Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

Валерий Есенков, 2007

В течение долгого времени Восточной Римской империи удается избегать разрушений, непоправимых и страшных, которые уничтожили Рим. От Фритигерна, вождя алчных вестготов, Константинополь попросту откупается. Бесславная кончина Аттилы останавливает на его подступах полчища гуннов. Волна варваров не докатывается ни до Александрии в Египте, ни до Антиохии в приморской Сирии, ни до Эфеса и Смирны, Эдессы и Тира, Бейрута и Никомидии, этих жемчужин восточного ремесла и торговли. В отличие от Западной, Восточная Римская империя медленно, естественно и довольно спокойно проходит сложный путь внутренних преобразований, насильственно прерванных набегами варваров в западных римских провинциях, и превращается в могучее, в течение тысячи лет не побежденное средневековое государство с новыми, уже феодальными отношениями, пришедшими на смену рабовладению без огнедышащих потрясений и продолжительных войн внутренних войн, с хорошо продуманными и приспособленными законами, с философией, просвещением и культурой

Глава вторая

1

Пространство найдено. Положение утверждено. В расширении Русская земля не нуждается. Открытой остается только граница на юге, со стороны степи, где кочуют тюркские племена печенегов и то и дело перекрывают легендарный торговый путь «из варяг в греки». Туда должен теперь устремится Владимир, уже доказавший на деле, что он человек государственный.

Тем не менее он совершает как будто ненужный поход на Болгарию, который монах-летописец по каким-то причинам, скрытым от нас, изображает и вовсе глупым. В самом деле, поначалу поход выглядит очень серьезно. Владимир ведет с собой не только дружину, киевский полк и полк новгородцев во главе всё с тем же дядей Добрыней, но привлекает ещё и орду кочевников-торков, причем русские в ладьях спускаются вниз по Днепру и направляются в Болгарию вдоль берега Черного моря, а конница торков сопровождает их берегом моря. «И победил болгар». Далее монах-летописец излагает несомненную чушь. Добрыня, его воевода, Владимиру будто бы говорит:

— Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не давать — пойдем, поищем себе лапотников.

Выходит, до того дня не было никаких связей с Болгарией, не велась торговля, не приходили на Русь проповедники, не приносили славянскую письменность и первые рукописные книги, Святослав не намеревался превратить её в центр громадного Русского государства и не бился там с византийцами, и вот только теперь в первый раз русские увидел болгар и узнали, что ходят те в сапогах. С тем и уходят, заключив с болгарами мир, почему-то сверх меры прочный, о чем болгары говорят явно с торжественным пафосом, точно у них ум за разум заходит от счастья:

— Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель тонуть.

Монах-летописец усердно изображает Владимира обыкновенным бандитом, который помышляет только о том, как бы успешней ограбить соседа и наложить на него как можно больше даней и пошлин. Врет монах-летописец недаром. Человек фанатичный, но немудрящий, он тут же невольно и проговаривается, уверяя потомков, что год спустя болгары направляют в Киев своих проповедников «магометанской веры».

Пером монаха-летописца явным образом водит религиозная ненависть. Какая может быть у болгар магометанская вера? Болгары давным-давно приняли христианство, причем приняли его из Восточной Римской империи. Монах-летописец не знает об этом, точно так же, как Владимир не знает о жизни и быте болгар? Знает, конечно, тем не менее врет во все тяжкие, таким образом передавая слова проповедников:

— Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь. Уверуй в закон наш и поклонись Магомету.

Владимир не только выслушивает всю эту дичь, но и сам будто бы знает, что перед ним мусульмане, о которых он тоже будто бы слышит впервые, а потому задает проповедникам из православной Болгарии дурацкий вопрос:

— А в чем ваша вера?

И фантастические болгары, которых отчего-то не переносит монах-летописец, плетут ещё большую дичь:

— Веруем в Бога, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую и будет ему женой. Здесь же следует невозбранно предаваться всякому блуд. Если кто беден на этом свете, то и на том.

Видимо, на этом его фантазия истощается, и монах-летописец просто бранится:

«И другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно».

Владимир будто бы слушает их с удовольствием, потому что сам любит блуд, потому что «наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое, и был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц», однако не любо ему обрезание и воздержание от вина и свинины. По этому поводу он будто бы произносит явно выдуманные слова, которые и по сей день гуляют по просторам веселой Руси:

— Руси есть веселие питии, не можем без этого быть.

Тут в летописи является что-то похожее на карнавал. Точно ошпаренные болгарами, проповедники следуют один за другим, все примитивные, глупые, пошлые как на подбор, явно презренные в глазах православного летописца.

Разумеется, приходят католики и говорят:

— Так говорит тебе папа: «Земля твоя такая же, как и наша, а вера наша не похожа на твою, так как наша вера — свет. Поклоняемся мы Богу, который сотворил небо и землю, звезды и месяц и всё, что дышит, а ваши боги — просто дерево».

Владимир будто и их вопрошает:

— В чем заповедь ваша?

Отвечают не о духе, не о свете в душе, отвечают о пошлом:

— Пост по силе. «Если кто пьет или ест, то это во славу Божию», — как сказал учитель наш Павел.

Владимир выпроваживает и их, как-то странно отзываясь не то по поводу поста, не то по поводу еды и питья:

— Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого.

Понятно, что не хватает только евреев. Евреи приходят и говорят:

— Слышали мы, что приходил болгары и христиане, каждый уча тебя своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого бога Авраама, Исаака и Иакова.

Владимир интересуется:

— Каков ваш закон?

— Обрезываться. Не есть свинины и зайчатины. Блюсти субботу.

— А где земля ваша?

— В Иерусалиме.

— Точно ли она там?

— Разгневался бог за отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам.

— Как же вы иных учите, а сами богом отвергнуты и рассеяны? Если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?

Последним является философ из Греции, который уже откуда-то знает о проповедниках. Так прямо и говорит:

— Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять свою веру.

Почему-то и грек, как только заводит речь о болгарах, лютует неистово и безумно, наговаривая на них черт знает что:

— Вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых напустил Господь горящий камень и затопил их, и потонули. Так вот и этих ожидает день погибели, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверны. Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и ещё даже большую.

Владимир плюет с отвращением, будто никогда не видел болгар и даже не рассуждал с Добрыней о сапогах:

— Это дело нечисто!

Философ же обличает католиков точно неграмотный:

— Слышали мы и то, что к вам приходили проповедники из Рима проповедовать у вас веру свою. Вера же их немногим от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: «Сие есть тело мое, ломимое за вас…» Так же и чашу взял и сказал: «Сия есть кровь моя нового завета». Те же, которые не творят этого, неправильно веруют.

Владимир оказывается сообразительней греческого философа:

— Евреи приходил ко мне и сказали, что немцы и греки веруют в того, кого распяли они.

Философ подхватывает, на этот раз чуть не впадая в экстаз:

— Воистину веруем в того. Пророки их же самих предсказали, что родится Бог, а другие — что распят будет и погребен, но в третий день воскреснет и взойдет на небеса. Они же одних пророков избивали, а других истязали. Когда же сбылись пророчества их, когда сошел Он на землю, был Он распят и, воскреснув, поднялся на небеса, ожидал Бог покаяния от них сорок шесть лет, но не покаялись, и тогда послал на них римлян, и римляне разбили их города, а самих рассеяли по иным землям, где и пребывают в рабстве.

— Зачем же сошел Бог на землю и принял такое страдание?

— Если хочешь послушать, то скажу тебе по порядку с самого начала, зачем Бог сошел на землю.

— Рад послушать.

Философ повествует так долго, что монах-летописец опускает именно эти главные его доказательства, а лишь прибавляет:

«И, сказав это, философ показал Владимиру занавес, на котором написано было судилище Господне, направо указал ему праведных, в весели идущих в рай, а налево — грешников, идущих на мучение».

Вздыхает Владимир:

— Хорошо тем, кто справа. Горе тем, кто слева.

Философ соблазняет просто и грубо, точно подкупает его:

— Если хочешь с праведниками справа стоять, то крестись.

Забавно, что и возможность так легко попасть в рай не подкупает Владимира. Он говорит:

— Немного ещё подожду.

Тут он собирает бояр своих и старцев градских и делится с ними своими раздумьями:

— Вот приходили ко мне болгары, говоря: «Прими закон наш». Затем приходили немцы и хвалили закон свой. За ними пришли евреи. После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя, и многое говорили, рассказывая от начала мира, о бытии всего мира. Мудро говорили они, и чудно слышать их, и каждому любо их послушать, рассказывают они и о другом свете: если кто, говорят, перейдет в нашу веру, то, умерев, снова восстанет, и не умереть ему вовеки, если же в ином законе будет, то на том свете гореть ему в огне. Что же вы посоветуете, что ответите?

Бояре и старцы отвечают разумно:

— Знай, князь, что своего никто не бранит, но хвалит. Если хочешь в самом деле разузнать, то ведь имеешь у себя мужей. Послав их, разузнай, какая у них служба и кто как служит Богу.

Владимир соглашается, точно самому столь непосильная мудрость в голову не приходит, и посылает добрых мужей в разные стороны.

Тут возникает вопрос: для чего? Киев уже давно превратился в бойкое торговое место, где останавливаются торговые люди со всех сторон света, всех наций, вероисповеданий и богослужений. Никуда не надо ходить. Ни о чем спрашивать тоже не надо. В торговом Вавилоне всем всё известно и без того.

Что же пытается скрыть от потомков монах-летописец, нагромождая друг на друга эту наивную кучу нелепостей?

Ответить нетрудно. Достаточно посмотреть, на кого он ярится до полного забвения истины, на кого клевещет не стесняясь ничем.

Ярится и клевещет он на болгар. Ярится и клевещет даже вопреки собственному признанию на предыдущих страницах, что Русь и Болгария не только хорошо знают друг друга, но и «грамота словеньская» у них одна.

В самом деле, земля тиверцев и угличей подходит к самым границам Болгарии. Через неё русские торговые люди попадают в Константинополь и поднимаются вверх по Дунаю в южногерманские торговые города. Болгарские проповедники рано приходят на Русскую землю. Русская глаголица служит основой для болгарской кириллицы. Из Болгарии приходят на Русскую землю первые книги, переведенные болгарами с греческих и латинских оригиналов.

И христианская вера давно проникает на Русскую землю, опять-таки прежде всего из Болгарии. Уже во времена князя Игоря стоит в Киеве церковь святого Ильи. Уже часть его дружины приняла христианство и в договоре с греками клянется этой церковью святого Ильи, тогда как язычники клянутся оружием. Уже в этой церкви попы из болгар ведут богослужение по болгарскому чину. Уже из этой церкви среди принявших христианство русских людей распространяются богослужебные книги, написанные на языке, понятном каждому русскому. И уж Владимиру захотелось узнать, в чем состоит эта вера, ему достаточно прийти в церковь святого Ильи или пригласить в свой терем попа и о чем угодно и сколько угодно беседовать с ним.

Вместо всей этой путаницы, которую нагромоздил монах-летописец, нужно только понять, почему Владимир однажды приходит к святому Илье и принимает крещение.

Вот что остается загадкой. Митрополит Иларион вопрошает и сто лет спустя:

— Как ты уверовал? Как воспламенился любовью Христовою? Как вселился в тебя разум, высший разум земных мудрецов, чтобы возлюбить неведомое и стремиться к небесному? Как взыскал ты Христа? Как предался Ему? Скажи нам, рабам твоим, скажи нам, учитель наш, откуда повеяло на тебя благоухание Святого Духа? Кто дал тебе испить от сладкой чаши памятования о будущей жизни? Кто дал тебе вкусить и видеть, яко благ Господь? Не видел ты Христа и не ходил по Нем: как же стал ты учеником Его? Другие видев Его не веровали, а ты не видев уверовал! Не видел ты апостола, который бы, придя в землю твою, своей нищетой и наготой, гладом и жаждой преклонил твое сердце к смирению. Не видел, как изгоняли бесов именем Христовым, возвращали здравие больным, как прелагался огонь в холод, воскресали мертвые. Не видев всего этого, как же ты уверовал? Дивное чудо! Другие цари и властители, видя как всё сие совершалось святыми мужами, не веровали, но ещё самих их предавали страданиям и мучениям. Но ты, о блаженный, без всего этого притек ко Христу. Руководствуясь только своим добрым смыслом и острым умом, ты постигнул, что един есть Бог, Творец невидимого и видимого, небесного и земного, и что послал Он в мир для спасения своего возлюбленного Сына. И с сими помыслами вступил ты в святую купель. Таким образом, что другим казалось безумием, то было для тебя силой Божией.

Митрополит Илларион и монах-летописец поглощены мыслями о грехе и спасении. Им трудно представить себе, что о смысле и назначении вероисповедания размышляет князь, правитель, государственный человек, которому надлежит спасать не одну свою душу, не одну свою власть. Если это не выскочка, не самозванец, не лоботряс, но правитель истинный, призванный, он берет на себя ответственность за спасение всей Русской земли.

Владимир недаром отбивает русские земли у ненасытных поляков, недаром ведет переговоры с чехами, венграми, немцами. Он тем и отличается от отца своего Святослава, завоевателя по призванию, неудачного основателя громадной империи, что он далеко видит вокруг себя и добирается до сути происходящего. А куда ни взглянет он, всюду ему открывается Крест, незримый, таинственный, обладающий сокрушительной силой. Сам он просто воюет, как воевали деды и прадеды, полагаясь более на удачу и силу оружия, — Крест дает и немцам, и венграм, и полякам, и чехам право захвата и грабежа, если они захватывают и грабят земли язычников. Больше того, Крест освящает право истребления целых племен, если эти племена не приняли свет христианства.

Перед этой силой он беззащитен со своим Перуном, Дажьбогом и Мокошью. И германский император, и венгерский король, и князья чешский и польский не только имеют полное право воевать с ним до полного истребления всего русского племени, как они истребляют прусов, лютичей и полабских славян. Крест заранее освятил их оружие. Истребление язычников благословил их неведомый, незримый Господь.

Ему приходится поневоле прозреть: или он примет святое крещение и тем спасет себя и Русскую землю, или останется язычником, варваром, дикарем и будет предан мечу и огню вместе с русской землей, которой всё ещё милы и Перун, и Дажьбог.

Не о сравнительной ценности лаптей и сапог размышляет он во время похода в Болгарию, как издевается над ним монах-летописец. В Болгарии он находит небольшой, но сплоченный народ, спаянный силой крещения и своим особенным представлением о сущности христианства, который уже три столетия не только успешно противостоит громадной Восточной Римской империи, но и наносит ей время от времени чувствительные удары. Болгары сражаются за своего босоногого Бога, который завещал им любить ближнего как самих себя, тогда как императоры Восточной Римской империи давным-давно сражаются только за сладостную возможность занимать императорский трон.

Великая цель открывается перед ним — спасение Русской земли от меча и огня, и в душе его происходит великий переворот, как он представляется митрополиту Илариону:

«Пришло на него посещение Вышнего, призрело на него всемилостивое око благого Бога, и воссиял в сердце его разум. Он уразумел суету идольского заблуждения и взыскал единого Бога, сотворившего всё видимое и невидимое. А особенно он всегда слышал о православной, христолюбивой и сильной верой земле греческой, как чтут там единого Бога в Троице и поклоняются Ему, как творятся там силы, чудеса и знамения, как церкви там полны людей, как в селениях и городах благоверных все прилежат к молитве, все предстоят Богу. Слыша всё это, возгорелся он духом и возжелал сердцем быть христианином и обратить всю землю в христианство».

И Владимир принимает крещение, либо в киевской церкви святого Ильи, либо в усадьбе своей Василево, как утверждают иные, где любит отдыхать от трудов и забот. И принимает его не от заносчивой высокомерной императорской Византии, как утверждает митрополит Иларион в не менее высокомерном своем заблуждении, а от скромной, героической, пока что непобедимой Болгарии, из-за чего так ярится и клевещет монах-летописец, фанатичный последователь греческой, императорской церкви.

Владимир принимает христианство в его простонародной, демократической форме, каким он везде было в первые века после явления Христа и апостолов. Это христианство отвергает пышные богослужения, драгоценные сосуды, золоченые одеяния, закованные в серебряные оклады иконы. Он верит, что для спасения достаточно самого акта крещения, что в милостыне и братской любви состоят заветы Христа, которые обладают ещё большей спасающей силой, чем таинства, что первейший долг верующего состоит в учительстве, в просвещении, которое одно разгоняет мрак заблуждений, что только деятельная любовь примиряет радость веры с радостью жизни.

И Владимир неукоснительно следует этой простонародной, демократической вере. Он не принимает монахов, которые своими молитвами спасают души других, не заводит монастырей. Он выкупает пленных и обеспечивает им пропитание. Он наделяет имуществом убогих и сирых. В своем тереме он что ни день угощает своих друзей и дружину. Ему этого мало. Его щедрость распространяется на всех, кто ещё продолжает нуждаться. Он призывает их приходить на княжеский двор и брать еду и питье. Нередко в его тереме киевский оборванец сидит за одним столом с разодетым боярином. Киевляне многое прощает своему князю за его доброту. Его пиры входят в историю, а народ величает его Владимиром Красное Солнышко.

2

И, должно быть, следовал бы этой простонародной, демократической вере всегда и во всем, если бы не наложил он сам на себя тяжкий крест государя, стоящего на страже Русской земли.

Уже к христианину, вероятно, ещё не зная об этом, обращается к нему надменный император Василий за помощью. Владимиру предоставляется единственный случай разом превратиться в глазах всей Европы из князя язычников в великого государя, и в обмен на военную помощь он требует в жены царевну, сестру императора. Так высоко не может вознестись никто из всех этих европейских королей, князей и маркграфов. Даже германский император Оттон 11 женат всего лишь на племяннице Иоанна Цимисхия, узурпатора, самозванца, убийцы такого же узурпатора и самозванца Никифора Фоки, но и такое сомнительное родство позволяет Оттону считаться первым среди всех европейских правителей. На какой же высоте может стоять киевский князь, отныне не только христианин, но и зять византийского императора!

Правда, Владимир уже дважды женат, однако с его женами творится что-то неладное. Вдова Ярополка, монашка, плененная Святославом, родит ему несколько сыновей и пропадает неизвестно куда. Рогнеда из ревности, возможно, как только узнала о его намерении взять в жены сестру императора, пытается зарезать его во время сна. Внезапно он пробуждается и видит над собой занесенный кинжал. В бешенстве бросается он на неё, чтобы тут же убить. Однако между ними встает их сын Изяслав, мальчик семи-восьми лет, обнажает свой детский меч и говорит:

— Ты не один.

Гнев Владимира утихает. Он собирает бояр и отдает Рогнеду в их руки. Бояре судят и рядят и приговаривают: простить грех разгневанной женщине, Изяславу, проявившему мужеству, отдать в вечное владение Полоцк и отправить туда вместе с сыном Рогнеду.

Разумеется, Владимир и без этой истории мог бы жениться, ведь это был языческий брак, недействительный по христианским законам. И Василия смущает не этот языческий брак. Всё существо императора возмущается насущной необходимостью отдавать сестру в языческую страну. Он выдвигает условие, по его мнению, должно быть, неисполнимое:

— Не пристало христианам выдавать жен за язычников. Если крестишься, то получишь и ей и Царство Небесное воспримешь и станешь единоверен с нами. Если же не сделаешь этого, то не сможем выдать сестру за тебя.

Владимир соглашается и велит так сказать в Цареграде:

— Скажите царям вашим: я крещусь, ибо ещё прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором поведали мне посланные вами мужи.

Ничего не остается Василию, как согласиться, ведь мятежные войска уже в Хризополе. Он настаивает ещё и на том, чтобы Владимир крестился сам и крестил всю Русскую землю:

— Крестись, тогда сестру свою пришлем к тебе.

Владимиру ничего не остается, как покориться. А как же учительство, просвещение? Теперь ему не до этого — слишком значительна награда и для него самого и для Русской земли, которую ему предстоит получить.

Начинает он с идолов, которым ещё вчера поклонялся он сам и граждане Киева. Одних он велит сжечь, других изрубить, а Перуна привязать к хвосту коня и влачить с горы по Боричеву взвозу к ручью, приставив двенадцать мужей, подобно апостолам, колотить его жезлами для поругания беса, который морочил людей в этом образе. Пока тащат Перуна к Днепру, его оплакивают те, кто остается верен язычеству. Мужей, приставленных Владимиром, никакие причитанья и слезы не останавливают. Они бросают бывшего бога в воды Днепра, а Владимир им говорит:

— Если пристанет где к берегу, отпихните его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его.

И легенда гласит, что не принимают его воды Днепра, что там за порогами выбрасывает Перуна ветром на отмель, отчего с той поры то место зовется отмель Перунья.

Владимир же посылает глашатаев сказать всему городу:

— Если не придет кто завтра на реку, будь то богатый или бедный или нищий или раб, будет врагом мне.

Доброта Владимира, принявшего христианство, действует на киевлян сильнее угроз. Многие из них говорят:

— Если бы не было это хорошо, не приняли бы этого князь и бояре.

С тем идут они на берег Днепра. Там ждет их Владимир с попами, призванными из церкви святого Ильи. Киевляне входят в воды Днепра до шеи или по груди. Некоторые держат младенцев. Попы совершают молитвы.

«И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ», — уверенно заключает свой рассказ монах-летописец.

Правда, радость на небе и на земле видят не все киевляне. Сколько-то их упрямо остаются в язычестве, однако не смеют открыто выступить против воли всеми любимого князя, тайно уходят из города и прячутся по лесам, где продолжают поклоняться кто Перуну, кто Дажьбогу, кто Мокоши.

И чем дальше от Киева, тем упорней становятся русские люди. Русская земля не принимает Христа, не понятного ей. В Турове приходится действовать силой. Происходит нечто вроде избиения невинных младенцев, так что позднее в Турове складывается легенда, будто приплывает к городу каменный крест и тотчас воды Припяти краснеют от пролитой крови.

Наученный горьким опытом Турова, Владимир направляет в Великий Новгород дружину под командой Добрыни, всего десять лет назад с той же дружиной принуждавшим новгородцев поклоняться Перуну. Новгородцы принимают это повеление как новое посягательство малопочтенного Киева на их независимость. На Торгу само собой собирается вече. На вече единодушно, великая редкость для Великого Новгорода, дают друг другу клятву не впускать в город Добрыню и «не дати идолы опровергнути». Их клятва не расходится с делом. Они разрушают мост через Волхов и укрепляются на западной стороне. Добрыня вступает на восточную сторону. Его люди в течение двух дней обходят торги и улицы, уговаривая новгородце креститься, однако добром соглашаются принять неизвестную веру только несколько сот.

Тем временем на западной стороне лютует возмущенный народ. Разгневанные язычники нападают на дом Добрыни, разоряют и грабят его, избивают сродников и жену, разметают церковь Преображенья Господня и грабят и разносят в щепы дома тех, кто крестился прежде, тихо и мирно, ни у кого не вызывая вражды.

В ответ противная сторона открывает правильные военные действия. Под покровом ночной темноты Путята, княжеский тысяцкий, во главе пятисот воинов в ладьях переправляется на западный берег и занимает Людин конец, точно занимает вражеский город. До пяти тысяч новгородцев устремляются на него, «и бысть междо ими сеча зла». Добрыня переправляется на помощь Путяте и повелевает зажечь дома, стоящие на берегу. Жители бросаются тушить и спасать свое достояние. Тех, кто остался, избивают доблестные воины Киева. Сломленные новгородцы просят пощады и мира. Добрыня дает им мир и сокрушает идолы, сжигая деревянных кумиров, бросая, изломав, каменных в речку, и «бысть нечестивым печаль велика». Свергнув тех, кого ставил сам, воевода посылает во все концы с приказом идти ко крещению, а тех, кто упорствует в своем староверстве, его воины тащат и крестят силой. Кое-кто исхитряется, уверяет, что прежде принял крещение, однако Добрыня, тоже не прост, повелевает всем крещеным надеть крест, «и иже того не имут, не верити и крестити».

И льется кровь непокорных по всей Русской земле.

3

Страшную цену приходится заплатить Владимиру за царевну, но он все-таки платит её и посылает в Константинополь сказать, что условие исполнено им и что пришло время Василию исполнять свое обещание.

Василий не в силах исполнить свое обещание, которое вынудили у него обстоятельства. Теперь к нему приплыли варяги, присланные Владимиром, и под их ударами Варда Фока вынужден отступать. Смертельная опасность его миновала. Он вспоминает свое императорское достоинство. В высокомерии византийской гордыни он повторяет, что дочь рожденного в пурпуре сама рожденная в пурпуре с варваром в брак не может вступить. Что-то в этом роде он велит передать тому, кто спас его корону, а вместе с короной, возможно, и жизнь.

Мало сказать, что Владимир оскорблен и приходит в негодование. Он рвет и мечет. Такого вероломства со стороны императора он не способен представить себе. Как христианин он обязан прощать, но он не прощает. Он жаждет мести. С одной дружиной он сплавляется вниз по Днепру и внезапно является под мощными стенами греческой крепости Херсонес, которую русские называют Корсунью. Его воины разбивают лагерь у пристани, от города на расстоянии полета стрелы. Владимир посылает сказать горожанам:

— Сдавайтесь. Если же не сдадитесь, простою хоть три года.

Горожане отвечают сильными вылазками. Владимир их отбивает. Его воины делают насыпь вровень городским стенам, чтобы взять Корсунь приступом. Жители подкапываются под городскую стену, выкрадывают из насыпи землю и ссыпают её на площади посреди города. Так они копают месяц и больше, не уступая друг другу.

Наконец, как нередко случается в каждой войне, находится в Корсуни предатель. Он пускает тайно стрелу. На конце стрелы киевляне находят записку. В записке сказано:

«Перекопай и перейми воду. Она идет из колодцев по трубам. Трубы у тебя за спиной на востоке».

Воду перенимают. Жители изнемогают от жажды и сдают город три дня спустя. Владимир занимает Корсунь и посылает в Константинополь сказать:

— Вот взял твой город славный. Если не отдашь сестру за меня, с твоей столицей сделают то же.

Василий всё ещё не готов уступить и вновь говорит о крещении.

Тогда Владимир отвечает ему:

— Приди с сестрой твоей и крести меня.

Неизвестно, в самом ли деле он собирается принимать крещение во второй раз или это желание приписывает ему предвзято настроенный монах-летописец. Одно несомненно в его позднейшем рассказе: возражение Анны против этого брака.

Анне двадцать шесть лет. Ей давно замуж пора. Тем не менее её царственному достоинству не способен соответствовать ни один из возможных женихов тогдашнего мира. И вдруг ей предлагают не совсем молодого, дважды, может быть, и трижды женатого варвара с кучей детей откуда-то из заморского, почти неизвестного севера. Нечего удивляться, что она отвечает, что идти ей за вождя тавроскифов всё равно, что в полон, и уж лучше ей умереть на родной стороне.

Конец ознакомительного фрагмента.