Реквием «Вымпелу». Вежливые люди

Валерий Киселёв, 2019

Спецподразделение КГБ СССР «Вымпел» – это сила самостоятельно мыслящая, принимающая порой очень непростые решения, а иногда и единственно возможные. Сила совестливая, примеров этой высшей чести много: события у Белого дома, Тбилиси, Баку. Рассказать с большей достоверностью вряд ли возможно, ведь автор Валерий Кисёлев – непосредственный участник описанных событий.

Часть вторая. В лесу

Всем моим братьям-ОУЦменам, прошедшим леса, горы и болота во времена своей подготовки, — посвящаю

Лес был нашим уютным родным домом. Он стал для нас живым, осязаемым организмом. Лес, как ещё один член нашей группы, заботился о нас, оберегая, как своих товарищей, от невзгод. Мы с ним подружились накрепко и навсегда. Он — как жена: кормил, поил и радовал своей красотой. Он — как друг: всегда подставлял своё мощное лесное плечо и протягивал крепкую ветвистую древесную руку… Нигде и никогда в дальнейшей жизни я не испытывал такого блаженного комфорта от пребывания рядом с потрескивающим костром в окружении густого, теплого русского леса.

В ту ночь в лесу звёздное летнее небо горело огромным количеством неповторимой красоты ярких голубых звёзд. Лишь небольшая их часть, пробиваясь сквозь густые вершины деревьев, смогла заглянуть в самую середину дремучего леса, на маленькую уютную полянку. По всем правилам партизанской науки мы выбрали именно это место: вдали от жилья и человека, поближе к диким зверям и птицам. Только животные в этом прекрасном уголке земли были сегодня нашими спутниками. Встреча с любым гражданским человеком нами расценивалась как провал.

Я возился с костром, подкладывая дрова, и старался, чтобы ни одна искра, как учили, не вылетала из огня. Рядом на земле возлежали два начальника отдела. Мой — Розин и соседнего, 3-го боевого, отдела — Кириченко. Валерий Витальевич Розин, укутавшись в лётную куртку, лежал на полиуретановом коврике, очень тонком и поэтому оставляющем ощутимой каждую веточку под телом, но зато — совсем малом по весу. Это облегчало рюкзак в переходах на марше и дарило уют на днёвках и ночёвках, защищая от холода земли.

Кириченко, похожий на среднеазиатского бая, лежал на надувном матрасе. Никакие кочечки и сучочки под телом были ему не страшны, кроме того, расстояние от лесной сырой земли из-за воздуха в матрасе было значительным. А самое главное, было невообразимо мягко.

Мы уже давно, каждый для себя, брали в такие походы или надувной матрас, или коврик. Некоторые выбрали лёгкость в весе, но при этом жёсткое «прокрустово ложе». Кто-то выбрал мягкость опочивальни в виде надувного матраса. Когда при постановке задачи выяснялось, что с собой не надо тащить много железяк в виде мин, гранат, патронов и каких-либо спецсредств и переходы будут не больше недели, то многие брали надувные матрасы. Если же переходы были длиннее, а железа — побольше, то над рюкзаками приторачивали свёрнутые в трубу эти самые коврики. Когда командир группы давал команду выставить охранение и располагаться на ночлег, группа с надувными матрасами, забравшись в кромешной тьме в ещё более непролазную чащу и темень, распаковывала рюкзаки, естественно, первым делом скинув опостылевшую ненавистную сырую обувь, доставала достаточно тяжёлые матрасы с самого низа рюкзака, выворачивая все остальные вещи, и… начиналось ночное дыхательное упражнение. Из-под каждого мало-мальски густого кустарника звучал сначала громкий вдох, затем длинный звучный выдох. А потом, уловив чутким ухом такие же звуки из соседних кустов, причём доносившиеся со всех сторон, — каждый слышал уже раздающееся сдавленное приглушённое хихиканье. Лес дышал и смеялся шёпотом. А наши матрасы и коврики от постоянного использования и скольжения по земле, траве, грязи, снегу, лужам, болотам, камням и ещё чёрт знает чему были ужасно «закамуфлированного» цвета. Некогда новенькие и достаточно игривых расцветок, купленные на собственные деньги, они уже поистёрлись. Все знали: «Поход — дело, надо сказать, государственное, а ночёвка и сон — дело личное». И поэтому, когда душа во сне отделяется от тела, и раньше всех, опять же во сне, уже выполнила боевую задачу, — это твоё индивидуальное дело. Поэтому для индивидуальной задачи и подбирались собственные средства для комфортного отдыха.

Мы, кстати говоря, к финансам и личным закупкам относились философски. Была определённая штатная форма и было дополнительное, всякое подсобное снаряжение. То есть очень нужные вещи личного назначения. Если одежда спецназа была принята нами единодушно и навсегда, то для хождения по горам, долинам и по взгорьям у нас вместо тяжёлых ботинок были свои кроссовки. Разного цвета, подогнанные под свою ногу и часто, что называется, видавшие виды. За один день эти кроссовки успевали вымокнуть от росы в густой траве, побродить по ручьям и болотам, минимум десятки раз согреться от быстрой ходьбы и бега и высохнуть, снова промокнуть при переходе речки и потом подвялиться у костра. Кроссовки имели ещё одну особенность. В рюкзаках у каждого была гражданская одежда. И если бывали поводы, а бывали они нередко, мы переодевались в гражданку, прятали автоматы в рюкзаки и пересекали сложные участки под видом туристов, геологов или просто грибников. И кроссовки в этом случае не становились демаскирующим признаком. А преподаватели учили, чтобы обувь, для конспирации, не была у всех с одной фабрики.

Вообще для таких походов мы подбирали самостоятельно и рюкзаки, и ножи, и фонарики. Но самое большое мастерство требовалось, чтобы подобрать нижнее бельё — трусы!

Трусы — это «козырь» спецназа. Неправильный шовчик на них у кого-либо из сотрудников подразделения может замедлить темп движения всей группы в несколько раз. Хорошо, что многие раньше были спортсменами. Занятия лыжами, кроссами ещё тогда заставили нас подходить к нижнему белью с большим вниманием. В середине рюкзака, завернутые и укутанные в несколько целлофановых пакетов, лежали оберегаемые от промокания запасные трусы, носки и, что тоже важно, тёплые носки, предназначенные только для отдыха — для днёвок или ночёвок. Комфорт ног и, главное, их здоровое состояние, — это такая же важная составляющая для спецназа, как и оружие. Ноги в начале похода и в конце его — это было немаловажно для всех. Здоровья и выносливости хватало нам с лихвой, а вот от травм мы умели оберегаться и избавляться. Мы научились с годами их не получать. Через несколько лет нашей подготовки человек, имеющий травму, вызывал у нас и удивление, и неприятие. Такие «умники» переходили в сопутствующие подразделения. Умниками мы их считали потому, что они имели знания, как избежать травм, но не предпринимали усилий, чтобы их не получать, а значит, уже имели другую мысль: дескать, устали ходить по лесам и болотам. В слаженных боевых группах таких уже не было.

Валерий Витальевич, неожиданно изменив тему разговора, который плавно протекал между нами с момента появления костра, спросил:

— Как бы вы поступили в такой ситуации? Боевая группа получила важное правительственное задание: выдвинуться в определённый район и уничтожить стратегический объект. Уничтожение этой цели — переломный момент всей военной кампании. Значение выполнения приказа настолько велико, что секретность операции уже вызвала потери среди наших разведчиков: получение информации о работе и нахождении этого объекта также было сопряжено с гибелью наших людей! — Розин всегда говорил спокойно, плавно и вдумчиво, не повышая тон своей речи. Он присел на своём ложе и продолжил: вот вы, командир, с лучшими и проверенными офицерами вашей группы, проделав долгий, огромный маршрут, сохраняя секретность, почти приблизились к цели. Но произошла неожиданная встреча… — Валерий Витальевич на секунду замолчал. Я инстинктивно приблизился к нему, вслушиваясь в слова. — Перед вами — семья местных жителей: женщина и двое мальчиков-подростков собирают то ли травы, то ли грибы… Ваши действия, товарищ командир?

Кириченко, довольный вопросом, — он-то знал эту историю, — заворочался на матрасе и повернул ко мне своё круглое, с виду добродушное лицо. Его серые глаза иронично наблюдали за моей реакцией.

— Это происходит на территории нашей страны или?.. — задал вопрос я, рассчитывая на паузу, чтобы получить немного времени на обдумывание.

— А, по-твоему, это имеет значение? — уже задал вопрос Кириченко.

В котелке над костром закипал лесной напиток. Там было несколько сортов чая, листья мяты и малины, а главное — чага, собранная с берёз. Толик Чуткой, четвёртый участник этого ночного разговора, насобирал и бросил в котелок ещё каких-то полевых трав. Он вообще очень хорошо разбирался в премудростях лесной жизни. Тёмная коричневая жидкость, закипев, забулькала. Анатолий сделал вид, что разговор к нему не относится. Он был мудрым человеком. Поэтому продолжил с большим рвением и усилием заниматься очень важным для всех нас делом: ловко подхватил котелок с огня и разлил эту бодрящую жидкость по подставленной «таре» для чая, которая тоже была у каждого на свой вкус. В руках, обжигая пальцы, он держал большую, похожую на армейскую, кружку. И, даже не остужая, — чай настолько был горяч, что в кружке продолжал пузыриться, — стал отхлёбывать кипяток. Мы с ужасом смотрели, как Толик, обжигаясь, сразу же выпил примерно с пол-ёмкости. При этом он, довольный, издавал причмокивающие звуки. Увидев наше удивление, произнёс:

— Ничего не могу с собой поделать! Люблю чай, чтобы был сразу же с огня… — И сделал ещё глоток с таким наслаждением, что я сам попробовал отпить крутого кипятка и при этом обварил всё, что даже не предполагал, что можно обжечь.

— Да, у каждого — своё, — глядя на мои страдания, высказался Кириченко.

— Людей оставить из группы с этой семьёй, чтобы их временно задержать, — нельзя… Без кого-то из бойцов есть опасность не выполнить задачу… — как бы размышляя, начал я, продолжая глядеть на кружку с кипятком. Этот Чуткой, со своим садомазохистским чаепитием, сбил меня с мысли. А интересно, — он знает, как поступить?

— С собой взять их тоже невозможно… Значит, остаётся только… одно решение?! — Я сам ужаснулся от этой мысли. — Я прав? — обратился я к Розину.

— Именно такой случай произошёл во время Великой Отечественной войны, — стал рассказывать Валерий Витальевич. — Группа, кстати, которая готовилась в том же самом месте, где сейчас учитесь вы, на 25-м километре в Балашихе, была заброшена в самый глубокий тыл фашистов. На маршруте они встретили семью местных жителей… — Розин надолго задумался, словно пытаясь представить эту далёкую картину. — Командир тогда принял решение: местных жителей — уничтожить, а тела спрятать и замаскировать… Я, как офицер, но прежде всего как человек, до сих пор не решил, как бы поступил в такой ситуации я? Но… вам скажу, насколько важной для командира, идущего по вражеской территории, является скрытность передвижения, которую сегодня мы тренируем. Если вы добьётесь профессионализма: научитесь растворяться в лесу, в горах, болотах — да где угодно! — если вы никогда и ни с кем не встретитесь, до тех пор, пока не дойдёте до нужной точки… Тогда и решений таких принимать не придётся!

Последнее предложение начальник отдела сказал почти шёпотом, но прозвучало оно в этом сказочном лесу как голос Левитана^[14] из динамика на городской площади. Я эту фразу ношу в своём сердце и сегодня. Я не знаю, как бы поступил сам! По этому вопросу всю свою последующую жизнь пытаюсь, как через некую лакмусовую бумажку, увидеть и сопоставить многие события в жизни своих товарищей. А как бы поступил тот или другой из них при таком стечении обстоятельств? Но ответа никогда не получаю! Не дай Бог никогда и никому попасть в такую ситуацию… Быть героем — броситься с автоматом в атаку, даже упасть на дзот — каждый из наших офицеров был готов, по крайней мере так казалось мне… Нет, не казалось — я был уверен в этом! А стрелять в своих — не готов никто и никогда! И не любого обманут и заставят делать это… Но тогда я не знал ответов. В последующем поступок каждого в отдельности определит мудрость и откровенность услышанного.

— Сунь-Цзы, древнекитайский философ, очень давно написал: «Умный найдёт выход из экстремальной ситуации, а мудрый — не допустит её…» — процитировал Розин.

— Поэтому, мужчины, — жёстко сказал другой начальник отдела, — относитесь серьёзно ко всему, что происходит с вами сегодня. Это — не игра и не развлечения за государственный счёт. Именно вы должны быть готовы к принятию самых серьёзных решений в жизни ваших подчинённых… — И вдруг Кириченко накинулся на Чуткого:

— Я тебя умоляю, прекрати хлебать кипяток!

— Виталий Николаевич, он показывает «железность» своего тела, — постарался шуткой замять ситуацию Розин.

— Да, железность его характера мне известна, — поддержал шутливый разговор Кириченко, который вообще без юмора жить не мог. — Правда, с «железными» людьми по сырому лесу ходить сложно: гремят, следов много оставляют, а самое неприятное… боюсь, — ухмыльнулся он, сделав паузу… — заржавеют!

Мы заулыбались, а мудрый Толик сказал:

— Этого произойти не может! Мы всегда «в масле вашего опыта»…

— Браво, Толик! — я поднял над головой кулак, — Venseremos^[15]!

— Ну и подчинённые пошли, — слова им не скажи, — незлобиво проворчал Виталий Николаевич.

Хотя мы всегда знали такт и проявляли уважение к начальству, тем более к своим командирам, с которыми постоянно находились во всех и тренировочных, и боевых событиях, «подкалывать» себя мы не разрешали.

На некоторое время каждый занялся своими делами, до тех пор, пока Валерий Витальевич не привлёк всех нас своим рассказом. Говорил он певуче, не спеша, будто наслаждаясь этой историей.

…Розин родился в феврале 1941 года. В год начала самой ужасной войны, пережитой нашим народом. Остался без родителей в малолетнем возрасте. Мама умерла от тяжёлой болезни, отец ещё раньше погиб на фронте. Воспитанием Валеры занялись многочисленные тётушки и бабушки. Тяжелейшие испытания на него свалились с детства. Голод, нужда, но он был всегда окружён заботой и любовью близких. Поэтому и был он человеком непритязательным, без амбиций, но стойким и выносливым, как стальной прут: ни согнуть, ни ржавчиной испортить. Учился хорошо, окончил институт. Наверное, в память о родителях, ушедших из жизни во время войны, немецкий язык он выучил в совершенстве. Попал на работу в органы государственной безопасности — в территориальное управление в далёком сибирском городе Кемерово, где и жил в то время. Оперативная работа сразу же понравилась, это было его призвание. Появились первые значимые результаты, да и начальство было довольно: хорошего парня подобрали. Но на него обратили внимание и разведчики. Интеллигентный, грамотный, свободно владеет немецким языком, отличный спортсмен — лучшей кандидатуры и не пожелать. После бесед и дополнительного тестирования направили на учёбу в Балашиху. А тут начались события в Афганистане. Как одного из самых профессиональных спецназовцев, имеющих холодную голову и к тому времени уже прекрасный оперативный опыт, — назначили командиром штурмовой группы самого, пожалуй, сложного объекта: здания Генерального штаба армии Афганистана. Только охрана помещения — более двухсот солдат, и внутри — штабные офицеры и генералы. Подобрали группу таких же, как Розин, решительных и бесстрашных людей. Всего 22 человека. Захват провели мгновенно, мастерски используя оперативный опыт и умения спецназа. Практически без потерь. По завершении операции его наградили орденом Боевого Красного Знамени, хотя представление ушло на звание Героя Советского Союза. Потом его пригласили работать в «Вымпел». Назначили начальником отдела. Через него, если можно так выразиться, прошли почти все, кого брали на службу в ОУЦ. Без практического оперативного и боевого опыта этого человека не было бы той правильной канвы, по которой шли и обучение, и боевая работа наших отделов.

— Расскажу я вам быль из жизни предков наших великих, — начал неожиданно Розин. — Звались они тогда «Русичи». Отцы и дети — сила моя, гордость моя, боль моя…

* * *

Прекрасное солнечное осеннее утро озарило ладно скроенные домики, дремавшие на опушке сказочного леса. Лес вокруг стоял ещё зелёный, но уже с пробивающимся золотом увядания природы. Ниже небольшого хутора, притихшего на этой опушке, через деревья просматривался полноводный изгиб мощной реки.

Здесь шла своя размеренная жизнь. Живущая в этом месте семья своими стараниями превратила это место в уютное жильё. Отец, высокий, ладно сбитый, русоволосый и голубоглазый мужчина, стоял около большого дубового стола и показывал своему старшему сыну, которому было лет семнадцать, искусство обращения с топором. Он небольшим чеканом^[16] мастерски вырубал фигуру какого-то ещё неузнаваемого лесного жителя. Движения его были настолько точны, что фигурка сказочного персонажа появлялась прямо на глазах внимательно следящего за этим подростка. Рядом стояли ещё два наследка^[17]: четырнадцатилетний, очень похожий на своего отца, и другой — совсем маленький, белокурый, в длинной льняной рубашке. С улыбкой и удовлетворением наблюдала со стороны за этим красивая женщина. Жена. Мать. Она попеременно помешивала в большой лагвице^[18] пахучее варево из мяса и грибов и одновременно живо накрывала на стол. Вокруг распространялся запах вкусного грибного блюда. Около стены крепко срубленной избы на витиевато сделанной деревянной скамеечке, на солнышке, сидел дед, высоко задрав голову и подставив солнцу своё лицо с большой длинной седой бородой. Он прищурил глаза и признательно размышлял, что судьба подарила ему такого замечательного сына. От печки с большим караваем хлеба спешила к столу его супруга в червлёном^[19] сарафане, когда-то красивая и бойкая, а сегодня седая, с добрым лицом старуха.

Эта семья обосновалась здесь уже лет сорок назад. Тогда ещё молодой сероглазый парень и его жежёнка^[20] присмотрели эту поляну и начали строить своё жилище и воспитывать детей. Благодатный лес окрест^[21], река, полная рыбы. Чуть ниже опушки — большая возделанная поляна с пшеницей. И сегодня дед, отец семейства, был удовлетворён итогами своей жизни.

Вдруг старик резко открыл глаза. Слух его стал уже не тот, что раньше, но он, лесной житель, чётко уловил перемену в щебетании птиц. «Чужие!» — пронеслось в его голове. И действительно, на дальней опушке леса, справа от реки, медленно и осторожно, как стая, пробиралась группа ратно-одетых и вооружённых мечами и копьями людей. Дед почувствовал их хищные взгляды, колюче выхватывающие за деревьями постройки, обнесённые высоким мощным частоколом. Они стали совещаться на гортанном языке, с какой стороны лучше нанести удар…

Тревога деда передалась женщинам. Они встрепенулись, как две большие сильные птицы, и влетели в дом, нет, не для того, чтобы спрятаться, а для того, чтобы принести оружие. Отец бережно отложил топор, выпрямился во весь рост и стал тревожно всматриваться в пришельцев, суетящихся на опушке, оценивая их силу, вооружение и намерения… Враги! Они пришли не с добром. Захваты чужого имущества и уже обработанных земель в последнее время на Руси стали частым явлением со стороны языков^[22], живущих на полудне^[23]. Они были безжалостны и жестоки.

Отец подвязал потуже пояс на широкой белой рубахе, взял в руки кожаную епанчу^[24], скреплённую мелкими и частыми металлическими колечками, которую поднесла ему жена, уверенно надел её на себя. Потом он сдёрнул из-под навеса какое-то устройство, напоминающее заплечную корзину, взял в руки самого маленького мальчика и, водрузив дитя в это приспособление, закрепил его у себя за спиной кожаными ремнями. Потом медленно надел остроконечный блестящий шелом^[25] и закинул за спину, практически полностью закрыв сходотая^[26], большой круглый щит. За ту самую верёвку, которой только что подпоясался, засунул тот самый маленький ладный топорик, которым только что работал, а в руки взял два обоюдоострых харалужных^[27] меча. Одновременно он продолжал следить за опушкой поляны, но всё-таки больше всматривался в лицо среднего сына. Старший уже понимал опасность ситуации и даже успел сбегать в избу, притащив оттуда острый, ещё тяжёлый для него, но уже привычный свой меч. Отец в последнее время учил его рубиться на мечах, и мальчик уверенно владел оружием, защищался щитом и точно кидал сулицу^[28]. А вот средний только приступил к этой нелёгкой науке… И отец, как мудрый наказатель^[29], сейчас думал только об одном: взять ли его на бой с врагами или оставить с женой и родителями в доме.

Средний смотрел на отца с надеждой и мольбой. Он мечтал в трудный момент быть рядом. Отец кивнул, и мальчик, улыбаясь, сразу же схватил уже принесённое дедом маленькое острое копьё и небольшой, специально изготовленный загодя для него, совершенно новый, красивый круглый щит. Отец понимал, что, если, выйдя на бой в лесу с неизвестными людьми, проиграть, враги не пощадят никого. Всё будет сожжено, разрушено, а дети, в том числе и этот, — убиты. А так, в этой неравной схватке, юный воин, укрываясь за щитом, сможет отвлечь на себя хотя бы одного врага, и тем самым у отца появится возможность победить.

Люди от опушки леса стали стремительно приближаться к дому. Расстояние до них было саженей сто…

Женщины и старик в это время запалили факела и развели в очаге огонь посильнее. Дед с факелом стал подниматься на вышку, сооружённую рядом с домом. Она была раза в полтора выше самого высокого дерева в этом лесу. Эта вышка была дозорной и для охоты на зверя служила очень удобным подспорьем. Если наверху этой вышки, где были специально приготовлены в металлическом коробе смоляные сильно дымящиеся поленья, разжечь огонь, то сигнал этот будет виден и в том верхнем посёлке славян, где жили дети деда и великая дружина^[30]. Женщины же готовы были, по команде мужчин и в случае гибели шедших навстречу врагам трёх воинов, закрывшись в доме, подпалить все постройки. Готовность их сгореть была понятна, потому что навь^[31] их всё равно пришла бы через несколько минут, но с мучениями, поруганиями и грехом.

Отец уверенно шёл по знакомой с детства, излазанной на брюхе и коленках родной земле, где каждые кочка, корень и ямка были знакомы. В руках он уверенно держал два крепких клинка. Обочь^[32] шли два юных воина. Гордые и воодушевлённые делами своего великого рода. Но наибольшую одухотворенность и силу придавал этому великому шествию ребёнок за спиной у отца… В лучах утреннего жизнеутверждающего солнца мужчина сам напоминал ангела с крыльями за спиной. Какую силу характера нужно иметь, чтобы нести за спиной начинающуюся юную жизнь и быть уверенным, что это — не помеха для него, но — самая большая защита, придающая уверенность в победе! С такой ношей ты никогда не повернёшься спиной к врагу, не отступишь, не сдашься, а силы твои будут в сто раз увеличены единением Рода.

Их было трое воинов и ещё ангел за спиной против десятерых врагов. Они медленно сблизились. Десять чужих воинов, с каждым шагом приближаясь, начинали испытывать непонятное для них смятение перед этой группой людей, вышедших им навстречу. Когда они смогли различить за спиной воина ребёнка, укрытого щитом, ими начал овладевать ужас… Маленький воин с копьём и большим щитом оказался мальчиком! Такой же мальчик, только чуть постарше, был с другой стороны! Для них это было непонятно. Они органически чувствовали, как дети, с каждым шагом приближаясь к ним, наполняются духом и силой отца. Это — единое целое, это — семья, это — род, это — непобедимое никем и непреодолимое ничем движение навстречу врагу. И этот отец — великий пестун^[33]. И такой дух с волей к победе и любовью к жизни, что это вызвало панику в стане врага.

Кто он, этот воин с двумя мечами и малышом за спиной, который не плачет, а упрямо смотрит своими голубыми глазами из-за плеча отца на врага? Неужели этот русич так неистово и самозабвенно готов пожертвовать всем, что у него есть в этой жизни, не оставляя себе ни одного шанса на отступление и перемирие?!

Даже страшно подумать, как он, защитник своего рода, будет биться и как он безжалостен будет к чужим людям, пришедшим с мечом к его дому…

Какая гордость детям иметь такого отца, а отцу — таких сыновей!

* * *

Горел сигнальный огонь на сторожевой вышке… Языки пламени поднимались высоко над лесом, оповещая всех о приходе Беды, о пришедшем времени собирать Дружину русскую для защиты жён и последков своих…

Настало ли время для нас с вами собираться в бой? За правду, за справедливость, за жизнь достойную?! Где проходит для каждого из нас та граница, пересекая которую мы готовы на всё?

* * *

Розин замолк. А мы все задумались, поражённые услышанным. Каждый из нас в своём воображении нарисовал для себя ту картину далёких событий. Я представил себе и моего далёкого предка. Мы смотрели на убаюкивающее пламя костра, а мысли метались в душе и укрепляли сознание и силу нашего духа… Лес наполнился видениями великих предков… Ради подобных разговоров, в том числе, мы находились в этом лесу.

Около двух часов ночи на нашу маленькую поляну уверенно вышел человек. Спецназовская форма была мокрой — практически до шеи. На груди — видавший виды автомат Калашникова с очень коротким стволом и со сложенным прикладом. Из автомата торчали магазины с патронами, по афганскому опыту соединённые вместе между собой изолентой. Такой лентой были обвязаны и антабки^[34] автоматного ремня, чтобы не было металлического звука при движении. На боку висел большой охотничий нож. За спиной — внушительных размеров станковый рюкзак. Вес рюкзака определить было невозможно. Со стороны казалось, что человек сросся с рюкзаком и этот горб, что был за спиной, он уже давно не замечал. А у меня после рассказа Розина возникло ощущение, что у него за спиной — дитя, укрытое щитом, и крылья ангела. Поражённый, я смотрел сквозь огонь костра и дымок в ночи на фигуру спецназовца, стоявшего в нескольких метрах от меня, и явно видел былинного воина со щитом и ребёнком вместо рюкзака. Он, приблизившись к Розину, легко присел на корточки и стал докладывать командиру: «Отдел в полном составе, совершив марш, прибыл к месту сбора. Потерь и отставших нет».

Мы все ждали их появления. Минут за десять до этого у Розина зашуршала рация, потом пошёл короткий тональный гудок. Розин пошарил под собой и извлёк маленькую чёрную станцию, назвал какую-то цифру, в ответ прошипели три пары цифр, на что начальник отдела тоже ответил цифрой. Сеанс связи был закончен. Нечего засорять эфир! Это означало, что боевое охранение от базы, нашего ночного костра, выставленное в сторону ожидания, а грамотнее сказать, на направлении вероятного движения противника обнаружило, не открывая себя, появление и проход группы в составе около шестидесяти человек, о чём и доложили по команде. Розин удовлетворённо посмотрел на своего подчинённого и, не раздумывая, произнёс:

— Юрий Игнатьевич, — а это был именно он, Юрий Игнатьевич Инчаков, командир одной из боевых групп, который сейчас выполнял роль начальника отдела и вёл подразделение на марше, — разместите отдел в ста метрах отсюда, — и показал, на южную опушку леса. — Отдых — тридцать минут, организовать приём пищи и через двадцать пять минут с командирами групп прибыть для получения боевой задачи на дальнейшее движение!

Юра Инчаков был моим ближайшим другом. Боевой офицер. Он уже успел побывать в Афганистане и Мозамбике, заслужил орден Красной Звезды. Но, самое главное — это был человек с необычайным чувством юмора и философским, очень мудрым отношением к жизни. Юра из любой жизненной и боевой ситуации выходил победителем. Общаться с ним было легко. Он, как повидавший многое, не терпел неискренности и лжи. Парень с Волги, будучи на службе в армии в десантных войсках, успел поучаствовать в чехословацких событиях. Для него тем более дружба и честность были обязательными качествами человека. После окончания института его пригласили работать в систему государственной безопасности. «Куда, куда? — спросил его отец, а Юра с ним советовался во всём. — В милиционеры, что ли?» Отец его был фронтовик и непререкаемый авторитет для двух сыновей.

— Нет, батя! В КГБ.

— Понятно, тогда беги и с ночи — очередь занимай, чтобы тебя никто не опередил…

От отца Юра напитался той живостью и весёлостью по отношению к жизни. Родителя своего он искренне любил и гордился им. Его выражение: «Осторожность — мать фарфоровой посуды!» — тоже от бати. Любил Юра рассказывать про него:

— Однажды приехали в деревню на Волге, где когда-то проходило детство отца. Увидели бабушек, которые сидели на крылечке, греясь на солнышке. «Это чьи же вы будете?» — спросили они приезжих. «Инчаков Игнат», — проговорил отец. «А, помним-помним! Маленький ещё тогда был, без штанов бегал…» — наперебой заговорили бабушки. «А сколько же вам лет, девушки?» — в свою очередь спросил Инчаков-старший. «Нам уже… кому 66-й годок пошёл, а Матрёне — 68-й… Сынок, а шо?» «Да мне, бабушки, уже семьдесят один! Вот так-то, дочки», — со смехом добавил отец.

Я успел подставить Юре свою кружку чая, а он с благодарностью, пока разговаривал с Розиным, отхлебнул пару глотков бодрящей жидкости.

Запиликала станция у Кириченко. Его разговор в эфире был без цифр. И та и другая сторона перечислила названия деревьев и растений. Кириченко удовлетворённо хмыкнул. Было понятно, что и его отдел тоже прошёл через его же секрет. Значит, минут через 7–10 будут здесь.

Догорал костёр на нашей уже почти домашней поляне. Начальники отделов, Розин и Кириченко, уже были готовы к дальнейшему движению. Рюкзаки тщательно упакованы, сверху чернели автоматы.

А у меня из головы не шли две истории, рассказанные в этом лесу. Они были совершенно о разном, но вместе с тем продолжали одну и ту же тему. Хватит ли у меня мужества поступить так же, хватит ли у меня мудрости не пролить безвинную кровь? Выбор — за каждым из нас! Но подсказки эти делали нам наши отцы-командиры. Своим опытом и терпением, пронесённым через свои сердца.

Ещё через какое-то время Инчаков привёл командиров боевых групп. Собрались кружком вокруг Валерия Витальевича. Он неторопливо достал из внутреннего кармана запечатанный пакет. Посмотрел на часы, сказал:

— Два часа шесть минут! — И все остальные уточнили своё время, подкрутили часы, поставили время командира. Открыв конверт, Розин сначала сам быстро прочитал вложенную бумагу (её содержание ему заранее не было известно) и заговорил:

— Выдвигаемся по маршруту… — Все достали карты и отметили путь движения. — В десяти километрах отсюда — условная граница, ожидается противодействие противника. Мы должны пройти вот этим коридором, — ткнул он в карту. — В этом месте на протяжении полутора километров будут выставлены секреты, проволочные заграждения, сигнальные мины и другие ухищрения, на которые способен противник. Задача — миновав заграждения, выйти к деревне N и провести тайниковую операцию. Там будет задача на следующий этап. Я иду с вами в качества посредника…

Инчаков определил с командирами групп маршруты, поставил задачу на марш, потом отвёл меня в сторону.

— Нельзя облажаться при прохождении участка противодействия, — прошептал он мне почти в ухо, — поэтому за километр до рубежа ты пойдёшь в головной дозор… Придумай, как нам не наткнуться на секреты и проволоку.

Розин, видя наше шушуканье, хмыкнув в усы, сам затушил костёр и начал маскировать землёй и травой место кострища. Ему помогал Толя Чуткой. Через пару минут даже опытный следопыт не смог бы найти признаков пребывания здесь людей. Кострища не видно, мусор и баночки закопаны, кусты и трава расправлены.

Мы выстроились в колонну. По цепочке прошёл беззвучный сигнал, и отдел двинулся по заданному азимуту. Группа растаяла в лесу беззвучной змеёй.

Отдел Кириченко — другая мощная анаконда, двинулась в своём направлении. Теперь наши пути разошлись. У каждого — свой маршрут и своя задача.

Поднялся ветер, и сразу же громко и шумно стало от колыхания макушек деревьев. Это было нам как нельзя на руку. Шум ветвей сверху маскировал шорохи от движения по земле десятка ног идущих людей. Впереди находился головной дозор, который прокладывал кратчайший и безопасный путь к указанной точке. Два самых опытных в ориентировании офицера вели подразделение. Луна, крупная и яркая, освещала верхушки сосен, в некоторых местах, даже под ногами, видно было очень хорошо. За дозором, на расстоянии видимости, иногда это было метров 30–50 (иногда — более, когда лес становился редким), двигалось так называемое «ядро», основная группа отдела. В начале «ядра» шли молодые и крепкие физически офицеры, их задача была, если даже головной дозор не обнаружит опасности, принять на себя удар противника, дать возможность уйти основной группе. Как это должно происходить, каждый из нас знал. Были разработаны свои маршруты ухода и места сбора. Знали, кому принимать бой и проводить отвлекающие действия. Знали, кому без оглядки, не обращая внимания ни на что, убегать. Потому что первое упражнение спецназа — это бег.

Далее в основной группе шёл Инчаков, как начальник отдела, за ним — радист и офицер, его помощник. За ним — специалист по минно-взрывной подготовке. Через одного человека шёл Валерий Витальевич, ему было важно видеть все действия Инчакова. Каждое его движение, как и прохождение команды, и даже в каких-то местах его нерешительность не ускользала от глаз опытного командира. Он, довольный, хмыкал в усы. Розин вообще был человеком, который по мелочам к своим подчинённым не придирался. Но были вещи, которые он не прощал. Он не прощал непрофессионализма, глупости и подлости. Это был человек, никогда не выносивший, что называется, «сор из избы». Он очень уважал каждого в отделе, от полковника до прапорщика, досконально знал личные качества офицеров и понимал, кто на что и в какой ситуации способен. Попасть служить в его отдел было непросто, но почётно. Мы все отвечали ему любовью и привязанностью. Огорчить его было для нас недопустимым.

Отдел растянулся в общей сложности метров на 250… Но мы шли, чувствуя друг друга. Это был сплочённый, понимающий все его составные части, единый организм. Даже в этой тьме, в густом лесу, невозможно было кому-то вдруг отстать или потеряться. Здесь всегда царили взаимопомощь и поддержка.

Этого добились все оперативно-боевые отделы «Вымпела», чему предшествовала долгая и кропотливая работа по сплачиванию людей. Всё начиналось постепенно, под руководством опытных преподавателей.

Сегодня лес был нашим домом. Многие, если даже не все, чувствовали себя в такой обстановке лучше, чем в городе. Мы знали в лесу всё. Умели на ощупь определять по коре деревьев стороны света. Мы знали травы, которые добавляли в наш чай, мы умели слушать лес, мы любили лес. Лес нам отвечал тем же. Лес любил нас. Мы никогда не приносили вреда деревьям и лесным жителям, мы берегли его, и он всегда нас оборонял, скрывал и согревал. Лес был ещё одним членом нашей группы.

Я шёл через пару человек за Розиным. Идти было легко, хотя темп движения был очень высоким. Не отставая от впереди идущих, дистанцию держал три-пять метров и поглядывал назад, чтобы не потерять идущих за мной. Во время движения каждый, за исключением командиров и радиста, должен был наиболее тщательно наблюдать «свою» сторону — или влево, или вправо. Я внимательно всматривался в положенную мне сторону и имел время поразмышлять:

— Инчаков определил меня в дозор на наиболее сложном этапе пути, потому что знал, что некоторое время назад я прошёл подготовку в спецназе Кубы. Полгода интенсивных занятий на Тропе Че Гевары для нас, двенадцати человек, даром не прошли. Сейчас в ядре отдела, на этих учениях шли, кроме меня, ещё три человека. Кубинская подготовка позволяла без применения технических средств, с помощью только рук и тела искать и обнаруживать заграждения в виде натянутой проволоки и мин в земле. При этом передвигаться абсолютно бесшумно и скрытно. На этом участке — думал я — будут только натяжные нити в виде проволоки под осветительные ракеты и верёвки под всякие шумоиздающие предметы. Мин в лесу, тем более не на тропах, они ставить не будут. Ну и мы тропами не пойдём. К месту мы подойдём часа в четыре ночи. С четырёх до пяти должны миновать опасный участок. Время хорошее — самое сонное для секретов. Плохо, что луна яркая… — я попытался вспомнить карту… — лес там достаточно густой. Если командир у них неопытный, то секреты поставит на всю ночь… Значит, спать будут, надеясь на заграждения. Сработает — тогда война, не сработает, можно «пощимить» (что в солдатском лексиконе означало подремать, но не сильно). Значит, человек, если на него случайно не наступить, не опасен. Мы идём тихо, без шума. Не заметят и в пяти метрах. А вот проволока… Как её найти в темноте?

Шедший передо мной неожиданно поднял руку и остановился. Я сделал то же, всматриваясь вперёд и в свою сторону одновременно. Я знал, что за мной произошло то же самое. Стоять больше двух секунд нельзя, поэтому, как только опустился на корточки впереди идущий боец, я тоже присел.

Если наблюдать за этим со стороны и при свете, то было бы похоже на эффект падающего домино: остановился, поднял руку, сел. Эта волна по отделу прошла быстро, всего лишь за считаные секунды. Все сидели, затаившись, на корточках, каждый смотрел в «свою» сторону и тяжело дышал. А остановились потому, что головной дозор обследовал большую поляну. Инчаков думал: «Сократить время и пересечь поляну поперёк или не рисковать и обойти по опушке?» Дозор ждал команды, всматриваясь в противоположную сторону чернеющего леса.

Юрий Игнатьевич обернулся, и к нему тут же, по сигналу, подскочил его помощник. Достал специально заготовленное небольшое одеяло, закрыв командира с головой. Под одеялом загорелся фонарик, и у земли появилась тоненькая, слабая полоска света. Помощник придавил её ногой. Юра рассматривал карту: «Как быть?»

Пошли вдоль леса по опушке. Правильно, Юра! «Не надо неожиданностей, — подумал я, — или, как он сам говорил: осторожность — мать фарфоровой посуды».

В движении я через несколько минут вернулся к своим мыслям: «Как найти проволоку в темноте? Она может быть от земли от 10–15 сантиметров до полутора метров сверху. И ниже, и выше ставить её бессмысленно. Если искать при очень медленном движении, то обнаружить, конечно, можно, но до рассвета не управимся, а при свете утра нас тут обнаружат без проволоки и сигнальных мин… Как быть? Где теперь больше всего сосредоточено секретов? Скорей всего, в центре и по краям участка. Значит, проходить в районе трёхсот метров от середины… При обнаружении — заграждения не снимать, обозначать, оставлять человека и проходить дальше…» — так я и шёл в центре колонны и решал свою шахматную задачу.

К четырём часам отдел, дойдя до обозначенного рубежа, как и прежде, по закону падающего домино присел на землю.

Я понял: наступил мой час.

* * *

Инчаков повернулся ко мне и подал сигнал. Мне хватило нескольких минут, чтобы произвести подготовку и небольшую перегруппировку. Я отобрал четырёх человек, которые прошли обучение в спецвойсках Кубы. По моей команде все разделись до трусов. На нас были надеты только зелёные кубинские шорты и кроссовки. Через плечо перекинута небольшая сумка, чем-то похожая на сумку из-под противогаза. В ней находились карта для ориентирования на местности, плоскогубцы для прохождения проволочных препятствий, палочки для обозначения мин и проволочных ловушек и фонарик для подачи сигналов. Радиостанции были по приказу командира отключены ещё час назад. Был объявлен режим радиомолчания. Если у нашего противника есть радиосканеры или какая-либо другая аппаратура радиоперехвата, это дало бы ему преимущество в обнаружении нас. Такого шанса ему дать мы не могли. За спиной — автомат. Рюкзаки со всем остальным имуществом распределились в ядре отдела. Голое, влажное после длительного перехода тело мгновенно облепили комары. Из сумочки, которая болталась через плечо, достали маленькие пластмассовые бутылочки с заранее надавленным соком трав. Обтёрли все открытые участки кожи — это придало телу матовый оттенок и приблизило нас к цвету и запаху травы. Нет, мы не стали невидимыми. Мы убрали яркую белизну и отблески человеческой кожи. Мы слились с цветом ночного пространства.

Отдел продолжил движение. Я резко взял влево и, пройдя метров триста, опять вышел на прежний азимут. Дойдя до предполагаемого рубежа, где могли начинаться заграждения, начал водить снизу вверх руками. Со стороны это напоминало пасы Алана Чумака^[35], «заряжающего» воду. Автомат за спиной, сумка на боку, руки — абсолютно свободные. Именно они — от ладони до плеча, где кожа наиболее чувствительная, а также — голые голень, бёдра, грудь и даже лицо, были именно теми участками тела, которые и должны определить препятствие, осторожно коснувшись его! Напряжение моё возросло до предела. Я не смотрел по сторонам, эта задача была идущих за мной шаг в шаг остальных четырёх помощников… Всё своё внимание я сконцентрировал на двух метрах пространства впереди себя. Сначала движения были медленные и плавные, но через некоторое время они стали более стремительными, продолжая оставаться такими же тягучими. Появился спокойный, продуманный азарт. Метров через двести я «поймал» первую нить, проволоку! Она была на высоте пояса человека. Заметил я её даже раньше, чем прикоснулся. Поскольку движения рук я начинал практически от земли, затем поднимал их выше человеческого роста, то и тело моё находилось, соответственно, в положении «сильно согнувшись», — «поза собаки». Преграда оказалась прямо перед моими глазами. Это оказалось стимулирующим элементом: мы идём по правильному маршруту, а главное — тактика, выбранная в данном случае, сработала! Мы можем их обнаруживать, а значит — преодолевать. Расстояние между идущими сократилось до минимума. Сейчас дистанция была в один шаг. Указав препятствие идущему сзади, я продолжил поиск. Задача обеспечить проход была понятна всем. Всё делалось без единого звука, человек, перехвативший нить, затем передавший её первому в основной группе-ядре, возвращался и становился последним в головном дозоре, а тот, который обеспечивал проход всего отдела, становился последним в тыловом охранении.

Ещё метров через двадцать, на уровне чуть ниже колена, была натянута проволока, явно от сигнальной мины. Одним концом она была привязана к небольшому дереву, а другим уходила далеко в кусты. Я воспользовался плоскогубцами, перекусил проволоку с одной стороны, предварительно установив заточенную палку, при этом не меняя натяжения нити, закрепил проволоку в стороне от движения группы. Здесь даже можно бы было и не оставлять человека для страховки. Но мы учимся, поэтому ещё один офицер обеспечивал проход этого участка, пока не оказался последним в колонне.

Бросок отдела был стремительным и продуманным. Не произнеся ни слова, как единое целое, колонна бежала вперёд. Если прислушаться со стороны, не видя бегущих людей, будет слышен как будто нарастающий шум ветра. Что-то услышал, напрягся, а шум ветра уже стих. Только три препятствия задержали на несколько секунд общий слаженный порыв. Когда появились первые признаки восходящего солнца, группа была уже далеко от рубежа противника. Нам удалось пройти через заграждения, как горячему ножу сквозь масло.

Инчаков перевёл опять нас в ядро. Мы переоделись и продолжили путь. Задача, поставленная командиром, была выполнена. Розин, внимательно наблюдавший за нами со стороны, ни разу не вмешался, но было видно, что он доволен.

За спиной, примерно в двух километрах позади нас, возник противный характерный шипяще-свистящий звук. Утреннее небо, уже совсем серое, озарилось вспышками ракет. Это сработало моё устройство — замедлитель на последнюю сигнальную мину. Наш привет границе! Сзади, на месте сработки мины, прозвучала длинная автоматная очередь. Это, видно, часовой палил спросонья холостыми патронами во все находящиеся поблизости деревья. Конечно, это нарушение с моей стороны и секретности, и безопасности нашего дальнейшего движения. Ну, ничего не смог с собой поделать — внутри у каждого из нас таилась мальчишеская бесшабашность. Вспомнился случай: не так давно отрабатывали секретное проникновение на один действующий, очень по-серьёзному охраняемый объект. Забор из колючей проволоки, который срабатывал от прикосновения, контрольно-следовая полоса шириной метров восемь и постоянно двигающиеся дозоры вдоль участка. Так вот, когда исследовали место для проникновения, наш Коля Швачко оставил на КСП след своей огромной ноги, демонстративно и специально. Потом, когда его спрашивали: «Коля, зачем?», отвечал: «Пусть знают! Идём на вы!» А преодолели этот участок с помощью устройства «журавль», которые используются в некоторых местностях у нас в России, но чаще на Западной Украине в колодцах, чтобы доставать ведро с водой. За пару минут установили его перед забором, перенесли по воздуху трёх наиболее лёгких на ту сторону, демонтировали и замаскировали место перехода. Когда спецназовцы, «погуляв» по объекту, заложили в определённых местах учебные мины, таким же способом перенесли их обратно. Задачу мы выполнили, но, кроме того, на объекте были после этого произведены серьёзные улучшения по охране. Так что от наших учений была и большая практическая помощь.

Темп движения увеличился. Времени до точки проведения лесной тайниковой операции оставалось совсем немного. Включили радиосвязь. День наступил, в лесу стало совсем светло.

Километра за два до нужной нам деревни командир дал распоряжение искать место для днёвки. Нашли участок леса погуще и потемнее, кусты — совсем непролазные, рядом — маленький чистый ручеёк. Каждый занялся своим делом. Большинство, распаковав рюкзаки, наскоро перекусив сухим пайком, быстро заснули. Длинная, тяжёлая ночь — лучшее снотворное. Были и те, кому пока было не до сна. Во все стороны выставили секреты, выполняющие роль боевого охранения, их тщательно замаскировали. Ушла группа из трёх человек с радистом для организации связи с центром. Командир составил донесение, которое зашифровал и передал радисту в виде набора цифр. По правилам сеанс связи должен проводиться не ближе двадцати километров от базы. Значит, ребята уходили минимум на шесть-восемь часов. Радиостанция на этот период у нас была лучшая: мы получали устойчивую связь из любого конца мира. Она была быстродействующая и «выплёвывала» тот набор цифр, который записал радисту командир, за пару секунд, да ещё в виде «абракадабры», поэтому перехватить, а тем более расшифровать такое сообщение было практически нереально.

Главная на данный момент по значению группа из шести человек готовилась выдвинуться в деревню и забрать имеющуюся информацию. Инчаков долго и въедливо инструктировал командира.

— Переоденьте трёх человек в гражданку, трое — в спецназе. — Юрий Игнатьевич говорил и одновременно водил веточкой по развёрнутой карте. — Наблюдайте за нужным вам домом не менее часа, точку для наблюдения выберете сами на месте… В случае обнаружения засады — на связь с агентом не выходить. После проведения встречи, даже если всё хорошо, — возвращение на базу по маршруту. — И он стал показывать длинный обходной путь, сначала в другом направлении, петляя, и только потом — к базе.

На это непростое мероприятие Инчаков решил послать Фарида Галеева — одного из опытнейших командиров групп. Он был искусный оперработник. В любом населённом пункте он и его ребята сливались с местными жителями практически мгновенно. Общительный, дружелюбный, да и по внешнему виду на спецназовца непохожий. В любом месте он сразу же становился своим. Его татарская внешность и живые умные глаза располагали к себе и председателя колхоза, и простого конюха.

— В деревню, — стал размышлять Фарид, — мы пойдём вдвоём, по легенде — якобы строить животноводческий комплекс. Документы — всякие планы, схемы, сметы на строительство и даже список бригады шабашников из Татарии — у меня есть. А заезжать будем… — он вгляделся в карту, — вот из этой деревни на попутке.

— Утверждаю.

— Осмотримся, — продолжил Галеев, — а уж потом проведём встречу.

— Только не задерживайтесь.

— Как не задерживайтесь? А к вдовушкам зайти? — начал было подшучивать Инчакова Фарид. — Молочко, сало…

— Я тебе дам сало! Ты же мусульманин, — заулыбался Юрий Игнатьевич.

— В чёрном теле подчинённых держит! — сказал опер, обращаясь уже к сидящему рядом Розину.

Минут через пять группа Галеева ушла на встречу. Раннее утро было удивительно прекрасным. Вовсю заливались птицы. Лесная жизнь шла своим чередом. Командиры, быстро перекусив, улеглись спать. Лагерь, кроме охранения и часовых, замер.

Жизнь возобновилась, когда вернулась группа Галеева, а через какое-то время — и радист с охраной. Они, коротко доложив о результатах, направились отдыхать. Инчаков вместе с Розиным долго изучали полученные документы и со встречи от агента, и телеграмму из Центра. Всматривались в карту, что-то записывали, высчитывали. И, наконец, дали команду на сбор командиров боевых групп. Начал говорить Юрий Игнатьевич:

— У нас две новости. Одна — плохая, другая — совсем плохая, — пытаясь шутить, сказал он. — С какой начать?

— Давай уж с совсем плохой… Приятнее будет потом просто плохую новость послушать, — сказал Юра Сорочкин и засмеялся. Остальные только улыбнулись. От юмора Инчакова никто уже ничего хорошего не ждал.

— Информация, полученная от нашего человека в этом районе, очень разнится от телеграммы из Центра, — угрюмо высказался Юрий Игнатьевич. — Может получиться так, что будет невозможно выполнить часть поставленных задач… Или кому-то придётся взять на себя два объекта. К сожалению, они удалены друг от друга на расстояние двухсуточного перехода. Кроме того, после перехода границы сегодня ночью у нас — двое «тяжелораненых». Так считает Центр. Якобы за то, что мы напоролись на «секрет» противника…

— Что они в штабе, охренели? — зашумели практически все. Мы границу прошли без проблем…

— Телеграмма составлялась, скорее всего, ещё вчера, — вставил слово Розин, — они были уверены, что хотя бы на один секрет мы нарвёмся…

— Валерий Витальевич, — заговорил Сорочкин, — это несправедливо. Во-первых, границу мы прошли нормально, а во-вторых, двое «раненых» — это минус, — Юра на минуту задумался, — минус минимум двенадцать человек из отдела, кто работать останется?

— А фамилии «раненых»?

— Цыбенко и Павлов.

— Ещё не слаще. И двух командиров из строя вывели, — опять стали возмущаться все.

— Мне тоже это не нравится, — необычайно жёстко заговорил Инчаков. Все притихли. — Штаб сегодня не за отделом Розина наблюдает, а за моей работой. Вот вам — хрен, а не розовые пышки! — обратился он куда-то вдаль. — Ничего у них не получится. Я сделаю всё, чтобы выполнить все задачи и со всеми их вводными.

— Отдавай приказ, командир, — поддержал его Валерий Витальевич.

— Группа Фарида, — Инчаков повертел головой, пытаясь его найти, но, вспомнив, что тот отдыхает после дневной операции, обратился к присутствующему здесь его заму Вячеславу Иванову:

— Слава! Ваша группа после вечерней встречи с агентом заберёт его в лагерь. После информации, которую он передал сегодня, ему оставаться здесь небезопасно. Принято решение переправить его в Центр. Поэтому он поступает в вашу группу… Лично, головой отвечаешь за его безопасность! В ваше распоряжение поступает группа Цыбенко, пускай сами и тащат своего «раненого начальника». К ним же присоединяется «раненый» Павлов. Вы за два ночных перехода должны выйти на место сбора. Там организуете базу и обеспечите вывоз на Большую землю «раненых». У вас в группе 22 человека — вместе с «ранеными» и гостем из местных. Старший группы — Галеев. Сеансы связи: основной в восемь часов, запасной — в двадцать часов, экстренная связь через Центр — в любое время. Вопросы?

— Вопросов нет, — проговорил интеллигентный Иванов. Слава был удивительной судьбы человеком. В отделе его все любили, как одного из самых эрудированных и знающих. Ещё бы, окончил самый престижный вуз — институт международных отношений, прекрасно знал французский язык, на английском говорил практически как на родном. Манеры истинного дипломата, а душа — спецназовская.

— Группа Киселёва, — Юрий Игнатьевич по-дружески прикоснулся ко мне, — вам придётся взять на себя выполнение сразу двух задач! Первая — выдвинуться в район… — он показал координаты на карте, — где нужно обработать крупногабаритный тайник и доставить этот груз на базу. Вторая — в районе, — Инчаков ткнул пальцем в другой конец карты (увидев расстояние, я приуныл) — провести доразведку армейского командного пункта и вывести его из строя. Кроме того, захватить секретоносителя и доставить его в район, — он показал третью точку на карте, — после чего передать его там представителю Центра. Завершением вашей миссии будет марш-бросок на базу… Дополнительная информация по секретоносителю и командному пункту вот здесь, — он протянул мне несколько листов, исписанных мелким почерком и со множеством схем. Была здесь и фотография какого-то полковника — эта информация от нашего агента, полученная сегодня утром группой Галеева. Далее следовало: старший, сеансы связи и… вопросы?

— Юра! Если ты мне дашь четырёх человек дополнительно, — я назвал фамилии офицеров, — то группа…

— Дополнительно людей дать не могу! — резко отрезал в ответ на мою просьбу Инчаков. — У отдела есть и другие неотложные задачи.

— Валерий Витальевич, — обратился я к Розину и, не зная, что именно эти слова уже звучали сегодня, сказал:

— Держит людей в чёрном теле!

Розин и ещё несколько человек, которые присутствовали при первом разговоре с Галеевым, — засмеялись. Я же только чертыхнулся, не понимая, чего тут смешного, отвернувшись, замолчал.

— Группа Павлова, извините, он — «ранен», группа… Арбекова, — продолжил Инчаков, — совершает марш-бросок до района… — все опять уткнулись в карты, Инчаков указал точное место, — проводите поиск крупногабаритного тайника, изымаете его содержимое и вот в этом провинциальном городе проведёте передачу груза нашему агенту. Условия выхода с ним на связь здесь. — Юрий Игнатьевич взял у Розина заранее заготовленный конверт и передал Арбекову. — У вас, Владимир Борисович, уйдёт немало времени на проведение и подготовку городской операции. Я прошу быть максимально осторожными, там обещали нам очень серьёзное противодействие… Связь — в восемь или в двадцать часов ежедневно. На базу прибыть… Вопросы?

— У меня тоже не хватает людей, — начал было командир последней группы.

— Такие вопросы больше не обсуждаем.

— Ну, тогда вопросов не имеем.

— Прошу всех командиров продумать досконально дальнейший план действий групп, — уже уставшим голосом проговорил начальник отдела. — Раньше, чем через час, ко мне не подходить. Мне необходимо поработать с некоторыми деталями… И Юрий Игнатьевич уединился с Розиным и несколькими офицерами. Как мы узнали позднее, он пытался сколотить ещё одну группу из людей, которых можно было бы безболезненно взять из каких-либо групп. Шёл мозговой штурм тех задач, которые стояли перед отделом. Примерно то же самое происходило и в отделе Кириченко.

Группа Сорочкина получала боевую задачу уже без нашего присутствия. Были только Инчаков и Розин. Валерий Витальевич одобрил и это решение командира. Даже на учениях бывают секреты. А бывает и так, что по решению Центра ставится практическая задача, включающая в себя некую проверку территориальных подразделений, которую нужно выполнить вне зависимости от учебных процессов. Та составляющая, которая у нас называлась штабом, и формировала учебные и боевые задачи, она и была архитектором. Штаб, через наши физические и психологические «мучения», складывал необходимые кирпичики-подразделения, а командиры и преподаватели цементировали это уникальное сооружение.

* * *

Я прибыл к Инчакову через час и доложил своё решение для выполнения задачи. У меня в группе были молодые, физически крепкие офицеры и прапорщики. Собравшись вместе, в течение предыдущего часа группа оживлённо вырабатывала решение. По нашим, уже неписаным правилам, имели возможность высказываться все. Ну, во-первых, — это правильно, потому что каждый имел свой опыт и видение ситуации. А во-вторых, все члены группы — это единая семья, вся жизнь проходит вместе. Вместе работаем, вместе отдыхаем, празднуем успехи, вместе «попадаем под раздачу». Любой офицер или даже прапорщик был обучен всему, он был готов выполнять поставленную задачу отдельно. Мы шутили: «Автономен, как подводная лодка». Автономность была не только в том, что у каждого с собой было всё необходимое для действий и в городе, и в лесу, но и потому, что знания у каждого после многих лет обучения были универсальными. Но, кроме того, у всех была своя специализация: командир, заместитель по диверсионной работе, заместитель по оперативной работе, специалист по минно-подрывной деятельности, специалист по наружному наблюдению, снайпер, радист, врач и два разведчика. А значит, каждый имел ещё и дополнительные знания, очень необходимые для принятия единственно верного решения. Каждый обладал правом иметь личное мнение и убеждённо доказывать своё видение ситуации и в целом, и в отдельности, по деталям. Но после принятия решения командиром все работали, как единый организм.

Наша группа снялась с базы минут через двадцать после длинного разговора с Юрием Игнатьевичем и его напутственных слов «перед дорожкой».

Мы уходили первыми.

Люди в лагере где спали, где сидели группами, склонившись над картами. Нас провожали ободрительными взглядами и знаками.

А мы, хорошо отдохнувшие, сытые, разгрузившие свои огромные рюкзаки, насколько это было возможно, «рванули, как на пятьсот». Впереди шли два опытных капитана — Саша Мордвинов и Володя Зайцев. Темп сразу же взяли высокий. Оба — пограничники, окончившие одно из самых престижных военных училищ страны. Хорошие спортсмены, подготовку в ОУЦе проходили уже шестой год. Значит, все необходимые темы ими усвоены и навыки получены. Наши командиры и учебный отдел штаба, которые и планировали учебные процессы, считали, что полный курс обучения офицера отобранного в подразделение, длится семь лет. Поэтому мы все были уже «выпускники». Я абсолютно не переживал за правильность выбранного ими маршрута, скорость движения и безопасность пересечения открытых участков местности. Лишь иногда я искал точку нашего нахождения на местности и удовлетворённо опять надолго прятал карту.

Шли долго, практически всё светлое время суток. Через каждые два часа делали десятиминутный привал. Давали возможность отдохнуть ногам, задирали их вверх, на деревья или на рюкзаки, а тело распластывали по земле, чтобы отдыхала спина. В эти несколько минут успевали поговорить и побалагурить.

На одном из таких привалов вспоминали случай, произошедший на каких-то предыдущих учениях. Тогда с нами шёл помощник начальника отдела Владимир Иванович Голик. Он был значительно старше нас, очень авторитетный и уважаемый полковник. В группе по статусу в это время он был проверяющим, у нас это называлось «посредником»… Наблюдал, оценивал и, конечно, подсказывал. Поскольку, как человек, Владимир Иванович всегда отличался порядочностью, он выполнял функции рядового разведчика, приговаривая: «Не барин — сам сделаю…» Поэтому вместе со всеми прочёсывал местность во время разведки объекта. Тёмная дождливая ночь. Наткнулись на секрет противодействия, практически чуть не наступив на него. Всполошили охранение. Поднялась группа преследования, и человек тридцать-сорок бросились в погоню. «Мы бежали, как зайцы с горы, — рассказывал один из участников этой гонки, — практически сразу растворившись в темноте ночи. Местонахождение группы определяли только по шуму ломаемого нашим неудержимым бегом кустарника и леса. Пробежав километра три, упали в канаву и затихли. Слышали только раздражённые голоса солдат: Куда они делись? Как сквозь землю провалились…»

После того как всё кончилось и группа была в безопасности, Голик произнёс: «Пусть я лучше умру от инфаркта, чем от позора, что меня поймают…» Эти слова одного из наших командиров стали затем определяющими для каждого из нас. Уход от преследования, побег — это одно из самых важных упражнений спецназа.

Длительное совместное нахождение в лесу имеет две совершенно противоположные стороны, как у медали. Всё подразделение в самом начале делится на пары, затем — на четвёрки. И далее — всё и всегда у них происходит вместе. Рядом спят и бодрствуют, едят, идут на доразведку, составляют отчёт, даже «по нужде» отходят вместе. Одна сторона этой медали — это сплочение, дружеские разговоры, взаимопомощь, гордость от настоящего мужского характера воина, от дела, которому ты служишь. Вторая — усталость, раздражительность от долгого нудного хождения, кажущаяся бессмысленность от «ненужных» приказов и нежелание выполнять грязную чёрную работу: выкопать яму для мусора, замаскировать место стоянки и многое другое… Вы учитесь много лет, но всё равно, овладевая премудростями военного искусства, всё время находите что-то новое, и так — до бесконечности.

С наступлением темноты сделали длинный, на целый час, привал. Развели небольшой костёрчик, приготовили горячую еду, чай и нежились, давая отдохнуть натруженному телу. Завели разговор. В этот раз заспорили о религии:

— Религия — это фактор. Высший фактор — приоритета управления человеком, — говорил Вася Сорокин. Он недавно вернулся из длительной командировки «с югов», его уникальный склад ума был выпестован длительным нахождением в Афганистане. Он хорошо видел влияние мусульманства на население этой страны. Он профессионально чувствовал эту силу. Мы поначалу тоже подумали, что разговор вёлся именно об этой стране. Но…

— Кто из вас верит в Бога? — вдруг неожиданно спросил Сорокин.

Все промолчали. У каждого из нас — свои отношения со Всевышним. Пока эту тему мы ни перед кем не открывали.

— Мы — материалисты…

— Даже если власть отделила церковь от государства, — продолжил Василий, — эти отделения и откаты есть временные и даже более усиливающие влияние религии на сознание человека. Скрытность и потаённость вызывает всегда больший интерес и возрастающее доверие к запрещённому…

— Не в религии и вере или неверии в Бога заключается развитие человечества, — возразил кто-то из нас.

— Согласен, — попивая чаёк, далее говорил, всё более возбуждаясь, Сорокин, — тем более, христианство напоминает, по аналогии с человеческим организмом, рак. Возникнув в Римской империи — великой и языческой, потихонечку развиваясь по окраинам, «съело» организм — разрушив язычество, а затем — и государство. Стёрло с лица земли памятники, здания, разрушив сознание, память и приоритеты язычников.

— Да, — заговорил Володя Геймур, наиболее начитанный и эрудированный член нашей группы. — Сегодня эта болезнь сидит в самом чреве бывшего великого государства в Риме…

— Ватикан, управляя миром, продолжает развращать сознание человечества.

— Одним из первых актов христианского государства было уничтожение Александрийской библиотеки, 325-й год нашей эры, — блеснул своими знаниями Геймур.

— И походы крестоносцев, чтобы мечом и огнём заставить полюбить Христа. Гордыня — самый большой грех в христианстве… — Наш оратор замолк, давая возможность задуматься над сказанным. — Но гордыня католического христианства — превыше всего! Отрицая любое инакомыслие и признавая только себя как единственно верных… Что это, если не гордыня?! Запретив все формы религиозности и став единственной обязательной властительницей душ и мыслей…

— Попытка крестоносцев уничтожить мусульманство на Востоке, — наконец вставил и я своё слово, — только укрепила силы истинно верующих мусульман…

— Точно, — подхватил Вася, — вот вам, в том числе, одна из реальных причин сегодняшнего восхождения ещё одной «молодой» религии — мусульманства и перехода многих уже христиан в другую религию. — Он опять замолк, а мы все вспомнили одну поучительную историю, которая произошла в Афганистане…

Рассказывали её многие офицеры, прошедшие пыльные дороги этой страны. Рассказывали часто с обидой и досадой, сетуя на глупость кое-кого из начальства. В Афганистане и религия, и условия пустыни и открытой местности с постоянными ветрами — всё это выработало уже веками сложившуюся традицию ходить «по малой нужде» сидя. Так вот, один из партийных деятелей, прибывший как советник, однажды сказал: «Я их научу ссать стоя…» Никто никого, соответственно, ничему не научил. Но эта фраза, образец беспардонного вмешательства в обычаи и традиции целого народа, была недопустима в нашем понимании, а для того «советника» его карьера на этом и закончилась. Но по таким судили и обо всех русских…

— Люди на подсознательном уровне чувствуют ложь, — продолжал Сорокин, размышляя о христианстве. — И в этом «чистом поле» сегодня видим или материализм, или секты, или… мусульманство.

— А как же православие?

— Православие — это наше почти генетическое состояние… Но разбираться в этом придётся каждому самостоятельно. — Василий неожиданно отвернулся и сделал вид, что задремал. Он не хотел больше говорить на эту тему. Мы должны сначала «пережевать» услышанное. Прожив длительное время в Афганистане, активно работая и принося при этом хорошие результаты, он ясно видел усиление позиций религии среди населения, которое и ранее без неё не могло ступить и шагу. Чем больше «сгибали» палку, заставляя отказаться от Аллаха, тем больше веры прибавлялось у людей. Видно, Василий очень часто и много говорил об этом со своими «подсоветными». Многое почерпнул из мудрости восточных стариков, не терпелось поделиться со своими братьями. Сказал и… запереживал: «Не рано ли?»

— Человеку не хватает на этом «поле» знаний, — продолжил я, рассматривая спину Сорокина. — Эти темы и государствами, и религиями запрещены и караются смертью. Раньше — открыто, сегодня — скрытно, но неотвратимо…

Думай как хочешь, что я имел в виду своей последней фразой. Но под каждым словом моего зама был готов подписаться.

* * *

Допили чай. Тщательно проверили рюкзаки и оружие, чтобы ничего не гремело, затушили и замаскировали костёр и двинулись в путь.

Шли быстро. Сначала яркая луна помогала, подсвечивая лесные дороги и тропинки, но с середины ночи пошёл дождь. Мелкий, противный, через некоторое время превратившийся в ливень. Тучи закрыли нашу небесную спутницу, и стало так темно, что хоть глаз выколи. Двигались по компасу, пока не стало светать. Прятаться от дождя смысла уже не было. Мы стали мокрыми, как часто это и бывало, до нитки. Сухими оставались только топографические карты и вещи, бережно нами хранимые в целлофановых мешочках, — носки, нижнее бельё и планы наших операций. Часа два двигались в темноте, пока небо не стало сначала сереть, а потом за тучами обозначилось солнце и оповестило о начале следующего дня. Стало немного веселей. Кроссовки хлюпали от воды в них, майки и трусы, не говоря о спецназовской форме, были хоть выжимай, удовольствие состояло в одном: нам всё нипочём или, на языке гражданских людей, — по плечу! Но через некоторое время наступил ступор от никчёмности происходящего. «Неужели нельзя пересидеть где-нибудь этот проклятый дождь? Куда мы рвёмся, зачем?»

Примерно в шесть утра вышли к речке. Сырая, мокрая трава снизу — почти выше пояса, ненавистный дождь сверху и — река, через которую надо переправиться. Вышли на берег и, нарушая все правила, столпились у кромки воды.

Мы тоже умели нарушать правила. Происходило это от безнаказанности на учениях. В боевых операциях этого случиться не могло. А сейчас усталость давила на правила. Да и кто может проверить нас в этой глуши, в такое время и в такой дождь?! Здесь только десять «чудаков на букву М», которые собрались в одном месте этого сказочного леса…

Я, как командир, тоже отупевший от усталости, сырости, смотрел на поток коричневой речной воды. Стояли гурьбой, тяжело переводя дыхание. Единственно, кто не поддался унынию, — группа прикрытия, стоявшая сзади нас метров за сто. Хотя о том, что у них происходило в головах, можно было только догадываться. Я понимал, что любая команда, которую бы я отдал, вызовет только раздражение. Поэтому молчал. Ведь каждый знал, что делать. Саша Мордвинов, офицер, подготовленный физически очень хорошо, но вместе с этим очень острый на язык, с ним лучше не заводиться, молча плюхнул свой рюкзак на землю и достал из него надувной матрас. Присев на корточки, стал его надувать. С другого конца прилип к соске другой офицер — Володя Геймур. Достали второй матрас. Надули. Связали их вместе, сделав плот. Загрузили рюкзаки и обувь, вошли в воду. Глубина у берега была сразу же — с головой. Вода обожгла своим холодом. Речка была неширокая, метров двадцать пять — тридцать. Первая группа, переправившаяся на тот берег, отпустила плот, и мы потащили его за веревку к себе. В течение тридцати минут переправились все. Немного углубившись в лес, стали собирать костёр. Поскольку уже рассвело, демаскирующий вид огня нам был не страшен. Человека три колдовало над абсолютно мокрыми хвойными ветками. Дождь уже прекратился, а костёр так и не разгорался… Мы, полностью скинув с себя одежду, стояли в костюмах Адама. Тела колотила дрожь. После холодной воды никак не могли согреться. И тут Саша Мордвинов поучительно заговорил:

— Чтобы согреться, надо не думать о холоде, надо суметь расслабиться и… не дрожать. — И он демонстративно сделал длинный выдох, поднял руки вверх и, кинув их вниз, перестал дрожать. — Ну вот! Сделайте так же… Дрожь тела, — продолжил он, — подаёт мозгу импульсы, отвечающие за теплоотдачу. А уж мозг сделает своё дело — избавит от холода.

Всех продолжало трясти в ознобе, зубы клацали, что грозило сотрясением мозга. А он спокойно стоял, пересиливая холод, как будто был не в сыром лесу, а на берегу Чёрного моря. Все, по его примеру, кто как смог, сделали так же. Общая дрожь прошла. Мы даже все заулыбались. Но у кого-то дёрнулась то ли рука, то ли плечо, и он опять затрясся всем телом. И дрожь его передалась по кругу всем остальным. От этого уже радостно хохотали все, продолжая вместе дрожать. Ещё несколько таких попыток психологической борьбы с холодом никак не могли привести к успеху, но бодрости это добавило всем. Это как-то неожиданно убрало и ту злость, накопившуюся внутри от дождя, холода и усталости. Явно виновных среди нас не было. Кроме одного… Тебя самого, который выбрал такую жизнь!

Краем глаза выжидающе смотрели на колдовство вокруг костра. Минут через пять огонь всё же стал разгораться. И уже всей группой мы столпились вокруг огня, прокручиваясь вокруг своей оси, как шашлыки, подставляя жару языков непослушного пламени разные части тела. Дрожь прекратилась, а в руках у нас появились сначала майки и трусы, а затем штаны и куртки, которые тоже начали наполняться теплотой огня.

Сказка «Двенадцать месяцев»^[36], летняя сцена на полянке, возле реки, со стороны могла показаться явью! Но этого никто никогда не увидел со стороны. А мы, в свою очередь, были так заняты делом, и в такой глуши нам вряд ли мог кто-то помешать. От этой удивительной группы уже совсем несказочных героев, от наших мокрых вещей и тел валил пар уходящей влаги, сливаясь с туманом и дымкой раннего утра, перемешанный с едким дымом костра.

Сделав вид, что обсохли, мы натянули на себя полу-мокрую спецназовскую форму, двинулись дальше.

Минут через десять — двадцать быстрой ходьбы кровь разогрелась, тело приняло привычный температурный режим, и уже благодаря жаркому телу пар от мокрой одежды валил от каждого и без внешнего огня. Дождь прекратился. Часа через два мы остановились на небольшой привал. Группа вошла в привычный ритм.

Шли целый день. Делали привалы, ели практически не разговаривая. Ноги несли нас к точке, которая была на самом краю карты. Мы должны были успеть!

Дошли к ночи измотанные и, выполнив все необходимые премудрости привала, завалились отсыпаться.

* * *

Когда взошло солнце, а по всем признакам утро следующего дня должно было быть солнечным и ясным, разведдозор уже несколько часов наблюдал за противником. Десяток штабных машин, которые, казалось бы, хаотично, но на самом деле — в определённом порядке, по осмысленному умному плану дальновидного офицера расположились на огромной открытой поляне. Продумано было всё. Со стороны подступающего леса, откуда, вероятно, ждали нападения и возможного наблюдателя, было натянуто несколько линий колючей проволоки, соединённой с сигнальными минами, а ещё была куча малозаметных препятствий. Это такая очень тонкая стальная проволока в виде колец-ловушек, которая на десятки метров распутывалась и намертво прикреплялась к земле. Заметить её, в особенности в темноте, было невозможно, а если попасть в неё ногами, запутавшись, — выбраться из неё уже нельзя. Чем больше двигаешься, тем сильнее затягиваются стальные петли. Если в такую сеть попадали животные, высвобождали их, только вырезав специальными ножницами кусок «пространства» вместе с брыкающимся телом. Со стороны огромного поля стояла невысокая вышка. Местность на несколько километров вокруг хорошо просматривалась с неё двумя часовыми.

Два человека — Юра Егенмурадов и Сергей Шатилкин, ещё в темноте проведя полную маскировку, выдвинулись со стороны огромного поля и лежали метрах в двадцати от границы объекта. Маскировочные халаты заранее, несколько месяцев назад, были обшиты сзади длинными тонкими лентами. И ещё ночью мы, насобирав охапки травы, все вместе навязывали эту растительность большими пушистыми пучками на маскхалаты. Затем, заботливо расправив и придав этому произведению дизайн дикого луга, подходящего по цвету и характеристикам местности, надели их на разведчиков. Если в этом халате лечь на землю, то человек в нём абсолютно сливался с пространством. Это напоминало бесформенность поля и одновременно — луговое многообразие и разнотравье. Нельзя было отличить человека в нём, даже если в упор смотреть на эту травяную свежую массу, распластавшуюся возле ваших ног. Мы это умели делать уже очень хорошо. Но главными мастерами маскировки были адепты вьетнамского Дак-Конга^[37], особенно после опыта войны с американцами, и — кубинские войска спецназначения с опытом войны в Мозамбике, Анголе и Латинской Америке. Этот опыт был использован и нами. Чтобы убрать блеск кожи лица и кистей рук, мы надавили сок трав с помощью ложек в своих котелках и, отжав капли драгоценной жидкости через марлю, обмазали улыбающиеся физиономии наших разведчиков. Не забыли и про себя. Лица стали матово-зелёными, чем-то похожими на далёких вьетнамских бойцов. В темноте белели только зубы и горели своей бесшабашностью и любовью к жизни наши глаза.

Итак, разведчики лежали под носом у наблюдателей вышки со стороны, откуда и ждать их было невозможно, и фиксировали всё происходящее. Была налажена внутренняя радиосвязь.

Теперь нам для полноты данных необходимо было «расшевелить противника», чтобы они побегали, подвигались и дали бы увидеть нам, что и где находится.

В лагере шла размеренная, скучная жизнь. Сменялись ленивые, полусонные часовые. Мы нашли ещё два секрета противника, которые были выдвинуты в лес. Определили палатку со взводом охраны и штабную машину с руководством объекта. В тени навеса, рядом с главной штабной машиной, покуривали двое гражданских. Один из них, опознанный по фотографии, — «наш» секретоноситель, ради которого мы были здесь.

Базу мы организовали за пару километров в лесу. Много лет назад здесь был дом лесника. Дорога полностью заросла и стала непроходимой даже для трактора. От маленького домика остались только стены, а большой, уже дикий фруктовый садик продолжал плодоносить и дал нам дополнительные витамины к нашему рациону.

Большинство из нас были родом из таких русских, украинских, белорусских деревень. Или родились там, или жили у бабушек, проводя незабываемые летние месяцы. Поэтому более комфортного места для нас найти было невозможно. По кустам на солнышке были развешаны всевозможные нехитрые наши вещи: носки, кроссовки, тельняшки, рюкзаки и даже топографические карты. Тепло ласкового солнца забирало из них последнюю влагу.

Решение о том, как действовать, было принято уже в середине дня. Мы знали, чего хотим, и знали, как это сделать. Мы ждали назначенного часа. Это должно произойти ночью.

Подставив под лучи яркого дневного солнца лицо, я раздумывал о «великой случайности»: почему мы вдруг, перед довольно серьёзной частью операции, почти случайно, набрели именно на это место? На карте эти развалины были обозначены не очень понятно.

Я размышлял о том, что дом, где ты родился, поле или сад, наполненный фруктовыми деревьями, с которых ты, будучи ещё ребёнком, сбивал сначала незрелые, а затем ароматные яблоки, по-разному «разговаривают» с тобой и с чужаком, проходящим по этим местам.

Для тебя эти места имеют душу и память. Смысл каждого родного стебелька тебе понятен. У любого постороннего это — только отображение увиденного, даже очень красивого, но всё равно чужого, а не родного. У него не возникает других чувств. Где бы мы ни были, нас всегда тянет в дом, в котором родились, и тем более в сад своего детства. Это то, что мы бесконечно любим. А от того, где ты живёшь, и от тех дорожек сада, по которым бегаешь, зависит смысл и всей твоей судьбы.

Пока мы дышим воздухом этих садов, дом наш — полная и осмысленная чаша. До тех пор и предки наши, жившие по этим же заветам, — живы. И именно эта связь даёт тебе энергетическую подпитку от той земли, на которой ты родился и рос. В детстве моя мама часто отправляла меня в подмосковную деревню Монино. И я знаю точно, что стоит мне только прикоснуться к этой земле, — я уже становлюсь сильнее.

Нам хватило всего несколько часов, чтобы полностью восстановиться.

Теперь у нас было время подвести итоги и поговорить, что называется, «за жизнь». Начал Вася Сорокин:

— Я вообще не понимаю, почему мы все вдруг кинулись жить по восточным гороскопам? — В возбуждении от слов, которые, видно, его очень сильно волновали, он даже привстал на своём надувном матрасе. — При чём здесь для нас восточный гороскоп? Вот ты кто, командир?

— Козерог^[38].

— Может, в русском языке вы знаете название такого животного, как козерог? — в запальчивости, очень напрягаясь от значимости своих слов, продолжал Василий. — Есть медведь, есть бык, в конце концов, — есть лошадь…

— Конь с яйцами… — вставил Володя Зайцев.

— Ты о себе? — спросил Мордвинов.

— Овны, тельцы^[39]… Лет сто назад в русском языке таких слов вообще не было, — не обращая внимания на вставки, продолжил Сорокин. — Если и говорить о каких-либо символах, мы ближе стоим к друидам^[40]. Мы — выходцы из леса. Человек стоит ближе к своему природному инстинкту, а не к придуманному зоопарку…

— Насколько я знаю, — заговорил Володя Зайцев, — друиды — это скрытность и обман, ложь…

— Нет, дорогой Зайчик! — продолжал Василий. — Бой друида должен быть скрытным для противника и невидимым для врага — это правда, но это не обман. Любое его действие — сочетание интеллекта, силы, живучести, ловкости и умения противостоять всем силам Зла… Чем это не наша оперативно-боевая группа?

— Точно! — опять вставил Мордвинов. — Немного магии, умения превращаться в животных… и перемещаться в пространстве…

— Хорошо, если бы им не нужна была еда!

— А без баб они обходятся?

— Да, я вам серьёзно говорю, вы послушайте! — перебивая всех, повысил голос Сорокин. — Я же не говорю вам, чтобы вы стали друидами, я говорю, что именно они ближе нам, чем японские знаки зодиака^[41] и ниндзя^[42]… — И пафосно продолжил:

— Почитать мать-землю и всё, что живёт на ней, получая благословение и мудрость от природы и места, где ты живёшь. Умение адаптироваться под текущие потребности группы, привнесение своих знаний, что необходимы для выполнения поставленных целей. И важно между всем этим соблюдать баланс: интеллекта, живучести, силы, ловкости, знаний в зависимости от стиля боя и роли, предназначенной вам в группе…

Сорокин достал измятую пачку сигарет и с наслаждением закурил. Спорить, видно, уже никто не хотел. Друиды, ниндзя, даже душманы^[43] сейчас никого особенно не волновали. Но каждый из нас и из этой беседы наполнялся силой и мудростью знаний каждого товарища, с которым ты сейчас делил хлеб, который мы несли в рюкзаках. Тем более Василий Сорокин… Он, пожалуй, наиболее опытный, прошедший уже не единожды афганскую войну. Белорусский хлопчык^[44], оперативный работник, в совершенстве владеющий языком фарси, не особенно разговорчивый и, даже после командировок, — замкнутый, с удивительно нежными чувствами в семье, Вася был своеобразной лакмусовой бумажкой по правильному отношению к любым событиям в нашем коллективе. Часто по нему определяли, что такое — «хорошо», что такое — «плохо»… И чаще всего интуиция его не обманывала.

— Странствуя по свету, — почти докурив сигарету, сказал он, — друиды несут в себе силы самой природы, дарующие жизнь и смерть. Меня больше всего поражает в истории о них, то, что они, с лёгкостью идущие к смерти, ради того, чтобы найти средство борьбы со злом, делают это во имя жизни… — Вася с яростью, одной последней затяжкой, до фильтра уничтожил своё курево и растёр окурок в уже пустой пачке из-под сигарет.

— Заряжаться надо от деревьев, — вдруг сказал Геймур. — Кстати, это друиды говорят… Например, дуб имеет мощную энергию, которая придаёт силу и ясность мысли.

Мы с удивлением уставились на Володю Геймура, до этого молчаливо что-то строгавшего из ветки своим немаленьким ножом.

— Сосна наполняет тело человека тяжёлой, плотной энергией. Но особое дерево, — продолжал он, — берёза…

Володя поднял взгляд на нас и продолжил:

— Да! Это особое дерево. Не каждый может получить от неё помощь — только тот, кто её любит, верит в неё, относится к ней с большой лаской. Кого берёза полюбит, тот всегда возле неё здоров будет…

Поговорили о деревьях и травах, о намечающейся командировке на Ближний Восток, о выделении садовых участков, о последнем походе в «Бычок» — это наш любимый ресторан в Балашихе — и ещё о многом-многом другом. За разговорами неумолимо приближалось время «Ч».

* * *

Наступила ночь. Подгруппы выдвинулись на исходные рубежи. В три часа ночи, когда до начала штурма оставалось двадцать минут, нас неожиданно сразили случайно открывшиеся обстоятельства!

Объект противника существовал уже несколько недель. Командир — Миша Журавлёв, был человек опытный и, кроме того, служил в одном подразделении вместе с нами. Он бывал с боевыми отделами и на учениях, и в реальных операциях. По характеру и знаниям Миша был такой же, как и мы, только за одним исключением: командир ОУЦа приказал ему, как профессиональному военному, заниматься солдатами. Это бойцы, которые тоже уже прошли серьёзную боевую подготовку и готовились к командировкам в Афганистан, как подразделения, обеспечивающие работу боевых отделов. Они были высокопрофессиональными военными. Да и сам Миша Журавлёв, имеющий хороший боевой опыт, прошедший Афган, придумал для нас оригинальную ловушку и усиленно нас в неё загонял… По его расчётам, всё было просто. Штабные машины, палатка для личного состава ночью оставались пустыми. Весь личный состав, в том числе и секретоноситель, и офицеры перемещались в заранее подготовленные окопы, хорошо замаскированные и достаточно уютные, чтобы провести там ночь. С наступлением темноты караул ходил по территории и делал вид, что смену часовых разводит по местам дневной дислокации. Предполагалось, что если нападение будет ночью, то удар произойдёт по пустым палаткам и машинам, а уж группа спецназа окажется в окружении и будет уничтожена.

В Афгане с Журавлёвым произошёл очень неординарный, особый случай. Во время боевого столкновения с одной из банд духов он получил прямое пулевое попадание в голову… Пуля, поранив кожу, отскочила от черепа! Все были в шоке от произошедшего. Самого Мишу посчитали заговорённым и необычайным везунчиком. Но после этого к нему прикрепилось прозвище «Железная Голова». К его умственным кондициям это никак не относилось, он имел не только острый ум и правильно мыслил, но и обладал хорошей памятью и широкими знаниями в военном деле, а вот удивительная крепость его черепа теперь уже всегда вызывала шутки и незлобивые подтрунивания. И вот именно Миша «Железная Голова» приготовил нам сюрприз.

Наши разведчики, которые провели рядом с лагерем целый день, ничего не заметили за всё это время. Ловушка почти сработала, если бы Юра не решил подобраться в темноте поближе к палаткам и почти случайно не наткнулся на окоп, полный людей. Уйдя незамеченным от окопа, он по экстренной связи сообщил об увиденном…

Теперь ступор был у меня. Подгруппы были на рубеже атаки и нацелены на «негодные» объекты. За пятнадцать минут я и радист группы, который единственный в это время находился со мной, «пропахали» на пузе полполя, успев переориентировать старших подгрупп. И ещё через пять минут в точно назначенное время взрывпакеты полетели не в палатки, как ждали обороняющиеся, а в окопы с личным составом. Сигналом для штурма стало уничтожение караула, бредущего на очередную смену в самом центре лагеря. Эффект от внезапности и слаженности взрыва одновременно двадцати взрывпакетов по всему лагерю вызвали хаос и растерянность на следующие десять минут: «Откуда? Почему здесь?»

В реальной ситуации такая атака уничтожила бы практически весь личный состав базы.

Халбаич и Серёга Шатилкин тащили немного оглушённого и, как оказалось, очень «сонного» секретоносителя…

Все остальные взрывали штабные машины и устремлялись в разные стороны.

Но к месту сбора все подошли практически одновременно. Схватив рюкзаки, что напоминало передачу эстафетной палочки на стометровке, то есть никакой задержки, мы уже стремительно углублялись в гущу нашего спасителя — родного и уютного леса.

И опять — ноги, ноги. Любимое и самое главное упражнение спецназовца — бег.

Примечания

14

Диктор Всесоюзного радио, в годы Великой Отечественной войны (1941–1945) читал сводки Совинформбюро и приказы Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина.

15

Мы победим! (исп.).

16

Чекан — топор (старослав.).

17

Наследок — потомок (старослав.).

18

Лагвица — чаша (старослав.).

19

Червленый — красный (старослав.).

20

Жежёнка — молодая жена (старослав.).

21

Окрест — вокруг, около (старослав.).

22

Языки — народы (старослав.).

23

Полудне — юг (старослав.).

24

Епанча — войлочный или кожаный панцирь (старорус.).

25

Шелом — шлем (старослав.).

26

Сходатай — выходец, потомок (старослав.).

27

Харалужный — булатный (старослав.).

28

Сулица — короткое метательное копье (старослав.).

29

Наказатель — наставник, учитель (старослав.).

30

Дружина — товарищи, община, спутники; войско; жена (старославянское).

31

Навь — смерть (старослав.).

32

Обочь — рядом (старослав.).

33

Пестун — воспитатель (старослав.).

34

Приспособление для крепления оружия.

35

Ведущий телевизионных программ, называющий себя целителем и экстрасенсом.

36

Словацкая народная сказка.

37

Войска специального назначения Вьетнама. Во время вьетнамской войны эти войска очень успешно действовали против подразделений армии США и наводили страх и ужас даже на «зелёных беретов».

38

В астрологии — десятый знак зодиака.

39

В астрологии — соответственно первый и второй знаки зодиака.

40

Обладатели тайных знаний, дававших им власть над людьми. Свои обряды исполняли в священных рощах или лесах. Существовало мнение, что там друиды проявляли свои необыкновенные способности: изменяли погоду, появлялись в облике животных, предсказывали будущее и превращались в невидимок.

41

В астрологии — последовательность участков, на которые делится пояс на небесной сфере вдоль эклиптики, по которому проходят видимые пути Солнца, Луны и планет.

42

«Скрывающийся» — разведчик-диверсант в средневековой Японии.

43

Участники вооружённых формирований Афганистана.

44

Парень, мальчик.