Напиши себе некролог

Валерий Введенский, 2019

Санкт-Петербург, 1871 год. Чиновник сыскной полиции Арсений Яблочков расследует исчезновение юной Капы Гневышевой и убийство ее брата Костика. Поиски приводят его в дачный домик в одном из предместий, где он находит окровавленный носовой платок пропавшей девушки. Однако выяснить, что произошло, ему не удается – сыщика оглушают ударом по голове, а домик поджигают…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Напиши себе некролог предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Глава вторая

Глава третья

Лавка в Апраксином дворе досталась Степану Пятибрюхову по наследству. Однако после крестьянской реформы провинциальные помещики, главные его клиенты, заказывать мебельную фурнитуру перестали. В прежние-то времена всю мебель им делали крепостные столяры, трудившиеся за харчи. А после реформы пришлось им деньги за работу платить. Дешевле оказалось готовое изделие с фабрики заказывать. А фабрики в пятибрюховской фурнитуре не нуждались, сами ее из-за границы возили.

Разум подсказывал Степану Порфирьевичу лавку закрыть, но сердце слушать его не хотело. Как своими руками отцовское детище загубить? Что на это общество скажет?

В Духов день^[34]торговля никогда не велась. Степан Порфирьевич с самого утра у зеркала расчесал волосы и бороду, надел новый кафтан, подпоясал его самым дорогим кушаком, помолился перед иконами и отправился в Летний сад на смотрины. Тридцать лет, считай, ему стукнуло, пора наследников заводить. Сваха объяснила, по какой именно аллее Поликсена Осиповна с матушкой будут прохаживаться, дабы будущие жених и невеста смогли друг друга рассмотреть.

Но Поликсену в тот день увидеть не довелось. «Пожар, пожар!» — закричали посетители Летнего сада хором, как только Пятибрюхов прошел через Невские ворота. Степан Порфирьевич задрал голову и поверх шпалер^[35]увидал вдалеке огромное черное облако.

— Апраксин горит. И Щучий! — услышал он крики.

Искать Косую аллею, где ожидала Поликсена, было некогда. Степан Порфирьевич бросился бежать напрямки к Инженерному замку, оттуда по Садовой к Апраксину. Из лавки ничего спасти не удалось, огонь был настолько силен, что даже бронзовые ручки для шкапов расплавились. Отстраиваться заново, несмотря на вспомоществование правительства, Степан Порфирьевич не стал, понимая, что бессмысленно. Начал собирать долги. Дебиторы, зная ситуацию, рассчитывались с ним медленно, вместо денег норовили неликвидный товар всучить. Так, помещик Ящиковский прислал подводу срубленных сосен. Степан Порфирьевич знать не знал, куда их девать. Кто-то посоветовал распилить на доски. И сие принесло неожиданный доход. Невероятный доход! С руками у Пятибрюхова доски оторвали — как раз Апраксин и Щучий начали отстраивать, и строительных материалов не хватало. На рубль долга Пятибрюхов получил два с полтиной. И решил обзавестись собственной лесопилкой. Часть денег ссудили раскольники-единоверцы, с остатком суммы поспособствовал знакомец, квартальный надзиратель Адмиралтейской части Крутилин, который свел Пятибрюхова с земляком Аристархом Гневышевым, управляющим торгового дома «Киселев и сыновья». Его хозяева как раз затеяли строительство доходного дома и сильно нуждались в досках. Пятибрюхов, благодаря Аристарху Матвеевичу, получил от них крупный аванс.

1 июля 1871 года, вторник

Крутилин с завистью оглядел солидный, с портиком из дорических колонн двухэтажный особняк на берегу Малой Невки, обнесенный забором высотой в сажень. Подошел к воротам, покрутил ручку звонка:

— Чего желаете? — спросил открывший калитку бородатый верзила в черной косоворотке.

— Степан Порфирьевич дома?

— Смотря кто спрашивает, — честно ответил верзила, с подозрением разглядывая посетителя.

— Начальник сыскной полиции, — сыщик подал визитку.

Купец тотчас принял Крутилина в обставленном мебелью из карельской березы кабинете.

— Какими судьбами? — раскрыл он объятия.

— Да так, пара вопросиков, — уклончиво произнес Иван Дмитриевич, рассматривая старого приятеля: раздобрел, погрузнел, поседел, утратил добродушие во взоре, не суетится, как прежде, говорит степенно, на равных. Но одет по-прежнему по старинке: долгополый темного цвета кафтан, русская рубаха и плисовый жилет. В левой руке между средним и безымянным пальцами — лестовка^[36].

— Коньяк, сигару?

— Ты что, веру поменял? — удивился Крутилин.

— Что вы, как можно? Баловство сие, — Степан Порфирьевич пододвинул коробку «гаван» к сыщику, — для дорогих гостей держу. Курите, не стесняйтесь, я привык.

— Как Поликсена Осиповна?

— Лучше всех. Третьего в животе носит. Вернее, пятого. Двое-то в младенчестве скончались, Царствие им небесное, — Степан Порфирьевич перекрестился двумя перстами на икону. — А как ваша Прасковья Матвеевна поживает?

— Тоже слава богу, — соврал Крутилин.

Брак его трещал по швам, разрывался он между семьей и любовью.

— Внимательно вас слушаю, Иван Дмитриевич, — быстро покончив с церемониями, взял быка за рога купец.

— Аристарха Гневышева помнишь?

— Как не помнить! Много добра мне сделал.

— Не всем так повезло…

— Что, и вам остался должен?

— Тысячу рублей. Для вас, купцов, это пшик, а для мелких чиновников вроде меня — большие деньги.

— Так вот почему на похороны не пришли…

— Нет, не потому. Занят был. А ты, говорят, семье Аристарха помогаешь?

— Ну, чем могу. Боженька ведь делиться велел. С переездом вот помог. Костик, сын Аристарха, Сенечке моему латынь преподает^[37]. А как Варька подрастет — Капу к ней в училки приглашу. Если, конечно, захочет.

— Как часто Костик к вам приходит?

— Три раза в неделю.

— Вчера приходил?

— Сейчас узнаем.

Пятибрюхов позвонил в колокольчик. Одна из дубовых дверей его кабинета тотчас отворилась, и в нее вошел высокий поджарый молодой человек в темно-сером армяке с такими же длинными, как у Пятибрюхова, волосами и с бородой.

— Узнаете, Иван Дмитриевич? — спросил Пятибрюхов.

— Никак Обожженыш?

Во время страшного пожара 1862 года лавка скобяных товаров купца Поносова сгорела вместе с хозяином и приказчиками. Спастись удалось лишь мальчику-сидельцу Феде Рыкачеву. Пятибрюхов из жалости взял его на службу.

— Он самый, — гордо сказал Степан Порфирьевич. — Как сына люблю. В Англию отправлял его на учебу. Вернулся оттуда полгода назад, теперь — моя правая рука.

— Доброго дня, — поклонился в пояс молодой человек.

— Костик Гневышев вчера приходил? — спросил его Пятибрюхов.

Обожженыш тотчас кинул быстрый взгляд на хозяина, Крутилину показалось, что Пятибрюхов ему кивнул.

— Да.

— В котором часу? — уточнил Иван Дмитриевич.

— Как всегда, в шесть вечера.

— А ушел?

— Тоже как всегда, в семь.

— Ты его видел?

— Да, он перед уходом всегда заходит ко мне за оплатой.

— Сколько ему за урок причитается? — спросил Крутилин.

Денег в карманах Костика не обнаружили, может, они и стали причиной преступления?

— Рубль.

— Рубль? — удивился Крутилин и повернулся к Пятибрюхову. — Не маловато ли, Степан Порфирьевич?

— Наоборот, переплачиваю из-за желания помочь их семье. За рубль-то хоть студента можно нанять, хоть приват-доцента. А Костик кто? Обычный гимназист.

— А про дорогу ты не забыл? Не всякий извозчик сюда за полтинник поедет.

— Какой извозчик? Кто нуждается, ходит пешком, — объяснил Пятибрюхов. — Я в его годы тоже извозчика не мог себе позволить.

— Ничего странного, необычного вчера не заметил? — обратился Крутилин с вопросом к Федору Рыкачеву. Вдруг Костик пришел к Пятибрюховым уже с синяками на лице?

Тот наморщил лоб, подумал немного:

— Заметил, — признался Рыкачев.

— Что? — взволнованным тоном спросил Пятибрюхов.

— Нервозность, некоторую рассеянность, озабоченность. Что в общем-то вполне объяснимо: сегодня Костику экзамен предстоял. Я пожелал ему сдать его на отлично.

— А… Ты про это, — облегченно перевел дух Степан Порфирьевич. — А почему Костиком интересуетесь, Иван Дмитриевич?

— Потому что его убили, — равнодушным тоном сообщил Крутилин, отодвинув кресло так, чтобы одновременно видеть и купца, и его помощника.

Что-то в их поведении сыщика настораживало.

Оба вздрогнули, потом испуганно переглянулись, затем дружно развернулись к иконам и перекрестились. Купец двумя перстами, Рыкачев — тремя.

— За что его убили? — спросил Пятибрюхов.

— Не знаю. Но выясню. Обязательно выясню. Затем и приехал.

— Помогу, чем смогу. Где сие произошло?

— Где-то здесь, недалеко, тело выловили напротив Колтовской слободы. Не знаете, куда от вас Костик направился?

Федор помотал головой:

— Обычно он домой по Левашевскому проспекту…

— Где такой? — удивился Крутилин незнакомому названию.

— Дорогу, где моя лесопилка, так назвали. В честь генерала, что прокладывал, — объяснил Пятибрюхов.

— Костик по ней всегда шел до Гисляровского переулка, сворачивал на Бармалееву улицу, с нее — на Большой проспект, оттуда — на Каменностровский. И уже по нему — к Троицкому мосту. Так быстрее, чем через Биржевой, — обрисовал обычный путь домой Гневышева Федор.

Крутилин записал его слова в блокнот:

— Поручу агентам всю дорогу прочесать. И опросить рабочих с твоей лесопилки, Степан Порфирьевич.

— За них ручаюсь. Все — единоверцы. Не пьют, не курят, даже не сквернословят.

— На воротах тот же человек стоит, что и вчера? — уточнил сыщик.

— Хотите опросить? — догадался Пятибрюхов.

Крутилин кивнул.

— Федор, ну-ка сбегай за Николаем.

Ивану Дмитриевичу опять показалось, что купец с помощником быстро переглянулись. Нет, они явно что-то скрывают. Что? Имеет ли сие отношение к убийству Гневышева?

— Не надо. Опрошу его, когда уезжать буду, — сыщик вытащил из жилетки часы. — Собственно, мне уже пора. Если что вспомните, прошу без промедления сообщить.

Крутилин встал. Пятибрюхов вышел из-за стола и протянул ему руку. Федор, кивнув головой, скрылся за дверью.

— Анна Сергеевна про смерть Костика знает? — уточнил Степан Порфирьевич.

— Да.

— Боюсь, эту смерть она не переживет, — произнес Пятибрюхов, продолжая сжимать ладонь Ивана Дмитриевича.

Крутилин понял, что купец тянет время, дает Федору возможность добежать до человека на воротах. Значит, тот видел нечто, о чем Крутилин не должен узнать. Что?

Неужели Пятибрюхов замешан в убийстве гимназиста?

— А Капа как? Держится?

— Разве не знаете?

— Что? — купец сжал руку так, что Иван Дмитриевич едва не закричал.

— Она пропала…

— Как пропала?

— Ушла из дома и не вернулась.

— Когда?

— Позавчера.

— Что? До сих пор не вернулась?

— Нет.

Купец схватился за грудь:

— Что же с ней случилось?

— Почему ты так волнуешься?

— Из сострадания к Анне Сергеевне. Муж умер, сын погиб, дочь пропала. Ужас-то какой!

— Мы ищем Капу. Вчера я опрашивал Костика. Думаю, он был замешан в исчезновении сестры. Но скрыл от меня правду. Это его и сгубило.

Охранник, глядя в сторону, сообщил, что Костика вчера видел, что ушел он в семь, а куда, ему неизвестно:

— Мое дело — ворота.

Иван Дмитриевич сел в ожидавшую его пролетку — отпускать «ваньку» не стал, потому что по будням Колтовская набережная пустынна. Только по воскресеньям и в праздники, когда горожане выезжают на Острова, здесь бурлит жизнь.

— На Большую Морскую, — скомандовал он.

В голове по привычке начал составлять список дальнейших разыскных действий: во-первых, послать агентов опросить местных жителей. Во-вторых, надо вызвать осведомителей из местных шаек — Костик мог стать жертвой их разбойного нападения. Для мелкой шпаны, что тут промышляет, честно заработанный гимназистом рубль — неплохая добыча. Конечно, убивать бы за него не стали, но Костик был юношей нервным, мог и нагрубить, и сопротивление оказать. В пылу драки его и убили, а потом попытались спрятать концы в воду.

Так, так… На Петербургской стороне орудуют четыре шайки: «гайда», «рощинские», «дворянские» и «ждановские». Пятибрюхов построил дом на территории последних. Только вот осведа среди «ждановских» у Крутилина сейчас нет. Был до недавнего времени, Колькой Киселем звали, но весь вышел — перебрал водки на Масленицу и замерз в сугробе. «Дворянские» про дела «ждановских» вряд ли знают, слишком далеко они друг от друга. Может, «рощинские» что-то сообщат?

Уже пересекая Гисляровский, Иван Дмитриевич вспомнил, что на Резной, буквально в ста саженях^[38]от Крестовского моста, ныне обитает Кешка Очкарик, знаменитый некогда бирочник^[39]. Одни говорят, что от дел уже отошел, другие, наоборот, утверждают, что ремеслом своим промышляет по-прежнему, только стал более осторожен и подозрителен.

— А ну, разворачивай, — скомандовал начальник сыскной извозчику.

Первый же встречный указал на деревянный с мезонином дом, в котором проживал мещанин Иннокентий Луцев. На скамеечке у входа «бил баклуши» здоровенный мужик. Едва Крутилин спустился из пролетки и пошел к воротам, тот вскочил, перегородив путь.

— Кешка дома? — спросил его Иван Дмитриевич.

— Кем будешь?

— Передай, Крутилин его видеть желает.

Мужик испуганно отшатнулся, оглядел с ног до головы, пытаясь понять, не разыгрывают ли, затем постучал в ворота. Калитка приоткрылась на щель, в которую разве лезвие ножа можно всунуть. Мужик быстро сказал отворившему пару слов, и калитка снова захлопнулась. Иван Дмитриевич отошел на пару шагов, поднял голову на окна. В одном из них раздвинули занавеску. Буквально на миг. И тут же, словно по волшебству, калитка распахнулась, из нее вышел еще один здоровяк.

— Ждут. Только оружие приказали сдать.

Крутилин усмехнулся — раз Кешка с охраной, значит, при делах. А стало быть, и за окрестностями приглядывает. Ивана Дмитриевича провели через сад в беседку с разноцветными стеклами. В ней на столе стояли запотевший графин, пара серебряных стопок и легкая закуска.

— Сколько зим, сколько лет, — поприветствовал его вошедший следом сутулый мужчина лет этак за пятьдесят. Ни очков, ни пенсне Луцев не носил, прозвище «прилипло» к нему от его изделий^[40].

— Не так и много, — добродушно заметил Крутилин, разливая водку. — Если бы я лично тогда у тебя обыск делал, проживал бы ты ныне в Тобольской губернии.

— Если бы у бабушки был дедушка, не умерла бы она старой девой. Со свиданьицем, Иван Дмитриевич.

— Будь здоров, — мужчины чокнулись.

— Из-за гимназиста пожаловал?

Крутилин кивнул.

— То не фартовые.

— А кто?

— Парнишка тот ходил к Пятибрюховым, мальца ихнего латыни учил. Да, видно, плохо учил, раз вчера его Степан Порфирьевич вытолкал пинками.

— Да ну? — удивился Крутилин. — Сам Степан Порфирьевич?

— Именно.

— Сам видел?

— Мне сие не по чину. Сбитенщик Васька аккурат в сей момент мимо пятибрюховского дворца проходил. Гимназист чуть с ног его не сбил.

— И что потом было?

— Мальчонка встал, отряхнулся и как побитый пес побрел.

— По Левашевскому?

— Все верно. Только вот что дальше с ним случилось, увы, узнать не удалось. Сбитенщик Васька по набережной пошел, в слободу.

Крутилин снова разлил водку:

— Давай за упокой мальчика. Я с его отцом в гимназии учился.

— Ах, вот оно как… Теперь понятно, почему лично пожаловали.

В этот раз не чокались.

— Может, предположение имеешь, кто убийца?

— Может, и имею.

— Буду признателен, — веско произнес Крутилин.

— Тогда слушайте. На Глухой Зелениной в доме Кочневой живет отставной солдат, Пашкой звать — горький пьяница. Пенсии ему на выпивку всегда не хватает, выходит по ночам в Невку, а улов утром продает. Я у него частенько покупаю, потому что рыба у Пашки всегда калиброванная. Видать, места, шельмец, знает. Вчера сигов ему заказал, но сегодня он пришел с пустыми руками, мол, клева не было. Что ж… И такое случается. И в такие дни Пашка сильно страдает, клянчит аванс, а если везде отказывают, слоняется у трактира в надежде, что кто-нибудь да угостит. Но сегодня он гуляет с самого утра. И всех угощает. Отсюда и вопрос: где деньги раздобыл?

Лодка! Рыбак! А ведь верно! Пашка ограбил и убил гимназиста. А ночью, дождавшись удобного момента, вышел на лодке и выкинул тело в воду.

— Где он лодку держит?

— За лесопилкой дегтярные бараки, за ними — рощица, если сквозь нее пройти, выйдете к затоке. Там Пашкину лодку и найдете. Когда приподнимете, много интересного увидите…

— Благодарю, — встал из-за стола Крутилин. — Ты знаешь, в долгу не останусь.

— Очень на это рассчитываю, Иван Дмитриевич.

Пристав второго участка ротмистр Лябзин начальнику сыскной не обрадовался — после дела Муравкина^[41] Крутилина недолюбливал.

— Труп ваш где выловили? Ах, на Крестовском? Туда за подчасками и ступайте.

Крутилин чертыхнулся, пообещав, что подобную наглость без последствий не спустит. И поехал обратно.

А вот уже знакомый читателю пристав четвертого участка Петербургской части капитан Феопентов, наоборот, просиял, увидев Крутилина:

— Как здорово, что вы лично занялись этим делом. Просто гора с плеч. Боялся, что свалят его на меня. А я в сыске как свинья в апельсинах.

— Вскрытие произвели?

— Да, вот протокол.

Крутилин быстро его прочел: кроме смертельной раны на темечке и синяков на лице доктор обнаружил множество прижизненных кровоизлияний на теле. С кем же Костик подрался? С отставным солдатом Пашкой или купцом Пятибрюховым? Почему Степан Порфирьевич не признался, что Костика видел, и не только видел, но и руки против него распустил?

Лодку нашли там, где указал Очкарик, лежала на берегу днищем вверх. Когда городовые ее приподняли и перевернули, Крутилин обнаружил на земле груду опилок, часть из которых была окрашена в бурый цвет. Кровь? Частный доктор Долотов, который вызвался ехать с Крутилиным, достал склянку с перекисью водорода и капнул на опилки. Сразу появилась шипящая белая пена:

— Кровь, — заключил эскулап.

Пашка был сильно пьян. Когда городовые его растолкали, полез к ним обниматься. В его кармане обнаружили четыре красненьких^[42].

— Где ты их взял? — спросил его Крутилин.

— Бог послал, — сладко улыбнулся пьяница.

— Везите в сыскное, — велел Иван Дмитриевич, а сам снова направился к Пятибрюхову.

— Я же просил рассказать правду.

— Так я и хотел рассказать, но, когда про гибель Костика услышал, перепугался. Побоялся, что на меня подозрения упадут.

— Считай, что упали. И упали крепко…

— Иван Дмитриевич, да за что мне Костика убивать?

— А за что пинками прогонять?

— Так плату потребовал увеличить. Вот я и рассвирепел. Нанял-то его из жалости. А ему, наглецу, видите ли, мало.

В сыскной Пашку окатили ведром ледяной воды.

— Пить! — потребовал он.

— Ты убил гимназиста?

— Пить…

— На каторге напьешься, в Енисее воды много.

— Не убивал, вашеродие.

— А кто убивал?

— Не знаю. Пошел ночью рыбачить, как обычно, толкнул лодку, запрыгнул, а там — тело.

— В котором часу дело было?

— А я знаю? Часы рядовым не положены. А звезд летом в Питере нет, словно днем светло. Может, в полночь пошел. Может, позже. Не знаю.

— Где находился до того?

— В трактире, где ж еще? А как его закрыли, спал под его дверью. Там и проснулся.

— Как же у тебя рука на мальчишку поднялась?

— Вашеродие…

— Ваше высокоблагородие!

— Высокоблагородие. Не убивал, клянусь. Не могу я православных губить. Турок — запросто, англикашек — тоже, французиков всяких убивал. Черкесов, как свиней, резал. А вот наших не могу… Ей-богу, не могу. Невиновен я, отпустите.

— Хорошо, допустим. Ты залез в лодку, нашел тело. Почему в полицию не побежал?

— Я разве дурной? Кто ж в такое поверит? Меня же в убийстве и обвинят. Потому решил труп утопить. Вышел в Невку, а там рыбаков — как кобелей на сучке. Пришлось держаться от всех подальше, чтоб никто не увидел, что у меня за груз. И долго ждать. Часа два прошло, а может, три, пока все лодки разъехались. Чтобы тело пошло на дно, ранец к ноге пристегнул. Да, видно, тяжести в нем мало. Всплыл, подлец. Вот горе-то.

— Червонцы где взял?

— У мальца в карманах нашел. Пять штук. Зачем они ему? Пришлось забрать. Один ужо пропил.

— То бишь воровство ты признаешь, а в убийстве сознаваться не желаешь?

— И в воровстве не желаю. Воровство — когда у живого отымешь. А мертвому, что ему надо? Только крестик на шее. Крестик я оставил.

Крутилин битых три часа опрашивал Пашку, по кругу повторяя вопросы. Но отставной солдат твердил одно и то же.

В девять вечера в камеру постучали:

— Иван Дмитриевич, агенты заждались, — сообщил Фрелих.

— Пусть Яблочков рапорты примет.

— Нет его.

— Как нет?

— Как ушел утром, так и не возвращался.

— Где его носит? — Крутилин выскочил из камеры. Проходя через приемную, заметил заплаканную посетительницу, с виду кухарку.

Та вскочила:

— Ваше…

— Завтра приходи, некогда.

— Пристав послал…

— Завтра, — рявкнул Крутилин.

— Степанида я, кухарка Гневышевых.

Крутилин обернулся:

— Неужто Капа вернулась?

Та покачала головой:

— Анна Сергеевна свое лекарство разом выпила. Тихо так померла. Я даже не слышала. Записку вам оставила. Пристав велел отдать.

Дрожащими руками Иван Дмитриевич взял записку:

«Простите меня, люди добрые, за все зло, что совершила, за обиды, что причинила. Ухожу, потому что Господь всю семью мою к себе призвал. Значит, и мне пора. Надеюсь, что господин Крутилин найдет убийц Капочки и Костика.
Анна Гневышева».

— Почему она решила, что Капа мертва?

— Сердце материнское подсказало.

2 июня 1871 года, среда

За завтраком Крутилин обычно просматривал газеты. Но сегодня почтальон припозднился, пришлось знакомиться с ними в пролетке. Открыв страницу с происшествиями и прочитав первый заголовок, начальник сыскной так выругался, что извозчик крикнул «тпру» и испуганно обернулся.

— Откуда узнали? — спросил его Крутилин.

— Чаво?

— Про Гневышевых.

Извозчик пожал плечами:

— Про каких Гневышевых?

Крутилин махнул рукой:

Конец ознакомительного фрагмента.

← Глава вторая