Птичий полонез

Валерий Дмитриевич Сибикин

«Птичий полонез» – книга для детей школьного возраста. В ней ничего не выдумано, она есть результат удивительных наблюдений автора за природой. Особенностью книги является то, что рисунки к новеллам и рассказам из неё сделаны учащимися детской Школы Искусств города Мыски.

ЛЕСНАЯ САНЭПИДСТАНЦИЯ

Тетерев.

По ранней весне в лесу ещё снега полно. А с муравейников он сползает.

Днём солнце сильно пригревает. Тишина. Если стоять без движения, станет слышно, как снежные корочки подплавляются и то тут, то там обрушиваются с тихим звоном, сверкнув на мгновенье слепящими огоньками. На проталинах выклёвываются кандыки, белоцветки-ветреницы. Тишина, и если хорошенечко прислушаться — слышно как мочажинки возле муравейника впитывают воду, щёточки черемши проклевывают лесную прель.

На первое тепло вылезают и сами муравьи. Как шубой муравейник укроют. Шевелится та шуба. А над шубой, если приглядеться, дымка висит. Запаши-и-стая. Мы с мальчишками наслюним палочку — и в эту шубу. Как навалятся на неё муравьи! Топчутся по ней, друг по другу усами метут, глаза лапками от удивления протирают. Через некоторое время лизнёшь ту палочку, а она — конфетка! Сладкая, кисловатая, и аромат от неё….

Мой дедушка говорит: «В такое время муравей на лекарство щедрый. А лекарство его очень даже целебное».

И он каждую весну полную банку муравьёв закупоривает. В банке они в месиво превращаются.

— А есть, — говорит дедушка, — такие муравьи, которые в своих муравейниках масло муравьиное делают. Раньше бывали специальные добытчики того масла. Раскапывали муравейники и на дне их добывали те куски масла.

— Разве ж так можно?! — удивился я.

— Ясное дело, не следует эдак. И за такой разбой их никто не жаловал. Но разбойников от этого не переводилось, — сказал дедушка.

В эту весну дедушка взял меня на муравейник.

— Дедушка, а от чего оно, муравьиное лекарство? — спросил я.

— Да любую хворь правит. Особенно хвори поясничные. Радикулит тот же.

Муравейники дедушка ещё с осени облюбовывает. В светлом березняке. Чтоб большие были. В больших муравейниках, как говорит дедушка, много муравьиной силы накапливается. И семья там сильная. Небольшой ущерб от незлого человека такая семья быстро правит.

Не дошли мы немного до муравейника, дедушка говорит:

«Давай-ка внучок, передохнём. Лес послушаем».

И мы стали слушать лес. Стоим под берёзой и я смотрю, как на сугробиках снежные плёночки опадают под солнцем. Позванивают то тут, то там: зинь-нь-нь, тен-нь-нь… и в мгновенье исчезают с просверками. Или, наоборот, мимо взгляда промелькнут, как крохотные бабочки.

Вдруг словно флаг полотнищем на ветру захлопал. Глядь — это пара тетеревов на «наш» муравейник села. Один крылья развесил, оглаживает ими муравейник, а сам ногами муравьиную кучу месит, голову змеёй вытягивает и по муравейнику ею елозит.

— Не шелохнись! — выставил дедушка в мою сторону ладонь вперед, а от другой руки палец к губам приставил: молчи-молчи, мол. Да я и так не дышу. Такое диво на глаза явилось. Тетерева даже в наших краях редкостью стали. А я так вообще их вижу впервые. Вот он, косач. Я по рассказам дедушкиных друзей-охотников сразу его узнал по косам в хвосте. Он потому косачом-то и зовётся. А тетёрка… у неё хвост как у обыкновенной курицы. По этим признакам их и не спутаешь. Потому я сразу определил, что месила муравейник и шеей елозила по нему тетёрка. А косач в это время стоял чуть в сторонке. Чтоб не мешать ей.

А косач-то… каков красавец! Весь сине-зеленым переливается и чёрным. Хвост разбегается, брови пурпурные. А на крыльях и на хвосте белые зеркала. Приспустил крылья, головой потряхивает, с ноги на ногу толчётся и всем видом показывает тетёрке, какой он уступчивый, настоящий кавалер. И перья на его плечах и шее разливаются, текут краски при каждом его движении.

Тетёрка сложила крылья и давай с боку на бок на муравейнике переворачиваться. Потом сбежала с муравейника и заквохтала от блаженства. А на её место косач подпорхнул и давай такие же штуки выделывать. А мы-то в десяти шагах от них, и они нас не замечают. Какое уж тут мне шевелиться. Я замер от такого невиданного счастья.

Что они ещё бы делали, неизвестно. Да на меня чих напал. Наверное, от ивовой пыльцы в носу защекотало. Чихнул я. Тетерка как айкнула! И вдарилась бегом по полянке, потом пррррррр! и по-за деревьями, по-за деревьями. А за ней следом косач вякнул и кубарем с муравейника свалился, дал свечку и полетел как очумелый меж деревьев вдогонку тетёрке.

— Припоздали мы маленько, — говорит дедушка незлобиво, — эти молодожёны нас обскакали.

— Дедушка, а что это они делали? — всё ещё заворожённый прошедшим зрелищем, спросил я.

— Муравьились.

— Как это муравьились?

— Видал, как они муравейник месили? Это они муравьёв злили. После спячки те не кусаются, а муравьиного лекарства у них много скопилось за зиму. Да ядрёное лекарство. Этим-то лекарством — муравьиной кислотой они и окатили рябую и её франта.

— У тетеревов, что ли, тоже радикулит? — удивился я.

— По весне у птиц уйма всяких паразитов: вши, пухоеды. Житья птицам не дают такие незваные гости. Худеют птицы поэтому, силы теряют. Как слабой мамаше яйца насиживать? Как птенцов выкармливать? Вот и приходят они к муравьям за лечением. От муравьиной кислоты у птиц вся эта нечисть гибнет. Чем не лесная санэпидстанция!

— Да как же они знают-то про такое лекарство?! — удивился я снова.

— Это, внучек, мы, люди, привыкли думать, — сказал дедушка, развязывая рюкзак и доставая из него банку для муравьёв, — что только мы и обладаем разумом. А на самом деле всё, что окружает нас, обладает своим разумом, который нужен и дереву, и травинке любой, и птице, и вот муравью. Не обладай они разумом, жизнь на Земле остановилась бы. Разумному человеку всегда и хочется присмотреться к тайнам да секретам всего живого. Присмотреться, да к своим нуждам и приспособить.