Чрез тернии к счастью

Валерий Васильевич Осадчук

Не вполне сформированное сознание юной Девы в круговерти жизни в стремлении к так называемой взрослой свободе привело к ошибкам молодости. Осознание совершения морального предательства по отношению к своему ребёнку всколыхнуло природное материнское чувство. Долгий и тернистый путь исправления своих ошибок вознаградил Деву Великим Материнским Счастьем и любимым человеком.

***

Три ночи прокоротав в полудрёмном состоянии, то на кушетке в сестринской комнате, то у постели дочери, вконец обессиленная Раиса Васильевна, всё-таки решилась сходить на одну ночь в дом к дочери помыться и поспать. А по пути решила сходить на переговорный пункт заказать переговоры с родными в деревне.

Вечер прошёл как в тумане: почти без чувств вымылась в душе и только коснулась подушки головой, как тут же провалилась.

3

Окончательно Ольга пришла в себя и начала поправляться уже на следующий день. Молодой организм одолел последствия отчаянного шага, а укрепившаяся цель в дальнейшей жизни придала силы и состояние женщины пошло на поправку.

Отдохнув от переживаний и немного успокоившись, Раиса Васильевна поутру пришла в больницу и, войдя в палату к дочери, увидела, что та уже с открытыми глазами лежит на приподнятом изголовье, а сватья её кормит как ребёнка, беря из тарелочки ложкой молочную кашу и поднося ко рту невестки.

— Ну, как ты себя чувствуешь, доченька? — спросила мама, подходя к постели и присаживаясь в ногах.

— Здравствуй сватья. Во-от, она у нас уже кушает.

— Спасибо тебе Света, давай уже я сама.

— Всё, спасибо. Больше не хочу. — Всё ещё слабым голоском, но уже отчётливей произнесла девушка. Светлана Алексеевна убрала тарелочку и, промокнув подбородок больной полотенцем, которым были прикрыты её шея и грудь, собрала его в комок и, встав, тихо вышла из палаты.

Ольга протянула слабую руку к маме и Раиса Васильевна подвинулась ближе, беря дочь за протянутую ладонь.

— Прости меня, мама, — медленно произнесла Ольга, глядя на маму полными слёз глазами.

— Всё хорошо, доченька. Не плачь, держись. Тебе нельзя волноваться. Главное — ты жива, а остальное всё образуется.

Девушка повернула голову на бок и слёзы покатились из уголков глаз через переносицу на подушку. Мама, продолжая удерживать одой рукой слабую ладонь дочери, достала из кармана своей юбки носовой платок и стала промакивать им глаза и нос девушки.

— Всё, всё будет хорошо. Успокойся, милая. Вылечишься, я тебя заберу отсюда.

Ольга, глядя в глаза маме, еле заметно помотала головой, как бы говоря «нет»…

За спиной Раисы Васильевны послышался характерный звук открывающейся двери и шаги, кто-то входил в палату.

— Ну, как дела больная? — Повернув голову на голос, Раиса Васильевна увидела и лечащего врача, и заведующую отделением.

— Хорошо, — тихим голосом произнесла больная, не отводя глаз от мамы.

— Мамаша, вы побудьте в коридоре, а мы осмотрим больную.

— Иди, мама, — Оля слегка сжала пальцы маминой ладони. — Потом… — шёпотом добавила она, как будто хотела что-то сказать, но не успела. Раиса Васильевна, встала, укладывая дочкину руку на простыню, и пошла к двери.

Через некоторое время из дверей палаты показались врачи, мама Оли подошла к ним.

— Скажите, ну как она?

— Не беспокойтесь, мамаша. Всё страшное уже позади. Сегодня переведём больную в общую палату. Недельку на очищение и укрепление организма и выпишем. — Короткая улыбка завотделением успокоила мать и она, с благодарностью посмотрев в след удаляющимся медикам, обессилено опустилась на стул у двери палаты. Но, недолго просидев, встала и пошла к дочери.

Ольга на глазах преображалась. Прошли сутки, как девушка очнулась, а уже старается выглядеть бодрой и даже, улыбнулась появлению мамы.

— Мама…, — Ольга протянула руку к маме.

— Лежи, лежи, доченька. Тебе ещё нельзя…

— Мама, — слабым голосом заговорила дочь, — присядь рядом. — Раиса Васильевна отодвинула одеяло от края кровати и присела около дочери. — Я хочу сказать…, — болезненно слабый голос девушки, звучал приглушенно, — … У меня, — взгляды мамы и дочери встретились, — … есть ребёнок, сын, Олежек. — Имя уже произнесла на последнем дыхании, шёпотом. И с последним словом, глаза мамы расширились, не то от удивления, не то от ужаса, рот приоткрылся, и она замерла, глядя на дочь, словно не узнавая её.

Оле безумно тяжело далось сказать такое маме. Казалось бы, облегчающее признание, но, оно, своей горечью снова обессилило несчастную женщину, и она склонила ослабленную голову на бок, из глаз покатились слезинки. Ольга думала про себя: — «Я сделала себя несчастной сама, а горе принесла маме. Смирюсь, если она откажется от меня и уйдёт, но, признаюсь до конца».

Ошарашенная таким признанием, Раиса Васильевна, в душе и радовалась, и возмущалась одновременно: — «Как это, у дочери есть сын, а я не знаю? И почему доченька не сказала раньше? И почему и свекровь и зять молчат? Что от меня скрывают?». Только собралась спросить об этом дочь, как та снова выпрямив голову на подушке и сквозь слёзы заливавшие глаза, видя, что мама пришла в себя от первой новости и, не дав ей заговорить первой, довершила начатое:

— Он в другой семье, — выдавила она отрывисто из-за вырывающегося из груди рыдания.

Мама побледнела, схватилась левой рукой за спинку стоявшего рядом с кроватью стула и, глядя на закусившую от отчаяния губу, дочь, готова была провалиться от стыда, горя и безысходноси в самую глубокую бездну. Но, неведомая сила держала её на месте.

— Господи! Что ещё мне предстоит испытать? — в отчаянии вырвалось у матери, и она повалилась на дочь, не сдержав рыданий. — А, что же тебе довелось пережить, если ты и руки наложила на себя. — Обнимая ноги дочери, мама не могла сдержать рыданий. Ей было и стыдно, и досадно за неладно сложившуюся свою жизнь. Не меньше ей было и жаль дочь, частичку её организма, натворившую бед в самостоятельной жизни, познавшую горе и утрату, а теперь страдающую от бессилия изменить что-либо и повторившую предательство своей матери в далёкой молодости.

В туманной памяти всплыла юность, целина, неожиданная беременность, плачь новорождённого малыша, точнее малышки и бегство от самой себя в никуда. Не зная ещё подробностей трагедии, она чувствовала сердцем, что предстоит её дочери долгая, тяжёлая борьба за своё сгубленное счастье. А вместе с дочерью и маме. Ещё и дома предстояло пережить во второй раз всё то, что свалилось на неё здесь, рассказывая мужу и отцу Оли.

Видя душевные и физические страдания не окрепшей ещё дочери, Раиса Васильевна силой материнской воли взяла себя в руки и, выпрямляясь, и вытирая ладонью слёзы, как могла спокойнее, заговорила:

— Ох, Оленька, натворила ты видно бед по молодости, да так, что на всю нашу с тобой жизнь хватит. — Взяла со спинки кровати полотенце и стала осторожно промакивать глаза и щёки дочери, у которой уже не было сил на рыдания, и она не подвижно лежала, а слёзы стекали по щекам, чуть ли не ручьём.

Немного успокоившись, дочь и мать стали разговаривать:

— Как дома?…Папа как…? Здоров?

— Все здоровы, за тебя волнуются. Люда собиралась ехать со мной, да Серёжку не на кого оставить, в школу ему. На зятя надёжи никакой. Оксанка заканчивает школу, тоже никуда. Да и денег нет, я одна поехала. Тебе привет от всех. Расскажи мне про внука, — немного помолчав, попросила Раиса Васильевна.

Ольга, как могла, изложила беду, в которую сама, по своей воле и попала. Завершила короткий рассказ, словами:

–… Я буду искать его, пока не найду. А найду, буду просить прощения, пока не простит, и не отпущу его больше от себя, — Ольга опять заплакала.

— Ох, доченька! А я думала, заберу тебя домой. Но, вижу, что опять тебя не удержу. Выздоравливай поскорей. И Бог с тобой.

Послышался звук открываемой двери, и вошли медсестра и санитарка.

— Оля, тебя переводят в общую палату, — известила сестра. — Ты сможешь сама идти, или каталку прикатить? — спросила она, подходя к постели больной.

— Смогу, — кивнула головкой девушка. Мама встала с кровати и стала помогать Оле, подниматься. После недельного неподвижного лежания, тело плохо слушалось, и с помощью мамы свесив ноги, девушка посидела некоторое время, чтоб адаптировать организм к вертикальному положению. Придерживаемая мамой, дочь поднялась на ноги, но из-за лёгкого головокружения на большее сил не хватило и она села снова на кровать.

— Ничего, ничего, — сказала медсестра, встретив вопросительный взгляд мамы больной. — Это нормально. Сейчас головокружение пройдёт и ей надо уже потихоньку вставать, тогда она быстрей начнёт поправляться. — Раиса Васильевна присела рядом с дочерью и, обняв её за плечи, прижала слегка к себе.

— Посиди чуток, наберись сил, — она погладила дочь по плечу.

Отдохнув минуту, другую, девушка снова приподнялась, но уже более уверенно и, опираясь на плечо мамы, сделала один шаг, затем другой, и медленной поступью пошла к двери палаты. Санитарка начала собирать постель, а медсестра сопровождала больную девушку с мамой к её новому месту.

Раиса Васильевна, успокоившись, что дочь пошла на поправку, решила ехать домой, там тоже накопилось не мало дел по хозяйству.

4

В одну из предвыписных ночей, Ольга не могла долго уснуть и рассуждая сама с собой обо всём, что произошло с ней за последнее время, в её памяти вдруг стали проявляться какие-то неясные фрагменты: не то труба, не то тоннель, по которому она движется, не чувствуя тяжести ног; светло-серое пространство, в которое выходит тоннель, переливалось заревом сверкавших бликов, а со всех сторон к ним текли людские ручейки; силуэт человека, перегородившего путь Ольге в это пространство… Она стала вспоминать подробности: «Это же мой дедушка! Как он здесь оказался?…Он же умер…?». Человек стал показывать ладонью назад, на тоннель. Ольга оглянулась и увидела на выходе из тоннеля, стояла знакомая фигурка пожилой женщины, в которой она без труда узнала нянечку из родильного отделения, тётю Маню. Она стояла и махала рукой, манила к себе. — «Тётя Маня…», — вырвалось вслух во сне девушки. В этот момент Оля проснулась вся в поту, сердце сильно колотилось, какая-то тревога и волнение беспокоили сознание девушки. — «Что это было? — мысленно спросила она себя. — Тётя Маня? Причём здесь тётя Маня? Почему она мне приснилась? Пять лет прошло…» — Больше до утра Ольга не сомкнула глаз. Она всё время думала о своём сыне, об Олеженьке: — «Где же он? Где его искать? Как он? С кем он? Как ему живётся? Мне даже не сказали точно, взяли ли его в какую-то семью или он где то в детдоме. Если в детдоме…? Разве это жизнь? Все чужие, мамы нет, есть чужие тётки, которые кричат, бьют,… Что я наделала? — Переносицу Ольги неприятно заломило, из глаз покатились слёзы. — А если его отдали в семью…? Ведь все, кто берёт детей в семью, конечно, не все плохие, есть и хорошие, берут, чтоб кому-то отдать своё тепло, свою душу. Хорошо, если с Олежкой так. Но, всё равно, так же в семью берут и собаку, и кошку, для души или как игрушку. Всё равно он там чужой, не родной. С мамой ему было бы лучше. А чем ты раньше думала, когда отказывалась? — упрекнула сама себя Оля. — А теперь голову ломаешь. Тётя Маня… При чём здесь опять тётя Маня? Почему я её вспомнила? Что-то она мне тогда сказала, какие-то слова, не болезненные, как все говорили, а горькие, но душевные. Кажется, что-то, вроде «Запомни одно, девонька. За свои ошибки в молодости, мы горько и тяжело рассчитываемся в старости». Да, точно! Я ещё до старости начала расплачиваться. Только б с ума не сойти. А, может она мне поможет, чем ни будь? Найти её, она ведь здесь работает, в этой больнице?!» — С этими мыслями Ольга не заметила, как на какое-то время забылась в коротком сне.