Тайга

Валерий Аронович Голков, 2017

Собака, о которой пойдет речь, за всю свою 15-летнюю жизнь ничем особенным не прославилась, поэтому не удостоилась памятника, не была объектом внимания СМИ, не бросалась под танки, ее не снимали в фильмах и сериалах. Но она была в жизни нашей семьи, мы ее очень любили, и любовь эта была взаимной. И она достойна того, чтобы, прочитав этот рассказ, о ней узнали мои внуки, а может быть, и правнуки, и чтобы они поняли, что это за истина такая: собака – друг человека, и чтобы учились на ее примере доброте, искренности и преданности. Ну и умению при случае постоять за себя.

Собака по кличке Тайга

( эпизоды из жизни моей собаки)

1. Нравоучительные рассуждения о собаках вообще

и о моей в частности.

Собака — друг человека. Истина стара, как само человечество. Человек во все времена своего существования испытывал дефицит искренности, непосредственности, бескорыстной преданности и, если хотите, человечности. Человек, становясь хозяином собаки, преследует вполне меркантильную цель — покрыть этот дефицит. Благодарное человечество ставит собакам памятники, выдающиеся литераторы посвящают им свои произведения. Собаки — главные действующие лица (может быть, правильнее сказать «морды»?) многих фильмов и телесериалов. Очевидцы и СМИ поведали миру о потрясающих воображение историях собачьей преданности и самоотверженности, о военных подвигах, об уникальных возможностях собачьего организма, о собачьем уме, артистических талантах и даже интеллекте. Обо всем этом написано много, но мало что объяснено. Собака — друг человека, и она же — загадка. И очень хочется, чтобы она еще долго — долго была и тем, и другим. К сожалению, существует и другая истина: чем больше узнаешь людей, тем больше любишь собак. Но это уже, как говорится, другая история.

Собака, о которой пойдет речь, за всю свою 15 — летнюю жизнь ничем особенным не прославилась, поэтому не удостоилась памятника, не была объектом внимания СМИ, не бросалась под танки, ее не снимали в фильмах и сериалах. Но она была в жизни нашей семьи, мы ее очень любили, и любовь эта была взаимной. И она достойна того, чтобы, прочитав этот рассказ, о ней узнали мои внуки, а, может быть, и правнуки, и чтобы они поняли, что это за истина такая — собака — друг человека, и чтобы учились на ее примере доброте, искренности и преданности. Ну и умению при случае постоять за себя.

2. Детство, юность, образование.

Тайга появилась у нас, когда ей было три месяца, а сыну три года, и они понравились друг другу с первого взгляда. Да и со всеми остальными членами семьи случилось то же. Имя ей придумали не мы — она пришла с готовым. Мамой Тайги была восточно-европейская овчарка, а папой — сибирская лайка, и у нас ни разу не возникло повода усомниться в таком благородном ее происхождении. Когда Тайге исполнился год, она превратилась в красивую собаку мощного телосложения, чепрачного окраса, с абсолютно овчарочьей мордой и повадками лайки, да еще с глазами такой красоты, которой позавидовали бы многие кинозвезды. Хвост Тайги жил отдельной жизнью — свободно висел, когда надо было изображать овчарку, и закручивался в качественный лаечный бублик, когда следовало напомнить, кто ее папа. Кроме того, охотясь за кошками, она становилась в классическую стойку перед деревом, на котором спасалась дичь, как настоящая охотничья лайка. Как овчарка она была необыкновенно умна, легко и быстро, без всяких инструкторов, только с помощью кусочков сахара обучилась всем необходимым командам и многим другим, не столь необходимым. Например, она очень похоже выгавкивала слово «мама», кроме передних подавала и задние лапы, что было удобно для выполнения гигиенических процедур в условиях грязноватого самарского ненастья, понимала много слов, а также выражений, не являющихся командами. Всем этим командам, словам и выражениям она подчинялась вполне спокойно. Исключение составляли два слова: «гулять» и «купаться». От первого она впадала в неописуемый щенячий экстаз — абсолютное выражение собачьей радости. Она хватала зубами поводок, носилась с ним по всей квартире с какими-то неподобающими серьезной собаке восторженными воплями и не сразу отдавала его в руки хозяина, как будто предвкушение прогулки было важней самой прогулки. Услышав команду «купаться», старалась спрятаться под тахтой, приподнимая ее застрявшим задом. Но в начале нашего совместного проживания, еще до получения своего высшего образования, она была обыкновенным щенком — грызла ножки у мебели и каблуки у женских туфель, устраивала лужи и кучки; улучшив момент — а это у нее получалось мастерски — забиралась на стол и доедала то, что не доели и не успели убрать хозяева. Иногда остатками довольствовались хозяева. Она радостно виляла хвостом, когда хозяева стыдили ее за подобные проделки, и радость эту разделял ее трехлетний человекообразный собрат.

3. Они поссорились.

Однако через два года веселого, дружного и мирного сосуществования они сильно и надолго поссорились. Случилось это после того злополучного дня, когда в порядке исключения из правил я вывел ее на прогулку, но не остался с ней, а вернулся домой, оставив во дворе одну. Так я поступал нечасто — ей не нравилось гулять без хозяина и обычно она в подобных случаях, сделав все необходимое для дальнейшей жизнедеятельности, тут же возвращалась домой. Но в этот день она вернулась домой не одна. Возвращение это сопровождалось страшным грохотом и воплями, разносившимися по всему нашему обычно спокойному подъезду. Открыв дверь квартиры, я увидел следующую картину: по лестничному пролету мчалась Тайга. За ее шею была привязана веревка, к веревке — санки (дело было зимой), а следом гналась банда преследователей. Впереди несся мой пятилетний сын, а за ним остальные члены банды — соседи по двору, его друзья-одногодки. Грохот шел от санок, которые бились о ступеньки, металлические перила и стены лестничного проема, а вопли испускали преследователи. После изгнания банды и воспитательной беседы сын признался в организации преступного сообщества, имевшего целью покататься на санках, запряженных одной собачьей силой, чистосердечно раскаялся, и инцидент был исчерпан, но… Тайга не простила. С того самого злополучного дня она невзлюбила детей всех возрастов, включая школьный, рычала на гостей сына и скалила при этом зубы, что было страшно не только детям, но и некоторым взрослым, и людям, и собакам — об этом расскажем ниже. Однако детей она никогда не кусала. А с сыном Тайга примирилась, когда он был уже в классе восьмом. Тогда же он начал водить ее на прогулку. Но поначалу она никак не хотела доверить ему эту почетную функцию, и приходилось выталкивать собаку за дверь вдвоем: я толкал сзади, а сын тянул за поводок. Оказавшись за дверью, она, однако, покорялась.

4. Среда обитания, друзья и недруги.

Двор наш был просторный, с остатками древнего асфальта, бывшего ровесником дома, 4-этажной коробки довоенной постройки, и Тайга любила носиться по нему галопом, не выбегая при этом за его границы — там бегали грозно рычащие железные звери на круглых лапах. Посреди двора, напротив нашего дома, стояло еще одно строение, двухэтажный барак — общежитие работников судоремонтного завода. Позади барака расположились сараюшки жильцов дома, в которых хранилась разная хозяйственная утварь, а в погребках — соленья-варенья. Все население — и дома, и общаги, — любило Тайгу. Она никому не отказывала в желании пожать ей лапу или гавкнуть на просьбу подать «голос», или прыгнуть через палку по команде «барьер!», или сбегать за палкой и вернуть ее заказчику этой услуги. И все это — за кусочек сахару. И все любили Тайгу. Но вот она любила не всех. Она не любила детей, пьяных, кошек, ежей и одну собаку. Про детей мы уже рассказали — она не простила им удавку на шее. Далее — пьяные.. Пьяных, как и все нормальные люди, она терпеть не могла — запах, исходивший от них, непослушные ноги и непотребные звуки, сдвинутые набекрень мозги — все это резко отличало пьяного от привычного человеческого окружения нашей собаки. Она могла броситься на пьяного и укусить его,-но только в ответ на слова «какая красивая собачка» и попытку погладить, не говоря уже о попытке ударить. Тут хозяину нужны были сильные руки, крепкий поводок и хорошая реакция. Кошек и ежей она не любила, так как видела в них дичь, которая удирает (как кошка), или колется (как еж). А про одну собаку, вернее, двух, с которыми наша не сошлась характерами, мы еще расскажем.

Друзей нашего семейства она обожала. Но не всегда поведение друзей встречало одобрение у собаки. Однажды кто-то добрый подарил сыну игрушечный автомат. Два дня автомат строчил не переставая, пока не надоел ребенку, но этих двух дней хватило Тайге, чтобы возненавидеть нехорошую игрушку. Друзьям иногда хотелось шутки ради позлить собаку, потому что от постоянной доброты и обожания, исходящих от нее, иногда забывалось, что она — зверь по происхождению. И кто-то придумал в присутствии Тайги произносить слово «автомат», произносить громко, с ударением на оба «а». Собака моментально становилась зверем, скалила зубы и рычала. Когда все начинали смеяться, она, очевидно, понимала, что это шутка, и обретала свой прежний добродушный вид. А вскоре автомат нашли искореженным и нестреляющим, и он был выброшен на помойку как не подлежащий восстановлению. Подвыпивших друзей она пьяными не считала, но от их назойливой игривости — видно было — страдала и даже потихоньку порыкивала и могла ударить зубами — ударить, а не укусить, хотя от этого удара на следующий день у приставалы появлялся синяк.

Две такие разные старушки.

Итак, Тайгу в нашем доме и его окрестностях любили все. Но у каждого или почти у каждого утверждения есть исключение, и к этому глубокомысленному выводу нас подводят опыты, так сказать, быстротекущей жизни. Одна старушка в нашем дворе Тайгу не любила, и даже пыталась бить ее своей клюкой. И на то были свои причины. Вернее, одна. Каждую весну, как только сходил снег и двор наш подсыхал, на Тайгу нападало неумолимое желание покопаться в земле — очевидно в прежней своей жизни она была кротом. Занималась она этим всегда в одном месте — под дверью сарайчика старушки с клюкой. Расположившись задом к двери, Тайга за несколько минут с усердием землекопа, любящего свою профессию, нагребала большую кучу земли, работая попеременно передними и задними лапами. Старушка обнаруживала, что вход в ее сарайчик завален землей, поднимала крик на весь двор, а затем и сама поднималась к нам на этаж, долбила клюкой в дверь и, интеллигентно выражаясь, требовала восстановить статус — кво. Десять минут работы лопатой и наши извинения обычно ее успокаивали, но при встрече с Тайгой она всегда пыталась стукнуть ее своей клюшкой. Удивительно, но Тайга на недружественное поведение старушки не реагировала, зубы не скалила и даже не рычала. Вину, что ли, свою признавала?

Зато другая старушка, завидев Тайгу из окна своей комнаты, выходила во двор и угощала ее карамельками — старушка работала уборщицей на нашей кондитерской фабрике и пользовалась своим служебным положением. Карамельки эти были тогда, как и многое другое, в большом дефиците. Их я привозил по заказу сослуживцев, когда бывал в командировке в Москве. Такая была тогда схема — все (или почти все) съестное, что производилось на просторах нашей Родины, сначала попадало в Москву, а потом уже развозилось по просторам командированными. Сын мой завидовал Тайге, когда присутствовал при этих угощениях. Тайга веселила старушку и «лапой», и «голосом», и «стойкой», и «палкой», но ей (старушке) и в голову не приходило, что рядом стоящий сын человеческий тоже хочет карамельку и тоже подал бы старушке руку и сказал «спасибо». Да и за палкой бы сбегал — не западло.

6. Как Тайга украла шапку.

А однажды из общежития Тайга украла шапку, дорогую, пыжиковую. Когда она вернулась с прогулки с шапкой в зубах, я обалдел, а выглянув во двор, увидел группу товарищей, что-то бурно обсуждающих. И я понял, что на повестке дня собрания — один вопрос — украденная шапка. В центре внимания собравшихся оказались свидетель преступления и потерпевший. Первый рассказывал и матерился, второй возмущался и тоже матерился. Я сплю, рассказывал свидетель (мат из рассказа свидетеля исключен по эстетическим соображениям, я ведь не Виктор Ерофеев и не Виктор Пелевин), вдруг открывается дверь, в комнату входит собака, берет зубами шапку с тумбочки соседа (тот в это время вышел то ли в душ, то ли в туалет) и спокойно уходит. Свидетель выскочил в коридор, но собаки и след простыл, как говорят в подобных случаях. Когда я с отнятой у грабителя шапкой в руках подошел к собравшимся и отдал ее потерпевшему, все успокоились, но устроили мне допрос. Первое, что их интересовало, не приспособил ли я собаку к воровству пыжиковых шапок, бывших тогда в моде; второе — как собака открыла закрытую дверь. Я объяснил собравшимся, что не натаскивал собаку на воровство шапок, что не занимаюсь реализацией краденного, что у меня другая профессия, что не нуждаюсь в пыжиковой шапке, что у меня есть своя, замечательная, кроличья, которую ношу уже три года, а она как новая, и я люблю ее как родную. На второй вопрос я тоже дал исчерпывающий ответ, поскольку неоднократно наблюдал, как моя собака это делает на даче, открывая дверь дачного домика.. Но вопрос — зачем надо было красть шапку, не давал мне покоя, и я вспомнил, как однажды она схватила мою, кроличью, рыча, таскала ее по квартире, а потом попыталась оторвать у нее ухо. Шапку я отнял, ухо привязал к другому уху и забыл про этот инцидент. Но спустя какое-то время я опять застукал Тайгу с моей шапкой в зубах и рычащую. После этого я стал прятать дорогой моему сердцу и голове головной убор в рукаве или на верхней полке вешалки. Украденная пыжиковая шапка навела меня на мысль — а не потому ли она ее украла, что ей давно не нравилась моя, кроличья? И что пора бы хозяину носить уже более красивую? Но тут наступила весна и шапки потеряли актуальность. Больше она их не воровала.

Конец ознакомительного фрагмента.