из капремонта. Только поставить надо.

— Вот это здорово! — обрадовался Бедный. — Поставим!

Буквально через пять минут подъехала «летучка» ПТРМ — передвижной танкоремонтной мастерской, — и Иваныч запряг весь экипаж.

Штрафники вокруг дивились только, как споро орудовали новенькие.

Наклонный кормовой бронелист откинули на петлях, а крыша МТО — моторно-трансмиссионного отделения — поднята. Над ним танкисты поставили пирамидой три бревна, перекинули через блок трос лебедки с крюком.

Освободив авиамотор от креплений, Иваныч крикнул:

— Вирай помалу!

Двигатель медленно, словно без охоты, потянулся вверх, напрягая трос, показался весь.

— Майнай! Кантуем, ребята!

М-17Ф перекантовали на деревянные салазки, а добры молодцы с ПТРМ подтянули дизель. Осмотрев, ощупав, чуть ли не обнюхав двигатель, мехвод застропил его.

— Вирай! Командир, придерживай!

— Держу, Иваныч, держу…

Дизель В-2, несмотря на внушительные размеры, был куда легче, чем казался — алюминиевый блок цилиндров!

Отцентрировав двигун строго над моторным отсеком, Бедный стал его медленно, нежно даже, опускать.

— Стоп! Еще чуть-чуть… Еще… Стоп!

Заведя дизель точно на крепежные места, экипаж подключил электрокабели, прикрутил шланги и все прочее.

— Все кажись, — вынес Иваныч вердикт.

— Заводи!

— Есть!

Бедный залез в танк. Некоторое время слышались его нелицеприятные высказывания о прежних хозяевах машины, а потом дизель ворохнулся, зафыркал… И вот копоть и дым ударили из выхлопных патрубков, дизель взревел всеми своими пятьюстами лошадиными силами, взревел радостно и мощно.

— Зверь, а?! — высунулся из люка оживленный мехвод.

— Зверюга! — согласился Репнин. — Покрути малость и глуши.

— Есть!

Геша самому себе удивлялся — оставить продвинутый «Т-43», чтобы радоваться «Т-34-76»! Но была радость, была.

«Тридцатьчетверка» — не просто танк, это настоящая легенда, символ Победы. Хочешь не хочешь, а все равно будешь по нему ностальгировать.

На обед выдали ячневую кашу с тушенкой и заваренный иван-чай. Цветом и, что главное, вкусом напиток и впрямь походил на «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток», как писали на упаковках грузинского чая второго сорта. Правда, вместо сахара был сахарин, а вместо печенья — черствый хлеб с противным комбижиром, но это уже так — мелочи жизни.

* * *

Ближе к вечеру опять засвистел паровоз. Явилось человек двадцать штрафников. Кто танк бросил подбитый, хотя пушка еще стрелять могла. Кто на краже попался, кто морду набил высокому начальству. Дезертиров и самострелов не было.

Вместе со штрафниками прибыл их ротный, Николай Данилин. Этот был обычный служака, простая армейщина. Он привез с собой двух робких лейтенантов, тоже не проштрафившихся — будут командирами танков.

Ночью было тихо, а с раннего утра заревели дизели, залязгали гусеницы, и как бы не громче машинно-металлической какофонии звучали матерки танкистов ОШТБ.

А во время обеда приехала «эмка» с Роговым. Комбат приказал готовить танки.

— Сроку — три дня, — сказал он. — Моторы должны работать, как часики! Если побежит масло или заклинит башню — расстреляю. Все должно быть починено здесь! Там мы должны воевать — и точка! За нами прибудет состав, подбросит до Ворсклы, а уже оттуда берегом двинем на Ахтырку. И точка!

Из воспоминаний подполковника И. Цыбизова:

«…Вы думаете, из танка все хорошо видно? Там и спереди-то не все увидишь, а уж сбоку или сзади и подавно. У меня однажды был такой случай. Наверное, на Курской дуге. Не помню уже.

Вот пошли немцы в атаку, впереди танки, а за ними пехота. А я стоял замаскированный в кустах. Дождался, пока танки поравняются со мной, и как дал газ, поехал по пехоте за ними. Они же все по одной линии идут — 30–50 метров. У немцев сразу паника. Не поймут, откуда я взялся и мну их… У них же только автоматы, и они мне ничего не сделают. А эти танки меня и не заметили. Они же не видят, что у них сзади творится. Так что я проехал мимо них и навел панику.

Говорили мне, что награда за это положена, но разве я пойду просить — наградите меня?! Вот только представьте, я провоевал фактически целый год, за это время две машины полностью отводил по моточасам, и мне только за это положена «Красная Звезда». Хотя мне потом говорили, что должны прийти две медали — одна за Курскую дугу, а вторая за Минск. И везде сколько техники было, но я ни разу не подставился под огонь. Ни разу!

Все-таки я был очень сообразительный, какой-то понимающий и хотя многое уже умел, но всему учился с удовольствием, какие-то вещи сам додумывал. Помню, например, такой момент.

Когда нам в учебном полку объяснили, что обычные пушки можно повернуть только на 15 градусов в каждую сторону, то я на доске расчертил возможный сектор обстрела. И эта картинка у меня в мозгу так моментально закрепилась, что я всегда примерно представлял себе, как уйти из-под огня. И вот я уйду в мертвую зону, подкрадусь, сразу поворот, и давлю этих пушкарей…»