Сказание о Проклятой Обители

Валентин Вайс

Стремление к свободе порой сильнее долга и любви. Маленький городок замер в ужасе перед проснувшимся на болотах Злом. Серия страшных убийств потрясла местных жителей и заставила подозревать друг друга. Волею судьбы сюда приходит проклятая отцом изгнанница. Несчастная просто пытается выжить в жестоком средневековом мире, но именно ей придется вступить в схватку с Дочерями Тьмы, разоблачить убийцу-вампира и сделать непростой выбор между любовью и свободой накануне Великой Битвы.

Глава IV

Убийства и поцелуи

Мэйв умела считать, и делала это получше многих. Дочь Хромого Гверна ставила науку счета превыше прочих наук. Читать она тоже была обучена, — тетка постаралась, — да только угадывать буквы и складывать их в слова девица находила пустой тратой времени. Другое дело счет. Вот и сейчас, возвращаясь с затянувшегося до утренней зари любовного свидания и весело прыгая с кочки на кочку, она подсчитывала скопленные богатства.

Завтра ее в этом вонючем городишке не будет. Мэйв уже и с купцами загодя сговорилась, чтобы с их караваном уйти. И никто о том не знает, даже Беата не догадывается, что все уже решено. От подруги дочь Хромого Гверна планов не таила, вот только о дне отъезда ничего не сказала — мало ли что. Теперь у нее достаточно денег и драгоценностей, чтобы бежать подальше от этих гнилых болот. Да, на жизнь в столичном Ансгахалле скопить не удалось, но уж на Бронгард или Мангберг точно хватит. И пусть мать с теткой на ядовитую слюну изойдут!

Мэйв полной грудью вдохнула бодрящий утренний аромат осенне-грибного леса, представила все припрятанные ценности и удовлетворенно улыбнулась. А если еще прибавить бархатный кошель этой дуры Гертруд! А потом перед мысленным взором предстало вытянутое лицо тайного полюбовника. Тут уж дочь Хромого Гверна и вовсе не смогла удержаться от смеха: вот ведь олух! Одна польза — денег на нее не жалеет. Ни своих, ни чужих. И каково это ему будет, когда узнает, что пташка упорхнула?

Окрыленная радостными надеждами, Мэйв не услышала ни тихого треска сырых веток, ни тяжкого, с присвистом дыхания. Сильный удар между лопаток прервал искристый поток мыслей. Девушка упала в мокрую от росы траву, и едва не ударилась лбом о корявый пень. Страх заставил тело действовать быстро. Она перевернулась на спину, рука метнулась к складкам платья, пальцы обвились вокруг костяной рукояти кинжала.

— Сбежать удумала! — Перед ней стоял Зверь, и в мутных глазах его Мэйв читала приговор.

— Нет, нет, нет! Я никуда не собиралась бежать! — В ужасе девушка ползла по траве, и сосновые иглы пребольно впивались в ладони. — Ты же меня знаешь — никого нет в этом мире более преданного хозяйкам, чем я!

Ответом стал лишь сиплый хохот Зверя. Уж Дочерям Тьмы доподлинно известно, что собираются делать братья и сестры из Лиги Послушных Зову! И Мэйв об этом должна была догадываться.

Зверь кинулся на распростертую жертву. Ему разрешили поиграть с ней немного. Главное не калечить: Дочь Кровавой Скорби желает получить это крепкое и молодое тело. А вот душу нужно отпустить — пусть послужит общему делу.

— Была ты неверной слугой, теперь станешь вечной рабыней! — Зверь жадно оглядел трепещущую девицу. Тонкая ниточка слюны сорвалась с дрожащих губ.

В следующий миг Зверь хрипло вскрикнул — сверкнул острый кинжал, и изогнутое лезвие вошло под ребра. Волна ярости захлестнула посланца Дочерей Тьмы. Надсадный вой вырвался из груди, тяжелая рука наотмашь ударила девицу по бледному, перекошенному ужасом лицу. Последнее, что увидела Мэйв, прежде чем хрустнули шейные позвонки, — это разочарование на морде Зверя.

Игра была испорчена.

Поскуливая от обиды, Зверь подхватил обмякшее тело и водрузил его на плоский, будто каменный стол, мшистый валун. Сначала отпустить душу, потом отнести тело — снова и снова он проговаривал про себя последовательность действий, чтобы унять ярость и заглушить боль под ребром. Убийца достал из-за пояса жертвенный кинжал и одним взмахом разрезал платье на груди мертвой девицы. Тонкое лезвие коснулось белой кожи. Несколько точных движений, и Зверь мог полюбоваться на первую кровавую руну на белой коже.

Высокий раскатистый звук охотничьего рога заставил его вздрогнуть и прервать священную работу. Вот, ближе! Топот копыт, лай собак, снова пение рога. Никак граф Эрхард решил поохотиться?! Как же это не вовремя! Злобное рычание растеклось по примятой траве. До чего же неудачное утро!

Лай собак приближался с каждым мгновением. Треск кустов заставил Зверя оставить свою затею: что ж Мэйв, не будет твоя душа в вечном рабстве. Повезло, значит. Хотя, кто знает — может, Черный Рыбак и выловит ее из Реки Душ. И тогда все для тебя повторится.

Собаки вырвались на лужайку и замерли. Тоскливый вой разнесся по окрестным лесам. Гончие не видели Зверя — на валуне остался лишь труп девушки.

Они чувствами след Тьмы.

* * *

Брат Бедвин, монах из ордена Босоногих Братьев, ничего не знал о смерти Мэйв, но если бы узнал, то не слишком бы и удивился: не она первая, не она последняя. Смерть в этих лесах поселилась надолго — приближение Лабиринта пробудило дремавшее зло. Не осталось никаких сомнений, что адепты Лиги Послушных Зову накинули сети на маленький город Унторф. А сколько еще таких городков по окраинным землям Благословенного королевства? Проклятые души точно следуют указаниям Дочерей Тьмы, опережая слуг Предвечного Света на несколько шагов.

Теперь брат Бедвин доподлинно выяснил, что одна из Дочерей Тьмы — Дочь Кровавой Скорби — обрела телесный облик и проникла в эти места. Удалось вызнать даже некоторые имена ее слуг из Унторфа. Вот только одному ему с ними не справиться. Нужно поспешить в Бронгард, доложить обо всем властям, а прежде прочих — Адаону Старому, Верховному жрецу северных земель. Уж он точно знает, что делать дальше.

Тревожные мысли ни на миг не оставляли плотно сбитого рыжебородого монаха, в то время как расторопные руки быстро укладывали нехитрые пожитки в заплечный мешок. Лишь тихий скрип заставил его прервать размышления и резко оглянуться: сейчас он должен проявлять крайнюю осторожность и стараться никого к себе и близко не подпускать. Зло может принять любой облик — хоть торговки пирожками, хоть немощного старика.

В доме Клида Травника, старого друга, опасаться было нечего. Вот и сейчас на пороге комнаты застыл вовсе не демон с огненными очами, а всего лишь Трайн, сын Клида. Худенький светловолосый отрок грустно смотрел на монаха.

— Уходишь? — тихо проговорил он, хотя это и без всяких слов было понятно.

— Нужно поспешить в Бронгард. Я бы мог придумать любую причину, но не стану этого делать. Трайн, в Унторфе поселилось великое зло. Будь крайне осторожен. Не выходи без надобности за городскую стену. И следи за отцом — Клид уже не молод, а потому вся надежда на тебя.

— Ты говоришь о Проклятой Обители? Так значит это правда, что она ожила? И все эти мертвые девушки на болотах — все из-за этого? Здесь только и говорят, что о нахцерере — это их посланник, да?

— Понимаю, что вопросов много и я не смогу ответить на все, но про Обитель ты прав. И бойся не нахцерера — бойся людей. Помнишь, что я рассказывал про Лигу Послушных Зову? Ее адепты повсюду! Сложней всего распознать зло в человеческом обличье. Мне пора, Трайн, но я вернусь. Вернусь с другими служителями Предвечного Света и рыцарями. Мы вытравим это гнездо зла.

Бросив последний взгляд на маленькую комнату под самой крышей, наполненную ароматами сушеных трав, брат Бедвар прошагал к лестнице. Трайн не сводил с монаха испуганный взор. Бедвару стало невыразимо жалко несчастного мальчишку, оказавшегося слишком близко к Тьме.

— Помни Трайн, оглядывайся по сторонам! — Взъерошив напоследок льняные волосы отрока, монах быстро спустился в лавку.

Клид Травник мирно дремал за прилавком.

— Клид, я ухожу.

— Полагаю, нет смысла спрашивать куда уходишь и когда вернешься? — Травник приоткрыл сонные глаза и едва заметно улыбнулся.

— Как обычно. — В этот миг монах остро осознал, что впервые ему не хочется никуда уходить.

— Возвращайся, Трайн скучает. Думаю, в Унторфе всегда найдется дело для монаха из ордена Босоногих Братьев.

Бедвар только кивнул. Дел здесь и правда хватит. Причем, не на одного монаха. Глубоко вздохнув, он решительно шагнул прочь из теплого уютного полумрака лавки.

Утренняя торговая суета города обтекала его, будто вода — речной валун. Монах торопился к воротам. Поток торговцев и крестьян вынес его прочь из Унторфа, главного города Нордмарка, владения маркграфа Эрхарда Смелого.

Бедвар не боялся ходить в одиночку по дорогам Благословенного королевства — даже лихие люди не рисковали обидеть монаха из ордена Босоногих Братьев под угрозой вечного проклятья. Да и брать у него нечего — это все знают.

Спеша на юг от города по Большому тракту, он обогнал несколько групп лениво бредущих крестьян и груженые товаром купеческие телеги. Дружинники, нанятые купцами для охраны, с опаской вглядывались в одинокого путника. Распознав в нем монаха, успокаивались.

До полудня шел без остановок. Когда же солнце достигло зенита, Бедвар понял, что устал. Все-таки годы берут свое. Даже молитвы перестали поддерживать утомленное тело. Настало время подкрепить себя чем-нибудь более существенным. Свернув с тракта, он продрался через придорожные кусты и устроился на небольшой лужайке под древним дубом. Пирог с курятиной, румяное яблоко и несколько глотков травяного отвара из запасов Клида — еду Бедвар распределил на всё время недолгого странствия. К ночи он предполагал дойти до Валштедта. А там еще три дня пути до Бронгарда. Если все пойдет хорошо, но ночевать в лесу не придется ни разу.

Передохнув, Бедвар уже собрался вернуться на дорогу, когда услышал детский голосок, звонко выводящий развеселую песенку. Монах уже несколько раз ходил этой дорогой, но даже не догадывался, что поблизости есть хутор.

Он пересек лужайку, спустился в маленький овраг и увидел крохотное озеро — почти что лужу. Там, на топком бережке играла девочка лет десяти. Бедвар разглядел несколько соломенных кукол и беличьи шкурки, — видимо подарок щедрого родителя, — в которые дитя кутало соломенных «королев».

— Доброго дня, девочка! — окликнул он ребенка, — ты не пугайся. Я просто хотел узнать, откуда ты. Здесь хутор неподалеку?

Но та и не думала пугаться. Она даже не обернулась на голос монаха, и продолжила мирно играть и напевать песенку.

Вот ведь бедная девочка! Брови Бедвара скорбно изогнулись: ребенок оказался глухим. Осторожно подойдя к ней, монах замер, не решаясь прикоснуться — ведь он может напугать несчастную до полусмерти! И как только родители отпускают калечное дитя вот так, в одиночестве?

Бедвар опустился на колени, сотворил короткую молитву и осторожно, кончиками пальцев коснулся ручки-тростинки. Девочка перестала играть. Песенка оборвалась.

Крик замер на устах брата Бедвара, когда дитя резко развернулось, и он увидел сморщенное старушечье лицо с невыразимо злобными водянистыми глазами. Тонкая рука ядовитой змеей рванулась к нему. Острые когти-кинжалы пробили грудную клетку онемевшего монаха, сокрушив ребра. Бедвар задохнулся от боли. Кровь хлынула горлом и вместо крика на губах вздулись алые пузыри.

Он был еще жив и видел, как девочка-старушка впилась маленькими желтыми зубами в его вырванное сердце. По острому подбородку жуткого создания заструилась кровь.

Теперь никто не помешает Дочерям Тьмы встретить долгожданную изгнанницу.

* * *

Лес постепенно редел. Позади остались ночевки в холодном влажном лесу. Казалось, озноб навсегда поселился в теле Астейн. В горле першило, а волосы и одежда насквозь пропитались конским потом и гарью костров. Купцы въехали на высокий холм. Впереди, за полями и рощей, к окрашенному предзакатным багрянцем небу взметнулись величественные башни замка. С другой же стороны, почти напротив, вздымалась над верхушками сосен мощная башня городского храма, словно вступая в молчаливый спор с замком.

Сердце девушки сжалось в томительной тоске, по телу прошла волна нервической дрожи. Глубоко вздохнув, Астейн попыталась успокоиться.

Перехватив встревоженный взгляд спутницы, Ислейв тихо спросил:

— Будто и не рада ты?

— Последний раз я видела родственников четыре года назад. Все могло измениться за это время.

— Да, времена здесь нелегкие были. — Ислейв замолчал, а потом добавил: — Если вдруг нужда возникнет — мы останавливаемся на подворье нордеров, у Толстого Вернера. Прими совет — сведи с Вернером и его женушкой знакомство, бесполезным оно не будет. Если по городу ходит новая сплетня — знай, вышла она из дверей «Северного путника».

Астейн кивнула, едва вслушиваясь. Мысленно она проговаривала легенду, заготовленную для родственников. Слухи о сожжении обители Святой Хранительницы Итенель скорее всего уже достигли этих земель, да эту часть своей жизни и незачем держать в секрете.

Другое заботило девушку: родственники не должны узнать о причинах, по которым она оказалась в обители. Кто в здравом уме примет проклятую отцом изгнанницу?

Рассталась она с купцами на развилке, когда по левую руку на холме возвышался замок, а по правую, вниз с холма, бежала широкая дорога к городу. Спрыгнув со скрипучей телеги и едва не вскрикнув от боли, — до того затекли ноги, — Астейн коротко простилась с купцами, вежливо пообещав заглянуть на подворье, и направилась в сторону замка.

Дорогу развезло после дождя, и девушка, взбираясь на холм, то и дело пыталась растянуться в жирной, блестящей в розовом свете заката, грязи. По обе стороны тянулись полуземлянки, предназначенные для замковых людей. Над некоторыми вился сизый дымок, но большинство казались нежилыми. Обитатели землянок попадались редко, в основном женщины с усталыми серыми лицами и трясущиеся старухи. Они провожали незнакомку долгими подозрительными взглядами, от которых по спине бежали мурашки. Растущая тревога, заставила ускорить движение.

Так в год 985 от воплощения Всеблагой Девы-Матери, в час, когда Око коснулось верхушек сосен, девица двадцати лет от роду стоя перед закрытыми воротами с недоумением взирала на серую громаду замка Рогельтен. Впервые приходилось ей видеть строение столь могучее. Возведенный во времена не слишком давние по приказу Анлауда I, намеревавшегося использовать его для наступления на земли южных нордеров, замок был еще более укреплен уже после первых крупных побед над строптивыми северянами. Рогельтен защищал земляной вал, за которым скрывались глубокий ров и прочные стены. Мощная круглая оборонительная башня внимательно надзирала за окрестностями. За ней же, словно младшая сестра, высилась башня квадратная, — жилая, — увенчанная тонким шпилем.

После теплого дерева усадьбы, Астейн была уверена, что эта холодная каменная громада для жизни непригодна, но от врагов суровые стены и башни замка, безусловно, должны защищать лучше стен деревянных.

К замку вели два подъемных моста, перекинутых через ров, — один к широким закрытым воротам, обитым листами темного железа, а второй — к узкому арочному проходу, через который мог протиснуться лишь один человек. Долго бы еще в растерянности девушка созерцала ворота, не зная, куда же идти, если бы сверху, из надвратной башенки, не раздался зычный надтреснутый голос:

— Эй, красавица, просто поглазеть пришла или надо чего?

Большерукая да большеногая, красавицей дочь Ингвальда себя с роду не считала, а потому сразу и не поняла, — видимо от усталости, — не то на ехидный тон обидеться, не то нежданному комплементу порадоваться. С детства она не любила терпеть издевки, но вступать в пререкания с невидимым собеседником в тот раз совершенно не хотела. Оттого не состязаясь в остроумии, просто выразила желание увидеть графиню Ингерн.

— И зачем же она тебе понадобилась? — продолжал насмешничать невидимка, явно не собираясь пускать путешественницу.

— А тебе для дела или просто любопытный такой? — не удержалась Астейн.

В баше послышался хриплый смешок, приглушенные сердитые голоса, а потом все тот же невидимка сердито сообщил:

— Возвращалась бы ты, красавица, в город: ночь уж скоро, а края у нас не спокойные. Хотя, можешь и перед воротами заночевать — все развлечение.

Прекрасно понимая, что он не шутит, девушка придушила гордость — перспектива провести ночь под открытым небом ничуть не радовала, — и ровным голосом проговорила:

— Меня зовут Астейн, дочь Ингвальда, племянница графини Ингерн, иду из разоренной обители Святой Хранительницы Итенель.

И не надеясь на результат, была приятно удивлена, когда через непродолжительную паузу ей почти вежливо было сказано:

— Так проходи, Астейн, дочь Ингвальда, чего встала. Куда пошла?! В боковой проход иди, не ворота же открывать — вроде ты не телега.

Она протиснулась через узкую арку и оказалась перед огромной круглой башней, мрачной и уродливой. Серым троллем она высилась над хозяйственными постройками.

— Я послал за графиней. Сейчас про тебя скажут, — вывел уставшую путницу из глубокой задумчивости давешний голос, обладателем которого оказался низенький, крепко сбитый мужичонка неопределенного возраста с мясистым красным носом.

Его маленькие хитрые глаза изучали ее с превеликим любопытством. Отвесив насмешливый поклон, он представился Вигбертом. Внутренний голос подсказывал Астейн, что с этим человеком друзьями они не станут.

— Нашел во мне что-то особенное? — поинтересовалась она.

— Да как не найти: не каждый день к нам приходит чумазая девица, почитающая себя телегой, от которой несет конским потом так, что мухи на лету дохнут.

— Я же не пешком шла! — задохнулась девушка от наглости, и зачем-то пустилась в объяснения, но замолчала, увидев на изъеденном оспинами лице издевательскую ухмылку.

От дальнейших пререканий избавило появление родственников. Откуда-то, видимо из второго внутреннего двора, к Астейн спешила высокая светловолосая женщина: то была графиня Ингерн. Она быстро оправилась от изумления, узнав, что ее племянница стоит во дворе замка.

Однако, не графиня первая заключила дочь Ингвальда в объятия: что-то яркое и громко кричащее обогнало хозяйку Рогельтена, едва не оттолкнув, налетело и попыталось задушить. Девушке потребовалось время, чтобы признать в визжащем существе кузину Урсулу, сильно похорошевшую с тех пор, как последний раз они виделись в Норхейме. Более других Астейн была рада видеть именно троюродную сестру, но кто бы мог подумать, что она окажется столь красива! Два слоя ткани, — зеленая и синяя, — удивительным образом оттеняли нежность кожи, золото густых локонов и подчеркивали изумрудное сияние глаз. Узкое глухое платье, призванное скрывать тело, ленточной шнуровкой и узорчатой каймой наоборот, подчеркивало его тонкость и грацию. Когда девушки обнимались, и пальцы Астейн ощутили нежный шелк, зависть шевельнулась в глухих закоулках души.

— Урсула, ты ведешь себя неприлично! — графиня Ингерн попыталась привести дочь в чувства. Потом посмотрела на племянницу долгим изучающим взглядом, едва заметно улыбнулась, и тихо проговорила: — Астейн, как ты уже поняла, мы рады видеть тебя. Только что за странный вид? И где Ингвальд? Он не извещал о своем визите!

Кратко и сбивчиво Астейн поведала о событиях в обители Святой Хранительницы Итенель, повергнув родственников в ужас. О гибели обители они уже знали от заезжих купцов, но кто мог предположить, что там окажется дочь Ингвальда!

Урсула крепко сжимала руку кузины, словно боясь, что та исчезнет. Вопросы верткими ящерицами рвались на язык, отталкивая друг друга:

— Как тебе удалось вырваться? Это ужасно! Они всех убили? Как же ты смогла добраться? Так ты еще не стала монахиней?

— Умолкни. Не заставляй Астейн жалеть, что ее не зарезали в обители, — сказала графиня, и Урсула подавилась очередным вопросом.

За спиной Ингерн появились ее сыновья — белокурый стройный Конрад и совсем еще юный Рауд, которого до сей поры Астейн не знала. Он был еще слишком мал, чтобы принимать участие в торговых операциях Эрхарда Смелого, когда семьи встречались в Хонгарде и Норхейме. Они встали чуть поодаль и сдержанно, как положено мужчинам, улыбались, снисходительно глядя на щебечущую сестру.

— Отец будет рад увидеть тебя после стольких лет. — Конрад, молодой человек двадцати одного года, пытался сохранять взрослую серьезность, соответствующую рыцарю и наследнику замка, но губы подрагивали и складывались в предательскую улыбку.

Это были далеко не все, кто встретил бездомную скиталицу во дворе. Чуть поодаль, держась за руки, стояли две златовласые копии Урсулы, лет десяти не более, — младшие сестренки-близняшки, Адальгис и Фархильд. Графиня оказалась весьма плодовита и рожала своему мужу на редкость крепких и здоровых детей. Будто бы духи предков кружили над головами отпрысков Эрхарда и его дражайшей супруги, отгоняя бесчисленные хвори и коварных демонов, увы, слишком часто воровавших души младенцев у менее удачливых родителей.

Молчаливыми стражами за детьми возвышались две девушки. Скромные коричневые платья выдавали служанок. Одна крупная, розовощекая и пышногрудая, настоящая деревенская красавица. А вот вторая… Ее тоже можно было бы назвать красивой, только красота эта отличалась странной болезненностью. Бледная, почти прозрачная, словно призрак с серебристыми волосами, она внимательно вглядывалась в незваную гостью.

Сердце Астейн сжалось и заныло: злая насмешка черной искрой мелькнула в глазах бледной служанки. Мелькнула, и тут же угасла, будто убоялась собственной дерзости.

С дядюшкой, графом Эрхардом, Астейн увиделась уже в зале огромной жилой башни, куда проводил кузину Конрад. Несложно было догадаться, что сумрачное помещение с гербами и огромным очагом предназначено для трапез. Тетя Ингерн и Урсула поспешили дать распоряжения прислуге на счет гостьи.

Дядя остался таким, каким она его запомнила: суровый пронзительный взгляд холодных серо-стальных глаз, густые брови, высокий лоб, тяжелая нижняя челюсть. В нем было много от хищника, готового в любую минуту броситься на свою добычу.

Поймав на себе его пристальный взгляд, Астейн похолодела. Нет, это исключено — он ничего не мог знать. Ингвальд бы ни за что не стал рассказывать, за что он проклял дочь.

Граф Эрхард поднялся из-за стола и направился к племяннице.

— Здравствуй, Астейн! Вот уж удивила, так удивила!

Девушка на мгновение задохнулась в жарких медвежьих объятиях. После голоса дяди любой другой голос показался бы мышиным писком. А уж свой собственный она вообще едва слышала и узнавала, ибо говорить не дыша была не обучена. Острожный шаг назад позволил избавиться от навязчивого острого запаха зверя и восстановить дыхание.

Громкий шум внезапно заполнил гулкое помещение, заставив девушку вздрогнуть, а графа сурово нахмуриться.

— Кто тут новая родственница? — раздался скрипучий старческий голос. — Покажите мне ее немедленно!

В зал вкатилась маленькая бойкая старушка, а вслед за ней заметно побледневшая Ингерн и едва сдерживающая смех Урсула. У Астейн создалось впечатление, что графиня пытается отловить пожилую даму и вернуть туда, откуда та явилась.

— Это Ута Ренсбургская, моя тетка, — быстро пояснил граф, пока старушка бодро пересекала обширное пространство зала. — Она рано лишилась мужа, мы не могли ее оставить… Но ведь семья должна держаться вместе и помогать друг другу в трудную минуту, не так ли тетушка?

Ута Ренсбургская бросила на графа насмешливый взгляд:

— Мой племянник никогда не забывает напомнить о безмерной доброте, проявленной к несчастной вдове. Милый Эрхард, я беспрестанно возношу молитвы о твоем здоровье! А ты, стало быть, наша новая родственница.

У старушки оказался живой пытливый взгляд и весьма цепкие пальчики, которыми она принялась зачем-то пощипывать и вертеть изумленную гостью.

— Мы здесь, в глуши, понемногу дичаем, — извиняющимся тоном проговорила подошедшая графиня Ингерн. — Тетушка, возможно жареные куропатки смогут заинтересовать тебя не меньше Астейн, да и ей не мешает подкрепиться.

Напряжение между Ингерн и Утой не могло не броситься в глаза, но бесприютной страннице удалось сделать вид, будто пережитые несчастья привели к полной потере слуха и зрения.

* * *

Как оказалось, явилась Астейн прямиком к вечерней трапезе. В зал уже занесли длинные столы. Статные девушки под началом среброкудрой молчаливой служанки со странным именем Айне разбрасывали по полу душистые травы и яркие осенние цветы. Потекли дразнящие ароматы меда, кислого вина, ржаного хлеба и жареного мяса. Граф что-то шепнул молодому курносому дружиннику. Тот важно кивнул, и через пару мгновений на столе появились глиняные кувшины.

— Он хочет блеснуть перед тобой, — шепнула Урсула.

Ее замечание стало понятно, когда в горло пролились первые капли красного вина. В тот же миг слезы замутнили и без того не слишком ясный от усталости взор, а во рту запылало жгучее пламя. Сидящая рядом Урсула захихикала:

— Он всегда приказывает сыпать специй не жалея, если к нам кто-нибудь приходит.

— Но что с вином? — в горле разгорелся настоящий пожар.

— Перец, — пояснила кузина.

Астейн воспользовалась кратким затишьем, и безо всякого стеснения набросилась на еду. В конце концов, беженке, проделавшей столь долгий путь, не пристало смущаться. Однако, голод не помешал украдкой изучать обстановку. Казалось, Хозяйка Леса или Предвечный Свет с Девой-Матерью излили на ее родственников все запасы красоты. По правую руку от графа Эрхарда восседала Ингерн. Пурпурная накидка и тяжелая золотая диадема придавали ей удивительно царственный вид. Незримый лед сковал тонкие черты ее лица, сделав их неподвластными времени. По левую руку от отца с важным видом сидел красавчик Конрад. В свои двадцать один он не уступал отцу ни в росте, ни в ширине плеч, но лицом все же походил на мать.

Рядом с ним, смешно копируя каждое движение старшего брата, примостился розовощекий четырнадцатилетний Рауд. Отрок с гордостью сообщил Астейн, что вскоре станет оруженосцем у какого-то благородного рыцаря, дальнего родственника графа Эрхарда. Конрад счел своим долгом тут же внести уточнение, что эти планы могут измениться в любой момент, ибо сей родственник сошелся недавно с Рутгером Хромым, младшим братом покойного короля, чем и заслужил немилость Форгейн Молчуньи. Кузен, возможно, рассказал бы еще немало интересного, но дядя бросил на него столь красноречивый взгляд, что тот лишился дара речи до конца трапезы.

Между Ингерн и Урсулой старенькая Ута Ренсбургская сосредоточенно разглядывала выставленную снедь. Мучительная борьба желаний и возможностей явственно отражалась в каждой морщинке воскового лица. Графиня, заприметив мучения пожилой родственницы, любезно посоветовала той ни в чем себя не ограничивать.

— Если ты надеешься, что я умру от несваренья, — проговорила Ута с набитым ртом, — то зря: Предвечный Свет уготовил мне длинный список земных дел.

В ответ Ингерн пробормотала что-то вроде «надеюсь, мы хотя бы перевалили за середину».

На другом конце стола беспрестанно шептались и хихикали Адальгис и Фархильд. За их спинами возвышалась плотно сбитая розовощекая девушка — служанка Гертруд. Вторая же, — Айне, — безмолвной бледной тенью неподвижно замерла за спиной графини, готовая выполнить любое распоряжение хозяйки. Астейн случайно стретилась с ней взглядом, и невольно передернулась: холодный, рыбий, он более подходил мертвецу, чем живому человеку с горячей кровью в жилах.

Напротив же оказался высокий и худой служитель Предвечного Света, жрец Каснар. Как пояснил граф — «почти член семьи». Белокожий, с тонкими чертами лица и небесно-голубыми глазами, он почти ничего не ел, зато оказался весьма приятным собеседником. Огромные глаза, форма ушей, тонкая кость и изящные манеры, указывали на примесь крови эльфов. Впервые девушке довелось видеть столь привлекательного жреца-полукровку. Ей казалось, что слуге Девы-Матери и Предвечного Света подобную наружность иметь не пристало. На родине дочки окрестных хуторян шептались, будто от любви эльфов и людей получаются очень красивые дети. Теперь Астейн могла убедиться в правдивости наивных детских рассказов. А еще, густо покраснеть, ибо Каснар невольно напомнил ей Ульвейна и их преступную связь.

В очередной раз живописала дочь Ингвальда все ужасы того вечера, когда была сожжена обитель Святой Хранительницы Итенель. Кровавые подробности смогли отвлечь девочек от болтовни, а Рауда от беспрестанного копирования брата. Оставалось лишь дивиться детскому жестокосердию. Глаза этих милых созданий во время рассказа светились неподдельным любопытством и восторгом. Ответив на неизбежные вопросы и выслушав положенные соболезнования, на несколько благостных минут Астейн была предоставлена самой себе, и вновь накинулась на еду.

Адальгис и Фархильд что-то вновь начали обсуждать, и, даже словно бы спорить, а потом, в наступившей внезапно тишине, хором прокричали:

— А у нас Мэйв убили. Это наша служанка. Шею свернули!

Прозвучало это так, словно девочки хотели похвастаться ярким событием. Эхо детских голосов еще долго отскакивало от каменной кладки стен.

— Да, — подхватил Рауд, — отец ее сам нашел, когда мы охотились. Она еще теплая была!

— Ее нахцерер убил, но тело сожрать не успел и кровь даже не выпил — папа помешал! — Алый румянец расцвел на щеках близняшек. — И тебя сожрет, если одна на болота пойдешь! Он здесь уже многих убил и тела в топь уволок! — Адальгис сделала большие глаза, явно ожидая от гостьи возгласов ужаса и удивления.

— Дай я расскажу, что ты все время рассказываешь?! — Фархильд ткнула локтем сестру, и заговорила скороговоркой, боясь, что кто-нибудь снова перехватит инициативу: — У него там, в болотах, есть тайное логово. Сначала придушит чуть—чуть, а потом и тащит. А знаешь, куда он их тащит? Прямиком к Дочерям Тьмы! Но в этот раз охотники ему помешали.

Девочки при поддержке Рауда уже изготовились посвятить онемевшую жертву во все подробности этой истории, но громкий окрик графини заставил детей вжать головы.

— Хватит! Почему я весь вечер должна выслушивать всякие ужасы и городские сплетни?

— Дети просто хотели показать, что и у нас жизнь не стоит на месте и полна самыми невероятными событиями, — ни на кого не глядя пробормотала тетушка Ута.

Графиня бросила в ее сторону презрительный взгляд, под туго натянутой кожей заходили желваки. Астейн поспешила пониже склониться над миской. Менее всего ей хотелось становиться невольной свидетельницей конфликтов, корни которых уходят в неведомое прошлое.

— Ересь, словно плесень, губит чистые души. Даже эти невинные головы оказались заражены ее гнилостными миазмами, — глухо проговорил жрец и поджал губы.

— Может, это оттого, что кто-то пренебрегает своими обязанностями и не столь ревностно служит Предвечному Свету, как следовало бы? — Конрад проговорил это чуть слышно и подчеркнуто равнодушно.

Кому бы эта фраза не была адресована — реакции на нее не последовало.

— Я потом все расскажу, — выдохнула Урсула, поднеся бокал к губам.

Трапеза только начиналась, а потому вскоре последовала вторая порция вопросов, один из которых, впервые за вечер, задал граф.

— Милое дитя, — высокопарное вступление заставило Астейн в очередной раз поперхнуться переперченным вином, — как же тебе удалось совершить столь долгий и полный опасностей путь в одиночестве?

— Отчего же в одиночестве? — охотно отвечала она. — До Норхейма мне помогли добраться хуторяне, что живут неподалеку от обители, а потом шла я в компании добрых купцов.

— Нордеры? — в голосе графа впервые прозвучал интерес. — И как же их звали? Куда они направлялись?

— Старшего звали Рагнар, сын Свана. С дальним родичем своим, Бьёрном, возглавлял он небольшую группу торговцев. Знаю, что были с ними мастера-ювелиры. Ехали в Ансгахалл, насколько я поняла, но прежде намеревались сделать немалый крюк и заехать в Бронгард. А здесь у них дела какие-то.

— Мы знаем этого Рагнара, сына Свана, — оживилась Ингерн. — Они с Бьёрном каждый год по осени сюда заезжают. Красивые у них бывают побрякушки — хоть какая-то радость в нашем захолустье. Помните, посвященный, в прошлом году?

— Как не помнить! — Скулы жреца окрасились пурпуром. — Купцы они хорошие, честные и товар у них интересный.

— Купцы! — хмыкнул граф Эрхард. — Все они теперь шпионы Лиса. В наше время честные купцы перевелись. На севере слышали, что ваши южные родичи заключили с лесными эльфами союз? С тех пор мы к Великой Битве на шаг ближе стали. Южные нордеры осмелели, всю торговлю здесь теперь держат. Вот уже два года, как контроля вовсе не стало: дикие эльфы всех верных слуг имперских погнали. Магистр Волгран так из Брогенхейма бежал, что пятки сверкали. Они же там храм Предвечного Света сожгли! А маркграф, одно слово трус, окольными путями, через северные рубежи, крался. На одну ночь здесь задержался и дальше поскакал. За что и поплатился. Эти твари лесные все про нас знают, а мы даже не догадываемся где их столица! А скажи-ка мне, Астейн, не было ли с ними еще кого? Может, заметила что-то, услышала?

Вновь вспомнив в тот миг Ульвейна Вороново Крыло, девушка устыдилась вспыхнувшего жара и поняла, что заливается румянцем. Что сотворит граф с племянницей, узнав, что та одному из этих лесных бандитов отдала свою любовь?

— Оставь Астейн в покое, она не шпионка тебе! — Ингерн бросила на мужа недобрый взгляд из-под тяжелых полуопущенных век. — Девочка и без того много пережила. Ей не до политики сейчас. Нас здесь не слишком жалуют, Астейн, вот твоему дяде повсюду враги и мерещатся.

— Нет, нет, тетушка, — поспешила та не допустить семейную ссору по такому ничтожному поводу, — мне вовсе не сложно. Ехало с ними с полдюжины вооруженных людей да пара ремесленников не то с сыновьями, не то с подмастерьями. Был с ними еще один купец — Ислейв, сын Торварда.

Не зная, что еще сказать, она умолкла и в некоторой растерянности вглядывалась в окаменевшее лицо дядюшки, ожидая новых вопросов. Граф Эрхард молчал. Взгляд его сделался пугающе пустым. Не будучи уверена, что он услышал сказанное, Астейн уже хотела все повторить, но неожиданно хриплый и глухой голос заставил ее похолодеть:

— А как выглядел этот сын Торварда?

Столь явный интерес к молодому купцу удивил не только ее: все оторвались от еды и посмотрели на графа. За столом воцарилась тревожная тишина.

— Высокий, — голос предательски дрогнул и пресекся. — Светловолосый. Глаза светло-карие. Не знаю, дядюшка, что добавить.

— Хорошо, Астейн. Полагаю, всем нам пора заканчивать трапезу. За окнами уж ночь давно, нечего зря свечи жечь. Да и день завтра длинный.

Вздохнув про себя с облегчением, Астейн наивно понадеялась, что расспросы на этом прекратятся. Увы, последний вопрос нагнал ее, и словно стрела, пригвоздил к табурету, заставив покрыться мерзким липким потом. То была Ингерн, спросившая о том, чего изгнанница так боялась:

— Астейн, а как случилось, что ты оказалась в обители? Мне казалось, Ингвальд не из тех, кто позволит уйти дочери в монастырь. К тому же Предвечный Свет еще не озарил земли северных нордеров. Ведь тебе наверняка должен был он подобрать достойную партию, чтобы пополнить амбары и расширить границы своих и без того немалых земель. Да и вообще, он закоренелый грешник. Он даже Хозяйке Леса жертв не приносит!

Не известно, какой ответ предполагала услышать графиня, но один заготовленный у Астейн все же был — не зря репетировала его всю дорогу от Норхейма.

— Партия была, — отвечала девушка чересчур поспешно и бойко, — но мы с батюшкой договорились, что если с суженым что-нибудь случится, то он не станет препятствовать моему уходу в обитель.

— И случилось? — охнула Ута Ренсбургская.

— Случилось. Погиб он от орочьей стрелы, после чего отправилась я в земли Хенделана, где и приняла Предвечный Свет и заступничество Всеблагой Девы-Матери.

— Бедное дитя! — запричитала милая старушка. — Так мало прожила и столько испытала!

Ужин поспешили завершить, но Ингерн в отличие от старушки Уты, поверила племяннице не вполне. Вопросов, правда, больше не задавала.

За мутными зеленовато-дымчатыми стеклами догорал закат. Замок погружался во мрак. Слуги разносили дурно пахнущие свечи и выгребали уголь из очага. Старательно они рассыпали его по железным корзинам, предназначенным для обогрева удаленных углов зала и прочих помещений. Астейн поселили вместе с Урсулой, тетушкой Утой и девочками в «женской» комнате выше этажом.

Помещение оказалось небольшим, что для холодного замка было скорее характеристикой положительной. Здесь располагались две тяжелые резные кровати — одна узкая для Уты Ренсбургской. Вторая же — непомерно широкая, занимавшая всю середину комнаты, предназначалась для остальных девиц графской семьи. Кроме этих предметов мебели сюда втиснулась еще пара кованых сундуков да колченогий табурет. На плоской крышке одного из сундуков, что прижимался к кровати Уты, покоились толстые фолианты, в одном из которых Астейн признала «Золотые Речения», хорошо знакомые по обители. Блеклые гобелены скрывали каменную кладку и придавали спальне подобие уюта. Астейн растерянно огляделась и, наконец, решилась спросить Урсулу об отхожем месте — последний раз ей довелось справлять нужду еще в дороге, а пользоваться тем сосудом, что зазывно блестел медным боком из-под кровати, совсем не хотелось. К тому же, с лестницы уже доносились звонкие голоса близняшек.

— Я как раз хотела тебе предложить. Пошли, — весело ответила Урсула.

Девушки укутались в шерстяные накидки и выскользнули из темной комнаты. Узкая винтовая лестница привела их на крытую деревянную галерею, опоясывавшую верхний этаж башни.

В первый же миг Астейн осознала, как ей не хватало свежего воздуха. Теперь же, вдыхая его полной грудью, она словно бы очищалась от запаха гари, пота, сырой соломы, прогорклого масла и свечей из жира коровьих почек.

— Астейн, ты что там застряла? — привел ее в чувства голос сестры.

— Иду, но почему наверх? Еще перед ужином, во дворе, мой нос ощутил характерный для отхожего места запах, но шел он от небольшой деревянной башни, что была по правую руку от меня. Если я все правильно поняла, то идти мы должны вниз, чтобы попасть туда.

— Что ты! — Заливистый смех Урсулы прорезал вечернюю тишину. — Туда только прислуга ходит, да и то осторожно. Три года назад там провалился пол, и повар захлебнулся в нечистотах! Вот отец переживал — повар-то из самого Ансгахалла выписан был.

Холодок пробежал по спине: в гостеприимном замке гостя поджидают не меньшие опасности, чем в лесу, а возможно и много большие.

Шаткая деревянная галерея вывела девушек на внешнюю стену, где вскоре взору предстал крохотный домик без пола под односкатной крышей, нависавший надо рвом. Это и оказалось искомое место. Посмотрев на зубчатую стену, теряющуюся в сумраке подступающей ночи, Астейн заметила еще несколько таких «домиков».

Недоуменный взгляд кузины заставил Урсулу в очередной раз рассмеяться:

— Отец так гордиться этим! Не бойся, иди.

Справляя нужду, Астейн представляла штурм замка, злобно вопящих под стенами гоблинов и страдающих животом обитателей Рогельтена. Каково же должно быть удивление штурмующих, когда… Впрочем, она быстро взяла себя в руки и обуздала разбушевавшуюся фантазию.

Зябко кутаясь в накидки, они еще какое-то время стояли на стене. Дочь Ингвальда мучительно вглядывалась в ночной мрак, сама не понимая, что именно желая разглядеть. Где—то вдалеке тоскливо завыла собака, а над лесом вдруг поднялась стая ворон, разрезая ночь испуганным карканьем. На черном бархатном небе еще кроваво алел след заката, а бледные лики двух лун — Ночных Стражей — едва проглядывали сквозь мохнатые тучи.

— Ты знаешь, — вдруг едва слышно заговорила Урсула, — отец ведь не зря про тот проклятый год вспомнил. Это просто ужас был. Маркграф Дитрих тогда в замок влетел весь в пыли, бледный как смерть. Переночевал со своими людьми, коней сменил, и дальше поскакал, а мы здесь остались. Матушка тогда так отца просила следом ехать, а он ни в какую. Говорит ей: «Если сейчас побежим — все потеряем. Хочешь — езжай. Коня дам, а вот люди мне и здесь пригодятся». Может, он тогда и прав был: Дитрих-то в немилость впал и всего лишился. А ведь сюда никто так и не пришел — ни дикие эльфы, ни южные нордеры, ни гоблины из Серых Топей. Но страху мы натерпелись. Говорят, на отдаленных хуторах, за болотами, видели вооруженных людей, но кто это был — эльфы или просто разбойники, так никто и не узнал. Предвечный Свет уберег. Вот только матушка отца так и не простила за пережитый ужас. Затаила обиду. Они сейчас едва разговаривают. А отец, между прочим, и без того почти все потерял. У него же торговля в Норхейме была. Как нордеры город захватили, так у него все и сгинуло. Матушка, по-моему, злорадствовала.

Она замолчала. Словно судорога свела прекрасные черты. В серебряном свете лун, на краткий миг выглянувших из—за туч, ее лицо показалось Астейн угловатым, словно грубо вытесанным из серой каменной глыбы. Перехватив встревоженный взгляд, Урсула быстро отвернулась.

— Что ты хочешь мне сказать? — Осторожно, самыми кончиками пальцев, Астейн прикоснулась к напряженному плечу сестры.

— О чем ты?

— Тебя что—то мучает, да и сестрички твои что-то за ужином рассказать хотели, да тетушка не дала. И вовсе не дикие эльфы или южные нордеры тебя пугают.

— У тебя, Астейн, лоб широкий как у мужчины, и ума много. И думается мне, что ум этот до добра тебя не доведет, особенно в наших краях. Должна ты денно и нощно просить Деву-Мать этого богатства поубавить.

— Вот завтра и начну просить, а пока Всеблагая на мои просьбы не откликнулась, давай рассказывай, что тут у вас еще стряслось.

Из-за скрытого ночной мглой леса сырой ветер принес долгие раскаты колокола. Урсула задумчиво посмотрела на не вмеру проницательную родственницу.

— Только что ты услышала ответ на свой вопрос.

— Что я услышала? Храмовый колокол?

— Это не храмовый колокол. По крайней мере, не городского собора Унторфа. Тебя даже не смущает, что колокол звонит в столь неурочный час? С какой стороны находится Унторф?

— Он позади нас, по другую сторону замка. — Только теперь Астейн поняла, что колокольный звон доносится вовсе не оттуда. — Но что в этом удивительного? Просто там, за лесом иное поселение и храм.

— Нет там ничего. Лес и болота. А за болотами — опять болота. А за ними — Серые Топи с гоблинами. А уж гоблины, поверь, храмов не строят.

— Продолжай, милая. Еще пара загадок и мы доберемся до сути!

Урсула вновь замолчала, потом набрала в грудь воздуха, словно нырять собралась, и заговорила:

— Только не подумай, что я не рада тебе.

— Даже мысли такой не было — синяки от твоих жарких объятий будут еще неделю сходить. Какие уж тут сомненья!

— Вскоре ты много услышишь такого, что, по мнению матери, не предназначено для посторонних ушей. Даже мне не все известно. Земля эта проклята, и не видел свет проклятий столь страшных. Матушка тебе постарается новую обитель быстро подобрать — нашу семью при дворе Форгейн хорошо знают, с такой ерундой без труда помогут. Хотя я на твоем месте вообще домой бы вернулась. Ходит в наших краях легенда о существе с болот, что служит великому Предвечному Злу. Задолго до того, как был построен замок, где-то в этих лесах, почти в самом сердце болот одна знатная женщина основала сестринскую общину. Говорят, будто монахини по ее наущению продали душу Предвечному Злу и заманивали в монастырь местных детей. Многих тогда сгубили. Жители Унторфа монахинь казнили, но настоятельница умирая, прокляла город и все окрестные земли. За совершенные злодеяния и верную службу Предвечное Зло призвало ее в Лабиринт Тьмы, где и стала она одной из Дочерей. Теперь же, когда Лабиринт с каждым днем все ближе и Великая Битва не за горами, она вернулась, обретя новую плоть. Та черная душа, что найдет дорогу к проклятой обители, обратиться нахцерером и станет служить ей, заманивая людей на болота. Будто бы принимает он облик не то девочки, не то маленькой женщины, что приходит из самого сердца топи и просит девушек поиграть с ней, и если какая откликается, то берет ее за руку и с собой на болота уводит. И никто больше ту девушку не видит. Я не знаю подробностей легенды, но Ута знает наверняка. Она пыталась рассказать мне, но мама не позволяет. Ута болтлива от природы и тайны хранить не умеет, даже хотела материнский запрет нарушить, но как только заговаривала об этом — тут же появлялась Айне. Будь осторожна с этой девицей — она все доносит матери и обладает одним отвратительным умением: ходит совершенно бесшумно.

— Ты сама веришь в это проклятье?

— Да как тебе сказать… Может, это и сказки, да вот только одна беда — девушки и правда на болоте пропадали. А два дня назад неподалеку, на границе болот, одну нашли. Ту самую Мэйв, нашу служанку, про которую тебе сказать пытались.

— И что с ней было?

— Вроде как ей шею свернули, да только из отца и слова не выдавишь. Он труп так быстро плащом накрыл, что Рауд едва успел его разглядеть.

— И ты полагаешь, что эта смерть связана с той жуткой девочкой? Это как-то не очень вписывается во всю историю: если существо в облике ребенка или женщины уводит несчастных в сердце топи, то вы никого не смогли бы обнаружить.

Здесь Урсула вынуждена была согласиться: тело девушки действительно никуда не исчезло. Прочие жертвы нахцерера пропадали бесследно. Никто их тел не находил. А это лежало на плоском валуне, будто напоказ выставлено. Тетушка Ута предположила, что появление отца и братьев спугнуло нахцерера. В городе про это существо разное сказывают. Будто лежит он в могиле и жует собственные руки да одежду, в которой похоронен, а потом восстает из могилы по зову проклятых монахинь, до сих пор алчущих крови. Иные же шепчутся, будто есть на болотах заброшенный хутор. Вот там он и обретается, пока монахини его не позовут и новую жертву не укажут. Есть и такие, кто будто бы видел, что рыскает он в ночной час не один, а в сопровождении женщины, что умерла при родах. Сама она уж давно мертва и подчиняется воле кровавого дитя.

От всех этих рассказов Астейн затошнило, в то время как глаза Урсуды с каждым словом все более разгорались.

— И много пропало?

— Из города — пятеро за три года, а сколько с дальних хуторов — не знаю. Возможно, я схожу с ума, но часто ощущаю на себе взгляд. Холод бежит по спине. Оборачиваюсь — и никого не вижу. Вот и сейчас говорю с тобой, а чувствую, будто из леса смотрят на нас. — Урсула зябко повела плечами. — Пойдем. Не хочу больше здесь стоять.

Бросив последний взгляд на черную громаду леса, Астейн последовала за сестрой. Оснований не верить в эти рассказы не было: бабушка Хервёр приучила внучку к мысли, что мир населен существами самыми невероятными. А кое-кого из служителей зла она и сама видела. Урсула должна была заразить ее своим страхом, но вместо этого породила любопытство, в котором и себе самой-то признаться стыдно.

К тому времени, как девушки улеглись, девочки и Ута Ренсбургская уже мирно спали. По комнате растекался храп старушки, который, впрочем, не помешал заснуть — едва голова коснулась подушки, как сон заключил уставшую Астейн в нежные объятия.

* * *

Проснулась она от детского плача, и плач этот доносился вовсе не с кровати. Обхватив колени, в углу между сундуком и стеной раскачивалась Адальгис. Глаза ее невидяще смотрели во мрак комнаты, а с дрожащих губ срывался прерывистый шепот:

— Она здесь… Она пришла…

Астейн уже хотела подняться, когда дурной запах, показавшийся смутно знакомым, проник в ноздри. Что-то черное пробуждал он в душе, заставляя рот наполняться сладковатой слюной, а слезы наворачиваться на глаза. В плотном, душном и сыром мраке комнаты застыла высокая фигура в бесформенном балахоне. Вдруг Астейн поняла, что это за вонь, и холодная волна страха затопила сознание, парализовав тело — она распознала дух горящей человеческой плоти. Фигура склонилась над испуганной девушкой. Сквозь серый сумрак оказалось возможно разглядеть правильные черты лица: это женщина, и насколько можно было судить в темноте, весьма привлекательная.

— Надо же, Слышащая! — Незнакомка в удивлении воззрилась на полумертвого от страха ребенка. — Сколько даров одной семье! С малышкой я потом разберусь, а сейчас меня ты интересуешь, Астейн, дочь Ингвальда. Как же долго я тебя ждала! — Только сейчас Астейн поняла, что женщина говорила, не размыкая губ, но голос ее хрипловато-обволакивающий тихой песней журчал в голове. — Не совсем то, чего я ждала, не совсем… На лицо не красавица. Да и фигурой не вышла. Хотя что-то в тебе все же есть… аппетитное. Впрочем, таланты твои куда важнее моих желаний.

Она склонилась еще ниже, и обжигающе холодный грешный поцелуй запечатал разверстые в немом крике уста. Язык женщины ворвался в рот Астейн, коснулся нёба, и будто сплелся с ее собственным языком. Стыдная сладость разилась в тот миг по всему телу, заставив сердце на мгновение замереть в неземном блаженстве. Никогда ранее Астейн не доводилось целоваться с женщиной. Много времени после этих событий провела она в покаянных молитвах, но так и не смогла решить, что же лучше — твердая уверенность и горячая упругость мужских губ или мягкая податливость и медовая шелковистость женских. Тонкие до прозрачности пальцы гостьи сжали набухший под льном рубахи сосок.

Внезапно незнакомка отпрянула. Обернулась вихрем пылинок и растаяла в ночи, оставив после себя злобное дрожащее шипение.

Тот, кто спугнул ее стоял на пороге. Астейн различала лишь силуэт. Разглядеть кто это, мужчина или женщина, она не могла. В «женской комнате» в ночи посторонних быть не должно — здесь же настоящее паломничество! Крадущаяся походка нового незваного гостя выдавала его дурные намерения. Ни с кем более целоваться девушке не хотелось. Уж тем более не хотелось, чтобы ее снова щипали за соски. Следующая мысль, удивительно ясная, повергла в еще больший ужас: отчего она решила, что это вообще человек? Сердце подскочило к горлу, да там и замерло. Пока взмокшая девушка пыталась вернуть самообладание, существо выскользнуло из комнаты. Всеблагая Дева-Мать спала в ту ночь и не хранила дочь Ингвальда — разум покинул ее, потому как ни одна слабосильная девица в здравом уме не отбросила бы одеяло, и не последовала бы за ускользающей тенью.

Несложно догадаться, что именно так Астейн и поступила.

Неслышно ступая по холодным каменными плитам, две безумные тени скользили по ночному Рогельтену, растворяясь в плотных клубах тумана. Почему ворота замка оказались открыты, а привратника она и вовсе не заметила, осталось загадкой, но отчего-то совсем не возмутило. Лишь громоподобный храп из привратницкой свидетельствовал о присутствии поблизости людей.

Предпочитая думать, что преследует все же человека, а не нахцерера, Астейн до боли сжимала костяную рукоять кинжала, уже однажды спасшего ей жизнь.

Неслышный зов вывел полусонную, лишенную разума девицу в места странные и загадочные. Земля стала сырой и упругой, и ноги ступали уже не по усыпанным сосновыми иглами лесным тропам, но по топким болотам, где каждый шаг в ночной мгле мог стать последним. Продираясь сквозь сырой туман, стопами ощущая холод жидкой грязи, шла она все дальше в самое сердце топи, едва угадывая впереди спину незнакомца. Запах тлена влажными щупальцами лез в ноздри и перехватывал горло. Неведомые болотные создания извивались чешуйчатыми кольцами на каждой кочке.

Туман расступился. Прозрачный свет скучающих лун холодным молоком залил черную топь, и перед Астейн предстал заброшенный хутор. Полусгнившие строения сиротливо лепились к самой кромке болота. Они почернели от сырости, поросли мхом да упрямыми вьющимися растениями. Окна длинного, в прошлом жилого дома смотрели слепой чернотой, словно глазницы черепа. И хотелось остановиться, но ноги сами вели к покосившейся двери, а руки, дрожащие и непослушные, уже отворяли её.

Едва глаз попривык к сумраку, с ужасом разглядела она привязанную к столбу девушку. Кровавые пятна бурой плесенью расплывались на некогда белом льне нательной рубахи. Силилась Астейн рссмотреть лицо, сокрытое под спутанными, мокрыми не то от пота, не то от крови волосами, тянула руки развязать путы. Все усилия оказались тщетными. Мир словно замер в болезненной неподвижности. Лишь в углу копошилось что-то маленькое, но нестерпимо ужасное. Такое, что и видеть не хотелось. И послышался оттуда, из темного угла, голос детский, нежный: «Ты пришла поиграть со мной? Ты похожа на мою маму. Хочешь, я спою тебе песенку?». Тоненький детский голосок серебряной нитью сшивал гнилой болотный мрак:

«Дети, засыпайте! Кто еще не спит?

Черная монахиня к нам с болот спешит!

Черная монахиня подбежит к окну,

Запоет-заплачет — загасит свечу.

Черная монахиня в темный дом войдет…»

Из записок Аделины Отшельницы

«Помню, как истошный вопль заставил меня подскочить в постели. Мокрая от пота, смотрела я на рыдающую Адальгис и пробуждающихся в испуге прочих родственниц. Неужели то был сон, всего лишь сон, объятия которого оказались на поверку не слишком нежными? Нет, маленькая Адальгис что-то почувствовала, ощутила присутствие Зла в комнате и теперь никак не могла успокоиться. Странная незнакомка назвала ее «Слышащей», и это слово не давало покоя: насколько близко несчастное дитя оказалось к незримой границе Тьмы?

Тетушка Ута суетилась рядом с плачущим навзрыд ребенком. Урсула поспешно наливала воду из высокого глиняного кувшина, а Фархильд смотрела в испуге на сестру.

Уже в следующее мгновение я едва успела перехватить рвущийся из груди вопль — ноги оказались холодными и мокрыми, а по простыне катались комочки болотной грязи. Значит все это было правдой, включая безумный визит на болота!

Увиденный ужас успел оставить в душе ядовитый след, заставляя желудок сжиматься в томительном предчувствии беды.

Странное дело, но более всего беспокоило меня не состояние Адальгис, и не незваные ночные гости, а то, что, что конец песенки так и остался неведом».