Секреты нашего двора

Валерий Екимов, 2019

Детство семидесятых с его романтикой предстаёт перед современным читателем, запутавшимся в нитях Всемирной паутины. «Мелькают спины, пятки, руки, головы, сердце перемещается, ухая одновременно по всему телу, в горло», и вот уже ты летишь навстречу неизвестности. Но тебе не страшно, ведь рядом верные друзья! Ты бегаешь по лесу, не оглядываясь по сторонам, и отважно лезешь в старый танк, помнящий Великую Отечественную войну. Ты бродишь по полям славы между поросшими травой воронками от снарядов, отдаёшь честь солдатам и простым жителям Ленинграда, не пожалевшим жизни ради мирного неба над твоей головой. Некоторые истории на страницах кажутся анекдотами. Другие напоминают о приключениях Тома Сойера и его друга Гекльберри Финна. Третьи дарят острые ощущения, которых так часто не хватает сегодня. Но все они рассказывают о дружбе, доброте, верности и чести, вызывая желание сесть в машину времени и самому пережить нечто столь же увлекательное.

от ухода Мира в пустоту.

© Екимов В., 2019

© Издательство «Союз писателей», 2019

© ИП Суховейко Д. А., 2019

Илики

Секрет первый

С ередина семидесятых.

Лето.

Полдень.

Верхнее плато Иликовских высот на западе от Питера.

Пустынно. Солнце жжёт нещадно.

Голое огромное поле с пика холма просматривается на многие километры. Прямо посреди него угадывается просёлочная дорога, основательно заросшая бурьяном. Похоже, машины всё-таки иногда пробираются здесь, сохраняя видимость колеи, но сейчас, покуда хватает глаз, никого нет. Лишь разноголосые кузнечики на все лады стрекочут, вознося хвалу жаре, да ястреб величаво кружит высоко в небе.

Немного жутко.

До войны здесь процветала богатая шумная деревня, утопавшая во фруктовых садах. Как напоминание о былом богатстве и величии деревни всё пространство вокруг на многие километры усыпано сейчас островками одичавших, а потому низкорослых яблонь, вишен, слив, неуверенно-сиротливо торчащих из-за высокой, в полный человеческий рост, травы и зарослей дикой малины. С трёх сторон к холму подползает болотистый неухоженный лес, изборождённый многочисленными ручьями да канавами. Вода из них стекает в конечном итоге в неглубокую, с красной болотной водой речку Карасту, по большой дуге огибающую Иликовские высоты. На севере с пика холма во всей своей красоте и величии открывается темно-синяя «Маркизова лужа» — Невская губа Финского залива — с закрытым для посещения островом Котлин (г. Кронштадт) посреди и множеством маленьких островков с грозными крепостями-фортами вокруг него.

Здесь, на Иликах, во время блокады Ленинграда шли тяжёлые бои за Ораниенбаумский приморский плацдарм, защищавший тогда выход гитлеровцев к Кронштадту. Эти высоты постоянно переходили из рук в руки. Под высокой травой укрылись во множестве глубокие десятиметровые воронки от ударов тяжёлых бомб и снарядов. Здесь на каждый квадратный метр земли — до килограмма железа.

Тяжёлые шли бои.

Здесь жив страх… До сих пор.

О том напоминает людям и памятная стела у подножия холма на лесной дороге. К стеле по откосу глубокой воронки круто поднимается узкая бетонная лестница (Бог весть, где теперь, десятилетия спустя, те лестница и стела! Питерская кольцевая автодорога разорвала холм пополам…)

Мы всегда поднимаемся по бетонной лестнице, чтобы положить полевые цветы у постамента.

Нас пятеро: Шурик, Вавка, Тарас, Толстый и… я.

Нам — «…всем по семь-восемь всем…»

Впрочем, нет, нам слегка больше, давно за десять. У нас — каникулы. Ну, лето ведь. Родители наши, как и положено, на работе. А мы предоставлены сами себе, и потому двор и его окрестности — полностью наши…

А уж какие у нас окрестности!

Это и неописуемый по красоте парк (ныне, десятилетия спустя, — Дворцово-парковый ансамбль «Ораниенбаум»), открытый тогда круглосуточно для свободного посещения всеми желающими. В парке у нас в школьную пору проходят уроки физкультуры, рисования, природоведения, а, кроме того, все школьные субботники и трудовая практика по благоустройству его территории. Парк в городе Ломоносове — наше всё! Никому и в голову не придёт организовать в нём пикник или сделать ещё, не дай Бог, какое безобразие…

Это и огромный, около пяти километров в длину, Красный пруд — запруда реки, где мы купаемся днём и ночью с конца мая до середины сентября. Наш пруд и многоступенчатый рукотворный верхний водопад парка и теперь вполне неплохи, интересны. Жаль только: территория заросла немного, да пришли в негодность коммуникации некогда потрясающего архитектурным исполнением «сердца» — водопада. А ещё зачем-то спилили старые екатерининские липы, клёны да послевоенные великаны-тополя.

Это, конечно же, и расползающийся от города во все стороны на многие-многие десятки километров живой, дикий, настоящий лес, поджатый к городу Иликовскими и Вьюнковскими высотами-холмами.

Во Вьюнках — крутые снежные горки, широкие дорожки и тропинки под лыжню по относительно редкому сухому хвойному лесу. Это место мальчишеского притяжения зимой. А Илики, с их дикими садами, топкими ручьями и болотами, осыпавшимися со времён войны блиндажами и воронками манят вездесущую ребятню летом. До Вьюнков пять километров. Они обжиты и цивилизованы. До Иликов — по дороге десять, через лес по тропам — семь. Они пустынны и неизведанны. Вообще — то, нам запрещено ходить сюда: «опасная зона». Во всяком случае, такое предупреждение написано на табличках при подходе к высотам. Но запретный плод всегда сладок, а значит, «…если нельзя, но очень хочется, то…» Правильно: МОЖНО!

Летом мы — вольные люди: где хотим, там и лазаем!

Ну и правда, кто нас остановит?!

С 9.00 до 18.00 мы — хозяева города и, естественно, его окрестностей.

…Итак, нас пятеро!

Впрочем, это мы думаем, что пятеро.

— Ай, молодец! — хохочет Вавка, глядя с вершины холма вниз на взбирающуюся к нам заросшую дорогу. — Ну, давай-давай, чего уж там! Иди сюда, хватить разведчика из себя строить.

Мы удивлённо смотрим на пустынную дорогу, затем на Вавку, ничего не понимая, переглядываемся.

— Не дай Бог, — продолжает Вавка, — на гадюку в траве угодишь или гнездо ястреба побеспокоишь. Вон! Гляди вверх: сейчас спикирует!

— А-а-а! — вдруг слышим панический детский возглас.

Какой-то белобрысый малыш, в ужасе прикрыв голову руками, быстро несётся к нам, ко мне, и со всего маха врезается в мой живот.

— Опять ты? — наконец сообразив, возмущаюсь я и, не сдержавшись, хватаю его за ухо: — Серый, я ж сказал: сидеть дома, пока не вернусь. А ты что удумал?

Разведчиком — кто бы мог подумать?! — оказывается мой младший братишка, которому не то что «по семь-восемь всем», ему только-только шесть лет исполнилось. А, гляди-ка, какой шустрый оказался: увязался за мной на полигон — тайком, без спроса.

Ах ты, Боже мой!

А если б потерялся в лесу, пока, прячась, шёл сзади нас?

— Да-а, — канючит Серый, всхлипывая от боли и обиды, — что мне дома одному делать? А ты меня, кстати, давно на Илики обещаешь взять.

Ох, уж этот злосчастный июль.

Ну просто беда!

Все детские садики в городке закрыты — отпуск, ремонт, подготовка к новому учебному году. В результате от «мелюзги» во дворе деваться некуда! Ну, с этим-то обстоятельством ещё можно мириться — мало ли других мест в городе или за городом! А вот как быть с младшими братьями да сёстрами? Их куда девать? Мамка с тебя последнюю шкуру снимет, если вовремя не накормишь их, да не развлечёшь, да, не дай Бог, пожалуются: мол, обижают их, бедненьких, в игру не берут. Хорошо Шурику: у него сестра — его близнец-ровесник. Она — сама по себе, он — сам по себе. Ещё неизвестно, кто из них за старшего на хозяйстве остаётся. А Тарасу и Толстому вообще повезло: они сами — младшие в своих семьях. Чуть что-то не так — вали всё на старшего и будешь в шоколаде! Вот только Вавка из всей моей честной компании один меня и понимает: у него брат Димка младше моего Серого, да ещё сестрёнка — вообще грудничок. Возможно, оттого он эту «мелюзгу» лучше всех нас знает, сердцем чувствует. А они… его любят и слушаются.

— А ты чего лыбишься? — отпустив, наконец, Серого, накидываюсь на Вавку. — Смешно ему, видите ли. Мог бы и раньше его заметить.

— Да я и заметил, — не поддаваясь моему тону, улыбается тот, — да жалко его стало, вот и присматривал, пока по лесу шли. Ну а теперь — чего уж там? Пусть вместе с нами первооткрывателем дальних воронок будет.

— Как давно? — не унимаюсь, прищуривая глаза.

— Да ещё у Красного пруда! — не обращая внимания на мою воинственность, смеётся Вавка. — Он там так потешно топал да за деревьями ползал! Трудно, знаешь ли, не заметить.

— Врёшь ты всё, Вавка! — искренне возмущается Серёжка. — Ничего ты не слышал и не видел.

— Да-да-да, — добродушно отвечает тот, — совсем ничего. Вот только места здесь глухие, чуть с дорожки сойдёшь — потеряешься и не найдёшься. Я сам здесь когда-то долго на месте кружил, вот и приходится с тех пор всё видеть, всё слышать, — и, миролюбиво хлопнув братишку по плечу, добавляет: — Ты уж извини меня.

— Да л-ладно, п-проехали, — чуть заикаясь, доброжелательно машет рукой Шурик. — П-пусть с нами будет, тем более что действительно обещали п-показать Илики, ещё в прошлый раз.

— Угу, — радостно кивает Серый, победно и хитро глядя на меня.

— Только смотри, мелюзга, от нас — ни на шаг! Если что, будешь иметь дело со мной, — грозя увесистым кулаком, басит Тарас, которого за широкие плечи и мощные бицепсы у нас прозвали Амбалом.

— Угу, — с уважением кивает братишка и на всякий случай прячется за моей спиной.

— Та-а-ак, всё, хватит!.. — тянет практичный Толстый. — С чего начнём экспедицию?

— Как — «с чего»? — забыв о неприятностях, оживаю я. — С малины, конечно.

— С малины, с малины, — радостно прыгает Серый. — Конечно, с малины!

Вообще-то, он у меня — нормальный парень. Не ябеда какой-то там, не интриган. Молчун — мамке лишнего не сболтнёт, можно не переживать. Не то что я: у меня язык сам всю «подноготную» вываливает — только зацепи! В общем, всё, проехали, не сержусь. С Серым даже веселей — всегда что-нибудь новенькое выкинет.

— Я го-то-ов, — тянет Тарас, — подкрепиться никогда не помешает.

— Тогда — вперёд! — резюмирует Шурик и сворачивает к ближайшему малиннику, виднеющемуся тут же, неподалёку, в траве.

— Врёшь, не возьмёшь, — обгоняя всех, срывается с места невысокий, если не сказать — низкий, но самый шустрый Вавка, — я-а-а первый.

— Сто-о-ой, мо-о-ё! — кричим мы и не разбирая дороги мчимся все, как один, за ним вдогонку.

Впрочем, все — да не все.

Как раз в этой ситуации мой Серый не спешит бежать за мной. Ну конечно: куда же я теперь от него денусь, вдали от дома? Ну не брошу же здесь на произвол судьбы! Его внимание, похоже, привлекает странное дерево, удивительным образом высунувшее из-под земли свою верхушку с противоположной от малинника стороны дороги. И вот, пока я нагонял Вавку, запрыгивал вслед за ним в малинник и набивал рот самой красной и спелой ягодой, мой братишка таки успел уже преодолеть приличное расстояние, прежде чем это обнаружилось. Лишь одна сивая головёнка и видна из высокой травы.

— Эй, Серый, стой! — кричу. — На-за-ад!

— Ви-и-ишня! — едва слышу сквозь разноголосую трель обнаглевших кузнечиков возбужденно-радостный голосёнок. — Тут ви-и-ишня!

И вдруг… Серый исчезает, словно сквозь землю проваливается. А спустя мгновение туда же, под землю, с давящим на ультразвуке шелестом и писком проваливается неуловимая чёрная тень.

На доли секунд всё как будто замирает. Даже бестолковый треск больших кузнечиков, подрастающих в нашей местности до размера небольшой саранчи, прекращается.

Мы все застываем… в нелепой напряжённой позе гончей, что на картине, кажется, Серова, в новенькой «Хрестоматии по литературе», которую нам выдали в школьной библиотеке на следующий учебный год. Слышится треск веток, глухие удары, тяжёлое хлопанье крыльев, высокий, давящий сознание свист и испуганные писклявые вопли Серого…

Секундное замешательство, нерешительность — и вот мы одновременно стартуем со своих позиций. Самым коротким путём, напролом, не разбирая дороги мчимся что есть сил! В какой-то точке движения выстраиваемся в некое подобие журавлиного клина, во главе которого первым на торчащую из-под земли вишню, по понятным причинам, наступаю я. За мной чуть поодаль с двух сторон пристраиваются массивные Тарас и Толстый, соответственно за ними на флангах — наш спортсмен Шурик и вездесущий Вавка.

Полоса препятствий захватывает!

Мелькают спины, пятки, руки, головы. Сердце, ухая одновременно по всему телу, перемещается в горло. Вот только места здесь незнакомые, малоизученные, неисследованные. Что там, впереди? Бог весть! Густая высокая колючая трава цепляет за ноги, хлещет по лицу. Земля — вся в кочках, ямках, причудливо сплетённых корнях. Однако ничто не может отвлечь нас от безудержного броска к цели.

Сознание теряет ориентиры… Исчезает и чувство опасности.

И… первым из поля моего бокового зрения исчезает Шурик, за ним, с другой стороны клина, Вавка. Подсознательно чувствуя опасность, торможу, но два мощных удара в спину придают ускорение. Что-то меняется: болезненные хлещущие удары по ногам, телу, лицу, хруст веток, скрежет зубов, всхлипы, ругань, бессвязное бормотание и… Ти-ши-на!

Похоже, что-то случилось?..

— Хи-ха-хо! — первое, что врывается в сознание откуда-то сверху, переходя с девчоночьего визга на старческий кашель.

— Картина Репина «Приплыли», — хрипит Шурик, прямо надо мной прижавшись к толстой ветке и свесив руки и ноги, как тряпочки.

— Не «Приплыли», а «Прибили», — хнычет Тарас, распластавшийся внизу, на корнях огромного дерева, и выглядывая из-под лежащего сверху него Толстого.

— Не «Прибили», — гудит довольный Толстый, — а «Прилипли».

— Ни-че-го себе, — выдыхаю я, лёжа на спине, похоже, на одной из самых неудобных сучковатых веток.

Совсем рядом с собой, прямо за спиной хохочущего Вавки, я вижу брата, крепко обнимающего ствол старого кривого дерева, причудливо по дуге поднимающийся вверх.

— Хи-ха-хо! — с ещё большим воодушевлением истерит Вавка, удобно устроившись на спине Шурика и любуясь с высоты нашими, по-видимому, очень живописными позами. Как Вавка оказался на Шурике? Непонятно!

— Серый, ну, ты достал! Куда вперёд батьки лезешь? Ну-ка, слазь живо оттуда! — ругаюсь на брата больше для проформы, в душе радуясь, что с ним и всеми нами ничего страшного пока не случилось. — Сказано же: не отходить от меня ни на шаг!

Как мы все вообще уцелели, падая с такой высоты? Наверное, благодаря этим густым веткам, по которым и скатывались к стволу…

— Там гнездо, — округлив глаза, пищит сверху Серый, кивая головой в сторону и ещё крепче прижимаясь к чудо — дереву, выросшему здесь, на отвесном склоне огромной воронки, образовавшейся от взрыва бомбы.

— Я те покажу гнездо, — сержусь и, развернувшись на своей ветке в сторону его кивка, умолкаю.

Действительно: на противоположной стороне воронки, под каменистым обрывом, в пещерке, вижу поражающее воображение гигантское соломенное гнездо. На нём восседает, как на троне, огромная, больше упитанного индюка, птица. Но это ещё не всё! Перед ней, расставив широко, почти в полтора метра, крылья и раззявив мощный кривой клюв, застыла в устрашающей позе другая птица. Она более мощная, похожа на ведьму-монстра и издаёт режущий ухо ультразвук.

— Это же яс-треб, — чеканя слоги, словно телефонный робот-автомат, громко шепчет Толстый.

Птицу, наконец, замечают все! Возня на ветках и на земле у корней прекращается. Сюда, вовнутрь воронки, мирные звуки лета не попадают, даже солнце заглядывает в неё лишь по касательной сбоку.

Напряжённая гнетущая тишина снова давит сознание, мысли, парализует волю.

— Ре-бя-я, — неожиданно фальцетом взрывается Вавка, — па-лун-дра!

И кубарем по дуге ствола дерева буквально катится вниз.

Шурик, освободившись от него, оживает и, дотянувшись чудом до Серого, отрывает от ствола и сбрасывает его мне прямо в руки.

Толстый и Тарас, опомнившись от лёгкого потрясения неожиданным приземлением на них Вавки, лезут вслед за ним вверх по отвесному склону, используя корни вишни как ступеньки.

Мы с Шуриком, не повторяя ошибок Вавки, без потрясений спускаемся на землю и взбираемся вслед за ними.

Серый же доехал на мне до земли, не потратив сил. Он оживает и вдруг удивительно проворно карабкается по моей спине, затем поочерёдно — по спинам Шурика, Толстого, Тараса. И, наконец, въезжает на поверхность на спине Вавки, с которого нечаянно — и потешно! — стягивает почти до колен штаны вместе с трусами.

Выбравшись из воронки, мы без сил валимся в спасительно высокую траву. Однако гнетущий ультразвук, свист, тяжёлое уханье крыльев, шарканье когтей и щёлканье клювов над ухом давят, не покидая нас и здесь. Вавка, забыв о растерзанных брюках, не выдерживает первым и, прикрыв голову руками, резво с места «рвёт в галоп». Но, сделав пару шагов, запутывается в штанинах и, естественным образом выбросив руки вперед, валится в траву, подставляя под удар разбушевавшейся преследовательнице свой оголившийся зад. Толстый и Тарас, метнувшиеся было вслед за Вавкой, тут же спотыкаются об него и с хохотом валятся сверху, укрыв, к счастью, его конфуз.

Мы же с Шуриком, давясь от смеха, хватаем с двух сторон под руки моего перепуганного братишку и летим, не чуя под собою ног, прочь от негостеприимной воронки. Постепенно — то ли трава становится ниже, то ли земля ровнее — приспособившись, набираем приличный темп. Кое-как за нами — слышно лишь сопение — пристраиваются и остальные. Птицы, кажется, отстают, но скорость наша только растет и — о, Боже! — в какой-то момент земля снова неминуемо уходит у нас из-под ног. Чудом и на этот раз не переломав ноги, мы втроём на параллельных курсах влетаем в глубокую старую траншею, полностью заросшую высокой осокой, больно врезаясь носами в мягкую землю её противоположного борта. Ещё мгновение — и три мощных, почти что одновременных удара шумно накрывают нас сзади…

— Ну, вот вам… и второе п-предупреждение, — немного заикаясь, выдыхает Шурик.

Когда он волнуется, то всегда стильно заикается, словно Эраст Петрович Фандорин из «Статского советника» (классный, кстати, получился фильм, жаль, его не было в нашем детстве). Этот элегантный штрих, точнее, боевая отметина, появился у него в прошлые каникулы после нашего штурма старой крепости — огромного деревянного сарая за красным домом. Тогда трухлявые стены «заброшки», не выдержав нашего напора, рухнули и погребли Шурика под собой. В течение часа мы, торопясь, вызволяли друга из плена, всем двором разбирая обломки. Впрочем, всё обошлось: пара-тройка ссадин обнаружилась на теле Шурика да была разорвана одежда. Но наш герой с тех пор сильно поумнел, можно сказать, «просветлел». Теперь ему во всём видится тайный знак, чей-то умысел, даже предупреждение.

— А вы, — почему-то обращаясь к Тарасу и Толстому, говорит он, — не верили!

— К-к-какое ещё, — сильно заикаясь, дразнит Шурика Вавка, — п-п-предупреждение?

— К-какое-какое… Такое! — обижается тот. — Прекрати картавить, не смешно! Повторяю ещё раз: напрасно мы сюда пришли! У меня — предчувствие и…

— Да ты, Шурик, после прошлогоднего штурма замучил уже своими знаменьями, — возмущаюсь я, потирая ушибленный лоб и рассматривая боевые потери Серого.

— А что такое «зна-еме-ние»? — тянет братишка, слюной прилепляя к содранным до крови коленкам листики подорожника.

— Да какое там «зна-еме-ние», — обречённо выдыхает Тарас. — Не слушайте вы его. Он вчера тут, на Иликах, «с дуба рухнул», а теперь вот знаменье ему в голову обратно вернулось, рухнуло!

— Ну, ты это зря-я-я, — иронично в тон тянет Толстый, — полёт у Сашки вчера вышел что надо! Просто «знаменный»!

— Да-да-да! Вот ему этот «знаменный» мозги-то и отбил, — выбираясь из траншеи, бубнит Тарас. — Подумаешь, с обрыва свалился, тоже мне! — передразнивает: — П-п-предупреждение.

— Вообще-то, «случайное — не случайно», — задумчиво выдыхает Толстый, — так мудрецы говорят. И знаете, мне кажется, в этом что-то есть!

— Да ты, Толстый, к тому же и философ! — сердится Тарас. — Ну что, что может быть неслучайного в падении с «вела» или вон в этой находке старого вороньего гнезда?

— Ничего себе, — вскидывается на него Серый, — «вороньего»?!

— Да какая разница? — парирует тот. — Ворон, коршун ли!

— Эх, сила есть — ума не надо! — машет рукой Шурик. — И вообще: сам ты, Амбал, «с дуба рухнул» вперёд башкой, вернее, в воронку. А теперь вот — и в траншею. Видать, ума-то не хватает руки подставить?! Да и то верно: зачем? Голова всё выдержит, она же — кость!

— Это у кого голова — кость?! — закипая, но с опозданием, вскакивает Амбал.

— Эй-эй, эй! — вскакиваем и мы с Вавкой, вставая между спорящими. — Ну-ка, стоп, хватит!

— А всё-таки, что такое «зна-еме-ние», — не замечая ссоры, тянет своё Серый.

— А и правда: о чём сыр-бор? — спрашиваю, мысленно благодаря братишку за настойчивость. — Ну расскажите, что ли, что тут вчера такого случилось, чего, похоже, только мы с Вавкой и не знаем?

— И я не знаю, — пищит братишка, — и мне расскажите.

— Ну, Тарасик, давай, колись, чего надулся-то, как девочка, — легонько пихает его в бок Вавка, на всякий случай придерживая сжатые кулачищи нашего гиганта.

— Да сам ты девочка! — вырывая руки, облегчённо выдыхает Тарас и кивает на Толстого: — Вон пусть философ рассказывает!

— Ну что ж, философ — так философ, — радуется Вавка. И, сжав ладошки лодочкой, шутливо кланяется Толстому, приговаривая: — О, мудрейший из мудрых, поведай нам, сирым да убогим, о первом знамении, что открылось вам с Шуриком здесь, на Иликах, вчера. Дабы второе знамение нам любезным образом сегодня уже открылось и…

— Так и быть! — величественно, заданным Вавкой тоном, помпезно перебивает Толстый. — При условии, что вы, сирые да убогие, будете молчать и слушать, молчать и слушать. Потому как сказано: «…зачем говоришь, будто знаешь, а если и знаешь, зачем говоришь?..»

— Тьфу ты! — вскипает Тарас. — Да хватит уже философствовать: знает — не знает, молчит — говорит! Всё и так ясно и просто, как электровеник! Давай уже, начинай.

— Да пожалуйста-пожалуйста! — улыбается Толстый. — Слушайте, вникайте… Итак, в некотором царстве, некотором государстве, точнее, в «Рамбове на Каросте», давно ли, недавно ли — неважно! — собрались вместе три добрых молодца.

— Вот это да! — открыв рот, восхищённо тянет мой братишка.

— Да-да, — довольный достигнутым эффектом, улыбается рассказчик, — три настоящих богатыря: самый сильный, смелый, красивый, амбальный и прямолинейный из них, конечно же, наш любимый Добрыня Никитич, ну, или, правильней сказать, Тарас Амбалыч.

— Ну вот, другое дело, — улыбается польщённый Тарас, — другое дело! Ведь можешь же, можешь! Коротко и ясно, да к тому ж правдиво и конкретно.

— Правду говорить легко и приятно… — лукаво подмигнув нам с Вавкой, серьёзно продолжает Толстый.

— Ну хватит уже реверансы д-друг другу отвешивать! — возмущается Шурик. — Заснуть от вашего короткого рассказа можно.

— Самый шустрый, быстрый, ловкий и боевой среди них, — с готовностью продолжает Толстый, — Алёша Попович, правильней сказать — наш Александр Бойцович.

— Ну вот, — улыбается Шурик, — и вправду неплохо начал…

— И, наконец, самый начитанный, в меру упитанный и здоровый, — хохочет Толстый, — Илья Муромец-Удалец, ну, или я — Молодец-Здоровец!

— Ха-ха-ха, — катаемся мы по утоптанной траве, рискуя угодить обратно в нашу ловушку-траншею, из которой только-только выбрались наружу.

— И ничего смешного! — нарочито серьёзно возмущается философ. — Слушайте, не отвлекайтесь. Итак, значит, собрались наши богатыри вместе. Поговорили они, потолковали и решили прогуляться по окрестностям стольного града. Чтоб себя показать, других посмотреть, силушкой молодецкой помериться да просто на свет белый подивиться.

— Это мы вчера сюда, пока вы в няньках сидели, на велах ездили на разведку, — давясь смехом, поясняет Шурик, попутно ненароком намекая, почему они нас с Вавкой вчера с собой не взяли.

— Так я о том говорю, — обижается «или я — Молодец-Здоровец», — хватит перебивать!

— Молчу-молчу, — послушно закрывает руками рот Алёша Бойцович. — Итак, въехали, это, наши чудо-богатыри на высокий курган по имени Илики. Далеко им видать с высоты этой кручи на окрестные поля и просторы, леса и моря. Да не видно им притаившихся «близёхонько» в высокой траве вражьих полчищ. Ничто не предвещало беды, лишь чёрный ворон трижды зловеще прокричал им из поднебесья, кружась над самой головой…

— Это он — про ястреба, — не выдержав размеренного тона рассказчика, перебивает Тарас Амбалыч, кивнув в сторону огромной птицы, вновь взмывшей в небо над нами. — Он и вчера тут противно висел над головой.

Мы невольно с опаской поднимаем головы вверх, смотрим на огромные круги, наматываемые неутомимым орлом и, поёжившись, прижимаемся друг к дружке в зарослях травы.

— Вчера он, к-кажется, выше к-кружил, — хмурится Шурик. — А про три карканья, Толстый, это ты здорово придумал! Будет нам с вами, видать, и третье п-предупрежденье, вот увидите!

— Ну-у Шу-урик, — с опаской глядя вверх, разочарованно тянем мы с Вавкой, — ты действительно… уже достал!

— А дальше, — прерывает нас Серый, обращаясь к Толстому, — дальше что было?

— А вот дальше-то, — вздыхает рассказчик-богатырь, — всё и случилось! Вдруг, откуда ни возьмись, выскочили из высокой травы несметные полчища инопланетян и давай наших молодцев с богатырских коней скидывать, стаскивать, да на сыру землю сбрасывать, да в землю-матушку втаптывать.

— Смотри-ка ты, прям стихами запел, — снова улыбается Амбал. — Здесь и вправду вчера странное действо происходило, — поясняет он нам с Вавкой. — То ли учение какое-то шло, то ли зарница старшеклассников… Неважно! Но как только мы в гору поднялись, к нам навстречу из травы тут же бросились какие-то чудища в камуфляжной форме да в противогазах и давай за нами по холму гоняться. Кричат: «Стой! Стой! Тревога, газы…»

— Ну, а вы?

— Мы… ходу, конечно, оттуда, пока не влетело за проезд в запретную зону, — с азартом включается Шурик, — да пока велики не отобрали.

— Стоп-стоп-стоп! — влезает сказочник. — Так нечестно, ведь я летопись веду-рассказываю, а вы все слушаете и меня не перебиваете!

— Молчу-молчу, Ильюшенька, точней, «или я — Удалец-Здоровец», — охотно соглашается Алёша Попович-Бойцович.

— То-то! — многозначительно поднимает палец вверх философ. — Итак, значит, выскочили на наших добрых молодцев несметные вражеские полчища и давай за ними гоняться да с коней сбрасывать. Удивились этому наши богатыри, остановились в раздумье: «Что делать?» Пораскинули «умищем» своим несметным и решили: в бой не вступать, а ретироваться до подхода подмоги…

— Это мы — подмога, что ли? — толкает меня в бок довольный братишка.

— Ну а то кто ж ещё? — опять поднимает палец вверх «или я — Молодец-Здоровец». — Ты, конечно же, как без тебя-то нам обойтись?! Да вот беда: не дождались мы подмоги вчера, уж больно много врагов было. Вот и пришлось начать спешное отступление к дому, прочь с этого «чертова кургана».

— Ха-ха-ха, — смеёмся в предвкушении. — Первым пошёл в галоп Добрыня Амбалыч.

— Неправда… ваша, — хохочет Тарас.

— Вторым — доблестный «или я — Молодец-Здоровец».

— Да-а уж, — усмехается Шурик, — всё бросили, ретировались по-быстренькому, в один миг, чуть только жареным запахло.

— Ну а уж третьим, в арьергарде, уверенно прикрывая строй, неспешно двинулся в отступление наш «везунчик» Алёша Попович-Бойцович, — важно повествует Толстый. — Да вот беда: лошадь его неожиданно споткнулась на неровной дороге да встала как вкопанная, не желая дальше скакать с такой крутой кручи и неожиданно выбросив седока из своего седла.

— Полёт, я вам скажу, был тот ещё! — размахивая руками, вскакивает Тарас. — У Шурика на полном ходу цепь слетела, а значит, и тормоза накрылись. Вот его и понесло вниз по склону без разбору! А тут перед ним — мы с Толстым! Деваться ему совсем некуда. Но Шурик — молоток! Не сдрейфил, как и положено настоящему богатырю. Моментально свернул с дороги прочь на заросшую травой обочину, пытаясь хоть как-то нас объехать. А там, на беду, размотанный моток провода оказался. «Бац!» — и…

— Что? — вскрикивает заворожённый Серый, уставившись на Тараса.

— И — ничего! — перебивает их Шурик. — Провод в спицы попал. Прочный, зараза, оказался! Вел мой встал на месте как вкопанный. А я по инерции вылетел из седла и дальше, под гору, полете-е-ел! Будто и впрямь лошадь брыкнулась…

— Правда-правда: прямо в обрыв, — уважительно, даже с ноткой зависти продолжает Тарас. — А там высота метра три-четыре, не меньше. В полёте наш герой несколько раз кувыркается в воздухе, как в цирке, и — хлоп! — садится прямо на задницу!..

— А вел, — вступает Толстый, — спустя секунду, видно, тоже по инерции, вдруг начинает двигаться…

— Летит, сотворив в воздухе сальто, — с азартом перебивает Тарас, — по той же траектории вслед за Шуриком и приземляется аккурат рамой ему на шею!

— Но и это ещё не всё, — забыв про пафосный тон рассказчика, отталкивает его Толстый. — Проволока, что в спицы велосипеда попала, потянула за собой и весь моток, который спустя секунду по тому же маршруту надевается вместе с великом сверху на Шурика.

— Ничуть его, кстати, не поранив, — весело заканчивает Тарас и вместе с Толстым валится рядом с нами около траншеи в припадке смеха.

— А Шурик? Что же Шурик? — вскакиваю на ноги.

— Да ничего особенного! — отдышавшись, веселится Тарас. — Встал на ноги как миленький. Вытащил свой помятый вел из этой кучи и как ни в чём не бывало выдал своё резюме: пора, говорит, валить отсюда, пока дух кургана не разгневался на нас окончательно! З-з-знамение, мол, у него это, — передразнивает, — п-первое.

— И п-повторяю это ещё раз: было з-знамение. Зря мы сюда п-пришли. Вон и птица от нас никак не отстаёт, — кивнув на ястреба, выдавливает из себя Шурик. — Лучше б подземный ход в парке исследовать пошли.

— Ты ж сам не хотел, — напоминаю я ему утренний разговор, — в подвал замка лезть.

— Не хотел! — жмёт он плечами. — И правильно не хотел: нет там никакого подвала.

— Как так — нет? — вскидываюсь я. — Мы с Вавкой сами видели заколоченный лаз под гранитной лестницей.

— Да в том-то и дело, что под ле-естницей, — тянет Сашка. — А сам-то дворец без фундамента стоит на природной каменной плите, оставленной там ледником ещё в доисторические времена.

— Да ну?!

— Ну да!

— А дыру тогда зачем заколотили? — не уступаю я.

— Да затем!.. Чтоб такие дураки, как мы с вами, туда не лазали. Ведь лестница в аварийном состоянии. И если она обвалится, мало никому не покажется!

— Откуда знаешь? — серьёзно перебивает Толстый, известный всему двору зануда-всезнайка.

— Из справочника «Парки Ораниенбаума», — победоносно обводя нас взглядом, говорит Шурик. — Но это ещё не всё!

— Опять какое-нибудь знамение придумал, — усмехается Тарас.

— Возможно. Кто знает?

— Так не томи, — толкает его в бок Вавка, — говори!

— Я и говорю, — улыбается Шурик. — Там, в справочнике, сказано, что после кончины Петра Первого его первый министр Меншиков, опасаясь внезапного ареста, приказал-таки прорыть тайный подземный ход из своего замка.

— Вот это да! — вскакивает Вавка. — И ты молчал…

— Но ход этот, — останавливает его Шурик, — оказался такой тайный, что до сих пор никто его ни в замке, ни поблизости с ним не нашёл.

— Здорово! — забыв о ястребе, встаю рядом с Вавкой и я. — А раз так, то вход в подземелье может быть только там, под лестницей. Так что же ты утром это не сказал?! Нужно немедленно всё проверить и…

— Не-ет, — вдруг закапризничав, перебивает Серый. — Я не хочу ни в какой подземный ход. Хочу к папиному танку, хочу, как и он КОГДА-ТО, из него…

— Что за танк? — тут же переключается Вавка. — Откуда? Где?

— Самый настоящий, — важно округляет глаза братишка, — из него отсюда, с холма, наш папа в войну стрелял по фашистам.

Толстый, Тарас, Вавка и Шурик, напрочь забыв о подземном ходе Меншиковского дворца, а вместе с ним и про опасность, до сих пор буквально нависающую у нас над головами, вскакивают в полный рост и торжественно обступают нас с братом.

— Так вот почему ты за мной тайком увязался, — не обращая на них внимания, говорю брату. — Ну сколько раз тебе повторять, что папина деревня Тимошкино далеко отсюда?!

— Но ты ж сам так и сказал сегодня утром, что идёшь далеко, — упрямится Серый, — в деревню, где война была.

— Говорил!.. — моргаю обескураженно. — Но я ж не сказал, что это «далеко» — именно папина деревня. Пойми ты уже, наконец, что Илики — это не Тимошкино. Туда не просто далеко, а очень далеко, далеко-далече, пешком не дойти.

— Хм, — неопределённо мычит брат.

— И нет здесь никакого танка! — злюсь я.

— Нет, есть!.. — упрямится он.

— Та-ак!.. — перебивает нас Шурик. — П-пока птица в небе, нам спешить некуда.

— П-правильно, п-предсказатель, — шутит Тарас и, подавая пример, первым спрыгивает обратно в траншею.

— И что это значит? — недоумеваю, глядя на него и друзей.

— А это значит, — хором хохоча, валятся в траву Шурик и Толстый, — давай, рассказывай!

— Рас-ска-зы-вай, — хитро тянет Серый, предварительно спрятавшись за Вавку.

— Да что рассказывать?! — возмущаюсь, садясь рядом с ними. — Папин случАй к Иликам никакого отношения не имеет. Это просто случайность, что Серый именно так решил. Хо-тя-я, если вдуматься…

— Вот именно, — серьёзно, назидательно говорит Толстый. — Ты нас сюда притащил. Сами мы про Илики и слыхом не слыхивали, и знать не знали, пока тебе не пришло в голову открыть экспедицию по местам боевой славы. И, вообще, сколько раз повторять: «…Всё случайное — не случайно»!

— Рассказывай, — заключает Вавка, усаживаясь рядом со мной.

— Ну что ж, — обречённо вздыхаю я. — Слушайте, раз так! Но сразу предупреждаю, что ни про какой такой танк здесь, на Иликах, я ничего не слышал. Об этом — пожалуйте к моему братишке-упрямцу, — ворчу по инерции, вспоминая тысячу раз переслушанный с раннего детства случАй отца. — Вот же придумал себе, мол, прячу тут от него танк! — неожиданно для себя я ощущаю взявшуюся вдруг, из ниоткуда, невидимую связующую нить пространства и… времени. И — начинаю сказ: — …Когда-то давно, кажется, батя говорил, осенью 1943 года, глубоко в тылу врага в глухой, всего-то на полтора десятка дворов, деревушке Тимошкино, расположенной где-то под Новоржевом на Псковщине, несмотря ни на что теплилась ещё русская душа. Люди выращивали рожь, картофель, капусту, держали коз да кур, собирали лесные дары и… растили детей.

Фашисты и полицаи, бывало, заезжали сюда летом, для сбора продуктов. Но слухами земля русская быстрей полнится, чем двигаются иноземные гады по псковскому бездорожью. Захудалая дальняя деревушка не сильно-то интересовала их, к тому ж вокруг — леса глухие, болота топкие, мало ли… что.

Несмотря на то что Петьке с Мишкой, закадычным друзьям, в ту пору шёл всего-то седьмой годок, они — первые парни на деревне, не считая безногого инвалида Матвейки да древнего деда Ивана Степановича.

Эх, неплохо им тут, в деревушке, хорошо даже — одни бабы да девки кругом, всё лучшее — им: ничто не возбраняется, ничто не запрещается. Никто не мешает царствовать и… своевольничать!

Вокруг деревни на склонах высоких холмов — бескрайние леса с бесконечным множеством малых озёр и болот в низинах. Все «стежки да дорожки» в них — родные, знакомые. А дорог в деревню и вовсе нет, не осталось, заросли. Да и к чему они? По ним на скрипучих телегах теперь приходит лишь злодейка-война, которая мужиков забрала, урожай, скотину.

Впрочем, «пришлых» давно в деревне не было.

Хорошо. Тихо. Даже славно, словно бы и нет никакой войны. А особенно хорошо тут осенью, когда урожай весь собран, скотина сыта, выводок подрос, дрова на зиму заготовлены. В общем, все дела переделаны. Лежи себе теперь на тёплой печи в полдома, мамкины сказки слушай, да за девками старшими втихаря из своего укромного уголка подсматривай, да их подслушивай. Только вот беда: не сидится малЫм дома, уж больно дни хороши: тепло, сухо, безветренно. Эх! Страсть как в лес по грибы охота! Да и идти-то недалече: вон он, лес-батюшка, прямо за садом виднеется.

Ну отчего ж не пустить-то? Седьмой год — серьёзный возраст, одно слово — мужички! Не то что теперь: за мальцов до шестнадцати лет, а то и дольше, держат.

А в лесу-то как здорово: и грибов, и ягод, как на грех, высыпало видимо-невидимо! Вот и увлеклись пацанята, далеко зашли, за самый высокий холм забрались, куда даже со старшими сёстрами своими никогда не ходили. И тут…

Нет-нет, ничего такого не случилось. Никуда мальчишки не провалились, не закатились, никого не повстречали и даже не потерялись в местах незнакомых да дальних. Это теперь современные детишки без понимания да без согласия с окружающим миром живут, вот и влезают куда ни попадя, в самые разные истории. Могут и потеряться сдуру в городе или вот даже в лесу обыкновенном, со зверьём или «духом» лесным языка общего не найти. А тогда дети лучше, чем взрослые, жизнь понимали, по правилам Её, что ли, жили.

…Наткнулись они всего-навсего лишь на танк.

Да-да, самый что ни на есть боевой настоящий советский танк, только с перебитой левой гусеницей. Видать, давно, ещё в сорок первом, при отступлении застрял он здесь, в воронке посреди высокого холма. Открытый люк его поржавел, сквозь размотанную гусеницу проросла трава. Корпус засыпало старыми листьями и ветками, да так, что и не сразу заметишь его.

Петька с Мишкой, недолго думая, сразу же запрыгнули внутрь боевой колесницы…

Ничего-то им не страшно! А и правда: чего бояться-то?! Всё вокруг — это их владения.

…Внутри — пусто. Никого, к счастью, нет. Люди, значит, спаслись!..

Впрочем, про то они и думать не думали. Всё вокруг хорошо, ладно, спокойно — вот и нечего о плохом думать. Ничто не должно омрачать радости жизни, когда тебе нет и семи!

…Ах, сколько здесь рычагов, педалей, переключателей, кнопок, ручек.

Здорово!

И всё-то надо потрогать, попробовать, дёрнуть… Просто беда! Чуть не передрались по пустякам, как вдруг…

…Машину подбросило от мощного удара!

Танк, бедолага, даже на левый бок накренился от неожиданного выстрела пушки, развернутой в противоположную от подбитой гусеницы сторону.

Мишка, младший из пацанов, от страха бросился на грудь Петьке. А тот, в свою очередь, после нескольких ударов головой о многочисленные выступы свернулся вокруг него калачиком, обхватив руками, и замер, словно умер. Сознание пацанов надолго покинуло опасное место, улетев вместе со снарядом в неизвестные дали.

Звуковая контузия, надо сказать, штука малоприятная. Но всё-таки она не смертельная, да и лечится просто — временем.

Как они вылезли из танка? Когда добрались до деревни? Куда подевались их полные грибов лукошки? А главное — почему утром они оказались на одном чердаке в доме Петьки? Никто из них даже спустя годы так этого и не вспомнил.

Ночью прошёл сильный дождь. Спасибо ему и… Ещё раз спасибо ему — за то, что прошёл и что был очень сильный.

Утром в деревню нагрянули полицаи. Долго шарили по избам, вынюхивая да выспрашивая у деревенских о происшедшем. Неожиданно оглохшие и онемевшие мальчишки не вызвали подозрения ни у них, ни даже у мамки и старших сестриц. Одинокий выстрел из орудия танка одинаково напугал всех. Всё-таки война не часто заглядывала сюда. А эхо того взрыва разлетелось на многие-многие километры, расшевелив непроглядное безвременье, царившее в то время на Псковщине везде и всюду.

Дед Степанович по секрету поведал односельчанам, что всю ночь на горизонте за дальним холмом полыхало зарево. Случайный выстрел, похоже, точнёхонько угодил в топливные склады фашистов, нанеся им огромный ущерб. Все леса и деревни были прочёсаны ими с собаками, но, кажется, кроме самого подбитого танка ничего интересного не нашлось. А корзинки с грибами, брошенные мальцами у грозной машины, чудесным образом исчезли вовсе…

Мы с батькой были там, в Тимошкино, пару лет назад.

Танк совсем поржавел. А дед Иван Степанович ещё жив, не ходит только… почти. Сидит на завалинке у дома с соломенной крышей да поглядывает по сторонам. Ничего-то он не забыл, помнит и тот памятный выстрел. Оказывается, это он корзинки мальчишек у танка нашёл и, обо всём догадавшись, в озеро закинул — с глаз подальше! Затем по их следу прошёл, убрав оставленные пацанятами следы. А уж с сильным дождём сам Всевышний после постарался.

Слух у Петьки с Мишкой восстановился лишь через неделю, а вместе с ним вернулась и речь. Но с чердака они спустились нескоро — зимой, на Святки, когда девчонки в старой бане гадать собрались…

–…Впрочем, к танку этот случАй отношения не имеет, — переведя дыхание, заканчиваю я свой рассказ.

— Да-а, — первым оживает Шурик, — пожалуй, появление твоего брата в нашей экспедиции действительно не случайно, — и, повернувшись к Толстому: — Как там у тебя про случайности?

— Случайное не случайно! — вместо Толстого выпаливает скороговоркой Вавка и хохочет.

— И что? — басит Тарас.

— А то-о, что я здесь — не слу-чай-но, — по слогам пищит уже из-за моей спины Серый. — Я — тоже зна-аме-ение!

— Вот именно, — серьёзно подтверждает Шурик.

— А значит?.. — вступает Толстый.

— А значит, — потрепав по голове брата, подытоживаю я, — на Иликах тоже должен быть танк!

— Ищем! — первым восклицает Вавка.

— Ищем, — хором соглашаются Тарас и Толстый.

— И немедленно! — с опаской глянув вверх, подтверждает Шурик и первым ныряет в заросли старой траншеи.

Мы все: Серый, я, Тарас, Толстый и Вавка, не задумываясь, ныряем в образовавшуюся нору вслед за ним. Трава в траншее высокая, негустая, пряно пахнущая, преимущественно полынь. Земля — сухая, твёрдая, без камней и колдобин, ползти по ней нетрудно, удобно. Продвигаемся по дну глубокой канавы быстро, хотя и без спешки. Приобретённый опыт подсказывает: торопиться не надо. И птица, нет-нет да и покрикивающая в небе, если что, напомнит про это.

Путь по извилистому лабиринту кажется бесконечным. Зато мы, видимо, далеко уходим от опасного участка. К тому же сверху нас точно не видно вредной птице. Ястреб отстаёт, исчезает. Во всяком случае, спустя десять минут мы его уже не видим и не слышим. Мы расслабляемся, движения становятся размеренными, спокойными. И тут — что за чудо! — траншея неожиданно выбрасывает нас… к подножию холма, откуда мы всего-то час назад штурмовали эту возвышенность. Лишь чуть-чуть левее от старой заросшей дороги, метрах в ста за памятной стелой, к которой мы возлагали цветы.

Странно, а нам казалось, что ползём в противоположную сторону!..

— Ни-че-го себе! — вдруг выдыхает Шурик, выпадая из траншеи на солнечный склон холма.

— Я же го-во-рил! — выползая почти сразу за ним наружу, рвёт бесконечное стрекотание кузнечиков Серый.

— Этого не может быть! — не верю я своим глазам.

— Да ну-у, — разочаровано тянет Тарас, появляясь за мной на склоне, — это вовсе не танк.

— Конечно, не танк! — едва высунув голову, подтверждает всезнайка Толстый. — Во всяком случае, это не Т-34.

— Это — самоходка! — приходит в себя Шурик.

— Какая ещё самоходка? — последним подаёт голос Вавка, замкнув наш поэтапный выход на свет божий.

— САУ-100, — поясняю и расшифровываю: — Самоходная артиллерийская установка со стомиллиметровой пушкой! Ну, та самая, что в фильме… «На войне как на войне», кажется.

Откуда она здесь?

Бог весть! Может, и вправду — с войны?..

— Моя! — вдруг несётся над нами и над склоном неистовый вопль Тараса, первым стартующего к удивительной находке. — Моя-я, любая-я… С войны! Нет! Неважно-о-о!..

Всё!

Думать некогда. Да и что тут думать-то? Пусть думают… девчонки!

Мы — «…всем по семь-восемь всем…», точней — за десять! — несёмся сломя голову, наперегонки, по залитому солнцем холму, на встречу с боевой легендарной машиной. Впереди всех чудом оказывается мой младший братишка, успевший на ровном спуске обогнать и меня, и Амбала. Серый здорово бегает, догнать его даже мне совсем непросто!.. До сих пор он, кстати, бегает быстрее меня. Хотя, в отличие от меня, он и весит-то сейчас уже глубоко за центнер…

Ну и правда, о чём тут можно думать?

Не о чем!

Мы просто несёмся вниз и кричим…

Кстати, а что мы кричим? Впрочем, и так ясно: то, что кричат во все времена и все мальчишки нашей «огромной и необъятной» — «Ура-а-а-а!», конечно!

И мы — счастливы!!! Бог ты мой, как мы в этот миг счастливы!!!

Тарас очень старается, но в нашу самоходку запрыгивает всё-таки вторым. За ним — Шурик, успевший обогнать меня. А мы с Вавкой и Толстым, замкнув штурм, падаем практически одновременно на открытый люк самоходки и бодаем друг друга лбами, каждый пытаясь первым просунуть голову вовнутрь. Но там места уже больше нет, можно даже не стараться! Максимально, что нам остаётся, только всунуть туда руки.

— Дай мне-е, — слышу нытьё моего Серого, — покрути-и-ить.

— Не лезь, малец, — истерит Тарас, — поперёк старших!

— Амбал!.. Стой!.. Не тронь! — вопит Шурик. — Вдруг и тут заряжено?! Оглохнем напрочь… все!

— Сам не тронь! Моё-о-о!

— Тарас, ты опя-ать? — хватаем его за руки и мы с Вавкой, просунув-таки внутрь головы через относительно небольшой люк.

— Куда-а-а, вперёд батьки?! — неистовствует тот.

От чувствительной возни внутри и наших подёргиваний снаружи у вертикально стоящей бронированной крышки люка срывается стопор. Он чувствительно — хорошо, не большой размах! — хлопает нам с Вавкой по затылкам. В глазах — искры, разноцветный фейерверк. На мгновение ослабев, мы выпускам из рук разбуянившегося Амбала. Воспользовавшись моментом, тот хватается за первый попавшийся ему выступ орудия и что есть сил тянет к себе.

Хрум! — слышим отчётливо. И Тарас парализованно столбенеет, замирает на месте.

Глядя в его расширенные зрачки, замираем и мы.

Всё вокруг, как и при падении в ястребиную воронку, кажется, останавливается, успокаивается, отстраняется, уходит на задний план, становится неважным. И этот танк, и борьба за первенство владеть им, и даже мысль о возможном выстреле пушки. Всё наше внимание устремляется лишь к ним, расширенным от ужаса глазам друга — Серёжки Тарасенкова, нашего добродушного Тараса, гиганта Амбала.

Конец ознакомительного фрагмента.