Юношество, зрелость и прочее

Вадим Федоров, 2023

Сборник рассказов, написанных в разное время и о разных временах. Почти всё, о чём написано в этой книге, произошло с автором лично. Кое-что он приукрасил и додумал, но как же без этого )

Армейские годы

Армия

В армию меня забрали в ноябре 85-го. Всю ночь пили, плясали, а в 6 утра сдали меня в военкомат. Потом распределительный пункт в Туле. Потом нас, 10 человек, усталый прапорщик повёз к месту службы. В город Острогожск. В/Ч 20115.

20115 оказалась учебной автомобильной частью. В простонародье именуемой учебкой. И где первые полгода службы я в звании курсанта изучал, как управлять 11-тонной махиной с ракетой в кузове. А после окончания учёбы меня оставили на должности командира отделения. Чтобы я в свою очередь обучал новых курсантов.

Присвоили мне звание младшего сержанта. Жить стало веселее. Пару раз приезжал мой брат, и меня пускали в увольнение в город. В остальное время наш ротный, майор Васильев, увольнения строго ограничивал. Считая, что сержант должен заниматься личным составом, а не шляться по выходным дням по городу. В котором, кстати, были медицинское и педагогическое училища.

Об училищах я узнал в своё второе увольнение. Да, я прослужил почти год и только во второй раз вышел за ворота части. Я смотрел на проходящих женщин, и они все казались мне богинями. А когда мы зашли на местную дискотеку, я понял, что надо что-то делать. Тем более до возвращения в родную казарму оставалось всего два часа.

Я подошёл к группе стоящих у стены девушек, выбрал из них не самую красивую, но и не самую дурнушку, и пригласил на танец. Мы закружились в вальсе. А у меня закружилась голова. Я склонился к девичьему ушку.

— Девушка, у вас верёвочки не найдётся?

— Нет. А зачем вам?

— Хочу с вами знакомство завязать, да вот не знаю, с чего начать, — стараясь не наступить на ноги партнёрше, прокричал я.

— Найдётся, — крикнула она в ответ.

Я взял у неё телефонный номер. И проводил до дома. Оказалось, она жила недалеко от части. В частном секторе. Буквально пять кварталов от КПП. До которого я потом мчался со всех ног. Потому что опаздывал из увольнения. Успел. Я хорошо бегал тогда.

Напрямую из роты в город позвонить было нельзя. В части была внутренняя телефонная связь. И телефонные номера состояли из трёх цифр. Городские номера были в штабе. Который наш взвод убирал по вечерам. После ужина. Штаб части к тому времени пустел. Задачей вверенного мне подразделения было помыть полы, опорожнить урны и протереть пыль в кабинетах. Ну и угостить часового у знамени сигаретой. Это было традицией.

Первым помещением для уборки был кабинет начальника части. В течение 15 минут несколько курсантов наводили там идеальный порядок. После чего я всех выгонял, садился в кресло полковника Абузярова и набирал выученный наизусть номер. На другом конце провода меня уже ждала Света. Светочка. Светуля. И мы целых 45 минут болтали с ней обо всём на свете. Каждый день.

Я несколько раз пытался подать заявление на увольнение, но ротный был непреклонен: «Нечего по городу шляться. Повышайте боевую подготовку с вверенным вам составом. И вообще, товарищ младший сержант, у вас полно залётов. Кругом, шагом марш»…

А хотелось к Свете. Не просто по телефону потрещать, а погладить, обнять. А может, что и больше получится. И у меня созрел план. Уйти в самоволку. В самовольную отлучку. В которую в нашей роте никто не ходил. Старослужащих ротный и так отпускал в увольнение. А курсанты грызли гранит военной науки, и им было не до развлечений. Да и кто бы их прикрыл?

А меня прикрыл мой товарищ. После вечерней проверки осенним субботним вечером он постоял на шухере, пока я перелезал через забор. Гражданской одежды у меня не было, поэтому в своё первое неуставное путешествие за границы части я отправился в хэбешке и сапогах. Вместо портянок были тёплые носки, форма была тщательно постирана и отглажена. И пах я одеколоном.

До дома своей зазнобы я добирался полчаса, пугаясь каждого прохожего и перебежками преодолевая перекрёстки. Добрался. Позвонил. Меня ждали. Родители были дома. Черноволосая мама с приветливой улыбкой, невысокий кряжистый отец. Посидели, поужинали. Потом мы со Светой уединились в её комнате, где целовались, целовались и целовались. Естественно, ничего более я себе не позволил. Родители были в соседней комнате.

Я так и запомнил это своё первое свидание со Светланой. Поцелуи при свете ночника и тёплые шерстяные носки, от которых было жарко и чесались ноги.

Далеко за полночь я вышел из девичьей комнаты, совершенно одуревший и счастливый. Попил чаю со Светой и её мамой. Папа, как выяснилось, уже давно спал. Я распрощался.

Светина мама протянула мне две громадные сумки.

— Вадим, возьмите с собой. Я на хлебокомбинате работаю, это оттуда.

— Да мне через забор лезть, — попробовал отказаться я, — куда я с сумками?

— Да возьмите, вас же там плохо кормят, — настаивала Светина мама, — тут карамель, булочки, пироги. Всё свежее, сегодня пеклось.

И она открыла одну из сумок. Рот у меня мгновенно наполнился слюной. Несмотря на щедрый ужин, съеденный недавно.

Взял сумки. Поцеловал Свету онемевшими губами и отправился обратно в часть. Матерясь вполголоса, еле-еле перелез через забор, перетащив с собой злосчастные сумки с едой. Подошёл к казарме. Вроде тихо.

Приоткрыв дверь, протиснулся внутрь. Дневальный, увидев меня, сделал испуганное лицо.

— Товарищ младший сержант, — сказал шёпотом, — вас ждут в сушилке.

— Кто? — удивился я.

— Старослужащие, — испуганно ответил дневальный.

«Спалили меня», — подумал я и поплёлся в сушилку. Вежливо постучался, вошёл. Два стола. Шахматы. Карты. Чай дымится в кружках. Сковородка с жареной картошкой.

Одиннадцать пар глаз уставились на меня.

— Ты совсем оборзел, что ли? — спросил первым сержант Дударев. — Год ещё не прослужил, а уже в город по ночам бегаешь.

— Я больше не буду, — промямлил я, думая о том, что меня сейчас будут бить. Больно и обидно. И стоит ли мне попытаться посопротивляться или сразу свернуться калачиком, чтобы по голове поменьше досталось.

— Конечно, не будешь, — весело проговорил здоровяк Куцый, играя мышцами на голом торсе.

— Чё в сумках? — спросил обычно невозмутимый старший сержант Шалимов.

— Да вот, тёща будущая гостинцы собрала. Для личного состава, так сказать. От гражданского населения военным специалистам, — проговорил я, чувствуя, что момент расправы отодвигается.

— Покаж, — велел Шалимов.

Я вывалил содержимое сумок на стол. Сушилка наполнилась запахом свежих булочек, карамели и ещё чем-то вкусным. Через минуту все жевали. Запивая чаем дары Светиной мамы. Кто-то подвинул мне табуретку и с полным ртом промычал: «Садись. Картофанов жареных хочешь? Ешь. Только они остыли».

Я вежливо отказался от картошки, но чай попил. Гроза миновала.

Неделя прошла в подготовке к строевому смотру и в вечерних звонках Светлане. Только разговоры у нас стали более интимные и откровенные. Она мне нравилась. Я ей, судя по всему, тоже.

В пятницу ко мне подошёл весельчак Куцый и невозмутимый Шалимов.

— В самоход завтра пойдёшь? — спросил Шалимов.

— Да я вроде не собирался, — ответил я.

— Что значит, не собирался? — удивился Куцый. — Иди и ничего не бойся. Дежурный офицер завтра Хуторянский. Он обычно из своей комнаты не вылазит. Будет сидеть и футбол смотреть. А мы тебя прикроем.

— Ну, не знаааю, — протянул я.

— Прикроем, прикроем, — подтвердил Шалимов, — и около забора подождём. Чтобы гостинцы от тёщи принять. Не переживай.

И так начались мои еженедельные походы в самоволку. Обычно по субботам. К Свете я шёл налегке. Обратно с парой сумок, набитых пирогами и баранками. А в будние дни я общался с любимой девушкой по телефону. Тяготы службы отошли на задний план. Я жил от субботы к субботе. Единственное, что меня смущало, это мой затрапезный вид. Потёртая форма и шерстяные носки в сапогах.

И поэтому я решил всё-таки исхитриться и сходить в увольнение. При полном параде предстать перед Светой.

Праздник — день Советской Армии и Военно-Морского флота — 23 февраля 1986 года выпадал на воскресенье. В пятницу на стол ротного легли заявления на увольнение. В том числе и моё. Поверх которого лежала вручную выполненная открытка. Где 1 отделение 4 взвода во главе с младшим сержантом Фёдоровым поздравляло майора Васильева с праздником 23 февраля. И желало успехов по службе и в личной жизни.

Ротный прочитал открытку, усмехнулся. Взял лежавшее под ней заявление. Расхохотался. И поставил резолюцию: разрешить до 22.00.

Вот так я в третий раз попал в увольнение спустя год с лишним после призыва на действительную военную службу.

Как я готовился к этому выходу в город! Как я готовился!..

Китель и штаны мы гладили, вымеривая стрелки по линейке. На погоны в районе лычек нанесли слой клея ПВА с блёстками. Бляха на ремне драилась сутки. В ботинки можно было смотреться, как в зеркало. Парикмахер стриг меня в течение часа. Хотя обычно он укладывался в три минуты. Я своей нервозностью и подготовкой заразил весь взвод.

В воскресенье я вышел из ворот части, козырнул патрульному и отправился в цветочный магазин. Потом к любимой девушке. Где был встречен как самый дорогой гость.

— А форма вам очень идёт, — сказала Светина мама.

— Идёт, — подтвердил отец, — прям совсем другой человек.

Мы отобедали. Потом я сходил со Светой в кинотеатр на «Зимнюю вишню». Посидели с ней в кафе. Вернулись домой.

Когда пришла пора мне возвращаться, Светлана обняла меня и прошептала на ухо: «Восьмого марта родители уезжают. Я буду одна дома. Приходи такой же красивый. Я буду твоя».

И убежала с крыльца домой. А я вышел на улицу и пошёл в родную часть. С уже ставшими обыденными двумя сумками с выпечкой.

Оставшиеся две недели я провёл в раздумьях. Как официально пойти в увольнение? Как? Сослуживцы посоветовали повторить предыдущий трюк. Но эту идею я сразу отмёл. Дарить усатому майору на 8 марта поздравительную открытку было довольно опасно. Куцый предложил подписать открытку жене Васильева и двум его дочерям, но я так рисковать тоже не стал.

В итоге решил действовать напрямую. Зашёл в кабинет ротного, представился. Положил на стол увольнительную записку.

— Товарищ майор, очень надо в город в этот день, — осипшим от волнения голосом начал я, — вот именно в этот день. Потом до конца службы меня за ворота части можете не выпускать.

Васильев поднял на меня глаза. Усы его грозно шевельнулись.

— А не часто ли вы в увольнение в последнее время ходите, Фёдоров? — спросил.

— Часто, — отозвался я, — третий раз с начала службы. Мне к девушке надо.

— К кому? — взревел ротный.

— К девушке, — окончательно осипнув, сказал я.

Как потом выяснилось, именно накануне 8 марта наш ротный узнал, что его старшая незамужняя дочь беременна. И тут я со своей просьбой.

— Два наряда вне очереди, — перегнувшись ко мне через стол, проорал майор Васильев, — даже нет, не два, а три наряда. Подряд.

— Есть три наряда вне очереди, — уже почти шепотом просипел я, — разрешите идти?

— Идите, товарищ младший сержант, всего-навсего, — прорычал Васильев, — заступайте в наряд сегодня же вместо Гаглоева. И завтра тоже. И послезавтра. Три дня подряд. Чтобы к девушкам не хотелось. Наверняка.

Я отдал честь, развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета ротного. Строевым шагом под изумлённые взгляды сослуживцев прошагал через всю казарму. Вошёл к старшине роты в каптёрку и доложил, что мне через полчаса заступать в наряд. На трое суток. Прапорщик Пилипенко крякнул, посмотрел на меня жалостливо и спросил: «Ты чего опять такого сделал, что ротного даже здесь слышно было?»

— Я сказал этому садисту, что хочу в город, к девушке, — ответил я, — а он как-то странно прореагировал.

— Про девушку это ты зря сказал, — сказал мне Прапорщик Пилипенко и поведал историю про беременность майорской дочери.

А потом я с нарядом сходил на развод. Потом были сутки дежурства. Потом были вторые сутки. Хотелось спать. И хотелось не думать о том, что где-то недалеко сидит девушка по имени Света и ждёт меня. А её родителей нет дома.

В понедельник вечером я сдал дежурство. На ощупь нашёл свою койку и рухнул в одежде, успев только снять сапоги. Проспал почти сутки. Пилипенко запретил меня будить и велел занавесить кровать простынёй. Я проснулся во вторник после обеда. Сходил с ротой в столовую. Дождался вечера.

После ужина пришёл в штаб. Дождался, когда убрали кабинет командира части. Закрыл за собой дверь. Сел на краешек кресла, на котором раньше сидел развалясь. Набрал знакомый номер.

— Здравствуй, это я, — сказал в трубку.

— Здравствуй, — отозвался знакомый голос.

— Я хочу объяснить, — прошептал я.

— Не надо ничего объяснять, — ответили в трубке. Вроде тот же голос, но уже какой-то незнакомый.

— Хорошо, — сказал я.

— Прощай, — сказали в трубке.

И раздались гудки.

— Маме привет передавай, — сказал я гудкам, — и спасибо ей большое за гостинцы. От всего сержантского состава первой роты войсковой части 20115.

Я осторожно положил трубку. Вышел из кабинета. Прошёлся по штабу. Вышел на улицу. Уборка уже была закончена. В курилке тусовался народ, дымя сигаретами Ява.

Ещё лежал снег, но уже пахло весной. Моей последней весной в армии.

Я поднял голову и весело заорал в мартовское серое небо: «Четвёртый взвод, в колонну по четыре становись!»

Гауптвахта

В армии я прослужил ровно 25 месяцев. Без отпуска. Два года и один месяц. С ноября 85-го по декабрь 87-го. 760 дней.

Из них двое суток я провёл в одиночной камере на гауптвахте. Или по-простому — на губе.

Я уже прослужил полтора года. Считался старослужащим. А тут в нашу роту прислали трёх молодых лейтенантов. Только-только из военного училища. Один из них стал заместителем командира роты по политической части. Была такая должность в Вооружённых силах Советского Союза.

И вот с этим-то молодым замполитом по фамилии Фадин и случился у меня конфликт. А дело было так.

Как-то дежурил наш молодой замполит по роте. И вечером заглянул в каптёрку. Где и застал рядового Пилипенко, самозабвенно раскрашивающего мой дембельский альбом.

— Красиво, — похвалил замполит рядового, — а чей это альбом?

— Младшего сержанта Фёдорова, — бодро отрапортовал Пилипенко.

Замполит послал за мной. Я пришёл.

— Почему вы заставляете вашего подчинённого рисовать вам альбом? — спросил меня замполит.

— Я не заставляю, — ответил я, — просто попросил.

— Попросил, — поддакнул Пилипенко, — и я сам вызвался.

Веснушчатое лицо замполита покраснело. Было видно, что он разозлился.

— Это использование служебного положения, — отчеканил он, — рядовой должен заниматься военной подготовкой.

— Вообще-то, сейчас вечер, — напомнил я лейтенанту.

— Значит, у него свободное время, — ответил замполит, — вот пусть и занимается своими делами.

— Вообще-то, сейчас по расписанию уборка прилегающей территории, — опять напомнил я лейтенанту, — а вверенная территория у нашего четвёртого взвода — это оружейная комната, коридор, умывальник и туалет. Пилипенко, твои три крайних от окна унитаза. Отодрать их так, чтобы блестели как зеркало. Через час проверю.

Пилипенко поник.

— За что? — трагическим шёпотом спросил он. — Я же ничего не сделал плохого.

— Во-первых, приказы не обсуждаются, — сказал я, — а во-вторых, если ты что-то рисуешь, то ни в коем случае не должен попадаться на глаза офицерам. Ты должен слиться с местностью, чтобы никакой лейтенант или капитан, а уж тем более майор, тебя не заметил. Как хамелеон. Так что иди и сливайся с унитазами.

— Есть сливаться с унитазами, — ответил Пилипенко и повернулся, чтобы идти выполнять моё распоряжение.

— Отставить унитазы, — вдруг заорал замполит, — вы что, товарищ младший сержант, издеваетесь надо мной?!

— Никак нет, — гаркнул я, — выполняю свои прямые обязанности.

— Ты сейчас сам пойдёшь унитазы чистить! — продолжал кричать Фадин.

— А чего это вы на ты перешли? — осведомился я. — Мы с вами, товарищ лейтенант, вместе не пили. Да и не буду я унитазы чистить. Вы не мой прямой начальник.

Лицо у замполита приобрело пунцовый оттенок. Глаза налились кровью. Он был прекрасен в гневе. 5 лет он учился. И вот наконец-то предстала возможность проявить свои таланты и покомандовать всласть.

— Мне-то что делать? — прервал паузу несчастный Пилипенко.

— Идите отдыхать, — скомандовал ему Фадин.

Пилипенко выдохнул «есть», развернулся и вышел из каптёрки.

— Товарищ лейтенант, — миролюбиво начал я, — ну что вы из-за пустяка так волнуетесь?

— Вы используете личный состав в личных целях, — отчеканил замполит.

— Хорошо, — так же миролюбиво продолжил я, — две недели назад у ротного сгорела проводка в квартире. Я с бойцом из второго взвода там целый день проторчал. Всё починили. И никто про личные цели ничего не говорил. Наоборот. Все были довольны. У ротного новая проводка. Мы от службы отдохнули. А какие пирожки жена ротного печёт! Пальчики оближешь.

И я блаженно улыбнулся, вспомнив вкус горячего повидла.

— Дорасти вначале до ротного, сопляк, — прошипел замполит, — тогда и поговорим.

— Зачем мне куда-то расти? — удивился я. — Я через несколько месяцев домой поеду.

— Поедешь, но без альбома, — сказал замполит.

— Послушай, Фадин, — я тоже перешёл на ты, — у нас разница два года. Чего ты тут из себя начальника корчишь? То, что у тебя на погонах две звёздочки, а у меня две полоски? Ну и что? Зачем из мухи слона раздувать?

— На вы ко мне обращаться надо, и не по фамилии, а по званию, — сказал замполит.

И тут моё терпение кончилось. Я подошёл вплотную к Фадину. Он отступил на шаг назад.

— Товарищ лейтенант, — отчеканил я, — идите на…

И я послал нашего замполита по матушке. Тот мгновенно побледнел. Открыл рот, чтобы что-то сказать. Но не успел.

— Ещё слово, и я вам морду набью, товарищ лейтенант, всего-навсего, — пообещал я вполголоса.

Фадин подавился несказанными словами, развернулся и выскочил из каптёрки. Позже выяснилось, что он побежал жаловаться.

Едва я успел спрятать свой дембельский альбом, как меня вызвали. К ротному, к майору Васильеву.

Я прибыл. Доложил о том, что прибыл. В комнате, кроме ротного, были Фадин, старшина и мой командир взвода.

Майор Васильев был краток.

— Ты, Фёдоров, совсем охренел, — сказал он, — хамишь, про какую-то сгоревшую проводку рассказываешь. Угрожаешь замполиту физической расправой.

— Виноват, товарищ майор, — громко и по слогам отрапортовал я.

— Виноват, — кивнул Васильев, — ещё как виноват. Сержантский состав у нас совсем уже от рук отбился. Один на зарядке с магнитофоном бегает. Второй вот матом офицеров обкладывает. Двое суток ареста.

— Есть двое суток ареста, — так же громко проорал я.

Стоящий в углу комнаты старшина крякнул.

— А за что ему арест выписывать? — спросил он. — За мат или за угрозу замполиту?

— Да вы с ума сошли, — ротный аж поперхнулся, — нас за такую формулировку самих на двое суток упекут. Запиши: за нарушение формы одежды. Вон, верхний крючок у него на хэбэшке расстёгнут. Не по уставу.

Вот так я нежданно-негаданно получил первый и последний раз в жизни двое суток ареста.

— Там постельного белья нет, — предупредил меня старшина, когда мы остались одни, — шинель с собой возьми.

— Спасибо, — поблагодарил я и отправился собираться.

Кроме шинели я взял с собой вещмешок. Куда положил два блока сигарет, туалетные принадлежности. И стопку книг. Чтобы использовать их вместо подушки.

В последний момент мой приятель притащил журнал «Юность».

— Тут про дембелей повесть, — сказал он мне, — про нас. «Сто дней до приказа» называется.

Я поблагодарил его. Накинул вещмешок на спину, сложенную шинель взял под мышку и пошёл к выходу, где меня уже ждал старшина.

— Товарищ младший сержант, ваше приказание выполнено, — перехватил меня на выходе Пилипенко, — унитазы чистые.

— Молодец, — похвалил я его, — завтра начинай учиться сливаться с местностью. Альбом в отсеке с сапогами спрятан.

Стоявший рядом старшина хмыкнул.

— Пошли, арестант, — сказал он, — будешь сливаться с гауптвахтой. Целых два дня.

И мы пошли. К караульному помещению. Где наш старшина передал меня с рук на руки невыспавшемуся старшему лейтенанту.

— А чего с шинелью? — спросил старлей. — Не положено.

— Согласно Уставу караульной службы в тёмное время суток можно, — ответил я.

Память в те годы у меня была великолепная. Я наизусть знал все четыре Устава.

Старлей хмыкнул, сходил не торопясь за Уставом. Нашёл нужную статью.

— Действительно, можно, — согласился он, — заходи тогда. В одиночную камеру. Курево в камеру хранения.

Камера представляла из себя помещение размерами два на три метра. Стены были отделаны цементом в стиле «шуба». И покрашены серой краской. Окошко было под самым потолком. Закрытое решёткой. Светильник располагался там же. На высоте трёх метров. К одной из стен были пристёгнуты нары. В двери было небольшое окошко, открывающееся снаружи.

Я бросил в угол шинель и книги. Потянулся. Ближайшие двое суток никакой казармы. Никаких рядовых, построений и проверок, нарядов и занятий. Я был один.

— Аллё, боец, — раздалось из соседней камеры, — кого к нам подселили?

— Из первой роты сержанта, — ответил часовой.

— А у меня кто соседи? — поинтересовался я, вплотную прильнув к двери.

— С автороты мы, — раздался голос, — за пьянку по трое суток схлопотали. Курить есть?

— У первой роты всё есть, — проворчал я и позвал часового: — Боец, в камере хранения мои сигареты. Достань пачку. По сигарете соседям, мне одну и себя не забудь.

— Не имею права, — ответил часовой.

— Молодец, — похвалил я его, — тогда позови разводящего или помощника начальника караула. Имею право позвать.

Часовой промолчал, но мою просьбу исполнил. Разводящий появился тут же. Караульное помещение примыкало к гауптвахте, и дойти до нас было делом одной минуты.

В течение нашего короткого разговора с разводящим мы нашли общих знакомых, поговорили о погоде и о грядущем дембеле. Разводящему предстояло служить ещё год.

— Земляк, — попросил я его, — проинструктируй своих часовых, чтобы сигаретками меня снабжали. Я там себе два блока притащил. В камере хранения лежат.

Камерой хранения назывался огромный железный шкаф, стоящий в коридоре гауптвахты. Ключ от него был у начальника караула. В шкаф складывались личные вещи арестованных, которыми они не могли пользоваться в камерах. В данный момент на верхней полке лежали мои сигареты.

— Так он же закрыт, — сказал разводящий.

— Отодвигаешь его от стены и снимаешь заднюю стенку, — подсказал я, — это ещё с прошлого года работает. Делюсь.

Разводящий проинструктировал часового и выдал мне и моим товарищам по несчастью по сигарете. Свою я скурил, пуская дым в замочную скважину. Потом через дырку в двери отдал окурок часовому.

Жизнь постепенно налаживалась.

На ужин нам принесли из столовой остатки варёной картошки и салат, который в быту мы называли мастика. От него была изжога и тяжесть в желудке. Во время ужина я и познакомился с соседями-алкоголиками.

Один рядовой и два ефрейтора накануне раздобыли где-то две бутылки водки и выпили её. Уютно расположившись в кабине ЗИЛ-130, водителем которого являлся один из ефрейторов. Там-то их и поймал командир взвода. Поймал и влепил трое суток.

— А тебя-то за что? — спросили они меня, поведав свою историю.

— А у меня статья политическая, — многозначительно сказал я, — с замполитом не сошёлся во мнении на организацию досуга личного состава.

Авторотовцы с уважением посмотрели на меня. Я же попросил послать весточку в мою роту с просьбой притащить чего-нибудь поесть. Если в столовой мастика была ещё съедобной, то, остывшая и заветренная, здесь она в качестве еды никак не годилась.

Вечером мне откинули нары. Я постелил шинель, положил под голову стопку книг и уснул. Было жестковато, но зато тихо.

Утром нары пристегнули обратно. Я умылся, привёл себя в порядок.

На завтрак мои товарищи по роте прислали банку тушёнки и банку сгущёнки. Которыми я великодушно поделился с тремя соседями из автороты. Досталось угощение и часовому. Мой авторитет поднялся до небес.

От получасовой прогулки во дворе я отказался.

— Сидеть так сидеть, — сказал я и забился в уголок читать повесть Полякова. До обеда я с ней справился. Повесть мне очень понравилась. И я передал журнал через часового авторотовцам. Для культурного просвещения.

Делать было нечего. Абсолютно. И я наслаждался этим. Сидел в уголке и листал принесённые с собой книги. Или смотрел в потолок и мечтал о гражданской жизни. Целый день. До самого вечера.

На ужин я со своими соседями по гауптвахте съел очередную банку тушёнки, присланную мне из роты. Покурил в замочную скважину. Поговорил с часовым о тяготах караульной службы. И лёг спать. На предварительно откинутые нары.

Ночь опустилась на войсковую часть номер 20115. Не спали лишь дневальные и караул. И не спал командир части. Полковник Абузяров, маленький и шустрый татарин. Которого до дрожи в коленках боялись все. Начиная от рядового и кончая начальником штаба. Наш командир был суров и беспощаден. Требовал от всех соблюдения Уставов и идеального порядка. Взыскания раздавал направо и налево, не считаясь со званиями и должностями.

В общем, именно в эту ночь Абузяров решил проинспектировать, как несут караульную службу во вверенном ему подразделении. Такие проверки он проводил не часто. Раз или два в год.

В караульное помещение он явился в 4 часа утра. Взгрел помощника начальника караула за внешний вид. Проверил действия часовых при учебном пожаре. Влепил выговор начальнику караула за результаты этой проверки. Потом перешёл в помещение гауптвахты.

Я в это время спал сном младенца. И не слышал ни беготни с дырявыми вёдрами, ни шмона в соседней камере, который устроил неугомонный полковник.

Мне снилась жена нашего ротного. Как она кормит меня пирожками с повидлом. Одета она была в короткий халатик. И я почему-то знал, что под этим халатиком у неё ничего нет. Я сидел за столом, смотрел на сидящую напротив жену ротного и жрал пирожки. И мне было хорошо. Потому что пирожки заканчивались, а жена ротного смотрела на меня с усмешкой и расстёгивала верхнюю пуговицу на своём халатике.

И тут вдруг меня кто-то ударил по ногам.

— А тут что за лежебока у вас валяется? — услышал я сквозь сон властный голос.

И опять удар по ногам.

Я вскочил с нар, с тоской отрываясь от пирожков, и увидел перед собой командира части. В руках он держал мой журнал, конфискованный только что у соседей-авторотовцев. В дверях, весь белый, стоял дежурный по караулу.

Вкус повидла моментально исчез из моих воспоминаний.

— Арестованный в дисциплинарном порядке младший сержант Фёдоров, — вытянувшись по струнке, отрапортовал я.

Брови командира части удивлённо поползли вверх.

— Первый раз в этом помещении мне кто-то по уставу отвечает, — проворчал он и добавил: — Тоже художественные книжки читаете? Развели тут беллетристику.

Абузяров шагнул к нарам. Наклонился к стопке книг, которая мне служила подушкой.

Самой верхней книгой оказался учебник сержанта. Полковник повертел его в руках, хотел что-то сказать, но не стал. Отложил в сторону.

Следующей книгой лежал том из собрания сочинений В. И. Ленина.

— А Ленин вам тут зачем? — удивился полковник.

— Занимаюсь, — отчеканил я.

В тесной камере мой голос звучал звонко и громко.

— В каком смысле занимаетесь? — Абузяров пристально уставился на меня.

— Меня завтра выпускают, — глядя чуть поверх головы страшного начальника, продолжил я, — а в пятницу политзанятия. Я готовлю доклад по работе Владимира Ильича. Апрельские тезисы.

— Да? — удивился полковник. — И что там интересного в этих апрельских тезисах?

— Они написаны после Февральской революции, и в них даны установки к подготовке свержения Временного правительства, — бодро начал я.

— Достаточно, — прервал меня полковник, — а за что вас арестовали?

— За нарушение формы одежды, — отрапортовал я, — верхний крючок был расстёгнут.

— Сколько дали? — поинтересовался полковник.

— Двое суток ареста, — ответил я.

— За крючок? — уточнил Абузяров.

— Так точно, — подтвердил я.

— Отдыхайте, товарищ младший сержант, — полковник по-отечески положил мне руку на плечо, постоял и вышел.

Двери захлопнулись.

— Из какой он роты? — услышал я голос грозного полковника.

— Из первой, — ответили ему.

Шаги в коридоре затихли. Хлопнула входная дверь. Проверка покатилась дальше.

Мы с авторотовцами покурили в замочные скважины, и я улегся спать. Им за мой журнал с антиармейской повестью командир части влепил ещё дополнительные сутки ареста.

Утром Абузяров вызвал нашего командира роты. Майор Васильев на негнущихся ногах прибыл в штаб. Где получил по полной.

— Что у вас происходит?! — орал Абузяров на посеревшего от страха ротного. — У вас сержанты в камере работы Ленина изучают. Вы вообще, что ли, с катушек съехали? Ещё раз подобное увижу — сами в камере будете апрельские тезисы учить. По пунктам.

Ротный потел, ел глазами начальство и в душе проклинал меня, молодого замполита и всю свою службу.

А меня выпустили после обеда. Распахнулась дверь. Я сложил шинель. Забросил в вещмешок книжки и потопал на выход. Остатки сигарет я великодушно оставил троим неудачникам из автороты.

Вышел. Светило солнце. Небо было безумно голубым и бездонным.

Я никогда больше не видел такое красивое небо.

Двое суток в тесном и мрачном помещении дали о себе знать.

Краски были яркие. Воздух свеж. Пахло масляной краской и цветами.

Со стороны плаца были слышны звуки марширующего взвода.

До приказа оставалось ровно сто дней.

Национальный вопрос

Срочную службу я проходил в Воронежской области. Ещё при Советском Союзе. 1985-1987 годы. Осенний призыв.

В первой учебной роте, располагавшейся на четвёртом этаже панельного здания, служили представители всех наших многонациональных республик. Грузины, армяне, украинцы, татары, узбеки, казахи… Не было почему-то евреев.

Последние полгода я служил заместителем командира взвода. Воспитан я был, как было положено в то время, интернационалистом и не делал различия между людьми разной национальности. Для меня все были советскими людьми.

В тот сентябрьский денёк у нашего взвода проходили занятия по устройству изделия 6944. Собственно, в учебной части, где я в то время служил, и готовили механиков-водителей на различные машины. Начиная от мазов и заканчивая устройствами с четырёхзначными номерами.

Наша машинка была в длину 11 метров, и в боевых частях на ней стояли ракеты средней дальности. С ядерной боеголовкой.

И вот чтобы не опрокинуть эту ядерную боеголовку в кювет, а довезти её до точки пуска, наш взвод и изучал машину.

Командиры отделений были в карауле. Из сержантов остался только я.

А тут ещё и командир взвода, пряча глаза, заявил, что ему куда-то срочно надо.

— Фёдоров, — сказал он, — мне нужно отойти на пару часиков. Или больше. В общем, остаёшься за старшего.

— А если кто с проверкой придёт? — задал я резонный вопрос.

— Скажешь, что меня в штаб вызвали, — ответил взводный, — а сам гонца в библиотеку пошлёшь. Я там буду.

— Есть послать гонца, — вытянулся я. — Разрешите приступить к практическим занятиям по изучению устройства шасси?

— Приступайте, — кивнул взводный и убыл.

В библиотеку.

А я построил взвод. Отдал приказ изучать шасси. А сам с нашим художником Молиным залез в кабину. Молин разрисовывал мой дембельский альбом.

— Нарисуй, как я сплю в кабине, — попросил я нашего самоучку, — а я тебе попозирую. Минут сорок.

— Хорошо, — сказал Молин и вытащил заранее приготовленные карандаши и альбом, обтянутый шинельным сукном, — я сейчас набросаю сам рисунок, а раскрашу уже в казарме.

Я развалился в водительском кресле. Закрыл глаза и уснул. Мгновенно. Как это возможно только в армии.

Снилось мне лето. Июльский поздний вечер. Года два до армейской службы. Я тогда летом подрабатывал в местной столовой. Поваром.

Снилось мне, что я стою у распахнутого окна столовой. А по улице идёт Женька Ермакова. В лёгком ситцевом платьице и на каблуках.

— Цок, цок, — стучали её каблучки по асфальту.

— Вадик, иди картошку чистить, — позвала меня откуда-то из недр столовой заведующая, Тамара Васильевна.

— Я не могу, — ответил я, прислушиваясь к удаляющемуся цокоту каблучков, — мне в библиотеку надо.

— Какая библиотека ночью? — удивилась Тамара Васильевна и, подойдя сзади, схватила меня за плечо. — Завтра в шесть утра завтраки. Пойдём картошку чистить.

— Не пойду, — как попугай повторил я, — не хочу я картошку чистить…

— Товарищ младший сержант Вадик, проснитесь, — прошипела мне на ухо Тамара Васильевна и принялась трясти меня, как грушу.

Я открыл глаза.

Знакомая кабина изделия 6944. Надо мной склонился Молин.

— Товарищ младший сержант, — почему-то шёпотом сказал он мне, — это не моё дело. Но, по-моему, там драка.

Сон мгновенно прошёл. Я вскочил. Открыл люк и почти бесшумно скатился по лесенке на бетонный пол ангара.

Внизу никого не было. Весь личный состав я обнаружил по правую сторону машины. Мои подопечные стояли полукругом. В полукруге, пригнувшись и сжав кулаки, раскачивался эстонец Терас. Напротив него в той же напряжённой позе приготовился к схватке низкорослый узбек Бабаев. Рядом с ним, то ли в качестве секундантов, то ли как поддержка против высокого эстонца, стояли два украинца. Пилипенко и Бойко.

— Воздух! — заорал я, мгновенно оценив ситуацию.

Все попадали как подкошенные, закрыв головы руками. Откуда-то сверху, видимо, с крыши машины, свалился татарин Мамонов, больно ударив меня сапогом по плечу.

— В шеренгу по одному строиться, — подал я новую команду, потирая ушибленное плечо.

Взвод вскочил и построился. В шеренгу. Вдоль стены ангара.

Я застегнул крючок на хэбэшке. Подтянул ремень.

— Пилипенко, Бабаев, Бойко и Терас, выйти из строя.

Четверо сделали шаг. Развернулись. В ангаре повисла томительная тишина.

— Неуставные отношения, значит, — я принялся расхаживать вдоль строя, старательно обходя четыре застывшие фигуры, — ну, рассказывайте. Кто зачинщик. На какой почве конфликт. Кто виноват и что делать?

Тишина. Лишь слышно, как где-то бьётся о стекло муха.

— Ваше чистосердечное признание смягчит моё наказание, — добавил я.

Опять тишина.

— Не хотите по-хорошему, будет по-плохому, — пообещал я, — завтра зарядка начнётся пораньше. Три километра по пересечённой местности. А потом будем отрабатывать команду «газы».

Взвод горестно вздохнул.

— Всё равно же я всё узнаю, — продолжал я расхаживать вдоль строя, — рано или поздно узнаю. Только лишние мучения сами себе устроите. Фантазия у меня богатая. И утренний кросс — это будут только цветочки.

— А почему все должны страдать? — подал голос стоящий на правом фланге Алиев. — Мы же ничего не делали.

— Вы наблюдали и не предотвратили конфликт, — парировал я, — следовательно, тоже виноваты.

— Это всё хохлы замутили, — не сдавался Алиев, — я их зарежу нафиг.

Пилипенко и Бойко побледнели. Одновременно.

Я подошёл к Алиеву.

— Резать можно будет только по моему личному указанию, — сказал я ему, — только когда я отдам письменный приказ. Понятно?

— Понятно, — улыбнулся мне Алиев.

— Это всё прибалт начал, — подал голос Бойко, — это всё он.

Через 10 минут я знал о конфликте всё. Точнее, почти всё.

Кто первый начал, так и осталось невыясненным. Украинцы обозвали Тераса фашистом. А он их бандеровцами. Слово за слово, перешли к прямым оскорблениям. Родственников по материнской линии и вообще всего народа.

Каким-то образом Бойко и Пилипенко настропалили проходившего мимо узбека против эстонца. Вдвоём со здоровенным Терасом они побоялись драться.

Я появился вовремя. За секунду до рукоприкладства.

— Ну и что мне с вами делать? — спросил я, выслушав все стороны. — Вы мне такой сон прервали. Такой сон…

Четвёрка провинившихся молчала.

Остальной взвод усиленно изучал шасси изделия 6944.

А я в голове прокручивал различные методы наказания. Наряд вне очереди, чистка туалетов, марш-бросок…

И тут я вспомнил, что Женька вышла замуж. Ещё год назад.

И чего тогда, спрашивается, она мне снится?

Я вздохнул.

— Вот что, бойцы, — сказал я, — приготовите мне рефераты. В течение двух недель. Не менее десяти листов формата А4. Каждый. И на политзанятиях прочтёте лекции личному составу.

— Какие рефераты? — обалдело спросил Пилипенко.

— А что такое реферат? — задал другой вопрос Бабаев.

— Реферат — это доклад такой, — пояснил я, — напечатанный или написанный на бумаге. С диаграммами, рисунками и статистическими данными. Вот ты, Бабаев, подготовишь мне доклад об Эстонии. Пилипенко о Латвии. А Бойко о Литве.

— А я об Украине, — догадался Терас.

— И об Узбекистане, — кивнул я, — с тебя два доклада.

— А почему с меня два, а с них по одному? — опять спросил Терас.

— Потому что крокодил, — отмахнулся я от него. — Срок вам две недели. Не сделаете — из нарядов до конца учебки не будете вылезать. Всё понятно?

— А где информацию брать? И кто нам диаграммы нарисует? — поинтересовался Бойко.

— Диаграммы сами нарисуете, — ответил я, — а информацию в библиотеке возьмёте. Рядом со штабом здание.

— Там библиотекарша новенькая, — причмокнул губами Бабаев, — красивая. Блондинка.

— Теперь понятно, на кого нас наш лейтенант променял, — вздохнул я. — В общем, через две недели жду от вас рефераты. Иначе пойдёте в вечный наряд. Где старшим я назначу Алиева.

Через две недели рефераты были готовы. И на ближайших политзанятиях моя четвёрка драчунов рассказала про страны Прибалтики, про Украину и про Узбекистан.

За что замполит роты получил благодарность. От командира части. За отличную работу с личным составом и за укрепление дружбы между народами.

Конечно же, Пилипенко и Бойко не подружились с эстонцем. Но и конфликтов на национальной почве у меня во взводе больше не было.

Караул

К середине срока службы в армии ты начинаешь испытывать пофигизм к жизни. До дембеля ещё год, и он где-то там, за горизонтом. А с другой стороны, ты уже прослужил год и уже пообтёрся. Познал все тяготы военной жизни.

Одной из тягот этой самой армейской жизни была караульная служба.

Караул — это охрана объектов. Приходил взвод в покрашенное зелёной краской караульное помещение. И жил там сутки. Взвод — это 30 человек. Три отделения по 10 человек. Я был в то время командиром отделения. И у моего отделения была задача — охранять автопарк.

А автопарк у нас был огромный. Автомобильная учебная часть как-никак. Соответственно, для охраны этой территории было выделено аж три часовых. Каждый имел свой маршрут. Задача простая — ходить по маршруту с автоматом и охранять автотранспорт. Через два часа часовой менялся. Менял их я. Должность моя называлась разводящий. То есть я разводил часовых на их посты и забирал после двухчасового бдения. Три смены по три человека.

За время службы я ходил в караул раз 30 или 40. Но из всех, в принципе, монотонных и малоинтересных караулов запомнил только один. На всю жизнь запомнил.

Дело было осенью. Поздней. Когда тёплые деньки уже ушли, а снег ещё не выпал. С неба временами моросил мелкий и противный дождь. Иногда выглядывало солнце. Пригревало на пару часов и потом опять стыдливо пряталось за свинцовые тучи.

Наш взвод получил оружие. Сходил на построение. И после него бодро потопал в караульное помещение.

Затем рутинное сдал-принял у предыдущего караула. И первый развод часовых по месту несения ими службы.

Три рядовых. Кобелев. Мамедов. Сергунин.

Первый пост был около въезда в автопарк. Деревянная будка с прямой телефонной линией в караульное помещение. Второй пост располагался на самом парке и представлял собой маршрут между ангарами с военной техникой. Третий пост был в самом конце автопарка, на границе с городом.

Итак. Отвёл я первую тройку бойцов по постам. Вернулся обратно. А через два часа повёл их менять.

Кобелев все два часа отстоял около ворот, под навесом, глядя, как вечереет и ремонтники с механиками идут домой. В части служило большое количество вольнонаёмных гражданских.

— Пост сдал, — сказал Кобелев и зевнул.

— Пост принял, — сказал заменивший его боец.

Пошли за Мамедовым. Тот стоял между двумя ангарами и задумчиво смотрел куда-то вверх.

— Мамедов, — окликнул я его, — хватит ворон считать. Ты же на боевом дежурстве, в конце концов.

— Извините, товарищ младший сержант, — откликнулся Мамедов, — замечтался. За время моего дежурства никаких происшествий не было.

— Мечтать будешь в караулке, — проворчал я, — а тут делом занимайся. У тебя в руках оружие, между прочим.

— Пост сдал, — гаркнул Мамедов.

Пошли к третьему посту, где нас ждал Сергунин.

— За время моего дежурства никаких происшествий не было, — как положено, отрапортовал часовой, — кроме…

Сергунин замялся.

— Да говори уже, чего там, — подбодрил я его.

— В общем, один из мужиков, которые тут работают, не стал через проходную идти, а через забор перелез, — начал рассказывать Сергунин.

— А ты что? — спросил я.

— Я ему по уставу: «Стой, назад», — продолжил Сергунин.

— А он? — спросил я.

— А он меня послал, — вздохнул Сергунин, — на три буквы послал и пообещал ноги выдернуть. Перелез через забор и спрыгнул на ту сторону. У них тут вот даже бочка около забора стоит, чтобы удобно было лазить.

— Я бы стрельнул, — влез в наш разговор Мамедов.

Я покосился на ретивого бойца, но ничего ему не сказал. Обратился к Сергунину.

— Ты если действуешь по уставу, то действуй до конца, — сказал я ему. — Следующие твои слова должны были быть: «Стой, стрелять буду».

— А если бы он не остановился? — спросил Сергунин.

— Если бы он не остановился, — тоном усталого воспитателя продолжил я, — то тебе надо снять автомат с предохранителя и передёрнуть затвор.

— И стрельнуть, — опять влез Мамедов.

— Ну, если звук затвора его не остановит, то тогда да, надо стрелять, — продолжил я, — но в воздух. Предупредительный выстрел. Поверь. После этого любой человек остановится.

На несколько секунд все замолчали, переваривая услышанное.

— Вопросы есть? — спросил я.

— Никак нет, — хором ответили трое часовых.

— За мной в колонну по одному шагом марш, — скомандовал я и бодро зашагал на выход из автопарка.

Смеркалось. После дневного гнусного дождика парило. Вместе с ночью пришёл туман. Густой, как кисель. Он накрыл нашу часть ватным одеялом. Даже звуки в нём казались приглушёнными. А видно было не далее одного-двух метров.

Я каждые два часа разводил часовых по постам. В промежуток между разводами пытался поспать.

В полночь отвёл Сергунина с товарищами в автопарк и сразу же пошёл в комнату отдыха. Снял сапоги. Улёгся на топчане. Только положил голову на подушку, как толчок в плечо. Подъём. Оказывается, полтора часа прошло. А мне показалось, одна секунда.

Вышли во двор. У специального стенда пристегнули магазины к автоматам. Три разводящих, каждый со своей тройкой часовых, ушли в туман.

До автопарка мы дотопали минут за пять по асфальтированной дорожке. Ориентируясь по фонарям, висящим где-то в вышине. Свет от них едва угадывался.

Сменили Кобелева. Он стоял в будке, и пахло от него сигаретами.

— За время моего дежурства никаких происшествий не произошло, — отрапортовал Кобелев.

— Курил? — спросил я.

— Никак нет, товарищ младший сержант, — ответил Кобелев, — это вам кажется. Это ветром принесло.

— Ну-ну, — проворчал я, — сдавай пост.

На место Кобелева шагнул долговязый Волков. А мы пошли дальше, менять Мамедова.

Мамедова на месте не оказалось. Мы постояли несколько минут под столбом с прожектором. Подождали.

— По маршруту, наверное, ходит, — высказал предположение Юрка Балабан, который и должен был менять Мамедова.

Маршрут у часового второго поста проходил между ангарами по кругу. По часовой стрелке.

Мы ещё постояли. Мамедова не было. Стояла звенящая тишина. И вокруг был плотный молочный кисель. И где-то вверху прожектор.

— Пойдём ему навстречу, — скомандовал я, — в колонну по одному. Против часовой стрелки. И держитесь поближе друг к другу. А то в этом тумане я и вас растеряю.

Пошли. Гуськом, стараясь не потерять друг друга из вида.

Прошли весь маршрут второго часового. Против часовой стрелки. Натыкаясь на стены и тихо матеря Мамедова. Ориентирами оставались лишь светящиеся кое-где в вышине лампы.

Вернулись к прожектору.

— По идее, он нам должен был встретиться, — высказал предположение Балабан, — если только он правильно ходит по маршруту, а не спит где-то под забором.

— Или его диверсанты зарезали, — вдруг высказал предположение Кобелев, — погода самая подходящая для этого.

— Заткнитесь все, — велел я, — сейчас ещё один круг сделаем. И если не найдём этого горе-часового, то объявлю тревогу.

— А в какую сторону пойдём? — поинтересовался Балабан.

— Против часовой мы уже ходили, — чуть помедлив, сказал я, — пойдём по часовой. Мож, он чего перепутал и ходит не в ту сторону в тумане.

— Как ёжик, — сказал Балабан.

— Какой ёжик? — не понял я.

— Ёжик в тумане, — пояснил Балабан, — мультик такой есть.

— Боже мой, — пробормотал я, — с кем мне приходится служить? Одного по матушке посылают. Второй про мультики вспоминает во время службы. Третий курит на посту.

— Я не курил, — возразил Кобелев, — это надуло. А Мамедова, наверное, диверсанты зарезали.

— Да какие тут диверсанты? — разозлился я, — спит ваш Мамедов где-то. Я ему после караула устрою весёлую жизнь. Главное, чтобы живой и невредимый нашёлся.

И я шагнул в туман. Вслед за мной паровозиком, след в след, пошли три бойца.

Над автопарком стояла тишина. Все звуки поглощал проклятый туман. Лишь слышалось собственное дыхание и шорох идущих за мной часовых.

Прошли половину маршрута. Я остановился под ближайшим столбом с фонарём наверху.

Прислушался, вглядываясь в клубящийся передо мной туман.

Вдруг из тумана медленно вынырнул штык-нож. Вслед за ним дуло автомата. Время замедлило свой бег. Я видел, как из тумана выползает тускло блестевший клинок с капельками росы на лезвии. Штык-нож был пристёгнут к автомату. Ствол автомата так же медленно стал появляться из тумана. Появился затвор, рука, держащаяся за магазин.

Штык-нож упёрся мне в пуговицу на шинели и остановился. Я вдохнул и замер. Выдохнуть не получалось. Всё тело сковало. Я смотрел на торчащую из тумана часть автомата и даже думать ни о чём не мог.

— Стой, кто идёт? — раздался приглушённый голос Мамедова.

— Второй разводящий младший сержант Фёдоров, — выдохнул я.

Время опять вернулось к обычному ритму.

— Товарищ младший сержант, вы как-то долго, — прошелестел Мамедов, — я соскучиться успел.

— Возьми автомат на плечо, — попросил я часового.

Штык-нож отлепился от моей пуговицы и поплыл вверх. Я сделал шаг вперёд. Мамедов стоял, моргая глазами и всматриваясь за мою спину.

— У тебя автомат на предохранителе? — спросил я его.

— Конечно, — ответил тот.

— Спал? — строго спросил я.

— Никак нет, — обиделся Мамедов, — я машины охранял. Спать буду дома.

— Балабан, принимай пост, — скомандовал я.

— Пост принял, — отозвался Балабан.

— Пост сдал, — запоздало откликнулся Мамедов.

Затем мы сменили Сергунина и вернулись в караульное помещение.

— Что так долго? — недовольно спросил командир взвода. — Почти час менялись. Уже скоро новую смену разводить.

— Туман, — коротко ответил я, — а в этом тумане полчища ёжиков бродят.

— Каких ёжиков? — не понял командир.

— Мультик такой есть, — пояснил я, — про ёжика в тумане. Смотрели?

— Смотрел, — ответил лейтенант, — ты давай, чаю попей. Да покрепче. Чтобы ёжики не мерещились.

Я попил душистого чаю со слоном на пачке. Развёл следующую смену. Потом ещё смену.

Прикорнуть удалось только утром. Выкроил себе часок. Растянулся на топчане. Провалился в сон.

Снилось мне, что я сижу у костра. На бревне. Рядом со мной сидит Мамедов. И мы пьём чай. С вишнёвым вареньем.

— Караул, в ружьё, — крик разогнал мой сон, — боевая тревога.

Я вскочил. Намотал портянки. Выскочил из комнаты отдыха, на ходу надевая сапоги.

— Что случилось?

— В автопарке выстрел, — ответил сонный лейтенант. — Кто там у тебя? Только что Мамедов звонил. Сказал, что на третьем посту одиночный выстрел.

— Сергунин там, — ответил я, — судя по всему, вчерашний мужик обратно через забор полез.

— Какой мужик? — ошалело уставился на меня лейтенант. — Вы тут совсем с ума посходили. То ёжики ночью какие-то, то теперь вот мужик.

— Давайте я схожу за Сергуниным, — предложил я.

— Я уже послал помощника на пост, — ответил лейтенант, — ждём.

Ждали мы недолго. Минут через 15 появился помощник начальника караула вместе с двумя бойцами, свободными от смены, с Сергуниным и мужчиной в спецовке. Сергунин был бледный.

Процессия зашла во двор караулки. Часовые отстегнули магазины. Проверили затворы автоматов.

Мужик в спецовке сразу же сел в сторонке и закурил. Я подошёл к нему.

— Тут курить нельзя, — сказал я.

— Да пошёл ты, — огрызнулась спецовка.

— Ща прикладом по морде заеду, а потом пойду, — пообещал я.

Спецовка затравленно посмотрела на меня. Но сигарету затушила.

— Вчерашний? — спросил я Сергунина.

— Да, — ответил он, — я по уставу. Передёрнул и вверх выстрелил. Он сразу присел. Так и сидел, пока наши не прибежали.

— Мож, он в штаны наложил? — высказал я предположение.

— Да пошли вы, — привычно отозвалась спецовка.

— В помещение, — скомандовал лейтенант. — Расскажите, что произошло, кто виноват и что делать.

Зашли в помещение караулки. К спецовке поставили часового.

А Сергунин рассказал, что произошло во время его дежурства.

Туман к утру окончательно рассеялся. И часовой вовремя заметил, что через забор на территорию автопарка лезет вчерашний нарушитель. Нарушитель жил сразу же за забором, и ему было лень переться к месту работы через КПП и проходную.

Сергунин дождался, когда спецовка перелезла через забор. Вышел навстречу нарушителю.

— Стой, назад, — скомандовал.

— Да пошёл ты, — ответила спецовка, — я же тебе вечером обещал, что ноги выдерну? Вот ща отмечусь у бригадира и приду выдёргивать. Жди.

— Стой, стрелять буду, — заученно сказал Сергунин и снял автомат с плеча.

— Да пошёл ты, — сказала спецовка, но шаг замедлила.

Сергунин передёрнул затвор, прицелился в чистое небо и нажал на курок.

Бахнуло. Мужик в спецовке сразу же поднял руки вверх и сел на землю.

Мамедов, услышав выстрел, позвонил в караулку.

— Понятно, — устало сказал лейтенант, — мне уже звонили со штаба. Фёдоров, веди задержанного к дежурному. Пусть с ним там разбираются. А мы ща будем патрон списывать. Старшина уже мчится к нам. Обещал всех поубивать. Тут писанины на три дня и три ночи.

Я отвёл задержанного в спецовке дежурному по части. Тот больше не матерился. А лишь изредка икал. Наверное, от страха.

Вернулся в караулку.

Сергунина от службы отстранили. Его забрал старшина. Заполнять объяснительные и списывать патрон.

А мы до конца дня охраняли вверенные нам объекты. Поспать мне больше не удалось.

В результате разбирательств начальник автопарка получил выговор за плохую работу с личным составом. Мужик в спецовке лишился премии и также получил выговор. Поверх забора, отделяющего автопарк от города, протянули колючую проволоку.

А Сергунину объявили благодарность и дали отпуск. 10 дней.

Благодарность получили наш лейтенант и его заместитель. За отличную подготовку личного состава.

— Надо мне было тоже стрельнуть, — сказал Мамедов, услышав новости про отпуск Сергунина.

— В кого это ты стрельнуть собирался? — спросил я.

— В нарушителя, — ответил Мамедов, — мало ли какие нарушители в тумане ходят.

Я ничего не ответил.

Но когда наш взвод в дальнейшем ходил в караул, я посылал Мамедова в наряд по кухне. Или просто дневальным по роте.

Мне так спокойнее было.

Грозный

На войне лучшее средство от стресса — это водка. Обычная, 40-градусная, которую Менделеев изобрёл.

Но иногда водки бывает мало. Даже не иногда, а чаще всего.

В мирное время можно сбегать в ночной магазин или к соседу. А что делать, когда ты сидишь на блокпосте в Старопромысловском районе ночью?

А водки нет. Вообще. А выпить хочется. Потому что мало.

И в светлые головы молодых офицеров пришла гениальная идея — смотаться на другой конец города за водкой. Тем более и деньги есть, и адрес человека, который этой самой водкой торговал.

Улица Красного Октября, дом 7, квартира 14. Второй подъезд. Проблема была в одном. Это был город Грозный. И шёл 2002 год.

Четыре офицера кинули жребий. Взяли четыре спички: три длинных и одну обломанную. Командовать личным составом на посту остался Володька. Вадиму, Валентину и Сергею достались длинные спички. Что означало ехать за водкой.

Сходили за водителем-механиком бронетранспортёра младшим сержантом Макаровым. Он был на рабочем месте. То есть на БТРе. Прикручивал к фарам звуковые колонки марки Вега. Синей изолентой.

— Чё эт ты делаешь? — удивился Сергей.

— Музыку, товарищ старший лейтенант, — отрапортовал Макаров, — всё равно стоим же на месте. Вот я магнитофон и запитал от аккумуляторов. Завтра днём песни будем слушать.

— Слушать будем сегодня, Самоделкин, — включился в разговор Вадим, — сейчас в город выезжаем. Не свалятся колонки?

— Мне ещё минут 10 надо, подключить всё, — отозвался Макаров, — и можно ехать.

— Давай, родной, подключай, — сказал Вадим, — душа горит. Надо ехать.

Макаров повозился с колонками. Привязал их для прочности ещё и верёвками. Подсоединил к усилителю и к раздолбанному магнитофону той же марки Вега. И ровно через 10 минут, как и обещал, завёл двигатель.

Три молодых офицера погрузились в БТР. Валентин сел рядом с механиком-водителем. Остальные позади них, в десантном отделении. Тяжёлая машина рявкнула мотором. Выехала на дорогу. Громадные колонки частично перекрывали свет фар, поэтому ехать приходилось почти на ощупь.

— Врубай музон, — хлопнул водителя по плечу Валентин, стараясь перекричать шум двигателя.

— Товарищ старший лейтенант, — заорал в ответ Макаров, — я кассеты забыл на посту. Только одна в наличии. Что в магнитофоне была.

— Врубай, что есть, — махнул рукой Валентин.

И Макаров врубил. Из динамиков, криво примотанных к фарам, заглушая шум мотора и вообще все звуки, понеслась: «Бей чертей, спасай Россию».

— В тему, — заорал радостно Валентин, — обожаю «Коррозию металла». Наша музыка.

Железная махина не торопясь двигалась по улице, оглушая окрестности металлическим роком. Скорость была небольшой. Дома были темны и молчаливы. Лишь эхо отвечало четырём смельчакам, отправившимся за огненным напитком в грозный город.

Вадим достал карту. При свете фонарика, подпрыгивая на ухабах и кочках, попытались понять, как лучше ехать. Не поняли. И спросить было не у кого.

На перекрёстке Макаров увидел какой-то свет и резко повернул направо. Сразу за домом, во дворе, горел костёр. Около костра две застывшие фигуры.

БТР резко остановился.

— Дорогу спросить надо, — заорал Валентин, — глуши двигатель. И музыку выключи на время.

Двигатель заглох. На высокой ноте оборвалась песня. Двое у костра не шевелились.

Открылась боковая дверь. Из неё вывалились Сергей и Вадим. Сергей остался около машины. Вадим подошёл к двум фигурам у костра. При приближении фигуры оказались двумя молодыми парнями в чёрных куртках. Один чёрненький, второй рыжий. Лет по 16—18. Короткие бороды, больше похожие на небритость. На плечах висят автоматы. Они ошеломлённо смотрели на Вадима.

— Привет, пацаны, — сказал он им.

— Здравствуйте, — отозвался один из парней.

— Мы тут заблудились, — продолжил Вадим, — заплутали немного. Как бы нам на Красного Октября проскочить? Дом 7.

Пауза. Один из парней снял автомат с плеча, перевесил его на другое плечо. Вадим в свою очередь поправил свой автомат, болтающийся за спиной. Позади него у БТРа мелькнул огонёк. Это закурил Серёга.

— К Мусе? За водкой? — спросил басом второй парень, рыжий. Голос совсем не вязался с его молодым возрастом и детским лицом в веснушках.

— К нему, к родимому, — кивнул Вадим, — за водкой. А то нам не хватило.

Хмель постепенно рассеивался в голове. Улетал кусками в чёрную ночь. И становилось непонятно, что он, российский офицер, делает ночью рядом с двумя боевиками у какого-то костра.

— Вы не туда свернули, — сказал рыжий, — вам надо проехать два квартала и свернуть направо ещё раз. И ехать до парка. А там налево и прямо. До гостиницы. Она там, как свечка, торчит. У Мусы на доме номер есть.

— Спасибо, — поблагодарил парней Вадим, — я понял. Два квартала, направо и до парка. А там до гостиницы.

Он сделал два шага назад, потом повернулся и не спеша пошёл к броне.

— Эй, подождите, — раздалось сзади.

Вадим остановился. Пот потёк по шее. Руки тоже стали мокрыми. Он медленно обернулся.

Рыжий подошёл к Вадиму.

— Есть закурить? — спросил смущённо.

— Есть, — ответил Вадим.

Вытащил из кармана пачку сигарет. Негнущимися пальцами открыл её. Выудил три штуки. Отдал рыжему.

— Держи, — протянул сигареты, — кури на здоровье. И береги себя.

— Спасибо, — ответил рыжий, — и вы тоже, это, берегите себя.

И глянул прямо в глаза Вадиму. Быстро. И жёстко. Вадим усмехнулся.

Оба развернулись почти одновременно и пошли. Один к костру. Второй к БТРу. Сергей был уже внутри.

Вадим залез в отсек. Объяснил Макарову дорогу. Тот кивнул. Завёл мотор, включил музыку. Над притихшим было городом зазвучала «Russian Vodka».

— В тему, — заорал счастливо Валентин, — музыка в тему. Поехали.

И они поехали. А двое у костра остались. Спустя несколько минут из разрушенного дома напротив к ним присоединился третий. Рыжий раздал всем по сигарете. Закурили.

— Ты чего не стрелял? — спросил чёрненький у третьего. — Мог бы завалить этого, который дорогу спрашивал. И того, что курить вышел.

— Мог бы, — пряча сигарету в ладонях, ответил за третьего рыжий, — только в следующую минуту они бы завалили нас. И вообще они очень уверенно себя чувствовали. Как дома.

— Неспроста, — подал голос чёрненький.

— Их вообще слышно за три километра с этим концертом, — задумчиво сказал рыжий, — как будто специально предупреждают, что едут. Черти.

И выкинул окурок в костёр.

А «черти» в это время доехали до парка. Из которого по ним лупанули очередью из автомата. Но пули прошли над машиной, даже не задев броню. БТР, не останавливаясь, повернул налево и поехал в сторону гостиницы «Северная». Грохоча очередной песней на всю округу. Из-за туч выглянула луна. Ущербная, но дающая хоть какой-то свет в этом тёмном городе.

Приехали на улицу Красного Октября. Валентин принялся указывать дорогу. Так как раньше уже неоднократно наведывался к Мусе. Но днём. Подъехали вплотную к подъезду. Заглушили мотор. Выключили музыку. Тишина. Лишь где-то какие-то шорохи и звуки. Да ветер.

Валентин выбрался из кабины через верхний люк. Озираясь, нырнул в подъезд. Сергей вылез за ним следом и немедленно закурил, прислонясь к стене.

В пустующей гостинице напротив дома Мусы чеченский снайпер поймал курящего Сергея в перекрестье прицела. Подумал. Подтянул к себе рацию. Что-то прошептал туда. Рация помолчала, помолчала и вдруг выдала: не стрелять.

— Почему? — удивился снайпер. — Они у меня как на ладони. Один курит, а второй в дом вошёл. Выйдет, я и его сниму.

— Не стреляй, — повторили в рации, — это подстава. Специально пустили с музыкой приманку. За ними спецназ идёт.

У снайпера неприятно засосало под ложечкой. Захотелось пить. Он вытащил флягу с водой, сделал пару глотков. Достал бинокль и начал просматривать ближайшие дворы. Вроде тихо.

— Их точно прикрывают? — спросил у рации.

— А ты как думаешь? — ответили в рации. — Нормальный человек попрётся ночью через весь город, играя на гитаре?

— Нет, — ответил снайпер.

— Вот и не стреляй, — ответили в рации, — постреляешь потом.

— Хорошо, — ответил снайпер и отложил винтовку в сторону.

А в это время Валентин затарился у Мусы водкой. Вышел из подъезда. Залез в БТР. За ним вслед забрался Сергей.

Задраили люки. Открыли бутылку. Достали одноразовые стаканчики.

— Водиле налить надо, — сказал Вадим.

Налили водителю.

— Тебя как зовут, Самоделкин? — спросил Валентин.

— Олег, — откликнулся сержант.

Выпили. Закусили хлебом, который нашёлся у механика-водителя. Завелись. Поехали.

— Чё музыку не включаем? — спросил Сергей.

— Муса просил не шуметь. У соседа ребёнок маленький спит, — крикнул ему Валентин в ответ.

Отъехали пару кварталов. Врубили «Коррозию металла».

До блокпоста добрались без происшествий. И даже умудрились не заблудиться.

Приехали. Допили с остававшимся за старшего Володей привезённую водку. Под утро уснули.

Когда проснулись, то обнаружили прибывшее начальство с проверкой. Которое из радиоперехватов боевиков узнало, что по городу ночью колесил БТР, пугая мирных граждан неформальной музыкой.

Комполка ругался матом и пинал пустые бутылки, которые не успели выкинуть после пьянки. Обещал отдать под трибунал и хватался за сердце.

Потом устал. Выпил чаю и послал в штаб сообщение о проведённой ночью разведывательной операции.

Из штаба попросили фамилии участников рейда.

Послали фамилии, не забыв и младшего сержанта Макарова.

Из штаба сообщили, что все будут представлены к награде. За проявленный героизм и мужество.

Комполка выпил ещё чаю. Успокоился.

Велел снять с БТРа колонки.

Пообещал лично пристрелить каждого, кто ещё хоть раз ночью выберется в город.

— Водка ещё осталась? — спросил у офицеров.

— Никак нет, — отозвался Вадим, — но можем съездить. Есть адрес. Хорошая водочка.

— Я вам съезжу! — заорал успокоившийся было комполка. — Я вам так съезжу, что мать родная не узнает. Ездоки, блин.

И отбыл в штаб. Оформлять наградные на своих четырёх подчинённых.

Спустя несколько месяцев в торжественной обстановке, в Моздоке, им вручили серебряные медали «За отвагу».

А механику-водителю Макарову ещё и отпуск дали.