Уйти, взявшись за руки

Вадим Россик, 2019

Это жестокая и печальная история для читателей с крепкими нервами и желудком. Андрей поступает на подготовительные курсы института. В поезде он знакомится с Русалиной. У них завязывается роман. Вскоре после начала занятий Андрей замечает, что в институте творится что-то неладное. Одна за другой исчезают абитуриентки. Преподаватели объясняют исчезновение девушек тем, что те бросают учёбу и уезжают домой. Андрей подозревает, что и Русалине грозит опасность. Начав собственное расследование, он узнаёт, что всё не так плохо, как кажется, а гораздо хуже. Выбора нет, и влюблённые вступают в борьбу, где поражение – смерть, победа – любовь.

Часть вторая. Девятины

Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною, чтобы воздать каждому по делам его.

Откровение святого Иоанна Богослова 22:12

3

Понедельник. Раннее утро.

Под бодрую песенку Глюкозы, громом разносящуюся по всему Институту, стадо будущих студентов понуро тянется в актовый зал. Загустевшая кровь с трудом струится по венам. Хотя солнце едва показало над лесом свой золотой краешек, воздух уже нагрелся.

«Айн, цвай, драй, шике-шике швейне! Айн, цвай, драй, шике-шике швейне!» — с силой урагана гремит из колонок. — «Раз, два, три, прекрасные-прекрасные свиньи! Раз, два, три, прекрасные-прекрасные свиньи!»

— Ой, моя бедная головушка! Лучше бы «Королевство кривых» «Пикника» включили, — страдальчески морщится Авогадро.

— От «Пикника» ты хуже, чем от Глюкозы, поплывёшь, — замечает Обморок. — В качестве противоядия я бы тебе порекомендовал старое доброе «Русское поле».

Огромные, от пола до потолка, окна актового зала закрыты пластинами вертикальных жалюзи, поэтому в обширном помещении стоит прохладный полумрак. Места для студентов крутым полукругом сбегают к центру зала, где возвышается кафедра, украшенная вазой с непахнущим букетом камелий и графином с водой. У подножия кафедры развалился большой угольно-чёрный кот с разноцветными глазами. У него настолько независимый вид, что никому не приходит в голову подойти и погладить зверюгу. Кот зажмурит то зелёный глаз, то голубой, словно проверяет кривизну пространства. Вся центральная композиция празднично освещена светодиодными лампами.

Под глюкозий бравурный аккомпанемент абитуриенты занимают первый ярус. Родионов садится между Кирпичонком, который жуёт яблоко — завтрак вегана! — и Авогадро с Обмороком; оглядывает зал. Их не так уж много — психов, собравшихся спозаранку в тёмном зале, вместо того, чтобы беззаботно загорать на берегу водоёма — шесть девушек и шесть юношей. Девчонки уселись отдельно и трещат теперь, как сороки. Наверное, это от волнения. Родионов переводит взгляд на парней. Он замечает два новых лица. На одном, с несговорчиво торчащим подбородком, буквально вырублено кредо: «Убью на хрен!» Родионов невольно усмехается: «Уж больно ты грозен, как я погляжу». И неважно, что росточком грозный молодой человек под стать Гале Кукукиной — такой же миниатюрный. Он чем-то похож на вредную букашку: маленький, круглый, как напившийся крови клоп. Редкие усики. На коротких ножках летние туфли с очень толстыми подошвами. На левой руке надета чёрная перчатка.

Другое лицо… Вах! Да это же молодой острозубый джигит из наглухо затонированного «паровоза для пацанов»! Джигит злобно сверкает белками глаз на Родионова. Значит, тоже узнал.

У девушек своё пополнение. Возле Русалины притулилась клочковато остриженная брюнетка. Очки в неудачной оправе делают её похожей на глубоководную тварь. Длинная косая чёлка достаёт брюнетке до кончика носа, и она постоянно сдувает чёлку в сторону. Несмотря на жару, новенькая одета в чёрную футболку с длинными рукавами и пораженческой надписью «Мы все умрём». Русалина что-то втолковывает брюнетке. В ответ та улыбается улыбкой грустной собачки, которую никто не любит.

Немного особняком от остальных девушек сидит красивая голубоглазая блондинка. На ней надет вызывающе узкий топ. В обнажённом загорелом пупке поблескивает серебряный шарик. В пухлую нижнюю губку вдет другой шарик. На предплечье сделана цветная татуировка — замысловатый узор. В ушах — золотые серёжки с жемчугом. В общем, яркая девица в своём самодостаточном мире. Задрав ровный носик, блондинка высокомерно смотрит поверх голов. Существ размером меньше верблюда она не замечает.

— Жека, ты не знаешь, кто эта выпендрёжница? — спрашивает Родионов у Кирпичонка, показывая на холодную красавицу.

— Занимай очередь за мной, — волнуется Кирпичонок. — Я про эту самую красотку вам вчера и говорил.

— Этот кусочек совершенства зовут Инга Карибская. Она — счастливая обладательница самой красивой попы нашего городского гетто, — информирует Обморок. — Мы с Авогадро с ней в одной школе учились. Но учтите, пацаны, Инга колючая, как шипастая морская звезда. Будьте бдительны, кароч.

В актовый зал входит седьмая девушка — высокая, измождённая, с лицом цвета исчезающего синяка, полузакрытым непроницаемыми тёмными очками, с толстой белой тростью в руках, в безобразном хлопчатобумажном платье-мешке и пластмассовых сандалиях. Кажется, что при сильном ветре она могла бы парить над лесом. Девушка, обстукивая тростью дорогу перед собой, медленно спускается по лестнице к первому ряду. Русалина вскакивает со своего места и помогает слепой сесть. Девчонки прекращают стрекотать и, выворачивая шеи, откровенно разглядывают новенькую, благо, что она не видит направленные на неё любопытные взоры.

Наконец, утомлённые колонки смолкают и, в лучах света возле кафедры появляются трое: элегантно одетый высоченный старик — острые мефистофельские черты лица, снежно-белые волосы до плеч, старомодные длинные пальцы. Ему бы подошёл перстень с печаткой, чтобы запечатывать письма сургучом. Старика с двух сторон, как столбы, поддерживают строгая рыжеволосая дама с излишне ярко накрашенным ртом и симпатичный мужчина.

— Посмотрите-ка на того мужика, пацаны. Знаю я таких додиков: костюмчик в облипочку, парфюм с цветочным ароматом, маникюр. Видок, отчётливо говорящий, — пидор! — тревожно шепчет Обморок.

— Что ты сеешь панику раньше времени? — бормочет Авогадро. — Может, ещё и не пидор.

Потряся головой, словно попробовав вытряхнуть из неё Глюкозу, старик произносит утомлённо-аристократическим тоном:

— Доброе утро, мои юные коллеги. Добро пожаловать в будущее! Сначала несколько вступительных слов. Позвольте представиться. Меня зовут Аристарх Аристархович Велизарский. Я — директор Института, доктор юридических наук, профессор. Справа от меня, как и положено, находится моя правая рука — Абстракция Аркадьевна. Абстракция Аркадьевна — заместитель директора по учебной и научной деятельности. Она руководит учебным отделом. Слева — мой заместитель по воспитательной работе Вадим Анатольевич Красивов. Он руководит только собой.

В зале раздаются смешки. Выражение изысканной скуки на лице Велизарского, которое он культивирует с тех пор как стал директором, сменяет снисходительная улыбка.

— Давайте, коллеги, проведём короткую перекличку. Абстракция Аркадьевна, пожалуйста.

Рыжеволосая дама выступает вперёд со списком абитуриентов и деловито принимается зачитывать фамилии:

— Белозёров Леонид.

Обморок поднимает руку.

— Присутствует, кароч!

— Калбанова Русалина.

— Здесь.

— Карибская Инга.

— Здесь.

— Кирпичонок Евгений.

— Я!

— Коневодова Мария.

— Здесь!

— Кукукина Галина.

— Я!

— Марамзоев Рустам.

Джигит неохотно говорит:

— Тут я.

— Пискулина Алина.

Брюнетка в футболке «Мы все умрём» вздыхает:

— Тоже тут.

— Родионов Андрей.

— Я!

— Сарсенбаева Бахыт.

— Я!

— Соловых Михаил.

Авогадро индифферентно шепчет:

— Ну, а где же мне ещё быть?

— Съедобин Денис.

Грозный букашка рявкает:

— Здесь!

— Тростянская Елизавета.

Слепая девушка торопливо произносит:

— Я здесь! Тростянская здесь!

Абстракция Аркадьевна делает шаг назад. Велизарский дружелюбно продолжает:

— Ну, что же, мои юные коллеги. Все в наличии. Я поздравляю вас с началом занятий на подготовительных курсах. Жить вы все будете в общежитии. Даже местные. Это обязательное условие. Надеюсь, в нашем уютном общежитии ничто не будет отвлекать вас от занятий. Через месяц те из вас, кто успешно пройдёт подготовку на курсах, будут допущены до сдачи выпускных экзаменов. Выпускные экзамены на подготовительных курсах приравниваются к вступительным в Институт.

— А сколько баллов необходимо набрать, чтобы поступить на бюджет? — выкрикивает с места Кирпичонок.

Велизарский смотрит на него с таким удивлением, будто увидел инопланетянина. Вместо директора отвечает Абстракция Аркадьевна:

— Не менее четырнадцати баллов. Вы сдаёте три экзамена: пишете сочинение, затем иностранный язык и, наконец, основы права.

— Это значит, две пятёрки и четвёрка? — опять кричит Кирпичонок.

— Вы совершенно правы, мой юный бесцеремонный коллега, — придя в себя, величественно кивает Велизарский. Зато Абстракция Аркадьевна глядит на Кирпичонка как на что-то прилипшее к подошве. Тот в растерянности чешет свои буйные вихры. У многих ребят вытягиваются лица. Велизарский заканчивает свою речь:

— Итак, учёба начинается прямо сегодня. Сейчас Абстракция Аркадьевна проводит вас в аудиторию, в которой вы будете заниматься. С преподавателями познакомитесь на лекциях. Ну, в добрый путь, мои юные коллеги! А глупым слухам не верьте!

— Внимание, молодые люди! Занимайте места по схеме «девочка-мальчик, девочка-мальчик», — командует Абстракция Аркадьевна в аудитории.

Абитуриенты медленно рассаживаются, неуверенно посматривая друг на друга. Обморок первым приземляется возле Лизы Тростянской. За ними садятся расслабленный Авогадро с унылой Пискулиной. Кирпичонок без спроса плюхается рядом с Ингой Карибской. На его лице трепещет восторг пополам с ужасом. Гордая красавица демонстративно отворачивается от нахала. Марамзоев и Баха занимают места за их спинами. Маленькая Галя Кукукина, поколебавшись, садится к свирепому коротышке Съедобину.

Родионов замирает в нерешительности. С разных концов аудитории ему улыбаются Русалина и Машка Коневодова. Кого же из них выбрать? Повинуясь первому импульсу, Родионов устраивается возле Русалины. Машка остаётся в одиночестве. Глядя на сокурсников, она с насмешкой тихонько напевает: «Все подружки по па-арам…»

— Запомните, молодые люди, кто с кем сидит, — произносит Абстракция Аркадьевна. — Так вы будете сидеть до конца курсов. А сейчас вам нужно выбрать старосту группы.

Все опять начинают оглядываться. Молчат.

— Ну, давайте скорее, молодые люди, — торопит Абстракция Аркадьевна. — Предлагайте кандидатуру.

Поймав взгляд Кукукиной, Машка сигналит ей всем лицом.

— Может, Коневодову? — робко говорит Галя.

Все облегчённо выдыхают: «Правильно! Коневодову! Машку, кароч!»

— Как вы, Коневодова? Согласны быть старостой группы? — сухо спрашивает Абстракция Аркадьевна зардевшуюся Машку. Вопрос, конечно, риторический.

— Ну, если ребята настаивают, я не против.

Не теряя времени, Абстракция Аркадьевна чеканит:

— Кто за то, чтобы Марию Коневодову избрать старостой группы, поднимите руки! Единогласно. Поздравляю, Коневодова. Теперь вы староста. После лекций зайдите ко мне в учебный отдел, я вам расскажу, что делать.

Машка скромно опускает сияющие глаза.

— Как скажете, Абстракция Аркадьевна.

Цокая каблуками, как лошадь подковами, руководительница учебного отдела покидает аудиторию. «Ведите себя тихо, молодые люди! Через минуту к вам придёт лектор». Пока никто из преподавателей не вонзил в них зубы, ребята встают с мест, чтобы размяться. Словно спасая свою жизнь, девушки дружно бегут в туалет — слабому полу, как обычно, приспичило. Русалина с Машкой Коневодовой берут на буксир Лизу Тростянскую. Следом за девушками выходят Марамзоев с борсеткой необычного чайно-зелёного цвета подмышкой и Денис Съедобин с сигаретой в углу рта. Кирпичонок подходит к Родионову.

— Что это за ёкарный бабай? — спрашивает он, показывая взглядом на спину Марамзоева. — Он на тебя смотрел, как веган на сало.

— Так, шняга. Пересеклись вчера случайно на вокзале. Лучше скажи, Жека, о каких слухах говорил директор Института?

Кирпичонок усмехается:

— Которым мы не должны верить?

— Ну.

Кирпичонок заговорщицки понижает голос:

— Есть инсайдерская информация о том, что в Институте пропадают абитуриенты. На прошлой неделе пропали двое.

— И куда же они делись?

— Никто не знает. Может, их того — на органы заколбасили?

— Ужастиков насмотрелся? — недовольно говорит Родионов. — Наверняка эти ребята просто бросили учёбу и уехали домой. В общем, они от жизни своё получают в другом месте.

— Ты определённо прав и да — не стоит бить тревогу, — соглашается Кирпичонок. Ему не хочется спорить при такой высокой температуре.

— Мама мия! Две пятёрки и одна четвёрка! В глухой провинции! Это просто за гранью! — восклицает Машка Коневодова, первой вернувшаяся из туалета. — Вот так проведёшь всю молодость за партой, а в оконцовке получишь диплом шараги!

— Ага, диплом конюха с правами кучера, — подхватывает Обморок. — В моём школьном аттестате по английскому стоит твёрдая «параша», а из литры я помню только, что Чацкий — это настоящий олень, кароч!

— Вот для того, чтобы ты, дебил, как следует подготовился к экзаменам, родаки и сослали тебя на подготовительные курсы, — равнодушно замечает Авогадро.

Русалине неинтересно с девчонками, которые в туалете погружаются в женские сплетни: мальчики, лишний вес, жир на бёдрах, целлюлит на ягодицах, мальчики, мытьё головы, обалденные тени для век, мальчики и как не залететь. Русалина курит на институтском крыльце, защищённом от солнца козырьком, и думает о Родионове. Когда она представляет себе синеглазого парня, сердце в её груди превращается в тёплую звёздочку. Если называть вещи своими именами, то она влюбилась. Русалина счастливо улыбается. Есть от чего — целый месяц они будут сидеть вместе.

— Ты над кем смеёшься, симпампулька? Надо мной смеёшься? — с подозрением спрашивает Денис Съедобин. Он и джигит Марамзоев стоят рядом с крыльцом на самом солнцепёке и с солидным видом смолят дешёвые сигареты. Моральные уроды группы. Пот градом течёт по круглой физиономии Съедобина, капая с усиков на рубашку. Марамзоев бурит Русалину глазами-черносливами. Или пока только раздевает.

Русалина не обращает внимания на выпад грозного букашки. Она отвечает вопросом на вопрос:

— Слушай, Денис. Комендантша общаги Анна Альбертовна Съедобина — это твоя мама?

Кредо «Убью на хрен» на лице Съедобина заменяется неожиданным смущением.

— Золужка-то? Ну, в общем, да, а что?

«Вы похожи», — хочет сказать Русалина, но сдерживается. Вряд ли Съедобину польстит такое сравнение. Впрочем, это дело привычки. Если прожить восемнадцать лет на необитаемом острове вместе, например, с Всадником Без Головы, то, наверное, будешь думать, что весь мир населён всадниками без головы.

— Ничего.

Русалина отворачивается от моральных уродов, смотрит на близкий лес. Сосны, качая ветками, негромко шумят, словно зовут: «иди к нам, иди к нам».

— Добрый день, товарищи курсанты! — зычно приветствует ребят рослый пожилой мужик с прямой спиной военного. Мужик строевой поступью достигает преподавательского места и с мучительным наслаждением брякает на стол такой чудовищно тяжёлый портфель, что им можно потопить лодку. — Я — доцент Филарет Сигизмундович Фандобный. Ранее проходил службу в органах военной прокуратуры. Назначен преподавать вам основы государства и права.

— Здоров, — вяло откликается Авогадро, свисая со стула, словно бабушкина кофта. Остальные товарищи курсанты хихикают.

Фандобный посылает в Авогадро почти смертоносный взгляд, потом набирает полную грудь воздуха и подаёт команду оглушительным басом:

— Вста-а-а-ть!

На крыльцо выходит Алина Пискулина: лицо — хаотичный набор черт, глаза цвета болотной тины, очки в неудачной оправе, длинная чёлка, печальная улыбка. Душераздирающее зрелище. Русалина протягивает несчастной брюнетке сигарету. Пискулина закуривает.

— Я тебе уже говорила, Алина. Мне кажется, что ты должна сменить свой довольно-таки депрессивный имидж, — говорит Русалина, указывая на чёрную футболку «Мы все умрём».

Пискулина безнадёжно машет рукой:

— Бесперспективняк.

Русалина возмущается:

— Не будь курицей, Алина! Плюнь на прошлое, смени имидж, заведи себе новую жизнь.

Пискулина вздыхает:

— А что мне делать со старой?

— Просто выкинь на помойку. Если хочешь, я тебе помогу.

— А, вот вы где ошиваетесь! — раздаётся за спиной девушек весёлый мужской голос.

Вздрогнув, Русалина и Пискулина одновременно оборачиваются. Из приоткрытых дверей Института на них смотрит улыбающийся во весь рот замдиректора по воспитательной работе. «Вадим Красивов, кажется», — вспоминает Русалина.

— Бросайте курить, студиозусы. Бегите скорее на лекцию. Сигизмундыч уже там и во всю зверствует.

Красивов шире открывает двери, чтобы пропустить ребят. Когда Русалина проходит мимо замдиректора, он бросает со смешком:

— Что-то вы, девушка, совсем бледненькая. Вам нужно больше гулять. Лес-то ведь рядом.

Абитуриенты замерли у своих столов по стойке смирно. Лишь долговязый Авогадро наклонился к полу, будто поисковая рогулька. Ребята таращатся на орущего Фандобного с таким же страхом, с каким смотрели бы на тикающую адскую машинку. Они не знают, что властный Фандобный басом разговаривает только с подчинёнными. С директором он общается баритоном, а с женой тенором.

— Можно войти? — это Русалина нечаянно разрушает всю прелесть атмосферы ужаса, успешно созданную Фандобным.

— Войдите! — рявкает Фандобный. — Прощаю опоздание в первый и последний раз. Курсанты должны неукоснительно выполнять устав Института и приказы командования. Неукоснительно!

Покраснев, Русалина занимает своё место. Вслед за ней в аудиторию проникают прокуренные Пискулина, Съедобин и Марамзоев.

— Вас мои слова тоже касаются, товарищи курсанты! — бурчит им, остывая, Фандобный. — Вставайте в строй. Итак, я объясняю порядок проведения наших занятий. При входе преподавателя в аудиторию, личный состав должен встать. Преподаватель приветствует курсантов, курсанты дружно отвечают ему: «Здравствуйте, товарищ преподаватель!» Староста группы докладывает о наличии личного состава. Если у кого-то из вас появится вопрос, нужно поднять руку и после разрешения задать его в лаконичной и понятной форме. Всё ясно? Тогда садитесь. Сейчас вы начнёте постигать, какую пользу сможете причинить своей Родине.

* * *

В учебном отделе тихо играет радио. Чернокнижник задумчиво разглядывает личные дела абитуриентов. Перебирает документы, вертит в руках фотографии. Сегодня один из недорослей привлёк его внимание. Одно лицо вдруг, как гвоздём, царапнуло память. Больно царапнуло. Теперь Чернокнижник хочет понять, почему это его так зацепило. По Институту шныряет множество абитуриентов, будто стаи бродячих собак, превратившиеся в молодых болванов, ну и что? «Я же точно знаю, что мёртвые никогда не возвращаются».

Радио торжественно объявляет: «”Русское поле”. Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля, исполняет Иосиф Кобзон, в сопровождении оркестра Всесоюзного радио под управлением Вильгельма Гаука. Музыкальный редактор Лев Штейнрайх».

Чернокнижник, довольно кривя губы, делает звук погромче. «М-дя, вот это я понимаю — настоящее искусство. Не то, что ваше современное хрю-хрю!»

* * *

— Здравствуйте, ребята! — громко говорит Алевтина, чтобы привлечь к себе внимание группы. — Сегодня историю веду я. По расписанию у вас должен быть Верёвкин, но он болен, поэтому я временно заменяю Айвенго Николаевича.

— А это хорошо или плохо? — ехидно спрашивает Обморок.

— Для меня не очень хорошо, а для вас, молодой человек, точно плохо.

— Почему это?

— Потому, что вы сейчас будете отвечать первым.

Обморок втягивает голову в плечи. Видно, что история — это не его конёк.

— Ты зачем сам на проблемы напрашиваешься, дебил? — шепчет ему сзади Авогадро.

— Я не преподаватель, — продолжает Алевтина, — учусь здесь в аспирантуре. Меня зовут Алевтина Чмарь. Можно просто Алевтина.

— А зачем юристам знать историю? — задаёт вопрос Кирпичонок. — Всё равно она постоянно требует пересмотра.

— Знание прошлого позволяет увереннее смотреть в лицо будущему, — отвечает Алевтина и опять обращается к Обмороку: — Встаньте, молодой человек. Как ваша фамилия?

— Белозёров, — с неохотой говорит Обморок, поднимаясь.

— Очень приятно, Белозёров. Перечислите нам, пожалуйста, какие общества сменяли друг друга на протяжении истории человечества.

Обморок беспомощно смотрит на Авогадро. «Выручай, друг!» Тот, состроив задумчивую мину, крепко смыкает веки. Понятно, что тоже ни фига не знает. Тогда Обморок отчаянно бросается в незнакомые воды:

— Первым было общество эксплуататоров трудового народа!

Лиза Тростянская вздымает длиннющую руку над головой, но Алевтина подбадривает Обморока:

— Блестяще, дальше.

— Его сменило общество вредителей и врагов народа.

— Где-то близко, Белозёров.

— А закончилась вся эта бодяга обществом жуликов и бюрократов, кароч.

— Достаточно, — вздыхает мощной грудью Алевтина. Взгляды мужской части группы сразу прилипают к этой груди. — Придётся вам, Белозёров, освежить школьные знания. И, думаю, не только вам.

Алевтина отворачивается от Обморока, и пока здоровенная аспирантка с тоской смотрит в засиженное мухами окно, он быстро показывает ей средний палец.

— Надеюсь, Коневодова, мы с вами сработаемся, — со значением произносит Абстракция Аркадьевна, выуживая чёрный кошачий волос из накрашенного рта. Леонард лежит на коленях женщины-вамп и презрительно смотрит круглыми глазищами на Машку, скромно стоящую в центре учебного отдела.

— Я буду стараться, Абстракция Аркадьевна.

— Что ж, посмотрим. И учтите, милочка, что староста группы пользуется определёнными, м-м-м, преимуществами и на экзаменах, и при зачислении в Институт. Я бы даже сказала, не преимуществами, а поблажками. Будете мне помогать — получите хорошее образование, а это ведь путь в высшую лигу, милочка!

— Ясно, Абстракция Аркадьевна.

— Вы должны понимать, Коневодова, что администрация Института не может пускать на самотёк жизнь абитуриентов. Они же понятия не имеют, для чего нужна голова и руки. Творят, что хотят. Например, на днях у завхоза Баблояна кто-то стащил связку запасных ключей от всех помещений. Поэтому вы будете регулярно сообщать мне о том, как живут ваши одногруппники. Что делают, что говорят. Будем вместе, так сказать, противостоять разгильдяйству. Взаимодействовать. Разумеется, одногруппникам знать об этом не обязательно. Только вы и я.

— Понимаю, Абстракция Аркадьевна.

Женщина-вамп расплывается в хищной улыбке.

— Я рада, что ты такая понятливая, Машенька. Возьми этот журнал. Староста группы ведёт журнал посещений занятий, проводит собрания группы, следит за порядком в общежитии, вообще является связующим звеном между абитуриентами и администрацией Института. Ну, как? Мы договорились, Машенька?

— Я всё сделаю, Абстракция Аркадьевна.

Машке очень хочется быть связующим звеном.

Родионов лежит с открытыми глазами в жаркой тьме. Его донимает храп Кирпичонка. И некстати зудит шрам на похолодевшей щеке.

— Хррр-ха!

Опять?! Родионов приподнимается с постели. У него в ногах невесомо сидит Усатый Прапор. И что ему здесь понадобилось в два часа ночи?

— Товарищ прапорщик?

— Он самый. Давно хотел тебя спросить, воин…

Родионов раздражённо перебивает:

— Я сам вас давно хотел спросить, товарищ прапорщик. Скажите, почему мой ангел-хранитель всего лишь прапорщик?

Усатый Прапор разводит руками.

— Не знаю, воин. Наверно, никого чином повыше в тот момент не было. Ну и связаны мы с тобой, конечно.

— Чем связаны?

— Той гранатой.

Родионов опускает голову обратно на подушку.

— Да, кому-то в ангелы-хранители достаются великие люди, а мне достались вы, товарищ прапорщик. Мне редко везло. Вот и тут — только прапорщик, только хардкор.

Родионов обиженно замолкает. Смущённо покашливая, Усатый Прапор задаёт вопрос, который ему не даёт покоя:

— Ты не в курсе, воин, меня хоть наградили посмертно?

Вторник.

Утро начинается со скандала. Ночью кто-то украл курицу из кастрюли, которую оставили в кухне на плите Баха с Кукукиной. Теперь взбешённая Кукукина с Бошариком подмышкой бегает по комнатам, врывается без стука, нюхает воздух и, вращая зенками, задаёт один и тот же вопрос:

— Это не вы нашу курицу прихватизировали, нелюди?!

Разумеется, ответы различаются по лексическому составу, величине и эмоциональному накалу, но дружно сводятся к общему смыслу: «Нет, идиотка! Закрой дверь!»

В поисках пропавшего обеда Кукукиной активно помогают Обморок и Кирпичонок. Безуспешно. Такое впечатление, что курица, греясь ночью в кастрюле, внезапно обрела тягу к жизни, перья и способность летать. Ушлая оказалась птичка. Или не птичка? Пришлось Бахе доставать из закромов пачку лапши быстрого реагирования со вкусом старых носков. Впрочем, это было уже позже.

Первым уроком в расписании указан русский язык и литература. В аудитории ребят встречает взрослая версия Пиноккио — длинноносый очкастый мужчина казалось составленный из частей принадлежавших разным людям. Его нос выглядит, как дырчатый сыр с низким содержанием холестерина. Серые ввалившиеся щёки выдают отсутствие за ними зубов. С задумчивым видом мужчина разглядывает висящий на стене портрет Эйнштейна. В ответ великий учёный показывает очкарику длинный язык.

— Какой он стрёмный! — невольно вырывается у Инги Карибской.

— Получи пять высших, и да — ты станешь такой же стрёмной, — хихикает Кирпичонок. В ответ красавица смотрит на него, как на низшую форму жизни.

— Руслан Вячеславович Верхотурцев, — невразумительно называет мужчина своё имя-отчество-фамилию, когда вся группа занимает места. — Я наделён, гм, полномочиями подготовить вас, отроки и отроковицы, к сочинению. Подозреваю, что не любовь к литературе привела вас в это вопиюще печальное место, а скорее, гм, высокий градус авантюризма.

В голосе Руслана Вячеславовича звучит такая надежда, что так оно и есть, что Обморок, не удержавшись, выкрикивает:

— Конечно, не любовь! Я за всю жизнь прочитал всего одну книжку — сказку про то, как Буратино съел Чиполлино.

Авогадро сердито дёргает друга сзади за рубашку.

— Это хорошо, — одобрительно произносит Руслан Вячеславович. — В вашем нежном возрасте интересуются исключительно, гм, мастурбацией.

Руслан Вячеславович оживляется.

— Вы знаете, меня всегда поражало, как люди умудрились придумать столько сложных слов для одного несложного действия: мастурбация, мануступрация, анафлазм, ипсация, моносекс. Или, например, другое: иррумация, пенилинкция, фаллаторизм, фелляция. Впрочем, термин «фелляция» имеет право на жизнь. Он звучит, как красивое итальянское имя. «Синьорина Фелляция, сделайте мне минет, пер фаворе». Очаровательно, не правда ли?

Руслан Вячеславович замолкает, глубоко задумавшись.

— Мы всего лишь хотим получить корочки о высшем образовании, — нарушает тишину Кирпичонок.

— Ну и напрасно, — рассеяно замечает Руслан Вячеславович. — Я уже втиснул в свою маленькую жизнь пять дипломов. Поверьте, после третьего ценность образования теряется.

— Ну, товарищи курсанты, кого мы произведём в любимые преподы? Кто оставит пламенный след в наших сердцах? — спрашивает Кирпичонок одногруппников после русского и литературы. — Бесноватого генералиссимуса Фандобного, сисястую Алю или сексуально озабоченного Русика?

— Сегодня ещё предстоит иностранный язык, а в пятницу с нами случится физкультура, — напоминает Обморок. — Между прочим, тебе, Авогадро, не мешало бы подкачаться.

Авогадро, пребывающий после полуторачасовой лекции в глубокой прострации, подавленно шепчет:

— Отличная идея, дебил.

— Нужно активнее участвовать в жизни современного общества. Нельзя быть настолько социально пассивным, мой дистрофичный друг, — с укором говорит ему Обморок.

— Белочка твой друг и кореш, — шепчет Авогадро и закрытием глаз закрывает тему.

— Сначала нужно познакомиться со всеми преподами, а уж потом производить в любимые, — замечает Кукукина. Она поворачивается к своему соседу: — Скажи, Денис, почему у тебя на руке перчатка?

— Скальпированная рана кисти, — сквозь зубы отвечает Съедобин.

— Офигеть! Как же ты так? — сочувствует Кукукина, упираясь твёрдыми, словно ракушки, коленками в пухлую голень Съедобина.

— Сунул не туда, куда можно.

Галя с состраданием смотрит на сердитого букашку.

— А куда ты сунул?

— Себе в рот.

— Нет, правда?

— Так, хорош! Заткнись, Кукукина, — обрывает разговор Съедобин.

Ярко-синий купол неба. Хлопковые коробочки облаков на нём. На нагретой солнечным светом ступеньке развалился Леонард. Его разноцветные глаза закрыты, но большие треугольные уши чутко прядают на малейший звук. Подчиняясь неодолимой, как зов природы, тяге к табаку, у крыльца вдумчиво курят Алина Пискулина, Русалина и Машка Коневодова. Солнце гладит горячей рукой девчонок по щекам. Рядом с ними сухая, словно лучина, Лиза Тростянская со стоическим лицом сосредоточенно ковыряет белой тростью землю. Подружки вывели её подышать свежим воздухом. Теперь они монотонно бубнят и дымят сигаретами, навевая на усталую Лизу сонливость и ядовитый дым.

— Ну и лето! Просто дуреешь от этой жарищи, — недовольно произносит Коневодова. — Девчата, вы заметили, что в Институте постоянно темно?

— У света для нас места нет, а у нас нет места для света, — вдруг мрачно изрекает Пискулина.

— Ну, почему ты всегда такая трагичная, Алина? — с жалостью говорит Русалина. — Ты же привлекательная девчонка! Поверь, все твои невзгоды перемелятся и будет тебе счастье.

— Тебе легко говорить, а у меня год назад старшего брата убили.

— Ужас! Кто?

Услышав испуганное восклицание Русалины, Леонард открывает зелёный глаз.

— Никто не знает. Его Женя звали, как этого лохматого Кирпичонка. Брат связался со скинхедами. Попал в плохую компанию. Они его Писклёй прозвали. Начались пьянки, драки. Прошлым летом Женю нашли в лесу на берегу реки с пулей в голове. Мы так и не узнали, кто это сделал и за что.

У Пискулиной дрожат губы. Бросив сигарету, Русалина обнимает девушку. Та утыкается лицом в Русалинино плечо и всхлипывает. Коневодова отворачивается от чужого горя. А что тут поделаешь? Висящий на груди Тростянской сотовый телефон начинает верещать и судорожно биться. Леонард открывает голубой глаз.

— Да? О, привет, мамуля!

…

— Да, у меня всё нормально.

…

— Да, ребята хорошие. Девочки мне помогают.

…

— Не волнуйся, мамуля, я вернусь к твоему дню рождения. Я люблю тебя.

Лиза отнимает мобильник от уха. На незрячем лице блуждает улыбка. «Дом! Милый дом!» Пискулина рыдает в объятиях Русалины. Русалина успокаивающе поглаживает её по коротко стриженной голове. Повернувшись к ним, Коневодова бросает:

— Ладно, харе́ рыдать. Пошли на учёбу.

Одинаковые, как три затёртые спички, преподавательницы иностранных языков делят группу на неравные части. Эсфирь Давидовна Шпицберген уводит на английский Рустама Марамзоева, Алину Пискулину, Авогадро, Обморока, Русалину, Родионова, Ингу Карибскую и Лизу Тростянскую. Ида Моисеевна Телогрейкер забирает на немецкий Баху, Съедобина, Кирпичонка и Галю Кукукину. «Француженке» Асе Соломоновне Рубль достаётся одна непарная Машка Коневодова.

— Sit down please! — говорит ребятам Эсфирь Давидовна в кабинете английского языка.

Все рассаживаются. Пискулина с Тростянской, Обморок с Авогадро, Русалина с Родионовым, Карибская и Марамзоев поодиночке.

— Что нам только что сказала эта чахлая канарейка? — тихо спрашивает Обморок у Авогадро. — У меня самое смутное представление об английском.

— Садись, дебил!

— Я и так уже сижу, но что означает по-русски «ситдаунплиз»?

— То и означает: садись, дебил! Теперь понял, дебил? — шипит Авогадро.

— Nehmen Sie Platz! — говорит ребятам Ида Моисеевна в кабинете немецкого языка.

Ребята садятся: Кукукина со Съедобиным, Баха с Кирпичонком.

— В изучении немецкого языка, молодые люди, вам необходима мотивация, — вещает Ида Моисеевна, грассируя. — Один пгимег. Начинающие уголовники быстго и в совегшенстве овладевают, так называемой, воговской феней, но не в состоянии выучить таблицу немецких непгавильных глаголов. «Почему же?» — конечно, спгосите вы. И я вам сейчас таки отвечу. Пгосто потому, что феня необходима начинающим уголовникам для пгофессионального и кагьегного госта. Увы, без знания блатной музыки гассчитывать на пгиличное к себе отношение в местах не столь отдалённых пгосто глупо. Вот они и стагаются. Тепегь вам понятно, какое значение имеет мотивация?

А Ася Соломоновна в кабинете французского языка увлечённо рассказывает Машке Коневодовой о том, как она познакомилась в интернете с одним французским виноделом. «Но это стьёго между нами, Маша! Пьёсто как женщина женщине. Шоб вы себе знали». Он вдовец, одиноко живёт в своём старинном замке. Очень приличный мсье, хорошо сохранившийся, хотя и значительно старше Аси Соломоновны. Но для мужчины главное ведь не возраст. «Вы же меня понимаете, Маша?» Винодел пригласил Асю Соломоновну на католическое Рождество во Францию. Ася Соломоновна счастлива. Одной ногой она уже в замке. И пусть Ида с Фирой «Пайдон, Ида Моисеевна с Эсфийью Давидовной» обзавидуются!

Душный вечер уже почти перешёл в душную ночь, когда у Алевтины раздаётся звонок мобильника. Она лежит в постели, но ещё не спит — лакомится шоколадными вафлями. Разглядывает фотографию трёхмесячной племянницы, висящую над кроватью. Дитё мило улыбается беззубым ротиком. Однако, похоже, что мобильник умолкать не собирается, поэтому Алевтина заставляет себя встать и взять телефон. Ей звонит преподаватель истории Айвенго Николаевич Верёвкин. В молодости старшие Верёвкины были романтическими идиотами, зачитывались Вальтером Скоттом, вот и назвали своих детей Ровена и Айвенго. С возрастом романтизм полностью улетучился, а романтические идиоты превратились в парочку старых пердунов, недовольных всем на свете. Самому Айвенго Верёвкину теперь далеко за сорок, но это тот единственный мужчина в Институте, к которому Алевтина испытывает симпатию. Алевтина и Айвенго!

— Добрый вечер, Аля. Извини, что беспокою так поздно.

— Добрый вечер, Айвенго Николаевич. Не извиняйтесь. Я рада вашему звонку.

В грубом голосе Алевтины звучит несвойственное ему воркование, впрочем, больше похожее на клокотание раскалённой лавы в жерле вулкана.

— Я в замешательстве, Аля. Мне крайне неудобно просить тебя ещё раз, но не могла бы ты завтра меня снова заменить. Я пока не могу выйти на работу. Как не вовремя эта чёртова простуда! Выручишь?

Алевтине приятно выручать Айвенго. «Он же такой слабенький!»

— Конечно, заменю. Ни о чём не волнуйтесь. Выздоравливайте.

— Спасибо, Аля. Пойду болеть дальше.

— Пока-пока.

Алевтина возвращается в постель, вытягивается на простыне, как на влажном саване. Она хочет мечтательно улыбнуться, но тоненький детский плач из коридора стирает с её лица самое начало улыбки.

У Родионова гостит набивший оскомину Усатый Прапор. Кирпичонок крепко спит, отвернувшись к стене.

— А я не слышал, товарищ прапорщик, чтобы привидения помогали людям, — вполголоса говорит Родионов неопределённому густо-серому пятну, сформировавшемуся у него в ногах. — Обычно они занимаются мелкими пакостями: по ночам стучат в стену, скрипят половицами, стонут в подвале, разливают воду под ногами, посыпают пылью полки, выключают свет в туалете, когда ты там сидишь, портят продукты в холодильнике, пугают неожиданными воплями слабонервных…

— Это всё предрассудки невежественных людей, воин. Древние суеверия. Ну, или крайняя степень морального падения отдельных призраков. Закрепил в голове?

В этот момент Родионов слышит чей-то лёгкий топоток в коридоре, но не придаёт этому факту никакого значения. Впрочем, Усатый Прапор, на всякий случай, растворяется в темноте.

4

Дни сменяют друг друга. Среда.

Утром опять скандал. Ночью неизвестный злодей снова вытащил курицу из кастрюли Бахи и Кукукиной. На этот раз Галя уже не бегает по комнатам, а сидит на кухне и проливает горькие слёзы, утирая их Бошариком. Баха, как может, успокаивает соседку. Увидев растрёпанную голову Кирпичонка в дверях, Баха сердито говорит ему:

— Так дальше продолжаться не может. Чужие здесь не ходят, значит, кто-то из наших. Что-то с этим надо делать, Женька.

— Сделаем, — с готовностью кивает Кирпичонок.

— Да что тут сделаешь, — хнычет Кукукина. — Изверги, нелюди же вокруг!

— Успокойся, Галка, — говорит Баха. — Не все нелюди.

— Не плачь, Кукукина. Будет и на твоей кухне праздник. Я знаю, что делать, — понижает голос Кирпичонок.

— Что?

— Только никому ни слова.

Кирпичонок едва слышно рассказывает девчонкам о своём плане.

— Сечёте?

— Думаешь, сработает? — с сомнением говорит Баха.

— Сто процентов!

— Почему у вас мала́я плачет? — строго спрашивает Коневодова, заходя в кухню.

— Они опять курицу прощёлкали, — отвечает Кирпичонок, подмигивая Бахе и Кукукиной. Молчок, мол.

— Какое какашко! И что теперь?

— Ничего особенного. Девушки переходят на хурму. Второе правило веганства: если украли мясо — ешь овощи и фрукты.

Потом было право.

Доцент Фандобный в воинственной рубашке защитного цвета лишает молодёжь индивидуальности: «Встать! Сесть! Так точно! Никак нет! Белозёров, не стройте понапрасну рожи Тростянской!»

Лиза становится красной, как валентинка. Пацаны хихикают. Обморок по-идиотски улыбается.

Фандобный монотонно читает заплесневелый учебник. Всем ясно, что тянет лямку. Ребятам скучно и ничего не понятно, как в экспериментальном кино. От речитатива Фандобного веет безысходностью. Глаза гаснут…

Потом была история.

Занятие опять ведёт Алевтина. У неё сильно развит материнский инстинкт, поэтому она постоянно заменяет вечно хворающего Верёвкина. Со своей статью борца сумо Алевтине легче загарпунить кашалота, чем очаровать нормального парня, поэтому ей остаётся следовать путём интеллектуального развития и вести за собой по этому пути стадо бестолковых абитуриентов. Жизнь — хуже не придумаешь.

–…а я всегда почему-то думал, что Холокост — это еврейский праздник, — озадаченно шепчет Авогадро Обмороку.

— А я считал его сортом клея…

Русалина украдкой посматривает на Родионова. Ей ужасно хочется взять его за руку, поворошить волосы, нежно погладить по обветренной щеке. Но Родионов сосредоточен на лекции. Внимательно слушает могучую аспирантку, конспектирует. Конечно, ему не до сантиментов с легкомысленной веснушчатой девчонкой. Её-то тетрадка пока девственно чиста.

Русалина вздыхает. Она не догадывается, что Родионову ужасно хочется того же самого.

Когда после занятий вконец обалдевший Родионов выходит из Института, чтобы вдохнуть лесного воздуха, он понимает, что утренний скандал ещё не закончился. На улице стоит шум, гам, суета и томление духа. Даже дневной охранник — долговязый и костистый Вася Тупой — оторвался от своих кроссвордов, выглядывает из стеклянных дверей наружу, но ничего не предпринимает. Кстати, «Тупой» — это настоящая Васина фамилия, а не то, что можно подумать.

В общем, Родионов выходит. Источник шума, гама и суеты становится понятен. На раскалённой от белого солнца крыше лады-уморы увесистым шариком прыгает Баха и вопит во всё горло Марамзоеву:

— Признавайся, Рустам, это ты взял наш обед?! Я видела, как ты вечером пускал слюни на Кукукинскую курицу!

— Не брал я вашу долбаную курицу! — кричит Марамзоев, пытаясь сковырнуть Баху со своего «паровоза для пацанов». С каждым приземлением Бахи огонь-машина сильно теряет в цене.

— Это напишут на твоей могиле! — истерично орёт багровая от ярости Кукукина, бегая вокруг лады. — Всех кур украли, всю кровь выпили, нелюди!

— Осторожно, Баха, — предупреждает Кирпичонок, смеясь. — Самоубьёшься. Эта крыша запросто в баян складывается. Она же из фольги. У моего бати точно такой же «чулан» через два месяца зацвёл.

Кирпичонок стоит рядом с Ингой Карибской, которая, презрительно оттопырив нижнюю губку, наблюдает за Бахиными прыжками и Галиными кругами.

— Ты Русалину не видел? — задаёт Родионов вопрос Кирпичонку.

— Не видел. А ты, Инга, не знаешь, где Русалина?

Карибская молча смотрит на парней.

— Что молчишь? Видела или нет?

Карибская корчит гримасу.

— Пытаюсь вспомнить, как она выглядит.

Родионов злится на вредную красавицу, но вот гадство: у этой кобры даже гримаса симпатичная!

На институтском крыльце появляются Красивов, смачно посасывающий неприличного вида незажженную сигару, Верхотурцев с сигаретной пачкой в руке и Фандобный с портфелем. Тоже вышли покурить. Увидев Баху, выделывающую па на ладе джигита (дынц-дынц-дынц!), Фандобный командует:

— Отставить танцы, Сарсенбаева! Что за бордель устроили? Вы бы ещё сняли штаны и над головой ими крутили!

Смутившись, Баха спрыгивает на землю. Кукукина со злостью показывает кулачишко Марамзоеву и уводит подругу в здание. Перевозбуждённый Рустам бормочет им вслед самые страшные горские проклятия.

Ночью Родионова будит топот ног. Кто-то сломя голову несётся по коридору мимо седьмой комнаты. Да не один. Легко различить две пары торопливых ног. Резко хлопает дверь туалета. И тихо. Родионов зовёт соседа:

— Жека, ты не спишь?

Кирпичонок что-то неразборчиво ворчит спросонья. Родионов снова спрашивает:

— Жека, ты сейчас слышал?

— Да спи ты, Родионов! Всё под контролем. Я вечером в куриный бульон впендюрил две пачки слабительного. Для разжигания аппетита. У меня эти пачки давно валялись. Старинные, как знаки различия Красной армии. И да — бульон приобрёл опасные для куриных жуликов характеристики. Вот засранцы теперь и летают в туалет наперегонки. И всю ночь будут летать. Пусть сегодня померкнут те, кто сиял вчера. А ты просто не обращай внимания.

— А кто засранцы?

— Будут возвращаться — узнаешь. Но я и так догадываюсь. Всё, отвали. Третье правило веганства: ночью нужно спать!

Кирпичонок, смежив веки, тут же принимается храпеть, а Родионов лежит, напряжённо прислушиваясь к тишине. Вот тихонько скрипнула дверь туалета и двое засранцев осторожно прошли в обратную сторону. Зашли в соседнюю комнату. Это комната номер восемь. Значит, Обморок и Авогадро. Вот утырки!

Четверг.

Рано утром Родионов и Кирпичонок просыпаются из-за криков в коридоре. Наскоро одевшись, они выглядывают за дверь. У туалета стоят Баха с Кукукиной и ругаются с Обмороком и Авогадро, которые надолго там уединились.

— Три курицы, как с куста! Что за люди! О, где же ты дно?! — риторически вопрошает Кукукина, яростно тряся дверь туалета. Ей вторит Баха:

— Тут вам не шведская семья! Дружба дружбой, а курица врозь!

Из-за двери слышен слабый голос Обморока:

— Что вы докопались до нас, как пьяный до радио: «Спой, да спой?» У нас нет денег на хавчик. Вот мы и спионерили у вас немножко куриц. Что же нам теперь — тапки с чердаков жрать?

— Коржики из кизяка лепите! — визжит маленькая Кукукина. — Откройте дверь! Сейчас как дам с ноги! Будете в унитаз своими костями ходить!

— Не наезжай, Кукукина! У меня же лунатизм, — оправдывается Обморок. — Я нечаянно ваших кур брал. Очнусь в своей комнате, а в руках варёная курица. Ну, мы с Авогадро и приговорим её на двоих, кароч.

— Ага, и так три раза подряд! — ехидно замечает Баха. — Лунатик сраный! Вот уж действительно — хуже наркомана могут быть только два наркомана!

— А травить людей токсичным бульоном — это уголовная статья, — огрызается Обморок.

— Яд — вообще-то средство чокнутых английских аристократок, — добавляет Авогадро.

— Это кто там у вас засел? — строго спрашивает Машка Коневодова, подходя.

— В туалете проходит малый слёт наркош, — сообщает Кирпичонок, по-военному отдавая честь старосте группы.

— Ладно, девчата. С Обмороком и Авогадро потом поговорим. А вообще, плюньте на них. Они же немного придурки. Лучше скажите, вы про Лизу Тростянскую ничего не слышали?

Баха, Кукукина, Кирпичонок и Родионов обмениваются недоумёнными взглядами.

— Нет, а что?

— Алина Пискулина говорит, что Тростянская не ночевала в общежитии. И вещей её нет. Куда она могла деться? Ведь она же не видит.

— Может, Лиза домой уехала? — предполагает Кирпичонок.

Коневодова скептически качает головой:

— Может и уехала, только почему никого не предупредила? Я отчего-то беспокоюсь.

— Вроде Лиза собиралась на мамин день рождения, — неуверенно говорит Русалина. Она вышла в коридор следом за Коневодовой.

— Значит, ты зря беспокоишься, — улыбается Машке Баха. — Что тут с ней может случиться? Скорее всего, Лиза к маме уехала. Наверняка Золужка знает. Нужно у неё спросить.

Шумное собрание возле туалета привлекает даже Алевтину. Массивная аспирантка появляется в коридоре, закутанная в банный халат и с полотенцем, накрученным на голову.

— Что тут у вас творится?

Галя Кукукина возмущённо тараторит:

— Мы Обморока и Авогадро, то есть Белозёрова и Соловых, застукали. Они наших кур воровали! Представляете? Хорошо, Женька Кирпичонок догадался пургена в кастрюлю насыпать. Вот теперь эти нелюди и не могут слезть с унитазов.

Алевтина кривится:

— Да я давно знаю, что Белозёров рыщет здесь по ночам.

Она поворачивается к дверям туалета и гаркает не хуже Фандобного:

— Эй, там за стеной! Потребители пургена! Заканчивайте свои посиделки. У вас скоро русский язык и литература.

Русский язык и литература. Верхотурцев.

Руслан Вячеславович смотрит на ребят поверх очков, потом, толком ничего не разглядев, смотрит на них сквозь очки.

— А где девушка, похожая на, гм, пугало?

— Отсутствует, — кратко отвечает Коневодова.

— Как её имя?

— Лиза Тростянская.

— Я потом запишу, — рассеяно обещает Руслан Вячеславович. Он всегда обещает записать имя, но постоянно забывает это сделать или теряет записи и вечно всех путает.

— Итак, отроки и отроковицы, сегодня у нас поэма Владимира Маяковского «Летающий пролетарий».

Обморок поднимает руку, страдальчески сморщившись.

— Чего тебе, э-э, Белозёров?

— Можно выйти?

Авогадро поспешно присоединяется к Обмороку:

— И мне!

Перед английским Русалина и Родионов подходят к Пискулиной.

— Алина, что случилось с Лизой Тростянской? — спрашивает Русалина.

Пискулина пожимает плечами:

— Не знаю. Я же у тебя сидела после занятий, а когда вернулась в свою комнату, вижу — вещей Лизиных нет и её самой нет. Так и не пришла.

— Странно. Она ведь слепая, словно крот, — замечает Обморок.

— Ума не приложу, куда Лиза могла деться.

— Может, Золужка знает? — подаёт голос Авогадро.

— Золужка тоже ничего про Лизу не знает, — отвечает Машка Коневодова, входя в кабинет английского языка. — Я только что у неё спросила.

— А дуле тут хумать? Нужно сообщить рыжей ведьме, кароч — говорит Обморок.

— Ты это о ком? — с удивлением смотрит на друга Авогадро.

— Про Абстракцию, конечно. Между прочим, нехилое имечко!

— В общем так! Если к ужину Тростянская не появится — схожу в учебный отдел, — решает Коневодова.

К вечеру незрячая абитуриентка так и не появилась, поэтому Машка Коневодова, проведя после занятий небольшое расследование, направилась к Абстракции Аркадьевне. Машка очень зла на Лизу: «вот овца!» и всё такое. Машка — староста группы всего лишь четвёртый день, а уже лишилась одной боевой единицы, пусть даже слепой, как летучая мышь.

— Что тебе, Машенька? — спрашивает женщина-вамп, когда Машка, постучав, просовывает голову в дверь учебного отдела. Абстракция Аркадьевна одета в обуживающий чёрный брючный костюм. На коленях растянулся её любимец Леонард. Абстракция Аркадьевна давно отказалась от попыток избавиться от кошачьей шерсти на одежде. Да и угольное на чёрном совсем незаметно. По столу раскиданы карты Таро. За другим столом сидит Таня Храмытских с таким измученным видом, будто весь человеческий род забрался на её шею и едет, свесив ножки.

— У нас Лиза Тростянская пропала, Абстракция Аркадьевна, — озабоченно говорит Машка, косясь на карты с диковинными рисунками.

— Тростянская?

— Слепая девушка в платье страшного вида. Помните?

— Что значит «пропала»? — вскидывает Абстракция Аркадьевна нарисованную на лбу бровь.

— После вчерашних лекций Тростянскую никто не видел. Ну, как испарилась!

— А у коменданта общежития ты спрашивала или на вахте у Васи Тупого?

— Спрашивала. Никто Лизу не видел.

— Может, попросить Баблояна, чтобы, как следует, осмотрел здание? — безжизненным голосом предлагает Таня Храмытских.

Абстракция Аркадьевна отрицательно качает головой с рыжим пучком на темени:

— Баблоян уже ушёл домой. Чем гадать попусту, пусть лучше карты скажут, куда делась эта Тростянская.

Абстракция Аркадьевна постукивает крашеными ногтями по прямоугольникам атласной бумаги.

— Ух, ты! — восторженно удивляется Машка. — А вы умеете на картах гадать, Абстракция Аркадьевна?

— Абстракция Аркадьевна умеет и никогда не ошибается, — равнодушно вставляет Таня Храмытских.

— Просто карты никогда не врут, — говорит женщина-вамп, тасуя колоду.

— Это колдовство, Абстракция Аркадьевна?

— Ну, что ты, Машенька. Самое невинное гадание.

Абстракция Аркадьевна протягивает колоду Машке:

— Вытащи одну карту, Машенька.

Машка с опаской тянет.

— Теперь переверни и покажи мне.

Показывает. Абстракция Аркадьевна впивается глазами в изображение, словно пытаясь узреть что-то невидимое.

— Что это за карта, Абстракция Аркадьевна?

— Это туз мечей.

— Перевёрнутый туз мечей, — добавляет Таня Храмытских. Она смотрит на гадание со своего места, вытянув шею.

Абстракция Аркадьевна бросает на своего секретаря недовольный взгляд и вставляет карту обратно в колоду.

— А что обозначает перевёрнутый туз мечей? — спрашивает Машка.

Конец ознакомительного фрагмента.