От Пентюхино до Красновятска. Сборник рассказов

Валерий Казаков

В новой книге Валерия Казакова собраны рассказы о жителях небольшого села Пентюхино, в которых он то с юмором, то с сочувствием рассказывает о судьбах и мечтах своих героев. О том, как они живут, любят, обманываются и прозревают.

© Валерий Казаков, 2018

ISBN 978-5-4493-8490-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Решили

Очередное совещание депутатов началось с выступления председателя колхоза Ильи Абрамовича. Он говорил о ближайших планах, достигнутых рубежах и пройденном этапе. Вообще-то его почти не слушали, привыкли, что он говорит всегда умно и много.

Глава сельской администрации, Иван Кузьмич, сидел за столом хмурый и немного растерянный. Вчера его поселение продернули в «районке» за плохое благоустройство улиц, репей и крапиву, за то, что учителей дровами не обеспечивает, в Дом культуры не может найти худрука. Короче, стыдно вспоминать.

На этом совещаний нужно было определить, кому отдавать свободное место в детском садике. Заявлений десять штук, а место только одно. К тому же Иван Кузьмич по глупости это место уже Наташке Крупиной пообещал. Наташка одна живет, красивая баба и в теле. Если сзади смотреть — сердце замирает… Её сыну уже три года. Может статься, что и сын — его кровь, только Наташка почему-то это скрывает. Обиделась, когда он на Полине женился.

По селу идет слух, что в детском саду есть свободное место. То и дело молодые родители заходят в сельскую администрацию, интересуются. Родителям кажется, что начальство от них что-то скрывает. Какая-то всеобщая подозрительность относительно начальства. Никто никому не верит.

Да еще это письмо. Оно третий день лежит на широком столе у секретарши Пшеничкиной. Иван Кузьмич знает, что в нем написано, он его уже прочитал, но все еще думает: предлагать его на суд общества или нет? Вопросы, которые в нем ставятся, кажутся Ивану Кузьмичу пустячными. Например, там говорится о выделении техники пенсионерам, живущим на селе. Технику эту колхоз выделяют, конечно, но не так организованно, как надо, и не всем. Чаще — по усмотрению бригадира. Ну, ругань, конечно, после этого, обида, разговоры разные. Но технику выделяют, с этим не поспоришь… И Наташке надо бы помочь. Она баба хорошая.

— А сейчас, товарищи, слово имеет Иван Кузьмич, — объявила секретарша сельского поселения — невысокая полная женщина в модных очках.

Иван Кузьмич строго взглянул на присутствующих, взял в правую руку шариковую ручку и стал говорить, нервно черкая ручкой по чистому листу бумаги.

— На сегодняшний день у нас, товарищи, три заявления трехгодичной давности. Первое от Поповой, у нее девочка уже большая. Второе от Черемисовой, у которой девочке четыре года. Она мать-одиночка, работает в детском доме. И последнее от Крупиной Натальи. У нее мальчику три года. Живет одна, хочет работать, а ребенка не с кем оставить.

Иван Кузьмич встревожено посмотрел на директора детдома, этот человек, вероятно, поддержит Черемисову, он мужик настойчивый, не любит уступать. Иван Кузьмич немного подумал и добавил для убедительности:

— Я был у Крупиной…

В зале раздался легкий смешок. Мол, знаем, что был.

— Я был у Крупиной. Условия у неё действительно плохие. Квартира старая, полуподвал. Мальчика не с кем оставить. Надо бы помочь матери одиночке.

Иван Кузьмич поднял глаза на присутствующих и заметил, что все смотрят вовсе не на него, а на дверь, в которую кто-то протискивается. Он тоже посмотрел на дверь и увидел, что в кабинет главы администрации проникла гражданка Попова с красным от возбуждения лицом и капельками пота на переносице. От нее так и разило негодованием.

— Вас на совещание не приглашали, — громко сказала секретарша Пшеничкина вошедшей особе. — Извольте покинуть помещение.

— Я случайно узнала, — начала молодая женщина, не обращая внимания на секретаршу, — что сегодня будет решаться вопрос о моей дочери. И вот пришла поприсутствовать… Я в прошлый раз не присутствовала — так мою дочь даже в списках не нашли.

— Как это не нашли, — снова возмутилась секретарша. — Вас нашли, но очередь была не ваша, и поэтому ваше заявление не зачитывали.

— У меня заявление лежит уже три года, а у некоторых оно и году не лежало, — парировала вошедшая. — Нам говорят: у вас бабушка есть, эта бабушка может водиться. Как будто никто не знает, что этой бабушке уже за семьдесят с лишним. За ней скоро тоже ухаживать придется. Какая из неё нянька!

— Ну, знаете! — громко возмутился со своего места директор детдома.

— Или садик только для знакомых и родственников членов правления? Вот я пришла поглядеть, кого в садик примут, — договорила Попова и прошла через весь кабинет к свободному стулу в дальнем углу.

— Будем начинать обсуждение, — упавшим голосом предложил Иван Кузьмич, уже не надеясь, что в этот раз сможет помочь своей молодой любовнице.

Обсуждение предложенных кандидатур началось бурно. Каждый говорил о той кандидатуре, родителей которой знал лично, только о Крупиной почему-то никто не вспомнил. Она, вероятно, была самой незаметной из этой компании, потому что реже попадала на глаза. Ивану Кузьмичу показалось это несправедливым. Он давно решил, что не будет поощрять крикунов! По правде сказать, Черемисову он знал плохо, а скандалистка Попова уже успела ему надоесть. Он ее откровенно ненавидел.

— Черемисова живет одна, товарищи, — начал свое выступление директор детдома, — у нее двое детей. С мужем ей не повезло, пьянчуга попался, но женщина она хорошая и работник у неё спокойный. Она на кухне у нас работала, в посудном отделении. Сейчас ее на работе нет, поэтому на кухню приходится медиков гонять. Медики возмущаются, некоторые уже уволились… А как нам быть, товарищи? Кто в наше время за семь тысяч грязные противни мыть согласится? Короче, если она не вернется к нам, мы пропадем… Есть, все едят, а посуду мыть почему-то стало некому. Болеть, все болеют, а в санитарки никто не идет. Никто не хочет заниматься грязным трудом. Это зараза какая-то, честное слово. Бездельники бездельников плодят. Распустилась молодежь. Она только недостатки видит в нынешней жизни… Да может мне самому эта жизнь не нравится, но куда деваться. Надо жить, надо работать, надо дело делать. Кто за нас нашу работу сделает?

— Давайте по существу, товарищи, — вмешался в разговор Илья Абрамович.

— Да я уже закончил. Голосовать надо, чего там.

Проголосовали. Как и ожидал Иван Кузьмин, за Черемисову большинство. Гражданка Попова заплакала, встала, направилась к двери и на ходу пообещала куда-то написать, кому-то позвонить, чтобы приехали и разобрались во всех безобразиях. Вид у нее был жалкий, но сдаваться она не хотела.

Дошла очередь и до письма. Письмо передали Пшеничкиной, она всегда зачитывала все официальные бумаги и резолюции.

Пшеничкина встала, смущенно посмотрела на собравшихся, поправила очки и стала читать. Иван Кузьмич наблюдал за ней сбоку, подперев рукой подбородок. Симпатичная баба, и пока еще не замужем. Он пробовал найти к ней подход, в гости заходил с конфетами, с красным вином, но достучаться до сердца не смог. Чай, разговоры вокруг да около — вот и все, чего он добился.

Между тем чтение письма продолжалось.

«Мы, рядовые граждане села Пентюхино, — громко читала секретарша, — случайно узнали, что 27 февраля сего года будет проводиться очередное заседание сельской администрации нашего поселения, и у нас появился повод написать вам следующее. Пора, товарищи, прекратить борьбу с пьянством методами застойного периода и бюрократического аппарата. Потому что положение сложилось критическое. Так больше нельзя. В процессе антиалкогольной кампании был разбит и уничтожен районный ликероводочный завод. А так как означенный завод давал району восемнадцать миллионов рублей чистой прибыли из двадцати ежегодных, то сейчас денег в банке на зарплату у нас не хватает, и мы по два месяца сидим без денег. Правда, иногда нам привозят вино из Грузии и Азербайджана, но оно слабое, поэтому русскому человеку не подходит. В общем, у нас складывается впечатление, что это всё делается умышленно. Сначала у нас в селе сломали мельницу. Сказали, что мельница на воде — это дело невыгодное. Потом порушили ликероводочный завод. А сейчас ради каких-то великих целей ломают танки и ракеты. Нам кажется, что ломать мы научились. Но, когда же мы начнем строить? Мы только и делаем, что проводим в жизнь какие-то реформы, а живем между тем так же, как жили наши предки. В домашнем хозяйстве у нас те же самые инструменты, что были тысячу лет назад. Это топоры, косы и лопаты.

Мы каждую зиму заготавливаем дрова, чтобы топить свои печи, а между тем рядом с нашим селом куда-то в Польшу уходит газопровод под названием «Сургут — Полоцк». Товарищи члены правления, разрешите нам, пожалуйста, подсоединить небольшую трубу, толщиной с палец, к этому газопроводу, чтобы отопить газом хотя бы дома пенсионеров…

И с колхозом у нас тоже большая проблема. Придешь туда просить трактор для своего огорода, а тебя сначала свеклу заставят дергать. Или картофель полоть. Потом бригадир на тебя посмотрит, что с тебя ещё взять можно. Потом тракторист придет опохмеляться. Трактористам сейчас денег не надо, они вино требуют.

Есть у нас на все село одна сельповская лошадь Майка. Майка, конечно, не пьет, но сельповский конюх Митрич может выпить за раз литру, поэтому приглашать его на свой огород невыгодно. Из-за этого у нас к вам большая просьба — уволить конюха Митрича за непомерное употребление спиртного и принять вместо него Колю Карамбу. Колю мы все хорошо знаем, у него язва желудка, что на этой работе не помеха, а даже на оборот.

Просим также переименовать улицу Груздовского в обыкновенную Набережную, так как в восемнадцатом году по приказу товарища Груздовского, который был тогда начальником продотряда, в Пентюхино было убито шесть мужиков ни в чем не повинных. В том числе отец Даши Кузихи, Кузьма Николаевич Голенищин. Отец Петра Страбыкина, Валентин Иванович, а также дядя Фомы Антипыча, Ермолай Моисеевич.

Мы знаем, что во всех грехах прошлого виноват Сталин. В просчетах застойного периода — Леонид Ильич Брежнев. А в нынешних грехах и просчетах, кто виноват?»

Пшеничкина закончила чтение странного послания и с недоумением посмотрела на всех присутствующих.

— Вот такое письмо!

— А ведь за такие мысли наказывать надо, — изрек Илья Абрамович.

— Да, расплодились на Руси мудрецы! — поддержал его директор детдома.

— И технику мы даем. Кто попросит — тому и даем, — продолжил председатель колхоза. — Сначала, правда, нужно заявление написать на имя председателя. Он резолюцию наложит, потом в бухгалтерию деньги заплатишь, бригадира найдешь, и он даст распоряжение механизатору… Ну а свеклу, конечно, надо полоть, она без прополки не вырастет, куда же от этого денешься? А трактористов поить ни к чему. Никто не заставляет их поить. И вообще, чушь какая-то в этом письме. Вызвать бы этих писателей на ковер, куда положено, да пропесочить. Сразу бы желание отпало пасквили-то писать.

— Правильно, — поддержала председателя колхоза секретарша Пшеничкина, — вот отдать это письмо участковому, пусть по почерку определит, кто писал.

— Нет, — замахал руками Иван Кузьмич, — сейчас так нельзя. Демократия ведь у нас, свобода слова.

— Вот, вот. Демократия. У нас все люди, вместо того чтобы дело делать, рассуждать начали, — вставил свою реплику директор детдома. — От этого и живем плохо.

— Да что плохо? Что плохо? — возмутился Илья Абрамович. — Да вы не знаете, как плохо-то жить! Ведь у нас сейчас голодных нет, голых нет, и бездомных не числится вроде бы. Чего еще нужно? Да сами мы во всем виноваты. Лень наша российская все губит да желание жить не по средствам. В магазинах, видите ли, ничего путного нет. Да ничего и не надо. Живешь на земле — умей все для себя от земли взять. А мы хотим на земле жить и картошку с капустой покупную есть. Чушь какая-то. Разве так можно!?

— А масла-то сливочного как раз и нет, — со вздохом произнес Иван Кузьмич.

— Сегодня нет — завтра будет, — заверил его Илья Абрамович. — Из дефицита стали национальную трагедию делать. Да разве в этом суть?

— А в чем? — заинтересовалась Пшеничкина.

Все депутаты с недоумением посмотрели на нее. А в чем, действительно, суть?

В это время в кабинет председателя ввалился здоровенный мужик в синей фуфайке и милицейской шапке сдвинутой на левое ухо. Присутствующие не сразу признали в нем старого участкового Толю Самару, настолько испуганным и бледным было у него лицо.

— Опять, Иван Кузьмич, — выпалил Толя, — опять покойник!

— Чего такое? Кто?

— Колхозный кочегар Мишка Малинин.

— Что с ним?

— Отравился жидкостью для разжигания примусов. Вчера в скобяной магазин привезли. Вот все Пентюхино и пьет эту дрянь вместо вина уже второй день.

— Этой гадостью и отравился? — переспросил Иван Кузьмич.

— Ну!

— Какая судьба у человека! — испуганно прошептала Пшеничкина.

— Запретить бы надо продажу этой жидкости на всякий случай, — посоветовал Илья Абрамович.

— Запретить, запретить! — поддержал его директор детдома.

— Да уже всё продано, поздно запрещать-то, — уточнил Толя Самара.

— Какая судьба! — вздохнула секретарша Пшеничкина. — Какая судьба!