Мамины рассказики

Валерий Екимов, 2021

На страницах этого сборника рассказов автор, следуя доброй традиции, которая сложилась в его творчестве, снова открывает портал во времени. На этот раз он переносит читателя в различные уголки нашей поистине великой и необъятной страны на короткие промежутки времени (диалоги) из жизни ныне покидающего нас поколения детей войны. Случайно подслушанные разговоры незнакомых и в то же время таких близких и родных людей точно передают колорит и атмосферу целой эпохи, создают иллюзию полного в неё погружения. Рассуждения на социальные, философские, психологические темы вкупе с забавными ситуациями и морально-этическими дилеммами наталкивают читателя на серьёзные мысли о прошлом, настоящем и будущем. Прочитав забытые истории-разговоры, воспоминания из жизни наших родителей, рождённых в тридцатые-сороковые годы прошлого столетия-эпохи, мы, может быть, сумеем найти ответы на так и не отвеченные до сих пор вопросы – о том, кем мы были прежде, кем стали теперь, а главное – кем будем завтра. Детям войны… и их детям посвящается.

Пенка

Четвёртая подслушка-рассказ

— Послушай, Валька, — подскакивает крепыш лет восьми от роду к младшей, чуть больше валенка, сестрёнке, стоило той протиснуться в тяжёлую входную дверь из сеней в дом, — отдай лучше сама, по-хорошему…

Эх, только-только после тысячедневного лихолетья фашистской оккупации оправилась деревушка Верещено, та, что в Шимском районе Новгородской области-губернии, от невзгод и разрухи. Немного в ней сохранилось более-менее пригодных для жизни хат-избушек — ох, немного. Хотя линия фронта вроде б прошла стороной да главный жаркий бой за переправу через многоводную реку Шелонь у районного города всего-то в пяти верстах от них был, деревне рикошетом немало бед досталось. Но дом бабы Дуни под защитой старых яблонь и слив, выросших глухой стеной вокруг него, выдержал и её с детьми (тогда пятилетним Коленькой и двухлеткой Валюшкой) в глубоком погребе уберёг, спас. Он и теперь неприметно в сторонке стоит средь выросших ныне вокруг него коттеджей да вилл. Чуть весной запоздаешь приехать к нему — вся лужайка перед ним прорастает молодыми побегами плодоносных деревьев. Ничто им не помеха. Да и то верно: жизнь продолжается!

–…Что отдать? — пряча руки за спину, бойко звенит в ответ черноглазая малышка.

— Да яйцо, яйцо отдай, — ухмыляется брат.

— Какое ещё яйцо?

— Да куриное, ку-ри-но-е, — тянет по слогам. — Оно тебе всё равно без надобности, что ты с ним делать-то будешь?

— А ты — что? — подозрительно сужает глаза чумазая, со свежей ссадиной на лбу сестрёнка…

Эх, и вечно-то её где-то носит, и вечно-то она во всякие истории попадает. От горшка два вершка, а всё туда же — командует… Командирша! Мать её, Евдокия Михайловна, баба Дуня, тридцатилетняя солдатка-вдовушка, бывало, безнадёжно махнет на неё рукой, бросив в её сторону:

— Векша — она и есть векша!

Что б это значило?..

Теперь уж не спросишь!

Известно лишь, что дочка в карман за словом ответным не лезла: чуть что не по её выходит — тут же, невзирая на возраст того, кто перед ней, выдаст в ответ что-нибудь такое-разэтакое, а потом ещё и споёт победоносно себе под нос:

Валенька, Валенька —

чуть побольше валенка…

Какая была Валенька?..

Маленькая!..

За два послевоенных года любознательная шестилетка (на вид и того моложе) излазила все окрестности деревни вдоль и поперёк — от озера Ильмень в трёх километрах на юге до развалин старой церкви на погосте в двух километрах на север. И в какие только передряги в этих своих путешествиях она не попадала, прочно войдя в сознание соседей и родственников, коих у неё почитай вся округа, как главный возмутитель покоя! Впрочем, именно за эту беспокойность и любили Валю, потому как весело с ней, интересно, ведь она же Векша — «в каждой бочке затычка»: ничего не упустит, никому спуску не даст, везде правду-матку срежет.

Смешно.

Потешно.

Но ничего-то не изменится с тех пор, немало бед через ту «правду» ей достанется в жизни.

–…Да ладно тебе, — неожиданно отступив, миролюбиво выдыхает брат. — Я же видел, как ты из сеней бабы Фени только что тайком вылезла.

— И что? — хмурит смоляные брови девчушка.

— Как — «что»? — снисходительно улыбается Колька. — Яйцо, значит, у несушек умыкнула.

— Неправда, неправда! — возмущённо звенит на всю избу Валентина, готовая в очередной раз вступить в бой за правое дело.

Так и бросилась бы в атаку на брата, если б не руки, спрятанные за спину.

— Да тише ты, тише, — нарочито испуганно, выглядывая в окошко, шепчет необычно упитанный для послевоенных лет широкоплечий мальчуган, гроза местных озорников-беспризорников. — А то мамка услышит, отберёт, никому не достанется.

— А что ты врёшь всё?.. — переходя на всякий случай на шёпот и выдавая тем самым себя, сверкает глазами чернобровая. — Ничего я не умыкала, мне баба Феня сама разрешила взять.

— Да я что, я ничего, так просто, подумалось, что ты сырые яйца всё равно не любишь, потому как они грязные, противные, в курином помёте, — состроив брезгливую гримасу, перечисляет Колька. — К тому же оно наверняка в твоей жаркой руке уже испортилось, стухло, но я б его… ради твоего же блага мог бы спасти — съесть, чтоб совсем не пропало. Ты ж знаешь: у меня в животе всё переваривается. А взамен свою половинку пенки с топлёного молока отдам: будешь одна есть, без меня.

— Не-е, — неуверенно тянет сестрёнка, достав из-за спины руку с «испорченным» яйцом. — Хитрый какой: враз обманешь, знаю тебя!.. — качает головой. — Не переживай за меня, я его, пока мамки нет, сварю.

— Да как ты его варить-то собираешься, бестолочь? — дав от досады сестре лёгкого подзатыльника и вытаращив глаза, с жаром выдыхает Колька. — Печь со вчерашнего вечера не топлена, мать строго-настрого наказала без неё ничего не делать — дров и так почти не осталось, а на дворе ещё только март, холодно.

— Не твоя печаль, — по-взрослому усмехается Валенька, но, поразмыслив слегка, добавляет: — Вот если и молоко своё отдашь, тогда…

— Да отдам, отдам! — перебив её, нетерпеливо машет рукой Колька. — Ты ж знаешь, что не пью… топлёное молоко, не люблю. Просто приходится пить, раз нет ничего другого, сила нужна, чтоб и тебя, кстати, из разных историй вытаскивать…

Что верно, то верно! Малышка хорошо усвоила преимущество иметь старшего брата, к тому ж действительно крепкого, не по годам сильного, смелого и… безотказного, готового в любой ситуации прийти к ней на выручку. А она, чуть что не по ней выходит, — и надо, и не надо — тут же бежит к нему за помощью: разобраться с обидчиками.

–…Конечно, не любишь, — смеётся девчушка, не среагировав на намёк брата об его утренней разборке с соседскими мальчишками, которые никак не хотели попадаться к ней в руки при игре в «жмурки». — За обе щеки в прошлый раз уплетал, один глоточек лишь мне оставил.

— Так то в про-о-шлый, тогда у тебя яйца не бы-ло, — серьёзно так тянет Николай и, как бы случайно взглянув в окно, испуганно вскрикивает: — Ой, гляди-ка, мамка, мамка идёт да ещё с бабой Феней! Видать, по твою душу.

— Где?.. Не может быть!.. — испуганно таращит глаза малышка и, спешно протянув ему драгоценную находку, выдыхает скороговоркой: — Бери, бери скорей, быстро, но помни: молоко и пенка — мои…

Колька молча коротким натренированным движением бьёт скорлупу об стол и, даже не удосужившись очистить образовавшееся отверстие, одним глотком выпивает всё содержимое яйца. Валька от удивления даже рот открыла: как же ловко это у него вышло!

–…Гляди-ка ты, — не дав ей опомниться, безэмоционально бросает парнишка, снова прижавшись левой щекой к стеклу, якобы выглядывая на дорогу, — назад пошли, видать, забыли что.

Конец ознакомительного фрагмента.