Попутчики. Рассказы

Валерий Бронников

Герои рассказов из настоящего сборника обыкновенные сельские жители, и не только сельские, но и коренные горожане, перебравшиеся жить в деревню, покинувшие по разным причинам город и ставшие обыкновенными сельскими жителями. Прототипы многих героев живут и ныне, не подозревая, что стали настоящими героями, о которых пишут книги.

© Валерий Бронников, 2021

ISBN 978-5-0053-3417-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Валерий Бронников родился 1 апреля 1949 года в с. Заяцкий Мыс на южном берегу Белого моря. По образованию инженер-механик по самолётам и двигателям, работал по профессии более 50 лет. Автор многих произведений прозы и стихов, а также детской литературы. Член творческого объединения «Вашка».

Попутчики

Банкет

— Колька, ты опять вчера на свидание ходил? — Моргунов вопросительно посмотрел на своего молодого напарника.

— Откуда ты знаешь? — огрызнулся Колька.

— Да уж знаю! У тебя весь живот чёрный. Ты днём трёшься о двигатель, а вечером прижимаешься этим животом к своей девушке. Одного только я не пойму: как с таким чёрным животом они тебя к себе подпускают? Ты бы его хоть раз в неделю отмывал в бане.

Живот у Кольки и в самом деле выглядел чёрным, как будто его кто-то специально измазал сажей. Сажей, конечно, живот никто не мазал, а Колька во время технического обслуживания двигателя прижимался к нему не рубашкой, а голым животом, втирая техническую грязь в свой живот. Вечером он переодевался и шёл так на свидание, не утруждая привести себя мало-мальски в порядок.

— А они меня все и так любят! — подумав, ответил Колька.

— Что и замечания никогда не делают?

— Не-а!

— Ну и девки пошли! — продолжал ворчать Моргунов.

А ворчал он не из-за грязного живота, а из-за того, что Колька после свиданий засыпал на ходу. Вот и сейчас он, делая вид, что работает, стоя на стремянке, дремал с открытыми глазами, да ещё умудрялся разговаривать с напарником. А то, что он дремал — это проверенный факт, так как производительности труда у него не усматривалось никакой.

Самолёт Ли-2 имел два двигателя. Вот левый двигатель и принадлежал Кольке, но получалось так, что всю работу за него выполнял напарник. Тем не менее, это не мешало жить дружно в маленьком коллективе. А всего в бригаде вместе с бригадиром семь человек.

Все семеро работали редко: кто-то всегда находился в отпуске или на больничном, или в командировке.

Подошёл бригадир и начал о чём-то перешёптываться с Моргуновым, интенсивно жестикулируя руками.

— Меньше, чем на чайник, не соглашайся, — крикнул вслед уходящему бригадиру Моргунов.

Несведущему человеку трудно понять, о чём идёт речь. А бригада, услышав последнюю фразу, заметно оживилась, как-то и работа пошла оживлённей. Даже Колька начал шевелить руками, вспомнив о своих непосредственных обязанностях.

Алюминиевый чайник десятилитровый всегда стоял в кабине экипажа. В этот чайник перед полётом наливали кипячёную воду для экипажа, чтобы в полёте кого-нибудь не замучила жажда. А центром внимания этот чайник становился, когда прилетал точно такой же Ли-2, но военный, выкрашенный в ядовито-зелёный цвет. Вот и сейчас такой самолёт стоял на стоянке, но к нему никто не подходил. Самолёту надо выполнить плановое техническое обслуживание. Козлом отпущения становился экипаж, который искал пути, чтобы с кем-нибудь договориться о выполнении работы. Обычно в таких случаях они находили начальника участка. Выше его обращаться абсолютно бесполезно. Ответ всегда один: «У нас много своей работы и помочь вам мы ничем не сможем!».

Начальник участка посылал их договариваться к бригадиру, но не к первому попавшемуся, а соблюдая негласную очерёдность.

Бригадир, помявшись, шёл советоваться с бригадой, так как рабочий день в таком случае продолжался до завершения «халтуры». Расчёт с экипажем всегда один — техническим спиртом, который на военных самолётах всегда имеется в противообледенительной системе.

В этот раз начальник участка указал военным на их бригаду. Дальше всё шло по обычному сценарию. Хоть небольшой торг и существовал, но единицей расчёта становился полный чайник спирта.

Основная работа после возвращения бригадира быстренько свёрнута и все силы брошены на зелёный Ли-2.

Даже Колька, вечно сонный и нерасторопный, окончательно проснулся и работал, как все. Колька технический спирт никогда не пробовал, как, впрочем, и ещё два члена бригады. Они ещё молоды и не успели познать все науки обыденной технической жизни. Воодушевлял на работу общий настрой. Все работали, поэтому также усердно работали и молодые ребята. Им очень интересно, чем всё это дело закончится.

Переработала бригада всего на два часа больше, дело близилось к завершению. Бригадир велел подготовить чайник так, чтобы он стал пустой и чистый. С этим чайником он вскоре отправился к военным в кабину самолёта. Вышел он оттуда с налитым до краёв чайником. Потом туда сходил начальник участка. Подробности беседы никто не знал, да и не принято как-то интересоваться чужими делами. Начальник участка вышел с лёгким румянцем на лице, как будто побывал в бане и ушёл по своим делам.

Через полчаса вся бригада отправилась по любезному приглашению Кольки в комнату общежития.

Все уселись в кружок за стол, началась торжественная церемония. Откуда-то взялись пустые бутылки, в которые бригадир разлил из рожка чайника спирт. Каждому члену бригады досталась одна бутылка. В алюминиевом чайнике жидкости осталось больше половины.

— Колька, стаканы у тебя есть? — спросил Моргунов.

— Найдём, — Колька извлёк три стакана, сходил к соседям и принёс ещё несколько штук.

Моргунов взял чайник и налил в каждый стакан грамм по пятьдесят спирту.

— Ну, что? За нас, за нашу работу! — произнёс он тост.

Никого не надо за столом упрашивать, все подняли стаканы и, не раздумывая, выпили. Колька не хотел казаться несмышлёным новичком. Он залпом выпил содержимое, стараясь не морщиться. Жидкость обожгла горло и скатилась во внутрь, почему-то сразу подействовав на мозг. В голове всё закружилось. Во рту остался привкус явного суррогата с запахом резины.

Колька улыбался. Ему стало как-то весело и непринуждённо. Он сидел на кровати и, улыбаясь, слушал, о чём беседовали старшие товарищи за столом. С этого момента он больше ничего не помнил.

О закуске, конечно, никто не позаботился. Спирт занюхивали чёрствым куском хлеба и запивали хорошо приготовленным чаем. Чего-чего, а чай Колька варить умел. Чайник он успел вскипятить и приготовить заварку в то время, пока все рассаживались за стол, показав своё гостеприимство.

Моргунов разливал всем поровну, никого, не обижая и не пропуская. Поэтому Колька, сидя на кровати, выпивал всё, что ему наливали. В чайнике почти не убывало. Застольный разговор предстоял долгий. Со стороны казалось, что Колька, улыбаясь, внимательно слушал говоривших. На самом же деле н давно отключился. Как гостеприимный хозяин он не ложился спать, когда у него находились гости.

Очнулся Колька утром на своей кровати. В комнате кроме него никого не было. Он долго пучил глаза и никак не мог сообразить, почему стены медленно вращаются. Колька попытался встать, но его сильно пошатнуло, он опять шлёпнулся на кровать.

На часах половина восьмого утра. В восемь он должен присутствовать на техническом разборе на своей работе. До работы пешего ходу не более десяти минут.

Колька заставил себя всё же встать и одеться. Процесс одевания в ватную спецодежду и меховые унты занял львиную долю времени. Он долго попадал ногой в штанину, затем другой ногой проделывал те же манипуляции. Если бы комната не вращалась, одеться он мог на ходу, а так нога всё время проскакивала мимо штанины, хоть он точно прицеливался. Когда штаны оказались одеты, долго не застёгивалась куртка. Колька и не стал её застёгивать, на это уже не хватило никаких сил. А когда он надевал унты, пришлось снова приземлиться на койку и помогать ноге попасть в раструб унта.

Кое-как облачившись, Колька, шатаясь пошёл на работу.

Молодой человек пришёл в ангар ровно в восемь часов, но не стал заходить в комнату для разборов, а направился в раздевалку и растянулся на цементном полу.

— Колька, опаздываем, — на ходу окликали его мужики.

— Я не пойду, — сказал Колька, — Я не могу даже шевелиться, идите без меня.

Так и лежал он на цементном полу. Пришла уборщица, подмела вокруг его мусор и больше никто не приходил.

Навестили его примерно через час.

— Ты как? — спросил Моргунов.

— Нормально, но встать не могу.

— Тогда лежи. Мы на разборе сказали, что у тебя заболел живот, так что не волнуйся. На работе тоже прикроем, только не застынь здесь совсем. На улице всё же минус двадцать.

Колька пролежал весь день. К концу смены он услышал, как открываются ворота, чтобы выкатить из ангара самолёт. Колька медленно поднялся и пошёл к своему самолёту, зная, что в него начальство теперь уже не заглянет. Он снова растянулся на полу, только уже в самолёте. Лайнер вместе с ним выкатили на улицу, опробовали двигатели, а когда пришла пора закрывать самолёт, его под руки вывели из самолёта и отвели обратно в общежитие. Члены бригады перепугались Колькиным состоянием больше, чем он сам.

Ещё сутки Колька лежал дома, у него наступил законный выходной. Стены комнаты уже не вращались, но тошнота подступала к горлу и на вторые сутки.

Ещё через день он снова пришёл на работу. В этот раз он на удивление выглядел выспавшимся и довольно неплохо.

Начальник участка его ни о чём не спрашивал. Он видел его на работе, и этого вполне достаточно. Зато коллеги, издеваясь над ним и радуясь, что их товарищ очухался, засыпали его вопросами:

— Колька, как выходные? На свидании был? А как твои невесты, не приняли тебя случайно за алкоголика? Живот отмыл или ложишься в кровать с таким животом?

Колька только улыбался и помалкивал.

Ему исполнилось всего двадцать лет. Вся жизнь у Николая Звягинцева впереди.

11.2012

Возвращение к жизни

Боль появилась внезапно, будто по затылку ударили кувалдой. Состояние совсем неважное — это Алексей чувствовал. Тридцатиградусная жара и постоянно надоедающий гнус доставляли немало неудобств. К этому надо добавить, что его слегка подташнивало.

Они вчетвером сидели на камнях и обедали. Алексею ничего не лезло в рот без аппетита. Он нехотя ковырял ложкой в банке рыбных консервов и через силу ел, зная, что раз подошло время обеда, он должен быть таким же голодным, как остальные. Он сел в сторонку на случай, если вырвет, чтобы не портить аппетит остальным рыбакам.

— Мужики, меня тошнит, возможно, вырвет, не обращайте на меня внимания, — на всякий случай предупредил он.

— Мы и не обращаем, — ответил Жора, — Аппетит вряд ли ты нам испортишь.

— Ты, наверно, перегрелся на солнце, вот и тошнит, — рассудительно заметил Василий Фёдорович, самый пожилой мужчина, которого все уважительно звали по имени и отчеству.

— Скорее всего — это последствия удара. Я, наверно, сотрясение мозга всё же получил.

— Полежи в тенёчке, пока без тебя порыбачим, всё пройдёт, — это сказал четвёртый, Андрей.

Перед обедом они наткнулись на пороге малой речки на отменный клёв хариуса. До этого как-то рыба клевала неохотно, а тут на пороге начали хватать приличные экземпляры, поэтому они и решили здесь остановиться. Пока двое занимались обедом, остальные продолжали удить рыбу.

Алексея вырвало, обед не пошёл на пользу. Его мутило, голова кружилась, состояние такое, что всё валилось из рук и ничего уже делать не хотелось: ни обедать, ни удить рыбу, ни сидеть.

Мужики с огромным аппетитом заканчивали обед хорошим чаем, переговаривались, шутили, и, казалось, на Алексея не обращали никакого внимания. Все их мысли заняты хорошим клёвом.

Боль расползлась по затылку. Через несколько секунд такой же удар произошёл спереди, как будто ещё раз ударили чем-то тяжёлым, но только спереди, в лоб. Создалось такое впечатление, что голову зажали в тиски и начали медленно их зажимать. Перед глазами плыли круги, в голове мутилось, тошнота усилилась. Алексей, чтобы никому не мешать, отошёл на несколько метров и лёг в траву лицом вниз, считая, что гнус так будет донимать меньше. Силы отмахиваться совсем иссякли. Но не тут-то было: в траве гнус навалился со всей силой, облепив все открытые части тела, прокусывая сквозь одежду. Для кровососущих наступило раздолье — человек лежал неподвижно, не махая руками, не шевелясь, и не делая никаких попыток стряхивать с себя насекомых.

Мужики, пообедав, снова закинули снасти. Они таскали хариусов одного за другим. Клёв не прекращался. Алексей слышал азартные возгласы:

— Тяни!

— Подсекай!

— Разгильдяй, кто так подсекает!

— Тащи его, я перехвачу.

— Кидай к тому камню.

— Я попробую на овода.

Все эти возгласы, долетающие до его больной головы, означали только одно, что все занимаются рыбалкой. Им нет никакого дела, что его заживо съедает гнус. Алексей встал, пошатываясь, перешёл на солнцепёк, в то место, где обедали. Гнус опять навалился, но на солнце хватал не так азартно, но и лежать на солнце под укусами кровососущих тоже нелегко. Алексею стало совсем плохо. Он снова встал, подошёл к мужикам и сказал:

— Как хотите, а я лягу в лодку. Рыбачить больше не могу. Меня надо везти домой, пока живой — это решение принимать вам. По крайней мере, если выключусь, не надо будет затаскивать в лодку.

Домой ехать никому не хотелось, настоящая рыбалка только началась. Все скромно промолчали, только возгласы стали редкие и вялые. Алексей сам заядлый рыбак и прекрасно понимал, что значит всё бросить и возвращаться. Заехать на малую речку, преодолевая неимоверные трудности, и вернуться ни с чем не очень большое удовольствие. Он стаскал в нос лодки пустые канистры, чтобы его не замочило водой снизу, и устроил на них ложе, затем надел на голову каску, лёг и укрылся с головой брезентовым чехлом, спасаясь от гнуса. Эти движения дались ему нелегко. Сейчас он лежал и хватал ртом воздух, которого ему явно не хватало. Помирать он пока не собирался, но не исключал возможности, что может потерять сознание. Здесь, в носу лодки, он никого не обременит. Лодка может двигаться и останавливаться в любое время, он никому не мешал. Медленно ползли тягучие мысли, прокручивалось в голове всё происшедшее за несколько дней.

По малым речкам он ездил и раньше. Обычно его напарник Василий Фёдорович. Вместе они, как говорится, съели не один пуд соли. Разница в возрасте более двадцати лет, но это им не мешало вместе рыбачить. Василий Фёдорович спокойный и уравновешенный, а Алексей, наоборот, азартный, работоспособный и ловкий. Вместе они единое целое и обладали всеми необходимыми качествами для маленького дружного коллектива.

В этот раз на рыбалку собрались вчетвером. Жора тоже не раз ездил с Алексеем, а Андрей оказался с ними случайно, изъявив желание половить хариуса. Вчетвером на одной лодке по мелководью не уехать, поэтому решили ехать на двух лодках, по два человека в каждой. Две лодки загрузили полностью: горючее, моторы, провизия на несколько дней, снасти, тара и много другой мелочи, без которой в тайге вдали от населённых пунктов не обойтись. До конечной остановки езды двадцать три часа, если ехать без остановок, но без остановок не бывает. В пути надо выделять время на сон, на преодоление порогов и препятствий, в результате путь занимает двое-трое суток. Первая ночёвка получилась через четыре часа пути в избе. Если на пути имелась изба, предпочтение для ночлега отдавалось избе. С палаткой лишние хлопоты, теснота и температурные неудобства. Дневной жар сменялся ночным холодом. Земля тоже отдавала холодом, не прогревшись, как следует, от зимней стужи. Здесь им предстояла смена более сильного мотора на слабый, способный везти по мелководью. Иногда лодка на перекатах буквально ползла на брюхе, задевая днищем дно речки.

Нехитрый ужин приготовили моментально. Вчетвером, не вдвоём, каждый выполняет определённую работу, ускоряя тем самым, процесс подготовки к ночлегу. Насытившись, улеглись все спать.

Утро выдалось безветренное и солнечное, на небе ни единого облачка.

— Быстро пьём чай и вперёд, пока не начала донимать жара. За день надо пройти хотя бы половину пути, — Жора был категоричен. Он из четверых самый опытный по преодолению таёжных речек.

Алексей стаскивал в лодки вещи, вынесенные накануне для ночлега. Андрей кашеварил. Василий Фёдорович занимался своей видавшей виды амуницией, рассматривая сапоги-бродни, удовлетворённо крякнув, стал обувать ноги.

Вскоре «нырнули» в устье речки, у которой ночевали. Ширина её в устье не более десяти-пятнадцати метров. Иногда речка сужалась так, что едва протискивалась лодка. Крутые повороты не давали управлять мотором. Стоящий на носу человек, шестом помогал направить нос лодки по наиболее глубокому месту. Вскоре пошли завалы. Вывернутые ветром с корнем деревья перегораживали речку, делая запруды и собирая на себя весь хлам, который несло по реке. Иногда русло на большом протяжении чистое, а иногда «поперечины» встречались через каждые сто метров. Встречая препятствие, лодки останавливались, и мужики по очереди перерубали топором стволы, делая узкий проход для лодки, а иногда лодка проходила под упавшим стволом. Пассажиры помогали ей пройти, немного подтапливая вниз. Эта бесконечная работа продолжалась непрерывно с перерывом для приёма пищи. Люди изрядно выматывались, но продолжали с упорством работать на солнцепёке.

Алексей стоял на носу лодки и шестом направлял её на самое глубокое место, а Андрей рулил, проползая лодкой по склизким, заросшим зелёными водорослями, камням. Зелёная тина то и дело наматывалась на винт. Приходилось останавливаться и очищать винт или менять шпонку, срезанную при ударе винта о камень. Эта изнурительная работа отвлекала от созерцания изумительного пейзажа по берегам речки. Густая трава набирала силу и вымахала по самым берегам почти в рост человека. В воде, ближе к берегу, росли зелёные лопухи, служившие хорошим ориентиром, показывающим глубину воды. На глубоких местах лопухов не видно, возможно они не доставали до поверхности воды. Часто встречались крутые коричневые щельи. Чтобы увидеть их верх, приходилось задирать голову. Высоко, на самом краю щельи, стройные красавицы сосны упирались в самое небо. Иногда из-за крутого поворота на самом берегу показывался лось или олень. Животные спасались в воде от жары и гнуса. Они обычно удивлённо поднимали голову, созерцая невиданное чудовище, которое движется по воде, да ещё и гудит. Постояв так неподвижно, животные гордо и не спеша, скрывались в лесной чаще. Всё вместе составляло живописный ландшафт, который встречается только в нетронутых человеком местах. Хариуса виднелось много. Шустрые рыбины веером уходили от носа лодки по сторонам, иногда плыли целым стадом впереди лодки, когда не попадалось глубоких ямок и некуда скрыться. Рыбаки только смотрели на убегающую рыбу, но не останавливались. Вся рыбалка намечалась впереди, когда лодки начнут спускаться самосплавом вниз по течению.

Показалась очередное поперечное дерево, нависающее над водой. Алексей быстро прикинул расстояние от дерева до воды и понял, что лодка не пройдёт, махнул рукой рулевому, чтобы заглушил мотор. Голоса из-за работающего мотора не слышно, поэтому заранее оговорены подаваемые сигналы. Андрей сигнал видел, но никак не отреагировал. Со своего места, с кормы лодки, ему казалось, что лодка пройдёт под деревом, а Алексей уже представлял, как дерево через несколько секунд начнёт сметать из лодки всё, что лежит наверху. Он интенсивно начал показывать, чтобы рулевой заглушил мотор, но мотор Андрей выключил только перед самым деревом. Лодка по инерции продолжала двигаться вперёд, почти не сбавив скорость. Алексей упёрся обеими руками в дерево, пытаясь остановить движущееся судно, но сил его явно недостаточно. Гружёная посудина, примерно с тонну весом, почти не замедлила своего движения. Руки не выдержали и подогнулись. Алексей быстро нырнул вниз, пытаясь уклониться от ствола. В ту же секунду он получил страшный удар по голове. Разогнувшись по другую сторону дерева, он руками схватился за голову, а ствол дерева сметал в воду всё, что лежало сверху гружёной лодки. Остановилось судно, когда дерево оказалось перед Андреем.

— Больно? — Андрей сидел бледный и напуганный, — Мне казалось, что лодка проходит под деревом.

Алексей стоял, зажав голову. Боль оказалась такой сильной и пронзительной, что он в первую минуту не мог вымолвить ни слова. Просто стоял и молчал, держась за голову.

— Больно не то слово, — наконец, вымолвил он.

— Ты ударился о толстый сучок. Как же ты оказался без каски? Всю дорогу не снимал, а тут, как назло, снял.

Алексей никакого сучка не видел. Сейчас он внимательно посмотрел на дерево и увидел толстый сук, который был в нижней части поперечного дерева, но несколько под углом, и ему стало понятно, почему он его не увидел. Сук скрывал ствол дерева, так как смотрел он почти сверху, и стало понятно, почему он, точно рассчитав нырок, всё же ударился головой.

Они выловили упавшие вещи и проехали под деревом. В это время подрулила вторая лодка.

— Что уж теперь, поехали, — Алексей махнул вперёд.

Он пощупал голову. На темени имелась ссадина, которая кровоточила.

Андрей завёл мотор, и лодка снова побежала по водной глади. Голова у Алексея гудела, но боль притупилась, стала не такой острой. «Пройдёт», — мысленно подумал он. Вскоре о происшествии забыли. Новые впечатления и новые трудности ждали за каждым поворотом.

Очередная ночёвка опять получилась в избе. Путники не знали, где она точно находится, и исследовали множество поворотов, похожих по описанию на нужный. Только поздно вечером, уже отчаявшись найти избу, они её неожиданно увидели. Уставшие и измученные, быстро организовав ужин, рыбаки уснули мёртвым сном. Алексей уснуть не мог. Нещадно болела голова. Боль он терпеть умел и относился к ней снисходительно, приспособившись её не замечать, но неожиданно для себя он обнаружил, что в натопленной избе ему не хватает воздуха. Алексей просто задыхался. Его напарники тихо посапывали и, судя по всему, ничто их сну не мешало. Он долго лежал, не шевелясь и пытаясь дышать глубже, но ничего не помогало. Алексей задыхался. Тогда он поднялся и приоткрыл немного дверь. Струя свежего воздуха его освежила, и он почувствовал, что дышать стало заметно легче. Алексей лёг прямо на пол, головой к двери, оставив в проёме маленькую щелку для поступления свежего воздуха. Через некоторое время он тоже уснул.

Утром, после обычных процедур, рыбаки стали готовиться к дальнейшему подъёму по порогам. Алексей ничего не сказал напарникам о своих ночных ощущениях, так как на плохой сон никто не жаловался, и никто не угорел. Он догадывался, что у него предположительно сотрясение мозга, но вслух об этом не высказывался. Когда отчалили, он, как обычно, работал шестом, рубил деревья, выполняя работу, как другие.

Весь день опять прошёл в обычных заботах. Бесконечные повороты реки, казалось, никогда не прекратятся. Добраться надо до места, где два ручья, сливаясь, образуют исток этой реки, то есть до рассох. Дальше для лодки пути не было. Ручьи очень мелкие, узкие и завалены упавшими деревьями. По слухам именно в этих рассохах отменно клевал хариус, но до них надо ещё как-то добраться. Никто там до этого не был и не знал, как они выглядят эти рассохи. Рыбаки упорно двигались вперёд, прорубаясь через завалы.

Наконец, речка кончилась. Лодка почти упёрлась в красную щелью, похожую на утюг. На левом берегу стояла полуразрушенная изба, а на правом имелся небольшой зелёный лужок, пригодный для разбивки палатки.

— Приехали! — Андрей заглушил мотор.

Вторая лодка приткнулась к берегу почти сразу.

— Рассохи! — Жора показал на два узких ручья, сливающихся в общее русло.

Алексей пошёл осматривать избу. Василий Фёдорович занялся костром. Рыбаки, забыв про усталость, оказались довольны, что добрались до места. Поиски хариуса по рассохам оставили до утра. Сейчас следовало основательно устроиться на стоянку. Пробыть здесь придётся, может быть, более суток, всё будет зависеть от клёва. Поднявшись на щелью, Алексей обнаружил тропу, которая уходила по середине щельи вглубь леса. Казалось, что тропа не принадлежит ни одной из рассох.

— Здесь тропа, — крикнул он сверху, — Завтра проверим, куда она ведёт.

Он набрал сухого валежника и спустился вниз.

— Ложимся спать, встанем пораньше и пойдём вверх по рассохам. Судя по рассказам, здесь хариус крупный и его много. Надо только найти тропу, по которой ходят рыбаки. Ловят рыбу по левой рассохе, тропа выводит прямо к нужным ямкам, — Жора поведал, что слышал от рыбаков.

— Наливай! — Андрей недвусмысленно смотрел на Жору.

Все рассмеялись, но мнение оказалось единое, настроение у всех приподнятое.

— Много не налью. Ходить завтра пешком. На такой жаре будет тяжело. Пострадавшему наливаю первому, — ответил Жора.

Ко сну в этот вечер рыбаки не торопились, отдыхали, пили до седьмого пота чай, делились впечатлениями, подшучивали над Алексеем, как он пытался головой пробить дерево. Улеглись в палатку. Палатку поставили на еловый лапник, чтобы мягче было спать и не так сильно отхолаживало от земли.

Алексей опять задыхался. Мужики уснули сразу же, как улеглись, а он не спал. Не хватало воздуха, чтобы дышать, хотя палатка хорошо вентилировалась свежим воздухом сквозь стенки. Алексей уткнулся лицом прямо в стенку палатки, дышать сразу стало легче. Его одолевали невесёлые мысли. Медицинской помощи в глухой тайге нет, а ему становилось не лучше, а, пожалуй, хуже. Домой вернуться они смогут, как минимум, суток через трое. Надо терпеть. Он лежал с этими мыслями, хватая свежий воздух через стенку палатки. Внезапно он услышал шаги. Отчётливые и неспешные шаги по траве приближались к палатке. Кто мог идти? Скорее это шёл какой-нибудь лесной зверь. Шаги приближались и остановились у самой палатки. Затем в стенку, у которой он дышал, что-то ткнулось и начало давить внутрь. Алексей отодвинулся тихонько от стенки, отвёл максимально в сторону руку и со всей силы ударил в то место, где палатка натянулась от внешнего воздействия. От палатки кто-то кинулся прочь, затрещав сучьями. Получилось, что Алексей набил морду неизвестно кому. Впрочем, он и рассчитывал на эффект внезапности. Любой зверь от неожиданности должен был покинуть чужую территорию. Так и получилось.

Он ворочался до середины ночи и, наконец, сон сморил и его.

Утром все с приподнятым настроением собирались на лов рыбы. Разделились по парам. Алексей пошёл с Жорой по найденной накануне тропе. Тропа через пятьсот метров разделилась. Одна пошла вдоль правого ручья, а другая повела прямо в лес. Они, долго не размышляя, пошли в лес, считая, что тропа идёт напрямик к вершине ручья.

Солнце поднималось всё выше и выше. Идти становилось труднее, так как тридцатиградусная жара давала о себе знать. Алексею было ещё труднее: ныла голова, одолевала какая-то слабость. Он заметно начал отставать, шёл далеко сзади. Миновав лес, они вышли на опушку. Прямо на тропе виднелось старое кострище, кто-то когда-то отдыхал и обедал. Дальше шло болото, высохшее от жары, шириной примерно километра полтора. Ручьёв или их признаков видно не видно. Решили идти по тропе через болото. Миновав болото, попали на сухой с белым мхом сосновый бор. По бору в разные стороны убегали колеи от машин. Куда дальше идти, совершенно неизвестно. Уставшие и измученные от жары, рыбаки решили возвращаться обратно тем же путём и выйти на один из ручьёв.

Потеряв половину дня, друзья пришли обратно к развилке тропинки, и зашли вверх вдоль ручья. Спустившись со щельи вниз, попали к самой воде правого ручья. Сразу увидели в воде в ямках плавающих хариусов. Разложив телескопические удочки, рыбаки принялись за основное занятие. Хариус клевал отменно, только надо всё время передвигаться, так как, выудив рыбу в ямке, снова начинались поиски следующей ямки с рыбой. Один рыбак удил, второй шёл дальше. Так они провели остаток дня, пока не встретились с напарниками, которые поднимались от устья ручья вверх. Обсудив свои успехи, поднялись на щелью и по тропе пошли к палатке, которая оказалась совсем рядом. Ручей, петляя, делал множество поворотов, иногда загибаясь в обратную сторону, поэтому путь по ручью казался очень длинным.

Предстояла очередная ночёвка. С утра решили проверить второй ручей, а уже потом спускаться по реке на лодках, но планам не удалось сбыться. Ночью разбудил разговор людей. Рыбаки вылезли из палатки и увидели других рыбаков. Оказалось, что они спускались по левому ручью из соседнего района и хотели направиться дальше вниз по реке пешком. После небольшого совещания ночные гости пошли обратно по другому ручью, а лодки после непродолжительных сборов отправились самосплавом вниз по течению.

Хариус клевал вяло, но изредка всё же клевал. Впереди всех удочку забрасывал Жора. Это почётное место он получил, как лучший рыбак. Так и сплавлялись до обеда, пока не наткнулись на порог с отменным клёвом.

Алексей мысленно прокрутил всё их путешествие. Он слышал, как напарники продолжали выдёргивать рыбу.

— Тяни по воде, не вытаскивай наверх. Так больше шансов, что не оборвётся.

— У меня всё время хватает, но обрывается.

Алексей слушал эти обрывки фраз, корчился от боли, но прерывать рыбалку у напарников не решался. Решение должен принять кто-то один, кто захочет везти его до дому. Он понимал, что одному водителю без вперёдсмотрящего управляться с лодкой будет очень трудно. Вниз лодка разбегается на течении по инерции, и на крутых поворотах будет врезаться в берег, а это чревато последствиями, вплоть до опрокидывания. Перспектива не очень приятная. Две лодки вместе вряд ли пойдут, рыбалка, по сути, только началась. Он лежал, стараясь не шевелиться, так боль переносилась легче. Под чехлом гнус сильно не донимал, и можно лежать спокойно.

Через некоторое время он услышал:

— Мужики, я поеду домой. Алексей не встаёт, значит ему плохо. Может ему и в самом деле нужна медицинская помощь.

Это произнёс Андрей. Рыбаки ещё не верили в случившееся, и не понимали всей серьёзности ситуации.

— Андрей, ты не торопишься? Полежит Алексей и всё пройдёт.

— Нет, я поеду. Как бы хуже не было. Вы рыбачьте, а мы тронемся в путь.

Андрей начал укладывать свои нехитрые вещи и готовить лодку в обратный путь.

Алексей ещё не знал, что в голове у него лопнули кровеносные сосуды. Кровь постепенно заполнила весь череп и стала сжимать мозг, а жара и физическая работа только усугубляли ситуацию. Не знали этого и остальные рыбаки.

Лодка отчалила, и они отправились в обратный путь по порогам. Только в этот раз лодкой управлял один человек. Алексей лежал неподвижно в носу лодки.

Андрей ловко управлял мотором, помогая изредка ногой или шестом отталкивать от себя препятствия. Он старался, чтобы лодка не ударялась носом о берега и поваленные деревья. Иногда всё же он не справлялся, и нос лодки утыкался в берег. Он видел, как Алексей высовывал ногу и помогал, отталкиваться от суши.

— Алексей, я справлюсь сам, ты лежи, — просил Андрей.

Алексей ничего не отвечал, но и не переставал отталкиваться до тех пор, пока лодка не начинала снова движение. Потом он опять затихал под чехлом. Иногда Андрей просто глушил мотор и его окликал:

— Алексей, ты живой?

Он не отвечал, так как говорить ему трудно, просто поднимал из-под брезента

вверх руку и опять опускал. Они снова продолжали движение.

Через много часов они добрались до дому. Алексей вылез из-под брезента, сел и произнёс:

— Вовремя ты, Андрюша, меня довёз.

— Сиди, я найду телефон, вызову «скорую».

— Мои вещи ты найдёшь куда сложить?

— Не беспокойся, я всё приберу.

Наступило воскресенье, выходной день. Скорая помощь подошла прямо к лодке. От предложенных носилок Алексей отказался, пошёл в машину сам. Его привезли на станцию скорой помощи. Медицинская сестра осмотрела голову, но ничего не нашла. Царапина успела зарасти.

— Сейчас иди домой, а завтра придёшь на приём к врачу. Сам передвигаться можешь?

— Ходить я не разучился, а вот наступит ли для меня завтра, я не уверен. Дома никого нет, я в отпуске. Меня обнаружат не сразу.

После этих слов его отвезли в больницу. Больница оказалась переполнена, свободные места отсутствовали. Его уложили в коридоре. По коридору взад-вперёд ходили люди: больные, посетители, персонал. Лежать здесь не очень уютно и беспокойно, но Алексей ни на что не обращал внимания. Боль заглушала все внешние факторы и заставляла думать только о ней. Медсестра сделала ему обезболивающий укол. Укол мало помог, но боль немного притупилась. Кушать он отказался, ему ничего не хотелось и подташнивало. Алексей лежал, не шевелясь. То, что он в больнице и под присмотром небольшое, но утешение. На него никто не обращал внимания. Алексей иногда вставал по необходимости, снова ложился и корчился от боли.

На другой день всё повторилось. Он лежал сам по себе. Доктора в этот день не было, поэтому лечения никто не назначал и к нему никто не подходил. Приглашали, правда, на обед, но он отказался. Только ещё через сутки появился доктор. Жизнь его резко изменилась. Откуда-то немедленно появилось место в палате. Засновали сёстры с капельницами, с уколами, с таблетками. Уколы от иглы для Алексея, как комариный укус, по сравнению с той болью, которая сидела у него в голове, он их просто не замечал. Лежал он в хирургическом отделении, поэтому специально для него пригласили невропатолога. Был назначен курс лечения, запрещено всякое хождение и даже сидение. Встал вопрос о транспортировке его в областную больницу. Алексей сделал свой вывод: раз ходить запретили, а естественные надобности справлять в кровати он не умел, пришлось отказаться от пищи. Пил чай и ел только то, что жидкое, но это всё потом, а вначале он просто ничего не хотел кушать.

Палата рассчитана на несколько человек, самый тяжёлый из них Алексей. Остальные хирургические больные, кто до операции, кто после. Правда, налево от входной двери лежал человек ему хорошо знакомый — он инвалид. Когда-то давно ему запускали в позвоночник шприц и повредили нерв, после этого нижняя часть тела стала неподвижна. После Алексея он находился в наиболее худшем состоянии, а звали его Александр Александрович. Он садился на кровати, разговаривал, ел, пил. Состояние его удовлетворительное. Александр Александрович, когда узнал обросшего Алексея, задал вопрос:

— Тебя с чем положили?

— Кровоизлияние, болит голова.

— Голова пройдёт, а у меня уже ничего не пройдёт.

Алексею разговаривать неимоверно трудно, поэтому он промолчал.

На следующий день пришёл доктор и объявил, что ему возьмут на анализ спинную жидкость. Алексей сразу представил своего соседа, сделалось тоскливо и неуютно. Доктору он ничего не сказал. Боль внутри головы такая, что ему уже всё равно, что с ним будут делать, а мысленно сказал: «Делайте, что хотите».

Зашёл Андрей.

— Андрей, ко мне заходили из милиции. Спрашивали, каким образом получил травму. Будут спрашивать, говори, что я сам виноват, не вовремя выпрямился под деревом. Лишние разговоры и детали происшедшего знать всем не обязательно.

На процедуру увезли в кабинет, положили боком на стол, и доктор начал свою неприятную процедуру. Игла никак не хотела заходить в позвоночник. Медсестра держала ноги, а хирург манипулировал с иглой. Наконец, игла стала входить между позвонками.

— Алексей, почувствуешь жжение в какой-нибудь ноге, сразу дай знать.

— Хорошо. Пока ничего не чувствую.

Он продолжал лежать погружённый в свои мысли. Вдруг его нога, как пружина мгновенно распрямилась и сжалась обратно. Медсестра, стоявшая у ног, улетела в угол палаты. Алексей сам ничего не успел понять. Кажется, доктор задел нерв, и нога самопроизвольно сработала. Медсестра снова встала у ног, но уже с опаской. Алексей подумал, что она, наверно, ударилась очень больно, но сестричка мужественно продолжала выполнять своё дело, молча и не жалуясь.

Александр Николаевич наполнил шприц. Алексей ничего не видел, но по гробовому молчанию и переглядыванию медсестры с хирургом понял, что дело плохо. Шприц оказался полон крови.

— Сейчас тебе станет легче, — доктор поменял у шприца ёмкость и стал выкачивать жидкость снова. Наполнив несколько шприцев, он вытащил иглу.

Необходимость транспортировки его в город отпала сама собой. Везти нельзя, особенно на воздушном транспорте, где большие перепады атмосферного давления.

Алексею после процедуры и в самом деле стало легче. «Тиски» ослабили свой захват. Боль стала не такой невыносимой. Его снова увезли в палату.

Через некоторое время боль опять стала прежней. Он лежал неподвижно, стараясь не тревожить голову и закрыв глаза, чтобы не моргать. Проходили дни за днями. Его постоянно кололи, но ничего не происходило. Боль не отпускала, выматывала своим постоянным присутствием, отбирала последние силы.

Приехала жена с полуторагодовалым сыном, навестили его в больнице, но Алексей старался отправить их сразу домой, так как разговаривать не имел сил, а держать их возле себя, заросшего щетиной и постепенно ставшего похожим на скелет, обтянутый кожей, не имело никакого смысла. Он иногда щипал себя за мышцы ног. Там, где обычно кожу нельзя было ухватить, она свободно оттягивалась двумя пальцами. Создавалось такое впечатление, что мясо под кожей исчезло. Сознание его не покидало, и он терпел своё состояние круглосуточно, иногда проваливаясь в недолгий сон и просыпаясь опять всё от той же постоянной и невыносимой боли. Привыкнуть к ней никак нельзя. Постепенно он не смог шевелить даже глазами, так как эти движения тоже давались мучительно.

Однажды утром, когда в очередной раз пришла Зинаида Ивановна, врач невропатолог, он перестал поворачивать глаза вслед за её молоточком, сказав про себя: «Делай, что хочешь, но я шевелить глазами не буду». Он смотрел в одну точку сквозь доктора, ни на что не реагируя, но всё понимая. Она убежала и через пару минут вернулась с медсёстрами, которые воткнули ему очередную капельницу и несколько уколов. Алексей так же не реагировал на их присутствие и так же молча сказал: «Делайте, что хотите». Вероятно, доктора подумали, что он без сознания, но он всё ощущал и понимал, однако приходилось терпеть нестерпимую боль.

Однажды, вспомнив маленького сына, который ещё плохо узнавал отца, у Алексея потекли слёзы. Нет, он не плакал, они потекли из глаз сами по себе. Ему стало очень неприятно сознавать, что маленький сын может остаться без отца. Надежды на выздоровление у него не оставалось, хотя и умирать он пока не собирался, лежал и терпел, надеясь на улучшение. И оно наступило. Примерно через месяц ему стало немного лучше. Боль была уже не во всей голове, а только в левой её половине. Он всё так же лежал небритый, заросший щетиной, худой и измученный.

Утром пришла медсестра Люба и сказала:

— Ну, чего разлёгся, как старый дед? В следующий раз приду, чтобы был побрит и выглядел, как жених.

Алексей попросил жену, чтобы принесла электробритву, долго и утомительно сбривал всё, что наросло за месяц. Ослушаться медсестру он не посмел. Слишком много они вокруг него крутились и вытаскивали с того света. На следующее утро он лежал гладко выбритый и помолодевший.

Дело пошло на поправку. А ещё через несколько дней ему разрешили садиться в кровати. Алексей давно ждал этого момента. Он сел на кровати, посидел, но ему не терпелось подняться на ноги — это он и сделал, но тут же обратно упал на койку. Тысячи игл вонзились в щиколотки ног. Таких ощущений он просто не ожидал. Оказалось, что ноги его не слушаются и не хотят держать тело. За месяц лежания Алексей не только разучился ходить, но и стоять. Немного отдохнув, он повторил попытку, но уже не сразу, а медленно привставая на ноги. Щиколотки снова начало нестерпимо колоть, но он терпел и, постепенно встав на полную ступню, постоял так несколько минут. Впереди предстояло ещё одно испытание — учиться ходить. Это испытание более приятное, он к нему стремился и не боялся преодоления возникших трудностей.

На следующий день он поднялся и, держась за всё, что попадало под руки, вышел в коридор. С этого дня Алексей стал усиленно питаться и набираться сил.

Голова продолжала болеть, но боль не казалась уже такой нестерпимой. Он жил своей жизнью. К нему доктор подходил на обходе только формально, так как всё, что можно было сделать, сделано. Остальное должно доделать время. Алексей стал уходить во время обхода из палаты, чтобы не ставить в неудобное положение доктора. В палате достаточно других больных с ранами, переломами, которым нужны необходимые перевязки и уход.

Он стал замечать, что исчезла память. Алексей видел людей, которые приходили, отлично знал, что их знает, но никак не мог вспомнить, как их зовут, ни фамилии, ни имени-отчества. Знал он только тех, кто его лечил, да узнавал жену, которая приходила почти каждый день. Остальные люди выпали из памяти. После определённых усилий он кого-то вспоминал, но ненадолго, вскоре имена и фамилии опять забывались. Эту проблему с памятью он обнаружил, когда стал выходить из палаты и встречать людей, которых не видел во время болезни, но которых хорошо знал ранее.

Алексей сильно переживал. Потеря памяти означала автоматически и потерю работы, которую он терять никак не хотел. Раз дело пошло на поправку, значит надо жить полноценной жизнью, а не влачить жалкое существование. Он пристроился к группе выздоравливающих, которые коротали время за картами. Запоминание карт во время игры, значительно развивало память. Алексей никому этого не говорил, но в карты играл до тех пор, пока имелись желающие составить компанию.

Частички памяти возвращались, но очень медленно. Его работа требовала отличных профессиональных знаний, умения владеть множеством цифр и названий, обладать анализом и умением применять знания на практике, а самое главное он обучал других людей, и это обуславливало то, что он должен стоять не в одном ряду с другими, а быть на ступеньку выше.

Сейчас же Алексей сознавал, что не может не только обучать, но и владеть элементарными навыками. Все цифры и знания выпали из памяти, как ненужный мусор. Он сделал простой вывод: не надо пытаться вспомнить всё сразу, а сосредоточить тренировку памяти только на профессиональных знаниях. Так будет легче вернуть утраченные навыки.

Наконец, наступил день, когда ему разрешили покинуть стены больницы. Голова по-прежнему болела, но боль не выглядела такой нестерпимой, как ранее. Он к ней привык и терпел её, как часть самого себя. Доктор на работу не выписал, а дал достаточно времени для занятий домашней трудотерапией, чтобы набраться сил и привыкнуть к обычной жизни. Ему запретили находиться на солнце, париться в бане и летать на самолёте, а без последнего он просто не мог находиться на работе. Он доктора выслушал, но с первого же дня стал нарушать запреты, привыкая к повседневной полноценной жизни. Ущемлённым в правах и с ограниченными возможностями он не хотел быть.

На работу его выписали без ограничений, но Алексей понимал, что без достаточной памяти он долго не продержится. Поэтому он не стал кривить душой и перед аудиторией прямо заявил:

— На сегодняшний день я знаю меньше вас. Будем учиться вместе на равных. При обучении я буду заглядывать в книгу и уточнять цифры, которые забыл, но постараюсь через некоторое время обходиться без книги.

Возражений не последовало. Так и учились вместе, но Алексей через некоторое время действительно перегнал своих учеников. А с полётами он решил очень просто. Вопреки наставлениям доктора, он в первые же дни работы выписал командировку и полетел по билету пассажиром. Пассажиром лететь, как гражданин, он имел полное право. Полёт, длившийся сорок минут, он перенёс с трудом. Голова гудела, подступала тошнота. Ему становилось муторно и очень тяжело. Едва досидев до конца рейса, Алексей думал, что обратно вернуться не сможет. Но обратно он улетел точно так же, как и вперёд. Страшного ничего не случилось, но он убедился, что летать на самолёте можно, только надо привыкнуть. Через некоторое время он уже переносил полёты не так тяжело и мучительно, никому не жаловался и не говорил о своих ощущениях, просто выполнял свою работу.

Постепенно к своему состоянию он привык. Когда в очередной раз настала пора проверять работу двигателя в полёте, он, как ни в чём не бывало, пришёл в санчасть на медосмотр.

— А как же Вы полетите? — удивлённо спросила дежурная медсестра.

— Точно так же, как много раз раньше, — не задумываясь, ответил Алексей.

— Но Вам же, вероятно, полёты противопоказаны?

— У меня есть медицинское заключение, что я выписан на работу без каких-либо ограничений.

— Я сомневаюсь, — сестра, тем не менее, разговаривая, начала проверять давление и пульс.

— Вы проверяйте, что надо и, если нет противопоказаний, придётся меня отпустить с миром.

— У Вас повышенное давление.

— Вы же знаете, что оно у меня всегда такое и не отличается от того, которое имелось до болезни.

— Да, оно такое же, — заключила медсестра.

Все аргументы оказались исчерпаны.

Получив положительное заключение, Алексей пошёл к самолёту. На самом деле он волновался. Хоть и проверил себя в полёте пассажиром, надо выдержать и этот полёт, иначе дорога для полётов ему будет закрыта.

Знакомый звук двигателя отвлёк от посторонних мыслей. Дальше начиналась обычная работа, и он переключился на фиксацию параметров двигателя, показания приборов и многое другое, что проверяется в контрольном полёте. Работа проходила в обычном режиме. Самочувствие у него не идеальное, но терпимое. Он старался не отвлекаться на самого себя, и всё внимание отдавал приборам. Если не считать некоторого дискомфорта, полёт закончился привычно.

С этого дня Алексей больше не делал себе никаких скидок и ограничений. Голова, конечно, болела, иногда мучительно долго и сильно, но он не подавал виду и на работе старался быть таким же, как все. Только дома, когда приходил с работы, позволял себе расслабиться. Заключалось это в том, что он ложился на диван и лежал так, не шевелясь, часами, пытаясь унять надоевшую головную боль.

Сделал Алексей себе существенное ограничение — перестал пить водку и другие спиртосодержащие жидкости. Никто ему это не запрещал и не ограничивал, но он знал, что употребление водки ни коим образом не способствует развитию памяти, а, наоборот, только усугубляет этот процесс. Данное себе обещание Алексей с честью выдержал. Спиртные напитки не употреблял ровно три года. Поначалу трудно приходилось находиться в компаниях, где упрашивали принять хотя бы рюмочку, но постепенно все привыкли к тому, что он не пьёт, и перестали предлагать выпивку.

Рыбалку Алексей не забросил. Продолжал жить полноценной жизнью, управляясь с тридцатисильным подвесным мотором, рыбацкими снастями и походной жизнью. Иногда у него это получалось лучше, чем у здоровых рыбаков.

Наступила очередная весна. Как-то Василий Фёдорович предложил:

— Ну что, за хариусом поедем?

Отказаться Алексей не мог:

— Поедем!

Подходила пора летних белых ночей. Солнце почти не скрывалось за горизонтом. На улице тепло. Зеленая листва распустилась в полную силу, свежая трава лежала густым зелёным ковром. Вода в реке убыла до летнего уровня. Пришла самая пора для лова хариуса в глухих таёжных ручьях.

2008 — 06.2009

Гармошка

До Губистой лететь долго. Ан-2, надрываясь, тарахтел в морозном воздухе. Тридцатиградусный мороз сковал всё обозримое пространство в единый монолит. Звук мотора такой, как будто винт с большим трудом разрезает густой морозный воздух.

Сообщение поступило накануне — два самолёта столкнулись на стоянке. Как там и что произошло, можно только гадать. Теперь главная задача — перегнать самолёты из морозной заснеженной тундры до Мезени, пока не остыли двигатели. Если они остынут на таком морозе, потом оживить их потребуется много времени и сил, да и средств тоже, чтобы доставить подогреватель воздуха. А чтобы перегнать самолёты сейчас, требовалось их осмотреть, составить акт и только тогда принимать решение, можно перегонять или нет.

Один самолёт принадлежал Второму авиационному отряду, а второй с местного авиапредприятия.

Два инженера и один техник сидели в пассажирской кабине в тёплых шубах и унтах. Даже в такой верхней одежде мороз проникал внутрь. Время от времени люди зябко поёживались. С собой они взяли только набор инструмента да материал для подклейки обшивки, надеясь втайне, что повреждение небольшое.

Они уже в пути узнали, что самолёт Второго отряда с комиссией ещё не вылетал. Так уж в авиации принято, что свои грехи расследует своя комиссия. В данном случае, когда два самолёта с разных предприятий, ожидалось прибытие двух комиссий.

Светлого времени зимой мало. Всю работу надо выполнять быстро, чтобы успеть улететь обратно. В тундре гостиниц экстракласса не водится и для гостей место не предусмотрено. Ночевать, конечно, на улице не оставят. Есть домик у рыбаков, но там и так тесно. Четыре экипажа и прибывшие специалисты — это полтора десятка человек, получится не просто тесно, а сверхтесно.

Самолёт, как назло, будто завис в воздухе. Двигатель работал, а движения не ощущалось. Внизу белая простыня снега, а вокруг мутный белый воздух, искрящийся мельчайшими снежными пылинками.

Наконец, экипаж убавил обороты двигателя, и самолёт пошёл на посадку. Он мягко коснулся полосы, даже не полосы, а общей белой поверхности, помеченной по размеру полосы вешками из кустиков. Пассажиры прильнули к окнам, не терпелось увидеть степень повреждения. И увидели: самолёты стояли рядом, у местного лайнера повреждена только законцовка верхнего крыла, а у другого самолёта треть верхней плоскости собралась в гармошку. Экипажи обеих воздушных судов выстроились, как на параде и, в свою очередь, пытались разглядеть, кто прилетел. Начальник технической службы инженер Кузин пошутил:

— Смотрите! А наш-то самолёт оказался крепче, только слегка поцарапан!

Все понимали, что это только шутка. Даже со стороны заметно, что ударились самолёты не слабо, и надо проверять силовые элементы перед тем, как готовить свой самолёт к перегону.

— Как же вас угораздило? — спросил Кузин экипаж, когда все члены комиссии выскочили из самолёта.

— Стали расходится бортами, места около груза мало, поднялась снежная пыль, и не рассчитали, неправильно оценили расстояние между самолётами, — пояснил командир самолёта.

Экипаж Второго отряда стоял в сторонке и молчал. Инженер Синицын сразу полез на плоскость вскрывать обтекатель, чтобы осмотреть место крепления плоскости к фюзеляжу, а техник занялся другими мелкими делами, готовил инструмент, клей и материал для ремонта повреждённого участка, хотя все видели, что самолёт можно поднимать в воздух и так.

Экипажи отошли в сторонку и делились впечатлениями, поглядывая в ту сторону, откуда должен прилететь самолёт со второй комиссией.

Инженер Синицын сидел на плоскости и размышлял: «Мы-то, скорее всего, улетим, а что же коллеги будут делать со своей „гармошкой“, которую на месте никак не исправить? Надо менять плоскость».

Мороз всё крепчал, сгущались сумерки. Наконец послышался отдалённый звук самолёта. Через несколько минут он сел, подрулив к трём остальным. Когда снежная пыль осела, все увидели прибывших людей. Из лайнера вышли несколько человек, подошли, поздоровались и направились к своему самолёту.

Синицыну стало интересно, просто с профессиональной точки зрения, какое же решение они примут? А они не принимали никакого решения. Главный специалист, но не главный в комиссии, подошёл к плоскости, посмотрел на неё снизу вверх, улыбнулся и сказал:

— Поехали!

Прибывшие, как будто, только и ждали этой команды, сели в повреждённый самолёт и взмыли на своей «гармошке» в воздух. Следом поднялся самолёт, на котором они прилетели.

Оставшиеся специалисты молча смотрели на это представление. Затем все засуетились. Кузин отпустил свой исправный самолёт, а остальным велел сворачивать все работы. В общем, дело уже к этому и шло. Открытые лючки были закрыты, а обшивка так и не доклеена. Клей на морозе никак не хотел клеить, он замерзал и полотно вместе с клеем примерзало к обшивке. Вскоре воздушное судно взмыло в воздух и взяло курс на Мезень, где имелись мало-мальские условия для ремонта, подогреватель и человеческие условия для проживания.

На другой день Главный инженер управления делал разнос:

— Как вы могли на неисправном самолёте подняться в воздух?

Кузин, привыкший к таким вещам, спокойно отвечал:

— Поднялись и прилетели. Что тут такого? Победителей не судят.

— Почему разрешения не спросили?

— Спросить мы могли только запиской с пролетающей куропаткой. Другой связи там нет!

А в целом все в душе оказались довольны, что в Губистой никто не остался. На сколько бы потом затянулось всё дело с ремонтом, неизвестно.

Полярная тундра, свидетель всего произошедшего, хранила своё безмолвие.

Голос из преисподней

Речка Комша довольно узкая и мелкая. Это весной, когда она наполняется водой, становится большой и грозной, бурливой и с быстрым течением, а сейчас, в августе, про такие речки говорят: «Курица перебредёт!» Река Комша впадает в другую реку, более широкую и глубокую, таёжную Ёжугу, по которой можно ездить и на моторной лодке. Вот туда-то Славка и уехал поискать малину. Собирался он, конечно, не туда, а просто поискать ягод, но пока искал, добрался на своём «ИЖаке» до Комши. Проехать туда на двухколёсном мотоцикле не трудно, так как по левому берегу Ёжуги до самой реки Мезени тянулся заливной луг, а по лугу наезжена дорога, по которой ездили сенокосные бригады, а потом по ней же вывозили сено. Дорога, конечно, не асфальт, но для мотоцикла вполне годилась. Ягоды Славка нашёл недалеко от устья Комши, метрах в трёхстах. Он ползал по кустам малины, выискивая самые крупные и спелые ягоды.

Когда Славка огляделся по сторонам, то увидел, что с юга наплывает большая чёрная туча. Стало ясно, что приближается гроза. Туча зависла где-то далеко на горизонте, но приближалась быстро. Уходить от ягод не хотелось, он решил продолжить своё занятие. Славка прикинул, что даже мокрый он на своём «ИЖаке» быстро домчится до дома. Грозу можно переждать где-нибудь в укромном месте. Грозовой дождь — он не долгий, ливанёт хорошо, но потом быстро пройдёт. Такое в его недолгой жизни случалось не раз, что приходилось дождь где-нибудь пережидать. Он даже присмотрел большой развесистый куст на самом берегу реки. Когда решение оказалось принято, он спокойно продолжил собирать малину.

Туча надвигалась. Природа замолкла, даже комары перестали пищать. Установилась какая-то гнетущая тишина. Со стороны тучи появился лёгкий ветерок, который крепчал с каждой минутой. Зашелестели, заскрипели деревья. Ветер прошёлся по высокой, выросшей на некошеном лугу, траве, примял её, зашевелил, зашелестел малиновыми кустами и, пока приятно, освежил лицо. Славка прошёлся по лицу руками, отгоняя последних комаров. Упали первые тяжёлые и холодные капли дождя. Юноша быстро перебежал в присмотренное убежище. Слава знал, что под деревьями во время грозы прятаться нельзя, но ему очень уж не хотелось мокнуть, да и куст, под которым он прятался, намного ниже, стоящих невдалеке, деревьев — это сводило попадание молнии к минимуму.

Не успел он устроиться, как увидел, что сверху по реке спускается деревянная лодка с двумя мужскими фигурами. Мужики, не спеша, толкались деревянными шестами. Лодка довольно быстро продвигалась вперёд. Начавшийся дождь явно им не на руку. Лодка остановилась и, надо же такому случиться, как раз под берегом у куста, за которым прятался Славка. Из куста не видно, что делают пассажиры, но, надо полагать, они каким-то образом прятались от сырости. Вероятно, они знали, что устье речки находится совсем рядом, и не продолжили путь домой. Внизу под кустом на воде слышно шевеление, кряхтение, возгласы: «Причаливай!», «Держись за куст!» и, наконец, всё стихло. Люди пережидали дождь каждый в своём укрытии.

— Наверно, скоро пройдёт! — раздался из-под берега возглас.

Славик был с чувством юмора и оказался в нужное время и в нужном месте. Решив подшутить над мужиками, он громко сказал:

— Нет, не пройдёт!

Такого эффекта от своей шутки он не ожидал. Лодка стремительно отчалила от берега и понеслась вниз по реке. Шесты в руках мужиков замелькали с удвоенной частотой. Через несколько секунд лодка скрылась за поворотом.

Что подумали мужики — этого не знает никто и, наверно, никто никогда не узнает.

А дождь вскоре прошёл. Гроза отгромыхала и удалилась восвояси. Выглянуло солнце. Бродить по сырым кустам желания у Славки не возникало. Виновник испуга у пассажиров лодки отправился домой на своём надёжном ИЖаке.

Два дня из жизни Матёры

Можно сказать, что машина остолбенела: ехали-ехали себе, не доехали всего каких-то триста метров и на тебе — встречают! Поэтому машина и встала, как вкопанная. Справа стоял Сергей и что-то говорил, не дожидаясь, когда в машине откроется окно, а слева, между забором и машиной стояли две женщины в обычной дачной одежде с орудиями труда в руках, приветливо улыбаясь. Водитель открыл дверцу. Говорили все разом: продолжал говорить Сергей справа, а слева говорили женщины и водитель, поскольку тоже сидел слева.

— Володя, ты почему сегодня один? — спросила одна из женщин водителя.

— Я не один, все места в машине заняты, а Наталья сегодня на работе, — ответил водитель.

После всех приветствий и дежурных вопросов, машина, наконец, поехала дальше, до затейливо разрисованной дачи, стоявшей на самом пригорке. Дом виден с любого места Матёры. Остальные дома жили большим сообществом, теснясь и кучкуясь, а дача Володи стояла обособленно, несколько в стороне за небольшим полем. Правда, и за его дачей стояли несколько домов, но они находились за заросшим оврагом и скрывались за редкими деревьями, через которые едва просматривались причудливые крыши и стены. А если учесть, что календарная весна заканчивалась, то понятно, что из-за распустившихся листьев на деревьях, почти совсем ничего не видно. Через некоторое время маячивший по хозяйству Сергей тоже исчез, и деревня казалась вымершей.

Надо сказать, что баня, принадлежащая одной из дач за оврагом, стояла вплотную к деревянному забору Володиной дачи. Как она туда прилепилась на таком удалении от родного порога, стоит только догадываться. Таковы причуды местных архитекторов, решивших построить баню у чужого забора.

Две девочки примерно одного возраста, одиннадцати лет, по приезду сразу выскочили из машины и скрылись в потаённых уголках дома. Ещё бы, половину дороги они спали, а теперь, выспавшись, спешили растратить свою накопившуюся энергию.

Взрослые: хозяин дачи и Николай, сразу принялись за работу, которой не видно ни конца, ни края.

Вскоре появились две женщины с маленьким ребёнком. Они материализовались из зарослей оврага и гуляли вокруг забора, не решаясь или стесняясь зайти вовнутрь, искоса поглядывая на приехавших соседей. Вскоре им надоело мерять шагами землю вокруг забора, они удалились на почтительное расстояние, а потом и вовсе скрылись в тех же зарослях у оврага.

Девочки, Маша и Алина, нагулявшись и поужинав, полезли на чердак в свою маленькую комнатку готовить постель для ночлега и укладываться спать. На самом деле они только делали вид, что соблюдают режим, а сами, когда остались наедине, уткнулись в компьютер и стали смотреть мультики, болтая без умолку и делясь эпизодами своей нелёгкой девчоночьей жизни.

Николай и Володя после работы уселись пить чай, не забывая пропускать между стаканами чая по стопке с устатку.

Матёра жила своей вечерней жизнью. Дачники прятались в огороженных дачах, занимаясь накопившимися за рабочую неделю хозяйственными делами, а кто жил здесь постоянно, у тех дел ещё больше, так как они не копились, а возникали просто из ниоткуда.

Николай рассказывал:

— Было это ещё в годы строительства коммунизма. Наше авиационное предприятие работало, как челнок в огромной машине. Мы тоже не ленились и трудились от зари до зари, но иногда и отдыхали. Как раз подошло время весенней охоты, и все подгадывали получить накопленные отгулы в нужное время. А тут ещё с управления позвонили и сообщили, что намечается инспекторская проверка, но намекнули, что едут только охотники. Отгулы нам дали, как будто начальство только и ждало, чтобы их выдать.

— Только готовьте транспорт и везите начальников куда-нибудь подальше, чтобы тут не путались под ногами, — сказал наш непосредственный начальник.

Подготовка много времени не заняла. Остался не решён только один вопрос: сколько брать водки? Посовещавшись с приехавшим начальством, решили, что пол ящика вполне хватит. Сильно пьющих людей не имелось, а для открытия охоты такого количества вполне хватало. Всего набралось пять человек: двое проверяющих и три местных. Решили ехать на двух лодках, во-первых, более безопасно, а во-вторых, набралось немало имущества, включая тяжёлые боеприпасы.

На реке только-только прошёл ледоход. Лёд по-прежнему плыл не очень густой, но, временами, с огромными белыми полями. Имелись и заторы, но никто не мог сказать, где они есть и сколько их на пути.

— Мы, с моим тёзкой, водители опытные, — продолжал Николай, — Поэтому вопросов по поездке до пункта назначения не возникало. При хороших условиях до места всего час езды. Мы проехали, огибая льдины, ненамного дольше. Пока располагались, топили печь, грели чай, накрывали стол, наступил вечер, а с ним всё вокруг накрыл туман, да такой густой, что в пяти шагах ничего не видно.

Всем стало понятно, что открытие охоты откладывается на неопределённое время. Застолье стало неторопливым, основательным и с долгими разговорами о разных случаях на охоте и на рыбалке. С хорошей закуской водка шла очень даже неплохо. В самый разгар пиршества услышали звук мотора.

— Кого это чёрт несёт в такой туман? — спросил сам себя мой тёзка.

Всем понятно, что без ориентиров, в таком густом тумане мог ехать только самоубийца. Лодка подошла к берегу точно у избы. Из неё вышел довольно пьяненький мужичок, обитатель деревни, которая располагалась на другом берегу, примерно в километре. Проехать напрямик никак нельзя, на пути располагались речные острова, полузатопленные вешней водой. Мы только диву давались, как он в таком состоянии и в тумане их объехал и приехал точно к избе.

Мы-то считали себя совершенно трезвыми, хотя, если рассудить, со стороны мы могли выглядеть тоже пьяными.

— Пить будешь? — сразу спросил я.

— А чего, буду, — он не задумался ни на секунду, а мы в это время подумали, что места в избе всем хватит.

После второй стопки мужик вышел, а затем мы услышали, как завёлся мотор, и лодка отъехала. Через минуту его мотор заглох где-то в тумане.

— Надо мужика выручать, — проговорил я и вышел из избы.

Следом за мной вышли все на кромку берега.

Я занёс якорь, приготовил вёсла и начал готовить мотор к запуску. Мне очень был нужен напарник, но таковой не объявился. Мужики только посетовали, что ехать в туман бессмысленно. Я завёл мотор и оттолкнулся от берега. По кромке береговой линии взял направление в сторону заглохшего мотора. Его я увидел. Лодка начала вырисовываться из тумана, но в это время и у меня заглох мотор, что явилось полной неожиданностью. Какие-то секунды наши лодки плыли вниз по течению к приближающемуся затору — это стало понятно по усиливающемуся шуму воды, а потом мужик завёл свой мотор и опять скрылся в тумане, даже не попытавшись, ко мне приблизиться.

Мне повезло в том, что неисправность я нашёл очень быстро. Оказалось, что закончился в баке бензин. Буквально за секунду я переткнул баки, подумав, что горячий мотор будет завести не просто. Мотор, вопреки моим мыслям, завёлся сразу. Я быстро включил скорость и развернул лодку от грозно шумящего затора в туман, вверх по течению. Избу я обнаружил быстро и причалил к берегу.

Николай замолк, а Володя сказал:

— Хорошо, что всё так закончилось.

— Я не мог бросить мужика в беде, тем более, что мы сами ему наливали водку. Как бы он управился в заторе, ещё неизвестно, а так совесть у меня осталась чиста. А то, что он меня не выручил, так это уже ко мне не относится.

— А потом-то вы охотились? — спросил Володя.

— Потом охотились, а пока стоял туман пили водку. Туман развеялся только на второй день к обеду. У нас как раз запасы «горючки» стали кончаться. Когда выглянуло солнышко, мы переехали на середину реки, на большущий остров, примерно, полкилометра на километр. Кое-где торчали кусты, а так, в основном, чистый луг. Мужики сразу же разбрелись по острову, а я решил, что рыбы я наловлю быстрее, чем настреляю гусей и поехал вокруг острова искать место для сетки, которая предусмотрительно взята с собой. Место без течения я не сразу, но нашёл. Один поставил сетку и только после этого взял в руки ружьё. Через один час я поехал посмотреть, как стоит сетка и заодно оттрясти мусор. В сетке сидела приличная щука. Так я и ездил смотреть через каждый час и за семь часов выловил семь щук. А к обеду у нас пара щук уже имелась. Кроме меня за обедом никто ничем не похвастал. Гуси летали, но как-то вяло и высоко. После обеда опять все разбрелись, договорившись собраться часа через три на вечерний чай.

Когда подошло время, собралось только четыре человека. Не пришёл один наш местный товарищ, которого звали Володей. Сначала мы ему покричали, немного поискали, но потом, не на шутку испугавшись, забыв про чай, пошли шеренгой прочёсывать остров. Результатов не появилось никаких. Посовещавшись, мы решили, что искали плохо и пошли искать снова, заглядывая под каждый куст, кромку берега и в лужи, надеясь найти хоть что-нибудь. Его нигде не было. Вдоль берегов неслась грязно-серая вода с весенним мусором и льдинами, больше искать его негде. Как и куда он мог пропасть, мы не имели никакого представления.

Настроение пропало, даже хмель весь выветрился. Уехать он мог, но на моей лодке, а лодка стояла на месте.

Мы совещались, обсуждая, как будем прочёсывать остров в третий раз. Послышался звук мотора. Звук постепенно приближался. Через некоторое время из-за кустов выехала лодка, которая направлялась прямо к нам. Из лодки выскочил наш потерявшийся охотник с широченной улыбкой, держа за пазухами, как дрова, бутылки с водкой. Он весь сиял от счастья. Если бывают счастливые люди, то в тот момент весь его вид говорил о том, что самый счастливый он. Мы же в это время готовы были прямо тут его расстрелять. На водку никто даже не взглянул.

Когда страсти улеглись, он пояснил, что хотел проявить заботу, поскольку водка кончилась. Он махнул проезжавшей мимо лодке. Захватив пару щук, он прыгнул к мужикам внутрь судна, и все поехали в деревню, где состоялся равноценный обмен. Щука в то время являлась дефицитом и стоила дорого, а водка дёшево. Обратно его привезли те же мужики.

Мы опять сидели всей компанией за чаем и по очереди воспитывали своего непутёвого товарища. А всего-то следовало сказать, что поехал! Он со всеми соглашался и во всём раскаивался.

— Произошёл в практике такой случай. На следующий день мы выехали обратно, — Николай умолк.

— Сколько же вы выпили? — спросил Володя.

— Мы потом посчитали. Оказалось, что двадцать восемь бутылок водки на пятерых. Водка в то время была хорошая, не палёная, а организмы молодые и крепкие.

— Давай ложиться спать. С утра будем работать.

— Давай!

Над Матёрой нависли летние сумерки, которые и сумерками из-за белых ночей назвать нельзя.

Утром Николай с Володей работали, завершая незавершённые дела, которых становилось не меньше, а больше. Дети, проспав почти до обеда, резвились на улице. Соседки, живущие за оврагом, опять меряли шагами землю вдоль забора, прогуливая маленького ребёнка.

Наступил хороший майский солнечный день. По широко разлившейся Северной Двине изредка проходили труженики-теплоходы, толкая перед собой груженые лесом сверх всякой меры баржи, корпуса которых погружены в речную пучину выше ватерлинии. На острове, что виднелся напротив Матёры, что-то горело, чадя чёрным дымом. Возможно, жители сжигали мусор, прошлогоднюю траву и всякий хлам.

Володя в куче накопившегося хлама тоже распалил огромный костёр, нестерпимый жар которого доставал Николая, оставленного следить за этим костром, чтобы случайная искра не попала куда-нибудь в сторону.

Наталья с подругой Алёной приехали, когда баня оказалась уже истоплена. Старая теплица в огороде исчезла, освободив обширное пространство, с другой стороны, она никак не украшала фасад здания и, превратившаяся в мусор, сгорела с другим хламом в огне.

В послеобеденное время все по очереди наслаждались лёгким паром, смывая усталость и отдыхая от дел и забот.

Перед фасадом дачи за полем стояла новейшая дача какого-то мелкого прокурора, который всё время разглядывал территорию огромного зелёного поля, вынашивая мысль отхватить от этого поля хотя бы «кусок», что впоследствии он и сделал, поставив столбики чуть дальше выделенной территории. Но, к его глубокому огорчению, затея эта не прошла незамеченной. Приехал «землемер» и выписал предписание освободить незаконно занятую территорию, хотя прокурор утверждал, что по спутниковой карте, он ничего не нарушил.

Надо сказать, что этот зелёный лужок являлся яблоком раздора. С одной стороны, пустовал огромный клочок земли, а, с другой стороны, эти земли числились сельскохозяйственными угодьями и не могли быть заняты для других целей. Через некоторое время каким-то чудом местный предприниматель получил это поле под застройку, отчего опять возникла волна возмущения от ближайших к полю соседей.

Последним из бани вышел Николай. К этому времени согретый самовар, сверкая боками, ждал всех к чаепитию, пофыркивая паром и самодовольно урча. Этот пузатый хозяин стола знал, что без него после бани никак не обойдутся и пригласят к столу.

Вечернее солнце через стёкла веранды, где уселись за стол чаёвники, отражалось на стенах, на посуде, отчего внутри помещения стало светло и уютно.

Когда заговорили о рыбалке, разрумянившаяся Алёна сказала:

— На зорьке я пойду удить рыбу.

— Ты что, рыбак? — спросил Николай.

— Да, я люблю удить рыбу. В деревне я с детства хожу на речку и закидываю удочку.

— И рыбу приносишь? — опять спросил Николай.

— Приношу, — просто ответила Алёна, — Не всегда улов большой, но на уху наловить могу.

— Ловлю на слове, будем ждать рыбу.

Рыбалка не получилась. Всю зорьку просидели за чаем, а потом как-то незаметно все улеглись спать.

Зато утром, когда Николай с Володей занимались мелкими делами, а хозяйка возилась на огороде, Алёна незаметно исчезла и скрылась под крутым берегом. Готовились к отъезду, поэтому времени у рыбака осталось немного. К всеобщему удивлению, Алёна вскоре появилась с уловом. Рыбы на маленькую уху вполне хватало. Женщина, как настоящий рыбак, делала вид, что для неё это обыденное дело, хотя весь её внешний вид говорил, что уловом она очень довольна.

Вскоре весь дачный коллектив опять сидел в машине.

Проезжая вплотную к знакомому забору, опять остановились. По ту сторону забора шумной компанией обосновались женщины. По их весёлым лицам было заметно, что отмечали они праздник выходного дня с раннего утра.

Машина выехала за околицу посёлка, а потом и вовсе деревня скрылась за лесным массивом, густо разросшимся по обе стороны просёлочной дороги, выходящей через пару километров на шумную трассу.

Домой

Служба службой, а дембель всё же случился. Пётр Васильевич полностью отбыл положенный ему срок в армии и был отпущен домой. Время послевоенное. Транспорт — только попутные машины да свои две, которые протопали за службу не одну тысячу километров, а добираться далеко, на самый Крайний Север, на реку Мезень.

Дорогу он знал, да и как не знать деревенскому мужику дорогу по Тайболе? По этой дороге даже девки хаживали, скучкуются и идут отбывать трудовую повинность в город. Или, того хуже, калеками или беременными возвращаются обратно домой той же самой Тайболой подчас без крошки хлеба в кармане и в одёжках, которые едва прикрывали тело, не говоря, чтоб обогреться или укрыться от ветра и дождя.

Так и жил деревенский народ, оставшийся в трудное военное время в осиротевших деревнях. Всякое бывало и случалось в дороге.

До города Пётр Васильевич добрался без больших проблем. Имея все положенные документы, он смог неплохо устроиться в теплушке, идущей в нужном направлении. О еде он как-то даже и не беспокоился. Во-первых, умел так играть на гармошке, что угощения сами к нему попадали в рот, а, во-вторых, в свои три десятка лет Пётр Васильевич, которого просто звали Петькой, умел неплохо плотничать. Этому искусству он научился у отца, а тот, в свою очередь, перенял мастерство от деда. Так и передавалось из поколения в поколение ремесло.

А вот дальше в пути начались проблемы. Дорогу он знал, но кто будет угощать в лесу? Играть там можно только медведям, которые в музыке понимают плохо, а вот человечинкой, он слыхал, иногда они баловались. До большого села Пинега шёл хороший лошадиный тракт. Топай, да топай! На пути есть больше десятка деревень, где можно и кусок хлеба заработать, починив крыльцо или залатав крышу. В деревнях остались одни бабы, а мужики, если и были, то немощные или калеки. Такой мастер, как он, на вес золота — хочешь, на гармошке сыграет, а хочешь, по хозяйству можно помочь. Знал Пётр Васильевич себе цену, поэтому сильно и не беспокоился. Одна напасть — не хотел он сильно в дороге задерживаться. Очень уж хотелось наконец-то попасть домой!

За Пинегой дорога отсутствовала вовсе. Имелся только зимник, по которому летом отваживались ходить немногие, но, при желании, он был вполне проходим. Дорога петляла между огромными топкими болотами, ныряла из перелеска в перелесок, а потом и вовсе шла вдоль таёжной Ёжуги до самой Нисогоры.

Настал день, когда Пинега осталась позади, а впереди ждали только бескрайние болота, редкие перелески с полчищами гнуса да длинные километры петлявшей между деревьями таёжной дороги. Гармошку Пётр Васильевич приспособил за спиной, чтобы дать свободу рукам — кому она в лесу нужна? Разве что гармошка нужна самому себе, но играть себе как-то неинтересно. В правой руке он держал палку, которую приспособил вместо посоха. Не понаслышке Петька знал, что с палкой идти намного легче. Так и топал, меряя шагами вёрсты. Ох, и попили его кровушки насекомые! Отгонять их бесполезно, неперспективно тратить последние силы на отмахивание и обмахивание. Пётр Васильевич насекомых просто старался не замечать.

Идти стало легче, когда он добрался до притоков Ёжуги. Обонянием он не ощущал, но чувствовал, что запахло родной стороной, Мезенью, чем-то таким, до боли знакомым и привычным. Он даже нарушил свою дорожную традицию: на очередном привале снял гармошку и заиграл, как будто его могли услышать за десятки километров родные. Напившись из консервной банки чаю из брусничного листа, он снова отправился в путь. Дальше Пётр Васильевич знал все заимки охотников и связистов, которые и были теми самыми вехами, обозначающими очередной привал. Он опять играл, но теперь уже конкретным бородатым людям, тоскующим по живому человеку. А в очередной избе оказался не связист, а связистка, которая, услышав звуки гармони, его накормила, угостила бражкой и уложила спать рядом с собой. Не смотря, на усталость, Пётр Васильевич долго не спал, наслаждаясь запахом женского тела и теми ощущениями, которые он давно уже не испытывал.

Утром он здесь задержался дольше обычного, помогая наколоть дров с изрядным запасом и устраняя мелкие проблемы по дому, накопившиеся без мужских рук. А потом был хороший обед из свежей ухи и мясистых хариусов, после которого опять потянуло на отдых.

Хозяйка не проронила ни слова, когда он вострился в дальнейшую дорогу. Пётр и не скрывал, что дома его ждут, и он пойдёт дальше в свой родной Мезенский уезд. Так и ушёл, оставив гостеприимную избу позади себя в тайге. Правда, на прощание вместо обычных и ненужных сейчас слов Пётр Васильевич растянул меха гармошки на всю катушку, вложив в тоскливые звуки мелодии всю свою душу.

Он чувствовал, что идти стало намного легче. Хороший отдых у гостеприимной хозяйки, бодрящая бражка встряхнули уставший организм и влили в него новые силы.

Так он и шёл, пока не показалась Большая Нисогора. Задерживаться он тут не стал, а сразу переправился на другой берег на подвернувшейся лодке с местным рыбаком. Старый дед только и успел спросить: кто он и откуда, как лодка уткнулась в песчаную отмель на противоположном берегу.

Деревня Кельчемгора раскинулась на правом берегу по сопкам отдельными хуторами. Она, как Змей Горыныч, была одним туловищем, но с тремя головами, маленькими деревеньками, каждая из которых имела своё название. Тут и определил Пётр Васильевич место своего очередного привала. Выбрав дом с покосившимся крыльцом и упавшим пролётом забора, он постучал в дверь, предложив свои услуги плотника. Дома оказались только малые дети, которые и сообщили, что мамка находится на работе, а папка погиб на войне.

Пётр Васильевич, хоть и устал изрядно, нашёл в доме кое-какой инструмент и принялся за работу. К приходу хозяйки забор стоял прямо и ровно, а крыльцо белело свежеотёсанными плахами. Женщина, которую Пётр Васильевич сразу не заметил, стояла у калитки, не узнавая свой дом и не решаясь перешагнуть внутрь двора. Она боялась спугнуть видение, приняв незнакомца за вернувшегося погибшего мужа. Только через некоторое время она поняла, что в доме совсем посторонний человек.

Увидев её, Пётр Васильевич сказал:

— Дай, думаю, поправлю что-нибудь, пока хозяйки нет дома. Авось мой труд зачтётся.

— Труд зачтётся, только кормить тебя нечем. Дети сидят голодные целый день.

— А я не гордый, могу попить и кипятка. Надеюсь, вода в этом доме найдётся? А ещё я сыграю на гармошке. Вот тогда все про еду и забудут!

— Откуда ты такой весёлый взялся?

— С войны, хозяюшка, а иду я домой. Переночевать пустишь, ночлег отработаю.

— Интересно, как же ты отрабатывать собрался?

— А как хочешь, так и отработаю. Могу просто на гармошке играть, чтобы другим работалось веселее.

— Некому у нас работать. Война всех забрала. Остались одни бабы. Справного мужика с огнём не найти.

— Выходи за меня замуж, вот у тебя и будет мужик. Хочешь, поживу недельку, хочешь — две.

— Зачем же мне за тебя выходить, если ты всего две недели жить тут собрался?

— Поживёшь со мной — не пожалеешь!

— Посмотрим, а сейчас вот тебе полкартофелины за работу. Небось, устал с дороги? Не спрашиваю, кто ты и откуда, и так видно, что топаешь давно. Отдыхай с дороги, а у меня ещё домашние дела есть, детей спать уложу.

Остался Пётр Васильевич жить с Настёной. Детей куча. Он вместо няньки: то на гармошке поиграет, то пилит-строгает. Звали на работу — не пошёл, сказал, что в доме полно работы.

Жил так десять дней, пока не затосковал по родному дому. Всё было хорошо, только родительский дом стал по ночам сниться. Крепился-крепился, да и собрался однажды опять в дорогу. Баба — реветь! Да разве удержишь мужика возле себя слезами! Ушёл Пётр Васильевич ранним утром дальше по тракту, поцеловав на прощание свою невенчанную жену. До дома рукой подать — всего каких-то сто километров осталось. Только шёл он эти километры до самых белых мух.

В каждой деревне находилась ему работа по специальности, совсем некоторые дворы обветшали. Вот и ладил он крылечки, чинил крыши, ремонтировал полы, даже мебель делал. А уж как играл! Ни одна баба мимо не проходила. Как ни упирался, но пришлось по дороге ещё дважды жениться — это не считая тех, с кем спал ночь или всего часок. Оставил он тех баб беременными продолжать род особый мезенский. Лили они по нему слёзы, да что толку? Шёл солдат к себе домой.

Глубокой осенью глядел он с пригорка на свою родину, выискивая глазами родительский дом.

Вечером организовалось огромное застолье, на котором гуляло всё село. Остался Пётр Васильевич дома, женился, обзавёлся семьёй. От недостатка работы не страдал: одной мебели переделал сколько, а ещё мелкий ремонт, строительство. Плотник на селе — первая профессия. И гармонь свою не забывал. Праздник какой или так созовут на именины — всегда приходил, ублажал народ.

Шли годы. Пётр Васильевич заматерел, хоть с виду и щупленький, как пацан. Настрогал он детей. Пацаны выскакивали один другого краше. Получались и девки, но те не в счёт. Своё умение он мог передать только мужикам — так уж велось у них в роду. Стал Пётр Васильевич совсем домашним. Выпить любил, но голову никогда не терял. Жена приглядывала, чтобы дом он с друзьями не покидал. А как проспится — опять за работу. Приспособил он в большом своём доме маленькую комнатушку себе под мастерскую. Вот там и появлялись у него изумительные экземпляры мебели. Что ни закажут, с какими-нибудь выворотами, он обязательно всё исполнит.

Раз он задумал у себя в доме сделать перегородку. Дело плёвое — закрыть досками пространство. Вот только гости заявились не вовремя. Приехал старший сын с друзьями. Гости в доме — дело святое. Выложил он на стол деревенские угощения, а гости выставили привезённую с собой водку. Молодые пили и только краснели, а Пётр Васильевич угнаться за ними не мог, стал уставать. Поднимал вместе со всеми тосты, поднимал, да и заснул прямо за столом. Гости переложили его на диван, а сами продолжили торжество.

Поздним утром молодые ребята кое-как открывали опухшие глаза. Не хотелось, не только работать, а и подниматься, чтобы опохмелиться.

За стеной раздавался стук. Пошли посмотреть, кто это там колотится «спозаранку»? Пётр Васильевич бодрый и весёлый продемонстрировал им свою работу. В сенях белела своей новизной деревянная перегородка. Сама по себе перегородка не ахти какое сооружение, но удивила она тем, что щели между досками отсутствовали вовсе, а поверхность у ней такая гладкая, как будто её полировали на специальном станке.

— Как же ты сумел так подогнать доски и когда это всё успел сделать? — только и вымолвил один из гостей.

На что Пётр Васильевич сказал:

— А я с утра не похмеляюсь, вот и сэкономил время. А пить вот уже, как все, не могу. Сморило меня вчера.

— Всех бы так смаривало, чтобы с утра была такая работа сделана! Остаётся только восхищаться и нам молодым брать с тебя пример!

В этот день пили мало. Ребята к вечеру уехали. Старший сын поехал в свою Амдерму, где после учёбы работал, зарабатывая северный стаж и отбывая положенные три года. Амдерма сама по себе хоть и не маленькая, но расположена в голой тундре, где всё время свищут ветра. Лето, хоть и жаркое, но очень короткое. Все товары, как продовольственные, так и промышленные доставлялись самолётом. В посёлке была затеяна стройка: сооружали клуб. Делали его давно, но всё время чего-то не хватало, поэтому стройка превратилась в долгострой. А когда дело дошло до полов, и вовсе встала — не имелось ни материала, ни настоящего плотника.

— Будет вам плотник! — сказал однажды Александр, решившись вызвать к себе отца, — Только дорогу ему придётся оплатить.

— Оплатим все расходы, только найди плотника, — сказали местные чины.

Александр пригласил к себе отца погостить. А когда Пётр Васильевич приехал, не дав ему отдохнуть, сразу озадачил местной проблемой.

— Ты работай, — сказал Александр, — А кормёжку и выпивку тебе принесут прямо на работу. Если надо и девок найдём! У нас тут такие красавицы в малицах ходят!

Пётр Васильевич за короткое время практически в одиночку выполнил всю работу, а вдобавок ещё и лавки соорудил для просмотра кинофильмов. Клуб получился, что надо. За всё время, что работал, стопка никогда не стояла пустой, а употреблял уж он по своему усмотрению.

Так слава шла следом за мастером. А потом последовали другие селения и другие заказы. Разве все упомнишь! Только неизменными оставались гармошка, которую Пётр Васильевич сам когда-то изготовил, и мастерство. А жениться больше не приходилось, сам повзрослел, да и дети стали взрослыми, которых время от времени между командировками надо иногда пересчитывать!

Дятел

— С такими знаниями Вы больше ко мне не приходите! — слова преподавателя прозвучали, как приговор.

Учительница немецкого языка имелась в университете только одна. Остальные учителя преподавали английский. Их много и всегда можно выбрать преподавателя по душе. А тем, кто в школе изучал немецкий язык, в

этом плане сильно не повезло: учительница только одна и, волей-неволей, все приходили именно к ней. Дама имела солидный возраст, судя по характеру, с семейными проблемами, ярко раскрашенная и строгая, даже по внешнему виду. Просто так слушателю, неподготовленному по предмету, подступиться очень сложно. На посторонние разговоры она не отвлекалась, на компромиссы не шла и спрашивала только то, что положено по предмету.

Влад, молодой студент, учащийся пока на первом курсе, в школе изучал немецкий язык. В восьмом классе он знал только буквы да несколько слов, а потом, сказав уже в другой школе, что иностранный язык не изучал из-за отсутствия в школе учительницы, ходил на занятия только слушать, а иногда и совсем не ходил. Его никогда по предмету не спрашивали, поставив по окончании школы в аттестате прочерк.

Высшее образование предстояло получать с обязательным иностранным языком. Влад опять выбрал немецкий язык, сообразив, что хотя бы буквы не надо изучать заново, но заочно дальше букв дело не шло совсем. Он поручил выполнение контрольных работ местной учительнице, и вот теперь пришла расплата.

В университете учительница немецкого языка обратила на него пристальное внимание, после чего он выучил три тетради контрольных работ наизусть, кое-как их защитил. Пришло время зачёта.

Влад что-то мямлил, пытался говорить, но даже сам видел, что идёт ко дну. Спасательный круг протянуть никто не мог. Вот и прозвучал этот приговор. Зачёт он всё же получил, но дальше просвета не просматривалось.

«А я и не приду!» — ответил он учительнице мысленно. Влад знал, что на следующий курс он переведётся в один из институтов в другом городе, а там можно начинать всё сначала.

Ещё серьёзней обстояло дело у Юрия Скамейкина по прозвищу «Дятел». Прозвище ему дали за употребление слова «Долбит». Он его вставлял к месту и не к месту: преподаватель — долбит, экзаменатор — долбит, сосед — долбит, не говоря уж о сексе. Когда речь об этом заходила, он это слово вставлял через раз. Дятлом его называли все студенты, у него с этой птицей имелось много схожего — Юра мог по нескольку раз долбить одну фразу, пока она не доходила до слушателей.

Он иностранный язык знал в пределах алфавита. Зачёт сдавал этой же преподавательнице и с тем же успехом. Просто к нему преподаватель была более снисходительна, так как выполненные дома работы не вызвали подозрений. Напутствие же оказалось точно такое — не приходить на экзамен без знаний языка.

Друзья по несчастью отложили думы об иностранном языке до осени. В другом городе и в другом институте жизнь надо начинать по-другому, поэтому и думать не хотелось об оставленном «хвосте». «Как-нибудь свалим», — думали они, — «Не такие науки „сваливали“ и ничего»! В памяти наук не осталось, но оценки в зачётке есть!

Осенью Влад сессию начал с поисков жилья, после упорных трудов он нашёл эту квартиру с хозяйкой, которой он сразу понравился, и они договорились обо всех условиях. Влад договаривался за двоих: Генка, однокашник, должен был подъехать. Однокомнатная квартира мало подходила для жизни в одной комнате женщины и двух мужчин, но других вариантов пока не просматривалось. Этот вариант всех устраивал. Хозяйке, не молодой уже женщине, к тому же инвалиду, требовались деньги на житьё, а ребят вполне устраивало то, что ночевать придётся не на улице или вокзале, а при четырёх стенах, в квартире.

Инна Матвеевна, так звали хозяйку, получала пенсию по инвалидности и была нетрудоспособна из-за вывихнутой руки. Умом она не блистала, ограничивалась скудным запасом слов, но хорошо могла обсуждать любовников и городскую столичную жизнь, чётко распределяла, кому надо отправляться в дурдом, кому работать, а кто мог годится ей в любовники. Сама она чуть краше паровоза, квадратного телосложения с короткими руками, ходила в потёртой домашней одежде, жила в столице, но столичную жизнь видела в основном из окон своей «хрущёвки»; любила выпить и очень любила комплименты в свой адрес, на которые новые квартиранты не скупились, чтобы наладить с хозяйкой контакт.

В первые же дни Влад с Дятлом, который жил у родственников, пошли на поиски преподавателя немецкого языка. Их оказалось много и все женщины среднего возраста, симпатичные на вид, но кого именно выбрать, чтобы не ошибиться, ребята определить не могли. Помог старый испытанный способ: они пошли к «старичкам», тем, кто здесь учился и давно имеет аттестацию по немецкому языку. Вскоре жертва определилась — это симпатичная белокурая женщина, которая студентов на экзаменах не заваливала и относилась лояльно. Ребята издалека за ней понаблюдали, выбрали подходящее время и подошли договориться о сдаче экзамена. Юлия Фёдоровна, так звали преподавателя, торговаться не стала.

Конец ознакомительного фрагмента.