Моя струна

Валентина Коричина

Что может помочь вернуться в прошлое на время? Для чего нужны ожидания и что остается, когда умирает и разбивается все вокруг? Где заканчивается правда и начинается вымысел? Математически четким языком, виртуозно оперируя фигурами речи, автор раскрывает нам об этом. Кажется, что книга состоит из самостоятельных историй, однако все они тесно переплетены между собой. С помощью чего? Это предстоит уловить читателю.

Серж. История одних отношений

С прошлым надо уметь прощаться. Иначе оно будет стучать в твою дверь, напоминать о себе, не давать жить, ломать настоящее и будущее, ранить душу в кровь.

Мне казалось, что с этой историей я распрощалась в холодную зиму 1998-го. Когда были сказаны все слова, расставлены все точки над i, внесена предельная ясность и окончательно убиты все прошлые страхи. Позже я поняла, что не хочу ее забывать, потому что она — это часть меня. Но окончательная досказанность как будто прорвала плотину, и воспоминания начали тихо уходить, как вода в песок.

Поэтому — пока не утекла последняя капля, пока еще можно вспомнить, как все было — жить этой истории здесь, надежно упрятанной в слова.

Пустышка

«Икарус» был желтый и обыденно облезлый. Его сняли с какого-то городского маршрута, чтобы перевезти толпу галдящих школьников от одной столичной достопримечательности к другой, не менее достопримечательной. Они все буквально вчера приехали в столицу, их было много, некоторые — знакомы, большинство — нет. Им было от 13 до 16, классические дети с физико-математическим уклоном, в программирование.

Его нельзя было не заметить в этой толпе. В любой толпе, наверное. Он был как магнит. Уже успел собрать вокруг себя стайку мальчишек, сверкал глазами и сыпал шутками направо и налево. Его было много, его было слышно, таких она еще не видела (впрочем, больше таких она вообще не видела). У него на груди, на пластмассовой цепочке, висела детская пустышка, которая периодически использовалась по назначению.

Она была маленьким птенцом, вылетевшим из дома-гнезда в самый первый раз в жизни. Даже в пионерских лагерях до того не бывала. Он вызывал у нее чувство легкой оторопи пополам с отторжением. Но народ неторопливо прибывал и располагался вокруг этого центра притяжения. Она же волею судеб оказалась аккурат через проход. Рядом с барышней по имени Ксюша, царевной-лебедью в этом выводке гадких утят.

Их возили по разным местным достопримечательностям. Деревянные церкви, ветряки. Народ тяготел к нему, он смотрел на Ксюшу, она смотрела на него, постепенно заражаясь его энергией.

Она даже не запомнила, как его зовут. Немудрено — говорил в основном он, а не с ним. Позже, в единственной девчачьей комнате, барышни обсуждали экскурсию. Она назвала его «этот яркий, общительный мальчик», Ксюша — «трепло в защитном костюме». Она не знала, как его зовут, Ксюша же была, естественно, в курсе — «Серж».

Так все и начиналось. Три года жизни под знаменем «Серж», у истока которых — пустышка, сосновая шишка, игра «верю — не верю», колода затертых до дыр карт, куча песен под гитару и 20 безумных дней. Все это живет и по сей день в коробочке на антресолях, архиве дней минувших, все еще щемяще живых.

Живых только для нее, как она донедавна думала.

Живых, как оказалось потом, и для него.

«Ни капли взаимности»

На входе в подъезд на стене висели почтовые ящики. Два блока по 10 откидывающихся дверок — поворачиваешь ключ, она отваливается вниз. Это сейчас, сменив десяток городов и квартир, ей известно, что ящики для почты бывают разные. В те времена почтовый ящик мог быть только таким и никаким другим. Ключик-дудочка с торчащим усиком, брелок — серебристая рыбка, как живая, с кованым хвостом, который изгибался вправо-влево.

Приносить почту домой почему-то было ее обязанностью. Почему? В ящик приходил «Советский спорт», «Известия», местная областная газетка и журнал «Ровесник» — раз в месяц. Собственно, ей нужен был только «Ровесник», все остальное — так, курьером поработать по дороге со школы, поднять сероватую стопку бумаг на восьмой этаж.

Обычный зимний день. 10 декабря. Уже лежит снег, но мороза почти что и нет. Уроки закончились, время идти домой, 3 часа дня, кушать хочется. Все никак не наболтаться с подружками на перекрестке, а после лихо вбежать в подъезд — 4 ступеньки, привычно скачем через одну. Абсолютно механические, заученные движения — ключ в скважину, повернуть, крышка упала, мысли где-то возле холодильника.

Конверт. Почерк — очень знакомый, но сразу как-то с перепугу и не вспомнилось, чей. Обратный адрес, имя. Газеты почти бесшумно планируют на бетонный пол. Мыслей нет. Совсем. Только тупая тишина в ушах. Чувства — как чистый лист. Первая мысль (и единственная, пока подбирала газеты с пола и ехала в лифте наверх): «Откуда у него мой адрес?.. Я же ему его никогда не давала…» Мысль бегает по кругу, как белка в колесе, как змея, кусающая себя за хвост.

В конверте открытка. Голубенькая. В трогательном овале — березка в снегу, в обрамлении узоров мороза на стекле. Текст — простенький, без наворотов — мол, с Новым годом, всего, пиши… После восьмого прочтения голова начала робкие попытки разобраться в происходящем. Почти безуспешные. С Новым годом — 10 декабря? Наверное, дата не случайна. Наверное, это пробный камень — чтобы было время ответить аккурат к Новому году — если захочется отвечать. Если нет — ну что же, почти без ущерба для самомнения — просто вежливое поздравление с Новым годом, ничего более.

Но почему надо было ждать полгода? Они виделись в июне, под расставание дело было ясное, что дело темное: она была от него без ума, он наконец-то обратил на нее внимание — чуть-чуть. Полгода тишины. Полгода воспоминаний и сладкого замирания сердца без какой-либо надежды увидеться вновь. И вот — вдруг — эта открытка, когда и думать-то о человеке почти перестала и все уже травою поросло.

Естественно, она не могла это держать в себе — событие требовало материализации в слова, требовало, чтобы им поделились — неважно с кем.

И вот — консилиум подруг. На повестке дня вопрос «Что Делать?». Консилиум постановил: отправить открытку ему. Ровно с таким же текстом — поздравляю, желаю, пиши. Консилиум посоветовал: «Ни капли взаимности!»

Вот так вот. Сейчас вот думается — а какой, собственно, взаимности? Не в любви же было ему признаваться в ответной открытке…

Под лозунгом «Ни капли взаимности» очень долго выбиралась открытка — чтобы была Особенная. Три вечера кряду сочинялся текст — чтобы каждое слово пело, но при этом было «без капли взаимности». Руки дрожали, когда за письмом захлопнулся козырек почтового ящика.

После этого жизнь была не в радость 2 недели. Почтовый ящик стал святым Граалем. К нему ходили на поклонение по 10 раз на дню. Поменялись все фундаментальные устои бытия — день делился на «до почты» и «после». Открытка потихоньку стиралась на углах от частого перечитывания. Близился Новый год.

Две недели — и в почтовом ящике лежало письмо. Конверт был непривычно толстым. Листы в мелкую клетку заполнены в каждой строке все тем же ужасным почерком.

Начиналась новая эра в жизни. Эра длинною в 2 года — 2 года жизни от письма до письма, уже ближе к концу — от звонка до звонка, роман в письмах и фотографиях, 3 коротких встречи длинною в неделю, и четвертая — кульминационная.

Несбывшееся

Первый поцелуй

Ей было 15. Хороший такой возраст, круглый. Круглое личико, коса до пояса, непослушная челка, вечно лезущая в глаза. Существо, выросшее на романах и стихах, дикое до безобразия. Умница, отличница, комсомолка и почти спортсменка. Пара близких друзей. Пара тайных влюбленностей на расстоянии вытянутой руки — смотреть в окно на стадион, где тренировка, вечно попадаться на глаза, тихо страдать, но заговорить — ни-ни, не приведи господь…

Ему было 17 — взрослый такой человек. Умный, даже слишком — из разряда «Таких не бывает» или «Таких один на миллион» — где-то посередине. Дивные карие глаза, длинные ресницы, стрижка под запущенного пажа. Те же книги, другие взгляды на них. Лидер от бога. Яркий, как метеор. На таких смотреть разинув рот и загадывать желание, пока мимо летит. В ее глазах — полубог. В глазах друзей, его ровесников — «человек, который ищет себя». Друзьям, наверное, виднее, они — старше и опытнее, они — без розовых очков.

Это была их вторая в жизни встреча. Первая — длинною в месяц — сюжет отдельного романа. Вторая же… Неделя. Вне дома. Детская непосредственность вырвавшегося на волю птенца — летать не умею, но очень хочется, и поэтому — вполне себе ничего летится, наперекор всем законам и правилам.

Был март. Конец марта. Зеленые ушки листочков проклевывались повсеместно, мир в салатовой дымке, небо голубое, солнце, воздух — как вино. Пушистые кисточки на вербе (котики…), покореженные бетонные блоки бункера Гитлера торчали из земли, над ними — на фоне лазури — пушистое серое счастье на ветках.

Ей казалось — сбылись ожидания длинною в год. Ему — а кто ж теперь узнает, что казалось ему… Как думалось тогда — ожидания были взаимными. Как говорил он сам много лет спустя — поначалу ему было просто интересно. Еще одна.

Неделя подходила к концу. Еще день — и все разъедутся по домам, по разным концам страны, что в эпоху бумажных писем с зазубренными марками на конвертах равно «Расстаемся навсегда». Ну или почти. Они куда-то собирались идти всей толпой и почти все уже собрались на выходе из отеля. Она что-то забыла в номере. Он вызвался проводить.

Лифт. Этаж. Длинный коридор. Номер. Обычный такой номер в гостинице «Дружба»: 2 кровати, санузел, предбанничек на пороге. Она схватила это что-то и уже бежала к выходу. Он стоял у порога — там узко, слева стена, справа деревянная раздвижная дверь гостиничного шкафа. Одна рука небрежно легла на дверцу. Стоп-сигнал. Стоять. Ну что же — стоим… Вторая, описав полукруг, легла на ту же дверцу — клетка захлопнулась. Птичку поймали.

Конец ознакомительного фрагмента.