Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права

Вадим Солод, 2021

Книга «Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права» продолжает ставшую популярной среди читателей серию публикаций, посвящённых истории российского и советского права. Автор исследует литературные труды великого писателя, философа и общественного деятеля на основе российских законов и нормативных актов, в том числе решений Правительствующего Сената как кассационной инстанции по различным резонансным делам. Романы «Воскресение», «Анна Каренина», драма «Живой труп», написанные Л.Н. Толстым на основе материалов реальных судебных процессов, позволили автору высказать собственную точку зрения относительно нравственных аспектов как самого уголовного проступка или преступления, так и последующих душевных страданий преступника, его совершившего, а также провести сравнительный анализ правовых оснований привлечения к уголовной ответственности террористки Веры Засулич и героини романа «Воскресение» проститутки Екатерины Масловой. Особое внимание в книге уделено участию Л.Н. Толстого в качестве адвоката в уголовном деле по обвинению рядового 65-го Московского пехотного полка Василия Шабунина в физическом оскорблении своего ротного командира. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава 2. Воспоминания о суде над солдатом

У солдата есть работа, и её надо делать как следует.

Л.Н. Толстой

6 июня 1866 года в 65-м Московском пехотном полку произошло чрезвычайное происшествие. Писарь 2-й роты 1-го батальона рядовой Василий Шабунин при свидетелях — фельдфебеле Бобылёве, рядовом Степане Мясине, а также Пелагее и Анне Щептатовых, проживавших в собственном доме, где временно располагалась ротная канцелярия, — ударил по лицу командира роты капитана Болеслава Викторовича Ясевича. Принимая во внимание то, что за последние несколько месяцев это был уже второй подобный случай в полку (буквально месяц назад рядовые Иванов и Голомзин подняли руку на офицеров, причём один из них толкнул в грудь командира, стоявшего перед строем полка), командир «московцев» полковник П.А. Юноша немедленно доложил о случившемся командующему войсками Московского военного округа генералу от инфантерии Александру Ивановичу Гильденштуббе, а уже через несколько дней рапорт командующего округа за номером 5935 лёг на стол военному министру Д.А. Милютину.

Л.Н. Толстой

© РИА «Новости»

Последний русский генерал-фельдмаршал (хотя ещё не вечер…) Дмитрий Алексеевич Милютин занимал министерский пост ровно 20 лет, и именно ему император Александр II поручил проведение жизненно необходимой для армии и флота, особенно после неутешительных итогов Крымской войны, кардинальной военной реформы. Дмитрий Алексеевич, только что получивший в Санкт-Петербургском императорском университете учёную степень доктора русской истории, был не только одним из самых образованных военачальников в Европе, но и бесстрашным командиром. Добровольно оставаясь в течение пяти лет в действующей армии на Кавказе с 1839 по 1844 год, он лично участвовал в многочисленных стычках с горцами, в спецоперации по пленению имама Шамиля у аула Гуниб, а уже позднее — практически во всех крупных военных кампаниях с участием России, в одной из которых был тяжело ранен. Кстати, родной брат министра — член Государственного Совета и влиятельный сенатор Николай Милютин — был одним из разработчиков Крестьянской реформы 1861 года; ещё один из братьев Милютиных — Владимир — был юношеским другом Льва Толстого и впоследствии стал профессором государственного и полицейского права Петербургского университета, примкнувшим к «петрашевцам».

Расследование и судебное решение по такому, в общем-то, заурядному происшествию в провинциальном полку (а подобные, судя по архивным справкам, случались неоднократно) неожиданно окажется знаковым как по своему общественному резонансу, так и по числу влиятельных людей, в него вовлечённых.

Задолго до этих событий, в апреле 1856 года, находящийся на военной службе артиллерии поручик граф Л.Н. Толстой, отличившийся в боях на Кавказе в составе гренадерской артиллерийской бригады, а также в Крымскую кампанию при героической обороне Севастополя, написал записку «Проект о переформировании армии», в которой, рассуждая о причинах военных неудач, видит их прежде всего в «нравственном растлении духа нашего войска». Примерно через год он начинает новую большую работу по анализу общего состояния существовавшей в русской армии системы военно-уголовных наказаний: в дневниках молодого офицера исследователи находят сразу три наброска будущей статьи на эту тему. Несмотря на то что речь только идёт о предварительных тезисах, позиция их автора изложена вполне доступно:

— «во всех веках главным способом достижения дисциплины, механической покорности была привычка и непоколебимость уголовного закона (не страх, ибо страх смерти больше, чем палки);

— цель военного общества — дисциплина;

— сознание силы производится сознанием долга и независимости от другого лица;

— военное общество нельзя рассматривать как часть одного целого — государства, — и нельзя подводить его под общие законы; ибо права и обязанности членов этого общества совершенно различны и часто противоположны правам и обязанностям членов гражданского общества;

— убийство, по законам общей справедливости, есть преступление для гражданина, для воина во многих случаях оно есть обязанность;

— чем больше приближаются законы этого общества к общему и вечному идеалу, тем они совершеннее;

— цель военного общества есть убийство, насилие, одним словом — сила, и, следовательно, лежит вне его. Чем ближе законы его приближают к осуществлению власти, тем они совершеннее» и т. д.

Такая позиция Льва Николаевича разделяется не только многими офицерами, но и самими идеологами и организаторами военной реформы, которая всё-таки идёт, хоть и с большим трудом и очевидным опозданием, несмотря на сопротивление армейских бюрократов. Активность противников изменений особенно усиливается после инициативы военного министра о замене рекрутского набора всеобщей воинской повинностью. Однако, следуя своим убеждениям, министр сумел не просто реорганизовывать всю систему военного управления, но и радикально изменить весь общий уклад повседневного быта военнослужащих. Ему наконец-то удалось после введения всеобщей воинской повинности добиться существенного сокращения срока срочной службы с 25 до 15 лет, из них 6 были действительной службой, затем нижние чины зачислялись в запас на 9 лет, а после продолжали числиться в ополчении по достижении ими 40-летнего возраста.

Общий срок службы мог быть сокращён в зависимости от образования рекрута, также могла быть предоставлена отсрочка от призыва по семейным обстоятельствам.

В рамках реформы, по требованию военного ведомства, во всех гарнизонах в обязательном порядке организовывались солдатские школы, где рядовой состав обучается грамоте и, что принципиально важно для нашего исследования, в войсках теперь повсеместно запрещаются телесные наказания в качестве дисциплинарного взыскания со стороны офицеров и младших командиров.

Пожалуй, здесь нам потребуется некоторое отступление:

В апреле 1861 года российским посланником в Бельгии Н.А. Орловым через министра иностранных дел империи князя А.М. Горчакова была подана записка императору о необходимости всеобщей отмены телесных наказаний, которые были по своей сути настоящим фундаментом системы уголовного принуждения в Российской империи. Высокопоставленный дипломат, апеллируя к Священному Писанию, убеждал царя: «Святители всех вероисповеданий постоянно защищали личность существа, созданного по образу и подобию Божию». Это обращение к государю вызвало неоднозначную реакцию в правящей элите: Николая Алексеевича Орлова горячо поддержал морской министр Великий князь Константин Николаевич, а вот министр юстиции граф В.Н. Панин, государственный контролёр генерал-адъютант Н.Н. Анненков, митрополит Московский Филарет и главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями генерал-адъютант К.В. Чевкин высказались категорически против таких «несвоевременных» инициатив. Надо сказать, что из существовавшего в законе закрытого перечня тех, кто мог быть подвергнут телесным наказаниям за уголовные проступки, всё-таки были довольно значительные изъятия.

Так, например, нельзя было применять такую крайнюю меру взыскания не только к представителям привилегированных сословий — дворянам потомственным, личным и иностранным, но и к:

— священнослужителям, церковнопричётникам, церковнослужителям церкви православной, но и греко-католической, армяно-грегорианской, армяно-католической и церквей протестантских;

— монашествующим всех вероисповеданий;

— султанам киргизов;

— почётным гражданам потомственным;

— почётным гражданам личным и лицам, известным в губерниях: Лифляндской, Эстляндской и Курляндской под общим наименованием литератов или экземитов и пр.;

— тифлисским первостатейным моколакам с их потомством в числе семидесяти девяти семейств, поименованным в особом Высочайше утвержденном списке, и пр.

К тем, кто ни при каких обстоятельствах не мог быть наказан физически, принадлежали и те, кто «по своему положению в обществе и воспитанию не могли быть подвергнуты сему наказанию без тяжкого для них посрамления». К таковым закон (Уложение) относил окончивших гимназии, воспитанников высших учебных заведений, оставивших их не по своей вине, лиц, удостоенных учёных степеней, домашних учителей, семинаристов — на том вполне резонном основании, что они «могут быть священниками и учителями или поступить в гражданскую службу, т. е. для поддержания в народе уважения к духовному сану и для возвышения в них самих чувства собственного достоинства», — больных грудной жабой, падучей, грыжей, женщин, работавших домашними учительницами, детей до 7 лет и пр.

В более поздней редакции Уложения от 1857 года к таким добавились литераторы и их вдовы, иностранные гости, станционные смотрители и т. д.

Поэтому князь Н. Орлов, как и многие образованные либералы, особенно находившиеся длительное время за границей империи, справедливо полагал, что оставшиеся в наследство от векового рабства телесные наказания разрушают общественную нравственность, порождают ответное насилие, уничтожают в человеке чувство чести и, наконец, не соответствуют ни духу времени, ни современному уровню развития российского законодательства и правовой культуры.

Из II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии этот документ, как содержавший многочисленные ссылки на священные книги, вместе с оценками существующего порядка прежде всего с точки зрения христианской морали был направлен, что называется, «по подведомственности» к обер-прокурору Святейшего Синода графу Александру Толстому, а тот, в свою очередь, попросил подготовить мотивированный ответ дипломату митрополита Московского Филарета. Влиятельный архиерей и известный богослов в своём послании к Орлову, рассуждая о роли телесных наказаний в воспитании христианина, напомнил своему корреспонденту аксиому, что только Церковь может трактовать Священное Писание в том или ином вопросе, на том основании, что это дело священнослужителей, а не мирян. Далее позволю себе некоторые цитаты из письма будущего святителя Русской православной церкви:

— «Вопрос об употреблении или неупотреблении телесного наказания в государстве стоит в стороне от христианства. Если государство может отказаться от сего наказания… христианство одобрит сию кротость. Если Государство найдёт неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание, христианство не осудит сей строгости»;

— «Преступник убил в себе чувство чести тогда, когда решился на преступление»;

— «Имеющие случай обращаться с совестью таких людей замечают иногда, что они чувствуют внутреннее облегчение, понеся унизительное наказание; сим удовлетворением правосудию укрепляются в надежде небесного прощения и побуждаются к исправлению. Итак, по христианскому суждению телесное наказание само по себе не бесчестно, а бесчестно только преступление».

Надо сказать, что такая неоднозначная позиция владыки Филарета в то непростое время так и не нашла широкой поддержки не только среди чиновников, но и у большинства верующих. Министр внутренних дел действительный тайный советник Пётр Александрович Валуев, которого трудно было заподозрить в модных либеральных воззрениях, занимал по этому поводу совершенно противоположную позицию: «положение человека, совершившего преступление, есть положение ненормальное, только не в физическом, а в нравственном отношении, а потому и приведение такого человека в нормальное состояние, т. е. исправление преступника, должно быть не физическое, а нравственное… Телесные же наказания скорее ожесточают, чем исправляют» (Евреинов Н. История телесных наказаний в России. Белгород, изд. Пилигрим. 1994).

В 1861 году военный министр генерал-адъютант Н.О. Сухозанет представил для утверждения на Высочайшее имя проект положения о взысканиях по правилам воинской дисциплины, в котором была полностью пересмотрена вся система дисциплинарных наказаний. Документ, подготовленный выдающимся русским военным юристом, автором Военно-уголовного и Дисциплинарного уставов И.Х. Капгером, после одобрения Александром II был направлен в специальный комитет, переименованный в комиссию Капгера, и был согласован как Положение об охранении воинской дисциплины и взысканиях дисциплинарных в предварительной редакции 1863 года. Однако ввиду возможного отказа от «проверенных временем» телесных наказаний как эффективного средства поддержания должного уровня воинской дисциплины в войсках, с чем большинство военачальников никак согласиться не могли, разработчикам проекта пришлось вновь переписать уже практически готовое Положение. Большинство членов комиссии пришли к выводу о том, что Воинский устав о наказаниях должен заключать в себе лишь изъятия, с соблюдением которых военнослужащие подлежат действию общих законов.

Тем не менее принятое в 1864 году в окончательном варианте Положение полностью отменило наказания шпицрутенами, плетьми, клеймление и другие виды откровенно изуверских наказаний.

Поэт и публицист Николай Некрасов напишет по этому поводу в своей поэме «Современники»:

«Военный пир… военный спор…

Не знаю, кто тут триумфатор.

«Аничков — вор! Мордвинов — вор! —

Кричит увлекшийся оратор. —

Милютин ваш — не патриот,

А просто карбонарий ярый!

Куда он армию ведет?..

Нет! лучше был порядок старый!

Солдата в палки ставь — и знай,

Что только палка бьет пороки!

Читай историю, читай!

Благие в ней найдешь уроки:

Где страх начальства, там и честь.

А страх без палки — скоротечен.

Пусть целый день не мог присесть

Солдат, порядочно посечен,

Пускай он ночью оставлял

Кровавый след на жестком ложе,

Не он ли в битвах доказал,

Что был небитого дороже?»

Некрасов Н.А. Современники.Поэма, ч. 1 «Юбиляры и триумфаторы». 1875

Главным мотивом нового закона была необходимость «возвысить дух нижних чинов» (Исаев И.А. История государства и права России. М.: Юристъ, 1996. С. 189). Сам же император Александр II в этой связи любил цитировать своего коллегу — Наполеона I Бонапарта: «Высеченный солдат лишён самого главного — чести!»

Поэтому не случайно, что Лев Николаевич Толстой постоянно возвращается к актуальной теме телесных наказаний в армии в своих записках:

«3). Прогнание через строй. а). Невозможность, признанная законом. Палачи все. Развращение. Нецелесообразность. Ужас только в зрителях. Кто решил, что мало простой смерти? 4). Наказание розгами. Произвол. Противуположное дисциплине. Недостижение цели. Палачи судьи. Судья и подсудимый, начальник части. Ни исправления, ни угрозы. Чем заменить, скажут? Да докажите ещё необходимость варварского обычая».

По свидетельству современников, сам граф никогда не присутствовал при наказании солдат шпицрутенами, Бог его миловал… Но однажды Лев Николаевич пообщается с живым свидетелем — 95-летним отставным унтер-офицером, служившим ещё при Николае I, когда такие экзекуции было достаточно повседневным явлением: за плохую строевую подготовку или неряшливость в мундире можно было получить 500 ударов, за побег из воинской части — 1500 и т. д. По воспоминаниям М.А. Стаховича и Н.Н. Ге (сына знаменитого живописца) — они сопровождали писателя в поездке, — рассказ ветерана буквально потряс Льва Николаевича, а детали этой беседы были позднее использованы им в рассказе «После бала» и статье «Николай Палкин».

Вместе с реформой системы уголовных и дисциплинарных наказаний соответствующие изменения вносятся и в Военно-судебный устав. По этому поводу в январе 1862 года военным министром был направлен всеподданнейший доклад императору, в котором обосновывалась необходимость коренного преобразования военного судопроизводства. В нём, в частности, говорилось о том, что:

1. В центральных местах расположения войск необходимо учредить постоянные суды;

2. Учредить при судах должности прокуроров для наблюдения за правильным в них производством и предварительной подготовки дел к слушаниям;

3. Предоставить судам полную самостоятельность, изъять их приговоры от влияния воинских начальников и «подвергать их ревизии только в случаях протеста прокурора или принесения подсудимым жалобы на несоблюдение судом форм при производстве дела или на неправильное применение законов»;

4. «для облегчения участи подсудимых предоставить им право представлять свои оправдания пред судом лично или чрез защитников и за неприкасанием ими последних назначать им их по распоряжению суда».

По мнению министерских чиновников, образование таких судов в частях при воинских начальниках должно было во многом способствовать повышению власти полкового командира в глазах подчинённых, и таким образом вся судебно-распорядительная власть сосредотачивалась в руках командиров частей и соединений, к которым должны были поступать все результаты дознания о преступлениях военнослужащих, и им одним, «без всякого участия военно-судебных должностных лиц, предоставляется право решать вопрос о начале следствия и придания суду».

5. Судебная реформа по военному ведомству могла быть совершена лишь на основе введения кассационного производства дел в военных судах.

6. Право предавать обвиняемых суду после реформирования должно сосредоточиться в руках всё тех же военных начальников.

7. От законной теории доказательств следует отказаться в пользу свободной их оценки и предоставления судьям права решать дела по внутреннему убеждению (что совсем не означало справедливого и законного решения по делу — авт.).

8. Устройство военных судов по округам является наиболее целесообразным. Судебные коллегии должны состоять из постоянных и временных членов: первые обязаны обеспечивать строгое следование законам, вторые — связь с армейским духом и поддержание дисциплины. И постоянные, и временные военные судьи должны совместно решать вопросы виновности или невиновности подсудимого в инкриминируемом ему преступлении и назначения ему справедливого наказания.

9. В отличие от судей гражданского ведомства, на военных судей не может распространяться принцип несменяемости.

10. Для кассационного производства, повсеместного утверждения нового порядка суда и обеспечения единства понимания законов в Санкт-Петербурге в военном ведомстве предлагается учредить Генеральный военный суд, а в морском ведомстве — Генеральный военно-морской суд (Военно-судебный Устав. Составитель Н. Мартынов. 4-е изд. Варшава, 1879).

15 мая 1867 года Александр II утвердил новый Военно-судебный устав, а вместе с ним — и новые структуру, устройство и компетенции военных судов. Теперь полковые суды назначались командирами полков в составе трёх офицеров: председателя — штаб-офицера и двух членов — обер-офицеров. Первый — сроком на один год, члены суда — на шесть месяцев.

«Выборное начало едва ли применимо в военном быту и не согласуется вполне с условиями военной службы, как это доказывается и опытом».

Все избранные судьями должны были иметь стаж службы на строевых должностях не менее двух лет и не освобождались от выполнения своих прямых служебных обязанностей (ст. 15 Военно-судебного устава).

Новым судебным органам теперь были подсудны дела о преступлениях нижних чинов, за которые они по закону не подлежали отсылке в арестантские роты, а также по другим более тяжким преступлениям, предусматривающим исправительные наказания и упрощённый порядок рассмотрения и разрешения дел.

Их возбуждение могло назначаться командиром полка по рапортам ближайших начальников обвиняемых, жалобам частных лиц, а также по сообщениям мировых судей, полиции и других уполномоченных административных органов. Сами же заседания полковых судов, как правило, должны были проходить открыто, за исключением тех случаев, когда речь шла о проступках против семейных прав, об оскорблении женской чести и т. п. Такая же практика была предусмотрена и для гражданского судопроизводства.

В соответствии с существовавшим регламентом «подсудимому предоставляется право избрать себе защитника, как из гражданских лиц, так и военных офицеров; в случае же просьбы подсудимаго о назначении ему защитника военный суд сносится о назначении таковаго с ближайшем советом присяжных поверенных гражданскаго ведомства, а где сие окажется неудобным — предложено определять при военном суде особых присяжных защитников из гражданских чиновников. Теория доказательств, основанная единственно на их формальности, отменяется. Приговор может быть только осуждающий или оправдывающий подсудимого. Оставление в подозрении не допускается» (Сборник законодательных работ по составлению военно-судебного устава. — СПб.: [в тип. 2 Отд. Собств. Е.И.В. канцелярии] 1867. XV. 936 c.)

Командир полка был обязан утвердить постановленный приговор полкового суда в трёхдневный срок, а по некоторым делам — «никак не позже следующего дня», и имел право изменить его (правда, только в пределах собственных дисциплинарных прав). После чего приговор вступал в законную силу, был окончательным и уже не мог быть обжалован, за исключением кассационной инстанции по заявлению лиц, участвующих в деле, или же по протесту военного прокурора.

Для военно-окружных судов верховной кассационной судебной инстанцией являлся Генеральный военный суд, осуществлявший «законосовещательные» функции. На его заседаниях обобщалась правоприменительная практика и в порядке кассации обсуждались решения низовых судов. Приговоры, постановленные Генеральным судом, были окончательными, не подлежали обжалованию и немедленно исполнялись, что, соответственно, и создавало существенные риски судебных ошибок, особенно при вынесении смертных приговоров.

Естественно, что Военно-судебный устав определял и подсудность дел: так как к компетенции военно-окружных судов относились дела о генералах, офицерах и гражданских чиновниках военного министерства, преступлениях нижних чинов, но только в том случае, когда полковой суд не имел достаточных полномочий применять более строгое наказание; о преступлениях против военной службы, а также когда преступное деяние было совершено совместно с гражданскими лицами или же если по делу заявлен гражданский иск на сумму свыше 100 рублей.

Командование и представители военной юстиции очевидно понимали, что некоторые судебные решения о наказаниях военнослужащих шпицрутенами на практике означали мучительную смерть или как минимум серьёзные увечья для чудом оставшихся в живых осуждённых.

Так, при подавлении восстания ополченцев в Инсаре в 1812 году каждый девятый из приговорённых военным судом умер в результате наказания шпицрутенами. Такая же участь постигла лидеров бунта Чугуевского и Таганрогского полков — 25 унтер-офицеров были запороты насмерть.

В 1844 году III Отделение Собственной Е.И.В. канцелярии, докладывая императору «Нравственно-политический отчёт за 1843 год», включило в него обстоятельный комментарий о следствии по делу и наказании фельдфебеля Лейб-гвардии Егерского полка М.Тищенко.

Фельдфебель школы кантонистов Лейб-гвардии Егерского полка Максим Тищенко, имевший безупречный послушной список и две нашивки за 15-летнюю службу, на основании Свода военных постановлений Военно-уголовного устава кн. 1 ст. 237 был приговорён генерал-аудиториатом к наказанию шпицрутенами за то, что дважды ударил капитана Горбунова, служившего полковым казначеем, в ведении которого находилась полковая школа. Офицер, неоднократно подвергавший своего подчинённого (впрочем, как и других младших командиров) избиениям за различные упущения по содержанию караульного помещения, шесть раз ударил Тищенко в присутствии других солдат и кантонистов, за что и получил удар по лицу в ответ. Фельдфебель был схвачен, при задержании сказал капитану: «Делайте что хотите. Вы в голове моей не оставили косточки “не разбитой; погубили вы моё семейство; я пропал, и вам не «хорошо»”»^[19].

(Кстати, в этом же полку много лет назад один из ротных командиров — Батурин — был заколот штыком одним из солдат, и тоже перед строем).

За исполнением приговора, постановленного в отношении фельдфебеля, на Семёновском парадном месте лично наблюдал командующий Отдельным гвардейским корпусом генерал от инфантерии А.Ф. Арбузов.

По приговору суда осуждённый был прогнан через тысячу (!) человек пять раз и «по выключке из военного звания» должен был быть сослан в Сибирь в каторжную работу^[20], но от понесённых увечий скончался в лазарете).

В тот день дежурный офицер полка Н.А. Момбелли записал в «Журнале дневных происшествий»: «Тищенко раздели догола, связали кисти рук накрест и привязали их к прикладу ружья, за штык которого унтер-офицер потянул его по фронту между двух шеренг, вооружённых шпицрутенами. Удары сыпались на Тищенко с двух сторон, при заглушающем барабанном бое. В то время, когда раздевали Тищенко, Арбузов сказал речь солдатам, состоящую из угроз: в случае не вполне сильного удара самого солдата провести между шпицрутенов».

Капитана Горбунова, «который, замечая нерадение по службе фельдфебеля Тищенко, не доводил о том до сведения полкового командира, а 19 сентября 1843 года, при осмотре бывшей в ведении Тищенка школы кантонистов, взыскивая с него за найденные неисправности, наносил ему побои по лицу рукою за каждую неисправность, так что принимался тогда бить его до 6-ти раз, чем и возбудил его к дерзости против себя, арестовать на один месяц с содержанием на гауптвахте, с внесением сего штрафа в формулярный список» (Русские уголовные процессы. Издание А. Любавского Санктпетербург. Тип. «Товарищества общественная польза». 1868).

Легендарных казанских разбойников Быкова и Чайкина окружной суд приговорил прогнать одного через 12 000, а другого, учитывая его раскаяние, через 11 000 шпицрутенов. Казнью командовал командир местного гарнизона полковник Корейша. При этом процедура наказания была строго регламентирована — так, в соответствии с Уставом устанавливалась максимальная толщина шпицрутена: в ствол ружья должно было входить не более трёх шомполов, однако Корейша приказал заготовить «специальные орудия» для экзекуции, существенно отличавшиеся большей толщиной и крепостью. Первый осуждённый выдержал 5000 ударов, второй — 3000. Гарнизонный врач Соколовский, сопровождавший процедуру^[21], принял решение положить обессиленных преступников на тележку, после чего казнь продолжилась: их тела теперь везли вдоль строя под ударами солдат. Затем врач прекратил наказание, и потерявших создание уголовников перевезли в больницу только для того, чтобы после их излечения казнь была продолжена. В тот же день в результате побоев они наконец-то умерли, но и на этом их история не закончилась. Трупы разбойников были доставлены в анатомический театр при университете, где их скелеты на долгие годы стали наглядным пособием для студентов, изучавших анатомию.

Наказание солдата прогоном через строй. Гравюра с рисунка Жоффруа, 1845

И подобные решения военно-окружные суды по-прежнему выносили десятками. Впрочем, как некоторое исключение на этом кровожадном фоне выглядит приговор военного суда по делу рядового Дементьева, обвинённого в отказе выполнить приказание поручика Дагаева и его оскорблении.

Как следует из протоколов и материалов судебного заседания, рядовой Дементьев успешно сдал экзамены для производства в унтер-офицеры, то есть как минимум имел обязательный для этого многолетний безупречный послужной список. Солдат живёт со своей женой и малолетней дочерью вне воинской части, что разрешалось уставом для семейных военнослужащих, оставшихся на сверхсрочную службу. На бытовой почве у него происходит конфликт с живущей по соседству женщиной: собака, как выяснилось позднее, принадлежавшая поручице Дагаевой, сильно испугала маленькую дочку солдата. После сделанного её отцом справедливого замечания дама посчитала себя оскорблённой, о чём и сообщила ему, не стесняясь в выражениях. При этом во время конфликта Дементьев не знал, что она является женой офицера. Для разрешения бытовой неурядицы рядовой обратился к мировому судье. Поручик Дагаев посчитал, что такое поведение нижнего чина затрагивает его честь и требует прибытия солдата к нему на квартиру для дачи объяснений. Рядовой отказывается из резонных опасений, что офицер может его оскорбить физически, о чём он впоследствии заявит на следствии. Более того — а в нашем случае это является принципиальным — Дагаев не был его непосредственным начальником, а только старшим по воинскому званию. Дальнейший конфликт между военными происходил уже публично, на улице и при свидетелях. Поручик несколько раз ударил рядового по лицу, затем, обнажив саблю, нанёс ему удар табельным оружием плашмя. Как установит суд, защищаясь от ударов нападавшего, Дементьев сорвал с офицера эполет в надежде, что это остановит поручика, после чего прибыл к своему командиру с докладом о случившемся.

Дело слушается в Санкт-Петербургском военно-окружном суде с участием присяжных заседателей. Защитником рядового Дементьева выступает адвокат, известный судебный оратор и автор лучшего учебника русского уголовного права Владимир Данилович Спасович. Вне всяких сомнений, блестящая речь адвоката в защиту обвиняемого во многом предопределила его дальнейшую судьбу. Дагаев, который требовал от младшего чина почтительного отношения к своей жене, не учёл некоторых важных обстоятельств, которые и решили исход дела в пользу рядового. Прежде всего того, что Дементьев за личное мужество во время Русско-турецкой войны был награждён знаком отличия Военного ордена IV степени (в обиходе — Георгиевским крестом)^[22], имел две золотые нашивки на рукавах мундира за беспорочную службу и как сдавший экзамен на унтер-офицерское звание, которых поручик не мог не заметить. Основными привилегиями таких отличившихся в сражениях военнослужащих было категорическое запрещение подвергать их физическим наказаниям вне зависимости от тяжести совершённого ими проступка, увеличенный на одну треть «обыкновенный» денежный оклад при первом награждении, льготы при последующих назначениях и т. д. Не говоря уже о том, что такие «кавалеры» пользовались заслуженным авторитетом и уважением своих сослуживцев.

Из протокола судебного заседания следует, что в соответствии со ст. 769 Устава военного судопроизводства «из соображений высшего порядка» поручик Дагаев не был вызван в суд и допрошен, — следовательно, его показания были представлены суду только в письменном виде. Такая возможность предоставлялась ст. 642 Устава уголовного судопроизводства, в соответствии с которой некоторые участники процесса освобождались от явки в суд, в том числе «воинские чины, состоящие на действительной службе, когда начальство их по военным обстоятельствам признаёт невозможным разрешить им отлучку из места служения». Тем не менее при отсутствии физической возможности допросить истца адвокату обвиняемого удалось на основе письменных документов и опроса свидетелей выстроить ясную и логичную систему аргументов в подтверждение версии о невиновности своего подзащитного.

На заключительной части заседания суда, перед вынесением вердикта Владимир Данилович обратился к присяжным заседателям со словами: «Дисциплина нарушается одинаково, когда подчинённые бунтуют и волнуются, и совершенно в равной степени, когда начальник совершает то, что ему не подобает, когда человеку заслуженному приходится труднее в мирное время перед офицером своей же армии, нежели под выстрелами турок, когда георгиевскому кавалеру, который изъят по закону от телесного наказания, наносят оскорбление по лицу, отрывают ус, когда лицо его покрывается бесславными рубцами. Я вас прошу о правосудии» (Судебные речи известных русских юристов. Изд. третье. Гос. изд. юридической литературы. М., 1958).

Генерал-фельдмаршал Д.А. Милютин — военный министр. Гравюра, издание А. Мюнстера, Санкт-Петербург

Коллегией присяжных заседателей рядовой Дементьев был признан невиновным в приписываемых ему деяниях вследствие их недоказанности. Формулировка решения, конечно, так себе, но всё-таки не позор и не ссылка на вечное поселение…

Позднее в Уголовном уложении (в редакции 1903 года) появится статья 45, в которой будет указываться, что «при необходимой обороне подчинённого против незаконного посягательства начальника не считается преступным лишь то деяние, которое совершено подчинённым в пределах необходимых для отвращения опасности, угрожавшей лишением жизни или телесным повреждением самому защищавшемуся».

Понятно, что для министра-реформатора генерал-фельдмаршала Д.А. Милютина каждый подобный рапорт о случаях нанесения физического бесчестья офицерам их подчинёнными был событием из ряда вон выходящим. Противники «либеральной» военной реформы как раз и объясняли такие позорные факты снижением требовательности к нижним чинам и, как следствие, общего состояния воинской дисциплины личного состава. Особенно резонансными они выглядели, когда речь шла об элитных подразделениях Русской армии: гвардейских или таких прославленных, как 65-й Московский пехотный полк.

Созданный ещё в 1700 году соратником Петра Великого генералом А.М. Головиным, Московский полк получил своё боевое крещение в боях под Нарвой, затем участвовал в Полтавской битве, Гангутском сражении, в ходе которого «московцы» атаковали противника, будучи пересаженными на галеры, в осаде Данцига во время Польской войны 1733–1735 годов, штурме крепости Очаков, Кавказской войне, героической обороне Смоленска от наступающих войск Наполеона. В Бородинской битве Московский пехотный полк отчаянно сражался в центре авангарда и т. д. И в дальнейшем его история постоянно пополнялась новыми славными страницами, прежде всего связанными с массовым личным героизмом солдат и офицеров: только в одном бою при Прейсиш-Эйлау в 1807 году 23 полковых офицера и 600 солдат пали смертью храбрых. За беспримерный героизм на поле боя в Крымскую войну полку были Высочайше пожалованы георгиевские знамёна с надписью «За Севастополь в 1854 и 1855 гг.» к уже имевшимся серебряным георгиевским трубам с надписью «Московского пехотного полка в воздаяние отличных подвигов, оказанных в сражениях 1814 г. января 17 при Бриен-ле-Шато и 20 при Ла-Ротиере»^[23]. Позднее Высочайшим приказом от 25 июня 1900 года новое отличие — Александровская юбилейная лента «1700–1900» на полковое знамя.

Как следует из полковой летописи, 1 сентября 1863 года 65-й пехотный оставил «просторные» (так было написано в полковой летописи) Хамовнические казармы в Москве и вступил на новые постоянные квартиры в глубоко провинциальном уездном городе Венёв Тульской губернии, рассредоточившись на обширной территории трёх уездов: Венёвского, Каширского и Епифанского. Штабы, лазарет и тыловые службы также располагались практически по всей территории губернии, в основном в наёмных домах, хозяева которых по самым разным причинам не всегда стремились добровольно обеспечивать постой военнослужащих. По этому поводу командир соединения неоднократно обращался с жалобами к Тульскому губернатору. Очевидно, что провинциальное расположение полка и относительно спокойное мирное время не могли не сказаться и на его укомплектовании, и на уровне боевой подготовки личного состава, тем более что часть его наиболее подготовленных солдат и офицеров уже была переведена в сибирские 18-ю и 36-ю дивизии^[24]. Так что в штате оставались только 64 офицера и 1964 нижних чина.

3 апреля 65-й полк получает новую специальную задачу: стать лагерем в районе 2-го участка строящейся Московско-Курской железной дороги, недалеко от станции Ясенки и деревни Житовки.

Ровно через месяц, 7 мая, в соединение прибыл вновь назначенный командир — полковник Петр Алексеевич Юноша, который до этого всю свою предыдущую службу провел в Лейб-гвардии Московском полку и фактически сменил на должности Якова Фёдоровича Труневского — человека доброго, иногда вспыльчивого, но при этом «любившего выпить и смотревшего на службу весьма легко»^[25]. Возможно поэтому окружное начальство, которое практически никогда не видело полковника трезвым, предложило ему увольнение «по-тихому», то есть по выслуге лет, но с пожалованием чина генерал-майора в отставке.

Теперь перед «московцами» и их командиром были поставлены ранее никогда не выполнявшиеся задачи по обеспечению караульной службы и конвоированию арестантов; обычно эти функции выполняли местные и конвойные команды. Сложность этого нового предназначения боевой части объяснялась ещё и тем, что большинство каторжников, работавших на строительстве железной дороги, были осуждёнными участниками Польского восстания 1863–1864 годов^[26].

Они вместе с мобилизованными на стройку крестьянами составляли основную рабочую силу и размещались в специально простроенных для них восьми бараках (в каждом примерно по 300 человек). Караульные команды соответственно стояли в ближайших деревнях. Для охраны строящейся линии были дополнительно сформированы специальные воинские подразделения, которые действовали совместно с арестантскими ротами из Москвы и Владимира. При этом военные находились ещё и в распоряжении инспектора гражданских арестантов генерал-майора барона Штемпеля, а непосредственно за выполнение важной государственной задачи по обеспечению строительства стратегического инфраструктурного объекта отвечал главноуправляющий тюрьмами империи генерал-лейтенант Н.П. Синельников. Кстати, на этом посту Николай Петрович способствовал существенному облегчению участи польских заключённых. Наличие такого большого количества мятежных поляков среди каторжников и вызвало необходимость их усиленной охраны регулярными воинскими подразделениями, тем более что буквально через несколько недель в полк пришло известие о начале Кругобайкальского восстания каторжан, осуждённых за участие в Варшавском бунте. Его возглавили отставной инженер-капитан русской армии 48-летний Нарцыз Целинский и 30-летний пианист из Варшавы Густав Шарамович. Идейным вдохновителем бунта станет русский революционер, один из организаторов «Земли и воли» Н.А. Серно-Соловьевич. На удивление, лидерам восстания удастся оперативно сформировать и вооружить вполне боеспособный «Сибирский Легион вольных поляков», захватить несколько населённых пунктов, уничтожить мосты и нарушить телеграфное сообщение. По поступающим докладам о ситуации на мятежной территории, основными силами бунтовщиков как раз и были 700 поляков, которые работали на различных участках строительства Кругобайкальского тракта. Во многом из-за традиционного для любых кризисных ситуаций паралича местных властей беспорядки были подавлены с большим трудом, и то только после привлечения 1-й и 3-й конных бригад Забайкальского казачьего войска, действовавших вместе с добровольцами из местного населения. Однако с учётом сплочённости восставших, их фанатичной преданности католической церкви и веры в святость борьбы за независимость Польши император повелел губернским и жандармским властям впредь осуществлять беспрецедентно строгий контроль за подобным контингентом арестантов.

На первых плановых состязаниях по стрельбе и строевой выучке личный состав 65-го Московского полка закономерно показал неудовлетворительную подготовку: рядовой состав всё ещё был вооружён устаревшей шестилинейной винтовкой ударной системы, заряжавшейся с дульной стороны, стрельба из которой требовала определённого навыка, который с трудом достигался исключительно частыми тренировками. Всё это потребовало от полковых офицеров усиленных мер по наведению порядка в стрелковой подготовке и поддержанию должной дисциплины. Ситуация осложнялась ещё и тем, что в соответствии с мероприятиями, проводившимися в рамках военной реформы, нижние чины, выслужившие установленный 12-летний срок, подлежали увольнению, а наиболее подготовленные офицеры и солдаты либо переводились либо подлежали переводу к новым местам службы в Восточной Сибири. На их место прибывали ранее находившиеся в отдельных резервных батальонах «сверх штата», то есть в большинстве своём неспособные к службе по различным обстоятельствам, среди них были и штрафованные за различные проступки при Московском орданансгаузе, и «бывшие в бессрочных отпусках по слабости здоровья, и, следовательно, ничем не занимавшиеся в течение нескольких лет».

Бытовые неудобства, связанные с тем, что гражданское губернское начальство, соблюдая интересы только что созданного в результате «земской реформы» Александра II уездного земства, периодически отказывало в отводе помещений для проведения занятий, приводили к тому, что, например, в течение зимы командиры подразделений вообще не имели возможности собрать людей для личного обучения, поэтому вынужденно ограничивались нечастыми объездами подразделений для занятий. Да и те в лучшем случае проводились не чаще одного раза в неделю. Вдобавок ко всему на территории уездов отсутствовали свободные земли для устройства стрелковых полигонов, а имевшиеся небольшие участки, годные для проведения учений, никак не выделялись гражданской администрацией губернии, хотя её и возглавлял отставной генерал-майор Михаил Романович Шидловский — бывший офицер Генерального штаба и командир гвардейского Волынского пехотного полка. Чрезвычайно активный и самолюбивый губернатор, сам по образованию военный инженер, похоже, имел собственное мнение относительно организации боевой подготовки в воинских частях, расквартированных в губернии. Пожалуй, самым ярким эпизодом в его биографии стал затянувшийся конфликт с управляющим Тульской Казённой палаты действительным статским советником М.Е. Салтыковым (Щедриным) — как судачили в губернии, «из-за несовершенства российского законодательства».

Всё дело в том, что Положение «О преобразовании казённых палат и изменении штатов» от 23 мая 1866 года закрепляло статус управляющего региональной Казённой палатой как единоличного начальника местного подразделения Министерства финансов, к тому же персонально отвечающего за расходование бюджетных средств в губернии. Губернаторы, в свою очередь, привычно ссылались на «Общий наказ губернаторам» от 1837 года, который наделял начальника губернии всей полнотой власти на вверенной территории, включая право проведения ревизий всех губернских и уездных учреждений. В Наказе особо подчёркивалась личная ответственность губернского начальства перед государем за пополнение бюджета, то есть в случае недобора налогов, пошлин и сборов спрашивал император с губернского начальника персонально. Тем не менее в нарушение существующего порядка председатель Казённой палаты М.Е. Салтыков направляет требование о взыскании штрафов с местных купцов за торговлю без специальных билетов (т. е. разрешений) в губернское полицейское управление. Полиция, как известно, была подчинена местной администрации, и это требование явно выходило за рамки должностных полномочий руководителя регионального контрольно-счётного органа.

В довольно резком письме тульский губернатор М.Р. Шидловский вынужден напомнить министру финансов М.Х. Рейтерну — однокласснику и старинному приятелю Салтыкова (Щедрина) по Царскосельскому лицею — о своих особых полномочиях: «Доколе не будет снята эта обязанность, дотоле я не могу быть лишён права требовать от Казённой палаты те сведения, которые мне необходимы, правило это утверждено законами. Если вместо письменных сношений с Казённой палатой я послал иногда за справкой чиновника, то это делается с целью сократить переписку и ускорить ход дела^[27]. Отдавая должное опытности и знаниям действительного статского советника Салтыкова, не могу не высказать, что единственная цель его — достигнуть совершенной независимости от начальника губернии. Он ищет самостоятельности, которая для чиновника административного ведомства немыслима. Личные его объяснения со мной отличаются такой резкостью, что я вынужден избегать их».

Ещё три года назад Михаил Ефграфович, описывая в своём рассказе «Она ещё умеет лепетать» Митеньку Козелкова, который, достигнув определённых высот в бюрократической иерархии, ухитрился уложить всю самобытную идеологию русского человека во власти в одном слове — «Рра-ззо-ррю!», — неожиданно увидел эту свою фантазию наяву… в образе начальника Тульской губернии и возненавидел его всей душой с первого взгляда.

Как и следовало ожидать, тульский губернатор, имевший влиятельных покровителей в столице и возможность личного доклада императору, вышел из этой чиновничьей баталии победителем. М.Е. Салтыкова (Щедрина) Высочайшим указом перевели вице-губернатором в Рязань — в назидание. В отместку писатель-сатирик решил увековечить образ своего недруга, который теперь навсегда вошёл в историю русской литературы как «Помпадур» и «губернатор с фаршированной головой», а едкий памфлет об этом эпическом противостоянии двух чиновников был опубликован в «Отечественных записках» за 1867 год и пользовался большой популярностью у читателей.

На этом, прямо скажем, нерадостном фоне существенную роль в формировании общей нездоровой атмосферы в 65-м пехотном полку играло и то, что часть его офицеров, имевших достаточную выслугу и боевой опыт, стали выходить в отставку, а претендовавшие на карьерные перспективы по понятным причинам настаивали на своём переводе в другие соединения, как и довольно низкий образовательный уровень командиров всех уровней, что, как ни странно, тоже было связано с военной реформой. С точки зрения профессиональной подготовки офицерский состав некогда прославленного полка представлял из себя какой-то удивительный quoi de ces couleurs (цветной винегрет — фр.): в соответствии с выпиской из «Истории 65-го пехотного Московского Его Императорского Высочества Государя наследника цесаревича полка» к 1 января 1866 года офицеров в полку по образованию состояло:

— из военной академии 1;

— кадетских корпусов — 17;

— кончивших курс в гражданских учебных заведениях — 4;

— в гимназиях и семинариях — 13;

— в юнкерских училищах и дивизионных школах — 21;

— не получивших никакого образования — 7.

Командиром 9-й роты был выпускник Харьковской духовной семинарии Василий Чугаев; командир нестроевой роты Василий Смирнов тоже проходил обучение в духовной семинарии в Калуге, но не окончил полного курса. Конечно, «не боги горшки обжигают», но кадровые военные знают, что происходит, когда «человеком с ружьём» начинают руководить бывшие торговцы мебелью, теплотехники или альпинисты.

Полковник Юноша, к счастью, — выпускник Императорского 2-го Петра Великого кадетского корпуса в Санкт-Петербурге. В этом смысле полку действительно повезло, но таких кадровых военных, как мы видим, в соединении очень немного, а за скромной цифрой «1» в разделе «окончившие академию» как раз и «скрывался» капитан, польский дворянин Б.В. Яцевич.

Собственно, и с происхождением у большинства носивших офицерские погоны тоже были проблемы: к маю 1895 года в пехотных частях Русской императорской армии среди таковых дворян было не более 40 %, остальные записаны разночинцами, произведёнными в офицерское звание, как имевшие образовательный ценз, и доля этих последних постоянно росла.

Военный суд Лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады

К поступлению в юнкерские, а затем и в военные училища теперь допускались лица всех сословий и вероисповеданий, за исключением иудейского. К началу реформы примерно 50–60 % юнкеров в кавалерийских и артиллерийских училищах были выходцами из духовенства, купечества, мещанства, интеллигенции и даже крестьянства со всеми вытекающими последствиями для офицерского корпуса в виде постепенной девальвации кастовых традиций и либерализации политических предпочтений. Тот факт, что среди членов боевого крыла народовольцев была не одна сотня кадровых офицеров, уже предвещал будущую катастрофу.

И с этой точки зрения потомственный шляхтич Яцевич, верный присяге и преданный престолу, тоже оказывается в абсолютном меньшинстве.

Кстати сказать, поручик Л.Н. Толстой ещё в период своей службы в 3-й лёгкой батарее 11-й артиллерийской бригады предпринял довольно интересную квалификацию отрицательных типов офицеров:

— служащие по «необходимости» (люди, не способные ни к чему другому, кроме как к военной службе);

— «беззаботные» (служат ради мундира и мелочного тщеславия, праздные и развратные);

— «аферисты» (самая многочисленная категория, служит только ради того, чтобы «украсть каким бы то ни было путём состояние в военной службе», «корпорация грабителей»).

Такие нелестные характеристики отчасти подтверждаются архивными отчётами военного министерства о состоянии преступности среди офицерского состава, которую, в частности, приводит в своей работе профессор К.В. Харабет.

Только за период с 1858 по 1859 год было привлечено к уголовной ответственности за совершение различных преступлений 313 офицеров, в том числе: за буйство, драки и поединки — 51 (16,3 %), за хищение казённого имущества — 44 (14,1 %), за должностные преступления — 36 (11,5 %), за злоупотребление властью — 27 (8,6 %), за «дерзость против начальства» — 19 (6,1 %), за уклонение от службы — 18 (5,3 %), за развратное поведение — 17 (5,5 %), за преступления «против управления и хранения казённого имущества» — 17 чел (5,5 %), за воровство — 14 (4,5 %), за прочие преступления — 70 (22,1 %) (Харабет К.В. Юридический мир и «антиюридизм» Л.Н. Толстого. Российская юстиция. 2008. № 7).

Вряд ли офицерский состав 65-го полка чем-то сильно отличался от среднестатистического, так как тоже был крайне неоднороден. Большинство офицеров не имели не только командного опыта, но и понятных карьерных возможностей для служебного роста, а 11 % рядовых вообще были привлечены к дисциплинарной ответственности и числились как штрафованные. Всё это в сочетании со специфической системой расквартирования подразделений представляло некогда прославленный полк в виде довольно плачевного зрелища. Регулярные солдатские побеги (только в одном 1865 году самовольно оставили место службы 44 солдата), повальное пьянство всех категорий личного состава и непосредственно связанное с ним воровство казённого имущества, конфликты с местными жителями, дебоши и хулиганство становились обычным явлением.

Инспектируя войска округа, генерал-адъютант А.И. Гильденштуббе отмечал: «Главные нарушения со стороны нижних чинов — побеги, кражи, растрата казённого имущества и нарушения воинского благочиния. Большинство этих происшествий совершается в нетрезвом состоянии. Другие нарушения: оскорбления своих унтер-офицеров, несколько редких случаев оскорбления на словах офицеров». Это мнение командующего вполне подтверждается данными, которые регулярно публикуются в «Военном сборнике»: основные преступления, за которые осуждены военнослужащие, совершены против службы и дисциплины, за ними следуют уклонение и побеги из воинских частей… Многие начальники такие факты, конечно же, скрывают, чтобы не «портить показатели», так как спрашивали за это довольно строго. Так, генерал-майор Патковский утаил побег 33 нижних чинов из вверенного ему полка, расположенного на границе с Пруссией, в числе которых были 12 рекрутов из числа польских уроженцев, а также 7 ранее штрафованных рядовых, «дабы не навлечь начальству и самому себе неприятности». Первоначально военный суд на основании ст. ст. 311 и 532 ч. 5 кн. 1 Свода воинских постановлений лишил Патковского воинского звания, орденов, дворянского сословия и постановил разжаловать его в солдаты, однако император повелел существенно смягчить наказание, учитывая безупречную службу генерала и полученные в боях ранения. На новом приговоре, предусматривавшем почётную отставку генерал-майора и пенсию, Николай I написал резолюцию: «Быть по сему, но мундира не возвращать. Николай». Суров был государь, но… справедлив.

В регулярных отчётах инспекторов военного министерства указывалось, что состояние воинской дисциплины было бы более крепким, если бы командирам удалось изжить среди солдат повальное пьянство, которое в большинстве своём и являлось первопричиной многих преступлений.

Архивная справка указывает и на тот факт, что из 64 офицеров-«московцев» только 13 состояли в браке. Кстати, холостым был и полковой командир полковник Юноша. И это, к большому сожалению, была общая тенденция: по состоянию на 1858 год, в императорской армии и на флоте женатых среди офицеров было только 29 %, среди обер-офицеров — 26,3 %, штаб-офицеров (от майора до полковника) — 57,3 %.

Во многом это досадное обстоятельство, очевидно влиявшее на состояние морального климата в полку (холостой офицер в провинциальном городке при наличии в нём пяти кабаков и фатальном отсутствии доступных женщин — это извечная проблема военных гарнизонов), было связано с довольно сложной процедурой получения офицером разрешения на бракосочетание, которое выдавалось военным министром, начальниками главных управлений, командующими военными округами, командирами корпусов, дивизий и воинских частей, то есть в зависимости от того, где и в каком качестве заявитель проходил службу.

Помимо соблюдения необходимой процедуры, для женитьбы требовалось соблюдение трёх условий: первое — это достижение офицером возраста не менее 23 лет, второе — офицеры в возрасте от 23 до 28 лет должны были подтверждать свою возможность материально содержать будущую семью, для этого ими представлялся так называемый денежный реверс, или брачный залог, который мог принадлежать как самому офицеру, так и его невесте, либо им обоим (предпочтение отдавалось девицам, имевшим хорошую репутацию и годовой доход от 250 рублей и выше), третьим немаловажным основанием была пристойность брака. Существующий регламент категорически запрещал женитьбу на актрисах, а также на женщинах, ранее состоявших в браке и взявших при разводе вину на себя. С пристойностью тоже были проблемы — тут офицеры чудили как могли. Так, будущий герой Севастопольского революционного восстания лейтенант Пётр Шмидт женился на уличной проститутке Доминике Павловой исключительно с целью её «духовного перевоспитания». В результате такого опасного маневрирования сын контр-адмирала и прославленного героя обороны Севастополя П.П. Шмидта был отправлен в отставку с присвоением ему чина капитана 2 ранга и практически сразу стал пациентом городской лечебницы для нервных и душевнобольных известного доктора Савей-Могилевича, что, конечно, многое объясняет в биографии «иконы» русской революции.

Согласно существовавшим правилам, утверждённым в том же 1866 году, офицеры могли рассчитывать на получение разрешения на брак лишь в случае наличия у них недвижимого имущества, которое приносило годовой доход не менее 300 рублей, либо при наличии у них банковского депозита на сумму от 5000 рублей^[28].

Очевидно, что все эти обстоятельства не могли не наложить свой отпечаток на повседневную жизнь полка, где, как и везде в мирное время, царили повсеместное бытовое разложение, пьянство, азартные игры и откровенное безделье всех категорий личного состава пополам со скукой. Более того, жандармерия докладывала по команде о том, что некоторые офицеры начали довольно тесно общаться со спецконтингентом — осуждёнными поляками, находящимися под стражей, многие из которых были представителями шляхты, творческой интеллигенции, бывшими офицерами. Большинство из них, помимо вполне приличного продовольственного пайка^[29], выдаваемого на строительстве, а также положенных 15 коп. жалованья за каждый рабочий день, получали ещё и денежную помощь из дома. Всего этого было вполне достаточно для практически безбедного существования в российской провинции. При этом совсем не удивительно, что охранявший бунтовщиков караульный солдат во всех отношениях обеспечивался существенно хуже арестантов (ежемесячное жалованье рядового в мирное время составляло 50 коп.).

На таком чарующем фоне 29-летний капитан Б. Ясевич существенно отличается от абсолютного большинства своих сослуживцев. Ясевич происходил из обедневшего знатного рода Виленской губернии. Несмотря на существовавшие трудности с подтверждением происхождения у многих польских шляхетских фамилий, практически поголовно замеченных в смуте и непрекращающихся восстаниях против императорской власти, Болеслав Викторович был записан дворянином. Как известно, для католика и безземельного шляхтича единственным путём для карьерного роста в Русской императорской армии был вполне традиционный — быть лучшим. Болеслав Ясевич с отличием оканчивает 2-е Константиновское военное училище, в числе его лучших выпускников в звании прапорщика зачислен в Лейб-гвардии Гатчинский полк, что, как известно, уже давало ощутимые преимущества не только при дальнейших назначениях, но и в особом порядке производства, при котором звание гвардейского прапорщика соответствовало армейскому поручику. В 1860 году он поступает в Михайловскую артиллерийскую академию, которую также оканчивает по первому разряду. По выпуску имеет право на ношение аксельбанта, преимущество при производстве в штаб-офицерский чин, а также дополнительный оклад в размере годового жалованья. Теперь уже подпоручик Б.В. Ясевич может вернуться в гвардейский полк, однако выбирает армейскую часть по довольно прозаической причине — отсутствия каких-либо других доходов, кроме офицерского жалованья. По воспоминаниям генерал-лейтенанта РККА графа А.А.Игнатьева, служба в императорской гвардии была удовольствием недешёвым — получаемого довольствия едва хватало на полковые обеды и изготовление памятных сувениров (Игнатьев А.А. 50 лет в строю. М.: Воениздат, 1986).

14 августа 1862 года в соответствии с очерёдностью Ясевич был произведён в штабс-капитаны и направлен для прохождения службы в 3-й стрелковый резервный батальон^[30], расквартированный в местечке Тульчин Подольской губернии Киевского военного округа. В это же время в Русской армии заканчивается долгожданное перевооружение на современные нарезные 6-линейные винтовки системы Бердана и 4-фунтовые нарезные пушки, поэтому знания «академика» Ясевича в батальоне более чем востребованы, тем более в условиях, когда выпускники военных училищ составляли не более трети от ежегодной потребности армии (Керсновский А.А. История русской армии. От взятия Парижа до покорения Средней Азии. Т. II. Белград. 1934).

Но, к сожалению, блестящая карьера молодого офицера дала неожиданный сбой, и связано это было с очередным восстанием, начавшимся в 1863 году в Царстве Польском. Как известно, основными фигурами в руководстве войсками восставших были бывшие офицеры наполеоновской армии, в своё время прощённые российским императором. Несмотря на то что на сторону мятежников перешло крайне незначительное число польских офицеров из находившихся на русской службе (случаи действительно были единичными), отношение начальства к Болеславу Ясевичу, как и ко многим его землякам, становится более чем настороженным. Перспективы на заслуженный карьерный рост таяли на глазах, но и в этих непростых условиях офицер сумел продемонстрировать свои лучшие командирские навыки. Начиная с 1860 года, когда в российской армии был принят новый строевой Устав, вводивший двухшереножный развёрнутый (стрелковый) строй, потребовалось практически заново переучивать рядовой состав. И в этой дисциплине штабс-капитан сумел сделать своё подразделение лучшим в полку, за что был награждён 130 рублями серебром и назначен с повышением командиром роты 65-го Московского пехотного полка, с внеочередным производством в капитаны.

В крайне непростых условиях несения караульной службы молодой офицер живёт и действует строго в соответствии с воинским уставом и требует этого от своих подчинённых, чем вызывает к себе неоднозначное отношение со стороны как сослуживцев, так и нижних чинов. На фоне всеобщей расхлябанности требовательный командир, к тому же польский дворянин, озабоченный своей карьерой, по мнению окружающих: и выглядел, и действовал как сатрап. Один из них — прапорщик^[31] 2-й роты 1-го батальона Н.П. Овсянников — в своих литературных мемуарах «Эпизод из жизни Л.Н. Толстого» вспоминал: «Капитан как-то сразу отделился от всех своих товарищей и стал в стороне. Он был безукоризненно вежлив со всеми, но строго ограничивал все свои сношения с начальством и товарищами одними служебными сухими отношениями. Среднего роста, сухощавый блондин, скорее даже рыжеватый, с тонкими, правильными, но такими сухими чертами лица и холодным, стальным взглядом серовато-карих глаз, Яцевич производил какое-то неприятное впечатление. В его присутствии всё как будто леденело и свёртывалось. Всякий чувствовал себя как-то не по себе… На него косились — он старался этого не замечать».

Вполне объяснимо, что капитан Б.В. Яцевич был требователен и к своему непосредственному подчинённому — штабному писарю рядовому Василию Шабунину. Освобождённый от всех видов занятий как «слабосильный», но годный к строевой, 38-летний писарь живёт один, спит на сеновале, не имеет не только друзей, но и собутыльников, предпочитая ежедневно пить в одиночку. Такое поведение считалось странным: большинство из солдат были призваны из деревень, поэтому и на военной службе старались жить привычным укладом — артельно.

Кстати, во время разговора со Львом Николаевичем Толстым — своим добровольным защитником — уже в тюремной камере Шабунин будет врать ему, что постоянно участвовал в ротных учениях и нёс караульную службу наравне с другими солдатами.

Ну и как, по-вашему, должен был относиться требовательный начальник Яцевич к разжалованному из унтер-офицеров пьянице? Своим сослуживцам Шабунин часто рассказывал, что на самом деле он является сыном богатых мещан, по другой его версии — незаконнорождённым отпрыском барина, который отдал его на воспитание в обеспеченную крестьянскую семью. С его же слов, родители нанимали ему частного учителя, вроде бы немца или дьячка. Как выяснилось, Василий действительно определялся в художественное училище, так как имел талант к рисованию, но по неизвестным нам причинам закончить образование ему так и не удалось. Позарившись на солидный куш в 350 рублей, Шабунин добровольно идёт на военную службу «охотником» или «заместителем» служить государю — императору вместо сына богатого крестьянина. Законом разрешалась такая замена (заместительство) одного призывника другим — главное, чтобы призывник был здоров.

В 1855 году грамотный юноша призван на военную службу и определён рядовым в Лейб-гренадерский полк, из которого через полтора года решил сбежать. Правда отлучка длилась сравнительно недолго, погуляв две недели, дезертир сам вернулся в свою часть. Сведения о его наказании за самовольное оставление места службы в личном деле отсутствуют, есть только запись: «состоя на службе в лейб-гренадерском Екатеринославском Его Величества полку, сделал побег, из которого через две недели явился добровольно и был предан суду, но какому подвергнут наказанию по делу, не видно» (РГВИА. Ф. 801. Оп. 92/37. Д. 101. Св. 1549. 1866. 1 ст. Л. 12; цит. по: Экштут С.А. Казнь рядового Шабунина. Родина. www.rg.ru).

Более того, несмотря на имевшийся факт грубого нарушения воинской дисциплины, вместо направления в штрафную арестантскую роту Шабунин отслужит семь лет в ротной канцелярии, после чего будет произведён в унтер-офицеры. Солдат, обладавший каллиграфическим почерком, был таким местным Акакием Акакиевичем и получил нашивки, по всей видимости, за свои писарские таланты либо по чьей-то протекции. Для присвоения такого чина необходимо было иметь не только несколько лет безупречной службы, но и положительные характеристики от начальства, а также успешно сданный, хотя и сравнительно несложный, экзамен. Отбор был действительно строгим, а время подготовки солдата к исполнению обязанностей младшего командира в учебной команде составляло не менее 7,5 месяцев. Кстати, должностное денежное содержание младшего унтер-офицера составляло сравнительно немного — 12 рублей, старшего — 48 целковых в год (для сравнения: оклад рядового армейской пехоты — 2 руб. 70 коп.), были ещё продовольственный паёк и различные доплаты за особые условия службы. Казалось бы, служи да радуйся, но наш герой не ищет простых жизненных решений и снова попадает в историю, так как к тому времени он, судя по всему, был уже законченным алкоголиком.

В специальном методическом пособии для младших командиров, которое распространялось военным министерством, говорилось: «воровство у нас, военных, считается самым позорным и тяжким преступлением. Повинись в другом чём, хоть закон тоже не пощадит, зато товарищи и даже начальники иногда пожалеют о тебе, выскажут сочувствие к твоему горю. Вору же — никогда. Кроме презрения, ничего не увидишь, и будут тебя чуждаться и избегать как очумлённого…». Несмотря на подобные наставления, в один из вечеров Шабунин ворует казённый форменный мундир рядового Федотова (за утрату военного мундира виновных наказывали как за потерю оружия) вместе с солдатским тесаком рядового Андреева, то есть совершает преступление, ответственность за которое предусмотрена в главе VII «Об утрате, порче и противозаконном отчуждении нижними чинами казенного оружия и имущества» Воинского устава о наказаниях, которые в тот же день пропивает. Думаю, что скорее оставляет в залог — казённое имущество запрещалось принимать в оплату в питейных заведениях (ст. 373 Воинского устава о наказаниях 1859 года). Пойманный на воровстве и «уклонении от исполнения служебных обязанностей» гвардейский унтер-офицер лишается нашивок, подвергается дисциплинарному наказанию и переводится штрафованным рядовым во вторую роту 1-го батальона 65-го полка, где вновь зачисляется на «хлебную» должность ротного писаря. Хотя, учитывая кражу личного оружия своего сослуживца, вполне мог бы снова угодить под суд.

Неожиданно для сослуживцев, да, похоже, и для себя самого, Василий Шабунин объявляет им о своём решении поступить в юнкерское училище, и это ещё одна его очевидная фантазия, которую он будет постоянно поддерживать в разговорах. По этой прозаической причине солдат опять становится объектом для злой иронии своих товарищей, и теперь в дополнение к регулярным запоям писаря добавилась и его немотивированная агрессия, проявляемая без какого-либо серьёзного повода. Коренастый и крепкий физически Шабунин старается отвечать обидчикам кулаками так часто, что его скоро «стали остерегаться и считали за полоумного» (Овсянников Н.П. Эпизод из жизни Л.Н. Толстого. М., 1912).

Будь на месте ротного командира Яцевича произведённый в офицеры выпускник семинарии или недоучившийся студент, обычно проводящий свой ежедневный досуг в культурном пьянстве и карточной игре, которая хоть и запрещена в армии с XVII века, но по-прежнему являлась неотъемлемой частью офицерского быта, военная карьера ротного писаря вполне бы могла благополучно состояться. Как водится, слабый начальник переложил бы всю канцелярскую работу на грамотного и опытного солдата, хоть и разгильдяя… но судьба и здесь повернулась к нему, как говорится, тыльной частью… Педантичный умница Яцевич буквально изводил подчинённого своими придирками, постоянно заставлял переделывать бумаги: перманентно нетрезвый писарь, естественно, не всегда мог грамотно, несмотря на всю приобретённую сноровку, составлять и переписывать служебные документы, за что регулярно наказывался карцером. На суде Шабурин так и заявлял: «По здравому рассудку я решил, потому что они делов не знают, а требуют. Мне и обидно показалось».

Формально командир роты действительно отступает от требований ст. 4 «Положения об охранении воинской дисциплины и взысканиях дисциплинарных» в том, что воинский начальник должен «избегать всякой неуместной строгости, неоправдываемой требованиями службы, развивать и поддерживать в каждом офицере и солдате, призванном к защите Престола и Отечества от врагов внешних и внутренних». (Положение об охранении воинской дисциплины и взысканиях дисциплинарных. СПб., 1864).

Впрочем, о том, кто и как должен был определять пределы такой «неуместной строгости» в Положении ничего не говорилось…

При этом сослуживцы Болеслава Викторовича признавали, что он был безупречен в своём повседневном поведении, никогда не повышал голос на подчинённых, не рукоприкладствовал, был подчёркнуто вежлив… за что и был ненавидим нижними чинами, которые, «мучаясь целыми днями на учении, стрельбе и проч.», видели относительно вольную жизнь своих товарищей в соседних ротах, а потому регулярно просили командира полка об их переводе в другое подразделение.

В популярной среди офицерского состава книге с интригующим названием «Забава и дело в казарме», автором которой был штабс-капитан Лоссовский, специально отмечалось: «Жизнь в армии, её быт, условия, интересы, потребности, всестороннее развитие распадаются на две категории: формальную и общечеловеческую. В солдате два существа — казенное и своё собственное… Работать над развитием первого и быть крайне чутким ко второму существу — обязанность каждого военного, на которого подчинённый смотрит как на начальника и человека» (Лоссовский. Забава и дело в казарме // Быт русской армии XVIII — начала XX века. М., 1999).

Капитан Яцевич, к сожалению для себя, в качестве единственного способа общения с подчинёнными выбрал их ежедневную казарменную муштру. В очередной раз ротный писарь, по собственным словам, уже успевший выпить около литра водки, за очередное появление в пьяном виде на службе был отправлен в карцер; вдобавок ко всему офицер приказывает выпороть его после окончания ротных учений.

Арест писаря и воспитательная экзекуция поручены фельдфебелю Бобылёву, что особенно обидно — отношения с ним у Шабунина тоже не сложились. Дальше — больше: возмущённый проявленной к нему «несправедливостью» солдат неожиданно бросается на своего командира со словами: «За что же меня в карцер, поляцкая морда? Вот я тебе дам!», после чего сильно, до крови бьёт командира по лицу. Пьяный рядовой, схваченный на месте преступления Бобылёвым и Мясиным, теперь содержится под арестом на полковой гауптвахте.

Яцевич в этот же день подаёт на имя полковника Юноши два рапорта: о проступке подчинённого и о полученных командиром роты увечьях. Докладным этим дан ход, и принятое решение по делу нам уже известно: на основании ст. 604 Военно-полевого устава рядовой Василий Шабунин был предан военно-полевому суду.

Буквально на следующий день после описываемых событий в гости к графу Толстому в Ясную Поляну приезжает хорошо знакомый Софье Алексеевне Толстой подпоручик 65-го полка Г.А. Колокольцев — сын отставного подполковника гвардии Аполлона Колокольцева, который когда-то учился в кадетском корпусе вместе с её братом Александром Берсом. Колокольцев рассказывает Льву Николаевичу о происшествии в полку и, зная о его личной общественной позиции, предлагает тому взять на себя защиту рядового Шабунина в военном суде.

Граф относится к такой просьбе достаточно ответственно; будучи офицером в отставке, он прекрасно понимает, что особых надежд на оправдание солдата за подобное преступление нет, судить того будут на основании «Полевого уголовного уложения для большой действующей армии» — этот документ входил в Устав полевого судопроизводства, принятый ещё в 1812 году, накануне Отечественной войны (ПСЗРИ. Т. XXXII. № 24975. С. 80–84).

Однако вероятность облегчить его незавидную участь, по мнению Льва Толстого, всё ещё оставалась. Соглашаясь выступить в новой для себя роли, он просит соблюсти необходимую процедуру, по которой необходимо было личное обращение к нему арестованного с просьбой стать его защитником. Это обязательное требование было предусмотрено Уставом полевого судопроизводства, по которому каждый подсудимый имел право сам выбирать себе адвоката. (ПСЗРИ Т. 31 (1810–1811). № 24975. СПб., 1830).

В соответствии с тем же Военно-судебным уставом в 65-м полку был организован полковой суд в составе председателя — полковника П.А. Юноши — и членов суда: подпоручика Г.А. Колокольцева и прапорщика А.М. Стасюлевича. Кандидатура Александра Стасюлевича в качестве члена суда является довольно странной и может быть объяснена только тем, что состав судебной коллегии выбирали по жребию. Всем в полку было известно о том, что в своё время Стасюлевич служил в прославленном 13-м Лейб-гренадерском Эриванском Его Величества полку на Кавказе. Находясь в должности караульного начальника в Метехском тюремном замке, по собственному недосмотру он не сумел должным образом организовать контроль за содержанием заключённых, в результате чего семь арестантов из числа особо опасных преступников совершили побег. «За неодобрительное поведение и разные противузаконные поступки по отправлению должности караульного офицера» поручик Стасюлевич был разжалован в рядовые, с сохранением за ним права восстановления в офицерском звании (Бобровский П.О. История 13 лейб-гренадерского Эриванского Его Величества полка за 250 лет (1642–1892). СПб., 1892–1897. Т. I V. C. 354). Буквально за несколько дней до происшествия с Шабуниным ему был возвращён чин прапорщика.

В обязательном порядке члены военно-полевого суда приводились к присяге: «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым Его Евангелием и животворящим Крестом Господним, хранить верность Его Императорскому Величеству Государю Императору, Самодержцу всероссийскому, исполнять свято законы Империи, творить суд по чистой совести, без всякого в чью-либо пользу лицеприятия, и поступать во всём соответственно званию, мной принимаемому, памятуя, что я во всём этом должен буду дать ответ перед законом и пред Богом на Страшном Суде Его. В удостоверение сего целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь» (приложение к ст. 150 Военно-судебного устава).

Как известно, действовавший в тот период времени Устав полевого судопроизводства был скопирован, как это ни странно, с аналогичного французского закона периода Великой революции (от 13 брюмера V года или 4 ноября 1796 года) и распространял подсудность военного суда не только на военнослужащих, но и, что было вполне логично, на вспомогательный состав армии: интендантов, поставщиков, военных чиновников, а также, что важно, — на жителей территорий, которые входили в театр военных действий либо, как в нашем случае, на которых находились воинские части и военные поселения.

Формально сама деятельность военно-полевых судов, как смертные приговоры военнослужащих, предусматривались специальным законом только на период ведения боевых действий. Тем не менее практика использовать такие «быстрые» судебные решения сохранялась и в мирное время — как для особых территорий (Царства Польского или Северного Кавказа), так и для лиц, совершивших отдельные виды государственных преступлений — прежде всего связанных с подготовкой покушений на членов императорской фамилии или высших государственных чиновников.

Подготовка эшафота к совершению смертной казни

Как назло, 4 апреля 1866 года в Санкт-Петербурге произошло знаковое событие — первое неудачное покушение революционера-террориста Дмитрия Каракозова на императора Александра II, не только радикализировавшее антиправительственную деятельность оппозиции, но и вызвавшую очевидную жестокую реакцию властей в качестве ответа на неё^[32].

Государь теперь видит выход из кризиса, а его развитие в стране очевидно, исключительно в ужесточении всей системы уголовного преследования. И именно Александр II настаивает на том, чтобы военно-полевые суды теперь рассматривали дела не только в отношении государственных преступников, но и в случаях «важных нарушений воинской дисциплины и общественной безопасности».

22 июня 1866 года Аудиторский департамент подготовил для военного министра очередной доклад на Высочайшее имя за № 3589 «О важном нарушении воинской дисциплины рядовым Шабуниным».

В соответствии с существовавшим придворным регламентом военный министр каждое утро информировал императора о положении в армии и о текущих вопросах, связанных с военно-политической обстановкой на границах империи, и в этот раз ему пришлось докладывать ещё и о происшествии 65-м Московском пехотном полку. Граф Д.А. Милютин получает личное указание императора судить виновного «по полевым военным законам, с назначением положенных для военного времени наказаний». Таким образом, исход судебного решения с учётом Высочайшего мнения, особых задач полка, личности и потерпевшего, и преступника был практически предрешён заранее.

Здесь мы должны обратиться к Разделу I «О преступлениях, проступках и наказаниях вообще» Военно-уголовного устава, который предусматривал различные виды уголовных наказаний за воинские преступления, в том числе и смертную казнь, в обязательном порядке сопровождаемую лишением всех прав состояния (ст. 2), «суть: повешение и разстреляние».

— «смертная казнь чрез повешение соединяется всегда с позорным лишением воинской чести. Смертная чрез разстреляние может быть по приговору суда, смотря по свойству преступного деяния, соединяема или не соединяема с позорным лишением воинской чести»;

При этом в Отделении IV «О замене одних наказаний другими» была предусмотрена возможность смягчения назначенного наказания: ст. 55 «Смертная казнь с лишением всех прав состояния, по особому Высочайшему соизволению, а в военное время по распоряжению главнокомандующего, в силу предоставленного ему права, может быть заменена: для осужденного к разстрелянию — совершением над ним одного лишь обряда разстреляния, а для приговореннаго к повешению — поставлением его под виселицею на публичном месте, с позорным лишением воинской чести. Сия казнь знаменует политическую смерть, и за оною следует всегда ссылка в каторжные работы без срока или на определённое время».

В ходе подготовки к судебному следствию Лев Николаевич Толстой предварительно встречается с полковником Юношей, сообщает ему о том, что будет выступать в суде защитником рядового В. Шабунина. Полковой командир довольно трезво, а потому скептически оценивает сложившуюся ситуацию: «Однако я не считаю возможным скрыть от вас, граф, что военные законы, особенно относительно нарушения дисциплины и такого тяжкого нарушения, как это сделал Шабунин, — весьма строги, а самый факт предания его военно-полевому суду уже почти предрешает вопрос о наказании. Там мало статей, говорил Юноша, но они категоричны: или смертная казнь, которая по особо уважительным причинам может быть заменена тяжелой каторжной работой, или полное оправдание. Впрочем, простите, граф, я совершенно упустил из виду, что вам, как отставному военному, да ещё севастопольскому защитнику, наши законы известны не хуже, нежели мне, — поторопился оговориться полковой командир» (Бирюков П.И. Биография Льва Николаевича Толстого. Кн. 1. М.: ГИЗ, С. 32).

В качестве адвоката Лев Николаевич получает разрешение полкового начальства посетить арестованного в камере и ознакомиться со всеми материалами предварительного следствия по уголовному делу. В канцелярии полка выясняется, что обвинительное заключение рядовому уже подготовлено, но пока ещё не предъявлено. То есть предварительное дознание проведено самим военным начальством, что было предусмотрено ст. 1218 Военно-судебного устава, правда, для периода военного времени.

По обязательному требованию, при подготовке к суду Шабунина обследовали полковые лекари, которые установили у него необщительность, склонность к уединению, алкогольную зависимость, но ничего такого, что могло бы помешать привлечению его к уголовной ответственности: солдат психически здоров и вменяем. Тем не менее Лев Николаевич планирует собственную стратегию защиты, основанную именно на психическом нездоровье или внезапном помешательстве подсудимого. После двухчасовой беседы с солдатом граф вышел из арестантской абсолютно убеждённым, что его подзащитный «идиот» в медицинском смысле этого термина: «Да, несомненно, это человек не только очень неразвитой, не только глубоко несчастный, но это субъект, часто поступавший бессознательно, под влиянием первой набежавшей в его голову мысли, как бы абсурдная она ни была, а они хотят судить его, как разумное существо, действовавшее даже с заранее обдуманным намерением… Боже! Какая роковая ошибка, какое заблуждение!» (Бирюков П.И. там же).

Эту же версию подтверждал Н. Овсянников в своём очерке «Эпизод из жизни Л.Н. Толстого», приводя слова самого Льва Николаевича: «Как сейчас помню, я, тогда ещё молодой, энергичный, твёрдо верил, что спасти этого несчастного Шибунина — и следует, потому что он страдал формой особого рода помешательства, называемого идиотизмом, и можно, потому что у меня были кое-какие связи^[33], но до произнесения приговора я не желал пользоваться ими… Я разсчитывал, что наш закон, основанный на духе милосердия, сам решит это дело в пользу Шибунина, но… я ошибся» (издание «Посредника» № 1036, Тип. Русского товарищества. М., 1912).

И здесь нам, пожалуй, потребуется ещё одно отступление:

Лев Николаевич Толстой, как известно, был человеком обстоятельным, в каких-то вопросах даже болезненно щепетильным. Удивительно, что такой известный писатель, либерал и гуманист, не изъявил вполне естественного желания встретиться с капитаном Болеславом Яцевичем. Хотя бы объективности ради… Ведь для офицера, чья вина состояла только в том, что он строго требовал исполнения воинского устава всеми своими подчинёнными, происшествие с Шабуниным — это очевидный конец карьеры, а этого отставной артиллерии поручик не понимать не может. Вне зависимости от решения суда, командира роты, как пережившего позорное оскорбление от нижнего чина, перевели бы из полка в другую часть, и не факт, что на равнозначную должность. Конечно, опытные офицеры знают, что никогда нельзя разбираться, тем более наказывать нетрезвого подчинённого до момента его протрезвления или применять к нему силу. Знал ли об этих азбучных правилах капитан, сказать трудно, но ведь в одной из самых популярных среди русского офицерского корпуса книг, написанных георгиевским кавалером и будущим харьковским адвокатом В.М. Кульчицким — «Советы молодому офицеру», — прямо говорилось: «Пьяного никогда не тронь. Если пьян солдат, лично никогда не принимай репрессивных мер, чтобы не подвергнуться оскорблению и протесту, часто бессознательному. Прикажи пьяного взять таким же нижним чинам, как он (но не унтер-офицеру по тем же причинам), а если их нет — полиции. Этим ты пьяного избавишь от преступления в оскорблении офицера или унтер-офицера» (Кульчицкий В.М. Советы молодому офицеру. 3-е издание. Харьков, 1916).

Первое заседание военного суда состоялось 16 июля в 11 часов 05 минут на квартире (в помещичьем доме, в котором жил командир полка) полковника Юноши. Как и все важные процедуры в армии, порядок проведения судебного заседания чётко регламентирован: полевой суд начинал рассмотрение дела в открытом процессе с участием подсудимого с его допроса. Подсудимый мог поручить отвечать на поставленные перед ним вопросы своему представителю и обязан был отвечать лично только в случае решения председателя (презуса) суда.

Процесс был состязательным в том смысле, что стороне защиты противостоял обвинитель в лице назначенного суду прокурора, представителя военной полиции, которая также имела право проводить предварительное следствие, либо уполномоченного от военного командования, как и потерпевшего по уголовному делу. Прокурор был полноценным участником судебного заседания — наравне с членами судебной коллегии он мог задавать вопросы подсудимому и свидетелям, заявлять возражения стороне защиты и пр.

В соответствии с Судебным уставом от 8 сентября 1862 года участие в суде защитника, было обязательным за исключением, когда в ими рассматривались дела о вооружённом восстании или мятеже. Такая судебная практика, кстати, нашла широкое применение в период подавления Польского бунта в 1863–1864 годах.

После допроса подсудимого опрашивались свидетели, обвинитель предоставлял коллегии свою позицию, сторона защиты — свои возражения. Учитывая, что закон устанавливал максимальный 24-часовой срок рассмотрения дела, все доводы приводились устно и ходатайства не рассматривались. В финальной части, перед постановлением приговора, публика из зала удалялась, а презус обращался к судьям с вопросом о виновности или невиновности подсудимого, начиная опрос с младшего по воинскому званию. В большинстве случаев судьи выносили решение, исходя не столько из положений действующих законов, сколько следуя своим внутренним убеждениям и жизненному опыту. В том редком случае, когда подсудимый признавался судом невиновным, решение подлежало утверждению полевым аудиториатом. Если же вина подсудимого считалась доказанной, то председатель суда предлагал членам судебной коллегии на основании определённых статей закона из обвинительного заключения принять решение о форме наказания, соответствующей совершённому преступлению. При этом в случае единогласного вердикта судей делопроизводитель сразу же изготавливал приговор, а вот если возникали какие-либо разногласия, то в соответствии с действующим Уставом военный суд был обязан применить самое слабое наказание из предусмотренных инкриминируемой подсудимому уголовной статьи.

Приговор оглашался в присутствии подсудимого и его защитника, после чего направлялся Императорскому полевому аудиториату — специальному судебному присутствию в составе председателя в чине не ниже генерал-лейтенанта, двух членов в чинах не ниже генерал-майоров и секретаря-делопроизводителя.

Учитывая такую специфику военного судопроизводства, основная линия защиты Льва Николаевича была связана не только с выбранной им стратегией — настаивать на невменяемости подсудимого вследствие его неожиданного помешательства, — но и в том, что в числе судей он увидел хорошо ему знакомых и часто бывавших у него в имении Колокольцева и Стасюлевича, да и с председателем суда полковником Юношей у него тоже сложились вполне добрые отношения. Поэтому именно к членам суда и обращена его речь в защиту подсудимого рядового.

Думаю, что она заслуживает того, чтобы мы привели её полностью: «Рядовой Василий Шибунин, обвиняемый в умышленном и сознательном нанесении удара в лицо своему ротному командиру, избрал меня своим защитником, и я принял на себя эту обязанность, несмотря на то что преступление, в котором обвиняется Шибунин

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

19

В «Воинском Уставе о наказаниях» (утв. приказом по Военному ведомству № 434 от 7 мая 1910 года) была предусмотрена ст. 38 (статья 45 Уложения о наказаниях): «При необходимой обороне подчинённого против незаконного посягательства начальника не считается преступным лишь то деяние, которое совершено подчинённым в пределах необходимых для отвращения опасности, угрожавшей лишением жизни или телесным повреждением самому защищавшемуся», а также специальная глава «Отделение I V. О противозаконном обхождении начальников с подчинёнными и о злоупотреблении власти в определении наказаний».

20

Временно управляющий южными губерниями граф Пален в рапорте на Высочайшее имя от 1 октября 1827 года доносит о тайном переходе двух евреев через реку Прут во время объявленного карантина (в регионе эпидемия холеры) и предлагает в назидание прочим нарушителям казнить преступников. Как известно, за нарушение карантинных правил судили не менее сурово и военным судом. На рапорте губернатора начертана Высочайшая резолюция Николая I: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек двенадцать раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне её вводить».

21

Присутствие врача на экзекуции было строго обязательным. Когда в Гродненской губернии генерал-адъютант И.Г. Бибиков осудил шестерых грабителей на наказание шпицрутенами, приказав прогнать их через тысячу человек шесть раз, он провёл экзекуцию без медицинского освидетельствования, за что получил справедливое внушение от императора «за употребление излишней строгости» (Дневник Дубельта // Русский архив. Т. 6. М., 1995. С. 187).

22

В соответствии со статутом Военного ордена лишение военнослужащего этого самого почётного отличия могло быть произведено только на основании решения суда.

23

Как известно, император Александр I не любил награждать соединения, отличившиеся в сражениях Отечественной войны 1812 года, зато был щедр на почётные награды за доблесть, проявленную в период Заграничного похода Русской армии 1813–1814 годов.

24

Это было связано с большим количеством уклоняющихся от военной службы в районах Западной Сибири, то есть «своих» рекрутов для укомплектования частей очевидно не хватало.

25

Число поляков было достаточно большим и в самой армии — более 7 % нижних чинов призывались из Царства Польского.

26

Основная масса осуждённых участников Польского и Севастопольского восстаний 1830 года и Польского восстания 1863 года содержались в Александровской центральной каторжной тюрьме в селе Александровском Иркутского уезда и в каторжной тюрьме при Акатуйском руднике Нерчинского горнозаводского округа. В апреле 1866 года императором Александром II была объявлена амнистия польским ссыльным: им были значительно сокращены сроки каторги, а осуждённые на незначительные сроки были переведены на поселение.

27

Речь идет об имевшем место случае, когда губернатор без письменного запроса направил в Казённую палату чиновника для сверки счетов по приходу и расходу земских сборов (они велись отдельно в канцелярии Особого о земских повинностях присутствия и в Казённой палате), обнаружив которого Салтыков-Щедрин обозвал «губернаторской челядью» и приказал выгнать, причём сделал это дважды.

28

При этом часть офицеров была освобождена от залога. Такая привилегия, например, была предусмотрена для служивших в Приамурском военном округе, где разрешение на брак давал уже не командир дивизии, а командующий округом. Также могли не вносить брачный залог вдовые офицеры, имевшие малолетних детей, которые планировали повторно жениться, а также офицеры, имевшие выслугу не менее 25 лет, и которые вступали в брак с офицерскими дочерьми, оставшимися сиротами.

29

На каждого арестанта отпускались в сутки по фунту мяса (450 г), хлеб, квас, каша, сливочное масло и молоко, чай, сахар и табак.

30

Резервный батальон по своему численному составу соответствовал стрелковой бригаде и относился к самым большим по числу нижних чинов воинским частям; кроме того, ежегодно к ним прикомандировывались новобранцы для первичной подготовке к службе.

31

В описываемый период Н.П. Овсянников был юнкером.

32

Дело по обвинению террориста Каракозова по ст. 241–243 Раздела III Уложения было выделено в отдельное производство, где собранные материалы насчитывали более 6000 страниц. Оно повлекло за собой уголовное расследование в отношении почти 2000 человек.

33

Л.Н. Толстой рассчитывал, что помощь в пересмотре приговора сможет оказать его любимая тётка — камер-фрейлина двора Александра Андреевна Толстая, близкая подруга императрицы. При её посредничестве жалоба на судебное решение, к сожалению, была направлена без указания наименования полка, в котором судили солдата, и была оставлена без движения, а военный министр не пожелал отмены смертельного приговора, постановленного в назидание другим.