Консул

Валерий Петрович Большаков, 2010

Второй век нашей эры. Уже известная по книгам «Преторианец» и «Кентурион» крутая четверка римских «спецназовцев» из двадцатого столетия получает новое задание: спасти из китайских застенков римского посла, консула Публия Дасумия Рустика, героя Дакийской и Парфянской войн, нарушившего правила китайского дворцового этикета и угодившего в одну из самых страшных тюрем за всю историю человечества. Задача «проста» – пройти полмира и в совершенно чужой стране, где во все времена иностранцев презирали и гнобили, вывести заключенного из дворцовой тюрьмы. И это при том, что дворец китайского императора сам по себе – неприступная крепость. Но кентурион Сергий (он же – Сергей Лобанов) и его друзья больше всего на свете любят решать именно неразрешимые задачи. Такая вот фантастическая история…

Пролог

Ханьская империя, Лоян.

Год Желтой Обезьяны 42-го круга

(873-й год от основания Рима)^[1]

Сенатору Публию Дасумию Рустику везло всегда и во всём. Пройдя обе Дакийские войны и парфянскую кампанию Траяна, он не был даже ранен, хотя отличался лихостью и всегда бросался в самую гущу схватки, увязая в кровавой каше обоюдной резни. Чем не любимец богов? Сенатор стал консулом в один год с другим Публием — самим Элием Адрианом, императором Рима! Чем не счастливчик?

А теперь консулу крупно не повезло — он попал в бедственное положение узника ханьской тюрьмы.

Была ли на то воля богов, или судьба напрасно уготовила ему долгие мучения, консул не знал и даже не пытался гадать — постоянные истязания и оскорбления притупили его острый ум. Некогда гордому римлянину оставили в жизни одно — тоскливое ожидание смерти.

Поутру, в час дракона — примерно в третьем часу по римскому счету,^[2] — его вывели во двор и избили бамбуковой палкой. Бамбук расщеплялся при ударах и резал спину, как ножом, просекая поджившие рубцы и добавляя новые раны.

Консул терпел, сжав зубы — его палач, косоглазая сволочь в замызганном халате, не услышит, как стонет гражданин Рима! Всё время, отмеренное для наказания, Публий глядел на кирпичную стену тюрьмы, выложенную иероглифами, складывающимися в изречение: «Распространим высокие моральные качества на весь народ». Распространяйте, гады желтопузые, распространяйте…

Уложенный на широкую каменную скамью, консул прижимался к ней левой щекой, не желая поворачивать голову в другую сторону. Оттуда доносился непрерывный хриплый вой еще одного «наказуемого». Истязание называлось «стоять в бочке». Человека со связанными руками поставили в высокую бочку, ее верхняя крышка имела отверстие, куда втолкнули голову обреченного. На дно бочки насыпали толстый слой негашеной извести и положили несколько кусков черепицы, которых приговоренный едва касался ногами. В таком состоянии несчастный, не двигаясь, простоял целые сутки. Это было два дня назад. А позавчера из-под его ног убрали одну черепицу. Лишившись опоры, «наказуемый» постепенно повисал на шее. Палачи же тем временем подливали воду на дно бочки, и ядовитые испарения обволакивали все тело несчастного…

А сегодня с утра была убрана последняя черепица. Ноги обреченного оказались в бурлящей извести, которая разъедала живую плоть, причиняя жертве боль во много раз сильнее, чем ожог от огня. Горло под тяжестью тела сдавливалось, и наступало медленное удушение…

Кажется, приговоренный «достоялся» — вой перешел в хрип, хрип — в натужное сипенье… И все стихло. Отмучился…

Ведро соленой воды обрушилось на истерзанную спину консула, и он не смог сдержать рычания — страшная резь рвала и без того уж исполосованную кожу. За плеском стекающих струй стоны не донеслись до ушей палача — это утешало почти утраченное достоинство Публия, изъязвленное не меньше, чем бренное тело.

Грубые руки вздернули консула, пинок ногой указал направление. Шатаясь, неустойчиво переступая босыми ногами, римлянин побрел, куда было сказано — в свой вонючий подвал, который он делил с уцелевшими ликторами.^[3]

Теплый песок двора сменился холодными сырыми плитами сводчатого коридора. По обе стороны проход открывался арками, зарешеченными стволами бамбука толщиной в руку, крепкими и упругими. Впервые попав сюда, консул пытался вырваться, с разгону ударяя плечом по решетке, но бамбук лишь пружинил слегка, отбрасывая мускулистое тело и оставляя на нем синяки…

— Стоять!

Тюремщик отпер низенькую дверцу. Публий ползком миновал ее и попал в камеру. Двое выживших ликторов бросились к нему, подхватили под руки.

— Ничего, шиятельный, — прошамкал Гай, лишившийся половины зубов, — мы народ живучий…

— Да уж, — поддакнул Квинт. — Здесь еще терпимо, сиятельный. А сколько мы с Гаем насиделись в ихних колодках… Вот то была пытка! Нацепят тяжелые доски на шею, так полное ощущение, что твоя голова лежит на столе. Доски такие широкие, что я с трудом дотягивался до уха, а уж чтобы лепешку до рта донести, изворачивался так, что жилы трещали! А эти мухи… Обсядут все лицо, и не почешешься, мотаешь головой, как корова на пастбище! Так вот целый день стояли мы с ним под солнцем, а ночью уводили в вонючую землянку. Ноги не держали, я падал на гнилую солому, кишащую насекомыми, и начиналось… О-о… И ведь в колодках не полежишь, чуть не так двинешься, и эти проклятые доски врезаются в шею. Еле дождешься рассвета, тебя выводят на улицу, и ты опять изображаешь из себя верстовой столб…

Дотащив консула до наружной стены, где было пробито маленькое окошко, заделанное бронзовыми прутьями, ликторы усадили измученного Публия на кучу прелой соломы. Гай с Квинтом полили ему на спину из миски, чтобы смыть соль.

— Спасибо… — выдохнул консул.

— Да чего там… — проворчал Гай. — Неужто мы без понятия?

Консул обессиленно прислонился боком к стене и замер в этом неудобном положении. Прикрыв глаза, он сидел, отходя от боли и унижения. Унижение… Пожалуй, это было самым ужасным для него. С самого начала. Хотя, нет. Начало было иным…

Публий припомнил, как был горд и счастлив, став консулом. Добился-таки…

В паре с Публием Адрианом он являлся суффектом, как бы вторым консулом. Но — вторым после принцепса! Куда уж выше… Да… Вот уж был праздник… А принцепс почти сразу предложил своему «напарнику» работенку насколько сложную, настолько и опасную — отправиться тайным послом в Серику^[4] и завязать отношения с тамошним императором. Чтобы торговать напрямую, а не через пройдошливых парфян.

Разумеется, консул согласился послужить «Сенату и народу римскому». Он и его двенадцать ликторов переоделись в кожаные штаны и рубахи кочевников, сели на коней и двинулись в дальний путь, по степям и пустыням, обходя земли Парфии с севера.

…Они переплывали могучие реки, бились с полудикими варварами, переваливали колоссальные горы. И вот она, Серика! Сами серы называли свою страну Чжунго, что значит Срединное царство, или Тянься — Поднебесная.

Римляне одолели Великую стену, не зная, что главное испытание ждет их в императорском дворце, ибо в Серике испокон веков существует правило, согласно которому любой посол должен вести себя так, будто прибыл от покоренных дикарей к верховному правителю. Ни одно государство мира не могло быть равным Чжунго! Все цари, раджи, фараоны, принцепсы должны были исполнять волю императора серов и покорно нести ему дань.

Консула в течение трех дней обучали этикету, принятому на высочайших приемах, а затем допустили на аудиенцию к Великому императору Ань-ди, Божественному Сыну Неба великой династии Хань, Будде наших дней, Десятитысячелетнему властелину, Августейшему владыке.

Посла заставляли отбивать земные поклоны не только перед императором, но и перед входом во дворец и даже перед пустым троном, перед подарками и грамотой, которую ему вручили по повелению Великого императора.

Когда консул, сжав зубы, преклонил колени перед «Сыном Неба», глашатай обратился к нему со словами: «Император спрашивает посла Дацинь, в благополучии ли здравствует доселе правитель вашей страны?»

Ответив владыке Поднебесной, посол пал ниц, затем поднялся и еще раз отвесил земной поклон.

Тогда глашатай снова обратился к нему: «Император спрашивает вас, усердно ли вы потрудились, прибыв издалека?»

Тут консулу надо было пасть ниц, подняться и снова поклониться, после чего совершить четыре прощальных челобития, но слишком уж болезненно задел римскую честь ханьский церемониал. Никогда доселе не испытывал Публий подобного позора. И оскорбленный римлянин взбунтовался.

Ханьским языком он владел не очень хорошо, но и наличного запаса слов хватило, чтобы в самых изысканных выражениях допечь «восточных варваров» и сравнить «властелина червей-шелкопрядов» с вождем степных кочевников, немытым с рождения.

Лицо Ань-ди окаменело, придворные побледнели от ужаса, у иных даже колени подогнулись. Император встал с трона, и звучавшая во время приема музыка замолкла.

После мимолетного замешательства глашатай объявил повеление Сына Неба: посла Дацинь за дерзостные речи и отсутствие почтения к Священному императору бросить в дворцовую тюрьму…

…С тех пор прошло больше года. Минуло лето, настал сезон байлу — «пора белых рос», по римскому исчислению — начало сентября.

— Ли Хао казнят… — глухо сказал Квинт, выглядывая в зарешеченное окошко.

Гай сумрачно кивнул, не поднимаясь с рваной циновки, а консул, цепляясь за стену, встал и шагнул к Квинту. Тот посторонился, уступая место.

Сначала Публий увидел крыши императорского дворца с лакированной черепицей, и балкон, с которого Сын Неба любил наблюдать за казнями. Привстав на цыпочки, консул разглядел Ли Хао, хорошего человека, проявившего к ним милосердие. Ли Хао поделился с римлянами лепешкой, когда тех водили по городу, бичуя на перекрестках. За свою доброту ханец угодил в темницу. А теперь…

Палачи уготовили Ли Хао мучительную казнь в бамбуковой клетке. Она представляла собой усеченную пирамиду из четырех толстых шестов в рост человека, вверху и внизу скрепленных перекладинами. На верхнюю перекладину набивалось несколько узких бамбуковых дощечек с отверстием для головы осужденного, которого ставили в такую клетку со связанными за спиной руками. Шея его упиралась в перекладину, что могло сразу же привести к удушению. А чтобы смерть не наступила быстро, под ноги Ли Хао подложили несколько черепиц, которых он едва касался подошвами. Затем черепицы одну за другой убирали…

Стараясь хоть немного продлить себе жизнь, Ли Хао напрягал мышцы, чтобы устоять на цыпочках, но вот мучители убрали последнюю черепицу, и наступила медленная смерть…

Консул, словно подражая ханьцу, напружил мускулы ног, вытягиваясь на кончиках пальцев, но силы оставили его. Публий опустился, едва не упав от нахлынувшей слабости, затем присел на корточки, касаясь холодной стены одними плечами.

— Скоро зима… — пробормотал Квинт.

— Не бойшя, не жамерзнешь, — усмехнулся Гай. — Скоро и нас рашштавят по клеткам…

— Прекратить! — каркнул Публий. — Принцепс дал слово, что вытащит меня из любой передряги, и я не смею оскорбить августа недоверием! Рим не бросает своих граждан.

— Прошти, шиятельный, — пробурчал Гай. — Ражве я в обиду кому говорю? Прошто неохота помирать без вести, в краю желтопузых варваров!

— Нас найдут, — упрямо сказал консул. — Обязательно!

— Юпитер и Фортуна, — вздохнул Квинт, закатывая глаза, — где вы?..

Гай Лабеон, ветеран Седьмого Клавдиева легиона, не стал богохульствовать в ответ другу, а забубнил старинную походную песню, разухабистую и непристойную:

Прячьте, мамы, дочерей,

Мы ведем к вам лысого развратника!

Квинт Ацилий Глабрион ухмыльнулся и подтянул своим сочным баритоном. Консул покачал головой и тоже зашевелил губами, добавляя свой голос.

Песенка набрала силу, теперь ее было слышно во дворе тюрьмы.

И пусть слышат, подумал консул, пусть познают силу римского духа! А мы будем надеяться и терпеливо ждать…

Примечания

1

Ханьская, или Поднебесная, империя — Китай. 873-й год от основания Рима — это 120-й год от Р. Х.

2

Римляне делили сутки на 24 часа, как и мы, расчленяя их на ночные и дневные. День начинался приблизительно в 6 утра (Hora prima, 1-й час дня) и продолжался — по-нашему — до 6 вечера (Hora duodecima, 12-й час). Длительность часа зависела от времени года — зимой час удлинялся, летом — укорачивался.

Китайцы разделяли сутки на 12 двойных часов, каждому присваивая название того или иного животного. Так, промежуток между 23 часами и 1 часом посвящался мыши, с часу ночи до 3 часов длился час быка, и так далее. Двойной час делился на 8 кэ, а каждая «кэ» — на 15 хуби, продолжительностью около минуты каждая.

3

Ликторы — почетные сопровождающие. Ликторы осуществляли парадные и охранные функции. Разным чинам и санам полагалось разное количество ликторов: весталка довольствовалась одним, эдил — двумя. Императору полагались 24 ликтора, консулу — 12.

4

Серика — Страна Шёлка, так римляне называли Ханьскую империю, то есть Китай. Senatus populus que Romanus (SPQR) — «Сенат и народ римский» — официальное название римского государства (китайцы именовали Римскую империю Дацинь — Великой страной Цинь). Парфия — мощная держава, чья территория довольно точно вписывается в границы современного Ирана. По сути, весь центр Евразии, от Атлантики до Тихого был в то время поделен между четырьмя великими державами — Римом, Парфией, Кушанским царством и Ханьской империей.