Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

Валериан Маркаров, 2017

Жил один необыкновенный человек, чье имя знакомо каждому – Леонардо да Винчи. Его жизнь была полна тайн, побед и поражений, трагедий и любви. Увлекательный исторический роман переносит нас в Италию эпохи Возрождения, а его персонажи – римские папы и кардиналы, короли и военачальники, политики и художники – предстают живыми людьми. В книге затронуты темы, которые могут задеть чувства определенной части людей. Читайте удивительную историю жизни прекрасного человека, жизни, ставшей легендой…В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой

Глава 5

Знатное семейство, не имея других наследников, серьезно задумалось о будущем семилетнего Леонардо. Ведь, невзирая на его незаконное рождение, он был принят полноправным членом в семью. Поскольку отцу мальчика часто приходилось уезжать по службе во Фьоренцу, то образованием внука весьма рьяно занялся сам сэр Антонио. Хотя затея это была пустая — Леонардо было неинтересно слушать уроки деда. Тогда, в поисках альтернативы, мудрый старик отвез его в школу при церкви Св. Петрониллы, недалеко от Винчи, где он должен был обучаться церковному писанию, счету и латинской грамоте, хотя считать и писать мальчика к тому моменту уже успел обучить дядюшка Франческо. К церковному же писанию и латинскому языку он не проявлял никакого интереса. Сэр Антонио был в бешенстве, поскольку знание латыни в то время было необходимостью:

— Латынь — это не каприз, который можно не исполнять, Леонардо. Это обязательный атрибут грамотного человека в наши дни! Ты ведь хочешь продолжить нашу династию? — вопрошал дед, на что мальчик просто не отвечал. Он предпочитал по-другому проводить свое время, и часто, выходя утром из дома, вместо школы сворачивал в рощу, наблюдая там за насекомыми, растениями и полетом птиц. А придя домой, он начинал рисовать, изображая увиденные сегодня листья со всеми их прожилками, речные раковины и насекомых, и их порой невозможно было отличить от живых! Он как-то спонтанно, но так серьезно, увлекся живописью, со всем своим богатейшим воображением и неестественно острой наблюдательностью, имея перед собой лишь прекрасные скульптуры и картины, созданные самой природой.

Рядом с городком Винчи шло строительство большого дома для одного знатного синьора, которым руководил зодчий Биаджио. Леонардо часто, вместо посещения школы, приходил сюда посмотреть, как рабочие возводят стены, ровняя их угломером, и как, с помощью специальных устройств, поднимают вверх тяжести. Вскоре сэр Биаджио заметил любознательного мальчика, они разговорились и зодчий был крайне удивлен его ясному уму. Он увидел, что мальчик задает вопросы, связанные со строительством, и для правильного понимания ответа на них ему необходимо знать элементарные основы механики и других технических наук. Вот так и начались их занятия по арифметике, геометрии, алгебре. Зодчий видел, как мальчик схватывает все с невероятной легкостью, словно он когда-то изучал данные науки.

А спустя некоторое время приходской священник, который не так давно советовал бабушке Лючии определить Леонардо к духовному званию, но поняв, что тот испытывает интерес к природе, техническим занятиям и рисованию, самолично отвел смышленого мальчика в мастерскую живописца из Эмполио. Войдя в помещение, Леонардо чуть не задохнулся от отвратительного запаха яиц и творога, которые мастер использовал для приготовления красок. Сам же художник стоял на деревянном помосте, делая какие-то исправления на полотне. Мальчик завороженно смотрел за его проворными движениями кистью по полотну, а потом, уже будучи не в силах вытерпеть подкатившее к горлу удушье от гнилостного смрада, с зажатым руками ртом выскочил наружу.

Как то к сэру Пьеро, отцу Леонардо, обратился крестьянин, который был птицеловом и рыболовом и регулярно, вот уже несколько лет, поставлял дичь и рыбу семейству нотариусов:

— Сэр Пьеро, — сказал он, — будьте добры, взгляните на это, — он держал в руках круглый шит, вырезанный из древесины инжирового дерева.

— Что это? — спросил Пьеро.

— Мне дал это знакомый плотник в обмен на рыбу, — ответил крестьянин, — и, поскольку вы часто бываете во Фьоренце и знаете там многих, я бы хотел попросить вас любезно передать его какому-нибудь художнику, чтобы он расписал щит на свой вкус. А мы с Вами потом рассчитаемся за работу.

Сэр Пьеро, будучи по натуре человеком добрым, конечно, согласился выполнить просьбу крестьянина. Он вернулся в дом и заглянул в комнату сына. Тот сидел спиной к двери, будучи поглощенным изображением на картоне каких-то поразительно живых букашек, которые, казалось, вот-вот быстро поползут по поверхности рисунка. И тогда сэр Пьеро принял совсем другое решение:

— Леонардо, — позвал он, и сын медленно повернул голову в его сторону, — Леонардо, сынок, ты можешь расписать этот щит? — тот оторвался от работы, положив кисть на стол, взял в руки щит и внимательно на него посмотрел, словно изучая. Затем он кивнул отцу головой в знак согласия и вернулся к своему занятию.

Получив задание от отца, мальчик стал думать над тем, что же изобразить на этом круглом щите, и, в итоге, решил нарисовать нечто страшное, например, голову Медузы, чтобы напугать зрителей. Он обработал деревянную поверхность щита, залил ее гипсом и стал думать, каким образом было бы лучше воплотить свой замысел.

После прогулки по лесу, он принес в свою комнату большое количество разнообразных живых натурщиков: ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, летучих мышей и других подобных тварей, из которых, комбинируя их различными сочетаниями, создал в итоге весьма страшное и отвратительное чудовище, отравляющее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламеняющее воздух. Это был дракон с огромной головой Медузы, вылезающий из пещеры и изрыгающий яд из пасти и огонь из глаз. Леонардо был полностью поглощен своей работой, затянувшейся на несколько дней, и, казалось, вовсе не замечал зловония, которое распространяли мертвые твари, принесенные им в жертву искусству, пока в комнату к нему не влетел дядя Франческо. Он резко остановился, словно оцепеневший, у порога:

— Леонардо, чем ты занят? Что ты делаешь? — закашлял он, искривив лицо в гримасе и тотчас же закрыв нос рукой, — Фу, здесь страшная вонь! Открой окно и впусти вовнутрь свежего воздуха. У твоей бабушки Лючии сильная головная боль, еще утром она, в поисках источника смрада, приказала прислуге проверить все крысоловки в подвале дома, но все они оказались пусты! Боже милостивый, ты — безумец! — воскликнул он и брови его сначала недоуменно поднялись вверх, а потом, когда взгляд его остановился на издыхающих живых тварях, приклеенных к щиту, они слились в одну сплошную сердитую линию,

— Это из великой моей любви к искусству, — молча ответил Леонардо, вернувшись к своему занятию.

Еще через несколько дней картина была готова и пришло время показывать ее отцу. Войдя в комнату к сыну и взглянув на нее, сэр Пьеро с испугом отпрянул назад, не отводя глаз от щита и храня гробовое молчание. Затем он спросил:

— Это тот самый щит, что я дал тебе, Леонардо? И действительно ли это живопись?

— Да, отец. И это произведение служит тому, ради чего оно сделано. Оно производит впечатление. Можешь забрать его, — сказал Леонардо.

Сэр Пьеро не отдал работу сына крестьянину. Взамен он купил у одного флорентийского старьёвщика другой щит с нарисованным на нем пронзенным сердцем и отдал крестьянину. Тот же, в знак большой благодарности, снабжал их бесплатными дичью и рыбой в течение целого месяца. Впоследствии, отец тайно продал щит Медузы каким-то купцам в городе, выручив за него сто дукатов.

Леонардо исполнилось 10 лет, когда отец с женой Альбиерой переехали во Фьоренцу, где сэр Пьеро начинал службу в качестве нотариуса Флорентийской Республики. Маленький городок Винчи отходил для отца Леонардо в прошлое. Одна эпоха кончилась, начиналась новая. За молодыми в город также последовали дед Антонио и бабушка Лючия, оставляя Леонардо жить в Винчи на попечении дяди Франческо. День отъезда принес радость всей семье, кроме оставленного дома мальчика. В поисках утешения он вновь, как всегда, уходил на свидание со своей единственной Любовью, которая его никогда не предавала — с Природой. И она оберегала свое дитя от одиночества. Или дарила ему его, когда было нужно.

Спустя три года в Винчи пришла весть из Фьоренцы о том, что дона Альбиера умерла при родах, так и не родив ребенка. Леонардо поник от грусти — его мачеха была всегда так добра к нему, лаской скрашивая его домашнюю жизнь. Печаль по поводу ее смерти заполняла его сердце. Теперь он оставался единственным наследником своего отца, хоть и незаконнорожденным. Но сэр Пьеро, ему тогда было 38, не собирался долго горевать по безвременно ушедшей в мир иной супруге, так как не в его характере было терять время понапрасну. Вскоре он женился во второй раз, на молоденькой, прелестной девушке Франческе Ланфредини, которая была всего двумя годами старше самого Леонардо.

Спустя год сэр Пьеро, как-то приехав в фамильное поместье в Винчи, сказал сыну, что ему пора собираться в путь:

— Мы едем во Фьоренцу, Леонардо! Хватит тебе болтаться по всему Винчи без толку! Тут ты растешь как дикий зверек, а там будешь учиться, — сказал он и в груди у Леонардо тревожно заклокотало от ощущения грядущих перемен. Он еще не вполне осознавал, что конкретно ждет его, и это его настораживало и даже пугало. В то же время он чувствовал, что душа его просит чего-то свежего, просит теплого, нежного, долгожданного ветра перемен, понимая, что грядущее принесет какие-то неизведанные пока новые возможности и открытия!

Чудесная пора детства в полях и лугах между Винчи и Анчиано, теплые вечера в доме деда, где все ждали субботы и возвращения сэра Пьеро, пролетели быстро, но Леонардо запомнились навсегда.

С утра он ходил в глубокой задумчивости, а затем решил прогуляться за городок, туда, где давно уже вовсю развернулось строительство новых домов для знатных синьоров. Зодчий Биаджио сейчас уже руководил новой стройкой. Обрадовавшись появлению Леонардо, он не мог не заметить его грусти:

— Леонардо, что с тобой? Я не узнаю тебя! Чем вызвана твоя печаль?

Леонардо поведал ему о том, что ему предстоит переезд. Зодчий предложил ему сесть рядом и ободряюще произнес:

— Ничто не стоит на месте, Леонардо. И не стоит страшиться перемен. Чаще всего они случаются именно в тот момент, когда приходит такая необходимость. Помни, что все, что неожиданно изменяет нашу жизнь — это не случайность. Я хочу рассказать тебе историю из моей жизни.

Пять лет назад, когда я переживал далеко не самый лучший период, я бродил по нашему городку, будучи обремененным множеством проблем, и вдруг увидел сидящего на краю дороги старичка. Торопиться мне было некуда, я присел рядом и мы разговорились о сути бытия. Старик поразил меня своими умными речами и жизненным опытом.

— Старик, ты мудрый человек, скажи мне, вот я еще не старый и сильный мужчина, но нигде не могу найти хорошую работу. Сын у меня бездельник, дочь гуляет, а жена ничего не делает по дому, все хозяйство приходит в упадок. Что мне делать? Дай мне совет, можно ли все исправить?

На что старик, повернувшись ко мне своим давно увядшим морщинистым лицом, тихо ответил:

— Повесь у себя на двери табличку и напиши на ней: «Так будет не всегда».

Я так и сделал. А через несколько месяцев мне, как хорошему мастеру, неожиданно поручили руководить строительством первой виллы на этой стройке. Сын мой, наконец-то, взялся за ум и занялся своим делом, дочь я удачно выдал замуж и она стала хорошей женой и матерью, а супруга моя, видя, что я снова начал хорошо зарабатывать, оказалась прекрасной хозяйкой, я ею очень доволен.

И вот, спустя какое-то время, по дороге на работу, я вновь повстречал того старика. Он, словно дервиш пустыни, облаченный в свои лохмотья, сидел на той самой пыльной дороге, скрючившись от бремени лет, и медленно перебирал восточные четки. На указательном пальце его руки сияло, отражая солнечные блики, старое, покарябанное медное кольцо. Он смотрел вдаль своими морщинистыми, сильно слезящимися и подслеповатыми глазами и одному лишь Господу было известно, о чем он думал в тот момент.

— Приветствую тебя, мудрый старец, — поздоровался я, не в силах скрыть некоторого волнения.

Он не мог не узнать меня, я это понял, когда он жестом пригласил сесть рядом. Я охотно поделился с ним едой, что заботливо укладывала жена, провожая меня по утрам на работу. Старик долго, одними деснами, жевал кусок отварного мяса, при этом крепко сжав губы, чтобы не проронить ни капельки драгоценного и питательного сока. Было очевидно, что еда ему нравится, хотя он, наверняка, почти уже и не помнил вкуса мяса, питаясь, когда придется, одной лишь скудной пищей вдали от давно потухшего очага своего дома. Пристанищем ему чаще всего служили перевернутые лодки у реки, а передвигался он на своих скрюченных ногах. А порой, если ему улыбалась скупая удача, случайно посылая ему в попутчики добрых людей, то и на их телегах. Мы с ним вновь завели беседу, правда, не столь длинную, как в первый раз, поскольку свободного времени у меня уже было не так много. Но я успел поведать ему о своих переменах:

— У меня всё наладилось с Божьей помощью. Что ты мне сейчас посоветуешь? — спросил я его, улыбаясь. Старик же, посмотрев мне в глаза, тихо сказал:

— Табличку ту не снимай с двери. И помни, ничто не вечно под луной! — взгляд его вновь устремился куда-то вдаль, словно он ожидал появления из глубины веков самого царя Соломона, чтобы передать ему свое сияющее на солнце потертое кольцо, которое делает грустных людей весёлыми, а весёлых — грустными своей мудрой надписью «Всё проходит. И это тоже пройдет»…

Зодчий смотрел в спину уходившему Леонардо, а сам, вздохнув, подумал: «Вот так всегда — я утешаю людей словами, которые порой самому хотелось бы услышать от кого-нибудь».

* * *

В праздник Благовещения, 25 марта, во Флоренцию, или Фьоренцу, как ее тогда называли, что означало «цветущую», на двух лошадях верхом въехали два всадника — человек средних лет и молодой. Первым был нотариус Флорентийской Республики сэр Пьеро, рядом ехал его сын, четырнадцатилетний красавец Леонардо. На протяжении всего пути перед его глазами стоял прощальный взгляд заботливого дяди Франческо, стоявшего у дверей отчего дома в Винчи и беспомощно махавшего ему вслед,

Леонардо с первых же минут своего пребывания в новом, очаровавшем его своим видом городе, стал жадно вдыхать его воздух, насквозь пропитавший его улицы и архитектурные шедевры. Да, это был не тот маленький Винчи с двумя достопримечательностями — замком герцогов Гуиди, контролировавших Тоскану в далеком 12 веке, и церковью Санта-Кроче в центре городка, что соревновалась в высоте и великолепии с древним замком. Здесь, во Фьоренце, все завораживало его взгляд — Домский собор, колокольня Джотто, капелла Пацци, дворец Медичи, дворец Ручеллаи, дворец Питти — у молодого Леонардо кружилась голова от этих чудес зодчества и архитектуры.

Здесь жили и создавали свои бессмертные творения Донателло, Брунеллески, Учелло и Альберти! В городских мастерских ни на минуту не смолкал шум наковален и не прекращалась работа гончарных станков. Здесь трудились строители и вольные мастера, ремесленники и торговцы, аптекари и адвокаты, купцы и парфюмеры. Фьоренца не управлялась тиранами, как многие соседние города-государства Италии. Щедрая благотворительность, изменившая облик города, исходила от банкиров и торговцев. Городом управлял клан Медичи, известнейших банкиров, взявших из старой легенды герб для своего рода — шесть красных шаров на щите, что символизировало капли крови великана, когда-то давно терроризировавшего город, и впоследствии истребленного прародителем рода Медичи.

Сейчас, когда Леонардо прибыл сюда, во главе города стоял один из самых ярких представителем семейства Медичи — Козимо Старший, ставший в 30 лет главой банковского дома Медичи, а к 40 годам получивший в наследство огромное состояние в 180 тысяч флоринов, а также шерстопрядильные фабрики и монополию на добычу незаменимых в текстильной промышленности дубильных квасцов. Для своего времени Козимо получил блестящее образование. Он обучился латыни у гуманиста Роберто Росси, под руководством которого основательно изучил классиков и проникся к ним большим уважением.

Будучи практиком, Козимо понимал, что в жизни человек, вооруженный наукой, стоит десятка обыкновенных людей. Всю жизнь он соблюдал завет своего отца, Джованни Медичи: «Никогда не давай прямых советов, выражай свои взгляды с осторожностью, никогда не проявляй гордости, избегай судебных тяжб и политических споров и всегда оставайся в тени». Возглавив город, Козимо оставался простым гражданином, не приняв никакого титула и не изменяя республиканских форм. От тирании, вымогательств и насилий Козимо был почти совершенно свободен и пользовался своей властью для устранения внутренних смут и для налаживания сложных отношений с Миланом, Венецией и Неаполем.

Все в городе очень хорошо знали своего правителя — совсем не высокого, скромно одетого, болезненного на вид человека, который охотно развязывал кошелек для нуждающегося простого люда, был очень сдержан, никогда не говорил дурно об отсутствующих, не любил, когда при нем злословили о других, всегда имел наготове острое слово, ни при каких обстоятельствах не терял головы и одинаково ловко и хорошо ухаживал за своим фруктовым садом на вилле Кареджи и заправлял делами своего банка, раскинувшегося по всей Европе. А его правительство заботилось о расширении торговли, промышленности и банковских оборотов своих граждан. Став самым богатым человеком Европы и имея в должниках королей Англии, Франции, самого Папу Римского и целое государство Венецию, Козимо употреблял огромные средства, приобретенные обширными и удачными коммерческими операциями, на благо народа: за раздачу хлеба в голодный год его называли «Отцом Отечества».

Стремясь сделать Фьоренцу центром интеллектуальной жизни Италии, столицей западной культуры, Козимо, первым из Медичи, начал широко покровительствовать художникам, учёным и поэтам. Его дворец был первым крупным гуманистическим центром в Италии. Неудивительно, что на членов этой династии работали многие деятели Возрождения: Бенвенуто Челлини, Сандро Боттичелли, Филиппо Брунеллески, Микеланджело, Рафаэль, Тициан и другие. Более того, во многом благодаря помощи семейства Медичи, здесь мог работать Галилео Галилей. Козимо Старший Медичи стал одним из первых меценатов, кто признал неизбежность появления художника нового, ренессансного, типа. «Этих гениев, — говорил он, — нужно воспринимать так, словно они не из плоти сделаны, а сотканы из звёздной пыли».

Отца Леонардо, сэра Пьеро да Винчи, уважали, особенно в среде аристократии. По приезду во Фьоренцу он сначала стал поверенным монастыря Сантиссима-Аннунциата и других учреждений. При этом, его благосостояние стремительно улучшалось, что позволяло ему приобретать дома, новые земли и виноградники в Винчи. Впрочем, он продолжал жить скромно и не забывал о благотворительности, не прекращая жертвовать деньги церкви. А вскоре он получил завидную должность нотариуса Магистрата, где ему по рангу полагалось роскошное жилье недалеко от Площади Синьории. Работа занимала все его время, поэтому было решено определить Леонардо в школу для изучения математики, музыки, пения, грамматики и письма на вольгаре — разговорной разновидности латинского языка.

Сам латинский язык в то время считался хлебом насущным не только всех учащихся церковных школ, он занимал важное место и в светском образовании: все официальные и частные документы составлялись на латыни, будучи основой книжной культуры и науки.

Однако, по причине незаконного рождения, Леонардо было отказали в обучении классической латыни и греческого языка. Сам сэр Пьеро, надо сказать, тоже был не тверд в латыни, языке своих предков. Так и Леонардо, на всю жизнь остался uomo sanza lettere, или человеком без книжного образования, не владевшим правильной латынью. Отец любил своего единственного сына, стремясь дать ему хорошее образование, и активно старался привить ему интерес к своему делу согласно незыблемым традициям семьи, чему Леонардо всячески противился — его не интересовали законы общества и он совсем не хотел становиться нотариусом.

— Ты скоро увидишь всю Фьоренцу, мальчик мой, а значит ты узнаешь мир, — восклицал сэр Пьеро в первые дни после приезда сына из Винчи. Но его очень смущало, что сын пишет левой рукой, — И перестань писать левой рукой, возьми перо в правую руку, как все нормальные люди! Кисть для рисования ты можешь держать как угодно, но для работы нотариусом необходимо писать правильно, иначе люди начнут поговаривать, что твоей рукой водит нечистая сила! — в сердцах возмущался отец, но когда он увидел, как сын украшал буквы завитушками, и что его письмо было таким же красивым как и у опытных писарей, он перестал твердить о влиянии на сына сатаны.

История повторилась. Как и в Винчи, Леонардо особого рвения в учебе не проявлял, хотя в математике, за немногие месяцы, что он ею занимался, он достиг таких успехов, что постоянными сомнениями и сложными вопросами не раз ставил учителя в трудное положение.

— Отец, — жаловался он, — в школе нас заставляют все заучивать наизусть. Сегодня наказали розгами мальчика за то, что тот забыл какую-то малость.

— Но учитель объяснил мне, что заучивание необходимо по причине дороговизны книг, — отвечал сэр Пьеро сыну. — У самого учителя их лишь несколько, у других и того меньше.

И действительно, книги ценили как предметы роскоши, предназначенные не для чтения… а для увеличения сокровищ церквей и богатых мирян. Именно крайняя редкость рукописных книг, изготовление которых требует много времени и средств, делала необходимым заучивание наизусть.

— И прошу тебя, Леонардо, — не спорь больше с учителем! Слово учителя — это непререкаемая истина!

Но, несмотря на эти кажущиеся сложности, Леонардо, как и прежде, интересовался всем и понемногу. Обладая прекрасным музыкальным слухом, что было, несомненно, заслугой его любимого дяди Франческо, он увлекся игрой на флейте и лире, научившись умело импровизировать, и делал это отменно на зависть профессиональным музыкантам.

Как-то вечером, играя на флейте в соседней комнате, Леонардо услышал разговор деда с отцом:

— Говоришь, он умнее учителей? — спрашивал сына дед Антонио, с недоверием щуря свои глаза.

— Отец, — говорил сэр Пьеро, — вчера я разговаривал со старшим учителем в школе. Так он сказал мне, что Леонардо поражает их всех своей невероятной легкостью и ранней строгостью своих мыслей, что он равно одарен во всем, и все его интересует: математика, геометрия, физика, музыка, живопись и даже скульптура. Но он также отметил и его единственный недостаток, он сказал: «множественность его дарований и непостоянство вкусов», мол сын Ваш жадно переходит от одного предмета к другому, как если бы хочет охватить все человеческое знание сразу.

— Но этим не прокормиться! Пьеро, какой толк от этой премудрости? Кем он станет? Нотариусом, как ты и я? Нет, увы, не станет! Он незаконный и ему не позволят! Бастард не получит титул нотариуса!

— Да, но другие… — пытался возразить сэр Пьеро отцу.

— Другие? Какие другие? — ворчал дед, — Королевские бастарды есть во всем мире, мы это знаем. Хорошо быть незаконным сыном короля! Но ты — не король! — не умолкал дед, — Вот Франческо, мой законный сын, сидит дома и не работает! Не желает! Не имеет интереса, видите-ли! — он развел руками. — И Леонардо, внук, сидит сейчас дома и не работает. Он — незаконный!

— Отец, не сравнивай моего сына с бездельником Франческо! Леонардо умный!

— В том-то и беда, что умный. Но… незаконный. А нам приходится всех кормить, да еще при таких грабительских налогах! Вот мой совет тебе, Пьеро. Вся эта латынь, музыка и прочая ерунда никому не нужны. Пусть лучше идет учиться чему-то полезному, лучше всего ремеслу, чтобы он мог зарабатывать себе на жизнь. — Сказав это, дед захлопнул большую амбарную книгу, в которой он вел строгий учет всех доходов и хозяйственных расходов семьи.

А через некоторое время Леонардо познакомился с практиковавшим аптекарем, и, следуя его советам, стал собирать и высушивать целебные травы. Сэр Пьеро, увидев однажды в доме развешанные на веревке пучки каких-то трав, удивленно спросил:

— Леонардо, что за цветы ты развесил по всему балкону? Уж не собираешься ли ты стать аптекарем? — и не став слушать сына, со строгой настойчивостью, продолжил, — я запрещаю тебе ходить в аптеку при Санта Мария Новелла и общаться с теми монахами-доминиканцами, что изготавливают свои эликсиры и снадобья!

— А что тебя отворачивает от трав, лечебных ароматических масел и снадобий, отец? — спросил Леонардо удивленно.

— Под видом этих масел и вытяжки из трав, многие из которых действительно помогают больным людям, эти монахи и алхимики также готовят составы, которые на деле оказываются страшными ядами. Сын, я прошу тебя, — голос сэра Пьеро стал мягче и теперь был полон мольбы, — будь благоразумен и осторожен. В этом городе частенько свершались самые известные заговоры и отравления ядом кантарелла, мучительная смерть от которой наступает мгновенно. Мне как нотариусу Магистрата постоянно приходится узнавать о все новых случаях отправления ядами, — затем он продолжил шепотом, — Мужья отправляют на тот свет своих постаревших и подурневших жен, а жены — травят спившихся или загулявших мужей, барышни — своих любовников, когда вдруг выясняется, что они женаты. Дети травят насмерть родителей. Жены в одночасье становятся вдовами, а дети — сиротами. И все это зло совершается во имя мести, либо вдруг родившейся ненависти, а чаще всего — для скорейшего вступления в наследство. Сторонись этого греха, сын мой!

Но сэр Пьеро ошибался в своих предположениях о выборе сына. Когда он в очередной раз увидел, как тот рисует цветок на их балконе со всеми его тычинками, затейливое насекомое в мельчайших его деталях, вечно спешащих куда-то людей с рыночной площади, еще что-нибудь другое, созданное природой и достойное изображения, он иначе взглянул на будущее сына. Да, основным своим увлечением Леонардо считал живопись, чему всячески способствовало само его внутреннее стремление в соответствующей атмосфере Фьоренцы. И однажды, он, сэр Пьеро, захватив с собой его рисунки, некоторые из которых были сделаны сыном еще в Винчи, отнёс их к лучшему живописцу Тосканы и большому своему приятелю Андреа дель Чони по прозвищу Верроккьо, чья художественная мастерская располагалась на виа Гибеллина. Раньше сэр Пьеро не раз помогал художнику оформлять кое-какие юридические бумаги, и сейчас убедительно просил его сказать, достигнет ли его сын Леонардо, отдавшись рисованию, каких-либо успехов.

— Маэстро, помогите мне, пожалуйста, разрешить тяжкие сомнения.

— Охотно, сэр Пьеро. Всегда к Вашим услугам. О чем идет речь? — участливо спросил тот.

— О моем сыне. Посмотрите на эти рисунки. Я хотел бы знать ваше о них суждение. Если у него есть талант — хорошо; если же нет, то Леонардо станет нотариусом. Никогда не думал, что у мальчишки такая страсть к искусству! — говорил между тем сэр Пьеро. — Он, правда, ко всякой всячине любопытен: то изучает насекомых, то растения. Натаскал в дом тьму букашек разных, а латынь забросил. Зато спорить с учителями горазд. А вчера захожу в его комнату и что вижу? Гору рисунков.

— Ну-ка, посмотрим, — Верроккьо надел свои очки, сощурив близорукие глаза, взял рисунки Леонардо и молча их рассматривал, — он левша?

— Да. Но как вы узнали, маэстро? — удивился сэр Пьеро.

— По характеру штриха. — ответил Верроккьо уверенно. — Приводите вашего мальчика когда вам будет удобно, синьор Пьеро, можете прямо сейчас. Он будет жить вместе с остальными учениками. Думаю, из него выйдет толк.

Услышав эти слова, отец принял решение отдать сына в ученики к Андреа. Перед тем, как впервые отвести его к учителю, он строго спросил:

— Ты уверен, что станешь первым, а не последним?

— Да, — твердо ответил ему Леонардо.

С этого момента судьба его была предрешена, и отныне все его помысли будут отданы беззаветному служению Искусству.