Из прошлого в будущее

Валентина Ива, 2020

Книги Валентины Ивы: «Музыка времени», «Ручеек жизни», «Шапочка для бассейна», «За миг до откровения», «Зёрна судьбы» и другие, обрели своего читателя через публикации в интернете (Литрес, Литмир, mybook и др.). За это достаточно короткое время, автор стала Членом союза Российских писателей, финалистом конкурса «Русь моя», премии имени Сергея Есенина за 2020 год, финалистом конкурса «Наследие» за 2020 год. Автор отражает в маленьких рассказах реализм настоящего времени, описывает случаи из жизни семьи, соседей, знакомых и друзей, а также выдуманные истории с размышлениями о взаимосвязи прошлого и настоящего. Юмор, драматизм и трагедия всегда присутствуют в жизни человека, на то она и жизнь. Особенно начинаешь понимать, как она – эта жизнь, ко¬ротка, когда приходят на землю такие ужасы бытия как пандемия века. Эта книга – весёлая и печальная как сама жизнь.

© В.И. Остапенко, 2020

Встреча братьев

Часть 1

Телефонные звонки в настоящее время присутствуют в жизни людей в таком многообразии звучаний, что диву даёшься. Еще существует глупая черта человека попробовать разные варианты звонков в своём новом мобильном смартфоне, поэтому, когда твой оживший круглосуточный «друг» выдает незнакомые позывные — не сразу реагируешь и сидишь, как болван, под диликанье телефона, пока муж не скажет:

— Валечка, твой телефон сейчас лопнет от натуги! — тут ты вспоминаешь, что утром извращалась в подборе мелодии и решила опробовать что-нибудь новенькое, несёшься стремглав к трясущемуся аппаратику, бульк, а там уже повесили трубку.

Не успела я определить, кто хочет утречком пообщаться, как телефон зазвонил вновь. Двоюродная сестра радостно сообщила, что приехал её отец из Сибири, и мы сразу поняли, что, несмотря на трудности стыковки наших сильно немолодых отцов, встречу следует организовать любой ценой.

Я задумалась в поисках водителя по транспортировке таких скрипучих пенсионеров, как я, и таких бравых сибирских парней, как мой отец. Как назло, брат без авто и муж тоже. Звоню своему свату:

— Евгений Борисович, это Валентина Ивановна! У меня к вам неделикатный вопрос. Дело в том, что… Ничего, если это будет несколько длинновато? Это важно! Я должна описать ситуацию в красках…

— Конечно. Я вас внимательно слушаю…

— Как вы знаете, моему отцу Свекатуну Ивану Осиповичу в настоящий момент девяносто три года и восемь месяцев.

— За подробности спасибо! — Борисович рассмеялся. — Я помню этот не так часто встречающийся момент!

Мы хмыкнули оба.

— Так вот: приехал его брат из Сибири, Василий Казимирович Свекатун, которому девяносто два года и два месяца.

Евгений Борисович поперхнулся и воскликнул:

— Сибирь! Сибирь! Вот куда нужно ехать на отдых и лечение от старости!

— Голубчик, Евгений Борисович! — продолжала я повествовать, — Брат отца страстно желает повидаться со своим двоюродным братом. Мой папа тоже этого очень и очень желает, но загвоздка в том, что мы на даче за 120 км на север от Москвы, а Василий Казимирович — у дочки Ольги, тоже на даче и в 80 километрах на юго-восток. Там ещё мама моей сестры Галины Зоя Семёновна, вдова одного из братьев отца, которой девяносто четыре года. Она пребывает там в качестве сюрприза для моего отца и тоже жаждет повспоминать молодость. Никто не может сейчас отвезти команду из одного почти трухлявого пенька навстречу к другому, такому же, и сюрприз там не дремлет, и ждет встречи. Конечно, можно такси нанять, а вдруг в дороге что? Короче…

— Не продолжайте, я всё понял, я отвезу. Был за рулём и неоднократно по 800 км в день покрывал, а то и больше. Давайте попробуем.

— Понимаете, Евгений Борисович, Казимирыч уже приезжал зимой, но тогда было совсем проблематично, холодно, скользко. Правда, тогда муж ещё мог вести автомобиль. Сейчас он нездоров. Не может.

— Всё-всё, договорились. Выезжаем рано, чтобы вернуться в этот же день. Согласны?

— Отлично. Завтра в 7.00 вы нас забираете с дачного участка, и стартуем по Савёловской, или, как вы скажете, по какой дороге. Ехать нужно в Троице — Лобаново, Ступинский район.

* * *

Евгений Борисович прикинул километраж, и получалось где-то 450 км в оба конца. Ну как не помочь таким долгожителям ещё разок хотя бы посмотреть друг другу в глаза?! Эти скромные труженики России прихрамывали на обе ноги, чуть-чуть подзабывали что-либо или с утра, или среди дня, а то и к ночи, но воля и любовь к жизни ещё теплилась, и в глазах вспыхивал огонёк воспоминаний. Как говорил наш военпред на службе в почтовом ящике, связанном с авиационными материалами:

— Пусть лучше вам изменяет память, чем вы Родине, Валентина Ивановна! — и его крылатая фраза пользовалась большим успехом среди сотрудников нашего отдела.

Иван Осипович, мой отец, не утратил чувства юмора, а желание встречи с родными, помнящими его молодым, красивым, сильным и полным жизни, ещё находило отклик и в сердце, и в душе.

Евгений Борисович понимал, что на водителя ложится основная часть путешествия в пространстве. Главная задача: выбрать маршрут покороче, миновать по возможности все пробки и как можно быстрее доставить одну компанию, состоящую из меня — Валентины Ивановны, дочери Ивана Осиповича, которой уже тоже 68 лет стукнуло; Евгения Ивановича — сына Осиповича, который помоложе сестры, но 59 годиков есть, и самого Осипыча, известного возраста; на встречу к брату, его дочери Ольги, с внуками и сестрами, коротающими дни и прячущимися от коронавируса на даче в Троице-Лобаново. Затем следует проследить, чтобы встреча не затянулась, и транспортировать всех обратно в Дубненские дачные посёлки целыми и невредимыми.

* * *

— Алё?! Ты слышишь, Жень?

— Да, да! Говори!

— Привет, брат! Ну что, новости такие: Василий Казимирович приехал опять — это раз; он у сестры Ольги в Троекурово-Лобаново — это два; сейчас лето, не зима — это три!

— Понял, ну ё-моё, что этим дедам неймётся?! Отец только последние три года не мотается в эту свою Сибирь. На РОДИНУ! На РОДИНУУУ!!! Ну, что там делать? Братьев уже сто раз навестил, он уже там надоел! Памятную доску ушедшим поставили, а он всё ещё хочет смотреть на места, где родился, где жила его детская и юношеская душа.

— Ты понимаешь, этот приезд Василия Казимировича как подарок: лето, август, тепло, они ещё двигаются, хоть и с палочками. Сам бог велел!

— Не вопрос! Поедем, раз так разбирает. Повидаем сестёр, дядьку, племяшей. Кто знает, увидятся ли старики ещё?

* * *

Августовское Подмосковье великолепно! Буйные зелёные перелески, рощи, поля, холмы и луга тянутся бесконечной чередой за окном автомобиля. Хочется ехать долго-долго и всё смотреть и смотреть на пробегающую мимо природу, посёлки, восстанавливаемые из руин колокольни церквей, и с высоты редких сопок обозревать необъятный простор нашей Родины.

— Боже мой, как прекрасна наша саванна с высоты птичьего полёта! — Брат вздохнул и продолжил: — а из окна автомобиля ещё более хороша!

— А? — спросил глуховатый отец.

— Всё нормально, папа, едем, — ответил брат.

— Что ты сказал? — спросила сестра с переднего сидения авто.

— Тугоухость — это у нас семейное, — проворчал брат.

— А? — переспросил отец.

— Смотри в окно, пап, видишь, какая красота! — улыбнулся брат.

На удивление легко, без остановок, после трёх часов пути, мы добрались до места. Свернули около храма полуразрушенной ныне усадьбы Троице — Лобаново, которая впервые упоминается в писцовых книгах Московского государства ещё в XVI веке. Исторические места! Наша дорога уперлась в перелесок. Ещё до того, как остановился автомобиль, мы увидели Василия Казимировича, поджидавшего нас на грунтовке. Затем высыпали остальные родственники встречать гостей. Отец медленно, после стольких часов пути, выбрался из авто и попал прямо в объятия брата, а из-за спины сестёр выглядывала помолодевшая Зоя Семёновна, бодро и звонко воскликнувшая:

«Ах, Ванечка приехал!» — её давнишняя тайная любовь. Что поделаешь?! Красив был в молодости отец, да ещё могуч и силён физически. Когда-то давно овдовевшая Зоя Семёновна писала ему письма в надежде на дружбу, а возможно, и любовь, но отец, овдовевший тоже после смерти мамы, мягко воздержался от продолжения отношений. Увидев Зою Семёновну из-за плеча брата, отец немного опешил, но — деваться некуда — пошёл вперёд, как настоящий морской офицер, хоть и в прошлом. Не пасовать ни при каких обстоятельствах! — девиз сибиряка.

Объятия, поцелуи, застолье превращались из суеты в воспоминания, которым не было конца и края. В памяти этих гигантов прошлого столетия оставались острые, чётко отпечатанные, а порой и полустёртые, идеализированные эпизоды жизни. Реальные моменты бытия порой каждый вспоминал по-разному, но это было уже неважно.

— А помнишь, — тихо говорил Василий Казимирович, обращаясь к отцу, — когда мы ехали в Каратуз, ты забрался в кузов машины с молодой женщиной?

Отец сразу оглох и потерял память. Видно было, что он сильно не хочет, чтобы об этом вспоминали публично, но Василий Казимирович не унимался и продолжал жать на ненужную педаль воспоминаний, пока отец не перевёл разговор на другую тему, а рядом сидела Зоя Семёновна и, положив руку на колено отца, внимательно рассматривала его увядшее лицо в поисках былой красоты.

* * *

Красавец отец (фото) после войны служил в войсках связи посёлка Урелики на берегу чукотской бухты Провидения. Сейчас от этой военной базы не осталось и следа. Большой урон нанесла Вооруженным силам СССР хрущёвская «десталинизация» («перестройка-1»). Таким образом, 15 января 1960 г. Верховный Совет СССР без обсуждения утвердил Закон «О новом значительном сокращении Вооруженных сил СССР». Из армии и флота должны были уволить до 1 миллиона 300 тысяч солдат и офицеров. То есть более трети от общей численности ВС СССР. Так в 1960 году мой отец Свекатун Иван Осипович вернулся с Крайнего Севера домой, чтобы начать новую, не военную жизнь, а на память о днях офицерской службы он привёз фотоаппарат ФЭД с лантановой оптикой. Мне, его дочке, в это время было 8 лет, и я осваивала искусство фотографирования. С тех пор я фотографирую, как любитель, но уже на цифровые фото. Как говорит мой муж:

«Нет никого более профессионального, чем любитель!». Я на профессионализм в этом деле никак не претендую, но могу точно утверждать, что в фотографировании главное звено — это фотограф. На старости лет с подачи моей подруги меня угораздило пойти на курсы по фотографированию. Что я вынесла оттуда, так это то, что цифровые обработки фотографий — как изучение иностранных языков: пока ты пользуешься языком — ты совершенствуешься, как только перестаешь употреблять, то есть он пока без надобности, так — всё, суши вёсла, всё забывается мгновенно. Так и с цифрой. Молодой учитель по цифровым фото, который не знал, кто такие Илья Глазунов, Александр Шилов, Карл Брюллов и другие выдающиеся художники, говорил мне:

— Ну что это за фото? Роза в росе. Это не фото, это констатация факта! А то, что за росу зацепился солнечный луч и пронизал алый листок, а роса посверкивает как бриллиант — это ничего не значит.

В общем, мы разошлись с учителем в разные стороны, но я узнала много интересного и многому научилась в компьютерной каше превращения фотоснимков в «шедевры» сообразно фантазии фотохудожника.

Молодой учитель хорошо знал знаменитых фотографов, таких, как Анри Картье-Брессон, Артур Феллиг (Виджи), Ирвин Пенн и другие, но мне почему — то казалось, что при всём при этом нужно знать и классику живописи.

Фотограф ловит краткий уникальный момент портрета. Например, когда человек одержим действом, мыслью, или расслаблен и является самим собой (быть самим собой — вот счастье!). Вот то, о чём мечтает каждый и что порой так трудно достижимо, лицо модели, его черты, как много можно прочитать по их движению или окаменелости, по едва заметным нюансам изменения взгляда, губ, щек и любой другой чёрточки лица можно нафантазировать целый роман или, на худой конец, повесть. Рассматриваешь лица, мелькающие в твоей жизни многие годы, видишь их переменчивые выражения в зависимости от нутра человеческого: то обиженные, то погруженные в себя, то злые, то печальные, тупые, отрешенные, лукавые… А есть такие, у которых в естественности их бытия на лице незримая улыбка. Человек сидит просто так, думает о чём-то или чем-то занят, или прилёг, устал от дневной суеты, а на лице не скорбь, не отчаяние, не злоба, а улыбка, и она всегда с ним. Я знаю таких людей. Их можно в моей жизни сосчитать по пальцам. С такой улыбкой живёт Зоя Петровна, мама свата Евгения Борисовича; Владимир Алексеевич, отец моей подруги и Василий Казимирович Свекатун, двоюродный брат моего отца.

Тихим голосом, почти шёпотом, Василий Казимирович начал вспоминать рассказы своей бабушки о предках. Тяжело вздыхая, она, окруженная внуками, наполняла их сердца сказаниями о прошлом. «Легенда всегда берёт верх над историей», — произнесла французская актриса позапрошлого века Сара Бернар. Не думаю, что легендарными событиями была наполнена жизнь прадеда братьев Свекатунов, но одна ниточка почти легенды существует, и Казимирович потянул её, тихонько наматывая на клубок истории семьи.

Василий Казимирович заговорил тихо, не спеша, и воспоминания потекли ручейком ожившей памяти:

— Родился наш с Ваней прадед Христофор, — и Василий Казимирович посмотрел на моего отца Ивана Осиповича, тяжело вздохнул и продолжил, — в селе Забродье Оргимянского уезда Виленской губернии, а может, правильно будет — Оргимянского района Гродненской области — в 1815 году ещё при царе Александре 1.

Мать Христофора рано умерла, и отец привёл в дом мачеху. Может быть, не от хорошей жизни, но мачеха очень плохо кормила Христофора, и он решил потихоньку лазить в погреб и ложкой снимал в крынках с молоком верх и съедал, — Казимирович вздохнул печально и усмехнулся, — в то время сепараторов еще не было, это понятно. Однажды мачеха застала его за этим занятием и устроила скандал, а Христофор пошёл в село злой, раздосадованный, и встретил по дороге еврея, который нёс мешок с пером, то ли домой, то ли на продажу. Кто ж его знает! Христофор решил зло своё и обиду передать еврею.

— Что ты несешь? — спросил Христофор. Еврей показал ему перо в мешке, и Христофор пустил это перо по ветру, вытряхнув мешок. Еврей пошел с жалобой к старосте села, а староста после к отцу с предложением отправить Христофора служить в армию — одного из семьи. При царе Николае 1 разрешалось отправлять одного сына из семьи, но служить приходилось 25 лет.

* * *

Мы молча слушали Василия Казимировича. Я представила бедного еврея с мешком пера и его печаль от утраты. Молодого, голодного, обозлённого парня, несправедливо нанёсшего обиду человеку, но мне невозможно было представить, что на дворе где-то 1835 год и Пушкин ещё жив, и окружающий мир так не похож на наш.

* * *

Василий Казимирович продолжал:

— Христофор писать не умел, поезда тогда не ходили, самолёты, само собой, не летали, люди передвигались пешком и на лошадях. Христофор пришёл пешком в село Забродье через 25 лет. Ушёл 20-летним парнем, а вернулся 45-летним седым мужиком. Пришёл к дому отца, а его спрашивают:

— Куда ты идешь, служивый?

А он отвечает:

— Я уже пришёл, домой.

Он устроился работать к барину лесником и начал строить себе дом. Брёвна таскал из барского леса на себе. Барину люди сообщили, что Христофор таскает на себе брёвна и строит дом. Барин говорит:

— Пусть таскает, разрешаю, но если он на лошади увезёт хоть одно бревно, то я его отправлю в тюрьму.

И Христофор построил себе дом с земляным полом и соломенной крышей. Как построил дом, сразу и женился на 17-летней шляхтичке (неимущая шляхта).

— Василий Казимирович, а почему шляхтичке? — спросила я.

— Кто ж её знает? По рождению была шляхтичкой, польского происхождения, видимо, была. Она, шляхтичка, заявила, что спать будет только на койке, и Христофор был вынужден экономить, чтобы купить кровать. Имя её не сохранила память моей бабушки. Эта шляхтичка родила ему 4-х парней. Уж они-то точно спали на соломе на глиняном полу. Кроватей, поди, всем не хватало. Христофор умер, когда ребятишки были еще маленькие.

— Давай, Василий, помянем нашего прадеда, — сказал громко мой отец и поднял рюмку водки.

— Эх, Ваня, если сегодня всех помянем, то до утра не доживём, — Василий Казимирович пригубил водку и опять тяжело вздохнул.

— Шляхтичка растила детей одна в нищете. Они выросли, женились и родили детей. У Ивана появилось шестеро сыновей. У других братьев тоже появились дети. Земли у них была одна десятина. Они разъехались по городам. Степан уехал в Санкт-Петербург, Александр в Екатеринослав. Степану шляхтичка дала тёлку, а Александру дала свинью и наказала сыновьям, чтоб не возвращались, так как больше нечем им помочь. Иван, третий сын, с женой Амалией решили ехать в Сибирь на свободные земли в соответствии со Столыпинской реформой. Основными направлениями реформы были передача надельных земель в собственность крестьян, постепенное упразднение сельской общины как коллективного собственника земель, широкое кредитование крестьян, скупка помещичьих земель для перепродажи крестьянам на льготных условиях. Ехали они в телячьем вагоне до города Ачинска два месяца. Больше стояли в тупиках. От г. Ачинска ехали на барже, затем на лошадях до деревни Разъезжая Ермаковского района. В Ермаковском районе свободной земли не оказалось и им посоветовали ехать в Каратузский район. Там есть свободные земли, говорили добрые люди. Иван Христофорович взял старшего сына Казимира, и поехали в Верхнюю Буланку Каратузского района.

Казимиру было 12 лет. Он был самый грамотный. Умел, и читать, и считать. Он был в работниках у дяди Александра в Екатеринославле. Его дядя обучил грамоте. Он развозил хлебобулочные изделия по торговым точкам. Когда Иван Христофорович (фото) решил ехать в Сибирь, он забрал Казимира у Александра, так как тот был самый старший, а самым младшим двойняшкам Ивану (по-польски Яну) и Александру (по-польски Алесю) было всего по 1,5 годика. Осип, средний сын, уже был помощник в тяжелом крестьянском труде.

Приехал Иван Христофорович с сыном Казимиром в Верхнюю Буланку вечером. В этом селе жили одни эстонцы. Ночевать их не пустили. Направили к Козлитину Тихону. Он жил на берегу речки и пускал ночевать и русских, и поляков. Когда Иван Христофорович с сыном Казимиром вошли в дом, жена Тихона сказала: у вас есть жених, а у нас есть дочь-невеста Мария, глядела в корень, чувствовала, что они судьбой связаны будут, а было то им по 12 лет.

В Верхней Буланке нашему с Ваней деду посоветовали утром ехать в село Шулдаты. Там живут ссыльные поляки и там много свободной земли. Утром Иван Христофорович поехал в Шулдаты. Там ему не понравилось, и он вернулся в В. Буланку, где жили эстонцы, которые тоже перекочевали в Сибирь в поисках хорошей жизни и, главное, земли. Возле Буланки была Андреева заимка. Её хозяева, старик со старухой, вырастили свинью, и хозяин повёз её в Каратуз продавать на базар. Продал мясо, напился пьяный, и его убили, чтобы забрать остаток денег от проданной свиньи. Страшное было время. Старуха одна жить на заимке боялась и объявила заимку на продажу по дешёвке. Иван Христофорович купил эту заимку и перевёз в нее семью жить. Иван, сын Христофора, купил лошадь, плуг, бороны и семян. Шесть сыновей, старшие уже помогали пахать, сеять и убирать хлеб; одна дочь и жена Амалия с сестрой — вот и все жители заимки. Земли свободной им хватало, и стали они жить на этой земле, выращивать хлеб, свиней и коров. Фактически поднимали целину. В первый год пшеница и овёс дали хороший урожай. Из округи на заимку стали приезжать ссыльные поляки: Ророты, Деки, Петчики. В верховьях реки Амыл было много хвойного леса. Зимой этот лес готовили, весной сплавляли, а затем возили на заимку и коллективно строили дома. Заимка росла, насчитывала уже сто домов. Стали называть её «Польской заимкой», хотя там селились и русские семьи. Казимиру (на фото в центре) исполнилось 18 лет и в 1914 году его забрали в армию и направили на фронт. Он вернулся с фронта с поврежденной ногой в 1916 году. Но любовь свою Машу не забыл.

На долю Маши выпало много тяжелых и скорбных дней и ночей: отца, звали его Тихон, забрали на фронт в первую моровую войну; мать умерла от брюшного тифа; осталась Марья с семьёй на руках — четыре брата и сестра, да ещё дедушка, отец Тихона — одноглазый, потерявший глаз на турецкой войне. Марья пахала, сеяла и убирала хлеб, растила детей и ухаживала за скотиной.

Казимир и Мария Свекатун с детьми

Председатель сельсовета Зыгман всё это видел: работящую девку, красавицу решил прибрать к рукам. Когда кончилась война, он решил жениться на Марье, сосватал и подготовил свадьбу. Но тут вернулся с фронта Казимир, и Марья отказалась от свадьбы. Отец Тихона поехал к Зыгману и объявил, что от свадьбы она отказалась, и он ей приказать не может, т. к. она всю войну спасала его семью. Зыгман затаил обиду.

Революцию пережили незаметно. В период НЭПа на заимке уже появились сеялки, косилки, веялки, а у деда Ивана — даже молотилка с конным приводом. Работы много, только не ленись и всё у тебя будет.

— Мои сыновья отсюда никуда не уедут, работы много, живём хорошо. Хватит и детям, и внукам, — говорил дед Иван.

В конце 20-х началась коллективизация. Казимир женился на Марье. Осип Иванович тоже женился на эстонке Юганне.

Когда началась коллективизация, приехали представители районного руководства, позвали поляков на собрание заимки и объявили, что нужно колхоз назвать «Сталинский путь» и председателем избрать товарища Шилова. Однако поляки назвали колхоз «Огульно праце», и председателем избрали Казимира Свекатуна, т. к. у него были лучшие лошади, коровы и землю он обрабатывал лучше всех. Пары содержал как вороново крыло — чёрным.

Всё это припомнил председатель сельсовета Зыгман. Когда начали раскулачивать зажиточных крестьян, то в первую очередь взялись за Ивана Христофоровича и Казимира Ивановича Свекатунов, и велели им в течение 24 часов покинуть заимку. Жителей предупредили, что если кто даст лошадь, пойдёт вместе с ними. Пусть уходят пешком. Казимир пошёл в село Моторское пешком, к своему рабочему и попросил лошадь с телегой у Котельникова Андрея Павловича. Он жил бедно и имел пять ребятишек. Андрей Павлович лошадь дал и сказал, что если придут его забирать, пусть берут и моих детей. Казимир приехал на заимку на лошади. У деда Ивана забрали всё. В доме его организовали начальную школу, а в доме Казимира поселили учителей этой школы. В доме Иннокентия Свекатуна разместили контору колхоза. Ян и Алесь вместе с Осипом уехали в село Знаменка Минусинского района, которое находилось в 70 км от заимки.

— Вот если бы уехали подальше, — добавил Иван Осипович, — на Дальний Восток, например, может, остались бы живы, или если бы согласились в колхозе работать, тоже, быть может, остались бы жить, — оба брата посмотрели друг на друга. Их старческие неясные, чуточку замутнённые глаза увлажнились.

— Братья устроились работать на спиртзавод Знаменский, — продолжал Казимирович, — а Иннокентий взял в аренду 10 га земли и стал выращивать пшеницу, но год был засушливый, урожай жидкий и суслики съели остатки пшеницы. В Знаменке Ян и Иннокентий купили дом пополам. Когда суслики съели урожай, голодные, видимо, были, Иннокентий поехал на заработки в Минусинск, для того чтобы заплатить налог за землю. У него жили на квартире родственники Золотухины, они заплатили налог, и квартиру сельсовет передал в собственность Золотухиным, то есть второй дом отобрали у Иннокентия. Иннокентий на заработанные деньги купил в одной деревне амбар, перевёз его в Знаменку и стал с семьёй в нем жить с двумя детьми. Осип поколесил по району, но потом вернулся в Знаменку. Нигде не было возможности заработать на жизнь семье. Казимир устроился работать на строительство моста через реку Ус в сторону Тувы. Весной Марья наняла лошадь и с четырьмя детьми поехала к Казимиру на строительство моста. Повидаться хотела.

Осенью Казимир на попутной машине отправил семью в Знаменку жить к Яну, т. к. нужно было детям учиться. Школа в Знаменке была начальная.

Наступил 1937 год. Сталин и Молотов давали разнарядку: сколько можно расстреливать без суда и следствия непокорных людей, и вот НКВД арестовало пятерых из шести Свекатунов. Дядю Костю не арестовали, т. к. он выполнял все указания сельсовета. Когда Иннокентий был на заработках, сельсовет сказал Косте, чтобы он корову Иннокентия свел на мясокомбинат, и он так и сделал. В это время дядя Ян приехал с поля, узнал об этом, вскочил на коня и догнал Костю около Каратуза, отобрал корову и вернул её тете Шуре. Из пяти арестованных Свекатунов вернулся один душевнобольной с открытой формой туберкулёза, не хотел оставаться в Знаменке, пошел пешком на Польскую заимку, по дороге и умер. Мой отец Казимир, когда его забирали НКВД-шники, сказал жене: «Марья, учи детей!». Она, как могла, учила, сама-то была безграмотной. Все дети получили высшее образование. Исполнена была воля отца.

— В 1937 году я учился в 4 классе, — тихо произнёс Иван Осипович, — Приехал какой-то офицер и что-то коротко сказал моему отцу. Я не слышал что. Осип, мой отец, обернулся и громко крикнул: «Ванька, иди лошадь запрягай!». В 10 лет я уже всё умел, и лошадь запрячь тоже. Я отвёз его на лошади из Чибижека в Артём. Там мы простились. Больше я его никогда не видел.

Тяжёлое молчание повисло в августовской тишине.

— В 1990 году я узнал, что Свекатун Осип Иванович был признан виновным в том, что он являлся участником контрреволюционной повстанческой организации, ставившей своей целью борьбу с советской властью вооруженным путём. Осужден на 10 лет лишения свободы. Его братья: Казимир, Александр, Иван были расстреляны в 1938 году. Все они реабилитированы в 1958 году. Об этом нам никто не сообщал, — Мой отец немного помолчал и продолжил, — Призвали в армию меня в 1944 году, попал в пехотное училище. Учиться на офицера сразу не взяли. Спрашивают «Где отец? Расскажи биографию».

Отвечаю: «Его в 37-м году забрали!». В ответ: «Идите, вы свободны!». Отправили меня во Владивосток. Не хватало людей на кораблях, чтобы выйти в море. Мне выдали тельняшку и бескозырку, так, из солдата, я превратился в матроса. Попал в учебный отряд подводного плавания. Служил на подводной лодке, что пришла на Тихий океан второй. На первой, разрезанной, с бортовым номером 100, мы изучали азы спасения под водой, учились, как закрывать пробоину. Друзья мне говорили: «Не распространяйся о репрессированном отце». Я был спортсменом, с первым разрядом по классической борьбе, поднимал штангу 130 кг. Был чемпионом Тихоокеанского флота по борьбе. Окончил курсы офицерского состава, потому что промолчал и не сообщил о репрессированных родственниках. Служил за Полярным кругом, около острова Врангеля. Вышвырнул нас Хрущёв, а мы не сдаёмся! Окончил политехнический институт уже в возрасте 39 лет. Вот так жили мы и работали. Стаж мой рабочий 70 лет, хотя в трудовой книжке написано 69.

* * *

Иван Христофорович доживал свой век в колхозе «Сталинский путь». У дочери. Умер в 1951 году, похоронен на кладбище Польской заимки, а где похоронены его четыре сына — неизвестно. Расстрелянные без суда и следствия братья и умершие в тюрьме не забыты потомками. На мраморной плите выгравированы их имена, даты жизни и смерти и установлена плита на могиле Ивана Христофоровича, который и вообразить не мог когда-то, за какой тяжкий труд пострадают его дети.

* * *

Встреча братьев состоялась. Поздно вечером мы отправились в обратный путь. Ехали и думали о превратностях судеб людских, о мужестве и героизме наших родных и близких людей. Евгений Борисович сосредоточенно вёл автомобиль по запруженным машинами дорогам Подмосковья, выискивая малейшие возможности сократить путь и не попасть в пробки. Коронавирус набирал повторный круг над планетой Земля, а люди ехали куда-то: кто по делам, кто ради развлечений, их суета казалась бессмысленной, и даже печальной. Когда мы прощались у ворот дачного Лобановского домика, Василий Казимирович вложил мне в руку школьную ученическую тетрадь. В длинном пути домой я перелистывала страницы, заполненные дрожащим старческим подчерком, и передо мной возникали уже сформированные его рассказом образы прошлого. Строки о пришедшем в гости к Марии Зыгмане, который тоже отсидел 10 лет в Колымских лагерях, выжил и вернулся, поразили меня. Он пришел к Маше, остановился в дверях, навалился на косяк и молчал, глядя на неё слезящимися глазами. Видимо душа его томилась и ждала прощения. Наверное, он любил эту женщину.

— Хочешь чаю? — спросила Мария. В доме, кроме морковного чая, ничего больше не было.

— Не заслужил я твоего чаю! — сказал он, горько вздохнул, повернулся и ушел.

Писал в школьной тетрадке Василий Казимирович, как закончил очно Томский железнодорожный институт. По специальности работал мало. Ушёл в сельское хозяйство, где спустя годы стал директором крупнейшего совхоза «Победа».

— Я с гордостью могу сказать, — писал он, — что в совхозе было 28 тысяч га пашни, 35 тысяч овец, 4,5 тысячи голов крупного рогатого скота, в том числе 2000 голов дойного стада. Совхоз организовали из семи развалившихся колхозов, расположенных вдоль Енисея в восьми сёлах. Укладка бетона в водосливную часть плотины Красноярской ГЭС началась 10 августа 1961 года, а уже 25 марта 1963 года более 150 МАЗов и КрАЗов за шесть с половиной часов бетонными глыбами и скальной породой перекрыли Енисей. Запланированное затопление сёл заставило нас переносить дома на новые места. Домкратами поднимали, тракторами с помощью тросов волоком опускали дома на хлысты и катили на новое место. К 1967 году водохранилище было подготовлено для Красноярской ГЭС. Одновременно и все сольхозработы выполнялись, и коров доили и мясо сдавали.

Я читала корявые строки Василия Казимировича, и представить не могла, какой мощный, огромный труд был вложен в эти масштабные проекты Родины. А дома еще росли трое детей своих и двое приёмных. Нуждающимся помогать — святое дело.

Жизнь наша — лишь миг по сравнению с вечностью. 200 лет пролетело от рождения Христофора, давшего жизнь множеству потомков. В наших жилах смешалась кровь русских, поляков, эстонцев и может быть еще множества других национальностей нашей родины России. Кто мы сейчас? Что ценно нам? Что будут исповедовать наши дети и внуки? Я — дочь своего отца, внучка невинно расстрелянных, уверена в том, что наша земля — это наше богатство, предки — наши корни, без корней гибнет росток, а Россия — это наша любовь, без которой невозможно быть счастливым.