Чистая вода

Валерий Дашевский, 1978

«Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя…» Вознесенский, Евтушенко, споры о главном, «…уберите Ленина с денег»! Середина 70-х годов, СССР. Застой, культ Брежнева, канун вторжения в Афганистан, третьей волны интеллектуальной эмиграции. Валерий Дашевский рисует свою картину «страны, которую мы потеряли». Его герой – парень только что с институтской скамьи, сделавший свой выбор в духе героев Георгия Владимова в пользу жизненной состоятельности, пожелавший «делать дело». Книга проложила автору дорогу в большую литературу и предопределила судьбу, обычную для СССР его времени.

Об авторе

Писатель, публицист. Дебютировал в 80-е, в журнале «Юность», книгой стотысячного тиража. Рекомендован в члены СП СССР Секретариатом Правления СП СССР, Григорием Баклановым, Владимиром Маканиным, но за отказ сотрудничать с КГБ не был принят.

Выпускник Литинститута им. А.М. Горького в Москве, спецкорреспондент, с 1984 г. руководил секцией прозы весьма многочисленного Комитета литераторов при Литфонде СССР, защищая права молодых писателей.

В 1989 году создал первое в СССР Всесоюзное общественно-политическое обозрение «Ориентир ДиП» (Харьков–Москва), в редколлегию которого вошли Е. Евтушенко, видные депутаты ВС СССР, вице-президент Украины.

Создал в Харькове (Украина) независимое информационное агентство при АПН СССР, работавшее на 16 посольств ключевых стран мира; руководил конверсионными проектами, был в США — в Пентагоне, Сенате, Конгрессе; сопровождал выборы президента Л. Кравчука в Украине, президента Б. Ельцина в Москве, награжден его персональной благодарностью.

В СМИ был загранпредставителем Агентства печати «Новости» в Украине, генеральным менеджером РТВ-Пресс РФ, генеральным менеджером медиа-проектов Союза экспортеров энергии РФ, менеджером журнала «Огонек».

Руководил в Украине проектом национального издания и тремя проектами, поддерживаемыми Всемирным банком. Специалист Минфина РФ 1-й категории по ценным бумагам и фондовому рынку. С 1996 г. топ-менеджер в строительно-инвестиционном бизнесе (девелопмент) в Москве, руководитель крупных и крупнейших проектов.

С 2012 г. живет в Израиле, печатается в Канаде, США и Израиле, автор книг, экранизирован. Член Международного ПЕН-Клуба.

Глава первая

Добираться в трест из центра города было непросто: я проехал в метро до вокзала, поднялся в зал ожидания, вышел на платформу № 1 и пошел по перрону, покуда он не кончился. Миновал склад, на который официанты вагонов-ресторанов сдавали партии пустых бутылок после рейсов. На железнодорожных путях против входа в склад стояли четыре таких вагона. Ящики с бутылками были сложены в штабеля вдоль стены склада. Во всяком случае, так было, когда я впервые шел этой дорогой.

Обойдя склад, я спустился по въезду, предназначенному для грузовиков, и через распахнутые железные ворота вышел на улицу. И оказался прямо перед трестом — четырехэтажным зданием из белых и голубых панелей, с потеками от дождей, едва различимыми в сером сумраке утра, с широкими, ярко освещенными окнами; бетонный забор ограждал внутренний двор треста с крохотной стоянкой для автомобилей, с фонтаном посередине выложенной плитами площадки.

Утро было холодное — обычное утро в начале ноября, когда снег еще не выпал и вместо снега пронизывающий ветер гонит по улице пыль, как поземку. Добрых четверть часа я простоял у обочины, спрятав руки в карманы и втянув голову в поднятый воротник плаща. Движение здесь было сумасшедшим: грузовики с ревом неслись по дороге, и небо надо мной было темным и неподвижным, как вода в затоне. Я перешел на противоположную сторону дороги, вошел в трест и поднялся на второй этаж, в коридор, по обе стороны которого располагался десяток дверей, оклеенных бумагой, воспроизводившей узор древесины. Здесь, в коридоре, я достал из бокового кармана пиджака диплом и направление министерства, предлагавшее тресту «Горводопровод» использовать меня в качестве инженера.

В моем представлении каждый трест начинался с приемной, как театр — с вешалки, и о чем о чем, а о здешней приемной я знал, пожалуй, всё, что может знать человек, просидевший в ней два дня с восьми утра до пяти вечера. Я знал, что посередине приемной стоит темного дерева письменный стол таких размеров, что за ним с успехом разместились бы трое; рядом со столом книжный шкаф, битком набитый пронумерованными папками; вдоль стены напротив стола выставлены в ряд стулья с сиденьями, обтянутыми красной кожей; окно обращено на юг, и сквозь него в приемную льется неяркий свет осеннего дня, в котором клубится пыль; и телефоны на письменном столе звонят не переставая, роняя по приемной дребезжащие звонки, как шарики от пинг-понга. Такой я увидел приемную, впервые переступив порог.

За письменным столом сидит секретарь Валя, и на безымянном пальце Вали обручальное кольцо, потому что у нее есть муж — моряк торгового флота. Это одна из причин, побудивших Валю отказаться от свидания с Игорем Рамакаевым, то есть со мной.

Весь следующий день я смотрел, как, задумавшись, она высовывает кончик языка и машинально слизывает помаду. Или как, вскочив из-за стола, она поворачивается с такой стремительностью, что синяя юбка захлестывает колени, словно в танце. В остальное время ровный и звонкий голос обрабатывал собеседников по телефону, а глаза так же ровно и безучастно обрабатывали посетителей, меня и весь белый свет. Однако огонь нет-нет да и разгорался в них, как в углях под слоем пепла. И кончик языка касался верхней губы, влажной, как мякоть абрикоса. Ее муж — матрос. Что ж, все мы начинали с малого. Я начал с того, что спустился со ступеней института, держа в руках диплом, осторожно, как блюдце с водой.

Я отворил дверь в приемную и снова увидел, как Валя проделала свой фокус: пастельно-розовые губы приоткрылись и кончик языка тронул верхнюю губу, как ребенок трогает ямку в десне в том месте, где вчера был зуб. Она повернулась — золотистые пряди упали по обе стороны лица — нажала клавишу на черном телефонном аппарате и сказала в трубку:

— Георгий Аршакович, к вам посетитель. — Потом она снова нажала клавишу. — Аршакович, — сказала она. — Вот отчество, верно?

Я снял плащ и повесил его на вешалку у стены.

— У меня отчество — Халилович, — сказал я. — Игорь Халилович. Как думаешь, он возьмет меня на работу?

— Скажи ему, что ты Халилович, и твое дело в шляпе.

Я кивнул и вошел в кабинет управляющего — копию приемной: стены цвета кофе со сливками; мерно льющийся в широченные окна свет, делавший краски выцветшими, как на засвеченном фотоснимке; такой же темно-коричневый полированный письменный стол, за которым хватит места троим. Но с первого взгляда мне показалось, что кабинет управляющего величиной с хороший спортивный зал, и от входной двери до стола по меньшей мере шагов тридцать. И, стало быть, в тридцати шагах от меня, в пиджаке букле, в розовой рубашке, расстегнутой на две пуговицы, с совершенно лысой головой сидел Георгий Аршакович Мироян, кандидат технических наук, управляющий трестом «Горводопровод».

Какое-то мгновенье он рассматривал меня так, будто собирался шить мне костюм. Потом гортанный, каркающий голос с сильным акцентом сказал:

— Подойди сюда. Сядь. Я тебя не съем. Там, в приемной, нет главного инженера? Такой маленький человек в очках.

— Нет, — ответил я.

Я подошел и сел по другую сторону письменного стола. Диплом и направление я держал в руках; едва я коснулся стула, Мироян перегнулся через стол — и бац! — диплом и направление уже лежали перед ним на столе. И то и другое он прочитал от надписей до подписей, шевеля губами так, будто разбирал по слогам.

— Значит, ты должен был прибыть к нам первого октября, — сказал он. — А сегодня четвертое ноября. Как октябрь иногда затягивается. А, Рамакаев?

— Я ездил домой, — сказал я.

— А если я всё брошу и тоже уеду на месяц домой?

По виду Георгию Аршаковичу нельзя было дать и сорока. Лицо его было смуглым и бритым, и голос — резким, сварливым, каркающим. Глаза навыкате смотрели мне в середину груди, потому что уже видели во мне своего подчиненного. Но в ту минуту я еще не был его подчиненным. Я верой и правдой пять лет просиживал штаны в аудиториях и читальных залах, я конспектировал, учил и сдавал, мотался по сборам и стройотрядам, ползал с автоматом в жидкой грязи.

— Надеюсь, вы недурно проведете время, — сказал я.

Мироян вынул пачку сигарет, вытащил одну, прикурил от газовой зажигалки, откинулся на спинку кресла и выпустил первую затяжку. Голова его сидела на короткой и крепкой шее по-борцовски, с наклоном вперед. Розовая полотняная рубашка плотно облегала выпуклую широкую грудь.

Он смотрел на меня, не мигая.

— Так мы не скоро столкуемся, — сказал он из облака табачного дыма.

— Почему? — сказал я. — Два дня я провел у вас в приемной, ожидая, пока вы уделите мне минуту-другую. Если целый месяц вы ждали меня, как я вас, я готов перед вами извиниться.

— Месяц назад у меня нашлась бы для тебя работа, — сказал он задумчиво.

— Меня не было в городе, — сказал я.

— Чего же ты хочешь теперь?

— Меня к вам прислали по распределению, — сказал я. — Я хочу услышать, есть ли в вашем тресте работа по моей специальности. И если такой работы нет, дайте мне официальное письмо, чтобы я устроился в другом месте.

— И у тебя уже есть место, где тебя берут?

— Нет, — ответил я. — Пока нет.

— Понятно, — сказал Мироян. Сигарета дымилась у него в углу рта, и сигаретный дым стелился вдоль лица сизыми волокнами. Он помолчал. Потом сказал: — Я не стал бы удерживать тебя ни минуты, если бы не закон о молодых специалистах. Ты направлен ко мне. Что ж, я дам тебе место. Место, с которого можно начать. Я дам его тебе и посмотрю, на что ты способен, потому что там ты сумеешь себя показать, а я сумею на тебя посмотреть. Ты знаком с оборудованием насосных станций?

— В пределах институтской программы, — сказал я.

— Значит, сможешь отличить насос от задвижки. А в электрооборудовании насосных станций ты разбираешься?

— Относительно, — сказал я. — Всё зависит от того, как сложно электрооборудование станции, о которой идет речь.

Он кивнул, и сигаретный пепел посыпался ему на пиджак.

— Она полностью автоматизирована, — сказал он. — Почти полностью. Для работы на этой станции нужно, чтобы инженер был и электриком в придачу.

— Тогда дайте мне другую работу, — сказал я.

— Другой работы нет, — ответил Мироян. И, глядя на меня сквозь табачный дым, усмехнулся: — Пока нет. Так как?

— Да, — сказал я.

Он повернулся ко мне вполоборота, нажал одну из клавиш селектора и, когда в динамике раздался короткий зуммер, спросил:

— Юлия Ивановна?

— Слушаю вас, Георгий Аршакович, — послышалось из динамика.

Звук был таким чистым, что возникло подозрение, не прячется ли Юлия Ивановна у него под столом.

— Какие штатные единицы свободны? — поинтересовался Мироян.

— На сто двадцать и на сто шестьдесят.

— Закройте на сто двадцать. К вам сейчас подойдет… — он запнулся и заглянул в мое направление, — товарищ Рамакаев. Оформите его в отдел водопровода начальником шестой насосной станции.

Он раздавил окурок в пепельнице и стряхнул пепел с пиджака.

— Это хорошая станция.

Глаза навыкате снова уставились в одну, ему видимую точку у меня на груди.

— Хорошая станция, которая немного запущена. Так, самую малость. Но ты будешь там хозяином и приведешь ее в порядок. Можешь выписать в техотделе журналы, как это делаю я. У тебя будет достаточно средств, чтобы превратить ее в конфетку. Ступай к Юлии Ивановне. И, если успеешь, познакомься со своим начальником.

Я поднялся, взял диплом и направление и пошел к двери.

— Увидишь в приемной главного инженера — передай, пусть зайдет ко мне, — сказал Мироян у меня за спиной.

В отделе кадров Юлия Ивановна сказала:

— Вам понравился Георгий Аршакович? Нет, вы заметили, какой это тонкий и обаятельный человек?

— О, несомненно, — сказал я.

Она замолчала. Потом сказала:

— Если вы нуждаетесь в общежитии….

— Благодарю вас, я уже снял квартиру, — ответил я.

Она заполнила карточку, я расписался в двух местах, заплатил пятьдесят копеек за трудовую книжку, забрал паспорт и вышел в коридор.

Небо было серым и бесформенным, как намокшая вата. Некоторое время я разглядывал его в окно, потом закурил и, почувствовав странный привкус во рту, вспомнил, что еще не завтракал. Хорошо еще, что я вчера истратил сорок минут в парикмахерской, иначе муж Саша и жена Аня попросту не впустили бы меня на порог.

Искать квартиру в таком городе — дело непростое и, я бы сказал, кропотливое, особенно в это время года, накануне зимы. Три года назад я уже хлебнул того, что мне причиталось, с той лишь разницей, что тогда зима была в самом разгаре, а опытом в делах такого рода я не располагал. Расклеив объявления на фанерных щитах и фонарных столбах, я отправился на поиски, бесконечные, как степная дорога. Часов с шести вечера, когда снег на улицах превращался в грязное месиво, а фосфорически мерцавший неоновый свет фонарей и витрин выстилал тротуары мертвенно-голубыми пятнами, я брел по городу и останавливался возле домов с приглянувшимся мне фасадом. Отыскав первый подъезд, я поднимался на самый верх в чистеньком чешском лифте, а потом спускался вниз пешком, нажимая в строгом порядке кнопки звонков, будто проводил опрос общественного мнения.

«Скажите, вы сдаете квартиру?» — «Нет». — «А комнату или угол?» — «Нет. Я же сказала — нет». И очередная дверь захлопывалась, оставляя за собой выбеленный альфрейщиком потолок, на который посягали обои, зеленые, как ряска в пруду, и женщину в бигуди, и цеплявшегося за ее халат мальчишку, которому поближе к весне удалят аденоиды.

И я шел дальше, в ночь, подсвеченную изнутри городскими огнями.

Прошла неделя, я стал выбирать подъезды, по одному виду которых можно было с уверенностью сказать, что лифта в них нет, а вместо лифта — шарахающиеся тени, да едкая кошачья вонь, но результат был один, и, как я вижу задним числом, поиски квартиры таким манером могли бы затянуться по сей день, если бы не случай.

Случай вывел меня из затруднения в том, 1972 году, но это не значило, что случай представится и в 1975-м. Поэтому перед отъездом в военные лагеря я обошел районные военкоматы и оставил в третьем отделе каждого открытку с адресом матери, с просьбой отправить, если среди призванных офицеров окажется владелец изолированной квартиры, желающий сдать ее. Благодаря чему вчера я сидел в квартире № 79, помешивал ложечкой остывший чай в стакане и поддерживал неторопливую беседу с Аней, Сашиной женой:

— После свадьбы Сашин товарищ попросил у нас на вечер ключи — правда, Саша? Он привел сюда знакомую девушку. В тот же вечер исчезли мои серьги. Девушка была очень симпатичная. Она сказала, что не видела их и Сашин товарищ сказал, что тоже ничего не брал. Серьги были золотые, с китайской бирюзой — правда, Саша? Вы не будете никого сюда приводить? Мы оставим вам мебель.

Стоя в коридоре у окна, в которое брезжил осенний пасмурный свет, и припоминая всё это, я докурил сигарету. Плащ я оставил в приемной Мирояна, но перед уходом решил взглянуть на своего нового начальника. Отдел артезианского водопровода я отыскал без труда. Я даже разыскал техотдел — тот самый, в каком мне надлежало запастись журналами и с их помощью переделать в конфетку насосную станцию № 6. Но я подумал, что дело терпит, и вошел в туалет (туалет и отдел, в котором мне предстояло работать, размещались друг против друга в конце коридора), — я заглянул туда выпить глоток воды и пригладить волосы на макушке. Я как раз набрал воды в ладонь, когда в тихое журчание писсуаров вторгся целый рой посторонних звуков. На всякий случай я выглянул в коридор, и в тот же миг за дверью отдела кто-то крикнул «А!», потом еще раз «А?», потом «Какого же черта мне не сказали?!».

Я отворил дверь в отдел и вошел в приемную, разительно отличавшуюся от той, которую покинул. В ней только и было, что три письменных стола, покрытых облупившимся желтым лаком. За одним из них сидела пожилая секретарша, и, на мой взгляд, этой женщине самое время было затыкать уши. Потому что я открыл дверь с табличкой «Пахомов Олег Дмитриевич. Начальник отдела водопровода», — и громыхающий, яростный речитатив хлынул в приемную, как вода сквозь взломанную плотину.

— Мне не сказали!.. Нет!.. Не нужен!.. Я сказал: «Не нужен!..» Он не нужен мне, а я не нужен вам!.. Вы не спросили и прислали его ко мне!.. Вы приняли его ко мне на работу, а я его в глаза не видел! Потому что вам не нужен начальник отдела, с которым вы не считаетесь.

Я достал платок, вытер руку и облокотился о дверной косяк. Олег Дмитриевич Пахомов стоял ко мне лицом, и я улыбнулся — внешностью и тембром голоса он до смешного походил на Винни-Пуха из мультфильма. Только смешного здесь было мало, потому что тучный человек в расстегнутом пиджаке глядел на меня блеклыми от ярости глазами и орал так, что Мироян наверняка слышал его этажом ниже без посредства телефона. Не знаю, что меня больше изумило: мощь его легких или то, что он принимает нарушение субординации так близко к сердцу.

— Так пусть этот специалист возвращается к вам, вы пришлите его ко мне, а я, если я вообще сочту нужным, пошлю его в отдел кадров! — крикнул Пахомов и швырнул телефонную трубку.

Я стоял в дверях кабинета, выдерживая его возмущенный взгляд. Он молча разглядывал меня, стоя у окна и вложив руки в карманы брюк, — тучный, большеголовый, коренастый, с коротким ежиком и тяжелым лицом. Я видел, как на лбу у него собираются капли. И под его взглядом я вдруг разом почувствовал, что не брит, что не спал ночь, и ощутил во рту такой привкус, будто отведал хозяйственного мыла.

— Здравствуйте, — сказал я. — Во-первых, я и есть этот молодой специалист. Во-вторых, я никуда не пойду и ниоткуда не вернусь. Я с места не двинусь. В-третьих, думаю, вы объясните, почему так огорчены моим назначением?

Олег Дмитриевич шумно перевел дух, отодвинул обитое черной кожей кресло и уселся за письменный стол.

— Потому что я должен доверить вам семнадцать человек штата и станцию, которая дает четверть подачи всего отдела, — сказал он нехотя.

— Сколько же у вас всего станций? — спросил я.

— Двадцать восемь. Не у меня, у города.

— Вот как, — сказал я.

— Да, — сказал Пахомов. — Именно так.

— Выходит, не будь я молодым специалистом и начни с вас, вы не приняли бы меня на работу начальником станции?

— Разумеется, нет, — сказал Пахомов.

— Знаете, я, пожалуй, сяду, — сказал я ему.

Я обошел стол для совещаний, пододвинул себе стул и сел.

— Так вы считаете, что я не подхожу для этой работы. Но почему?

— По всем статьям.

— Вы не могли бы выразиться яснее?

— Послушайте, — он вынул из нагрудного кармана пиджака карандаш и постучал им по крышке стола. — Прежде всего, вы не электрик. У вас, насколько мне известно, диплом сантехника. Это не главное, можно переучиться. На шестой станции за последние два года сменилось несколько начальников. Мне нужен туда человек, скажем, на десять лет. Вы не будете там работать.

— Десять лет? — переспросил я. — Вам не кажется, что дать обещание на десять лет вперед, по меньшей мере, опрометчиво?

— Вот-вот. — Он постучал карандашом по столу. — В том-то и дело.

— Ловко, — сказал я и почувствовал, что кровь приливает у меня к лицу. И я подумал: «Поспокойнее. Один бог знает, сколько тебе с ним работать». И тут же услыхал свой голос так, будто он шел со стороны: — Так вот за чем остановка — чтобы я пообещал проработать у вас десять лет? Но я еще не узнал, есть ли у вас премии. Что, если сто двадцать рублей мне маловато? Я не спросил, какой у вас рабочий день. Что, если он ненормированный? А как обстоит дело с жильем? Вдруг у вас ждут квартиру до седых волос? Но я промолчал и на этот счет. Зато с места в карьер я должен обещать работать у вас до пенсии. Это можно пересказывать как анекдот, вы не находите?

Я поднялся и пошел к двери.

— Одну минуту! — сказал Пахомов. Я обернулся. Он засмеялся и снова постучал карандашом по крышке стола.

Я прислонился к дверному косяку.

— Премия у вас — двадцать пять процентов. — Стук! — Если перевыполните план. — Стук! — Рабочий день ненормированный. — Стук! — Очередь на квартиру — двести шестнадцать человек. — Стук!

— Я оставлю заявление секретарю, — сказал я. — Могу приступить к работе с завтрашнего дня. Если надумаю уволиться, дам знать.

Я вышел из кабинета и затворил за собой дверь.

Следующий день выдался более спокойным. Я даже изловчился позавтракать в столовой возле гостиницы и около девяти утра прибыл в трест — с полным желудком и с легким сердцем. Погода стояла — лучше не придумаешь, вот только солнца не было. И в тресте было подозрительно тихо, как в институте, когда все разъехались на каникулы. Даже у Олега Дмитриевича вид был спокойный, доброжелательный и умиротворенный. Когда я заглянул к нему в кабинет, он сказал:

— Присаживайся. Уже побывал на станции?

Я ответил, что нет.

— А ты хоть знаешь, где твоя станция находится?

— Нет, — сказал я.

— Неплохо для начала. — Он усмехнулся. — Через полчаса поедешь на станцию с Верой Ивановной. Она всё покажет и расскажет. А пока возьми лист бумаги и записывай: ремонтные работы на станции выполняет трест «Донецк-Харьков Водстрой. Бепром», т. Гордиенко и т. Артеменко. Они должны ремонтировать здание станции. Оно у тебя в аварийном состоянии. Генподрядчик — трест «Южспецстрой», Пономарев, СУ-614 — Формаго, СУ-624 — Масема, у них строительство резервуара для сбора воды. РСУ-2, Кузуб — ремонты в ночное время. Уловил?

Я уловил и ответил, что, кажется, да.

— Здание станции с тобой делят РСУ-1 нашего треста, Дзержинский участок службы сети, мастерские РСУ, склад РСУ. Но РСУ к Новому году оттуда уберется. Главное — план, он у тебя двадцать две тысячи кубометров в сутки. Соответственно, шестьсот шестьдесят тысяч в месяц. Имей в виду, до тебя станция перевыполняла этот план. Ты меня слушаешь?

Я смотрел в окно, на индустриальный пейзаж, окутанный утренней дымкой.

— Да, — сказал я, — слушаю.

— В твоем штате семнадцать человек: десять машинисток, четверо истопников, два дворника, уборщица и постовой — он тоже подчиняется тебе.

— А? — сказал я.

— Говорю, постовой милиционер. Он круглосуточно дежурит на станции.

— Когда же он спит?

— Они меняются.

— Ясно, — сказал я.

— Ни при каких обстоятельствах на станции не должно быть посторонних. Я повторяю: ни при каких!

— Ясно, — повторил я.

— Так приступай, раз тебе всё ясно, — неожиданно рассердился Пахомов.

Спустя четверть часа в кабинет вошла Вера Ивановна. Она вывела меня в коридор и пошла рядом — рослая немолодая женщина с мужской походкой.

— Были на станции?

Я ответил, что нет.

— Хорошая станция, — сказала Вера Ивановна. На ходу она сделала вращательное движение головой, будто ее душил воротник. — Малость запущенная, но работает как часы. Там очень грамотные машинисты.

— Это хорошо, — сказал я и подумал: «Малость запущенная. От кого я это слышал?»

— Если у вас нет других дел, можем поехать на станцию, — предложила Вера Ивановна.

И внезапно я почувствовал жгучее нетерпение, словно от того, увижу ли я станцию часом раньше или часом позже, у меня по меньшей мере зависел год жизни.

— Давайте поедем в такси, — предложил я.

Вера Ивановна отказалась, но я видел, что мысль проехаться в такси явно пришлась ей по вкусу. Мы вышли из треста и остановились у обочины дороги. Здесь я рассмотрел Веру Ивановну получше. Лицо ее было одутловатым и вполне заурядным, золотистые волосы — темными у корней. Одета она была по-зимнему, и в ожидании такси поворачивалась всем телом.

— Вера Ивановна, — обратился я к ней, — если я правильно понял, большинство машинистов на станции — женщины?

Вера Ивановна засмеялась, поправила локон, выбившийся из-под берета, потом посмотрела на меня и засмеялась снова. Ей было под пятьдесят, хотя она и выглядела несколько моложе.

— Все как одна! — сказала Вера Ивановна. — И самой молоденькой сорок девять. Теплая компания, а?

— Вы шутите, — сказал я.

— И не думала. Из них на пенсии уже шестеро.

«На тебе», — подумал я.

— Не горюй, — посоветовала Вера Ивановна. — Поработаешь года два, наберешь себе молоденьких.

— Да нет, мне, собственно, не к спеху, — ответил я.

В такси я получил от Веры Ивановны первые производственные наставления.

— Главное — поставь себя. Не вздумай ни с кем пить. Поменьше шути, а то они мигом сядут тебе на голову. О себе вообще не рассказывай. И если вздумают помыкать тобой — всыпь им! Поддай им жару, не то возьмут тебя в оборот. Гляди, они бабы с перцем.

— А я, по-вашему, с перцем?

Она посмотрела на меня. Потом сказала:

— По-моему, да. Хотя кто знает.

Мы переехали через мост возле коммунального рынка и миновали серый забор из железобетонных плит.

— Ч-черт! — сказала Вера Ивановна. — Проехали! Мы вышли из машины, возвратились к мосту и пошли по берегу реки, поросшему желтой травой. Вода в реке была неподвижной и темной; на противоположном берегу, там, где плакучие ивы свешивались к самой поверхности, горели, отражаясь в воде, костры. Выше над ними стояли несколько автобусов со снятыми колесами и листами фанеры вместо стекол. По другую сторону от нас тянулся забор — серые железобетонные плиты, поставленные друг на друга в два ряда. Потом они кончились, мы свернули во двор, и я остановился как вкопанный.

— Вот, — сказала Вера Ивановна, — это и есть станция.

— Где? — спросил я.