Мои впечатления о XX веке. Часть I. До 1953 года

Валентин Скворцов

Заслуженный профессор Московского университета Валентин Анатольевич Скворцов в первой части своих мемуарных записок рассказывает о судьбе своих родителей, своём детстве и школьных годах на фоне тех исторических событий, которые переживала в первой половине 20 века страна. Его интересует, каким ему в то время виделся окружающий его мир, что влияло на формирование этих представлений о мире, какие жизненные цели его тогда вдохновляли.

6. Начало войны. Эвакуация

День начала войны хорошо помню. Мама со мной чем-то занималась. Я по какому-то поводу капризничал. В это время постучали. Летом обычно все наши соседи разъезжались, и мы оставались в доме одни. Так что мама пошла открывать наружную дверь, ведущую на крылечко. В это время обычно приходила знакомая почтальонша и приносила письма от папы. Мама долго не возвращалась, а когда вернулась, я понял, что что-то случилось. Это действительно была почтальонша, и она сказала, что по радио сообщили, что началась война. Почему-то мама мне сказала, что на нас напало много стран. Видимо, было уже объявлено, что вместе с Германией на ее стороне в войну вступили Венгрия, Румыния, Италия. Еще запомнил, что мама кому-то потом рассказывала, что почтальонша эта объявила как-то с торжеством: «Война!» Дескать, вот вам! Она была эстонка. В деревне жили в основном эстонцы и финны, многие из которых ждали немцев как освободителей от советской власти. Впрочем, к школе у них отношение было вполне уважительное. Среди маминых учеников были дети этих самых жителей, и у нее были с ними — и с детьми, и с родителями — очень хорошие отношения. У большинства из них как раз по маминым предметам — по русскому языку и литературе — возникали серьезные проблемы, и маме приходилось с ними терпеливо возиться, исправляя десятки ошибок в диктантах.

Впечатления о первых военных днях остались очень четкие и яркие. Начались бомбежки. Помню, мы идем с бабушкой домой из магазина на станции Вруда и остановились вместе с другими прохожими посмотреть, как из пролетевшего самолета летят бомбы. «На рукавички похожи», — решил я. «В водокачку хотел попасть», — рассуждают прохожие. Говорили, что немцы тут просто сбрасывают оставшиеся бомбы, возвращаясь с налета на Ленинград.

Считалось, что и школа может стать мишенью для бомб. Кто-то, кажется, директор школы, порекомендовал нам пожить в лесу, помог соорудить шалаш. Не помню, долго ли мы там пожили, но шалаш хорошо помню. Крыша была из плотной коры, на полу ковер, который мы принесли из дому, покрывал набросанные на землю хвойные ветки. Кто-то к нам туда в гости приходил, кажется, та престарелая Прасковья Боголеповна. Потом мы перебрались в баньку за школой, что было совсем уж глупо, баня была ближе к школе, чем наш дом. Еще ближе к школе, на месте волейбольной площадки, вырыли и оборудовали крытый окоп или землянку. Видимо, все это было исполнением каких-то официальных инструкций о том, как спасаться от бомбежек. Когда пролетали самолеты, мы бегали из баньки прятаться в этот окоп. Однажды ночью в деревне был пожар. Говорили, что это подожгли специально, чтобы подать какой-то знак немецким самолетам, указать им дорогу. Помню воздушный бой прямо над нами. Один самолет был подбит, кажется, наш. Никакого ощущения страха не помню. Только любопытство.

Стада коров прогоняли мимо нашего дома — эвакуировали колхозы. В то же время учителей направляли в соседние деревни разъяснять населению, что не надо впадать в панику, надо продолжать работать. Маму послали в Малую Вруду. Мы с ней там посидели на крылечке перед каким-то учреждением, быть может, сельсоветом. Агитировать было некого. Мама поговорила с какой-то женщиной, и мы ушли. Еще помню, что мама проводила занятия с учениками, у которых была переэкзаменовка на осень. С кем-то даже занималась на станции Вруда в укрытии в известковых карьерах. В это время мама очень часто брала меня с собой, когда куда-то шла. Помню, что по дороге на станцию встретили одну учительницу, которая возвращалась после отпуска из Ленинграда и готова была приступить к работе. Это уже было, видимо, начало августа. Мама объяснила ей, что в школе никого нет, что положение тревожное, и она повернула обратно к станции. Видимо, официальная информация с фронтов была тогда такой скудной, что обычные люди в Ленинграде не осознавали серьезности положения.

Я сейчас, когда это пишу, порылся в интернете, чтобы проверить, когда же немцы заняли нашу деревню. По-видимому, это произошло 14 или 15 августа. Вот что я нашел про бои в нашем районе. 13 августа немецкие войска захватили станцию Молосковицы и перерезали железную и шоссейную дороги Кингисепп — Ленинград. А Молосковицы — это следующая станция после нашей в сторону Эстонии. Интересная информация нашлась и про нашу станцию. 11 августа 1941 года Ленинградская стрелковая дивизия народного ополчения разгрузилась в Волосове, заняла позиции в 5—6 километрах от Волосова в районе станции Вруда. Первый бой она приняла вечером 11 августа 1941 года, переходила в контратаки, временами успешные, частично воевала в окружении. Бои продолжались до 14 августа. Но с 14 августа началось массовое бегство ополченцев с позиций, и к 16 августа дивизия в панике отступила к Волосову. В ней оставалось не более 50% от первоначального состава. Из приказа №001 войскам Кингисеппского оборонительного участка обороны «О борьбе с паникерами и трусами»: «1-ый стрелковый полк 1-ой гвардейской дивизии народного ополчения растерял свои подразделения и не смог оказать фашистским полчищам необходимого отпора… 1-ая гвардейской дивизии народного ополчения и 281 стрелковая дивизия из-за паники и трусости в боях 16 — 17 августа растеряли большинство личного состава». Думаю, что эта оценка излишне сурова, во всяком случае, по отношению к рядовым ополченцам. Я много слышал о народном ополчении, участвовавшем в обороне Москвы осенью 1941 года. Оно тоже состояло из совсем необученных военному делу, плохо вооруженных штатских людей. Большинство из них погибло. Так что и этой ленинградской дивизии, наспех собранной из жителей Ленинграда, надо спасибо сказать за то, что она хоть на три дня затормозила продвижение немецких войск к Ленинграду.

Из этих дат следует, что мы оставались в Тресковицах никак не позже, чем до начала августа. Мы должны были ехать к папиным родителям, жившим недалеко от Череповца, но задерживались с отъездом, потому что, как потом объясняла мама, потеряли связь с папой, ждали от него письма с фронта, но так и не дождались. Наконец, мы собрались. Не помню сборов, помню, как уже идем пешком к станции и везем на тачке свой багаж — пару чемоданов, тюки. В основном — одежда. Самое ценное из того, что взяли, — швейная машинка, которая нас в эвакуации часто спасала и кормила, когда мама стала шить на заказ. Тележку везла какая-то женщина из деревни, видимо, родительница кого-то из маминых учеников. Ей же мы оставили ключи от нашего дома. Многие детали я запомнил еще и по более поздним маминым, многократно повторявшимся рассказам об этом нашем бегстве от наступавших немцев. Как всегда, для мамы эффектность детали была важнее ее достоверности. Так что я не совсем уверен, что то, что я запомнил в маминой интерпретации, было точно таким на самом деле. Например, то, что бежали мы в грозу, и когда гремел гром, я говорил: «Мамочка, это не страшно, это же не бомбы!» По маминым рассказам она не хотела брать швейную машинку, но ее уговорила та женщина, которая нас провожала. На станции мы обязательно хотели купить билеты на поезд до Ленинграда. В кассе никого не было. Мама знала кассиршу, она жила недалеко. Когда мама нашла ее у себя дома, она с большой неохотой пошла в кассу, приговаривая: «Зачем сейчас билеты». В вагоне ехали люди со стороны города Кингисеппа вблизи Эстонии, то есть со стороны фронта, что-то рассказывали. Кстати, удивительно, что поезда еще продолжали ходить и даже какое-то расписание соблюдалось, раз мы бежали к какому-то определенному поезду.

Конец ознакомительного фрагмента.