Среди льдов далёкой планеты

Валентин Беляков

Вельт – мир, покрытый панцирем замёрзшего Океана. Но среди стужи страсти полыхают лишь жарче!Несмотря на суровый климат, история Вельта не остановила свой причудливый ход: на руинах древнего мира пускают побеги новые цивилизации, где на смену забытым технологиям древних приходят вновь изобретённые паровые машины. При этом духи и демоны прошлых эпох никуда не исчезли – просто измельчали и замаскировались до поры до времени.

Глава 13. Морской залив возле особняка Айсбергов, Земля, наши дни. Но не только…

В маминой комнате никто не жил вот уже на протяжении пятнадцати лет, но прислуга поддерживала в ней идеальный порядок. Время в ней было словно законсервированное — даже мне папа запрещал переставлять какие-либо вещи, а тем более выносить из комнаты. Но сегодня я ночевала там. Меня, если честно, немного угнетала её пафосно-гламурная обстановка, и я бы предпочла ночевать в библиотеке или даже в гостиной… Но кто меня спрашивал? В любом случае, уже завтра я смогу вернуться в свою комнату, а затем даже перебраться в комнату на чердаке. Потому что это — полная безоговорочная победа. Правда, устройство связи всё ещё не у меня, но завтра утром я потребую его назад, и он не посмеет вякнуть ни слова!

Конечно, радость победы слегка замутняло то, что она не совсем честная. Признаю, это не слишком красивый ход, Зато он убил разом целый табун зайцев. Или стадо… Да пофиг, если честно. Так же пофиг, как и на то, как Курт будет выкручиваться из создавшейся ситуации. Конечно же, папа не даст ему денег даже на автобус. Почему-то эта мысль показалась мне крайне неприятной. Я попыталась уснуть, но она всё крутилась в голове… Да ладно, с голоду не помрёт! Найдёт себе какую-нибудь подработку, будет снимать комнату. Может полкомнаты. Я никогда не интересовалась плебейскими расценками жилья! Поступит в какой-нибудь местный колледж. В свободное от работы время… Как-то всё-таки нехорошо получилось.

Почти полночи я провалялась, беспрестанно ворочаясь и взвешивая свой поступок. Обдумывая и с той и с этой стороны. Но каждый раз выходило одно и то же — я тотально не права. В детстве я выдумала себе нечто вроде кодекса чести, и с тех пор придерживалась лишь его, считая все противоречащие ему поступки плебейскими. И как ни крути, этот поступок был плебейским до тошноты. Но ведь иначе… А действительно — что мне грозило? Даже если бы папа узнал про устройство связи, он бы не воспринял это всерьёз, списал бы на очередное моё чудачество. Он бы просто убедился, что меня не обижают, и пропустил дальнейшие объяснения мимо ушей, как и всегда.

Да какое мне вообще дело? Как получилось — так и получилось. От одной мысли о том, что придётся признаться отцу в том, что я наврала, меня бросало в дрожь. У него был свой кодекс чести. И, согласно ему, клевета считалась тяжелейшим проступком. Почему всё так паршиво всегда получается? Все мои бесконечные многоходовки приводят лишь к тому, что я лежу, рассматривая потолок и не нахожу себе места, от этого мерзкого чувства. Ну, ничего. Скоро я буду лампово сидеть на своей чердачной базе и… Ну, что, например? Например, смотреть аниме… Или вестерны… Первая часть той трилогии с Клинтом Иствудом, которую показал мне Курт оказалась весьма недурна, а уж из аниме я составила целый список… Мне будет так хорошо! Но стоило ли это того, чтобы окончательно испортить человеку жизнь? ДА ЧТОБ ВАС ВСЕХ!

Я вскочила с кровати, словно с раскалённой сковороды. По инерции сделала пару шагов вперёд и оказалась напротив высоченного зеркала в массивной оправе, едва различимого в неверном лунном свете. Из темных глубин зазеркалья на меня уставилась синеволосая заспанная мразь.

Настоящие аристократы должны уметь не только держаться в седле и есть рыбу правильной вилкой. Они должны уметь свои косяки признавать и исправлять. Наспех натянув джинсы и первую попавшуюся футболку, я решительно направилась в папин кабинет. Как я и подозревала, он сидел там в глубокой задумчивости.

— Папа, это всё неправда. Всё что я сказала про Курта, — эти слова дались мне с трудом. Он слегка вздрогнул и удивлённо воззрился на меня, словно до этого спал с открытыми глазами.

— О чём ты, Сэмми?

— Он не приставал ко мне. Это клевета, он вообще ни в чём не виноват, — и я рассказала, что было на самом деле. Про инопланетный передатчик, и даже про Кайтлехта, про то, как я нагрубила Курту, и за это он пытался выкрасть пирамидку из моей комнаты, а потом спрятался в шкафу, и когда всё раскрылось — мы подрались.

Закончив рассказ, я перевела дыхание, осмелилась, наконец, посмотреть папе в глаза и поняла… Что он меня не услышал. Я имею в виду, выслушал, не перебивая, сочувственно и понимающе покивал, но не воспринял в серьёз, словно лепет годовалого ребёнка.

— Ты очень добрая девочка, Сэмми, — наконец изрёк он, — но есть поступки, которые прощать нельзя.

— Да не было никаких поступков! — закричала я. Но мои слова не возымели никакого эффекта, словно волны, что вечно бьются о скалу у маяка, — ПОЧЕМУ ТЫ НИКОГДА НЕ СЛУШАЕШЬ МЕНЯ?!

— У тебя стресс. Ты привязалась к нему, — (гримаса презрения), — поэтому расстроена и хочешь сделать вид, что ничего не было. Но это нельзя оставлять просто так. Ты имеешь право оскорбиться и злиться. Твоя мать была бы очень оскорблена и разозлена.

— Но…

— Просто иди и выспись хорошенько. Завтра ты поймёшь, что я был прав.

И я с ужасом поняла, что так и будет. Вряд ли завтра, но рано или поздно, после долгих увещеваний и посещений психотерапевта это станет правдой для меня. Я пойду на эту сделку с совестью, позорный компромисс, потому что мне так легче. И потому что папа так сказал.

Ну уж нет! Хрен там плавал!!! У меня есть своя голова на плечах! И я поступлю так, как считаю правильным, хотя бы для того, чтобы не испытывать отвращения от самой себя. Я придумаю, как его убедить. Наверняка, придётся закатить грандиозный скандал, а я вообще-то не люблю бурно проявлять эмоции, хотя по мне и не скажешь. И давно я стала истеричкой? Как же противно. Но ведь меня вынудили ей стать… Как бы то ни было, нужно пойти проведать Курта. Когда вечером я выходила из комнаты, мне показалось, что я услышала, как папа его ударил. От этой мысли меня передёрнуло.

Заглянув в свою комнату, я никого не обнаружила, только следы крови на ковре. Дело принимало всё более дурной оборот. Ну почему воображаемый друг Локи не может перенести меня назад во времени с нынешними моими знаниями, чтобы я не накосячила?! Мир жесток. Придётся исправлять косяки самой. Комната на чердаке была заперта снаружи. Папа этого не делал. Не в меру заботливая горничная? Как же быстро распространяются слухи! Я несмело постучала. Захочет ли он вообще говорить со мной после такого? Я бы не захотела. На стук никто не ответил, так что я повернула ручку и вошла. Эта комната тоже была пуста. На полу хаотично валялись вещи, видно, что их пытались запихать в рюкзак. Постель была смята, простыня вообще куда-то исчезла, а окно распахнуто. По всему выходило, что через него он сбежал, сделав лестницу из разорванной на полосы простыни. Я бросилась было к окну, но пнула что-то, валявшееся на полу. Я подняла это и с тревогой обнаружила, что это пустая упаковка из-под таблеток обезболивающего. Курт, кажется, говорил, что у него болит голова, когда он волнуется. Сколько он их принял? Куда пошёл затем? Мне нужно было немного собраться с мыслями, чтобы снова не накосячить. Но тупить не время. Чёрт, не могу даже представить, что он чувствовал в этот момент…

…Я чувствовал боль. В полнее буквальном и тривиальном, физическом смысле. У меня всегда болит голова, когда я испытываю стресс. А сейчас ещё и этот грёбаный старый хрен разбил мне лицо. Судя по ощущениям, моё хлебало теперь стало ещё более всратым чем всегда. Я принял двойную дозу обезболивающего, но это не помогло. Попытался собирать вещи — перед глазами всё расплывалось, голова кружилась, стоило только наклониться. Я выключил свет и рухнул на кровать. Пульсирующие разноцветные цветы боли распускались во тьме. Где-то далеко ворчал гром, и каждый звук отдавался болезненным дёрганьем нервов. На задворках сознания мысли о моём будущем уже сплетались в склизкую безысходную цепь, жаждущую задушить меня. Почему-то я вдруг подумал о маме: поверила бы она мне, заступилась бы? Вряд ли. Последний раз голова болела так сильно в день, когда я узнал о её смерти. Я выпил ещё таблеток. Пожалуйста, кто-нибудь, остановите это! Присутствует, конечно, и ярость. Я ненавижу Сэм. Курррва! Я вскочил с кровати, споткнулся об рюкзак и упал. Иглы боли с новой силой пронзили затылок, виски… Меня сейчас вырвет. Кто-нибудь, остановите эту пытку хоть на минуту! Я допил оставшиеся таблетки одну за одной. Я не из тех сопливых эмо-школьников, что пытаются отравиться. Я просто хотел, чтобы эта пытка прекратилась.

Я перестал понимать, что делаю. Смутно осознал, что сижу на полу, уткнув голову в колени и обхватив руками, и покачиваюсь взад и вперёд, скуля и бормоча: «свежий воздух. Мне нужен свежий воздух». Я чувствовал, что задыхаюсь. Нужно выйти на улицу. Я подёргал ручку двери и с ужасом обнаружил, что меня заперли. Мой больной мозг не придумал ничего лучшего, чем сбежать через окно.

Я выглянул на улицу. Душно. Гроза собирается. Высоко. Что я хотел? У меня остались ещё таблетки? Нет, не осталось. Прогуляться бы… Да, точно — вспомнил.

Если я спрыгну, то могу удариться. Удариться головой. Нет, пожалуйста! Я этого не вынесу! Я начал с остервенением рвать мятую простыню на длинные полосы. Затем связал что-то наподобие верёвки, привязал её к подоконнику и, даже не проверив на крепость, сиганул вниз.

Как ни странно, моя импровизированная лестница не оборвалась. Я вдохнул спёртый воздух, почувствовал новый приступ тошноты и ощупью побрёл куда-то в сторону моря, спотыкаясь и царапаясь о кусты.

В следующий раз я осознал себя уже на берегу. Я бреду незнамо куда. Мне по-прежнему больно. Всё моё лицо в слезах. И одежда. А, нет — это дождь. Я совсем промок и мне холодно. Дождь размочил подсохшую было ссадину на скуле, и по лицу снова заструилась кровь. Какая-то странная гроза: её центром является тонкий вертикальный тентакль торнадо, уткнувшийся нижним концом в скалу. Не далеко от этого места, на склоне, темнело какое-то углубление. Сэм как-то говорила, что на берегу много пещер… Надеюсь, там можно спрятаться от дождя…

…Я второпях натянула толстовку, захватила с собой фонарик и пончо Курта, на случай, если гроза всё же разразится (она собиралась уже который день), и вылезла в окно по его простынной лестнице. Во-первых, так будет легче отыскать его след. Во-вторых — выйди я через парадный вход, меня, скорее всего, заметят и попытаются вернуть обратно.

Долгие дни, долгие вечера наедине с собой. Со сверстниками я не общалась, но умела сама себя занять — в кого я только не играла: и в космонавта, и в океанолога, и в Робинзона Крузо, сейчас же мне предстоит поиграть в индейца-следопыта. Это мне было не впервой. Начинал моросить дождь. Он то делает следы глубже, то сам же торопливо смывает их, словно не в меру самокритичный художник. Не смотря на капризы природы, я упорно высвечивала фонариком следы жертвы своего идиотизма, и они вывели меня на побережье. Уж не вздумал ли он утопиться?!

— Курт! Курт, где ты?!

Только гром зарокотал в ответ. Гроза будто бы усиливалась, по мере моего продвижения, но скорее всего это просто моё воображение склонно к драматическим эффектам. На каменистом берегу следы были не видны. Хотя… Красные капли на красных камнях. Я вздрогнула от сырости, внезапного раската грома и немножко от ненависти к себе. Капли быстро смывало ливнем, но я уже добралась до небольшой пещеры. Казалось, молнии били прямо в утёс над ней. Фонарик мигнул и погас. Я запомнила местоположение, сориентировавшись относительно то и дело показывающегося в свете молний маяка, а потом вошла под своды пещеры и стала ощупью пробираться вперёд. Вскоре проход превратился в узкую щель. И как он пролез туда? И зачем? Хотя, он же на колёсах. Мало ли что в голову взбредёт. Как бы в его голову не взбрело размозжить мою голову об ближайший булыжник. Мне стало совсем жутко. Ведь вчера вечером он всё же оказался сильнее. Ну и плевать. Назад я не поверну.

Я оказалась в просторном подземном гроте. Сверху слышался гул и неистовые удары, словно гроза бесилась прямо над потолком. Возможно, так и было. Пол неестественно круглой пещеры сначала полого спускался к центру, затем шёл круто вверх, образуя возвышение, в форме почти идеальной полусферы. кольцевое углубление в полу можно было с натяжкой назвать рвом. Во рву копошилась какая-то тёмная масса. Из центра полусферы исходило мертвенно белое свечение, а рядом сидел Курт. Лицо его опухло, кровь сочилась из ссадины на скуле и разбитой губы. Левый глаз совсем заплыл и закрылся. Одежда — насквозь мокрая и немного заляпанная кровью. Волосы всклокочены, словно он постоянно потирал голову.

Когда он взглянул на меня, какой-то отрешённый ужас в его лице разбавился усталой злостью. Это можно было истолковать как «тебя ещё не хватало для полного счастья!». По пути я уже начала продумывать вдохновенную раскаянную речь, но от этого взгляда все слова куда-то утекли, и рот словно наполнился вязкими ирисками. Ирисками со вкусом кошачьей мочи.

— Курт… Я рассказала папе, как всё было на самом деле. Правда, он мне не поверил. Он никогда меня не слушает… Но если мы будем вести себя как ни в чём не бывало, он, наверное поверит…

Курт молчал.

— Мне правда очень стыдно. Это… Это был плебейский поступок с моей стороны и я… Ты… Сможешь остаться жить у нас. Я всё исправлю. Давай только пойдём домой сейчас, ну, то есть, вернёмся в особняк, согреемся, обсохнем…

Курт покачал головой.

— Ну же! Слезай оттуда. Всё равно этой забастовкой ничего не добьёшься.

— Т-ты что… Не видишь?.. Там ЭТИ.

— Кто? — удивилась я. Он с отвращением указал в ров. Я подошла поближе (при этом свечение в центре зала усилилось, и это уже не игра моего воображения) и посмотрела вниз. Там с противоестественной скоростью и целеустремлённостью бегали по кругу сотни тысяч кивсяков, костянок и прочих многоножек, пауков, жуков, крабов… Казалось вся мелкая живность со всего побережья собралась здесь, только чтобы покишеть живой разношёрстной массой в этой странной пещере. Я всех этих ребят несказанно люблю, но даже мне стало немного тошно от такого количества. Словно в кошмарном сне. Я вспомнила, что Курт как-то мимоходом обмолвился, что боится членистоногих. Каково же ему сейчас!..

— Как же ты залез туда?

— Так их не было! — почти вскрикнул он, — А теперь всё больше и больше. И эта херня светится всё сильнее! — обречённо закрыл лицо руками.

— Тааак, бро, не раскисай! — Велела я, — дай мне руку, закрой глаза и просто перешагни через них. А потом свалим из этого клоповника.

Я протянула руку, но он взглянул на неё также как на существ, торопливо давящих друг друга во рву.

— Нет, спасибо. Лучше с ними посижу.

Я почувствовала, как кровь прихлынула к лицу. Но ссора ссорой, а что-то с этим подземельем явно было не так. Я перепрыгнула на каменное возвышение и аккуратно, чтобы не поскользнуться на скользких подошвах промокших кед, направилась к центру. Сияние исходило из квадратного отверстия в полу, несоразмерно маленького для такого масштабного сооружения. Вокруг него концентрически располагались странные буквы, или скорее иероглифы. Они были не написаны какой-нибудь краской и не высечены, а слагались из естественных прожилок камня, что было ещё более странно. Иероглифы тоже светились. Так же я вдруг заметила приглушённые лучи света, бьющие из кармана нелепого пончо Курта.

— Это ещё что за…? — он даже на время забыл об обиде, заинтересовавшись происходящим, и опустился на колени рядом со мной, щурясь от сияния, ставшего почти ощутимым, и болезненно потирая виски, — это ж от твоей хрени! — воскликнул он, извлекая из кармана мой передатчик, — где ты вообще взяла эту штуку?!

— Лет десять пылилась у мамы в комнате, на полке для сувениров. Она купила её чёрт знает где на распродаже, да так и забросила. Вообще, папа не разрешает брать что-либо из маминой комнаты, но тут я услышала голос Кайта… Ну, того…

— Я знаю, — нетерпеливо перебил Курт.

— Мы потом ещё несколько раз говорили, и он оказался таким славным парнем, а у меня как раз нет друзей…

— Это потому, что ты мразь, — услужливо подсказал он.

— Я знаю, братишка. Ну и вот. Я умыкнула её.

— Ясно, понятно. Ты сходства не находишь?

— Тут не нужно быть Эйн Штейном! — оскорбилась я, — тут иероглифы, и там. Форма и размер совпадают. Да ещё они светятся как сумасшедшие, когда их подносишь друг к другу.

— Мне кажется, буря тоже из-за них. По крайней мере отчасти. Как думаешь, это что-то вроде… портала?

— Напрашивается сравнение с ключом и замочной скважиной. Воротами.

— Тааак… И что предлагаешь делать?

— Будь я младше лет на пять — открыла бы, не раздумывая, — ответила я, забирая у Курта пирамидку и, внутренне обмирая, поднося к скважине.

— А теперь что? — усмехнулся он, — слишком стара для этого дерьма?..

Не успела я ответить на подкол, как каменный тетраэдр вырвался из моей руки сам по себе, как будто ему надоело ждать, и ринулся в скважину. Фонтан белоснежного пламени заполнил подземелье, утопив нас и на время лишив разума. И чувствовала, что выворачиваюсь в безмолвном крике, проваливаюсь куда-то, сплющиваюсь, перекручиваюсь, разрываюсь в клочья, выпадаю из времени и пространства и, наконец, полностью исчезаю…

…Когда я очнулся, мы всё ещё лежали в пещере. Голова раскалывалась, но, к счастью, проклятое свечение погасло. Я нащупал передатчик (или что это за хрень на самом деле), но тут же струя ледяной воды вырвала его у меня из руки, словно щупальце, и утащило во тьму. Я вскрикнул и вскочил.

— Что ты кричишь?.. Где мы?.. — послышался порядком измученный голос Сэм.

Конец ознакомительного фрагмента.