Сборник произведений Вадима Чернышёва посвящен тому, что сам писатель хорошо знает и любит, – природе, охоте, животным. Рассказчик щедро делится с читателем всем, что ему близко и дорого. Это и яркие впечатления деревенского детства, и путешествие по издавна любимой речке Битюг, и охота в Заонежье. Немалая часть книги посвящена собакам и выражает трогательную признательность этому животному-другу, бескорыстная привязанность которого делает нас добрее и человечнее. Для среднего школьного возраста.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Река детства (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Дианова гора
Дом
Прошлую осень я провел на Диановой горе. В опустевшую деревеньку меня привез на мотоцикле мой приятель Володя.
— Вот оно, родовое подворье! — торжественно объявил Володя и лихо развернулся перед старым двухэтажным домом. — Дед в нем жил, мать жила, да и мне досталось. Дед сам рубил. Все дома тут своими руками ставлены.
От долгих лет и непогод дом был морщинист и темен. Маленькие, кое-где подзаштопанные фанерой оконца первого этажа тускло отражали наши ноги и сверкавший никелем мотоцикл. А в больших глазастых окнах наверху радостно светилось осеннее белое небо.
— Жили внизу, а наверху была школа, — пояснил Володя. — Так этот дом был задуман. Дед грамоты не разумел, но ученых сильно уважал. Четыре класса вместе занимались. И учительница была одна. В одном углу читают по складам «мама мыла раму», а в другом трудятся над задачкой про две трубы, через которые вливается-выливается.
Деревня Дианова гора мне понравилась. На веселом месте она стояла. Светло было на горе от близкого неба. Радовались простору глаза.
— Вот и живи, — хлопнул меня по плечу Володя. — Тут самое высокое место во всем Заонежье. Печь в порядке, дров навалом — чего тебе еще надо?
И я остался на Диановой горе.
Диан и Ксантиппа
Закурился дым над моей трубой. Очнулась деревенька, запахло в ней жилым. Днем я бродил по осеннему лесу, а по вечерам топил печку, глядел на огонь и думал, почему так странно назвали гору и деревеньку на ней — Дианова гора.
На другой же день после моего новоселья я почувствовал, что в доме есть кто-то еще. Какое-то живое существо. Мне слышались шорохи. Чьи-то шаги. Может, чудилось?
Я взял фонарик и вышел в сени. Громадный крытый двор дохнул на меня черной неподвижной пустотой. Желтое пятно фонаря скользило по стене и высвечивало старые веревки на гвозде, худые корзинки, трещины и сучки бревен, похожие на рыбьи морды.
Стоп! В круге света стояла голенастая курица. Ее удивленный круглый глаз горел красным рубином. Курица освоилась под фонарем и тихо, как привидение, пошла вдоль стены, высоко выкидывая ногу, «печатая» шаг длиннопалой растопыренной лапой. Так маршировали на плацу солдаты при императоре Павле, обожавшем муштру.
Курица задумчиво промаршировала до угла, развернулась и направилась назад. Пятно света двигалось за ней, будто за тенором на сцене, который прогуливается, перед тем как спеть свое знаменитое «куда, куда вы удалились…».
— Типа, типа, типа, — поманил я.
Мне в ответ раздалось мяуканье. Курица?! Что за чудеса! Вспыхнули и померкли два круглых глаза. По балке шел кот — такой же серый и пыльный, как толстая балка.
— Кс, кс, кс… типа, типа, типа, — звал я. — Кс, кс, кс, типа, типа, типа…
Сложилось когда-то слышанное слово — Ксантиппа. Это было имя для курицы.
А кота я назвал Дианом. Он был холодный и очень легкий. Видно, с мышами дело обстояло неважно. Кот терся боками о мой сапог. Соскучился.
Володя рассказывал, что последние жители съехали с Диановой горы два месяца назад. Ах бедолаги Диан и Ксантиппа, как же вы отстали от хозяев, одни оказались в пустой деревеньке?! А что ждало бы вас зимой?
У Диана на передней лапе я обнаружил сквозную ранку. То ли прокус, то ли прошла навылет дробинка. А может, проколол на гвозде, когда кинулся за мышью.
Я залил ранку йодом. Кот затряс лапой, хотел зализать боль, но резкий запах йода шибанул ему в нос, заставил зажмуриться. Он мяукал негромко, косился на меня и думал, наверное: «Сидеть бы мне лучше на своей пыльной балке, чем связываться с таким лекарем».
Курице я покрошил хлеба. И тут вспомнил, что Ксантиппой звали жену древнегреческого знаменитого мудреца Сократа, женщину глупую и вздорную. Но хромая курица не знала этого и не возражала быть Ксантиппой.
Тропинки
Люди из деревни уехали, а набитые в лесу тропинки остались. И каждая из них имела свой смысл — то дело, для которого она была проложена.
Я люблю ходить по глухим, заброшенным тропинкам. Каждый день я брал возле деревни новую тропинку и шел по ней в глубь леса. Куда она приведет? Для какой нужды проторил ее безвестный человек?
Идешь-идешь и вдруг окажешься в такой же, как Дианова гора, маленькой и безлюдной деревеньке. Или приведет тропка к замшелому срубу над ключом, рядом с которым припасена для прохожего человека пол-литровая стеклянная банка. А то выйдешь на берег озера, где стоят у сосны длинные сухие удилища. И можешь быть уверенным, что рыба тут берёт, иначе не стал бы рыбак ходить на одно и то же место.
Всегда кажется, что в глухомани грибы стоят гуще и дичи больше держится. Но на тропинке не меньше увидишь, чем в глуши. Травянистые дорожки и тропы любит гриб. Особенно белый. Тут ему теплее, больше солнышка. Дикие куры-тетерева вылетают на дорожки и тропы поклевать мелкие камешки. Пролетит над дорогой, как по лесному коридору, тяжелый глухарь. И ходят по ним большие и малые звери. И наверное, считают их своими. А может, так и было: первым прошел зверь, а потом уж по его следу прошел человек. Так и ходили по одним и тем же тропинкам много лет, не задевая друг дружку. Потому что тропинки выбирают себе самые удобные для ходьбы места.
А одна из тропок утянула меня на скалу. С камня на камень, на самую верхотуру. Ничего, конечно, там не растет, ни грибы, ни ягоды. Камень. Да сухой ломкий мох. И обсиженное на мху местечко. Я сел, чтобы перевести дух, и загляделся — так красивы были внизу разукрашенные по осени леса. Значит, и это нужно было человеку из деревни Дианова гора — забраться повыше и полюбоваться открывшейся округой.
Озорник
За бревенчатой стеной дома послышались шаги. Белые долгие ноги проплыли за окном. Кот Диан на подоконнике выгнул спину и зашипел. В безлюдную деревеньку пришел лось.
Лось понюхал висевшую на ограде тряпку и остановился против рам, стоявших у крыльца. Эти зимние рамы Володя снял со второго этажа, чтобы потом забрать на машине для своего нового дома в поселке. Из застекленных рам на лося глянул лесной могучий зверь. У него были такие же широкие рога-лопаты, горбатый нос и висевшая мочалкой борода. Лось отступил. Зверь в раме отступил тоже. Тогда лось фыркнул, набычился и ударил зверя рогом.
Посыпалось битое стекло. Я, как был в носках, выбежал на крыльцо. Но перепуганный лось уже махал к лесу. Тот, что смотрел из рамы, сидел теперь на его рогах. Лось метался из стороны в сторону и крутил головой, стараясь избавиться от рамы. Наконец он сбросил ее на елку и исчез в лесу.
— Знаю я этого шкодника, — сказал Володя, когда приехал за рамами. — Лет семь назад тут жили ленинградские лесозаготовители и подобрали лосенка. А потом он ушел. Но к людям нет-нет да и наведывается. Однажды мотоцикл «Урал» с коляской перевернул, пока хозяин волнухи ломал. А как-то веревку с бельем унес на рогах. По всему лесу рубахи собирали. Тут же, надо спасибо сказать, хоть рама цела осталась. А стекла — что, стекла я вставлю.
Химик
Странный человек вышел из лесу. Вся его одежда — брюки, телогрейка и шапка — была вывернута наизнанку. Лохматые швы, карманы и разноцветные заплатки торчали во все стороны. Даже голенища кирзовых сапог с болтавшимися ушками были завернуты до предела, болтались на щиколотках. Человек был небрит и измазан сажей.
— Заблудился? — спросил я.
— Шишкач заморочил, — пожаловался человек.
— Какой «шишкач»?
— Да такой. Обыкновенный. Маленький, зелененький. Будто мохом пророс. С елки на елку, с елки на елку и за мной, шишками подгоняет. Два раза по спине врезал. А сам-то — всего ничего — чуть поболе шишки.
— Видел?
— Кого?
— Его.
— Его-то? Да как тебя. Я ведь в лесу ночевал. Как костер прогорел немножко, он и спустился.
— Тут ты и проснулся?
— А ну тебя!.. — рассердился человек. — Я ему дело, а он… Не хочешь — не верь.
— Ну ладно, не обижайся, — попросил я. — Что же, помогает, когда заблудишься, одежду выворачивать?
— Как видишь, — буркнул человек. — Вышел ведь.
— Чем помогло-то?
— А вот вспомнил я, что есть деревня на самом высоком месте, и стал идти все вверх да вверх.
— Это ты и так мог догадаться.
— Мог, да не догадался. А как на левую сторону все повывернул, тут мне и пришло в голову.
Только сейчас я заметил, что человек сильно продрог. Щетина на его посиневших щеках топорщилась от холода, как щетка.
— Пойдем в дом, у меня тепло. Замерз ведь?
— Есть маленечко! Пойдем! — с радостью согласился человек.
Дома он переоделся. Даже майка оказалась у него вывернутой. Он был покрыт синеватой куриной кожей, только руки были у него желтыми, как бы продымленными.
— Химик я, — пояснил человек и растопырил передо мной пальцы. — Живицу гоню. Видел небось, жестяные вороночки со смолой-живицей на соснах висят? Вот я и есть подсочник. А химик потому, что кислотой живицу выгоняю. Химией. Шариком таким, который в кислоте смачивается. Недавно я в этом лесхозе, мест толком не знаю…
Химик долго не мог согреться. Холод, который забрался в него ночью у костра, медленно выходил теперь наружу и осыпал кожу мурашками.
— Эх, баньку бы! — знобко передернулся химик, будто стряхивая облепившие его мурашки.
— Вон банька! — показал я в окно. — Но я еще не парился. Печка разорена маленько. А котел вроде бы цел.
— Печку я подхимичу! — обрадовался Химик. — Лишь бы котел был!
Черная банька пахла остывшим горьким дымом. В углу за лавкой стояли два березовых веника.
— Выносить положено, — буркнул Химик и выбросил веники в предбанник.
— А что? Какая разница, где им сохнуть?
— Здесь-то, в тепле, могут баннушки развестись, вот что, — строго сказал Химик. — В мокрых вениках, бывает, появляются.
— Баннушки? А это что за «звери»?
— Баннушки они и есть баннушки. Вроде как чертенята такие… Вроде мочалки с рожками-ножками. Тоже озорники хорошие.
— Ты их тоже видел?
— Не, — признался Химик. — Этих не видел. Люди видели…
Мы «подхимичили» топку и подложили в каменку лепёхи плитняка, отслоившиеся от скалы. Весело взялись сухие дрова. В бане закачались дымные одеяла. Сталкиваясь головами, мы с Химиком ползали под зыбким пологом дыма и домазывали печку глиной при свете тусклого фонаря «летучая мышь».
Хорошая получилась банька! Я шагнул в ее раскаленное нутро, и сухой жар перехватил мне дыхание. Как от озноба, мы покрылись гусиной кожей. Химик ухал и крякал.
Сбрызнутая водой, каменка взрывалась и выдыхала новые клубы зноя. Плоские камни лопались и стреляли горячими осколками.
— Вот они, проделки ихние! — шайкой укрывался от осколков Химик. — Фулиганье! А ты говоришь…
Мы ожесточенно хлестались вениками. В бане запахло майской березой. Пламя в «летучей мыши» подпрыгивало и вдруг стало гаснуть.
— Солярка кончилась, — предположил я.
— Солярки тут навалом, — поболтал грязный фонарь Химик и оглядел углы. — Опять небось эти банные фулиганы…
— Да брось ты! — рассердился я на Химика. — Значит, воздуху нашей «мыши» не хватает. Весь воздух мы с тобой выпарили!
— Тогда давай одеваться, — сказал Химик. — В темноте я несогласный…
Весь вечер мы тянули чай с брусничным листом. Химик, красный как рак, утирал лицо латаной рубахой и мурлыкал какую-то странную песню про далекую планету. Кот Диан урчал у меня на коленях, «вышивал» когтями по брезенту. Отсветы огня из открытой печи бродили по морщинистым бревенчатым стенам. Было тепло и уютно. Тихонько подвывал в печной трубе ветер.
— Ишь выступает! — покосился на потолок Химик.
— Кто?
— Да вон… дед Дымовик. В трубах живет. Нам с тобой дым — дышать нечем, а ему — первое удовольствие. Как затопят печь, его обдаст дымом, он и начинает.
— Что же он, вроде Шишкача?
— Нет, — серьезно продолжал Химик. — Не похож. Этот совсем маленький. Мохнатенький.
Дымок из него сочится, как из курной баньки. Шмеля видел? Этот чуть поболе. А вместо глаз — две искорки.
— Смешной ты, Химик! Как шаман из тайги!
— Конечно, из тайги, откуда же. А ты не смейся, не смейся. Ты идешь по тайге — тихо, думаешь, пусто… А за тобой тыщи глаз смотрят. И звери, и всякие птюшечки-зверюшечки, и разная чудаковина. Поживешь с моё в тайге, заведешь себе и Шишкача, и бабку Темнотницу-полуночницу, и девок-Зоревниц, что под утро блазнятся[9]… Всё вроде бы с ними повеселее…
Мы легли спать, но почему-то не спалось. После бани и горячего чая мы медленно остывали в темноте, как вынутые из печи караваи. За черным окном ночь. Густая тишина заложила уши, будто ватой. Неужели на этой земле где-то есть ярко освещенные улицы, мчатся поезда?
— Пойдем со мной, — уговаривал меня Химик. — Вместе будем живицу гнать, а по вечерам песни петь. Весело заживем! А то я все один да один… Платят нам прилично, заработаем…
Когда на другой день я пришел с охоты, Химика не было. Ушел в свою подсочную избушку.
Никто не пел больше в моей трубе, не стреляли осколками камни в бане. Ни разу не пульнули мне на тропе шишкой в спину. Видно, все, кого выдумал в своем одиночестве Химик, ушли вместе с ним. И Шишкач, и баннушки, и дед Дымовик.
Хороший все-таки человек Химик. Только немножко странный. А может, тем и хороший, что странный.
Ночной переполох
Меня разбудили шум и возня во дворе. Всегда молчаливая, взволнованно кокала Ксантиппа. Шипел и гневно кашлял Диан. Что-то упало. Что-то звякнуло. Захлопали крылья. Кто-то мягко прыгнул, шмякнулся о дверь, пробежал по сухому сену. Похоже, за стеной шла какая-то потасовка.
Я схватил фонарик и выскочил во двор. Мне в ноги метнулся кот. Он был взъерошен, как ламповый ёрш, и ужасно возбужден. Диан выгибался калачом, ходил на цыпочках и устрашающе плевался в темноту. Мое появление во дворе укрепило его воинственный дух.
Курицы на месте не было. Я отыскал ее фонариком высоко на балке. Луч фонаря будто столкнул Ксантиппу. Бестолково размахивая крыльями, она с воплями слетела вниз, как выброшенная из окна тетрадка. Из разорванного куриного гребня текла кровь и бисеринками скатывалась по белой шее. Кто-то пришел из ночного леса, чтобы убить Ксантиппу и полакомиться курятиной. Но кажется, этому помешал кот Диан. Он вступился за подругу по несчастью. И наверное, враг оказался силен и страшен: очень уж кот был взвинчен дракой и никак не мог успокоиться. Я нагнулся, чтобы погладить его, но кот испугался, вздрогнул и снова выгнулся дужкой амбарного замка.
Кто же все-таки напал на Ксантиппу?
Двор был пуст.
Я вышел на улицу и посветил с крыльца. Фонарик вырвал из темноты полоску свалявшейся жухлой травы, кусок загороды и ближнюю березу. Дальше луч увязал в ночи, рассеивался без остатка в пустом бесконечном воздухе, окружавшем гору.
Неразгаданной осталась в ту ночь тайна покушения на Ксантиппу.
Вышка в лесу
На Диановой горе стоит огромная деревянная вышка. Любопытно мне стало: далеко ли с нее видно? Я оставил внизу ружье и рюкзак и полез по узенькой лестнице. Меня окружали бревна, сбитые здоровенными скобами. Сначала они казались вполне прочными. Но чем выше я забирался, тем больше замечал, как повылезли скобы из потрескавшихся балок, как болтается и скрипит под ногой лестница, и вышка становилась не такой уж надежной… Чтобы не кружилась голова, я вниз не смотрел, а просто лез да лез, пока перед глазами были ступеньки.
Сквозь вышку свободно протекал поднебесный ветер. Он был совсем другим, чем на земле. Поднебесный ветер не метался из стороны в сторону и пах не грибами, а студеной ключевой водой. Вышка чуть покачивалась, вздрагивала и тихонько постанывала. Вдруг завалится? Высоко лететь с вышки, которая загремит с горы!
Наконец ступеньки кончились, появилась дощатая щелястая площадка. Только теперь я решился взглянуть на открывшуюся мне картину. Холодок радостного страха сжал мое сердце — так широко лежало вокруг Заонежье, так далеко внизу была земля. Ружье — не больше, чем авторучка, банька — как спичечный коробок. Ворона пролетела подо мной, распластав растрепанные крылья.
То, что видно было сверху, напоминало, пожалуй, не картину, а громадную палитру, на которую художник, готовясь писать, выдавил краски. Темно-синий кобальт — это Онего. Разводы охры — сухие болота. Широкие пятна густо-зеленого крона — это еловые и сосновые леса. Желтые мазки — березняки, багряные — осины. А ярко-красные — это, наверное, рябинки. Поседевшие от ночного морозца дорожки и тропки протянулись по лесу нитями паутины. Ясным стеклом блестел молодой лед лесных озер. Только лазури — небесной голубизны — пожалел художник. Серый цвет преобладал в северном осеннем небе. Белила с сажей.
На перилах площадки я обнаружил странную надпись: «Ты не прав, Мухин». Интересно, что это за Мухин? В чем он не прав? И почему человек, забравшись на такую высоту, вдруг вспомнил о своей обиде и не поленился вырезать непонятные слова?
В лесу на белых дорожках крутилась лисьими хвостами рыжая метель — это низовой ветер гонял палые листья. Как зенитки, смотрели в небо черные трубы деревенских крыш. Над моей трубой дрожал, струился теплый воздух: в протопившейся горячей печи упревала заячья похлёбка. Через трубу я как бы спустился взглядом к себе в дом, увидел Диана на лавке и Ксантиппу в отгороженном углу, листки бумаги на столе, представил себя — как сбрасываю у печи дрова, щепаю лучину… Хорошо все-таки, что я приехал на Дианову гору!
Я чувствовал себя летящим в потоке свежего ровного ветра. Он протекал через меня так же свободно, как сквозь ажурную вышку.
«Ты не прав, Мухин»… Ну а я? Всегда ли я бываю прав?
С одной стороны, получалось, что всегда. Ведь когда знаешь, что не прав, хочешь тут же исправиться. Но это когда знаешь! А если не знаешь? Значит, выходило, с другой стороны, что можешь оказаться не прав и даже не знать об этом. Но тогда, может быть, поправят друзья, им со стороны виднее? А если друг окажется не прав, когда будет говорить, что я не прав?
Тут я совсем запутался и снова стал смотреть, как ветер гнал по дороге в поселок вороха сухих листьев. Столб крутившейся листвы налетел на что-то, рассыпался, и я увидел знакомый мотоцикл. Это ехал Володя. А рядом с ним в коляске сидел кто-то небольшой, черный и узкоплечий.
Я заторопился вниз. Ступеньки уже не казались мне шатучими и ненадежными, я успел привыкнуть к вышке и к высоте.
— Хлебца тебе привез, — протянул Володя горячую телогрейку с завернутыми в нее буханками. — Прямо из пекарни, с лопаты! А еще — вот, товарища Малю!
Володя отстегнул карабинчик, из коляски выпрыгнула его лайка по имени Мальчик.
— А то что ж тебе в лесу без собаки — как без глаз, без ушей!
И мы зажили на горе вчетвером.
Куница
Осеннее Онего непокойно. Тяжелые волны выкатываются с озера и разбиваются о береговые камни. Обледеневшие от брызг кусты позванивают на ветру, как висюльки на хрустальной люстре.
Этот звон привлек куницу. Ночью она вышла на берег и понюхала ветер. Он нес запахи взбаламученной воды и солярки. Застигнутый непогодой, далеко в Онеге пыхтел движком катер. Огонек на его мачте то появлялся, то снова проваливался между волнами. Мокрые камни, хлопья желтой пены, выброшенные обломки досок и тростника… Поживиться на берегу было нечем. Куница соскользнула с валуна в черничник, перебралась по упавшей осине через ручей и направилась в лес. Сильная и ловкая, куница короткими прыжками шла по каменистым гривам-сельгам[10], взбиралась на деревья, неслышно протекала темной меховой струйкой по сукам сосен и опять спускалась на землю. Множество запахов окружало куницу в ночном лесу. Но ей нужен был только один — запах близкой добычи: спящей в кустах птахи, белки, зазевавшегося зайчонка-листопадника…
Конец ознакомительного фрагмента.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Река детства (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других