Коллекция в бегах

Валерий Гусев, 2009

Алешка и Димка любили ездить с отцом – полковник Оболенский всегда вел машину быстро, но аккуратно, зря не обгонял, резко не тормозил… Почему же сегодня он то прыгает из ряда в ряд, то срывается со светофоров, как на гонках? Братья Оболенские поняли, в чем дело, поглядев на дорогу сквозь заднее стекло, – похоже, этот красный «Форд» следует за ними от самого дома. Кому только в голову пришло следить на такой приметной машине за сотрудником Интерпола?! Кажется, вместо заурядной поездки на дачу Лешку с Димкой ждет очередное приключение…

Глава II

Турундыка «Лебить»

— А она ничего, — сказал Алешка. — Примерно симпатичная.

— Кто? — спросила мама, копаясь в сумке.

— Эта потерпевшая. Пап, а чего она потерпела-то, эта Корягина?

— Карякина, — терпеливо поправил его папа. И вздохнул: — Нехорошая история. Ее отец — Лев Карякин — был известный художник. И коллекционер старинной живописи. У него было несколько картин великих мастеров. Очень ценных…

— И их, конечно, украли, — легко догадался Алешка. — Все-все?

— Не все. Картины, которые он сам написал, жулики не тронули. Похитили только картины знаменитых художников.

— Значит, не очень-то он был хороший художник, — сделал вывод Алешка. — Не очень-то знаменитый.

— Не тебе об этом судить, — строго сказал папа. — Не с твоим жизненным опытом.

— Да? — возмутился Алешка. — У меня этот опыт покруче твоего! Один детский сад чего стоит. Ты вот не сидел после обеда на горшке в один ряд со всей группой…

Папа чуть заметно улыбнулся. А мама откровенно рассмеялась.

— Да, — признал папа, — у меня было счастливое детство. Я не ходил в детский сад. И не сидел на горшке в одном строю. Но кое-что, поверь мне, я знаю лучше тебя. И если картины Карякина не украли, это не значит, что они плохие. Твои рисунки ведь тоже никто не украл.

— А мне и не жалко, — фыркнул Алешка. — Пусть крадут. Я еще тыщу нарисую.

— Только не сейчас, — сказал папа. — Все равно не успеешь, вон Павлик идет.

Павлик сел в машину и вздохнул, немного расстроенный.

— Пусто-пусто, Сергей Александрович, — доложил он. — Никаких зацепок.

— Так не бывает, — возразил папа. — Давай поподробнее.

— Есть, товарищ полковник. Значит, после смерти отца гражданка Карякина переехала из города сюда, в этот дом. Никаких знакомств не заводила, жила одиноко, грустила. Общалась только со сторожем да еще с двумя женщинами, они ей ремонт в доме делали.

— Кто такие, выяснил? От какой фирмы?

— Не удалось, Сергей Александрович. Какие-то левые мастера, от себя работают. Узнал лишь, что Галя да Валя.

— Фамилии?

Павлик пожал плечами в растерянности:

— Хозяйка у них фамилии не спрашивала. И документы не смотрела… Думаю, сторож их знает. Но я его не застал, он в магазин ушел.

— Подождем, — сказал папа. — Мать, накрывай на стол, мы проголодались.

— Особенно Павлик, — хихикнул Алешка. — От огорчения.

Мама строго глянула на него и достала из своей сумки термос с чаем и пластмассовую коробку с бутербродами. Павлик при этом вопросительно глянул на Алешку.

— Не возражаю, — сказал Алешка. И опять хихикнул.

Застенчивый Павлик начал было жевать, но тут же быстренько проглотил недожеванный кусок и шепнул:

— Сторож идет.

Я думал, что сторож — это пожилой дед с бородой, но оказалось, что это молодой парень с усами. Он сам подошел к нам и строго спросил:

— Кто такие? К кому?

— Милиция, — сказал папа и показал ему удостоверение.

— Это по краже картин у Карякиной? — Парень поставил на землю сумку с продуктами. — Да, большая беда случилась. Как ни крути — мой недогляд.

— Кто из посторонних находился на территории в день кражи? — спросил папа.

— В том-то и дело, что никого чужих не было.

— Да, — со вздохом добавил Павлик, — и дверь не взламывали, родным ключом отперли — эксперты в этом уверены.

— То-то и оно. Юлька хорошая девчонка. Но растеряха. То кошелек в магазине на прилавке оставит, то сдачу не возьмет, то сумку с продуктами забудет…

— Это часто случается, — вставила мама со знанием дела.

Сторож понимающе усмехнулся:

–…Ключи от дома теряла. Я ей новые делал…

— Вот тут поподробнее, — сказал папа. — Про ключи.

— А чего там подробней? У нее два комплекта ключей. Одни она при себе держала, в сумочке носила, а другой у дверей на крючке всегда висел. Эти-то ключи и пропали.

— Когда это было?

Сторож задумался, припоминая.

— Где-то за недельку до кражи, кажется. Да, точно! За неделю Юля приходила. У меня в сторожке рабочий уголок есть — верстачок, инструмент, — слесáрю помаленьку. Жителям нашим все время что-то починять приходится. Они, конечное дело, художники. Они свои кисточки в руках правильно держат, а вот молоток или напильник — тут им мастерства не хватает. То по пальцам вдарят, то по оконному стеклу…

— Не все художники такие, — быстро возразил Алешка. — Я вот, например…

— Ты вот, например, — прервал его папа, — немного помолчи. Кто Карякиной ремонт в доме делал? — Это он опять сторожа спросил.

— Две тетки. Валька и Галька. Веселые такие, шебутные. Вроде вашего пацана. Из Украины, кажется.

— Я не с Украины, — вставил Алешка. — Я с Вернадского.

— Фамилии этих шебутных?

— А кто их знает!

— Надо было поинтересоваться, — рассердился Павлик. — Вы ведь сторож!

— Сторож, — кивнул парень, — но не мент, чтобы документы проверять.

— Откуда они хоть взялись? От какой фирмы? Вы их раньше здесь видели?

— Нет, раньше не появлялись. Их Юлька сама привела. Где-то в поселке они познакомились. Или на станции. Случайно.

— Случайно, — усмехнулся папа. И протянул сторожу свою визитку. — Если что-нибудь еще вспомните… случайно, позвоните мне.

— Будет сделано, товарищ полковник.

Павлик доел свой бутерброд, допил свой чай, и мы поехали дальше, на свою дачу. В сопровождении красного «Форда», который терпеливо дожидался нас все на той же обочине.

Когда мы его обходили, я пытался разглядеть — кто там, в салоне, за рулем? Но ничего не увидел — окна машины были густо тонированы. И странно, что и папа, и Павлик совсем эту машину перестали замечать.

— Самое тревожное, Сергей Александрович, — сказал Павлик, — что некоторое время назад коллекцией Карякина сильно интересовалась какая-то американская художественная галерея. Как бы не ушли картины за рубеж.

— Не уйдут, — успокоил его папа. — Вершинин уже дал ориентировки на таможню.

— А картины красивые? — спросил Алешка. — Лучше моих?

— Не знаю, — ответил папа, — я их не видел.

— Я репродукции видел, в уголовном деле, — сказал Павлик. — Там Айвазовский, Левитан, Шишкин…

— Знаю! — поспешил похвалиться Алешка. — Айвазовский — это про море, Левитан — про поля и речки, а Шишкин — про отдых мишек на Севере.

— Вот именно, — сказал папа. — Только мишки на Севере — это конфеты.

— Картины небось миллион стоят, — предположил Алешка.

— Небось, — подтвердил папа.

— И не один, — добавил Павлик. — Но дело даже не в этом, не в цене. А в том, что такие ценные произведения искусства могут навсегда исчезнуть в чьей-то частной коллекции за рубежом.

— Не исчезнут, — уверенно сказал Алешка. — Наши крутые опера, всякие там Павлики и Оболенские, и картины разыщут, и жуликам по тыкве настучат.

— Зачем папе стучать по какой-то тыкве? — изумилась мама. — Думай, когда говоришь глупости!

Очень ценный совет.

— Ну не по тыкве, ну по башке — какая разница?

Разница в том, что этим жуликам действительно настучал по тыкве крутой опер Оболенский. Но не самый старший, а самый младший…

И тут мы приехали на свою любимую дачу.

Папа и Павлик помогли нам выгрузить вещи и почти сразу же уехали обратно, по своим срочным оперативным делам. В том числе и по делу Понизовского, и по делу о краже у гражданки Карякиной бесценного достояния.

Мама про нашу дачу говорит примерно так:

— Она вроде бы у нас есть, но ее как бы и нет.

Но все равно на нашей даче, которой как бы нет, очень хорошо. Во всяком случае, очень просторно. Наверное, потому, что ничего на ней нет. Кроме курчавых березок и травы по пояс. И есть еще сарайчик в виде вагончика.

В вагончике тоже почти ничего нет. Во всяком случае, ничего лишнего. Стол, бывшее папино кресло (жалко было его выкинуть), тахта и холодильник. И два стула. Ну, еще иногда мыши и почти всегда комары.

В прошлом году у нас там еще стоял старый диван, но мы его выгнали на улицу, под березки. Потому что, когда на него садились, он так визжал от старости своими пружинами, словно ему на хвост наступили. И мама стала его бояться. Особенно когда на диван с разбега плюхался Алешка. Да еще начинал на нем прыгать и орать от восторга. Тогда даже наши соседи прибегали: что, мол, у вас случилось, мы подумали, будто злобный людоед кем-то из вас живьем завтракает.

А однажды папа во сне резко повернулся, и диван так взревел, словно за дверью на какого-нибудь ночного прохожего медведя напали какие-нибудь ночные пчелы. Это Алешке спросонок так показалось.

В общем, мы отправили ревущий диван в ссылку, под березы. А на зиму Алешка заботливо укрыл его пленкой от дождей и снега. И как только мы вышли из машины, он сразу же сдернул ее вместе с грудой прошлогодней листвы и заботливо спросил:

— Перезимовал? — и погладил его по спинке как дремлющего бегемота.

Диван отозвался сонным осипшим голосом.

Я тоже люблю после зимы узнавать на даче прошлогодние вещи и вспоминать при этом все хорошее, что мы пережили здесь прошлым летом. А Лешку тут же поприветствовала откуда ни возьмись тоже прошлогодняя кошка. Прихожалая такая. Она старательно и вежливо обтерлась обо все наши ноги, первой вошла в сарайчик и сразу заняла старое кресло, свернулась в нем и громко замурлыкала.

— Иди отсюда! — сказала ей мама. — Явилась! Тебя звали?

— Ты что! — завопил Алешка. — Она всю зиму нашу дачу охраняла!

— От кого это?

— От мышей! Знаешь, сколько она мышей погубила? Тебе и не снилось!

— Еще не хватало! — сказала мама и стала выкладывать на стол продукты. — Чтобы мне мыши и лягушки снились!

Мама, мягко говоря, не очень их любит.

Забегая вперед, скажу про эту кошку. Она прочно заняла кресло, но была какая-то особенная. Будто это была не одна кошка, а целый выводок. Вот спит она в кресле, а попробуй сядь на стул или на тахту — она уже под тобой, да еще заорет как резаная. Мама всегда оглядывалась, когда садилась. А папа — нет. Он, не оборачиваясь, плюхался куда хотел и говорил при этом:

— Ей же хуже! — Странно, но кошка при этом успевала из-под него вывернуться. Правда, все равно орала, на всякий случай.

…Мы начали обживаться. Мама поставила на плитку чайник, включила холодильник и стала укладывать в него продукты. Как только она открыла дверцу, из холодильника вылетело еще одно прошлогоднее существо — худенький писклявый комарик.

— Перезимовал, — сказал Алешка.

— Интересно, — произнесла мама, — кого он там жрал всю зиму.

— Дохлую мышь, — предположил Алешка, и тут же заработал мамин подзатыльник.

Ну вот и все наше имущество в сарайчике в виде вагончика. Но зато на чердаке этого вагончика в виде сарайчика много чего есть. Давно забытого, но очень полезного.

Там есть наши старые, нашего раннего детства велосипеды; детская коляска, в которой мы с Алешкой выросли по очереди, ездили в ней в детский сад и в магазин за продуктами. Там есть папина разборная байдарка. И несколько маминых поломанных зонтиков (они у нее трещат как спички). Ну и все остальное там есть, мелочь всякая. Старые друзья.

Мама время от времени говорит:

— Нужно набраться мужества и весь этот хлам отправить на помойку.

Папа говорит:

— Как только мы выбросим какую-нибудь вещь, так она тут же нам понадобится. И ребята побегут за ней на помойку.

— Точно! — сказал Алешка. — И принесут оттуда еще что-нибудь полезное.

Мама испугалась:

— Тогда не надо. Пусть весь этот хлам еще полежит. Он все-таки не с помойки.

Но скоро весь этот хлам вдруг очень пригодился. Прошлым летом в музее старинного города Липовска Алешка углядел интересный рисунок в древней летописи. Это были чертежи самодельных крыльев из лебединых перьев, на которых тыщу лет назад летал какой-то отважный умелец, «неслух Пров по прозванию Щетинин». И Алешке тоже очень захотелось полетать. На таких лебединых крыльях. «Выше дерева стоячего, ниже облака ходячего»^[1].

Очень скоро, однако, он разобрался, что на таких крыльях не больно-то полетаешь. Законы аэродинамики не дадут. По этим законам, чтобы взлететь на этих крыльях, нужно делать ими не меньше пятнадцати взмахов в секунду. А это совершенно нереально. Даже для Алешки.

Но он отступать не привык. (Я, кстати, таким же был в его десятилетнем возрасте, пока не поумнел.) «Тогда самолет сделаю! — уверенно заявил он. — Одноместный. И полетаю над всякими окрестностями. На Север и на Юг. — И почему-то добавил: — Поперек экватора».

Поэтому, когда мы приехали на свою дачу, на которой почти ничего нет, Алешка тут же забрался на чердак, где почти все есть. И быстренько заставил меня весь этот хлам спустить на улицу.

Мама сначала обрадовалась, подумала, что мы решили снести его на помойку. А когда узнала, что Алешка собирается строить самолет, пришла в ужас.

— Ни за что! — сказала мама. — Ты улетишь, а я тут останусь волноваться.

— Я недалеко, — успокоил ее Алешка. — Только до экватора.

Он почему-то думал, что экватор находится где-то рядом, в соседней деревушке под горой.

— Ну ладно, — улыбнулась мама. — Только до экватора и сразу — домой.

Я помню, когда Алешка был еще меньше, он вдруг решил склеить из бумаги игрушечный состав: электровоз, вагоны, платформы. Тут же схватил ножницы и пошел кромсать бумагу. Я сказал ему:

— Ты сначала чертеж нарисуй, а то у тебя ничего не сойдется, когда будешь клеить.

— Сойдется, — отмахнулся он. — Не мешай.

И все сошлось. Точно и красиво. Вот и сейчас — мы с мамой все еще возились с уборкой в нашем вагончике, мыли полы и окна, вытирали везде скопившуюся за зиму пыль, выгоняли комаров из холодильника и сгоняли кошку с кресла, а во дворе, под березой, возле говорящего дивана, уже «нарисовался» почти готовый самолет. Это было что-то! Алешка собрал папину байдарку, поставил ее на колеса от детской коляски. Кормовой руль байдарки он задрал кверху, и получился руль самолета. Внутрь Алешка засунул папин складной брезентовый стульчик для рыбалки. А крылья сделал из… четырех маминых зонтов — по два с каждого борта.

— Ни фига! — ахнула мама, увидев это чудище. — Турундыка какая-то!

— «Лебедь», — обиженно уточнил Алешка.

Мама еще раз внимательно осмотрела сооружение, покачала головой:

— Нет, Леша, все-таки турундыка.

Тогда Алешка выпросил у нее губную помаду и написал на борту, чтобы ни у кого не было сомнений, название самолета: «Лебить». Ну, «Лебить» так «Лебить».

— Почти все готово, — сказал Алешка. — Осталось только мотор сделать и винт.

Это самое сложное. Но не для Алешки. Он снова шмыгнул на чердак и разыскал там неисправный вентилятор. Вот и винт! Пластмассовый, трехлопастной.

С мотором тоже все решилось просто. Алешка облазил все углы и собрал в одну кучу все резинки — для трусов, старые камеры от велосипедов, старые папины подтяжки. Попыхтел, нарезал, сплел и получил великолепный резиномотор.

Мама уже начала всерьез волноваться. На следующее утро она сказала, что ей всю ночь снился грозный экватор. Над которым кружила турундыка в виде белокрылого лебедя.

— Ты не бойся, — сказал ей Алешка. — Если мотор откажет на высоте две тыщи метров, то я спущусь на парашюте. — И он достал из лодки большой папин зонт. — Хочешь попробовать? — спросил он маму. — Прыгни с крыши. Знаешь, как здорово!

Мама прыгать с крыши почему-то не стала, а позвонила папе на работу:

— Отец, ты бы приехал… Как что? Лешка самолет построил! Завтра улетает, под зонтиком… На экватор.

— Не долетит, — ответил папа. — Проголодается и вернется.

— Он кастрюльку супа с собой берет, — упавшим голосом сообщила мама.

— А суп какой? — спросил папа.

— Картофельный. С говяжьей тушенкой.

— А мне? — возмутился папа. — Я приеду после работы, уставший и голодный, а мой любимый горячий супчик гуляет где-то по экватору, да? Я так не играю, дай Алешке трубку. Алексей! Слушай мою команду: полет на экватор отменяется! До особого распоряжения. Как понял?

— Так и понял, — вздохнул Алешка.

С папой он редко спорил. Потому что чаще всего это бесполезно. У папы жизненный опыт больше. Хоть он и не сидел на горшке в хорошей детсадовской компании. Но, может, он потому и не научился верить в полеты на всяких турундыках. По экватору…

Примечания

1

О приключениях Димы и Алешки в Липовске читайте в книге Валерия Гусева «Шпаргалка для грабителей». — (Прим. ред.).