Культурное развитие Обдорского Севера в XVIII – начале XX вв.
Работа посвящена исследованию процесса формирования, развития и взаимовлияния традиционных материальной и духовной культур ненцев, хантов, коми-зырян и русских Обдорского края в XVIII – начале XX вв.Часть книги содержится в книге «Очерки истории и культуры Обдорского Севера Березовского края XVIII – начало XX вв.».
Оглавление
- Введение
- Глава 1. Историография и источники
- Глава II. Территориально-хозяйственное заселение и освоение Обдорского края коренным и русско-зырянским населением
- Глава III. Традиции и новации в культуре жизнеобеспечения населения Обдорского Севера
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Культурное развитие Обдорского Севера в XVIII – начале XX вв. предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава II
Территориально-хозяйственное заселение и освоение Обдорского края коренным и русско-зырянским населением
Заселение и освоение Обдорского края
К концу XVIII в. вся территория Севера Западной Сибири со всем ее населением вошла в состав Российского государства и была включена в общественно-политические процессы, протекавшие в России. На протяжении XVIII — начала XX вв. этнические контакты между различными группами ненцев постоянно укреплялись. По мере освоения русскими и коми-зырянами Обдорского Севера их контакты с местным населением также принимали все более широкий характер. Торговые отношения связывали русско-зырянское население и ненцев. Ярмарочная торговля укрепляла экономические и бытовые связи между народами.
Численность и расселение ненцев на период XVIII — начала XX вв. представляли следующую картину. В 1801 г. чиновниками Тобольской казенной палаты было отмечено 3341 ясашных.116 Ревизскими переписями за 1816 гг. ненцев Обдорской волости было учтено 4393 человек.117 И. Суханов в своем очерке указал за 1816 г. 7911 ненцев.118 В донесении частного комиссара в 1820 г. ненцев, заплативших ясак, было зарегистрировано 3107 человек.119 В 1827—1830 гг. в ведомости Тобольской казенной палаты было зафиксировано 3661 человек, внесших ясак в доход кабинета его Императорского Величества.120 Вторая ясачная комиссия в 1829 г. учла 3494 обдорских ненца, но сюда не вошло несколько родов.121 В ревизских сказках мы находим сведения за 1851 г., когда было зарегистрировано 3705 ненцев122, а в 1858 г. их насчитывалось уже 5078123.
По переписи ревизских сказок численность ненцев составляла: в 1851 г. обдорской волости — 2003 муж. и 1705 жен.; из них:
Каменной стороны:
Род Харючей:
1 ватага — 84 муж., 71 жен.
2 ватага — 244 муж., 244 жен.
3 ватага — 158 муж., 161 жен.
4 ватага — 38 муж., 55 жен.
5 ватага — 90 муж., 75 жен.
6 ватага — 176 муж., 127 жен.
7 ватага — 23 муж., 9 жен.
Род Язынги (Езынги):
1 ватага — 68 муж., 48 жен.
Род Вануты (Вануйто):
1 ватага — 162 муж., 149 жен.
2 ватага — 19 муж., 13 жен.
3 ватага — 10 муж., 6 жен.
Род Ану:
1 ватага — 60 муж., 54 жен.
2 ватага — 39 муж., 30 жен.
Род Яптики:
1 ватага — 17 муж., 15 жен.
2 ватага — 62 муж., 53 жен.
Род Муртюков:
1 ватага — 61 муж., 55 жен.
2 ватага — 19 муж., 13 жен.
Низовая сторона:
Род Харучи (Харючи):
1 ватага — 43 муж., 32 жен.
2 ватага — 133 муж., 95 жен.
3 ватага — 108 муж., 80 жен.
4 ватага — 38 муж., 23 жен.
5 ватага — 50 муж., 34 жен.
6 ватага — 40 муж., 29 жен.
Род Яр — 104 муж., 79 жен.
Род Адер:
1 ватага — 56 муж., 61 жен.
2 ватага — 23 муж., 20 жен.
Род Певу Харучи (Харючи) — 47 муж., 33 жен.
Род Содомы — 38 муж., 29 жен.124
В 1858 г. крещеных ненцев в Ляпинской волости было 74 мужского пола, 46 женского;125 ненцев сынского городка: крещеных — 2; некрещеных — 16 муж. 9 жен.126; ненцев обдорской волости — всего 2685 мужского и 2393 женского; из них по ватагам:
Каменной стороны:
1 ватага — 117 мужского пола и 116 жен.
2 ватага — 315 муж., 332 жен.
3 ватага — 157 муж., 187 жен.
4 ватага — 52 муж., 46 жен.
5 ватага — 112 муж., 98 жен.
6 ватага — 223 муж., 206 жен.
7 ватага — 41 муж., 25 жен.
8 ватага — 97 муж., 62 жен.
9 ватага — 104 муж., 76 жен.
10 ватага — 68 муж., 83 жен.
11 ватага — 40 муж., 33 жен.
12 ватага — 38 муж., 31 жен.
13 ватага — 69 муж., 52 жен
14 ватага — 42 муж., 28 жен.
15 ватага — 39 муж., 22 жен.
16 ватага — 20 муж., 16 жен.
17 ватага — 73 муж., 64 жен.
18 ватага — 59 муж., 34 жен.
19 ватага — 39 муж., 36 жен.
Низовой стороны:
1 ватага — 100 муж., 97 жен.
2 ватага — 148 муж., 112 жен.
3 ватага — 143 муж., 123 жен.
4 ватага — 18 муж., 14 жен.
5 ватага — 57 муж., 58 жен.
6 ватага — 43 муж., 29 жен.
7 ватага — 156 муж., 125 жен.
8 ватага — 67 муж., 69 жен.
9 ватага — 65 муж., 64 жен.
10 ватага — 44 муж., 32 жен.
11 ватага — 24 муж., 17 жен.
12 ватага — 113 муж., 76 жен.127
К началу XVIII в. сибирские тундровые ненцы, основная часть которых была кочевыми оленеводами, образовывали две территориальные группы: одна кочевала по левую сторону Оби от верховьев р. Собь до Карского моря — Каменные ненцы; вторая обитала по правую сторону Оби, вдоль побережья Ледовитого океана до бассейна Енисея — Низовые.128 Деление тундровых сибирских ненцев на «каменных» и «низовых» стало складываться в XVII в. и окончательно оформилось в XVIII в.129 Особые группы составляли воикарские ненцы, которые кочевали в пределах Куноватской и Ляпинской волостей, где преобладающим населением были ханты и манси; и казымские (кунные)130, обитавшие в бассейне верхнего и среднего Пура, а также в верхнем и среднем течении Надыма. Воикарские ненцы, в свою очередь, делились на сынских и ляпинских.
Расселение хантов было очень широким — от низовий Оби на Севере до Барабинских степей на Юге и от Енисея на Востоке до Зауралья, включая реки Северной Сосьвы и Ляпин, а также часть р. Пелым и р. Конда на 3ападе. Основная тенденция миграций хантов в XVIII — XIX вв. — с запада на восток и с юга на север. Эти миграции отмечены с Оби в районе Березова, Северной Сосьвы, Конды в низовья Оби, на Казым.
Ханты низовий Оби относились к Обдорской волости. В составе нижнеобских хантов выделяются группы обдорско-куноватская, березовско-казымская и атлым-шеркальская. На протяжении XVII — начале XX вв. обдорско-куноватская группа хантов проживала по Малой и Большой Оби с притоками Полуй, Собь, Куноват, Сыня, Собтыеган и Войкар. В их составе выделяются южная группа — «малай ех», охватывающая территорию Куноватской волости и часть Обдорской, и северная — «нум хапи», проживающая ниже Обдорска на реках Собь и Собтыеган. На нижней Оби известны родовые группы, причисленные к обдорско-куноватским хантам: к «лев охаль» — народу реки Сосьвы и «ай лев ех» — народу малой Сосьвы.
Проживающие в устье Полуя, чуть выше Обдорска (Салехард), северная группа хантов известна как «пастэр ех». Приобщение северных хантов к оленеводству повлекло за собой восприятие основных элементов ненецкой культуры. Особенно заметно ненецкое участие в культуре северных хантов обдорско-куноватской группы. Ханты, проживающие на правых обских притоках Куновата, Питляра и Собтыегана, имели небольшие стада. У ханты, живших в устье Оби и на побережье Обской губы, сочетались тундровый крупностадный и лесотундровый типы оленеводства. Часть хантов вошла в состав тундровых ненцев: Неркагы — «Выл посл ех» — большой протоки народ; Тибичи — «Осяс ех»; Пандо — «Охсар юган ех» — лисьей реки народ; Поронгуй — «Похрын ех» — проточные; Салиндер — «Пульновыт ех» — устья Полуя народ; Лар — «Поль ех» — реки Полуя народ.131
Численность хантов: по данным IV ревизии 1782 г. было зафиксировано 2927 человек, по данным VII ревизии — 3339, по X ревизии — 3180 человек. В 1850 г. в Обдорской волости среди кочующих насчитывалось 1716 муж. 1464 жен. из них:
Юрт Обдорского городка — 130 муж., 104 жен., из них некрещеных — 99.
Юрты Пашерцовые — 103 муж., 94 жен.
Роду Тобольчина — 78 муж., 61 жен., из них крещенных — 22 муж., 14 жен.
Юрты Ендырские — 303 муж., 265 жен.
Полуйский городок — 152 муж., 128 жен., из них крещеных — 86 муж., 71 жен.
Шурышкарский городок — 100 муж., 111 жен.
Вандиязские юрты — крещеные: 23 муж., 18 жен.
Войкарский городок — 134 муж., 126 жен.
Аспугольский городок — крещеные: 63 муж., 60 жен.
Собский городок — крещеные: 66 муж., 57 жен., некрещеные: 151 муж., 115 жен.
Войтважские — некрещеные: 89 муж., 81 жен.
Воксаровские — некрещеные: 83 муж., 68 жен.
Ворважские — 69 муж., 68 жен.
Казымские — 21 муж., 22 жен.
Надымские — 100 муж., 99 жен.132
В Куноватской волости Обдорского отделения кочующих хантов 958 муж., 884 жен.:
Сынского городка — 247 муж., 199 жен.
Мужинского — 40 муж., 41 жен.
Войкарские — 48 муж., 54 жен.
Куноватские городки — 129 муж., 152 жен.
Киеватские — 47 муж., 41 жен.
Качегатские — 24 муж., 20 жен.
Тегинские юрты — 24 муж., 26 жен.
Усьсосвинские — 20 муж., 10 жен.
Кушеватские городки — 72 муж., 52 жен.
Лангивожские — 22 муж., 28 жен.
Кыжгорские — 75 муж., 89 жен.
Войтские юрты — 44 муж., 41 жен.
Питлярские — 44 муж., 54 жен.
Вандиязские — 78 муж., 75 жен.
Собские — 23 муж., 17 жен.133
На севере ханты вступали в контакт с ненцами, часть их, особенно оленеводы, была ассимилирована ими. Процессы обрусения ханты в XVIII — XX вв. также происходили довольно интенсивно, особенно на Иртыше, Оби, Конде.
В освоении и заселении русскими территорий проживания северных народов И. В. Побережников выделил 5 этапов, отражающих историю присоединения к России земель коренного населения, административно-политического, хозяйственного и культурного освоения края.134 Освоение северных территорий Западной Сибири имело свою существенную специфику, которая обусловливалась огромной площадью. Почти две трети территории Сибири (таежная, притундровая и тундровая зоны) были малопригодны для заселения, оставаясь сферой обитания коренного населения и местом пушного промысла.
Непригодный для земледелия и крайне суровый по климату край требовал специально выработанных многими поколениями хозяйственных и бытовых навыков, которыми обладало коренное население лесотундры и тундры. Они интересовали правительство исключительно как источник пушнины: «30—50 лет тому назад пушной товар здесь был в таком изобилии, что за штоф хорошей водки (ввоз, которой был воспрещен в улусы инородцев) можно было получить соболя, стоящего 7—8 рублей, чем тобольский промышленник и пользовался» — сообщал К. Голодников.135 Казна получала около 1/3 всей пушнины без всяких материальных затрат в виде десятинной таможенной пошлины.136 В связи с этим можно с уверенностью сказать: первоначальным этапом освоения Сибири была промысловая колонизация, приводившая к взаимообогащению русских и коренного населения, среди которого к XVIII в. было несколько этнических групп со своей экономикой, языком, культурой, религиозными верованиями и т. д.
Заселение севера Западной Сибири совершалось, в основном, с Русского Севера. Это направление длительное время служило каналом проникновения русских вглубь сибирских просторов.137 Первыми заселенцами Зауралья были жители Поморья — холмогорцы, пинежане и мезенцы крупных торговых центров Великого Устюга, Вологды и Сольвычегодска, а также из Москвы, Нижнего Новгорода, позднее — из Казани; жители бассейнов Печоры и Вычегды — коми-зыряне и вымичи. Они строили на землях коренного населения зимовья, фактории, где собирали меха.138 По ходу продвижения и оседания в районах Севера поселенцы, безусловно, брали в расчет особенности географической среды, природно-территориального комплекса с характерным для него геологическим строением, рельефом, почвами, растительным покровом, животным миром, климатом, что в совокупности определяется понятием ландшафта. Естественный ландшафт как природная основа процесса освоения в ходе целенаправленной деятельности переселенцев изменялся, окультуривался. Умение приспособить окружающую среду к своим насущным потребностям и самим приспособиться к ней во многом определяло успешность освоения Севера даже в самых малоподходящих районах.
Суровый климат и природа оказывали заметное влияние на хозяйственное развитие края, приводя к потерям урожая, затрудняя общение людей и перевозку грузов. Поэтому освоение этих земель шло неравномерно и во многом стихийно. Отсюда — крайне низкая плотность русского населения, количество которого было явно недостаточно для создания развитой экономической базы. Прочное освоение земель, в том числе и в зоне с неблагоприятными естественными условиями, обеспечивалось комплексным характером хозяйствования русских. Сочетание производительных и присваивающих занятий в разном их соотношении, подкрепленное административно-идеологическим и военно-политическим ресурсом, позволяло пустить корни в самую «бедную» почву, приспособиться к самой неблагоприятной среде. Тундровые и притундровые земли ненцев в хозяйственном отношении осваивались русскими мало, оставаясь сферой обитания малочисленного коренного населения и местом пушного промысла: «От Березова до Обдорска совершенное безлюдье, пустыня. Если кое-где и кочуют остяки или самоеды, то едва ли можно считать их за людей промышленных».139
Русские периферийных групп, оказавшись в новых природно-хозяйственных условиях и в тесном соприкосновении с другими народами, как правило, не утрачивали своего языка и самосознания. Сохраняя, в основном, свой традиционный культурно-бытовой облик, они в процессе приспособления вырабатывали новые черты быта, заимствуя иногда многие элементы культуры, особенно хозяйственной, у местного населения. Русские приносили с собой и распространяли среди местного населения, оказавшиеся полезными хозяйственные навыки и приемы, содействовали, например, распространению оседлости у кочевых народов, созданию промышленности, строительству городов и росту культуры. Несмотря на многовариантность своих проявлений, русская народная культура оставалась единой: основу ее составляли прочные этнические традиции, которые вместе с инновациями, входившими в быт на разных исторических этапах, составляли национальное своеобразие.
Целые поколения поморских промышленников традиционно были связаны с пушными промыслами в Обдорском крае. Как отмечал Н. С. Щукин, поиски корней большинства русского населения в Западной Сибири уводят в «Архангельск, Вологду, Тотьму, Устюг и другие северные города».140 В XVIII в. в составе переселенцев стали преобладать выходцы из центра России: Воронежская, Курская, Рязанская, Вятская и другие губернии.141 П. Н. Павлов, проведя специальное исследование на основе таможенных десятинных книг, пришел к выводу, что основная масса пушнины добывалась и вывозилась преимущественно выходцами поморских уездов.142
Период с XVII по начало XIX вв. И. В. Побережников охарактеризовал как «обдорский», когда шел процесс складывания специфической локальной этнографической группы русских, обладающих существенным культурным и языковым своеобразием.143 В связи с хозяйственным освоением окраин и вызванными им массовыми переселениями русского населения в различные исторические периоды из одних районов в другие происходило, с одной стороны, смешение различных областных групп, образовавшихся ранее, с другой — формирование новых групп в ходе приспособления переселенцев к новым условиям жизни и в результате их контактов с местным населением.
По данным ревизских сказок русских было зафиксировано:
По Обдорской волости:
Всего проживало в Обдорске: 1794 г. — 728 человек; 1800 — 871; 1810 г. — 1055; 1820 — 1027; 1830 — 1026; 1840 — 1083; 1845 — 1116.144
В начале XVIII в. стали укрепляться опорные пункты, которые облегчали увеличение числа плательщиков налога. В процессе устройства в Нижнем Приобье российской административно-территориальной системы коренное население было включено в две инородные угорско-самодийские (по своему составу) волости — Обдорская и Куноватская. Обдорская «самоедская» волость включала в себя полуостров Ямал, полуостров между Обской и Тазовской губами, северную часть местности, находившейся восточнее хантыйских волостей. Русские расселились в пяти волостях: Кондинской, Елизаровской, Кушеватской, Обдорской и Подгородной вперемешку с хантами, коми-зырянами. Были и чисто русские поселения, непохожие на деревни центральной России: «Это какая-то кучка беспорядочно разбросанных домишек с клетушками и амбарушками, и массой переулков. Улиц совсем нет; дворы неогороженны. Порядочных домов вы не найдете, а если и встречаются иногда, то дома эти, по большей части, принадлежат или причту, или местным торговцам, которых в каждой деревушке имеется 2—3 человека».145 Русских на Обдорском Севере насчитывалось 2245 человек, которые расселились в 10 селениях, лежащих по Оби и ее притокам.146
Ученые выделяют несколько этапов переселения коми-зырян на территорию Сибири. Переселение коми-ижемцев — выходцев с р. Ижмы началось со второй половины (по другим данным — со второй четверти) XIX в. Это третья волна переселения коми-зырян за Урал.147 В начале XIX века оленеводы кочевали в летнее время в Зауралье. В зимнее время коми-ижемцы вновь возвращались на свои земли. Позже предприимчивые оленеводы со своими семьями начали селиться за Уралом.148 Финский ученый К. Ф. Карьялайнен, работавший в Западной Сибири, писал, что «имеются данные, что зыряне сбегали через Урал на Нижнюю Обь, чтобы избежать христианства, хотя я эти переселения не считаю столь существенными, как их иногда хотят считать».149
Основным направлением миграционного потока коми-зырян были населенные пункты низовьев Оби. Первая семья в Обдорске поселилась в 1853 г., в Березове обосновались в 1863 г., в Кушевате зафиксированы в 1840—1860 гг., а с. Мужи стали заселять в 1860—1870 гг.150 В районе р. Ляпина коми-зыряне появились в 1842 г., основав селение Саранпауль.151 В своих записках финский лингвист и этнограф М. А. Кастрен отмечает, что коми-зыряне бывали там ранее и заселили с. Обдорск, когда торговля стала играть первостепенную роль: «Очень может быть, что зыряне и основали этот малый поселок, исторически достоверно, по крайней мере, то, что они издавна предпринимали торговые поездки в Обдорск».152 В 1859 г. в Обдорске поселились еще 4 семейства. С 1863 по 1899 гг. почти ежегодно в Обдорск переселялись от 1 до 5 семей (в 1873 г. приехало 8 семейств, в 1893 г. — 7). На рубеже столетий, в 1900—1901 гг., в Обдорске появилось 22 коми-зырянские семьи из-за Урала. С 1875 г. зыряне стали оседать в селе Мужи. Поначалу там появились 4 семьи, в 1879 г. — еще 4, в 1881 г. — 2, в 1882 г. — 1 и т. д. Больше всего переселенцев прибыло в 1891 г. (10 семей), 1895 г. (7), 1897 г. (8), 1898 г. (9), 1899 г. (8), 1901 г. (8), 1902 г. (7). В начале ХХ в. в Мужах проживало 88 коми-зырянских семей, в Обдорске — 101 семейство.153
Приток коми-зырян в Обдорский край усилился в связи с развитием торговой деятельности и поиском новых мест для выпаса оленей, поскольку прежние пастбища оскудели, а богатые ягелем сибирские леса привлекали хозяйственных оленеводов. Коми-зырянские оленеводы кочевали со своими стадами от Урала до Оби и даже далее на Восток. В.В.Бартенев в своей книге сообщает, что «Обдорскому краю известны ещё зыряне, кочующие и приезжие для торговли. Постоянно живущих в Обдорске около 300 человек. Кочующие зыряне ходят круглый год с оленями по тундре наравне с самоедами, только оленей у них больше, да обыкновенно они держат работников самоедов».154 Н. А. Абрамов пишет, что «нельзя пройти молчанием, то, что архангельские зыряне мало того, что разными, едва ли правильными, средствами перевели к себе оленей от березовских остяков и самоедов, они, пригоняя туда свои оленные стада, истребляют тундру, которою питаются олени, вырубают леса и ничего за это не платят обдорским инородцам».155
Со второй половины XIX в. численность коми-зырян стала увеличиваться быстрыми темпами. Если в 1850 г. их насчитывалось 65 человек, то в 1860 г. стало 200, в 1897 г. по первой Всероссийской переписи было зарегистрировано 2023.156 Большинство коми-зырян были оседлыми и являлись государственными крестьянами, приписанными по месту своего рождения.157 С середины XIX в. коми-зырян стали приписывать к местному крестьянскому обществу. В 1883 г. 9 семей являлись крестьянами с. Мужи,158 многие проживали по паспортам.159 К 1913 году в Березовском уезде находилось 500 человек коми-ижемцев, к 1924 году их стало 959 человек, а к концу 1925 года в Березовском районе имелось 250 хозяйств коми, в которых обитало 1140 жителей, в том числе в Сартынье — 46, в Саранпауле — 582, в Казыме — 34, в Няксимволе — 86, в Подгорном — 146, в самом Березове — 246 человек.160
По данным переписи 1897 г. в Березовском уезде числилось 2023 зырян. В Куноватской инородческой волости проживало 828, в Ляпинской — 415, в Обдорской — 561, в Сосвинской — 52, в Березове — 132 человека. Основная часть коми-зырянского населения была расселена в крупных населенных пунктах: в с. Мужи — 737 человек, в с. Обдорском — 539, в зырянских чумах пределах волостей проживало 305 человек.161 В последующие годы переселение шло такими темпами:
Обдорск:
На протяжении трех веков на территории Обдорского края сложились обширные районы русского и коми-зырянского населения, и в тундровой полосе образовались локальные группы промыслового населения. К XX веку это население численно стало превосходить местное разноплеменное население. На новых местах в ходе сложных этнических процессов в культуре и быту русских выработались некоторые специфические черты, хотя продолжали сохраняться и старые, принесенные из «родных» мест и служащие своего рода историческими вехами в памяти народа. Непрерывность этого процесса составляет одну из характерных черт этнической истории русских. В едином русском массиве с ярко выраженной общностью самосознания, языка и культуры постоянно наличествуют различия уровня этнического подразделения, возникшие в разное время под влиянием различных причин и более или менее заметно различающиеся между собой.
Основными этносами, представленными на территории Обдорского края в изучаемый период, являлись коми-зыряне, русские, северные ханты (остяки) и ненцы (самоеды). Зыряне, ханты и русские проживали на территории Куноватской, Обдорской, Ляпинской волостей, Березовского уезда. Русские также проживали на этой же территории, но, как правило, в отдельных поселениях. Ненцы проживали на территории кочевий Уральского хребта до водораздела между Тазом и Енисеем, на севере до Карского моря, включая низовья рек Таза, Пура и Надыма.
Освоение и развитие хозяйственной деятельности коренного и русско-зырянского населения
История Обдорского края в течение трех столетий была связана с формированием политических, идеологических, социально-экономических условий вхождения ее в состав Российской империи и их освоения. Стремительное продвижение русских промышленников в Сибирь в XVIII — XX веке связано с добычей пушнины, торговля которой, находившая спрос на русских и зарубежных рынках, оказала заметное влияние на темпы присоединения Сибири к России и на характер русской колонизации Обдорского Севера. Торговля пушниной способствовала накоплению крупных купеческих капиталов. Сибирские меха были важным источником государственного бюджета.
Миграции ненцев по тундре привели к становлению крупностадного оленеводства. До середины XVIII в. оленей использовали только в транспорте: «А ездят на оленях и собаках…».162 Крупностадное оленеводство у ненцев стало развиваться с середины XVIII в. и окончательно сформировалось к XIX в. К этому времени оленеводами была создана культура, почти идеально приспособленная к условиям арктической тундры: «Главное богатство самоеда заключается в стадах оленей: есть олени, и — самоед сыт, одет, обут, платит ясак и повинности, накупает себе и домочадцам обновы, находит сивуху, и — весел; нет оленей — хоть живьем в могилу ложись».163 Оленеводство «каменных самоедов» привело к унификации культуры и распространению единого диалекта среди ненцев.
Оленеводы стали расширять пространство своих кочевий от границ тайги до арктических берегов, от Таймыра до Большеземельской тундры: «Они делают сии переходы со всем своим семейством, оленьими стадами, хозяйственными заведениями и вообще со всем своим богатством, но, переходя, занимаются ловлей зверей, птиц и рыбы».164 При этом оленьи стада находились под постоянным наблюдением пастухов-оленеводов: «в стаде завсегда бывает пастух, надзирая, чтобы который олень куда-нибудь не утратился».165
В течение года оленеводы со стадами совершали сезонные перекочевки: весной к северу, осенью к границам леса.166 Кочевья достигали значительной протяженности — от 500 до 1000 км. Оптимальность маршрутов объяснялось хорошим знанием особенностей пастбищ, мест для стоянок. Жизнь на лоне суровой природы выработала в ненцах повышенную наблюдательность, что стало причиной их глубоких познаний в области географии, естествознания, астрономии, помогая безошибочно ориентироваться в бескрайних снежных пустынях, выживать и адаптироваться в самых экстремальных условиях и ситуациях. Литература, касающаяся оленеводства севера Западной Сибири, начинается с трудов В. Ф. Зуева, П. Палласа, И. Лепехина.167
Вначале размеры стад были невелики: «для безбедного существования семьи необходимо от 80 до 100 оленей. Средним счетом каждый самоед владеет не более чем 17 оленями».168 Начиная с конца XVIII — начала XIX в. среднестатистическое стадо увеличивается и колеблется от нескольких десятков до нескольких тысяч голов. Чем больше стадо, тем легче его охранять из-за чувства стадности оленей. У богатых оленеводов стада оленей насчитывали «до трех тысяч езжалых,…но кроме сих уже за множеством неизвестное ему число не наезженных оленей в тундре в стадах просто шатаются».169 Пасли такое крупное стадо бедные родственники, у которых «оленей бывает у скуднейшего от десяти».170
В 1847 г. всего насчитывалось до 150 000 домашних оленей.171 По сведениям А. А. Дунина-Горкавича в стадах обдорских ненцев насчитывалось до 95000 голов. В 1892 г. 686 ненецких семей владели — 80 000 головами.172 На территории Ямала к 1913 г. ненцы обладали 81800 оленями, а по берегам Обской губы имели до 20000.173
Оленеводство хантов развивалось вместе с зарождением крупностадного оленеводства ненцев, как отмечает А. В. Головнев, они были соучастниками в его развитии, где сохранились их ранние формы.174 Одной из причин быстрого развития оленеводства был пушной бум, предполагавший рост подвижности населения. Оленеводство у большинства групп хантов служило транспортным целям. Вместе с оленеводством ханты восприняли и многие другие элементы традиционной культуры ненцев: чум, оленный транспорт, одежду, оленеводческую терминологию.
Наиболее развито оленеводство было у обдорских хантов: «инии же мощнеишые множество оленей содержать, аки домашний скоть, их же употребляють вместо лошадей, наипаче скудость в семь и нужду еленми удоволяють, и во вся путь шествия своя еленми отправляються».175 Пастбищные ресурсы северных хантов допускали возможность значительного увеличения поголовья домашних оленей: «Олень, это самое высшее чего он только желает; что киргизу — лошадь, то остяку — олень. Остяк, умеющий лучше всех обходиться с оленем, сделал его домашним животным: он запрягает его в сани, гонит в тундру и олень слушает его, следуя за ним, куда ему угодно».176
Оленеводы среднего достатка содержали в своем хозяйстве от 30 до 40 голов: «По р. Куновату нет безоленных остяков; там, в 14 населенных пунктах 33 домохозяина имеют 226 оленей, что составляет, в среднем, почти по 7 оленей на хозяина. По р. Сыне;…в 15 населенных пунктах 75 хозяев имеют 1475 оленей, что составляет, в среднем, по 20 оленей на хозяина».177 Чтобы легче охранять их в беспокойное комариное время, они объединяли несколько стад, и выпасали их на горных пастбищах Урала: «Оленьи стада местных березовских приобских остяков зиму и лето пасутся в своих вотчинах, за малыми исключениями, когда стада эти отгоняются на лето к Уралу между Обдорском и Байдарацкой губой».178
Начиная с XVIII в. оленеводством стали заниматься коми-зыряне, которые, находясь в постоянных торговых связях с ненцами, понемногу обзаводились оленями, поручая выпасать их бедным пастухам. Как писал В. Иславин, коми-зыряне «не свыкнув еще с кочевой жизнью и с оленеводством, не осмеливались вступить в тундру, а предоставляли пастьбу оленей опытным в сем деле самоедам».179 Будучи типично оседлым народом, коми-зыряне переняли у ненцев навыки оленеводства и превратили его в доходный, высокоэффективный промысел, перейдя на новый тип выпаса оленей, с окарауливанием стада специально выученными собаками и длинными маршрутами каслания (кочевок): от зимних пастбищ в лесотундре к летним у побережья Ледовитого океана.
В дальнейшем поголовье оленей у коми-зырян начало быстро расти. Перенимая опыт у ненцев, они стали сами выходить со стадами в тундру. Богатые оленеводы владели стадами от 1500 до 2000 оленей, средние — от 500 до 700.180 Н. А. Абрамов в своей работе зафиксировал общую численность стад коми-зырян до 125 000 голов, а по сведениям А. А. Дунина-Горкавича — до 120 000.181 К 1876 г. численность оленей коми-зырян достигла 138 112 голов, а к1882 г. — 194 650.182 В 1892 г. 739 зырянских семей имели 207 000 оленей.183 К концу XIX в. оленеводство коми-зырян было распространено на значительной территории Березовского края: от Урала до р. Надыма на востоке, и с юга на север от р. Ляпина до Байдарацкой губы.
В отличие от ненцев, ценностные установки коми-зырян были типично рыночные. В. Н. Латкин, изучая культуру Европейского Севера, писал «в конце минувшего столетия они едва ли имели 10 000 своих оленей, тогда как самоеды Большеземельской тундры владели многочисленными стадами, число которых простиралось до 150 000 голов… Но с того времени как в тундре начали усиливаться ижемцы, стада самоедов постепенно стали уменьшаться».184 Коми-оленеводы разводили их с одной целью — получить максимальную прибыль. Именно они являлись главными поставщиками кожевенного сырья, мяса на ярмарках.185 Как отмечал А. А. Дунин-Горкавич, оленей коми-зыряне разводили для получения максимальной прибыли: мясо, шкуры молодых оленей, одежда — все шло на рынок.186 «Куда проникают зыряне, — писал в 1908 г. Б. Житков, — оленеводство постепенно переходит в их руки».187
Из русского населения занимались оленеводством немногие, имея «оленей от 5 до 10, а некоторые до 100 и более. Всех вообще считается до 1000 голов».188 Возникновение оленеводства у русских было вызвано потребностями их хозяйства, служебными занятиями. Численность оленьих стад у русских варьировалась от 10 до 100, хотя иные содержали даже до 700 голов.189 В отличие от коми-зырян русские, за редким исключением, сами не занимались выпасом оленей, а поручали это ненцам. Некоторые раздавали своих оленей на содержание разным хозяевам стад: «Летом оленей угоняют для пастьбы в Уральские горы или же, кто имеет их не большое количество, отдают в ближние улусы для той же цели».190
Освоение северных территорий диктовалось торговыми и промышленными интересами. Одним из важнейших стимулов продвижения русских за Урал являлась погоня за ценной пушниной, потому что «горностай ценился чуть ли не на вес золота — в Москве продавался в розницу по 1 рублю серебром».191 Цена мехов на мировом рынке составляла: черно-бурая лисица — 8 руб.; соболь — 7 руб. Сибирская пушная казна давала свыше 600 000 рублей дохода, что составляло около 1/3 доходной части государственного бюджета: «А присылается из Сибири царская казна ежегодно — соболи, куницы, лисы черные и белые, и зайцы, и волки, и бобры, а, сколько той казны придет в году, того описать не в память, а чает тое казны приходу больше 600 000 рублей».192
Значение пушнины в хозяйстве российского правительства заставляло очень дорожить плательщиками ясака и заботиться не только о приобретении новых, но и сохранении имеющихся ясачных людей, которые «ловят много дорогих животных, высокой цены, и большая им от этого прибыль и выгода; ловят они горностаев, соболей, белок, черных лисиц и много других дорогих животных; из них они выделывают дорогие шубы высокой цены… Соседние народы оттуда, где свет, покупают здешние меха; им носят меха туда, где свет, там и продают; а тем купцам, что покупают эти меха, большая выгода и прибыль».193
Одним из основных занятий коми-зырян являлось оленеводство, заимствованное у европейских ненцев. Главной особенностью коми-зырян была предприимчивость и способность к торговле. Развитие торговых отношений способствовало появлению извозного промысла. На первом этапе переселений в северные районы, когда доминировал уход навсегда, коми переселенцы на новых местах обитания поступали на военную службу (в казаки или служилые люди), оседали в деревнях, занимаясь охотой, или находя применение своим силам в торговле или ремесле. Промысловая культура коми-зырянского населения обогащалась опытом и знаниями коренных народов. Они занимались не только пушным и рыболовным промыслами, оптимальными для выживания в Обдорском крае, но ремеслами, торговлей и, казалось бы, невозможным в местных экстремальных условиях сельским хозяйством: разводили, хоть и в ограниченном количестве, крупный рогатый скот, свиней, кур, лошадей, даже настойчиво пытались завести огороды.
Развитие рыбной промышленности осложнялось целым рядом проблем, прежде всего, характером собственности на промысловые угодья. Хозяевами рыбных угодий были ненцы и ханты. Единственным законным способом эксплуатации природных богатств являлась аренда. Рыбопромышленник Александров арендовал у рода Тогой угодья на Тазовской губе протяженностью 670 верст и шириной до противоположного берега.194 Но никакие ограничительные меры властей не помешали тому, что к середине XIX в. приезжие промысловики и местные русские арендаторы превратились в «вотчинников» рыболовных угодий по нижней Оби: «И теперь все лучшие пески и ссоры запродали русским торговцам».195
В начале XX в. рыбные угодья находились в руках купцов Корнилова, Плотникова, Бронникова, Матюшина, Новицких и Карповых. В устье реки Ныды находилась сезонная фактория рыбопромышленников Попова и Туркова. Фирма Тетюцких, содержавшая на правом берегу реки Пур свое летнее становище «Пуринское заведение — Идованада», ежегодно отправляла в Сургут около 1,5—2000 пудов сушеной рыбы на 3—4000 рублей, 5000 пудов мороженой на 1,5000 руб., а также до 250 соленой рыбы на 1000 руб.196
Основными поставщиками товарной рыбы являлись русские промышленники. Н. А. Миненко свидетельствует, что в первой половине XIX в. коренные народы вылавливали ежегодно от 183 000 до 240 600 пудов рыбы.197 Рыбопромышленники за год добывали 70,5 000 муксуна, 32000 сырка и 7000 пудов осетра. В общей сложности выходило 136 000 с лишним пудов стоимостью 99 530 руб. серебром.198 Превращение рыболовства в ведущую добывающую отрасль хозяйства было обусловлено благоприятными природными факторами: «Ценность рыбы обусловливается также количеством улова ее и числом покупателей. Сумма же годовой стоимости наловленной рыбы, за внутренним ее потреблением, простирается, по местным сведениям, до 108,000 руб. серебром, но в сущности ее смело можно увеличить вдвое».199
Охота как одна из отраслей добывающих промыслов являлась важной составляющей экономики Обдорского севера Березовского края. Продукция промысла стала одной из главных причин присутствия русского населения на севере и стала играть важную роль в международной торговле.200 Это способствовало увеличению численности промыслового населения. Если раньше основными промысловиками были представители коренного инородного населения, то теперь охотой стали активно заниматься и русские. Этому в немалой степени способствовала реформа 1861 г. Стоит отметить, что экономическое значение охотничьего промысла с течением времени не уменьшалось. Тем более, что в некоторых регионах продукция промысла была одним из основных средств оплаты государственных податей. В связи с развитием товарно-денежных отношений и ростом торгово-промышленной жизни происходило значительное повышение спроса на ценный мех.
Судя по материалам переписки, в общем объеме звериного лова с 1913—1914 гг. наблюдался рост, который в 1916 г. сменяется резким спадом. В 1914 г. совокупный улов составил 485 983 шкурки на сумму 696 633 руб. 50 коп. ассигнациями против 483 871 шкурки на сумму 548 527 руб. 47 коп. в 1913 г. В 1916 г. объем улова упал на 58% и составил 204 191 шкурку. Сумма сборов упала на 90% и составила 66 933 руб. 34 коп. ассигнациями.201 Отдельные показатели по добыче промысловых зверей и птиц свидетельствуют о том, что тенденции, характерные для XIX в., имели место и в начале следующего века. А именно — наблюдалось уменьшение удельного веса особо ценных пород пушнины (соболь, бобр, лисица), которое компенсировалось увеличением улова таких животных как белка и колонок.
Развитие товарно-денежных отношений, превращение пушного и рыболовного промыслов в товарную отрасль хозяйства способствовало концентрации населения вблизи богатых песков и административно-торговых центров. Хотя активная деятельность русских предпринимателей и коми-зырянских промышленников привела к значительному истощению охотничьих, рыболовных угодий и оленьих пастбищ, вместе с тем, ненцы и ханты переняли у русских новые орудия труда и технологии промысла. Некоторые виды промыслов переориентировались на рынок.
В XVIII — начале XX вв. в экономике края складывается многоукладный комплекс хозяйственных связей пришлого и коренного населения. При этом традиционное хозяйство ненцев, хантов и манси подвергается деформации под влиянием русско-зырянского населения и его торгово-промышленного капитала.
Освоение и развитие торговой деятельности на территории Обдорского края
Ведущее место в торговых отношениях с коренными народами принадлежало русским и коми-зырянам. Торговая деятельность становится для них главным источником дохода. В этот период все активнее включаются в торговые отношения с коренными народами и жители Березова, Сургута, Обдорска.
В Обдорске стали появляться лавки, склады, магазины крупных купцов и торговцев. Местные жители выполняли посреднические функции и постоянно проживали в Обдорске: «Все местные жители, за исключением властей и духовенства, занимаются торговлею с инородцами и рыбопромышленностью на местах, арендуемых у них».202
Частными торговцами в XIX — начале XX вв. стали купцы, мещане и крестьяне, купившие у казны торговое свидетельство, и люди разных сословий, не имевшие административного разрешения. Очень активную торговлю на севере Обдорского края вели тобольские купцы. Но крупные сделки совершали, в основном, московские купцы, один из которых Гребенщиков монополизировал скупку лосиных кож. Во всех сибирских городах, связанных с лосиным промыслом, он насадил своих приказчиков, строго следивших за сохранением монополии.203
Основной целью коренного населения и приезжих русских купцов являлась скупка и продажа «песца в разных его видах, толстый и тонкий белый, недопесок, синяк, крестоватик, норник и копанец, — названия, которые соответствуют последовательным изменениям песца, смотря по его росту и цвету шерсти, начиная с последнего, копанца — неказистого маленького щенка и оканчивая толстым белым песцом».204 Цены определялись не только спросом, но и предложением: «В этом случае денежными единицами для них служил белый песец, средняя стоимость, которого составляет 70 к.с. или вернее 2 рубля 50 копеек на ассигнации, и в мелких расчетах, песцовая лапа, стоящая 10 коп. ассигнациями».205
В неудачный год стоимость пушнины вырастала и наоборот: «Уловом зверя вообще нельзя было похвалиться в прошлом году (1862 г.). Соболя и горностая была самая малость, лисицы и белки, сравнительно с прежними годами, было тоже немного, но песец, водящийся в северной части Березовского округа, на самоедской тундре и по отлогостям Урала, ловился не в пример, хорошо».206 Подобные колебания можно объяснить, с одной стороны, хищническими методами ведения промысла, а с другой — болезнями и эпидемиями среди зверей, понижающими их численность, а также лесными пожарами. В XIX в. цена на пушнину возросла: 1896 г. песец стоил 4 рубля; 1908 г. — 8 рублей; 1912 г. — 16 рублей; 1916 г. — свыше 19.207
Торговля с ненцами носила большей частью обменный характер: «Инородцы, особенно самоеды, мало знают толку в деньгах, — писал А. Иконников в статье, опубликованной в Тобольских губернских ведомостях, — им известны только трехрублевые и пятирублевые бумажки, которые они считают на ассигнации гладко в 10 и 17 руб.; о лишних полтинах, надобно ли будет получить или отдать бумажку, они и слышать не хотят».208 Коренное население получало и отдавало товары счетом, поштучно или мерою на ручные четверти и сажени. Например, оленевод за одного песца требовал «15—20 хлеба, или четверть тонкого сукна, 3½ сажени холста, 10 саженей мережи, 2½ сажени выбойки, пол-аршина толстого сукна».209 Обменная торговля с коренными народами позволила некоторым русским накопить достаточно средств для зачисления их в состав купцов.210 Знание местных языков также позволило им успешно развивать торговлю, несмотря на запреты властей.
Во второй половине XIX в. с падением пушных промыслов, основным эквивалентом обмена в торговых операциях стал служить муксун. За пуд муки ненцы и ханты платили в Обдорске — 4 муксуна, в Надыме — 13—15 муксунов. За пуд соли отдавали в Обдорске — 10, в Надыме — 25—30 муксунов. За пуд табака платили от 100 до 300 муксунов, за 2 медных кольца стоимостью ½ копейки в Надыме отдавали 1 муксуна.211 Вся эта рыба впоследствии сбывалась на заводы Пермской губернии, в Тобольск, и на Ирбитскую и Ишимскую ярмарки. Крупными потребителями обской рыбы являлись Екатеринбургские горные заводы.212
Основным товаром, предлагаемым коренным населением были меха, оленьи шкуры, мороженая рыба, оленье мясо, продукты морского промысла, мамонтовая кость и т. д.: «А без русских людей никогда они, самоеды, пробыть не могут, потому что меж собою у них никогда хлебных запасов, никаких товаров на их руку: стрел и ножей, и топоров, и сетей для рыбной ловли не бывает».213 Русские и коми-зыряне везли сюда, в первую очередь, «в особенности печеный хлеб, которым запасаются самоеды на целый год»,214 затем «сукна ярких цветов, очень любимые инородцами, бумажный товар, табак, бобры, употребляемые самоедками на верхнюю одежду, мережа, холст, кожи выделанные, пенковая посуда и разные медные и железные изделия».215
Торговцы проникали в стойбища оленеводов: «Некоторые из хозяев, преимущественно местные купцы, сами посылают на тундру своих приказчиков или, как называют их здесь, посидельцев, которые раскладываются на нартах и меняют товар».216 Посредники официально обладали всеми правами и обязанностями приказчиков.217 Набрав у приезжающих на пароходах весною купцов в долг «муки и товаров на инородческую руку, они отправляются в их юрты, зимою на оленях, а летом — на лодках; выменивают товары на рыбу, пушного зверя и орехи, и сдают эти последние приезжающим из Тобольска торговцам».218 В роли купца стали выступать служилые и посадские люди, которые вели обмен с коренным населением: «Мелкие русские промышленники сами объезжают более населенные остяцкие волости, снабжают остяков разными товарами и взамен того берут у них рухлядь, которую и сдают оптовым торговцам».219
Коми-зыряне находились в гораздо более выгодном положении, чем русские торговцы.220 У них были свои стада. Они обменивали хлеб, ткани, изделия из металла: бляхи, украшения для оленей упряжи, медные колокольчики (которые изготавливали мастера медного литья из мезенского села Кимжи),221 пеньку, коноплю, орудия промысла, хозяйственный и бытовой инвентарь на оленьи постели, меха, мамонтовую кость. Пушнину, которую коми-зыряне скупали у ненцев по самой низкой цене, потом на ярмарках они перепродавали русским купцам по рыночной.
Торговый обмен способствовал возникновению и развитию у коренного населения кредитной системы, благодаря которой северные народы могли сдавать продукты промыслов на месте, получая взамен товары первой необходимости. В начале XX в. коммерсанты Тетюцкие отпустили ненцам продуктов на 19000 руб., в том числе спирта на 9000 руб., продуктов первой необходимости — на 7000 руб. Тобольский купец Нартымов на реке Таз за пуд сушенной рыбы-юрка платил 2 руб. В отличие от коммерсантов Тетюцких он давал в долг ненцам на уплату ясака и недоимок, частично оплачивал их товары.222
Торговые отношения между посредниками и коренными жителями все активнее стали сопровождаться ростовщичеством и кабалой: «поскольку все эти недостатки зависят, прежде всего, от менового характера торговли, то и не могут быть уничтожены, пока существует самая эта торговля, которая влечет за собою и другие невыгодные последствия для населения и края».223 Об этих фактах мы читаем не только в записях путешественников, но и в отчетах полицейского участка, окружных заседателей и миссионеров. В долговую кабалу к мелким торговцам попадали «по бедности или по старости, — писал в своих заметках А. И. Вилькицкий, — выбиться из долга уже не придется ни им, ни их потомству».224
Важную роль в товарообмене с коренным населением стали играть спиртные напитки: «к несчастью, в этой губительной влаге здесь нет недостатка: тобольские виноторговцы и рыбопромышленники-благодетели достаточно заботятся об этом».225 Она являлась обязательным атрибутом деятельности купцов и промышленников: «почти ни одна сделка их не обходится без вина, которое признается необходимым для одурманивания и склонения инородца на всякие условия. Такие спаивания обыкновенно бывают пред сделками или во время сделок».226
Алкогольные напитки проникали к оленеводам не только путем разрешенной продажи, но и благодаря подпольной виноторговле: «Пресечь подобное зло ни полицейскому, ни акцизному начальству не представляется возможности, так как торговля эта производится весьма тайно и по обоюдному соглашению покупщиков-инородцев с продавцами-обывателями. Несколько единичных случаев наложения пени на виновных не прекратили и десятой доли зла. Бутылка вина в 30 и много в 35° продается здесь по одному рублю; нормальной же крепости вина, т. е. в 40° и ни за какие деньги ни найти».227 Коми-зыряне скупали вино и перепродавали в тундре ненцам за оленьи шкуры и меха, которые они брали за бесценок.228
Свою положительную роль в хозяйственном и культурном развитии народов Крайнего Севера сыграли торговые ярмарки. На них коренные жители имели возможность не только исполнить ясачную повинность, купить, обменять или продать какой-либо товар, но и ближе познакомиться с православной культурой. Ярмарки стали ежегодными в 0бдорске с 1750 года, в Сургуте — с 1766 года и в Березове — с 1788 года. Во время участия в ярмарке многие коренные северяне принимали Таинство Крещения, так как это освобождало их от уплаты ясака. И если в конце XVIII века это были лишь единичные случаи, то в XIX веке крестились уже целыми родами. Об этом свидетельствуют записи в сургутской церкви, где упоминаются многие роды лесных и тундровых ненцев.
Контакты, конфликты и взаимоотношения коренного и русско-зырянского населения
С русскими у ненцев и хантов сложились добрососедские и партнерские отношения. Традиционная этническая культура не уничтожалась, а коренное население заимствовало культуру, язык, новые виды хозяйственной деятельности, православную религию и др. Взаимопроникновение культур осуществлялось на самом простом бытовом уровне. Следовательно, перечисленные духовные факторы помогли переселенцам обрести психологическую защищенность и комфортность, способствовали формированию новых праздников, обычаев, обрядов и ритуалов. А вот со сборщиками ясака, воеводами и особенно священнослужителями, представлявшими центральную власть, ненцы долгое время находились в состоянии скрытой, а иногда и открытой вражды. Как свидетельствуют данные последних десятилетий XVIII в., не было материальных причин для того, чтобы русское население входило в непримиримо враждебные отношения к ненцам, как и не было причин для яростной, слепой ненависти с другой стороны.
Отношение русских к коренным народам Севера не было одинаково в каждом конкретном случае. В восприятии русских одна этническая группа отличалась от другой: «Если мозг развитого сравнительно русского человека утомляется более или менее продолжительным образом, то естественно утомляться мозгу неразвитого дикаря остяка»,229 они «бестолковы, но из предлагаемых выгод на все решаются; самоеды решаются исполнить только тогда, когда им ясно представят причины и следствие. Остяки ленивы, беспечны и нерасчетливы в хозяйственной жизни, самоеды трудолюбивы и экономны. Сличая образ мыслей и действий самоедов с понятиями и жизнью остяков, невозможно не заметить перевеса на стороне первых».230 В. Н. Шавров отмечал, что «самоеды, невзирая на их отдаленность от сообщения с русскими жителями,…они ближе к принятию просвещения».231
Отношение к ненцам было более осторожным, чем к хантам, вследствие того, что существовала нестабильная обстановка: периоды мирных, добрососедских контактов сменялись разрывами и небольшими столкновениями. Наиболее тесные и добрососедские контакты складывались у русских с хантами. Под влиянием русских хантыйское население постепенно переходило на оседлый образ жизни со стойловым содержанием скота. Наиболее плодотворное взаимодействие существовало в области экономических отношений: это и торговля, и совместное владение или аренда друг у друга средств производства, орудий труда, земли. Обоюдные заимствования в большей степени коснулись материальной культуры. Если говорить о духовной традиции, то здесь обмен осуществлялся, в основном, на уровне языческих идей и образов, которые актуализировались у русского населения вследствие ослабления церковного контроля. Особенно в отдаленных районах заимствовали элементы национальной одежды, способы приготовления блюд традиционной кухни.
А вот к коми-зырянам у русского населения отношение было более негативным, чем к другим народам Сибири, вследствие того, что они являлись «конкурентами русских в их торговых делах с инородцами, а также ловких и не брезгливых в нравственном отношении соперников».232 На личностном уровне они относились к ним брезгливо за то, что «зыряне живут очень грязно и неряшливо».233 Несмотря на враждебные отношения, они заключали между собой браки. Сами же коренные жители к коми-зырянам относились плохо, которые «часто воруют у инородцев оленей и что придется».234
Конфликты между оленеводами возникали из-за пастбищных территорий и оленей. В 1722 г. обдорские ненцы дважды совершали набеги на кочевья куноватских хантов, у которых угнали 700 оленей. Следом пришел отряд грабителей из 120 обдорских ненцев под предводительством Ванюты Молдева.235 В 1778 г. в Березовское комиссарство обратились с жалобой ясачные Хыва, Заруба, Пудова, Созейниковы на то, что их «насильством ограбил… карачейский самоядин Песима Тепов».236 Известен, также, набег ненцев на Ляпинскую волость: «Приходила из-за Камени воровская Пустозерская самоядь и пограбили на 300 рублей и 300 оленишков отогнали, одного человека до смерти убили, а иных поймав взяли, и руки и ноги переломали и с собою возили, и нас рабов ваших угрожают смертным убийством».237
Особенно частыми причинами раздора между коми-зырянами и ненцами являлся захват оленьих стад путем угона в ночное время. Один инцидент был описан А. А. Дуниным-Горкавичем, где коренное население жаловалось на оленевода Онуфриева, который крал оленей и захватывал самовольно оленьи пастбища. На заявления и претензии местных оленеводов грозил ружьем.238 В 1883 г. доверенные от ненцев и хантов обратились к тобольскому губернатору с жалобой на коми-зырян, которые грабили и захватывали рыболовные и охотничьи угодья. Губернская власть пыталась решить вопрос выселением коми-зырян из Обдорского края по месту их прописки, но, на местах, как правило, это не выполнялось.239
Особенно среди коми-зырян была распространена кража оленей. И. С. Поляков пишет, что «зыряне встречаясь с одинокими остяками, пасущими оленей по Уралу, смешивают, как бы нечаянно, с их стадами свои и затем при разделении, уводят вместе со своими значительную часть остяцких оленей».240 Это очень хорошо описал В. В. Бартенев: «Кочующий зырянин разоряет и самоеда и тундру. Зыряне, сравнительно, недавно ставшие заниматься оленеводством, и притом, как промыслом наживы, ведут дело самым хищническим образом».241 Такой характер восприятия к ненцам объясняется тем, что «зыряне увеличивают собою число скупщиков пушнины, набивают цены и, таким образом, создают более выгодное положение для самоедов».242
Отношение коми-зырянского населения к представителям коренных народов можно охарактеризовать как хозяйское: «Пустить чужого человека пасти оленей на своей земле каждый род может и пускает, беря плату по 5 коп. с оленя. Зырянин находит инородца, который соглашается на такие условия, а раз получил он такое право, то, по условиям техники оленеводства, валяет со своим стадом на проход по всей тундре».243 Но разрешение пасти оленей на пастбищах ненцев, нельзя назвать арендой, т.к. они, в основном, пользовались самовольно.
О нарушении территорий касланий коми-зырянами писал М. А. Кастрен. Он отмечал, что весной стада коми-оленеводов проходили по лучшим пастбищам ненцев, тем самым нанося большой вред их оленеводческому хозяйству.244 В. В. Бартенев описывал недовольство коренного населения тем, что стада коми-зырян вытаптывали их пастбищные угодья. Арендуя у ненцев пастбищные угодья для беспрепятственного прохождения со своими стадами от верховьев Полуя до берегов Ледовитого океана, коми-зыряне пользовалась ими в угоду себе.245
Так как оленей у коми-зырян становилось все больше, то росла и нагрузка на пастбища. Нарушались не только границы территорий, но и наносился ущерб природным ресурсам. Их стада в короткий срок варварски стравливали ягельники на зимних пастбищах тундры, что лишало возможности ненцев проводить зимний выпас на традиционных маршрутах. Как считает Л. Н. Жеребцов, раздоры между коми-зырянами и ненцами возникали из-за покопытного сбора, который установили ненецкие старшины в свою пользу. К 1896 г. сбор возрос с 2 до 10 коп. с оленя и имел тенденцию к дальнейшему росту.246
Коми-зыряне не брезговали путем спаивания ненцев и хантов, а зачастую и обмана увеличивать свои стада, что иногда приводило к вооруженным столкновениям. И. С. Поляков писал, что «во время лета зыряне, встречаясь с одинокими остяками, пасущими оленей по Уралу, смешивают, как бы нечаянно, их стада со своими и затем, при разделении, уводят значительную часть остяцких оленей. Рассказывают о случаях, когда зыряне, спаивая остяков-пастухов водкой, угоняли спокойно их стада или даже убивали пастухов».247 Коми-зыряне значительно увеличивали размеры своих стад, тогда как ненцы, утратившие своих оленей, начинали переходить к ним в работники.248
Несмотря на конфликтные ситуации, в быту были мирные взаимоотношения с коренным населением. Благодаря многолетнему соседству с угорскими народами они изучили язык и некоторые обычаи хантов, манси и ненцев. Кочевавшие в тундре коми-зыряне имели большое сходство в образе жизни, и это давало большее преимущество перед русскими. Среди коми-зырян, особенно в зонах наиболее интенсивных контактов с русскими, распространялось знание русского языка. Некоторые зажиточные зыряне отдавали в школы своих детей. Уже в конце XIX в. В. Бартенев отмечал, что между русскими и коми-зырянами стали стираться различия, связанные с экономическим положением и бытовыми особенностями.249 В своих путевых заметках финский ученый А. Алквист отмечает, что коми-зыряне «сохранили свой собственный язык, но с течением времени усвоили образ жизни и одежду севернорусского народа».250 Устанавливались родственные отношения между коми-зырянами и ненцами. Они не только передавали ненцам и хантам навыки более прогрессивного ведения хозяйства, но и знакомили их с основами православной культуры посредством простого человеческого общения.
В целом русские относились к коренным народам Обдорского Севера дружелюбно. Тесные взаимовлияния и взаимосвязи между коренными народами и русскоязычным населением, а также зырянами, развивавшиеся на протяжении многовековой этнической истории народов Обского Севера, обусловили многие черты регионального сходства в их культуре и быте: «Некоторые коренные жители так свыклись с инородческим образом жизни, что едят сырое мясо, просто парное, живую летом и зимою мерзлую рыбу. Употребляют иногда при разговоре остяцкие слова, как обыкновенные русские, особенно названия одежд».251 А «влияние русской народности здесь заметнее сказывается и в постройках, и в образе жизни остяков, одежде, обуви и даже в некоторых привычках и вкусах».252
В северных городках звучала речь на ненецком, хантыйском, зырянском, русском языках, а среди горожан было немало людей, связанных с торговлей и промыслами: «Стремление инородцев к знанию русского языка в его благочинии время от времени заметно увеличивается, потому что у них с знанием русского языка соединяются интересы, улучшающие их нравственный и особенно материальный быт».253 Такой сплав разных культур не мог не привести к формированию самобытного и разнообразного городского быта, к развитию гражданского и культурного кругозора северных жителей Обдорского края.
В. Иславин, А. Шренк, Г. Танфильев, В. Бартенев и другие исследователи отмечали достаточно широкое распространение среди ненцев знания русского языка, а также среди русских — ненецкого.254 «Почти все обдоряне (русские и коми-зыряне — прим. автора), — писал В. В. Бартенев, — хорошо говорят по-остяцки и по-самоедски… иногда говорят по-остяцки и между собой; встречаются и такие, которые почти забыли родной язык и совсем одичали, но это редко… Многие из обдорян произносят при этом вместо ш — с, а вместо ж — з… точно так же затрудняет их ч… а некоторых — р, л… Вследствие этого язык коренного обдорянина напоминает какое-то детское сюсюканье («узе наси плиехали», «беднязки плохо зивут», «посол к цорту», «тли любля)».255 В. Иславин отмечал, что ненцы напротив «не только совершенно чисто говорят по-русски, иногда между собою, но и приняли все оттенки русского характера».256 В конце XIX в. изучая тиманских ненцев, Г. И. Танфильев также был удивлен, что они не только прекрасно говорят по-русски, но и «знают русские песни и даже недурно играют на гармонике».257
Длительное взаимодействие коренных народов Северо-Западной Сибири и переселенцев (русских, коми-зырян), особенно в зоне наиболее интенсивных контактов, вело к постепенному изменению отдельных компонентов культуры и освоению новых стереотипов мировосприятия всех групп, участвующих в этом процессе. Взаимодействие способствовало расширению и внутриэтнической мозаичности культуры, давало потенциальные возможности выбора разных стратегий жизнедеятельности на основе усвоения иноэтничного опыта. В результате этого часть этнических особенностей стиралась либо становилась общей принадлежностью, характерной для определенной историко-культурной области.
Политика администрации по отношению к коренным народам
По отношению к коренным народам севера администрация была весьма внимательна и заинтересована в их развитии. Это подтверждается частыми соответствующими рекомендациями местным воеводам. Вот наставление из архивного документа, адресованное в сибирские земли: «Ясак и пошлины с ясашных людей брать, смотря по людям и по промыслам… давать в ясаке сроки насколько пригоже… выбирать с ясашных людей мягкую рухлядь (меха) ласкою, а не жесточью и правежем…, чтоб тем ясашных людей от государева жалованья не отогнать и тем бы их не оскорбить».258 Его целью было «замирение» северных народов: превращение их в исправных плательщиков дани (ясака); даже за нередкими бунтами обычно не следовало чрезмерно жестких карательных санкций.
Отказавшись от методов силового принуждения и окончательно перейдя к методам административно-бюрократического контроля, государство нарабатывает новые приемы и формы взаимоотношений с коренным населением Севера. Ясачные волости были достаточно устойчивыми окладными и административно-территориальными образованиями. В 1823 г. губернские власти возродили институт старшины, статус и право родового управления. Ответственность за население лежала на родовых управлениях и на инородных управах.
Первым частным комиссаром Обдорской волости стал Василий Павлович Лагунов.259 К 1840 г. комиссарства переименовали в участки с теми же названиями, сохранившимися до конца XIX в. Они должны были «состоять из головы и двух выборных и если возможно, то завести письмоводство из письмоводителя; по Обдорской инородческой управе с давнего времени и едва ли с учрежденной оной, присутствуют двое вместо головы; обдорский князь в качестве председателя и один из ближних обдорских родовых остяцких старшин по избранию обдорского князя».260 Инородным управам подчинялись старшины отдельных родов и ватаг. В результате реформы 80-х годов XVIII в. власть в северных уездах перешла к Нижним земским судам во главе с земским исправником и заседателем, «при котором находились несколько казаков, служащих переводчиками в сношении с инородцами и постоянно в Обдорске живущих».261 Отдельным заседателем Обдорска был Дмитрий Григорьевич Скорняков.262 В конце 1890 г. была проведена очередная административная реформа. Вместо округов были учреждены уезды, которые стали делиться на 11 волостей.
Представители административных структур и священники считали, что «инородцы Березовского края неразвиты ни нравственно, ни умственно, пристрастны к вину от природы…».263 Отношение же русского населения к представителям коренных народов Севера можно охарактеризовать как снисходительное: «Сами по себе инородческий народ добродушный, незлобивый, но, к сожалению, чем дальше, тем больше развивается среди них пьянство».264 В. В. Бартенев считал, что для этих детей природы не нужны цивилизованные условия жизни: «Прогресс для всего племени в целом почти невозможен.…каждый дикий народ, которому природа ставит пределы развития, неминуемо должен погибать, раз он сталкивается с цивилизацией», и дополнял: «…брать детей из самоедов и остяков для того, чтобы давать этим отдельным личностям профессиональное образование, совершенно излишне. К чему, в самом деле, искусственно создавать профессиональную интеллигенцию из членов низшей расы, когда под рукой есть раса более для того пригодная?».265
Ясачная повинность продолжала определять экономическое положение коренных народов в составе Российского государства. Кроме родового управления никто не имел права собирать ясачную повинность, которая записывалась в специальные шнуровые книги. Родовое управление решало, сколько семья должна сдать пушнины и денег. Всю первую половину XVIII в. власти старались регламентировать действия ясачных сборщиков. Ясачной реформой 1760 г. был введен принцип породового обложения и сбора ясака. Функции сбора ясака передавались в руки князцов и старшин. Главы родов утверждались в должности губернскими властями. Комиссия 1763—1769 г. закрепила ненецкие роды в состав Обдорской волости, тем подтвердив административную зависимость от волостных хантыйских князцов Тайшиных.
В XVIII в. у ненцев Низовой стороны был единый глава — Казан Садин, с Каменной стороны — Гитпад Хамин.266 Главной обязанностью их был сбор ясака. Князек Тайшин стремился и надеялся восстановить свой статус единоличного административного лидера в Обдорском крае. Но в связи с жалобами на хантыйского князя власти дозволили ненцам выбрать себе своего старшину. Им стал Пайгол Нырмин. К 1830 г. ненцы вновь стали сдавать ясак князцу Тайшину. В 1866 г. было образовано «отдельное самоедское управление», старшиной был избран старшина из рода Окотетто Пайвол Нырмин и помощниками были утверждены Лакури Худиных и Адер Хымданону.267
Вначале XIX в. потребовалось новое реформирование системы ясачного сбора. С 1824 г. стал реально работать «Устав об управлении инородцев». Ясачный сбор был переведен на денежную основу. В этот же период были установлены размеры ясачной повинности и составлены окладные книги. В 1835 г. была завершена реформа ясачного обложения.
В первой половине XIX в. русские власти при раскладке ясака руководствовались «общим согласием» старшин и «лучших людей».268 И хотя эти старшины официально не наделялись правами родовых управлений, на практике они выполняли функции данного органа. Когда речь шла об интересах всего рода, принималось во внимание мнение всех его старейшин.
Возраст ясачных плательщиков был определен комиссией от 18 до 50 лет, но бывало, что ясак вносили и за детей, о чем свидетельствует следующий документ: «Под командою ясашные самоеды детей своих, не положенных в ясак, не только в казну, но еще 15 и ниже 12 лет, привели всего самоядцев одного человека, которые в казну его Императорского Величества нынешней (1762 г.) платили ему ясак по два, а другие на первый случай и по одному песцу белому, а впредь по промыслу и более платить также и других малолетних самоедских детей у коего найдут, объявлять желают вносить».269 Это происходило потому, что размер угодий, закрепленных за каждой семьей, определялся в зависимости от числа членов семьи, а размер (видимо, пропущено какое-то слово) от величины территории угодий. Те, кто нес повинность, обладал более высоким статусом и имел определенные преимущества: «По такому обычаю даже старики непременною обязанностью считают уплачивать также ясак, ибо иначе теряют все свое влияние и право суда и разбирательства, приобретенное именно через старшинство лет, столь почитаемое».270
Ведение учета плательщиков ясака было связано с большими техническими трудностями. Ясачные книги нередко заполнялись со слов князей и старшин, которые старались назвать меньшее число ясакоплательщиков, к тому же мужское население всячески укрывалось от сборщиков налога. Запутанность в документах позволяла злоупотреблять положением как со стороны земских чиновников, так и со стороны ясачного начальства: «Ясашные начальники не имеют никакого понятия о числе ревизских душ… и вовсе не знают сроков, на которые должно вносить 74 коп.… Березовское земское начальство не имеет верных именных списков о числе душ, ясак вносящих по каждой волости, и не озаботилось сделать расчленение по какой волости, сколько с каждой ясашной души следует в год 74 коп. суммы полагаемой с ревизских душ».271
Несмотря на все мероприятия правительства, направленные на организацию сбора ясачной повинности, долги сохранялись из года в год. Из документов «частных комиссаров», командированных в Березовский край, мы обнаруживаем причины недоплаты ненцами ясачной подати. В частности, за счет обдорских ненцев шла оплата повинностей и недоимки ясачных хантов. Приведем пример из «сравнительного расчета ясака Обдорской волости» по донесению частных комиссаров: Так, ненцами 2057 человек по ревизии, из них 1050 ясашных: было внесено в 1820 г. из расчета 74 коп. на сумму 3208 руб. 45 коп.: песцов — 1 тыс. штук по 3 руб.; лапок — 923 штук по 15 руб.; белок — 30 по 20 коп. Получается, что вместо 74 копеек ненцы внесли 1 руб. 55 ¾ коп. Хантов по ревизии насчитывалось 1604, из них ясашных 1000 человек. Внесли в казну 741 человек: песцов — 148 по 3 руб., 260 горностаев — по 60 коп. Деньгами вложило 229 человек по 74 коп. — 169 руб. Всего получилось на сумму 773 руб. 46 коп. В итоге одна ревизская душа заплатила вместо 74 копеек только 42 коп. Отсюда видим, что 1604 ханта должны внести по 74 копейки с каждого — 1186 руб. 96 коп.: «по сему расчету, казалось бы, что Обдорская волость за 1821 г.… сумму заплатила, напротив оказывается, что за 2-ю половину еще не внесено. Сих денег следует за 3661 душу — 1354 руб. 64 коп. Пени считать по 15 февраля — 54 руб. 16 коп. Всего 1408 руб. 80 коп.».272
То, что ненцы внесли за 10 ясашных по песцу на «отвоз ясака» в Березов, и по 3 лапки песцовых за «подводную гоньбу», частные комиссары так и не обнаружили в книге. Как они считают, что «все эти беспорядки и злоупотребления происходят чаще от князей, а большею частью от земского начальства».273 В конце XVIII в. был введен сбор подушных денег на различные расходы, размер которого продолжал увеличиваться. Земские повинности были одновременно и натуральными — работы по устройству и ремонту дорог, содержание подвод и квартир для проезда: «На основании общих государственного узаконения ясашных народы в Сибири сверх ясака должны платить деньгами в казну с каждой ревизской души: подушных по 44 коп., на устройство государственных дорог по 25 коп., и на составление капитала водных сообщений по 5 коп. Всего 74 коп. в год».274
«Между тем сама справедливость заставляет меня, — пишет в своем рапорте частный комиссар Булычев в защиту ненцев, — просить всепокорнейше Ваше превосходительство обратить милостивое внимание Ваше на самоедов Обдорской волости, они, уплачивая ясак и все подати вперед за год, напрасно состоят в общей недоимке по Обдорской волости и платят штрафные деньги».275 Опасения потерпеть ущерб от ясачных недоборов побуждали власть относиться внимательно к жалобам коренных жителей, препятствовать их закабалению, наказывать людей, уличенных в жестоком обращении и обмане.
Ясачные платежи и различные сборы оставались весьма ощутимыми и в XIX в.: «Ясак, платимый в казну инородцами, весьма не значителен, именно: с годного работника причитается, с остяка 85¾ коп., губернские и земские повинности с крещеного, ясака 2 руб. 27½ коп., всего 3 руб. 13¼ коп., а с некрещеного, ясака и повинностей 3 руб. 58¼ коп.; с крещенных и некрещеных самоедов ясака и повинностей 3 руб. 58¼ коп».276 Несмотря на все мероприятия правительства, направленные на организацию сбора ясачной повинности, долги продолжали сохраняться из года в год. В конце XIX в. правительство отчасти осуществило замену ясачного сбора государственной оброчной податью, однако, вплоть до начала XX в. сбор осуществлялся пушниной.
Проблема чрезмерного употребления коренными народами алкогольных напитков беспокоила правительство. На Обдорской ярмарке «вопреки распоряжения правительства и бдительному надзору местного начальства, существует с давних лет и продажа хлебного вина, существует в размерах весьма значительных, в домах большей части обдорских обывателей».277 На эти вопиющие факты указывали и земские заседатели: «Прежде самоед и остяк не знали русского вина, и не чувствовали в нем, как теперь, нужды — имел свои пески неоспоримые, неводил спокойно, заводил хорошие рыбалки и ему было чрез край довольно и пропитания, и запасов.…А теперь все лучшие пески и соры запродали русским торговцам. Потому что остякам нравится вино… Теперь остяку даже почти не достает рыбы, потому что он отдает ее за вино, разоряется, входит или впутывается в неуплатимые долги».278
О вредной торговле вином среди ненцев и северных хантов в своем рапорте указывает и надзиратель 1-го акцизного округа Западной Сибири Чернов: «к северу от Березова, где официально торговля вином запрещена, торговля эта, несмотря на все меры, принятые местными властями, существует в самой вредной для народа форме. Так, в Обдорске во время ярмарки, как заявил г-н Станкевич, остяки и самоеды находят вино, имеющее крепость не свыше 25—30° и зачастую с вредными для здоровья примесями, производящими одурение, почти у каждого промышленника, ведущего с инородцами торговлю, где приобретается вино по баснословной цене. Уличить в продаже нет возможности, ровно как нет возможности ослабить эту вредную для инородца торговлю».279 Спаивали во время ярмарки оленеводов и священнослужители, чтобы приобрести пушнину за бесценок: «Находящиеся там при церквах духовные чины,…содержат у себя в домах вино. Меньше для себя, как больше для корысти через то уповаемой от ясашных народов. Приглашают их к себе, спаивают их вином, вымогая себе разных родов мягкую рухлядь, которую ясашные должны готовить и отдавать в ясак. А вместо того пропивают, и следственно в ясашных окладах делается недоимка».280
С письмом к Архангельскому гражданскому губернатору обратился Тобольский губернатор, где просил запретить ввоз алкогольных напитков в стойбища оленеводов коми-зырянами: «Многими и неоднократными Высочайшими указами и инструкциями строжайше запрещен ввоз к ясашным пьяных напитков, а, потому, имея честь предоставить на уважение Вашего превосходительства, все означенные обстоятельства, покорнейше испрашиваю о начальническом Вашем, кому должно предпринять, дабы жители Архангельской губернии ни под каким видом не ввозили в Березовский уезд вина. В противном случае будут приняты такие меры, что принуждены они будут оставить полезную для них промышленность или подвергнуться всей законной по суду в Березовском крае строгости».281
В 1830 г. был введен запрет на ввоз к оленеводам даже лекарств, настоянных на спирте. Правительственные запреты на ввоз и продажу спиртных напитков игнорировалась купцами, промышленниками, мещанами и виноторговля продолжала развиваться в Обдорском крае: «Зло состоит в том, что привозят они с собою пьяные напитки, соблазняя сим губительным питьем Березовских самоедов и остяков, и расстраивая чрез то их благосостояние, которые сверх сего разорение».282
Но поскольку проникновение вина на север продолжалось, то Главное управление Западной Сибири разрешило коренным народам ввозить в свои стойбища спиртное как для собственного употребления, так и перепродажи при сохранении запрета на официальную виноторговлю к северу от Березова. Генерал-губернатор Г. Х. Гасфорт, посетивший Березовский край, отметил, что торговля производилась не всегда добросовестно, и действие алкоголя приводило последних к физической и духовной деградации: «В Березове, Обдорске и Сургуте прибывает число купцов и мещан, а в племени остяков и самоедов прибывает еще быстрее число бедных, и даже воистину нищих».283 Государственная власть стремилась не только сохранить свою монополию на изготовление и продажу алкогольных напитков, но и ограничить их распространение среди ясачного населения. Управление акцизными сборами Министерства финансов Западной Сибири ходатайствовало перед тобольским губернатором о введении казенной продажи вина. В 1889 г. в Обдорске открылся кабак, который за год сделал доход на 80 560 руб. В 1902 г. власти вновь попытались ограничить потребление алкоголя коренными народами, чем сразу же воспользовались виноторговцы, подняв цену с 8 до 15 руб. за ведро водки, которая была раскуплена коми-зырянами и торговцами для «перепродажи инородцам отдаленной тундры по произвольной цене».284
Политика правительства изменялась в зависимости от состояния и потребностей страны. Соответственно, различными были задачи, решаемые государством. Правительству не было безразлично, какой веры придерживалось население Обдорского края. Необходимость поддержания мирных отношений определяла позицию веротерпимости. Правительство предпринимала меры против посягательств русскоязычного населения — искателей быстрого обогащения на местах захоронений и священных мест коренного населения. Наказание виновных было суровым к крестьянам, казакам и «гулящим людям» за разрушение могил и священных мест коренного народа и за это «быть перевешанным без пощады».285 К середине XIX в. стали проявляться новые тенденции в области национальной политики. Важную роль в проведении политики правительства в отношении религиозных традиций северных народов сыграло основание миссионерских институтов. Активное миссионерство уступило более мягкому подходу.
Оглавление
- Введение
- Глава 1. Историография и источники
- Глава II. Территориально-хозяйственное заселение и освоение Обдорского края коренным и русско-зырянским населением
- Глава III. Традиции и новации в культуре жизнеобеспечения населения Обдорского Севера
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Культурное развитие Обдорского Севера в XVIII – начале XX вв. предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
134
Побережников И. В. Ямал в XII — начале XX вв.: Периодизация русского освоения, //Русское освоение Ямала до начала XX века (документы и исследования). Екатеринбург, 2005, С. 3—44
136
Павлов П. Н. Вывоз пушнины из Сибири в XVII в. //Сибирь XVII — XVIII вв. (Сибирь периода феодализма), Новосибирск, 1962, Вып. 1, С. 134
137
Шунков В. И. Указ. Соч.; Бояршинова З. Я. Население Западной Сибири до начала русской колонизации. Томск, 1963; Александров В. А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. (Енисейский край). М., 1964 и др.
138
Тарасенков Г. Н. На просторах Обь-Иртышья (природа, хозяйство, культура Тюменской области), Среднеуральское книжное издательство, 1964, с. 120
140
Щукин Н. С. Народные увеселения в Иркутской губернии. //ЗРГО по отношению этнографии. СПб., 1869, Т. 2, С. 383
141
Миненко Н. А. Этническая история русского населения Западной Сибири в конце XVI — XIX вв. //Проблемы административно-государственного регулирования межнациональных отношений в Тюменском регионе: Исторический опыт и современность. Тобольск, 1995, С. 69
142
Павлов П. Н. Об участии и роли различных категорий населения в сибирском пушном промысле в 40-70-е годы XVII в. //Экономика, управление и культура Сибири XVI — XIX вв. (Сибирь периода феодализма), Новосибирск, 1965, Вып. 2, С. 24
148
Жеребцов И. Л. Коми край в середине XVIII — середине XIX век: территория и население. Сыктывкар, 1998, С. 97, 98
149
Карьялайнен К. Ф. Религия югорских народов. Т. I. Перевод с немецкого и публикация д-ра истор. наук Н.В.Лукиной. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1994, С. 23
150
Жеребцов Л. Н. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседними народами. М.: «Наука». 1982, С. 180
151
Дунин-Горкавич А. А. Тобольский Север: Этнографический очерк местных инородцев, М. 1996, Т. 3, С. 112; Жеребцов Л. Н. Этнические и культурно-исторические связи коми с финно-уграми и самодийцами: Сыктывкар, 1974, С. 27
153
Жеребцов Л. Н. Указ. Соч. С. 23; Конаков Н. Д. Котов О. В. Этноареальные группы коми, М. 1991, С. 34; Лашук Л. П. Очерк этнической истории Печорского края, Сыктывкар, 1958, С. 120
154
Бартенев В. В. На крайнем северо-западе Сибири. Очерки обдорского края. // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX — начала XX века. Екатеринбург, 1998, С. 136
156
Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев, //Зап. ИРГО, СПб., 1911, Т. 11, Вып. 2, С. 2; ГУТО ГА г. Тобольск ф. 156 оп. 20 д. 743—766 л. 2—5
157
Жеребцов И. Л. Коми край в середине XVIII — середине XIX век: территория и население. Сыктывкар, 1998, С. 26
159
Козлов З. Указ. Соч. С. 396; Бартенев В. Указа. Соч. С. 128; Скалозубов Н. Л. Дневник. // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX — начала XX века. — Екатеринбург, 1998, С. 363
160
Жеребцов Л. Н. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседними народами. М.: «Наука». 1982, С. 181
173
Тарасов В. Сообщение о поездке на полуостров Ямал с ветеринарной экспедицией СИ. Драчинского в 1913 году. //ЕТГМ, 1915. С. 19
182
Конаков Н. Д., Котов О. В. Этноареальные группы коми: Формирование и современное этнокультурное состояние. М., 1991, С. 46
192
Тарасенков Г. Н. На просторах Обь-Иртышья (природа, хозяйство, культура Тюменской области). Среднеуральское книжное издательство, 1964, С. 70
200
Старцев А. В. Пушной промысел и пушная торговля в Западной Сибири во второй половине XIX — начале XX века. Томск, 1987, С. 8
205
Иконников А. Заметки об Обдорской ярмарке, ТГВ, 1864, №7, С. 56; ГУТО ГА г. Тобольск ф. 417 оп. 1 д. 638 л. 11
221
Жилинский А. Указ. Соч. С. 240; Обзор Архангельской губернии за 1913 г. Архангельск, 1914, С. 16
224
Вилькицкий А. И. Обзор работ гидрографической экспедиции в устья рек Енисея и Оби в 1894—1895 гг., //ЕТГМ., 1896, С. 23
235
Бахрушин СВ. Указ. Соч. С. 134; Лепехин И. Указ. Соч. С. 279; Хомич Л. В. Указ. Соч. С. 138; Васильев В. И. Указ. Соч. С. 128; Вануйто В. Ю. Указ. Соч. С. 38
