Скверная кровь

Валерий Красников, 2022

Так не бывает: поссорился с женой и вышел из дома; проснулся в глубоком космосе на борту «Сюжетника», и даже капитан, единственный разумный на корабле, не спешит знакомиться. То ли оказался в игре, то ли попал в другой мир. Теперь приключаюсь в теле полукровки, которого почему-то кто-то весьма влиятельный хочет убить и сулит наёмникам за это щедрую награду… Зато снова молод и снова влюблён!..

Глава 7. Как я стал бастардом-убийцей

На следующее утро, собрав в узелки наши пожитки, к моему огромному облегчению, Пипус сообщил, что мы покидаем ярмарку. А стало быть, и Ильму с соглядатаем старика. Я не преувеличивал опасность. Ещё вечером рассказал наставнику о странном незнакомце, и Пипус сказал мне:

— Тебе следует соблюдать осторожность. Не исключено, что этот незнакомец на ярмарке искал именно тебя. Если преследователи увидят меня, то поймут, что ты где-то рядом, поэтому нельзя, чтобы нас видели вместе. Используй капли, не забывай о цвете своих глаз!

По его плану, я уходил из Ильмы первым и должен был идти по дороге на равнину до первой развилки, где мы условились с наставником встретиться. Напившись из ручья воды, я тайком сорвал несколько фруктов, похожих на яблоки, и, жуя сочный плод, отправился на ярмарку. Она ещё не закончилась, и если некоторые купцы, уже распродав товары, покидали её, то их быстро сменяли другие, подъезжавшие из других городов Калиона.

Я не хотел уходить, не встретившись с целителем. Не то чтобы Пипус полностью разуверил меня в том, что этот человек и впрямь обладал магией, но вопрос о моих деньгах оставался открытым. Что ни говори, а старик всучил мне безделушку за все мои сбережения! Кроме того, при свете дня всё казалось уже не таким пугающим, как в сумраке, и я решительно направился на дальний конец ярмарочного поля, туда, где предлагали свои услуги кудесники и всякие шарлатаны.

Пересекая торговую площадку, я вдруг приметил, что Пипус разговаривает с каким-то всадником. Я видел Корина лишь мельком, когда он обыскивал наше пристанище, но узнал его сразу. Судя по одежде — кожаным сапогам, штанам и рубашке из очень дорогой, но потёртой ткани, широкополой шляпе, украшенной плюмажем, я понял, что этот имперец и есть Корин, ведущий какие-то дела со старым аристократом. И я ни на секунду не сомневался — он ищет именно меня.

Корина сопровождал ещё один всадник, и в нём я признал того самого соглядатая, рыскавшего вечером по лагерю пришедших на ярмарку людей.

Народу вокруг было так много, что мне ничего не стоило слиться с толпой. У меня всё ещё оставалась возможность протолкаться к колдунам и кудесникам, найти среди них Вестника и стрясти с него моё серебро. Но при виде Корина у меня буквально мороз по коже пробежал, и не читаемая надпись на красном фоне запрыгала перед глазами, наверное сообщая, что выжить снова невозможно. Приняв решение бежать, совершил первую ошибку: я оглянулся. Бросив взгляд через плечо, встретился глазами с Корином. После чего сделал вторую ошибку: я побежал.

На мне была шляпа, и я находился от имперца в сотне шагов, так что он вряд ли мог рассмотреть моё лицо. А вот мои подозрительные действия немедленно привлекли его внимание.

Он развернул лошадь в моём направлении. Наставник попытался удержать её за узду, но Корин ударил его по голове тяжёлой рукояткой хлыста. Лошадь рванулась в мою сторону, Пипус же рухнул как подкошенный, будто его не ударили, а подстрелили.

Словно преследуемый злобными псами, я устремился в густые заросли колючего местного терновника и на четвереньках пополз вверх по склону. Исцарапался я изрядно, но зато, когда взобрался на гребень и оглянулся, оказалось, что конь имперца заартачился, не желая идти в колючие заросли. Другой всадник сумел-таки погнать свою лошадь вверх по склону, но взобрался недалеко — животное охромело.

Правда, и я, оказавшись на вершине, обнаружил, что дальше мне бежать некуда — путь преграждало речное ущелье, слишком крутое, чтобы спуститься, и слишком высокое, чтобы спрыгнуть.

А тем временем внизу остановивший свою лошадь Корин, видимо разглядев на вершине мой силуэт, что-то крикнул своему помощнику. Его я не видел, но слышал, как он, спешившись, проламывается сквозь кусты. Впереди меня метров на двадцать возвышался последний выступ, и я, не имея другого выхода, устремился туда. Правда, вместо того, чтобы подняться, на бегу сорвался вниз, покатился по склону и остановился, лишь когда застрял в кустах. Боли я при этом не ощущал вовсе — слишком силён был страх.

Не поднимая головы над кустами, я снова пополз наверх, но на этот раз на гребень, где был виден как на ладони, уже влезать не стал.

Треск кустов, через которые проламывался помощник Корина, погнал меня дальше. У меня имелось оружие — нож размера, дозволявшегося эльфам, но иллюзий относительно возможного исхода схватки я не питал. Имперец был гораздо крупнее и сильнее тощего пятнадцатилетнего парнишки, в теле которого я оказался, да и с ножом против шпаги много не навоюешь.

Снизу донёсся голос Корина, требовавшего поскорее найти меня, и это придавало мне прыти, однако, когда склон сделался почти отвесным, я замешкался, сорвался и, шлёпнувшись с высоты около двух метров, так приложился спиной, что из меня буквально вышибло весь воздух. Некоторое время я лежал без движения, а когда треск в кустах, совсем поблизости, заставил меня кое-как подняться на ноги, было уже поздно.

На прогалину вывалился из зарослей вчерашний соглядатай: рослый краснорожий малый с коротко стриженными чёрными волосами и бородкой. Он вспотел и весь запыхался, но при виде меня по-волчьи оскалился.

— Сейчас я вырежу твоё сердце, полукровка, — пообещал он, указывая на меня обнажённым клинком.

Я в ужасе попятился, слыша в кустах за его спиной шаги и понимая, что сейчас здесь появится ещё и Корин. Его помощник тоже услышал эти шаги и обернулся. Но мы оба увидели вовсе не Корина. Художник-бретёр Рикус шагнул навстречу соглядатаю с клинком в руках.

Тот моментально присел, выставив вперёд оружие, но клинок Рикуса сверкнул так стремительно, что я не заметил движения, а мой враг не успел отразить удар. Долю мгновения он стоял неподвижно, как статуя, а потом его голова отделилась от тела и, упав наземь, подскочила, словно мячик. Тело обмякшей кучей осело рядом.

Я не мог пошевелиться. Так и застыл, в изумлении и ужасе разинув рот.

Рикус жестом указал на обрывистый берег позади меня.

— Беги к реке!

Не говоря ни слова, я повернулся, бросился в указанном направлении и, хотя до воды было метров десять, а может и больше, не колеблясь, сиганул вниз, с силой ударился о воду, погрузился чуть не до самого дна, основательно нахлебавшись, но вынырнул. Пенящийся поток понёс меня вниз по течению, а сверху, перекрывая плеск воды, разносился голос Корина, призывающего своего пособника.

Я выбрался из реки едва живой, перемёрзший в ледяной воде горной речки, очумевший от ударов о валуны. Едва очутившись на галечном пляже, лишился сил и только тогда почувствовал боль от множественных ссадин и ушибов.

Согревшись на раскалённых солнцем камнях, усилием воли поднялся и побрёл в сторону дороги из Ильмы. Поскольку мне всё равно некуда идти, я последовал указаниям Пипуса и, добравшись без приключений к развилке дороги, стал его там ждать.

Наконец он появился верхом на ослике. Вьючные корзины пустовали, а на лице наставника застыл испуг.

— Амадеус! Ты убил человека, отсёк ему голову!

— Я не убивал его.

И рассказал Пипусу, что произошло.

— Это не имеет значения. Они обвинят тебя. Залезай.

Он слез с ослика и помог мне взобраться на животное.

— Куда мы поедем? — спросил я, покачиваясь на спине у осла.

— Обратно в столицу.

— Но ты же сам говорил…

— Имперец мёртв, и обвиняют в этом тебя. У меня нет ни одного друга, который предложит убежище полукровке, разыскиваемому за убийство черноволосого. Тебя найдут и прикончат на месте. Ради полуэльфа никто и суда не станет устраивать.

— И что же мне делать?

— Нам придётся вернуться в Ролон. Единственная моя надежда — найти господина, пока он ещё не уехал из города, и попытаться убедить его, что ты никому не причинишь вреда. Пока я этим занимаюсь, тебе придётся скрываться у своих друзей — городских нищих. Если ничего не получится, я посажу тебя на одну из лодок, которые перевозят товары к самому краю обжитых имперцами территорий, в тамошних лесах тебя не найдут, даже если пошлют на поиски солдат. Я дам тебе денег, сколько смогу. Но вернуться, Амадеус, ты уже не сможешь. Убийство имперца — это преступление, за которое для таких, как ты, прощения нет.

Разумеется, всё, что Пипус говорил, представлялось мне полнейшим бредом. Какой лес, какие эльфы, я не представлял, как буду жить среди них. Сунься я туда, вопрос будет лишь в том, кто сожрёт меня раньше: какой-нибудь хищник или друид-людоед. В большом городе я мог бы, по крайней мере, воровать еду. В Великом лесу я сам стану едой. Так я ему и сказал.

— Тогда отправляйся подальше в захолустье, где живут мирные эльфы. Ты ведь знаешь их язык. Эльфийских деревень сотни, укройся в одной из них.

Я промолчал, не желая усугублять страхи наставника собственным испугом, хотя понимал, что это тоже не выход. Я не чистокровный эльф, и ни в одной деревне меня не примут. Пипус какое-то время тоже молчал. А когда он внезапно остановил ослика и приблизил свой рот к моему уху, я почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

— Мне вообще не следовало воспитывать тебя. Мне не следовало пытаться помочь твоей матери. Это стоило мне карьеры, а теперь, возможно, будет стоить и жизни.

И снова я задал наставнику вопрос о своей матери, точнее, о матери Амадеуса. И почему старик-аристократ меня преследует? Но получил обычный, уже поднадоевший ответ:

— Неведение — твоя единственная надежда. И моя тоже. Нужно, чтобы ты мог честно заявить, что ничего не знаешь.

Однако мне казалось, что неведение — не такая уж надёжная защита. Скажем, сегодня меня защитило вовсе не незнание, а клинок бретёра — не вмешайся Рикус, я так и умер бы, пребывая в «спасительном» неведении.

Почти весь путь до столицы Пипус молчал. Он ничего не сказал, даже когда мы останавливались на ночлег, расположившись в кустах подальше от дороги. В часе ходьбы от Ролона наставник остановился.

— Дальше тебе можно двигаться только ночью, — заявил он. — В Ролон войдёшь с наступлением темноты и старайся не высовываться. И не вздумай пока сунуться к нищим, ни в коем случае. Если всё утрясется, я тебе сообщу.

— А как ты меня найдёшь?

Он щёлкнул костяшками пальцев меня по голове и прошипел:

— Ночью ты незаметно проберёшься в наш дом.

Когда я повернулся, чтобы уйти, Пипус внезапно крепко сжал меня в объятиях.

— Ты не сделал ничего, чтобы заслужить всё это, Амадеус. Ты виноват разве в том, что родился. — Потом он оттолкнул меня и попытался ладонями скрыть слёзы. И когда я направился в заросли кустарника, вдогонку мне полетели слова, которым суждено было преследовать меня до конца моих дней: — Будь осторожен, Амадеус! Запомни: если они тебя найдут, тебя уже ничего не спасёт!

Знал бы кто, как я устал прятаться, шарахаться от незнакомцев и чувствовать себя приговорённым из-за тайны, о которой мне ничего не было известно.

За предыдущую ночь мне удалось поспать всего пару часов, и поэтому, как только я лёг и моя голова коснулась земли, меня сморил сон.

Пробудился я в темноте от пения ночных птиц и шороха, производимого мелкими грызунами. И тут же моментально вспомнил о старике и его подручном. Походило на то, что в Ролоне ни тот, ни другой не живут, иначе я их знал бы. Очевидно, оба прибыли туда на чествование высокого чина из центра империи. А постоянно они проживают в каком-нибудь другом месте, например, в Клихе, где я в первый раз и встретился со стариком.

Я немного приободрился: ведь праздник закончился, а значит, старик, скорее всего, уже уехал из Ролона! Мне захотелось поскорее добраться в нашу с Пипусом берлогу. Надоело шастать невесть где, да и есть очень хотелось.

Дорога была безлюдной — по ночам в путь никто не трогался, а на ночлег в такой близости от города путники не останавливались. Лунный свет был достаточно ярок, и я побежал.

К тому времени, когда я добрался до Ролона, меня уже изгрыз волчий голод, а тут вдобавок ещё и резко похолодало. Поднявшийся сильный ветер трепал волосы, шляпу я потерял в реке, а теперь мог потерять и плащ. Придерживая его полы руками, я брёл по пустынным улицам.

Когда добрался к дому наставника, тучи заслонили луну, сделав ночь непроглядно чёрной. Порывы ветра буквально рвали мою одежду, вздымая больно кусавший лицо и руки песок.

— Пипус! — выкрикнул я, вбежав в помещение.

На столе горела одна-единственная свеча, большая часть комнаты тонула в сумраке, и я не сразу увидел, что, кроме моего воспитателя, там находятся Корин с парой подручных. Бедный Пипус сидел на табурете, руки его были связаны за спиной толстой пеньковой верёвкой. Кляп, сделанный из узла той же верёвки, затыкал лекарю рот; один из подручных крепко держал наставника, а сам Корин бил его тяжёлой свинцовой рукоятью своей плети. Мертвенно-бледное лицо Пипуса было залито кровью и искажено болью. Третий негодяй, очевидно, следил за дверью, потому что, как только я вошёл, захлопнул её и схватил меня.

Корин оставил наставника и направился ко мне, на ходу вынимая из ножен меч.

— Я закончу то, что начал в тот день, когда ты родился, — сказал он.

В этот миг Пипус вскочил, вывернулся из хватки держащего его человека и боднул того, словно разъярённый бык. Оба они упали на пол. Корин кинулся на меня, выставив клинок, но я увернулся, и он, проскочив мимо, споткнулся о своего товарища, отпустившего меня, едва имперец обнажил оружие. Они грохнулись вместе, и когда Корин поднялся, то обрушил свою ярость на первую подвернувшуюся мишень — совершенно беспомощного, со связанными за спиной руками и кляпом во рту Пипуса. Обеими руками подняв меч высоко над головой, имперец вогнал в живот лекаря острый клинок и громко воскликнул:

— Всё из-за тебя, тварь!

Предсмертный хрип прорвался сквозь верёвочный кляп. Пипус перекатился на спину, отчаянно ловивший воздух рот наполнился кровью, а глаза закатились так, что видны остались только белки. Всё это время Корин налегал на рукоять меча, проворачивая клинок в ране.

Я вырвался за дверь, слыша за своей спиной крики, но они ничего для меня не значили — не было ничего, кроме ярости приближавшегося ненастья и необходимости оторваться от преследователей. Красной тряпкой трепыхалось перед глазами полотнище с сообщением о неизбежности моей смерти. Но вскоре крики умолкли, и я остался один на один с чернотой ночи и завываниями ветра.

Мне пришлось укрыться в ночлежке столичных нищих, где я проспал до полудня. А когда выбрался из вороха старых одеял и вышел к большому столу, то увидел широко распахнутые глаза Клариссы, местной шлюхи.

— Вот ты где! — воскликнула она. — А ведь о твоих злодеяниях уже говорит весь город. Ты убил бедного лекаря Пипуса. А до этого на ярмарке в Ильме прикончил ещё какого-то человека.

— Кларисса, я никого не убивал.

— А чем ты можешь это доказать? У тебя есть свидетели?

— Я полукровка. Пипус всегда был моим наставником. Об этом знают все! А настоящими убийцами в обоих случаях были имперцы, и убивали они не маленьким ножиком, а своими мечами!

Что стоит слово полуэльфа? Даже сочувствующая мне шлюха усомнилась в моём рассказе. Я понял это по её глазам. Ведь ей с рождения твердили, что все имперцы — честны и благородны, а полукровки изначально вероломны.

— Говорят, ты убил мэтра Пипуса после того, как он поймал тебя на краже денег, наторгованных им в Ильме. За твою голову назначена награда.

Я попытался объяснить, что произошло на самом деле, но это звучало настолько неубедительно, что я, пожалуй, и сам вряд ли поверил бы такому рассказу. По глазам Клариссы я видел, что она тоже сильно сомневается. А уж если не поверила она, то не поверит никто!

Несправедливое обвинение в убийстве самого лучшего, самого близкого и дорогого мне в этом мире человека ранило куда больнее, чем я мог себе представить. Мне не хотелось никуда идти и никого видеть. Тем более для меня это сейчас было небезопасно.

Я нервно мерил шагами комнату от стола к стене с лежаками, пока перед глазами снова не загорелась надпись-предупреждение о скорой и неизбежной смерти. Я подскочил к открытому окну и увидел Клариссу, что-то шепчущую на ухо какому-то парню. Тот нехорошо усмехнулся и умчался по улице так, будто на нём горели штаны.

Шлюха повернулась и уставилась на окно. Я помахал ей рукой, и на её лице отобразилась смесь вины и смущения, страха и ярости, которая подтвердила мои худшие опасения. Она донесла на меня.

Я высунулся из окна и чуть выше по улице увидел того паренька-бегунка, разговаривавшего с тремя всадниками. Хуже и быть не могло — их предводителем оказался Корин.